Вот уже второй год подряд весна развивалась необычным образом: сильно запаздывала вначале, затем резко набирала темп и к середине апреля догоняла, а затем быстро перегоняла предусмотренный природой и устоявшийся за годы график своего развития. Двадцатые числа апреля становились похожими на середину мая, правда, с одним очень приятным исключением - еще не было и не могло быть комаров.

Потом природа, будто спохватившись и вспомнив спросонья про закон сохранения энергии, включала арктический ветер, и приходили холода, внезапные, с затяжными дождями, какие-то особенно нелепые и жестокие после жарких апрельских дней. Яркая и чистая листва омывалась холодными дождями, ее зеленые глаза жадно всматривались в мрачное небо, ища в нем признаков просветления - и долго не находила, начиная отчаиваться.

Потом постепенно, под соловьиные раскаты и метания бекасов небо по утрам начинало проясняться, превращая набухшие, темно-синие с чернотой тучи в мягкое пуховое покрывало сплошной облачности, потом это покрывало рвалось местами и сквозь потерые края прорех опять показывалось чистое и ясное небо. Оказывается, оно никуда и не пропадало, было здесь, совсем рядом и тоже ждало этой торжественной минуты -встречи весеннего солнца с совсем обновившейся землей, уже заполненной миллионами существ, жаждущих жизни и любви.

Зима в этом году была настоящая, и не то чтобы холодная - трескучих морозов не было вовсе, впрочем, как и затяжных оттепелей. Я никогда не видел в Москве такого количества свиристелей, снегирей, щуров, чечеток и оставшихся зимовать дроздов-рябинников - сотенные стаи кочевали по Гольянову с раннего утра и только к вечеру успокаивались, осыпали ветки деревьев за большим прудом и успокаивались до восхода солнца. То ли невиданный урожай рябины был тому причиной, то ли вообще природа отдохнула за годы развала нашей промышленности и постепенно стала возвращаться к своему естественному состоянию, но птиц зимой было действительно много.

Часто и щедро падал снег, рождая слухи о предстоящем небывалом половодье; подолгу светило низкое и застенчивое солнце; приходили метели, заметая вчерашние заячьи следы и создавая пушистую основу для следов завтрашних - настоящая русская зима. А в марте уже высокое солнце день за днем пронзало своими лучами пушистый, ни разу не примятый теплым катком оттепелей снег, и он даже не таял, а просто улетал в небо, сразу переходя из своего зримого состояния невесомых, но реальных звездочек-снежинок в ту нереальную субстанцию дыхания близкой весны, которую несведущие люди ошибочно называют водяным паром, и из которой потом образуются красивые розовые кучевые облака.

К середине марта я закончил писать Государство и общество и Каппадокию и просто изнывал от тоски по весне, которая уже приближалась, уже была здесь, и в городе, и в сердце. Однако, весна в Москве и весна, например, в Мещере, это не просто разница, это очень большая разница, даже, пожалуй, две очень большие разницы. Если вспомнить Пришвина, то в городе ощущается лишь весна воды, проходящая чуть раньше и чуть интенсивнее, чем в природе; да еще весна света, и то, если вы при этом не работаете и можете наслаждаться этой весной, бродя днем по захмелевшим улицам.

Я просто рвался на волю, и эта воля виделась мне в образе Солотчи, мещерского поселка, с такой нежностью описанного Паустовским. Хотелось пожить на земле, в деревенском доме, чтобы увидеть, ощутить, почувствовать все развитие весны - от ее первых и робких признаков до полного и всеобщего торжества.

Первый приезд

На сайте Рязанской области www.ryazan.ru (кстати, неплохой сайт!) я нашел ссылку на сайт www.sosnabor.ru солотчинского санатория Сосновый бор. Дальнейшее было делом привычной техники. Через день я уже получил подтверждение от Ларисы Алексеевны, что мне заказан номер с 21 по 23 марта, и около двух часов дня в среду 21 марта 2001 года я ступил на священную землю санатория "Сосновый бор" в Солотче. Замысел был простым: за эти два-три дня найти в самой Солотче или соседнем Заборье комнату или квартиру в пустующей даче наподобие той, что я снимал прошлым летом у Галины с Сергеем в благословенном Свирском на Ладоге, и пожить в ней несколько недель, пока будет развиваться весна, посмотреть небывалое половодье на Оке, побывать на Великих озерах под Спас-Клепиками, послушать тетеревов и глухарей на отдаленных токах в Деулино, снять пролет гусей и, конечно, еще раз увидеть фантастический цветок моего детства - сон-траву.

Позже я подробнее остановлюсь на ностальгической жизни в этом санатории, а пока скажу лишь, что мой замысел найти деревенскую квартиру удался лишь наполовину. Ни Слава, молодой, симпатичный и почему-то совсем не наглый бармен из единственного, правда, приличного санаторского бара, ни крепкий, загорелый и похожий на революционного матроса с плакатов времен исторического материализма сторож Николай Кузьмич, кстати, заядлый и опытный рыбак, ни Любовь Васильевна, статная начальница смены в столовой, сочные губы и пышные формы которой просто кричали о нерастраченных и невостребованных запасах нежности, - никто не смог порекомендовать мне ни одной, даже самой захудалой квартиры.

Николай Кузьмич, правда, пригласил жить к себе, но тут же добавил, что жить придется в одной комнате с тремя козлами, вернее, с только что народившимися козлятами, к чему я пока еще не был готов. А вот козье молоко (его в Солотче называли козиным) я пил потом много и с удовольствием. Выручила меня доктор Татьяна Сергеевна Колесниченко, славная и очень авторитетная женщина, которая познакомила меня с Виктором, сторожем одного из многочисленных окрестных домов отдыха.

Оборотистый Виктор, работавший ранее механиком транспортно-хозяйственного цеха на крупном рязанском заводе, сторожем только числился, - не царское это дело! Он нанял за полцены пожилую тетю, которая и жила в половине добротного деревянного дома, отведенного сторожам. Жила, коротая долгие зимние дни и еще более долгие вечера в обществе телевизора да шести псов, которые, если их хотя бы иногда кормить, вовсе и не были такими свирепыми, какими казались поначалу приезжему человеку.

Вторая половина дома - двухкомнатная квартира с кухней, городским туалетом, мощной комбинированной и очень прожорливой печью, которую Виктор сложил сам, принадлежала ему, теперь, наверное, уже пожизненно. Хотя жил он в ней только летом, когда дом отдыха работал с полной нагрузкой, да в редкие приезды заводского начальства, возившего сюда пышнотелых секретарш на шашлыки под водочку, добротно изготовленную в рязанском же городе Шацке. Вот эта-то вторая половина дома, "сторожки", как он обозначен на генплане дома отдыха, и должна была стать моим жилищем на всю предстоящую весну.

А весна пока существовала лишь в воображении захмелевших синиц - привычных всем посетительниц городских кормушек: больших (они так и называются - большие синицы, Parus major, в отличие от похожих на них малых синиц, Parus minor, которые, правда, живут у нас только на Дальнем Востоке) и лазоревок, звонкие и мелодичные колокольчики которых без устали извещали, что зима все-таки однажды кончится, что придет весна и все будет хорошо. Все будет хорошо!

Верилось в это, правда, с трудом, поскольку пока еще вовсю свирепствовал ледяной ветер, сугробы у заборов измерялись метрами, и даже в голову не могло прийти свернуть с тропинок, протоптанных неутомимыми отдыхающими, тягу к прогулкам парами у которых не сломили даже изнурительные процедуры и диетическое санаторное питание. Тем не менее, грачи уже прилетели и первая их стая вяло переругивалась между собой и со своими родственницами - воронами, занявшими на мощных солотчинских соснах часть гнезд, ранее законно принадлежавших тем же грачам.

Кузьмич сказал, что грачи прилетели четырнадцатого марта - это нормальная дата их прилета. У нас на Хмелинском кордоне в Тамбовской области двадцатого - двадцать первого марта обычно уже прилетали даже скворцы. Но сегодня об этом было страшно и подумать: двадцать первое марта, а ни одной проталинки - мороз, метель, разгар зимы. И я уехал домой в Москву.

Птички - москвички

Сказав про разгар зимы, я немного покривил душой. В последней декаде марта даже в городе как никогда стало ясно, что зима обречена и приход весны неизбежен. Да собственно, она уже была здесь, и синицы почувствовали это первыми.

О весне говорят плывущие по небу кучевые облака - вы их не могли видеть зимой: их просто не было. О весне лопочут, весело переговариваясь друг с другом, капельки капели, падающие с обращенных к солнцу крыш, ставших вдруг оптимистичными и гордыми. Они похожи теперь на солнечные батареи космических кораблей - так же ловят тепло солнечных лучей и преобразуют его, правда, не в электрическую энергию, а в энергию движения капель, из которых собираются первые ручейки. Ночной космический холод фиксирует траекторию капель, и эти траектории зримо являются нам по утрам в виде сосулек, которые с каждым днем становятся все длиннее, а у оснований все толще. А потом опять к полудню, а то и ранее, они начинают превращаться под солнцем в четко видимые пунктиры капели.

Лес впервые после долгой зимы свободно вздохнул, выпрямился, сбросил с себя остатки снега, и с расстояния кажется то синим, то сиреневым. Снег у подошв деревьев теперь запорошен всякой лесной мелочью: сосновыми и еловыми иголками, тонкими веточками, шишками, семенами, отслоившимися мелкими кусочками коры и еще чем-то, дающим снегу вполне серую и шероховатую поверхность. Через какое-то время солнце нагреет стволы, и вокруг них образуются глубокие, до самой земли, лунки - еще один явный признак весны.

Оживились дятлы. Треск их автоматных очередей изредка прерывает не то чтобы настороженную, но какую-то притаившуюся тишину, а потом гулко отдается в лесу, отразившись от гладкого, крутого и заснеженного бока оврага. В еловых ветвях шныряют сойки и голубые зеркальца на их крыльях вспыхивают на солнце неожиданно яркими зайчиками. Два оранжевых клеста еще рано утром начали потрошить еловые шишки своими клювами, похожими на сломанный кронциркуль, ловко добывая из шишек жирные даже на ощупь семена и сбрасывая остатки вниз, отчего теперь вокруг ели образовалась яркая кружевная скатерть из серо-коричневой и тоже немного оранжевой шелухи.

Птиц в лесу стало заметно больше. Это те же синицы, включая хохлатых и непоседливых гренадерок. Это гибкие, сизые сверху и палевые снизу поползни, ловко спускающиеся вниз головой по еще холодным, но все-таки чуть нагретым солнцем стволам. Это похожие на них и внешне, и образом жизни коричневые в мелкий горошек сверху и седоватые снизу пищухи, чей острый клюв чуть загнут книзу, чтобы удобнее было доставать козявок, прячущихся в расщелинах оледенелой коры древесных стволов. Бегать по стволу вниз головой, как поползень, пищуха не обучена, а сама не догадывается. Догадалась бы - наверное смогла бы пробежать! Это белые и пушистые крошечные шарики с длинными хвостиками - ополовники, и гаички, тоже кочующие стайками - помните у Пришвина: "Мне попала соринка в глаз. Пока я ее вынимал, в другой глаз еще попала соринка...", - это о них. Синицы, поползни, пищухи - обычные гости многочисленных кормушек, развешанных по парку и пополняемых сердобольными пенсионерками то подсолнухом, то хлебными крошками.

Я насчитал, что этой зимой у нас в Гольяново и его окрестностях, не дальше, чем в пятнадцати минутах ходьбы пешком от метро "Щелковская", постоянно встречались птицы двадцати шести (!) названий. Я уже говорил про свиристелей, северных принцев с хохолком-короной на изящных, иногда чуть склоненных набок головках и ярко-желтой полосой на хвосте; про малиново-зеленых щуров, крупных птиц, немного похожих на снегирей и вместе со снегирями обрывающих ягоды рябины и нахально плюющихся вниз ее семечками. Когда все гроздья рябины в ближайших окрестностях будут оборваны, настанет черед боярышника, а затем и кленов. Справиться с рябиной и боярышником снегирям и щурам зимой помогают дрозды-рябинники, крупные птицы с маленькими голубоватыми головками, нежно-коричневыми крыльями, кремовыми грудками с заметными продольными штрихами на них и темными кончиками хвостов.

Если от метро "Щелковская" спуститься вниз по Уральской улице до леса, чуть пройти вперед и выйти на противоположную сторону высоковольтной линии, то как раз там в феврале-марте можно увидеть на березах шустрые стайки чечеток и чижей, висящих вниз головой на сгибающихся под их тяжестью (около десяти граммов!) тонких ветках. Птицы увлечены выклевыванием прямо на весу семян из березовых сережек, кормятся долго, и их можно хорошо рассмотреть. Чиж зеленый, в черной шапочке и с черной горошинкой на горлышке. У чечеток шапочка малиновая, самцы и сами почти все малиновые, за исключением коричневатой спины и крыльев. Рассмотреть их можно только в сильный бинокль.

У меня осенью во время поездки в Каппадокию пропал очень хороший японский бинокль - небольшой, помещающийся на ладони, но мощный и позволяющий менять увеличение от семи- до двадцатипятикратного. Конечно, увеличение после десятикратного у таких биноклей указывается лишь для того, чтобы поразить воображение несведущих людей, поскольку рассмотреть реальный предмет при таком увеличении и диаметре объектива всего в 25 миллиметров вообще невозможно, но в 7-10- кратных пределах бинокль был очень практичным из-за своих небольших размеров и веса.

Потому я купил в магазине "Охотник" на Арбате родной российский "Беркут", огромный, достаточно тяжелый, но очень мощный и точный бинокль с пятнадцатикратным увеличением. Он тоже пробыл у меня недолго - год спустя я подарил его моему водителю в Черногории, замечательному Мартину Часовичу, албанскому католику, живущему в Подгорице со своей юной красавицей-сербкой Мариной, родившей ему двух сыновей - Николу и Марко. Мартин показал мне, как добывается в горах вода для крестьянских хозяйств - была разгадана загадка, которая очень долго мучила меня: колодцев ведь в горах не выкопаешь! Но мы чуть забежали вперед.

Обычно пользуются биноклями с десяти-двенадцатикратным увеличением, поскольку при большей кратности становится труднее навести бинокль на цель, особенно малоразмерную и движущуюся, - слишком узок луч обзора. Но я очень быстро привык и теперь считаю, что выбор был правильным. С пятнадцатикратным увеличением я свободно рассматриваю чижей и чечеток на вершинах берез и даже различаю их шапочки, хотя собственное зрение у меня после длительного общения с компьютером в последнее время стало резко падать.

Для наблюдения за птицами необходим еще хороший определитель - иллюстрированная книга, в которой дается классификация птиц и перечислены их основные приметы, повадки и ареалы распространения. К сожалению, за все годы исторического материализма у нас так и не было издано приличного определителя. Не было его издано и после. Я пользуюсь "Определителем птиц фауны СССР", который вышел в 1980 году в издательстве "Просвещение" под редакцией П.П. Второва и Н.Н. Дроздова, а также чуть лучшей книгой "Птицы" под общей редакцией В. Флинта, вышедшей в 1998 году в издательстве "ABF".

Отсутствие хороших определителей объясняется, скорее всего тем, что у основной массы городского населения общение с природой как форма проведения досуга практически ограничена редкими выездами на шашлыки, ну, если не считать ставших редкими за годы демократии байдарочников, альпинистов и других настоящих любителей природы. Любви к природе в школе у нас пока не учат и учить, кажется, не собираются. Между тем, как в тех же США, не лучшие стереотипы поведения из которых мы с таким сладострастием поглощаем и которые нам с такой настойчивостью навязывают наши родные средства массовой информации, наблюдение за птицами, "birding", уже давно стало одним из самых любимых занятий простых американцев. Это породило целую индустрию по их обслуживанию: от резервирования огромных территорий только для подобных наблюдений за птицами, до выпуска и проката самого изощренного вспомогательного оборудования и приспособлений.

Определители, скорее, подробно иллюстрированные путеводители по птицам (они так и называются - Field Guides to the Birds), выпускаются многомиллионными тиражами, причем, чаще всего они описывают не всех птиц вообще, а только тех, которых можно встретить в том или ином конкретном районе, да еще с указанием, на какое именно перышко или какую полоску на хвосте нужно смотреть, чтобы отличить, скажем, канюка от осоеда. В мире насчитывается свыше 40 миллионов любителей, регулярно занимающихся наблюдением за птицами. Когда-нибудь и мы придем к этому. Давно пора! Есть же у нас пока и профессионалы-орнитологи - тот же Георгий Александрович Носков и сотрудники его лаборатории. Есть у нас и просто глубокие знатоки, такие, как Василий Михайлович Песков. Дело только за бывшими советскими людьми, а ныне строителями капитализма, вернее, за их детьми, потому что сами строители, наверное, уже безнадежны.

Заячьи тропы

Если от той же высоковольтки с чижами и коноплянками пройти вглубь леса по тропинке, которая почти всегда зимой или расчищена, или хорошо утоптана людьми и незлыми у нас собаками, то преодолев пару поперечных асфальтированных и всегда людных просек, можно попасть в участок почти нетронутого леса. Когда до Московской кольцевой автодороги, МКАД, останется с полкилометра, и ее шум еще не будет присутствовать в пространстве, дорогу вам пересечет глубокий ручей, сейчас еще замерзший, но ясно читаемый извилистым рельефом своих берегов. Дойдя до ручья, поверните вдоль него влево и вы попадете в настоящее заячье царство.

Я попал в это царство в первых числах апреля. Весна запаздывала, и хотя днем в городе распускало, и вдоль бордюров во всю прыть бежали звучные ручьи, в лесу снег был совсем нетронутым. Ночные морозы доходили до минус двенадцати по Цельсию. Они сковывали размягченный за день высоким уже солнцем снег, и наст почти до полудня, а в затененных местах и дольше, выдерживал вес человека. Потом выпадал мягкий, пушистый снежок, сантиметров пять, не меньше, и под его защитой наст сохранял свою несущую способность почти целую неделю. На самом же свежем снегу, как на мелованной бумаге высшего качества, стала легко читаться летопись лесных событий.

Михаил Михайлович Пришвин тоже не переставал удивляться тому, что при первой пороше, однако, вдруг появляются всюду следы, и кажется, вместе со снегом выпадают и белые зайцы. Иначе никак не объяснить, откуда в двух километрах от метро и полукилометре от день и ночь рычащей кольцевой дороги, появляется столько этих зверушек, милых и с детства знакомых, хотя бы по любимым игрушкам. У нас на Хмелинском кордоне места тоже были заячьи, но таких вот троп, которые были протоптаны беляками в московском парке в этом апреле, я никогда и нигде еще не видел: настоящие заячьи дороги, главные и второстепенные, с развилками, поворотами и перекрестками. Только светофоров и не хватало! Одновременно в одну сторону по тропе пробегало не менее пятнадцати - двадцати зайцев (или один заяц пробежался по ней столько раз?).

Лисьих следов не было видно, а значит, зайчишки резвились вволю, не опасаясь своего самого главного и хитрого врага. Вряд ли в парке водятся и филины, а более мелкие неясыти и ушастые совы, встречающиеся иногда в Москве, для взрослого зайца не так уж и опасны. Хотя для бедных зайцев врагами являются и волки, и лисы, и бродячие собаки, и совы, и беркуты, и даже крошечные горностаи и ласки. Поэтому он выходит со своих лежек только ночью или рано утром. Поэтому так развиты его задние лапы и так по-особому устроены его глаза. Поэтому так ловко он умеет запутывать собственные следы - найдите и почитайте у Пришвина замечательный рассказ Зайцы-профессора, не пожалеете!

Кстати, то, что заяц выходит со своих лежек только ночью или рано утром, не всегда верно. Сегодня, восемнадцатого мая, я должен был вернуться к этим строкам, потому что не далее, как полчаса назад, примерно в восемь вечера, я видел мирно кормящегося зайца на обочине той самой высоковольтной линии, что в пятнадцати минутах ходьбы от метро Щелковская. Заяц сначала сидел вполне развалившись и поочередно вылизывал - или обирал губами - свои длинные задние лапы, совсем, как это делает наш толстый кот Толстый. Потом он встал в полный рост, энергично пробарабанил передними лапками по воздуху и стал мирно уплетать травку. Я ахнул! Здесь же полно собак, ходят люди, дети, наконец! Вот и сейчас справа от меня, а слева от зайца приближается размахивающий сумкой подвыпивший гражданин. Что сделал заяц? Прижал уши к телу, сам прижался к земле и притворился ветошью! Гражданин прошел от него в пяти метрах, так ничего и не заметив, а косой, как ни в чем не бывало, продолжил трапезу. Ну, совсем обнаглели!

Все знатоки заячьей жизни (а о зайце много и подробно писали еще и такие авторитеты, как Сергей Тимофеевич Аксаков в своих "Записках ружейного охотника Оренбургской губернии" и более известный рыбакам Леонид Павлович Сабанеев в "Журнале охоты" и приложениях к нему) считают, что зайчата рождаются по крайней мере три раза в году - в марте, июне и сентябре. Это означает, что одновременно с этими вот крупными ушастыми экземплярами, проторившими широкие тропы в процессе своих любовных игр, где-то здесь, совсем рядом, существуют крохотные и милые существёнки, зайчата-белячки, которые с момента рождения могут двигаться, а через несколько дней могут уже и самостоятельно питаться. Они не имеют запаха, инстинктивно маскируются в снегу, спокойно выдерживают ночные морозы - а морозы пока еще нешуточные! Говорят, что любая кормящая зайчиха, пробегающая мимо затаившихся зайчат, может накормить их - и кормит! - своим очень жирным молоком. А вы говорите про детские сады и ясли!

Сколько же потерял человек, удалившись в города, и сколько он может приобрести, спустившись с иллюзорного трона царя природы! Ну, хотя бы научившись ночевать в снегу! Ну, хотя бы научившись отличать заячий след от собачьего, а зарянку от пеночки-теньковки! Насколько широко раскроется тогда перед ним мир, бесконечный и удивительный мир природы! Насколько же увеличится тогда продолжительность жизни! Насколько сократится потребление лекарств, алкоголя и наркотиков! Кстати, может, именно здесь и лежит глубинная причина, по которой выгодно поддерживать всеобщее массовое невежество?

Второй приезд

Хотя весна резко, дней на десять-двенадцать, запаздывала, природа все-таки брала свое. Двадцать четвертого марта прилетели первые скворцы. Второго апреля в том же лесу за высоковольткой в Гольяново я слышал, а третьего апреля и видел первого зяблика. Почему-то одновременно с зябликами запели пеночки-теньковки - раньше я этого не замечал, да и формально считается, что зяблики вместе с белыми трясогузками и зарянками прилетают во второй волне, к половодью, а лесные коньки, варакушки, теньковки и желтые трясогузки - в третьей, во второй половине апреля. Кстати, третьего же апреля у кольцевой дороги за магазином принадлежностей для водного спорта Адмирал, что недалеко от Каширского шоссе, я случайно и в первый раз в черте Москвы встретил нескольких варакушек. Все смешалось в этом году! Тем не менее, настала пора ехать в Солотчу, что я и сделал пятого апреля.

Солотча находится в двадцати километрах от Рязани на противоположном, левом берегу Оки, там, где в достаточно широкую старицу Оки впадает лесная речка Солотча, тоже широкая здесь из-за подпора окской воды. Главное русло Оки от поселка Солотча находится километрах в восьми - десяти, и из Солотчи в бинокль виден только ее обрывистый правый берег с селами Окаемово и Пощупово, с четко различимой колокольней Иоанно-Богословского монастыря, которая, кажется, не уступает по высоте и живописности оформления колокольне Ивана Великого в московском Кремле. Чуть правее, выше по течению Оки, на той стороне от Солотчи находится Константиново, родное село Сергея Есенина.

Река Солотча начинается в болотах Радовицкого Моха и собирает воды с огромной территории Мещерских лесов. Ее естественный сток был зарегулирован еще в конце XIX века, когда осушительные работы в Мещерских лесах вела казенная экспедиция, возглавляемая генералом Жилинским. Экспедиция прорыла сеть каналов, общая длина которых, если верить изданной недавно в Рязани книги История одной губернии, превышала 2000 километров, причем, значительная часть этих каналов вполне узнаваема и поныне. Верховья Солотчи образованы 1-м Магистральным каналом, в который отдает воду сеть меньших по размеру каналов и дренажных канав, пронизывающая гигантские торфяные массивы к юго-западу от поселка Радовицкий.

Ниже в Солотчу впадает канава Маслинская, собирающая воду в урочище Масленниково, расположенном километрах в шести к югу от озер Негарь и Комгарь и километрах в десяти к западу от деревень Рябиновка и Малиновка. Еще ниже - огромный канал Кельцевская канава, начинающаяся где-то за Большим и Малым Келецкими озерами. Кельцевская канава проходит через большое село Кельцы, стоящее вместе с Рябиновкой и Малиновкой на шоссе Рязань - Спас-Клепики, недалеко от многократно воспетой Есениным Криуши:

... Ну вот и Криуша...

Три года

Не зрел я знакомых крыш.

Сиреневая погода

Сиренью обрызгала тишь...

(Анна Снегина)

На Солотче между Маслинской и Кельцевской канавами раньше была деревенька Ульевая, уже нежилая, но еще сохранившаяся на картах. Не знаю, сохранились ли кусты сирени в Ульевой, но на давно покинутых лесных кордонах восточнее Пры я сам видел цветущую как ни в чем не бывало сирень, пережившую и тех, кто ее давным-давно посадил, и сами дома, в которых они когда-то жили. А вообще сирени в здешних лесных поселках много. Казалось, вот есть ведь черемуха - и сколько! Ан нет, все равно тянется сердце лесного жителя к городскому растению, знаку совсем другой, нездешней и, может быть, лучшей жизни.

Солотча и соседнее с ней село Заборье, границу между которыми определить трудно - где-то до автозаправочной станции Солотча, после нее Заборье - протянулись почти на семь километров сначала вдоль старицы Оки, а потом вдоль левого берега реки Солотча. С другой стороны прямо в село врывается мощный сосновый лес - вековые сосны, чуть наклоненные ветром, дующим с огромного и пустого пространства поймы Оки, шумят прямо над крышами домов, над многочисленными магазинами и над еще более многочисленными санаториями, домами и базами отдыха, пионерскими лагерями, которые теперь для благозвучия и чуждой нам политкорректности именуются оздоровительными лагерями. Вся эта когда-то мощная индустрия отдыха еще более или менее функционирует, обеспечивая жителям Солотчи и близлежащих деревень Агропустынь, Варские, Поляны, (это две деревни, а не одна, Варские Поляны, как я всегда думал), Полково, да и самой Рязани, работу и хоть какой-то источник существования.

Правда, проблемы это тоже создает и немалые, иногда, кстати, совсем неожиданные. Так, солотчинским девушкам достаточно трудно выйти замуж: местные парни предпочитают мимолетные, но постоянно возобновляющиеся связи с жадными до любви и потому не особенно требовательными отдыхающими красотками, лучший возраст которых давно уже остался в воспоминаниях. Взрослые и вполне женатые местные мужики тоже не редкость на ежедневных санаторских дискотеках. Я не говорю уж о том, что санатории и дома отдыха занимают самые живописные места, отнюдь не украшая их своей незатейливой архитектурой эпохи развитого исторического материализма, и не улучшают экологии своими стоками и бытовыми отходами - но не будь этих рассадников аморалки и источников загрязнений, село захирело бы совсем.

Другие местные отрасли: торфоразработки, лесное хозяйство, животноводство на богатейших заливных лугах окской поймы - переживают далеко не лучшие свои времена периода завершения первоначального накопления капитала. А тому, что капиталы в Рязанской области накапливаются, есть много неопровержимых и вполне материальных свидетельств: в той же Солотче построены и строятся ударным темпом такие особняки, коттеджи и виллы, каких и под Москвой-то не везде найдешь. "Народ нищает - страна богатеет", - говаривал Михаил Жванецкий в начале перестройки. Теперь нищает страна. Народ обнищал окончательно, но отдельные его особо шустрые представители все равно богатеют со страшной силой. И вряд ли все они бандиты. Скорее - вполне мирный чиновный люд с хорошим доступом к закромам нашей многострадальной Родины. Но это опять из области борьбы с преступным режимом Ельцина-Мавроди. У нас более интересное событие - половодье.

Разлив

Пятого апреля в Солотче и окрестностях еще вовсю лежал снег и, кажется, совсем еще нетронутый. Лишь дорога от поворота с шоссе до Соснового бора была практически непроезжей: огромные лужи замерзали ночью, потом по утрам грузовики и автобусы прорезали во льду колею, частично ломая лед по всей поверхности луж, потом новая вода, образовавшаяся за день, заливала этот поломанный лед и за ночь опять замерзала, образуя уже настоящие торосы. Сугробы в окрестных сосновых лесах чуть осели, покрылись лесным мусором, но были пока еще совсем непроходимыми - они и останутся такими числа до десятого апреля.

От Соснового бора до монастыря, расположенного в самом центре Солотчи, можно пройти по высокому, местами прорезанному глубокими оврагами, местами обрывистому берегу, возвышающемуся над уровнем воды метров на тридцать-сорок и на всем протяжении поросшему могучими и какими-то особенными, солотчинскими, соснами. Расстояние до монастыря не превышает трех километров, и путь туда и обратно занимал обычно два-два с половиной часа неспешной прогулки с частыми остановками, рассматриванием в бинокль птиц, число которых с каждым днем увеличивалось, и просто любованием величественной панорамой разлива Оки.

Эта панорама менялась ежедневно, если не ежечасно: снег в Мещере все-таки таял, и талая вода, собранная понемногу с огромных площадей, по многочисленным каналам, канавам и просто оврагам, устремлялась к Солотче, а по руслу Солотчи сюда, в пойму Оки, где сливалась с такой же водой с окрестных полей, которые уже стали полосатыми от все расширяющихся проталин. Тем не менее, старица была еще покрыта льдом, и прибывшая вода вырывалась из-под него, образовывала закраины метров в пять-шесть шириной, подтапливала кусты вербы, ивы и краснотала, и они, стоя по колено в теплой (все-таки плюс 5-6 градусов!) воде, начинали быстро оживать, густея цветом, наливая почки и готовясь выбросить сережки. Да, собственно, уже к Вербному воскресенью, которое в этом году пришлось на 8 апреля, на другой день после Благовещенья, многие виды ивы были покрыты то серебряными, то желтыми пухочками, придававшими всей реке праздничный и совсем уже весенний вид.

Вода начала интенсивно прибывать в ночь с седьмого на восьмое апреля. Погода была достаточно прохладной, всего +3-+4 градуса, изредка шел дождь, было ветрено. Седьмого днем я переехал старицу по мосту напротив музея Пожалостина, проехал по размытой и ухабистой дороге километра полтора вглубь лугов и долго и с удовольствием снимал Солотчинский монастырь с необычного ракурса на фоне полосатой весны - даже в открытом поле к этому дню стаяло, пожалуй, меньше половины снега. Обнажились только те детали рельефа, которые были прямо обращены к солнцу. Обнажились - и на второй день начали зеленеть, а в низких местах, ставших похожими на мокрую губку, зеленые листья вполне развернувшегося чистотела уже давно мирно соседствовали с пластами серого и по-весеннему зернистого снега.

Восьмого утром я собрался в эти же луга, чтобы сделать снимки с тех же точек, что и вчера, и зафиксировать изменения, произошедшие за сутки, но - над тем самым мостом, по которому я вчера спокойно проезжал на машине, уже плескалась холодная и чистая весенняя вода, и ее уровень превышал уровень настила моста не менее, чем на полметра. Вода пошла!

Лед набухает, быстро желтеет и куда-то исчезает. Не уплывает, нет - плыть ему некуда: ниже по течению он вполне еще сохранился, хотя завтра исчезнет и этот, последний. Девятого апреля вся старица была уже свободной ото льда. А ведь еще шестого числа рыбаки, пробравшись через неширокие местами закраины, спокойно ловили рыбу из-подо льда там, где сегодня ветер вовсю играет в догонялки с мелкими волнами.

Вода прибывает за сутки на полметра, на метр, заливая тропинки под обрывом, по которым вчера еще можно было пройти, не задумываясь. Особенно хорошо виден подъем воды на набережной у Соснового бора. Вот вода приблизилась к искусственному пляжу, вот пляжа уже нет, а кромка воды наползла на щебеночную отмостку, вот закрыла отмостку и стала подниматься по отвесной стене к ступенькам, вот накрыла первую, вторую, третью ступеньку. На четвертой ступеньке вода остановилась. Это случилось 14 апреля. К этому времени отдельные и ясно различимые ранее русла стариц, затонов, полоев и проток слились в одно огромное и темное море, простирающееся до горизонта, до коренного русла Оки, и колокольня в Пощупово стала казаться вполне обычным маяком, указывающим путь заплутавшим мореходам.

Но это все происходило на степной, в общем-то, Оке. Восьмого апреля после неудачной утренней попытки проехать через мост в луга, я уехал в Деулино, чтобы не терять драгоценного времени. В лесном Деулино на великой русской реке Пре картина была совсем иная. Еще по дороге, проезжая Уржинское озеро, я был удивлен тем, что на совершенно нетронутом льду озера сидело не меньше пятидесяти рыбаков - и это почти в середине апреля! Сама Пра была еще в берегах, правда, лед уже набряк, пожелтел, даже стал какого-то грязно-оранжевого цвета, и подвсплыл на прибывающей с каждым часом воде почти до верхней кромки обрывистых берегов. Кое-где в самых низких местах из реки уже потянулись к лесу пока неширокие, не больше метра, ручейки. День-два - и эти ручейки превратятся в сплошной поток: напирающая сверху вода на всем протяжении выйдет из берегов и хлынет в лес, выгоняя из него многочисленную здесь живность на острова, не настоящие, а просто возвышенные места, которые редки здесь среди плоской в целом Мещеры.

В мае прошлого года чуть дальше, за лесной речкой Кадь, впадающей в Пру километрах в восьми ниже Деулино, я попал на такой остров, когда вода уже достаточно отступила, и зверье, пережидавшее на нем половодье, конечно, уже разбежалось. Правда, следы остались. Остров имеет S-образную форму, в длину он около полукилометра, в ширину самом широком месте метров сто пятьдесят, а в самом узком не больше тридцати. Середина острова выступает горбом, высота которого от подошвы от трех до пяти метров. На этом острове спасались, судя по следам и большому количеству помета, волки, лоси, лисы, зайцы, барсуки. Наверное, здесь же были и змеи - гадюки и ужи, которые хотя и умеют плавать, но вряд ли любят делать это в холодной воде, да еще в течение длительного периода. Были здесь, конечно же, всевозможные виды мышей, ежи, ящерицы и другая лесная живность.

Выбираясь с этого острова, я попытался спрямить путь и увяз в таком болоте, что до сих пор с содроганием вспоминаю и сам остров, и окрестные топи. Правда, здесь же, на берегах Кади я чуть позже, но в тот же самый день, снимал изумительный лесной майский цветок - сочевичник весенний, такой яркий, такой праздничный в почти голом еще лесу, лишь подернутом зеленой дымкой недавно распустившейся листвы, что радость от встречи с ним сразу же вытеснила из памяти недавние нешуточные страхи.

Сон-трава, хохлатка, болотная фиалка, пролески и ветреницы, медуница, калужница, сочевичник сменяют друг друга, чтобы потом в свою очередь смениться всякими живучками, яснотками, звездчатками и, наконец, ландышем. Но до этого было еще далеко: сегодня исторический день, восьмое апреля, Вербное воскресенье, самое начало половодья, и даже сон-трава пока еще выглядит не как цветок, а как серебристые и мягкие островерхие шапочки, чуть торчащие из мокрой еще земли, только вчера покрытой таким зернистым и таким последним снегом.

А вода достигла пика к пятнадцатому апреля, подержалась положенные три дня и с восемнадцатого апреля пошла на убыль.

Прилет птиц

Я уже говорил, что в этом году были нарушены все очередности волн прилета. Но это еще не вся правда: в самый первый приезд в Солотчу, двадцать второго марта, у меня были две удивительные встречи с птицами. Снег тогда еще лежал нетронутым не только в лесу, но и в чистом поле. Галдели грачи на взгорке над обрывом к старице, вяло отругивались вороны, а над безжизненным заледеневшим простором поймы Оки делала парящие круги большая и хищная птица, очень похожая на осоеда или канюка, но очень светлая, с ясно видимыми узорами на крыльях, характерными полукружиями на сгибе крыльев и черной полоской на кончике закругленного хвоста. Я предполагал, что из хищных птиц сейчас в лесу теоретически могут жить ястребы - перепелятник и тетеревятник, но они выглядят совершенно по-другому: перепелятник гораздо мельче, и у него, как и у тетеревятника, полосок на хвосте различимо не менее четырех, а скорее всего пять.

Дома по справочнику я нашел, что это был, вероятнее всего, зимняк, Buteo lagopus, птица из рода канюков, самых крупных и, пожалуй, самых распространенных хищных птиц нашей средней полосы. Вообще-то, зимняк живет в тундре и лесотундре, за Полярным кругом, потому что его основная добыча - лемминги, те самые мышевидные грызуны, которыми питается и песец. Зимой этот канюк спускается к югу и обитает в полях и степях, питаясь мышами, которые очень хорошо заметны на снегу, когда выбегают подышать и перебежать к другой системе нор, где еще сохранились прошлогодние запасы.

Вторая встреча была совершенно неожиданной, она произошла возле того самого моста, ведущего через старицу в луга, который залило в ночь с седьмого на восьмое апреля. На этот раз я сразу же узнал птицу - это был обычный чибис! Что же делал он здесь двадцать второго марта, когда на десятки, если не на сотни километров вокруг не было ни проталинки, ни открытой воды? Может, на него пал жребий быть первым, кого послал мудрый вожак стаи, чтобы разведать, не пора ли лететь на родину, время-то уже подпирает? Я хорошо помню как в начале восьмидесятых годов тридцатого марта уже не было ни крупинки снега даже под Москвой, на двести километров севернее. Этот разведчик, конечно, не вернется, и будет послан с такой же незавидной судьбой второй, потом третий, до тех пор, пока один из них не откроет первые проталины и не приведет сюда всю стаю.

(Романтично, но вряд ли соответствует действительности. И.И.Бышнев в книге "Птицы над Березиной", Минск, изд. Ураджай, 1993 г, пишет на стр.129 Чибисы появляются у нас в начале марта, когда везде еще лежит снег. Их можно увидеть по берегам водоемов, около первых луж, на только начинающих оттаивать полях - прим.автора)

Нормальную стаю чибисов здесь, за мостом, я встретил только седьмого апреля, больше, чем через две недели после этой встречи.

Чибисы зимуют в Северной Африке, до Сенегала включительно. Об этом и еще о многом пишет Кай Карри-Линдалл в книге Птицы над сушей и морем. Глобальный обзор миграции птиц. М., Мысль, 1984. Раньше чибис был самой обычной птицей, наиболее часто встречался в низких сырых местах, травянистых болотах, а по весне - просто на полях, где ее легко отличить по неровному полету, часто срывающемуся в отвесное пикирование и даже в кувыркание в воздухе с переворотом через голову, по ненависти к воронам и характерному крику-вопросу "Чьи вы? Чьи вы?"... У нас в Гольяново чибисы еще в начале семидесятых годов долго жили в районе нынешней Алтайской улицы, там, где сейчас находится подстанция, а раньше было просто обычное засеваемое весной поле.

К пятому апреля в Гольяново уже прилетели скворцы, зяблики, зарянки, трясогузки и пеночки-теньковки. Конечно, этих же птиц я встретил в свою самую первую прогулку по еще заснеженному берегу Оки в Солотче. Правда, зарянок было очень много. Появились в большом количестве зеленушки, дрозды-дерябы - вероятно, из пролетных стай. А еще в первый же день я встретил уток - чирков и крякв, слышал первого жаворонка, видел дрозда-белобровика, щеглов и с десяток соколов - не разглядел, не то чеглоков, не то пустельг. Скорее всего, пустельг: чеглоки питаются ласточками и крупными насекомыми, хватая их на лету, и поэтому прилетают гораздо позже.

Седьмого апреля откуда-то вдруг появилось много обыкновенных овсянок. Обыкновенных - потому что овсянки бывают совершенно необыкновенными, даже камышовыми и красноухими. Всего на территории Российской Федерации встречается 25 видов овсянок, включая овсянок Годлевского и овсянок Янковского, хотя у нас в средней России живут, в основном, обыкновенные овсянки, садовые овсянки, камышовые овсянки (кстати, стаю камышовых овсянок я встретил в этот день к вечеру за рекой на прибрежных кустах) и овсянка-дубровник. Остальные встречаются при пролете или могут иногда залетать при сезонных миграциях. Раньше, когда крестьяне ездили на лошадях, овсянки встречались повсеместно и зимой. Сейчас зимой их редко увидишь - бензиновым выхлопом они питаться так и не научились.

В этот же день чуть ниже монастыря я неожиданно встретил стаю снегирей, не менее сотни штук. Они чинно сидели на ветках, пересвистывались характерным стонущим посвистом и, кажется не собирались никуда улетать. Я встречал их в этом же самом месте еще несколько дней подряд. Были ли это одни и те же самые снегири, сделавшие здесь почти недельную остановку, или просто здесь находилась узловая точка, через которую пролетали снегири с более южных областей, возвращаясь в родные северные края, и я каждый раз встречал разные стаи - не знаю, но каждый день десятка два снегирей присутствовали на огромных вязах и ветлах возле монастырского родника, давно уже залитого все поднимающейся водой.

Восьмое апреля подарило мне встречу с очень редкой и просто очаровательной птичкой - желтоголовым корольком. Это, наверное, самая маленькая наша птаха, похожая просто на пушистый темно-зеленый шарик с ярко-желтой полоской на темени. Птица очень непоседливая, но не суетливая, а подвижная, как ртуть - ее очень трудно разглядывать в бинокль, а без бинокля просто бесполезно. Это в общем-то зимняя птица: стайки корольков живут в еловых лесах и часто кочуют вместе с простыми синицами. Раньше я их никогда не видел и тем более не ожидал их увидеть весной, в Мещере, где я почти не встречал еловые насаждения.

В этот же день я встретил пару чижей и стаю старых знакомых - дроздов-рябинников, только на этот раз они не сидели, угрюмо нахохлившись от холода, как зимой у нас в Гольяново, а были оживленными и стремительными. Когда же я возвращался из Деулино, то даже остановился и вышел из машины: над Заборьем кружил настоящий черный коршун с характерным вырезом на длинном хвосте. Мы часто встречали эту редкую и красивую птицу в наших байдарочных походах - их достаточно много на Керженце в Нижегородской области и на Лухе в Ивановской. Кажется, они были и на новгородско-вологодской Кобоже, но точно не помню.

Восьмого вечером над Солотчей пролетела первая огромная - птиц сто, не меньше - стая гусей. Сама стая была сначала закрыта обрывом, но характерный гогот большого числа птиц сразу заставил встрепенуться и поднять голову вверх. Вот показался вожак, энергичный, мощный, целеустремленный. За ним ровным клином, четко выдерживая строй, шли его собратья. Есть что-то магическое в таком вот пролете гусей, какая-то особая энергия, колдовская тяга. Хочется немедленно бросить все и улететь туда, где вас не ожидает ничего, кроме любви.

С этого дня и до двадцать первого апреля гусиные стаи летели над Солотчей почти каждое утро. Небольшая стая - штук двенадцать, кажется, осталась здесь гнездоваться. По крайней мере, я часто встречал потом эту стаю то около Шумаши, то над шоссе в районе Агропустыни. Но гусей в этих местах остается немного: они гнездятся, в основном, в тундрах и лесотундрах Севера, там они родились, там родится и будет расти их новое поколение. В отличие от людей, понятие Родина для тварей, считающихся менее разумными, имеет более глубокий, подлинно священный смысл. Кстати, такая же стая, просто летящая над озимыми полями в поисках корма, уже не обладает такой притягательной силой.

Ночуют гуси на открытых местах, хорошо просматриваемых во все стороны. Вот как описывает С.Т. Аксаков ночевку серых гусей ("Записки ружейного охотника Оренбургской губернии" в книге "О разных охотах", М., 1994, Физкультура и спорт, стр. 248):

"Гуси завертывают голову под крыло, ложатся, или лучше сказать, опускаются на хлупь и брюхо, и засыпают. Но старики составляют ночную стражу и не спят поочередно или так чутко дремлют, что ничто не ускользает от их внимательного слуха. При всяком шорохе сторожевой гусь тревожно загогочет, и все откликаются, встают, выправляются, вытягивают шеи и готовы лететь; но шум замолк, сторожевой гусь гогочет совсем другим голосом, тихо, успокоительно, и вся стая, отвечая ему такими же звуками, снова усаживается и засыпает...".

Я встретил однажды стаю ночующих гусей недалеко от второго бетонного кольца между Дмитровом и Сергиевым Посадом. В стае было сотни полторы гусей. Они уже проснулись и хлопотали на поле, подбирая зерна, просыпанные комбайнами прошлой осенью, не обращая никакого внимания на машины, проносящиеся от них в сотне метров. Но стоило остановиться и выйти из машины, чтобы сделать пару снимков, как стая заволновалась и с тревожными криками стала на крыло, сразу заполнив собой все пространство неширокого здесь поля, ограниченного с трех сторон стеной леса.

Кроме серых гусей, летящих первыми, чуть позже, когда вода уже пойдет на убыль, можно увидеть пролет краснозобых казарок, небольших, пестро раскрашенных гусей, которые гнездятся, в основном, в тундрах по берегам морей и крупных озер. Кроме краснозобых казарок, у нас на Севере живут еще четыре вида: черные, американские, белощекие и канадские казарки, - все, за исключением канадских, очень редкие и занесенные в Красную Книгу.

Девятого апреля я уехал в Чебукино на одно из Великих мещерских озер, надеясь увидеть там серых цапель, колония которых живет поблизости уже несколько лет. Цаплю за весь день я увидел только одну, зато видел много нырковых уток и десятка два, не меньше, лысух, которые прятались в бурых островках прошлогоднего тростника, но часто выплывали из своих укрытий на чистую воду и их можно было детально рассмотреть с берега в бинокль. Лысуха - это не утка, хотя с первого взгляда, очень похожа на небольшого нырка: почти вся черная, плотно, как нырок, сидящая в воде и так же разбегающаяся при взлете. Внешне лысуха заметна тем, что на лбу у нее достаточно большая и хорошо видная издали белая гладкая полоска, свободная от перьев и продолжающая линию совсем куриного клюва.

Ближайшими родственниками лысухи из наших птиц являются серый журавль и тот самый коростель, про которого раньше говорили, что он зимует в норах, впадая в спячку, как медведь, а теперь считается, что он на зиму улетает чуть ли не в Южную Африку. И журавли, и коростели, и лысухи, и совершенно степные дрофы относятся к одному отряду журавлеобразных - Gruiformes, хотя и различным семействам: коростели, погоныши, пастушки, камышницы, султанки и наши лысухи относятся к семейству пастушковых, сами журавли, естественно, к журавлиным, а дрофы со стрепетами к дрофиным. Но с утками лысухи не имеют ничего общего, кроме общей среды обитания. У них нет даже перепонок между пальцами - их несоразмерно длинные пальцы имеют вид больших лопастей, но эти лопасти не срастаются друг с другом, как у уток. Вообще, лысуха на суше неуклюжа и напоминает карлика, обутого в ботинки сорок шестого размера. Зато на воде она очень мила и гармонична.

Я дважды еще возвращался в Чебукино. Больше всего птиц здесь и на соседнем Лебедином озере было двадцать третьего апреля. Лысух стало заметно меньше. Зато пространство оглашали низкие утробные возгласы выпи, а на открытом плесе совсем рядом с берегом красовались две изящных чомги. Чомгу я помню с детства по рассказам Виталия Бианки, хотя увидел впервые только в Хельсинки, прямо в черте города, в районе Тарваспяя, где мы с сыном ловили на простого червя изумительно красивых красноперок. Потом пара чомг встретилась мне в Ферапонтово, и я посвятил им целое стихотворение, опубликованное в моей книге "Длинное лето 1999 года". Редкая, необычная и по внешнему виду, и по образу жизни птица. Жалко, что чомги не остались в Чебукино: когда я приехал туда еще раз, уже в середине мая, я так и не смог их увидеть, хотя ехал сюда не столько из-за цапель, сколько из-за них, и долго потом жалел об этой несостоявшейся встрече.

На Лебедином озере двадцать третьего апреля я долго-долго наблюдал за огромной, в сотню птиц, стаей хохлатой чернети, которая сначала держалась почти у берега, но потом утки потихоньку отплыли и рассредоточились от середины до дальней части плеса. Селезень хохлатой чернети изящен и нарядно одет: сам темный, с белым брюшком и боками, с приятно округленной головой и длинным, хорошо видимым хохолком на затылке. Самки буроватые, однотонные.

Хохлатая чернеть - нырковая утка. В отличие от обыкновенных речных, из которых у нас почти повсеместно встречаются кряква, свиязь, шилохвость, чирки и живущие в степных озерах широконоски, нырковые утки низко сидят в воде: их хвост всегда находится ниже уровня воды, отчего их силуэт очень походит на силуэт миниатюрных подводных лодок. У речных уток хвост всегда над водой и ныряют они неохотно, а обычно опускают голову вниз, добывая на мелких местах со дна планктон и мелких речных беспозвоночных. А еще речные утки взлетают мгновенно, в то время как нырковые утки сначала довольно смешно разбегаются по поверхности воды.

Из нырковых уток у нас водится еще голубовато-серый с рыжей головой красноголовый нырок. На пролете встречается морская чернеть, но я ее никогда не видел. Очень похож на нырковых уток и внешне, и повадками на воде гоголь, еще более яркий, чем хохлатая чернеть - у селезня белый цвет различим еще на щеках и на крыльях. Но гоголь не относится к ныркам, а образует самостоятельный род семейства утиные, в который входят три встречающихся у нас вида: обыкновенный, исландский и американский малый гоголь. Гнездится гоголь на деревьях, часто в дуплах.

А цапли в этот раз так и не прилетели - а может, мне просто не повезло и за те несколько дней, что я провел на озерах, они были где-то в другом месте по соседству. Зато на обратном пути в деревне Тюково я неожиданно увидел ласточек-касаток: слишком ранний для них прилет, поскольку питаются они мошкарой, ловя ее на лету, а мошкары пока еще, слава Богу немного, комаров-кусак нет вовсе - они массово появляются у нас где-то числа восьмого-десятого мая. Ласточка-касатка правильно называется деревенской ласточкой. Кроме деревенской ласточки к роду касаток относится еще рыжепоясничная ласточка и белолобая ласточка, но живут они у нас только на Дальнем Востоке.

Кстати, берега Лебединого озера - настоящий рай для ужей, они встречаются там десятками, причем, таких огромных, полутораметровых экземпляров я встречал только у нас на Хмелинском кордоне. Здесь для них раздолье: ранней весной волна большого открытого плеса прибивает старый тростник к берегу, и он образует двух-трехметровую полосу вдоль берега. Потом вода уходит, тростник остается на берегу и начинает подгнивать, создавая идеальную среду для яиц, которые ужи туда охотно откладывают, поскольку в течение всего времени гниения температура будет оставаться относительно постоянной. А с озера у Чебукино я вынужден был быстро собраться и уехать. Прямо у моей палатки, в метре от тропинки к озеру, по которой я ходил, естественно босиком, чтобы можно было забрести и зачерпнуть воду, жила черная, жирная и очень отвратительная гадюка, размером с хорошую кобру, которую я заметил только на второй день и которую до сих пор вспоминаю с содроганием.

Сон-трава

Прошлый год стал для меня годом несостоявшегося открытия. В глубине нетронутых мещерских лесов за Деулино - нетронутых потому, что последние деревянные мосты через канавы и тихую речку Кадь, сооруженные, наверное, еще при Иосифе Виссарионовиче, недавно обрушились, и дороги стали непроезжими даже для самых неприхотливых грузовиков - в глубине этих вековых сосновых лесов на солнечных полянах я встретил необычный цветок. Среди россыпи обычной фиолетовой сон-травы встречались куртины почти такой же сон-травы, но с абсолютно белыми и очень нежными лепестками. Белых цветов было немного, десятка два, не больше, и я решил, что я сделал великое географическое открытие - цветок-альбинос.

Однако, всего через полтора месяца эта иллюзия была развеяна при общении с биологами на Ладожской орнитологической станции. То ли Галочка Афанасьева, то ли сам Георгий Александрович Носков сказали мне, что это обычная сон-трава, которая произрастает в четырех видах: прострел раскрытый, прострел обыкновенный, прострел луговой, прострел весенний (по латыни, соответственно, Pulsatilla patens, P. vulgaris, P. pratensis, P. vernalis). Вот этот самый верналис, то есть, весенний прострел всегда бывает естественного белого цвета. А сон-травой чаще всего называют именно прострел раскрытый, Pulsatilla patens, лекарственное, кстати, растение, содержащее очень полезный для здоровья и очень ядовитый гликозид ранункулин. Сон-травой раньше лечили самые запущенные раны и грибковые заболевания.

Вся эта проза никак не влияла на мое общее отношение к этому волшебному цветку: если бы не было сон-травы, моя жизнь была бы не только неполной, но и наполовину пустой. Я сейчас выживаю осенью и переживаю длинные зимы в основном потому, что очень хочу хотя бы еще раз в жизни увидеть этот цветок, припасть к нему, не прикоснуться, нет, это было бы слишком - провести несколько мгновений, ощущая его присутствие и его близость.

Ожидание встречи с сон-травой стало главным содержанием моей жизни, особенно после того, как я два года назад отошел от активной деятельности по преобразованию людской энергии в доллары, стал наконец-то заниматься самообразованием, восполняя зияющие пробелы, истоки которых следует искать в школьном детстве в условиях исторического материализма, и начал понемногу возвращаться в таинственный и чарующий мир Природы. Если Бог являет себя человеку в природе, то сон-трава для меня - это самый явный знак присутствия Бога на земле и поклоняясь сон-траве, я поклоняюсь образу Бога, сотворенному не рукой художника, пусть даже такого гениального, как Андрей Рублев или Дионисий Великий, а сотворенному самим Творцом.

Сон-трава в Мещере растет не то, чтобы повсюду, нет, цветок этот редок даже здесь. Но в этом году я открыл новое для себя место, где он растет сплошными полями - тысячи цветков. Не знаю, удастся ли при публикации книги поместить хотя бы десятую часть фотографий, снятых мной в моих поездках, но одну надо поместить обязательно, несмотря на отсутствие у нее каких-то особых художественных достоинств: на ней запечатлена моя машина и палатка среди зарослей сон-травы и впечатляет сам факт, само количество необычных цветов.

Это новое место гораздо удобнее для подъезда, потому что в Деулино, чтобы добраться до сон-травы, надо было оставлять машину у покойной ныне Анны Петровны Гуськовой, идти с рюкзаком вброд два с лишним километра через низину, залитую водой, глубина которой местами доходит почти до метра, то есть можно залить даже высокие охотничьи сапоги, а потом шагать еще километров семь, чтобы поставить палатку у ручья - без воды ведь в лесу долго не проживешь! - и уже от палатки выходить к заветным местам, мечту о которых лелеял с прошлого года. Новое же место находится недалеко от есенинской Криуши, надо только съехать с асфальта, не побояться крутого песчаного спуска, глубина колеи которого намного превышает скромные возможности обычной девятки, а потом с разгону подняться на еще более крутой и тоже очень песчаный подъем. Дальше дорога выравнивается и через пару километров будет оно, то самое Богом благословенное место.

Сон-трава растет на песчаной почве, на просторных полянах в сосновых лесах или в молодых сосновых посадках, там, где снег сходит раньше всего. Пушистые серенькие головки сон-травы выкарабкиваются наружу сразу же, как только исчезнет снег: еще не успели высохнуть и рассыпаться в прах тонкие, похожие на паутину нити какой-то плесени, всегда остающейся на земле после снега, еще совсем рядом лежат его огромные пласты, а в темных низинах он и не думал таять, а маленькие, аккуратные и очень нежные пушистые побеги уже показались и усыпали всю поляну. И над всем этим просыпающимся великолепием отчаянно и неутомимо поет лесной конек, то забирающийся в голубую высь, то парашютирующий оттуда на вершину молодой сосны, под которой по странному совпадению и появился первый росток сон-травы.

В прошлом году я впервые обнаружил, что зайцы с удовольствием питаются побегами сон-травы, срезая ее, будто ножницами. В этом году я убедился, что охотников попробовать весенний деликатес гораздо больше: сон-травой кормятся еще и тетерева. Прямо от срезанных начисто побегов через сохранившийся снег шла дорожка аккуратных тетеревиных следов - к другой куртинке, которую постигла та же участь. Может, тетерева едят сон-траву не только из-за витаминов, а как лекарство для профилактики всяких своих тетеревиных болячек - питаются ведь Бог знает чем! Но я однажды даже забеспокоился - почти все только что выросшие утром побеги тут же уничтожались. Потом то ли тетерева насытились, то ли сон-травы стало больше, то ли выросшая она уже не такая вкусная, но повода для моего беспокойства больше не было, и появилась уверенность, что цветы будут. Эта уверенность еще выросла, поскольку вчера в Чебукино я увидел первую цветущую мать-мачеху, такое маленькое солнышко на ножке. Значит, весна все-таки пришла!

А вот как развивались мои отношения с сон-травой в этом году:

10 апреля - первый обнаруженный росток; большая часть снега нетронута;

11 апреля - отдельные полянки сон-травы, покусанной тетеревами;

12 апреля - сон-трава подрастает, много новых ростков там, где вчера еще был снег; половина снега сошло;

13 апреля - уже можно различить сквозь шелковистую опушку фиолетовый цвет лепестков;

15 апреля - первый раскрывшийся цветок; снег только в темных, глухих местах;

20 апреля - снег сошел везде; море сон-травы;

10 мая - сон-трава отцвела повсеместно.

Отцветшая сон-трава по-своему красива. Пока она цветет, ее полый стебель вытягивается от тех десяти - пятнадцати сантиметров, при которых раскрывается фиолетовый цветок, до почти полуметра. Фиолетовый цвет лепестков бледнеет, они съеживаются, золотистый цвет тычинок исчезает, а из центра цветка тянутся десятки перистоволосистых нитей крошечных плодиков, такого же типа, что и плоды одуванчика, но немного другие. К этому времени развернувшаяся зелень листвы и подросшая трава настолько кардинально изменяют пространство, что я еле нашел то самое место, где всего три недели назад среди моря сон-травы стояла моя палатка.

Тетерева

Тетеревиные тока - это одно из самых волнующих и самых подлинных проявлений нашей весны. Токующий косач медленно танцует в предрассветном полумраке, топчется на месте, кружится, распустив крылья, распушив и наклонив к голове белый веер хвоста и выговаривая отчетливое и громкое тью-у-у-шшшшииит!, перемежаемое бессвязным бормотанием, отдаленно напоминающим усиленное голубиное воркование, продленное на одну-две ноты, но не равнодушное и меланхолическое, как у голубей, а наполненное страстью и огромной любовной энергией.

Услышав токованье соперника, который может находиться от него метров за триста, косач энергично подпрыгивает отвесно вверх метра на полтора, хлопает крыльями и вдруг, пригнувшись быстро бежит, просто стелется, в сторону соперника. Общее предутреннее состояние, меняющаяся освещенность, искажение масштабов, а главное сам психологический настрой наблюдателя, внутренне готового к любому волшебному и сверхъестественному развитию событий, приводят к тому, что токующий тетерев кажется просто громадным, а когда бежит к сопернику еще и длинным, как крокодил.

Кто хоть однажды слышал это страстное бормотание и не менее страстное чуфыканье, кто видел токующего тетерева своими чуть очумелыми от таинственности происходящего глазами, тот уже навсегда сохранит воспоминание о токе как о самом ярком весеннем событии, о волнующем спектакле, премьера которого дается каждое утро - и никогда не повторяется!

Лет сто пятьдесят назад тетерева были настолько широко распространены, что их ловили сетями, как рыбу. Вот что пишет об этом Сергей Тимофеевич Аксаков в очерке "Ловля шатром тетеревов и куропаток из книги О разных охотах", М., 1994, Физкультура и спорт, стр. 448:

"Вероятно, две трети тетеревов и серых куропаток (особенно последних), потребляемых в России в огромном количестве, крыты шатрами. ...Шатром называется сеть, связанная из суровых, посконных и преимущественно конопляных крепких ниток. ...Охотник, занимающийся ловлею шатром, еще с осени наблюдает за тетеревами и знает: много ли их, где они предпочтительно держатся и куда летают кормиться. Как скоро выпадет порядочный снег, он ставит привады именно на те места, куда тетерева повадились летать за кормом. Привада состоит из нескольких овсяных необмолоченных снопов, воткнутых в снег стоймя, разумеется, кистями кверху, и непременно из кучи какой-нибудь соломы, сложенной копною в четырех или пяти саженях от привады; эта куча соломы впоследствии преобразится в шалаш, в котором будет сидеть охотник, когда придет время крыть тетеревов".

К середине шестидесятых годов двадцатого века тетерева стали понемногу исчезать, а потом, когда я переехал в Москву, кажется, и совсем исчезли из нашей средней полосы. Говорят, виной тому пестициды, гербициды и протравливание семян перед посевом. В любом случае, с начала девяностых годов, когда из-за всеобщего развала и остановки промышленного производства нагрузка на природу резко уменьшилась, стали появляться и тетерева, сначала в глухих и отдаленных местах, потом все ближе и ближе к центру. В конце девяностых годов тетеревов можно было встретить уже в пятидесяти-шестидесяти километрах от Москвы. В 1996 году я открыл мощные тетеревиные тока в Мещере, километрах в десяти за Деулино, и с тех пор каждую весну позволяю себе эту роскошь, это подлинное наслаждение, равных которому я в свои пятьдесят три года знаю не так уж много.

В первый приезд в Мещеру я пытался строить на току шалаши и даже фотографировал токующих тетеревов, а потом оставил эту затею: гениальные фотографы прежних лет, тот же Вадим Гиппенрейтер, например, оставили нам столько снимков токующих тетеревов, что вряд ли я когда-нибудь смогу добавить какой-то новый нюанс к этому ряду, да и техника моя не позволяет делать качественные снимки. Вот разбогатею когда-нибудь, куплю себе хорошую оптику и буду снимать подмосковных синиц и поползней - попасть в Мещеру к тому времени мне уже не позволит моя старческая дряхлость.

Большой авторитет в съемке птиц, натуралист и художник Роджер Тори Петерсон, снимает камерой Canon с телеобъективом, фокусное расстояние которого меняется от 600 до 1200 мм. Возможности моего объектива более скромные: 200 мм. Правда, у меня есть фоторужье, как у Шарика из "Каникул в Простоквашино", советского еще производства с фокусом в 300 мм, но я пока не встречал более неудобного и тяжелого агрегата. Да еще все бабульки у нас в Гольяново в радиусе до полукилометра разбегаются, прикрывая голову руками, когда я выхожу на фотоохоту с этим агрегатом: очень уж он похож на сверхновый автомат "Бизон" и на противотанковый гранатомет одновременно. Более того, приложенный к этому фотогранатомету аппарат "Зенит", в общем-то неплохая машина, повадился у меня рвать пленку - представляете, вы ничего не подозревая делаете бесценные исторические снимки, а потом оказывается, что все они легли на один и тот же кадр, поскольку аппарат порвал перфорацию пленки, и она не двигалась, хотя все остальное функционировало нормально.

В этом году тетеревов было просто много. Может, не столько, сколько их было во времена Аксакова, но я слышал их бормотание и в Деулино, и под Криушей, и в болоте около озера Белое, не того, на берегу которого построен роскошный санаторий Норильского никеля, а того что гораздо далее от взоров олигархов - за озером Великое, между деревнями Прудки, Большое Жабье и Черное; и даже в мирном Чебукино, прямо на берегу озера. И токуют они гораздо дольше, чем я раньше считал: в этом году петухи интенсивно бормотали и чуфыкали 10 мая, когда в гнездах у тетерок было уже по восемь яиц!

Природа потихоньку залечивает раны, нанесенные прежним бездумным экстенсивным развитием промышленности и сельского хозяйства. Об этом говорит и обилие очень чувствительной к загрязнениям сон-травы, и те же зайцы в Подмосковье, и появление журавлей, и конечно же, повсеместное возвращение тетеревов. Если бы еще только люди не вымирали как раз по причине отсутствия работы, то есть по причине развала той же промышленности и того же сельского хозяйства, а то вот ведь уже и кладбищ не хватает, чтобы хоронить людей. Какая страшная диалектика! Какая страшная судьба многострадальной России!

Люди

Люди, конечно, вымирают. И не от физического голода, нет, до этого здесь пока еще не дошло: есть огород, значит, есть картошка, есть лук, есть капуста. Есть лес - а это грибы, это черника, это клюква. Некоторые, кто помоложе, держат корову, кто постарше - козу. Вымирают, спиваясь от резкой смены ориентиров, вернее от их полного отсутствия, от оглушающего разврата телевидения, от дряблости собственной воли, которая никогда и не воспитывалась в людях при историческом материализме, если не считать Павла Корчагина, который уже при Брежневе воспринимался большинством в качестве такого блаженненького что ли. Трагедия "Борис Годунов", поставленная на современном материале, вместо народ безмолвствует заканчивалась бы так: "народ опохмеляется".

На смену спившемуся и вымирающему поколению, воспитанному в эпоху всеобщего равенства и братства, идет и уже пришло другое, выросшее в недрах той же эпохи и являющееся продуктом начавшейся при Хрущеве шизофрении общества, сменившей сталинскую паранойю - энергичные, волевые, не обремененные такими химерами, как совесть, жалость, патриотизм, сумевшие поставить все вокруг себя на служение себе же, живущие по универсальным законам, скорее по понятиям, других миров. Это они строят особняки, дворцы, коттеджи и просто огромные дома, неприличные среди нищеты тех же Прудков или Белого. Это они прячут доллары по заграничным банкам. Это они - последняя надежда России, потому что кроме них нет в России пассионариев, а после них - талибы. Это печально, но это факт.

У этого поколения, выбравшего с подачи "НТВ", "Пепси" и Децла, свои символы - бакс, мобильник, шестисотый, и надо сказать, что динамика этих символов скорее положительная. По крайней мере уже нет малиновых пиджаков, золотых цепей толщиной в палец, да и быки-охранники стали чуть посимпатичнее. Может, через поколение-два, если, конечно раньше не придут талибы, все и образуется.

А вообще, символы имеют гораздо большее значение, чем это кажется на первый взгляд. Не случайно большевики, придя к власти, с таким упоением уничтожали царские двуглавые орлы, сбрасывали кресты с церквей и колокола с колоколен. Не случайно чуть позже такими опасными стали длинные прически и синие джинсы. Не случайно последние двадцать-тридцать лет не иссякают анекдоты про Чапаева, Штирлица, поручика Ржевского. Не случайно такой шум поднялся вокруг вопроса о гимне России. Эти символы, знаки, являются составной частью генетики высшего социального организма - общества, а генетические нарушения, мутации, ведут к появлению уродов, в том числе, наверное и обществ-уродов. Посмеялись над Наташей Ростовой, над Василием Ивановичем с Петькой, над чукчами - и получили наше сегодняшнее общество. Это, наверное, оно и есть, нейролингвистическое программирование!

Я сегодня слышал потрясающую фразу: главная вина товарища Сталина перед советским народом заключается в том, что он логически обусловил появление Горбачева. Какая глубина и какой неожиданный поворот мысли! Тогда Ельцин, Мавроди и все остальное - это лишь побочный эффект главной ошибки Сталина. Мы все еще в том веке, в той эпохе! Вот вам и глобализация!

А мне везло на встречу с хорошими людьми в эту поездку в Мещеру! Подвижник Павел Павлович Бессолов, рассудительная и авторитетная Татьяна Сергеевна Колесниченко, тонкая, лиричная, но несгибаемая Ольга Владимировна Косарева, мудрый Николай Кузьмич Макаркин и его интеллигентный напарник, тоже сторож, бывший доцент Василий Максимович, юные супруги Наташа и Сергей Власовы, ироничная и острая Ольга Юрьевна Крамсакова, звонкая Марина Ринатовна Ермишина, умнейший Леонид Алексеевич, главный врач городской больницы из мордовского Темникова, - когда-нибудь я напишу хорошую книгу об этих крепких, устойчивых, правильных людях, не оболваненных телевидением, сохранивших моральные ориентиры и остающихся теми спасительными островками, к которым тянутся многие, застигнутые врасплох половодьем захлестнувшего нас беспредела.

Они ждут Мессию, да просто умного и сильного человека, который растолковал бы им, что произошло и что надо делать, объединил бы их вокруг себя и вокруг понятной им здоровой идеи, которую они бы с восторгом приняли и за которую, не задумываясь отдали бы свои жизни. Но нет такого человека. Нет такой идеи. А они потянулись ко мне и с такой надеждой, что мне было просто больно их разочаровывать, но пришлось сразу сказать, что я не Мессия, я такой же, как они - преданный Горбачевым, пропитый Ельциным, ограбленный олигархами.

А сейчас я расскажу еще о двух встречах и обе о женщинах, имеющих отношение к нашему образованию. Хотите вы этого или не хотите, но судьба России все-таки не столько в руках нынешних политиков, сколько в руках тех, кто сегодня ходит в детские сады и учится в начальных классах. И мое поколение, оставшееся от исторического материализма, и поколение, выросшее в условиях первичного накопления капитала, обречены, как обречены на отмирание гусеницы и куколки бабочек.

Надежда Юрьевна Баранова. Философ, педагог, подвижник. Реализовала в Рязани на практике собственную систему образования, подлинно национальную, патриотическую, но вобравшую в себя последние достижения западной мысли. Надежда Юрьевна специально изучала труды Рудольфа Штейнера (1861-1925), основателя антропософии, который ...развивал утопические идеи о преодолении бездушно-механистического хозяйствования на основе духовного подхода к природе (БСЭ, 3-е изд., т.29, стр. 493), и много занимался вопросами образования и педагогики. Вот короткие выдержки из ее неопубликованных работ:

С этой точки зрения особенную историю имеет именно история русской письменности, возникшей как письменность христианской культуры, ее символ, каждый элемент которой, ее буква, именован, т.е. имеет свое собственное имя, свою живую, неистребляемую плоть, и каждому имени-именованию дан неизречимо преобразующийся и пресоздающийся в каждое последующее мгновение смысл отКРОВения - сознание культуры в процессе своего описания восходящей к своему самосознанию и возводящей, творящей, претворяющей себя через подступающее (...) самосознание на пути к самосозданию.

И еще:

Национальная идея сегодня - это идея, которая должна раскрывать смысл дальнейшей эволюции человека и общества на пути достижения всеобщей социальной гармонии в планетарном масштабе, поскольку в этой идее соотносятся в нерасторжимом триединстве:

- ее фундаментальность - устремления русской духовной мысли, философия русского космизма;

- ее универсальность - уровень современного научного знания, теория универсального эволюционизма;

- ее интегративность - вековые религиозные традиции, практика православного христианства.

Такой вот человек, такая глубина, такой уровень подготовки. Школу, основанную Надеждой Юрьевной, конечно, отняли - и не потому, что идеи, пропагандируемые ею, показались кому-то опасными для будущих челноков и киосочников, нет, все гораздо прозаичнее: кому-то просто понадобилось здание школы, та самая недвижимость, которая всегда в цене.

Была поставлена задача, а раз задача поставлена и обеспечена ресурсами, она всегда будет решена. В итоге нашли какие-то нарушения при оформлении (кстати, эти нарушения, скорее всего, были допущены самими чиновниками: у меня было несколько случаев, когда ушлые тетки из всяких там БТИ и земельных комитетов просто встраивали такие нарушения в оформляемые ими же документы, чтобы потом - не безвозмездно конечно - эти нарушения благосклонно устранить!), остальное в наших условиях - дело техники. В итоге Надежда Юрьевна собирается навсегда уехать из Рязани.

Вторая встреча произвела на меня еще более глубокое впечатление. Учительница из Скопина, симпатичная такая, совсем молодая и шустрая. Случайно оказались рядом в холле Соснового Бора - я жду очереди в телефон-автомат, она, разгоряченная, вышла с танцев (вы помните, дискотека здесь каждый Божий день!). Разговорились. Сразу после школы вышла замуж за сына директора школы, поступила в заочный институт, закончила, родила ребенка. Теперь преподает в своей же школе историю и литературу. Спрашиваю, как она успевает столько читать - ведь ребенок, хозяйство. "А я ничего не читаю", - даже с какой-то гордостью отвечает. - "Ну, телевизор смотрю иногда, а так чего читать-то, в учебнике, небось, все написано!".

Два человека, две судьбы, два уровня. Мы скатываемся и уже скатились ко второму.

Что написано у нас в учебниках - это отдельная песня. Вот вопрос из учебника по литературе (Литература, 5-й класс, часть 2, изд. Дрофа, М., 2000 г., стр. 171) "Почему строительство храма царь поручил владимирским зодчим? Как это характеризует царя?". Хороший вопрос, прямо из "Поля чудес": речь идет о Храме Василия Блаженного. А вы знаете, почему? Я - нет. Я всегда считал, что Покровский храм, что на рву, был построен не то Постником и Бармой, не то, скорее всего, постником Бармой, который был, вроде, псковичом. И это еще не самый яркий пример!

И все равно, пока еще не все потеряно. Есть люди, есть знания, есть колоссальное терпение и выносливость. Есть изумительная природа, равных которой трудно найти где-нибудь еще. Нет только идеи. Нет лидера. Нет Мессии.

Может, это Путин?

Дай-то Бог!

Москва

22 мая 2001 года