Попутная песня
"Лампу качнув на сиротской..."
из цикла "Несколько писем в Тбилиси"
"По крутым, как бемоли, ступеням..."
Любовь

В подборку включены стихи 2004-2006г.

...О, поклянись, что до конца дороги
ты будешь только вымыслу верна...
(Набоков)

Расти, расти, моя пустыня,
сомкни пески вокруг меня.
Заполни звуками сухими
трескучий воздух трудодня.
Ползи под кожу, и отныне
мы заодно. Какая блажь
смотреть в лицо и помнить имя,
как будто лица - не мираж.

Мы два верблюда, две колючки,
два ветра, рухнувших в бархан -
утешься тем, что частный случай
не обобщают в караван.
Но это ль важно - под руками
скрипит податливый песок.
Расти, покуда силы станет,
взахлеб над линией косой.

В кармане пусто - было б чудом,
из-под груди заслышав гул,
нашарить денег для Иуды,
чтоб, если сможет, помянул.
Когда уже обиды мнимы,
причины смыты, жизнь права.
Когда над вымыслом пустыни
приподымаются слова.
 

Лампу качнув на сиротской двужильной проводке,
врежет сквозняк по отвисшему небу фрамуг,
с бликом пожара. К Петрову приросшее Водкин
солнце в узде окунет в голубой полукруг
жизни...
(и смерти. Где жало твое запропало? -
в выжженном зеве, лениво кромсающем плоть
камня на камне - скрещенье бесполо, беспало -
где до поры некрещеным скитался Господь)
...жизни, копытами взбитой, как сладкие сливки,
щедро отлитой из утренней крынки в стакан.
В чем-то случайной, как переживанье былинкой
мглы конармейской атаки. Дурной, как дурман
в чем-то любви,
но скорей нелюбви к отрешенным
прелестям полных, что груди Венеры, нирван.
С виду бездонной, а вот на поверку - бездомной:
"Строили-строили и наконец..." То ли пьян
был, как обычно, прораб.
То ли молод и весел
бог, подающий надежды, что хрен к холодцу:
для остроты соучастия общем процессе -
с места в карьер. Только где бы осилить рысцу
(верно, Гермес: он и вор, и шутник)
И похоже, вызволить снова пожар из разбитых фрамуг
глаз не умеет, и глотка тем паче не может.
За исключением истовой глотки белуг.
Взвоет и вынырнет в тучи. И время пропало.
Крошится пряник, исходит волокнами кнут.
Свежие капли стекают на фартук линялый.
Красные жабры по синему небу плывут.
 

Инне Кулишовой

А овны твои моим баранам -
рождественские костры
разложат. Свивальником Иавнана,
тягучий приток Куры,
прольется нечаянно из расщелин
горячей тугой груди
под наспех подрубленные фланели
пеленок (Пусть! Не буди!)
Завьюжило. Выше крыши
заносит, что под крыло
берет. Просыпанная крупа - отрыжка
молозива - на стекло
налипла узорами. В кои веки
случится так сладко спать.
Меж взглядом и Взглядом трепещут веки.
Меж вдохом и вдохом - Мать.
 

Т.-О. Сосновскому

По крутым, как бемоли, ступеням унылого замка,
Пригибаясь под черными балками тесных проходов,
Я спешу к сероглазой хозяйке: Приветствую, Гальшка!
Нынче в мире такая весна и такая погода!
Хмурый муж твой оставил войну и предался охоте,
И свекровь просит новой куницы на старое платье.
Погляди, расходился-то как твой округлый животик
Под дрожащим на юной груди бирюзовым распятьем.
Там, в гостиной, Мадонна в объятьях сжимает ребенка,
Онемев у подножия гроба распятого Бога.
Что паркеты тебе, что дорожная пыль и щебенка -
Ты на мраморный отсвет сквозь стены находишь дорогу.
В этом доме, где только что звуки клавира не призрак -
Как немецкий порядок: отчетливы, въедливы, плоски -
Прячут нимбы святые под тусклые медные ризы,
И скрывают триоли под крышкой свои отголоски.
Здесь, где капли из ведер в колодец стекают не звонки,
Где остывшие раны не смеешь ладонью потрогать,
Для того ли Мадонна молчит, обнимая ребенка,
Чтобы первой услышать дыханье воскресшего Бога.
 

Ты всюду. В отлаженном ткацком станке водопада.
В сухом чернолесье пролившийся вдруг Баден-Баден.
В уверенном почерке строк (в неуверенном боле).
В кобыльем дыханье.
В обузданной плоти - доколе? -
ты мимо звучишь на затертых дорожках love story,
надменная льдина горчайшего белого моря.
Тебе ль привыкать под ритмичною тенью кирзовой
быть в красном и черном пасущихся божьих коровок.
Ты стонешь. Ночами от жажды твой голос утрачен.
К утру засыпаешь,
от жара и боли и плача
так дети, намаявшись, изнемогают, наверно.
Ты легкое неба с прокуренной бесом каверной.
В убогом краю тяготишься дарованным раем,
себе топором - по избе - колыму воздвигая,
чтоб песни слагать об утраченной вольнице.
Кто ты,
крапленая черною меткой, пометом, полетом...
Как хищная птица, кружа над дорогой промерзлой,
оставишь в скорлупах зимы разоренные гнезда.
Какой-нибудь аист, домой возвратившийся в марте,
всплеснул бы крылом, не смекая: размаха не хватит.
Хотя бы перо обронил.
Ты страна что страница,
без подданства. Римское-корсаковское.
Стравинский -
оседлей.
Ты тесом прибита под кров Пенелопы.
И в каждой скрипящей доске твой витийствует шепот.