|
|
||
Теперь мы знаем, что "цвет Аделаиды" из повести И.И.Панаева "Кошелек" не существовал как физическое явление и был вымышлен писателем (возможно - в компании друзей-литераторов). Мы знаем, что "цвет" этот - был назван в честь английской королевы-консорт Аделаиды, потерявшей мужа, английского короля Вильгельма IV (и ставшей, таким образом, первой за сто лет вдовствующей королевой Англии), и произошло это - в том же 1837 году, когда писалась повесть.
После этого - нам становится ясен смысл еще одного загадочного явления в истории этого наименования в русской литературе 1830-х - 1850-х годов.
Если бы наименование это, рассуждали мы, являлось действительно существовавшим термином моды, то вероятнее всего нужно было бы ожидать, что оно - пришло к нам из Франции, как и все остальные модные новинки.
Но в одном из тех двух случаев, когда женское имя в этом выражении передается в латинской транслитерации, - оно предстает не в том виде, как оно пишется во Франции (Adélaïde), но в том - в каком оно пишется... в Германии (Adelaïde) - стране, которую вот уж никак не назовешь "столицей моды"!
Королева Аделаида - изначально и была НЕМЕЦКОЙ принцессой; правда, на родине она носила (среди четырех других своих имен) - другой вариант того же самого имени: "Adelheid".
И напомнил об этом - И.А.Гончаров в книге путешествий "Фрегат "Паллада" в 1855 году. Теперь мы знаем, что НЕМЕЦКОЕ написание имени - было принципиальным для обозначения истории происхождения этого выражения.
В английском языке имя королевы Аделаиды - передается вообще без каких-либо особых диакритических знаков, кроме обычной "точки над i": без "ï", которое является отличительным знаком написания этого имени в немецком языке, без "é", которое прибавляется к нему во французском варианте, а просто: "Adelaide".
И именно этот орфографический вариант - воспроизводит (в 1839 году, то есть сразу по стопам Панаева) Н.И.Бобылев в своей повести "Купидонов лук".* * *
Должны вновь признаться, что, когда мы в прошлый раз обсуждали это словоупотребление в повести Бобылева, - то мы воспроизводили текст по историко-лексикографической заметке академика М.П.Алексеева (Тургеневский сборник: Материалы к Полному собранию сочинений и писем И.С.Тургенева. III. М.-Л., 1967. С. 169-170), понадеявшись на то, что он - воспроизвел текст повести 1839 года правильно.
Однако мы и на этот раз ошиблись, понадеявшись на точность сообщений этого исследователя. Алексеев, по какой-то неизвестной нам причине, ВСЮДУ дает написание этого термина... в НЕМЕЦКОЙ орфографии.
Мы так и посчитали, что Гончаров, в своем случае, - высмеивал Бобылева, поспешившего якобы перевести это выражение, переданное у Панаева по-русски, - в качестве модного термина, на французский язык - и сделавшего смешную ошибку в орфографии.
Однако, ознакомившись с подлинником сборника 1839 года (два экземпляра его хранятся в Исторической библиотеке в Москве), мы убедились в том, что у Бобылева это слово - пишется именно ПО-АНГЛИЙСКИ. Так что теперь мы совсем иначе должны посмотреть и на его первое появление в повести 1839 года, и на отношение к этому мнимому "казусу" последователя Бобылева и Панаева - автора "Фрегата "Паллада".
Мы думаем, что оба этих русских писателя, вводя в несуществующий термин моды это имя, вместо ожидаемого французского, в немецком и английском написании, - как раз и оставляли (один дополняя другого!) НАМЕК на то, каким образом возникло это шуточное выражение.
Обращает на себя внимание то, что название повести Бобылева - находится в знаменательно каламбурных отношениях с названием знаменитого рассказа из "Записок охотника" И.С.Тургенева - "Бежин луг".
Обращает внимание - потому, что Тургенев, как мы уж упоминали и о чем нам еще подробно предстоит говорить, в другом произведении этого цикла - также использует, и с большим знанием дела, интересующее нас выражение.
У нас теперь, когда мы знаем, ЧТО представляет собой повесть Бобылева, нет ни малейших сомнений в том, что Бобылев - был равноправным участником в этой игре. Так что повесть Бобылева (как и, напомним, роман И.И.Панаева "Львы в провинции") - нуждается в специальном изучении при исследовании истории этого выражения.* * *
Повесть Пушкина "Гробовщик", комплексную реминисценцию которой мы находим в финале повести "Кошелек", - входит в цикл "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина", созданный в Болдино в 1830 году.
В связи с этим нам надо еще раз обратиться к выражению "couleurs fantaisie (пестрые цвета)", которым Гончаров описывает разноцветные одеяния японцев на приеме у нагасакского губернатора и которое мы поначалу соотнесли... с более чем "пестрыми" (скорее "попугайскими", если воспользоваться другим эпитетом из того же фрагмента "Фрегата "Паллады") фраком и жилетом героя той же панаевской повести 1838 года.
Выражение это также имеет свое измерение в русской литературной истории. Конечно, в первую очередь оно напоминает о поговорке: "У всякого барона своя фантазия", - которую ставил эпиграфом к своим сочинениям "барон Брамбеус" - О.И.Сенковский, издатель журнала "Библиотека для Чтения", прославившегося в середине и второй половине 1830-х годов.
Однако содержательную актуальность в интересующем нас плане выражение это приобретает в русском своем эквиваленте: "ПЕСТРЫЕ цвета". И в таком виде это выражение - как раз и становится скрытым указанием на "болдинский" цикл повестей Пушкина, послуживший источником для комплексной аллюзии в финале панаевской повести.
"ПЕСТРЫЕ сказки с красным словцом", - назывался сборник повестей В.Ф.Одоевского 1834 года, откровенно ориентированный на ученичество у пушкинской прозы. И эта ориентация - сказывалась... уже в самом его заглавии.
Нам неоднократно приходилось говорить о значении ГЕРАЛЬДИЧЕСКИХ мотивов для "болдинской" прозы Пушкина и делать попытки установить причины такой их значимости. И в частности, к этим мотивам принадлежит... заглавие всего цикла, в котором - втайне! - содержится то же самое понятие, которое эксплицитно представлено в названии сборника Одоевского.
БЕЛКА, от которой образована фамилия вымышленного повествователя Пушкина, - является, наряду с горностаем, одним из геральдических "мехов". И, поскольку стилизованные беличьи шкурки располагаются в поле герба в шахматном порядке, этот мех получил также и другое название: "ПЕСТРЫЙ мех".
Вот об этих литературных "кодах", с помощью которых общались между собой русские литераторы 1820-х - 1830-х годов, в частности - Пушкин и Одоевский, и далее - о комплексе реминисценций из "Гробовщика" в повести Панаева 1838 года, и свидетельствует, думается, Гончаров, вставляя в свой пассаж с описанием японской одежды выражение - обратим внимание: терминологизированное, опосредованное иностранным языком и тем самым получающее особый акцент - "пестрые цвета".
Напомним, что намек этот у Гончарова - появляется в ряду других аллюзий на панаевскую повесть, формирующихся вокруг центрального выражения "цвет Adelaïde", общего у него с ней, - и, таким образом, служит обогащению и большей узнаваемости этого реминисцентного комплекса.* * *
Тогда же, когда были написаны "Повести покойного Иван Петровича Белкина", в 1830 году супруг Аделаиды Саксен-Мейненской Вильгельм, герцог Кларенс, становится королем Англии после смерти своего старшего брата Георга IV.
Быть может, именно это "пересечение" - и послужило причиной тому, что имя королевы Аделаиды было выбрано для создания фиктивного, несуществующего цвета, название которого мы находим впервые в этой панаевской повести?
И если, далее, мы проследим хронологию появлений названия этого цвета в произведениях русских литераторов, то окажется, что большинство из них - совпадают... со знаменательными датами в биографии вдовствующей английской королевы.
В 1847 году, в десятую годовщину смерти короля Вильгельма IV появляется очерк Тургенева "Контора" из цикла "Записки охотника". Мы только что упомянули о том, что название другого, наверное самого знаменитого, или по крайней мере хрестоматийного, его рассказа из этого цикла, "Бежин луг" - каламбурно перекликается с названием повести Бобылева "Купидонов лук".
В 1849 году Писемский пишет повесть "Тюфяк", через которую, как мы считаем, наименование "аделаидин цвет" попадает к Достоевскому. В этом году королева Аделаида - скончалась (королева умерла 2 декабря 1849 года, а первая часть повести "Тюфяк", в которой упоминается "фрак, цветом аделаид", была закончена Писемским к весне 1850 года).
И, наконец, 1859 год, год написания "Села Степанчикова и его обитателей", - это, в свою очередь, десятая годовщина ее смерти.
Остается "Фрегат "Паллада" Гончарова. Но глава, в которой упоминается "цвет Adelaïde", - впервые вышла осенью 1855 года. Это год смерти императора Николая I, падения Севастополя и окончания боевых действий в Крымской войне - одной из стран-победительниц в которой стала Великобритания, управляемая наследницей Аделаиды и Вильгельма королевой Викторией.
Создается впечатление, что существовал какой-то... сговор (или "стачка", как любил выражаться в таких случаях князь П.А.Вяземский) между русскими литераторами, которые договорились между собой - предъявлять в соответствующие моменты времени это выражение в текстах своих произведений!* * *
Обращает на себя внимание форма подачи этого словосочетания в разных случаях. Она значима. О двух из этих случаев, немецкой и английской орфографии у Бобылева и Гончарова, мы уже говорили. Наиболее откровенен Панаев. Он так прямо и пишет: "цвет Аделаиды", а дальше - называет пурпур.
О Тургеневе мы еще будем говорить специально, а вот Писемский в повести "Тюфяк" - тоже дает имя в русской транслитерации, однако - не адаптированным в русскую падежную форму, как у Панаева, а в несклоняемом виде, в виде кальки: "цвет аделаид".
И вместе с этим в этой истории - появляется очередной каламбур. Ведь словоформа "аделаид" - одновременно означает... родительный падеж множественного числа от имени Аделаида.
И, как ни удивительно это может показаться, это - действительно так! Еще будучи царствующей королевой, Аделаида была очень дружна со своей племянницей Викторией, дочерью младшего брата ее мужа. Эта дружба продолжалась и после того, как Виктория взошла на трон.
Так что, когда у нее и принца Альберта родился первый ребенок (впоследствии первая императрица германская, мать того самого знаменитого императора Вильгельма II, на котором история "Второго рейха" и закончилась), - то второе имя она получила в честь вдовствующей королевы, которая также была ее крестной матерью: принцесса Виктория Аделаида Мария Луиза.
Принцесса родилась в 1840 году, и в момент работы русского писателя над своей повестью ей исполнилось девять годиков. Таким образом, каламбур, скрытый в форме подачи выражения в "Тюфяке" у Писемского, - вполне корректен с точки зрения истории.
Любопытно отметить, что с этой старшей дочерью королевы Виктории по имени Аделаида в дальнейшем будет связан... триумф того самого ЛИЛОВОГО цвета, упоминаемого в связи с этим именем в повести Панаева, и тоже - в одежде:
"Одним из самых интересных цветов с точки зрения истории моды является лиловый. В тренд его возвела королева Виктория, надевшая платье такого оттенка на свадьбу своей старшей дочери. Наряд настолько поразил высшее общество, что интерес к окрашиванию ткани мгновенно вырос, а цвет "королевской сирени" стал безумно популярен".
И, если ориентироваться на второе имя виновницы торжества, то этот самый "цвет королевской сирени" - И БУДЕТ, В БУКВАЛЬНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА... "ЦВЕТОМ АДЕЛАИДЫ". Вот только появился он... 25 января 1858 года, когда и состоялась свадьба английской принцессы Виктории Аделаиды с прусским принцем Фридрихом, ставшим впоследствии первым императором объединенной Германии.
Именно в эту пору Достоевский задумывает свою повесть "Село Степанчиково и его обитатели", с буйствующим на ее страницах "фюрером" Фомой Фомичом Опискиным (неужели же до сих пор никто не заметил, что топоним, фигурирующий в названии этой повести, образует аббревиатуру: "СС"?!), - повесть, в которой, как мы знаем, "аделаидин цвет" появляется в истории русской литературы в последний раз.
Именование это означает то же самое, что и "цвет Аделаиды" у Панаева, и столь же откровенно.* * *
Неслучайно, думается, и то, что имя королевы Аделаиды с самого начала попадает в контекст... портновского искусства и моды, вплоть до каламбура, заложенного, как мы это уже отмечали, в названии повести Панаева "Кошелек".
Вильгельм IV, супруг королевы Аделаиды, наследовал своему старшему брату Георгу IV, который был принцем-регентом еще при их слабоумном отце Георге III, а в 1820 году, после его смерти, вступил на английский престол.
Георг IV был законодателем мод тогдашней Европы; годы Регентства (1811-1820; в год восшествия на престол ему было уже 57 лет) прошли под знаком его вкусов в мужской моде:
"Георга называли "первым джентльменом Англии" из-за его стиля и манер... В период Регентства произошел сдвиг в моде, который во многом определялся Георгом. После того, как политические оппоненты ввели налог на пудру для париков, он отказался от ношения напудренного парика в пользу натуральных волос. Он носил более темные цвета, чем было модно ранее, поскольку они помогали замаскировать его тучность, предпочитал панталоны и брюки бриджам, потому что они были более свободными, и популяризировал высокий воротник с шейной повязкой, потому что он скрывал его двойной подбородок. Его визит в Шотландию в 1822 году привел к возрождению, если не к созданию, шотландских клетчатых "пледов" и "кильтов", как они известны сегодня..." ("Wikipedia")
Таким образом, когда Пушкин в романе "Евгений Онегин" говорит про своего героя: "Как dandy лондонский одет", - это означает, что он был одет, как английский король Георг IV.* * *
Теперь возникает вопрос: откуда взялся столь устойчивый интерес к фигуре королевы Аделаиды в русской литературе, длившийся на протяжении двух десятилетий?
Сразу можно указать на то, что трагическое событие в ее личной жизни, смерть мужа, совпадает по времени - с трагическим событием в истории нашей литературы, гибелью Пушкина. Это и выражено в повести Панаева соседством наименования "цвет Аделаиды" - с разобранной нами реминисценций пушкинского "Гробовщика".
Содержательная сторона параллели - совершенно очевидна: Пушкин - царь русской поэзии. "Ты - царь", - говорит он поэту в сонете все того же 1830 года, года восшествия на престол королевы Аделаиды, "Поэту". Да еще и добавляет: "...живи один. Дорогою свободной Иди...", - намекая тем самым на знаменитую легенду о старце Федоре Кузьмиче, в которого перевоплотился, якобы, оставшийся в живых, а не умерший, император Александр I.
Поэт - приравнивается к особе королевской крови. И если имя королевы Аделаиды - оказывается ключом к загадочному выражению, гуляющему по произведениям разных русских писателей, то имя это - и само, в свою очередь, оказывается загадкой - ключом к которой является другое имя, имя Пушкина.
Для обозначения именем "Аделаида" в повести Панаева совершенно естественным образом выбран королевский пурпур. Столь же естественным образом цвет этот - переходит и на следующий, еще более глубинный уровень этого энигматического построения.* * *
Два года спустя после выхода повести Панаева, в 1840 году в журнале "Отечественные Записки" будет опубликовано стихотворение Е.А.Баратынского (оно затем войдет в последний прижизненный сборник его стихотворений "Сумерки" 1842 года), в котором - повторится тот же мотив:
Всегда и В ПУРПУРЕ и в злате,
В красе негаснущих страстей,
Ты не вздыхаешь об утрате
Какой-то младости твоей.
И юных граций ты прелестней!
И твой закат пышней, чем день!
Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень!
Обычно предполагается, что это - мадригал, адресованный какой-то пожилой современнице поэта. При этом непонятно, почему ей приписываются знаки... королевского достоинства, "пурпур" и "злато" (правда, Г.Р.Державин свидетельствует, что в последней четверти XVIII века у дам было модно носить шали... пурпурного цвета!).
А самое главное - из последних строк явствует, что адресат этого стихотворения (в 1840 году)... НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ К ЧИСЛУ ЖИВЫХ!
В списке стихотворения, сделанном рукой жены поэта, Н.Л.Боратынской, оно озаглавлено инициалами: "С.Ф.Т." Кто кроется под ними - историкам литературы до сих пор остается неизвестным. Однако среди них находятся... узнаваемые инициалы Федора Тютчева. А буква "С." в таком случае может быть интерпретирована как... предлог; что-то вроде: "с Федором Тютчевым". Например: сотрудничал с Федором Тютчевым; публиковал его стихотворения в своем журнале.
В таком случае, эта надпись означала бы, что адресат ее - имеет какое-то отношение к Ф.И.Тютчеву. Во всяком случае, узнаваемые инициалы эти служат указанием на то, что адресат стихотворения, возможно, - тоже является поэтом; причем поэтом - уже к тому времени ушедшим из жизни.
Мы давно уже высказали догадку, что стихотворение это - адресовано... Пушкину (за одно стихотворение перед ним Баратынский поместил в сборнике 1842 года стихотворение "Новинское", уже откровенно посвященное "А.С.Пушкину"). Но наша догадка была основана не на этих рукописных инициалах, а на том, что мы обнаружили в тексте его - реминисценцию из юношеского стихотворения Пушкина "Стансы (из Вольтера)".
А кроме того, в этом произведении развивается метафора СОЛНЦА, очевидным образом имеющая в виду первые слова пушкинского некролога, написанного В.Ф.Одоевским: "Солнце русской поэзии закатилось!" Теперь мы видим, что в стихотворении этом - присутствует и другая метафора, тайно возвеличивающая Пушкина; в нем находится тот же образ королевского "пурпура", что и в "английской" загадке из повести Панаева.* * *
"Цвет Аделаиды", говорили мы, - соседствует в повести 1838 года с развернутой реминисценцией повести "Гробовщик". И в стихотворении Баратынского мотив "пурпура" - также соседствует... с аллюзиями на цикл "Повестей покойного Ивана Петровича Белкина", только на другие из входящих в него произведений.
Стихотворение Баратынского представляет собой - очень сложно устроенный АКРОСТИХ, который мы однажды попытались проанализировать.
О наличии акростиха - каким бы он ни был - говорит уже бросающаяся в глаза упорядоченность инициалов составляющих стихотворение строк. В первом четверостишии - две повторяющиеся согласных и буква "Т": В - В - Т. Во втором четверостишии - две повторяющиеся гласные и та же буква "Т": И - И - Т.
Полный разбор акростиха нам сейчас не нужен, достаточно обратить внимание на одну выделяющуюся в нем группу букв: К - И - (И) - Т. Если исключить повтор, то мы имеем дело с буквами "К.И.Т." - то есть... инициалами "девицы", одной из рассказчиков в "болдинском" цикле Пушкина.
Собственно говоря, имя Пушкина - также... присутствует в этом стихотворении, АНАГРАММИРОВАНО в нем. Шестая строка его - маркирована своей вариативностью. В публикации "Отечественных Записок" она звучала: "И ночь твоя светлей, чем день". В сборнике "Сумерки" она приобретает совсем другой вид, и мы подозреваем, что она - была ИЗНАЧАЛЬНО подготовлена для своего появления, для того чтобы впоследствии сменить - маскирующую ее строку журнального варианта.
Потому что в книжной редакции - в этой строке уже отчетливо проступает фамилия Пушкина; ее, так сказать, ядро - и отдельные буквы, дополняющие его: "И твой заКат ПыШНей, чем день".* * *
Не хватает, как видим, одной буквы: "У". И у меня лично сразу в связи с этим возник вопрос: а присутствует ли вообще эта буква в тексте стихотворения? Оказалось, присутствует... и не одна. Сначала - в группе трех первых строк стихотворения: "в пУрпУре... негаснУщих... об Утрате..."
Затем - в пятой строке, где та же самая фонема - представлена другой буквой: "...Юных..." Всего их - ПЯТЬ. И мы понимаем, зачем Баратынскому было исключать эту букву из ключевой строки с пушкинским именем, выносить ее за скобки - и особо выделять этим вынесением. Повторенная пять раз, эта "затерявшаяся" буква - воспроизводит общее число... тех же самых "белкинских" повестей.
В советской же машинописи, этой славянской буквой - буквой "У" как раз и принято было передавать латинскую букву "V", означающую... число "пять"!
А о символическом значении числа, чисел вообще - напоминает здесь появление... "юных ГРАЦИЙ": которых, как известно, согласно античной мифологии, было числом ТРИ.
При этом одна буква, одна "повесть" - почему-то отделена от других, дополнительно выделена - своей буквенной невыраженностью. Мы давно уже обратили внимание на то, что изначально в замысле "болдинского" цикла Пушкина - предполагалось ЧЕТЫРЕ повести. И даже высказали свою догадку, замысел какой из них ("Самоубийца") и на какие две реально появившиеся "белкинские" повести ("Выстрел" и "Станционный смотритель") разделился.
Эту эволюцию пушкинского замысла, стало быть, - и отражает анаграмма Баратынского.* * *
"Девице К.И.Т." тоже удалось рассказать Белкину сразу две повести: "Метель" и "Барышню крестьянку". А теперь посмотрим на последние инициалы строк в каждом четверостишии стихотворения 1840 года: "К" и "Ж". Они - развивают всю ту же упорядоченность, служащую проявлением тайного присутствия акростиха. "Ж" - это как бы две соприкоснувшиеся буквы "К", развернутые в разные стороны.
И это удвоение, и эта зеркальная развернутость - служат не чем иным... как схемой сюжетного построения обеих повестей, рассказанных "К.И.Т." В "Метели" человек, которого героиня принимает за своего жениха, - оказывается... двумя разными людьми: один из которых - сам жених, не сумевший прибыть на место из-за метели, а другой - попадает в церковь совершенно случайно и в шутку принимает участие в обряде бракосочетания.
В "Барышне крестьянке" - наоборот: Лиза Муромская и крестьянка, с которой встречается герой, - оказываются... одним и тем же человеком.
В стихотворении Баратынского, таким образом, в чрезвычайно сконцентрированном виде предстает и образ самого Пушкина - "короля русской поэзии", - и образ его "болдинской" прозы. Что же касается строки: "Ты сладострастней, ты телесней Живых..." - то, напомним, это именно Баратынский "ржал и бился" (письмо Пушкина П.А.Плетневу 9 декабря 1830 года), когда Пушкин, вернувшись из Болдино, читал ему вновь написанные "Повести покойного Ивана Петровича Белкина".
Не хохотал идиотски, разумеется, как почему-то обычно считают обращающиеся к этому знаменитому эпистолярному сообщению, - а... так сказать, "бил копытом"; выражал бурную готовность, под влиянием пушкинской прозы, к своему собственному литературному творчеству; проникался его творческим Эросом, "сладострастием".
О чем, собственно говоря, - и написано предшествующее, почти непосредственно, в составе сборника "Сумерки" стихотворение "Новинское".* * *
И вот, теперь мы видим, что тот же самый "королевский пурпур", что и в стихотворении 1840 года, - преподносится Пушкину в повести Панаева. И тоже ведь, как и в стихотворении, - замаскированный ЖЕНСКИМ именем, именем в год его смерти потерявшей мужа английской королевы.
Повесть Панаева, таким образом, является реализацией того же самого ЛИТЕРАТУРНОГО ЗАМЫСЛА, который мы видим осуществленным в позднейшем стихотворении Баратынского.
Около этого времени, в 1840 году П.А.Корсаков, старший брат лицейского товарища Пушкина, вместе с корабельным инженером и литератором С.А.Бурачком, начинает издавать интереснейший, до сих пор не получивший в историко-литературной науке должного внимания и должной оценки журнал "Маяк современного просвещения и образованности".
В 1836 году Пушкин написал Корсакову письмо, в котором вспоминал, как печатал в его журнале "Северный вестник" свои юношеские стихотворения, и просил быть цензором книжного издания романа "Капитанская дочка" (в составе "Романов и повестей Александра Пушкина"). Корсаков благоговейно хранил это письмо и, начиная издавать свой журнал, рассказал о нем читателю.
Рассказ этот сопровождал неизвестное еще публике юношеское же стихотворение Пушкина на французском языке "Mon portrait". Публикации стихов предшествовало краткое предисловие, подписанное "Ред.", - так что автором его мог быть и Корсаков, и Бурачок, и оба они вместе, - в котором, в частности, говорилось:
"...Помещаем их здесь... как драгоценность, еще не обнародованную, как верную характеристику Пушкина, им самим написанную, как достояние истории нашей литературы".
Стихи Пушкина, как видим, названы здесь "ДРАГОЦЕННОСТЬЮ". И в своем послесловии к публикации, подписанном уже узнаваемым криптонимом "П.К-в.", Корсаков - продолжает этот мотив, но так, что не каждый читатель мог об этом догадаться:
"...Таков именно был юноша Пушкин, когда присылал мне первые стихи свои для печати. И теперь еще храню я, как КЛЕЙНОД, собственноручное письмо его, в котором он напоминал мне о том за два месяца до своей смерти". (Маяк, 1840, N 3. Стихотворения. С. 25)
Письмо Пушкина было написано, в действительности, не позднее 27 сентября 1836 года (ответ Корсакова на него датирован 28 числом этого месяца). Правда было еще одно письмо Пушкина, датированное 25 октября, в котором он отвечает на вопрос Корсакова о происхождении своего замысла. В своей журнальной заметке Корсаков, таким образом, - объединяет эти два эпистолярных обращения к нему Пушкина.* * *
А немецкое по своему происхождению слово "клейнод" - первоначально и означало "драгоценность", "драгоценный подарок". Однако потом это слово стало обозначать "знак власти" - такой как хоругвь, бунчук, булава, одежда, головной убор, литавры и даже... пушки - и у таких лиц, как господари Молдавии и Валахии, гетман Украины, атаманы Войска Донского и Запорожского:
"Знаки власти, присылавшиеся сюзеренами правителям пограничных территорий, обладающих своими военными силами, в качестве признания и доверия к независимости их действий". ("Википедия")
Поэтому Корсаков - не просто повторяет, в немецком переводе, слово, произнесенное по адресу Пушкина в предисловии, но дает понять, что он - получил у своего "сюзерена" право на самостоятельную литературную деятельность.
Теперь мы можем сделать вывод, что выражение "цвет Аделаиды" - тоже было такого рода "клейнодом", переходившим от одного писателя к другому и выражавшим его приверженность ПУШКИНСКОЙ традиции в русской литературе.
|