Хмелинский кордон расположен в 178-м квартале Хмелинского лесничества, которое вместе с Хомутляйским и Голдымским образуют Горельский лесхоз. Главная контора лесхоза находится на правом берегу Цны в двух-трех километрах от левобережных сел Татаново и Куксово. Со 178-м кварталом с севера граничит 318-й - это уже территория другого лесхоза - Бондарского; с востока - 1-й квартал Столовского лесничества, лесхоза уже не помню, но не Бондарский - точно, возможно, Платоновский; с юга - 190-й квартал, самый дальний в обходе лесника Гаврила Кузьмича Лавилина, живущего в поселке Крамжай. Это уже наше, Хмелинское лесничество.

На запад уходят кварталы со 177-го до 175-го, севернее их - со 166-го до 164-го, еще севернее со 155-го по 153-й, со 144-го по 142-го, 133-й, 132-й и 123-й. В 153-м квартале находится поселок Пихтеляй, где в лучшие времена жило семей тридцать - много сорок; на дальней границе 144-го - несколько дворов поселка Усть-Хмелина.

Эти кварталы - со 178 по 123 - и составляют третий обход, территорию, за которую с 1943 по 1976 годы отвечал мой отец, лесник Хмелинского лесничества. В этих лесных кварталах, площадь каждого из которых составляет ровно квадратный километр, и прошло мое детство. Здесь мы играли в прятки, собирали грибы и ягоды, здесь, в двухстах метрах от дома, я добыл первого рябчика, а в полутора километрах, в 165 квартале, - первого своего глухаря. Это было в 1961 году, как раз перед полетом Юрия Гагарина.

Леса у нас сосновые, высокоствольные, но в чистом виде сосновые беломошники здесь почти не встречаются. Самый нижний ярус занимает то черничник, то высокий и крепкий папоротник орляк - резной зонтик на одной ножке (есть еще папоротник страусник, плоские и длинные резные листы которого растут из одной точки в земле; страусник растет по низким местам, в ольшаниках и мочажинах), то куртины лип, образующие среди просторного соснового леса острова принципиально другого цвета, другой плотности, с другой почвой и другими грибами.

Часто сосновые леса прорезаются неглубокими оврагами, по дну которых весной ревут мощные потоки снега, вдруг ставшего водой, а летом остаются в самых глубоких местах отдельные лужицы, и сюда ходят на водопой лоси. Извилистые ложбины этих оврагов зарастают осиной, ольхой, мелкими березками, а сосны по краям особенно стройны, светлы и торжественны.

Когда леса переспевают, их рубят сплошными делянками размером в десять, двадцать, редко у нас в пятьдесят гектаров. Если сразу после вырубки не посадить молодые сосенки, делянка зарастает таким мелким и частым осинником, что не только человеку - зверю пройти трудно. Как загадочно и трепетно, но всегда тревожно шумят осинники под легким ветром! В мелких осинниках всегда полно рябчиков, и они так неожиданно взрывают тишину своим бурным взлетом, что даже слышавший уже сегодня эти взрывы, с трудом удерживается, чтобы не закрыть голову руками и не броситься плашмя на землю. Здесь же кормятся зайцы, спасаются в любое время года важные и задумчивые лоси.

Мои родители попали в лес в 1939 году из расположенного неподалеку, за Цной, степного черноземного села Татаново, где прожили всю жизнь их предки. Родители тогда только-только поженились. Отец уже отслужил действительную службу в героической кавалерийской дивизии, успел повоевать на Хасане и освободить Западную Украину, был мастером на все руки: хороший кузнец, хороший плотник, его даже посылали на курсы трактористов. Так и стал бы танкистом и сгорел бы где-нибудь под Прохоровкой, если бы судьба не организовала ему встречу с моей мамой.

Маме было всего семнадцать лет, и жить им было просто негде: на две родительские семьи почти двадцать душ детей, а избенки в деревнях сами знаете, какие. Уже в Москве я всерьез считал нашу однокомнатную квартиру на 16-й Парковой четырехкомнатной: кухня - раз, туалет - два, ванная комната - три, да еще гостиная, да еще прихожая... В общем, вместо курсов трактористов отец оказался лесником на Аскальском кордоне, рядом с лесным поселком Орехово, стоящим на опушке прямо на берегу Цны напротив села Горелое и совсем рядом со Святым колодцем.

Вскоре отца взяли на войну с белофиннами, и он прорывал линию Маннергейма исключительно морозной зимой 1940 года, просовывая шест со взрывчаткой в амбразуры бетонных крепостей, зарытых в землю и замаскированных снаружи под валуны. С той стороны сегодняшней границы сохранились для потомков большие куски линии Маннергейма, сохранились полностью, без условностей и муляжей, сохранились и поддерживаются в прекрасном состоянии. Поддерживаются, чтобы дети сытой Финляндии, возвращаясь с каникул, которые они проводят где-нибудь в Германии, где заодно изучают немецкий язык (по окончанию школы они легко говорят на финском, шведском, английском - это обязательно, и еше на одном - это факультатив!), чтобы дети не забывали, кто и как обеспечил их счастливое детство, чтобы запоминали и, при необходимости, могли быстро соорудить такую же непроходимую линию обороны. Ну и уважительное отношение к своей истории вообще и к дедам-прадедам, в частности.

Чтобы закончить с финской темой, скажу лишь, что у них нет могил Неизвестного солдата в нашем смысле этого слова. При каждом кладбище в любой финской деревне есть особо почетное, строго спланированное место, где ровными рядами идут могилы с мраморными табличками, на которых написаны имя, дата рождения и дата смерти погибшего солдата, даже, если его прах покоится в болотах под Ленинградом. Рядом памятник: Родина-мать скорбит о погибших. Еще рядом памятник покойникам, оставшимся в земле Карелии. Земля с исконно финским населением была этим населением оставлена под ударами непобедимой и легендарной Красной Армии.

Говорят, число беженцев составило тогда около пятисот тысяч человек - это на три-то с половиной миллиона населения собственно Финляндии. И всех приютили, накормили, обеспечили работой. Что они могли унести с собой в этй холодную, снежную зиму? Только часть самого дорогого. Другая часть - их земля с могилами предков - осталась по ту сторону железного занавеса. Но уважение к предкам так сильно в западных культурах (какие финны, к лешему, западники, они же с Урала - ханты и манси говорят на узнаваемом финском!), что каждый финн не может не иметь места, куда бы он приходил отдать дань памяти предкам, поставить свечку в стеклянном колпаке, помолиться своему финскому Богу и поблагодарить его за то, что тот не создал его, например, славянином или лицом кавказской национальности. Те, у кого предки остались в Карелии, ставят свечи перед памятником покойникам, оставшимся лежать в земле Карелии - Karjalaan jaaneiden Vainajain muistoksi.

С финской войны отец вернулся скоро - под Ториоками ему перебило пулей левую руку, он немного повалялся в госпитале и вернулся на ставший родным Аскальский кордон. В Великой Отечественной войне отец участвовал с 1942 по 1943 год, уже истребителем танков - знаете, есть такая длинная и тяжелая кочерга калибра 14,7 мм, противотанковое ружье Дегтярева. Пулеметная очередь из лучшего немецкого пулемета МГ-42 - и отца освобождают вчистую, с орденом Славы, но без правой руки, ампутированной в полевом госпитале.

Это было, наверное, самое счастливое время для мамы, совсем еще юной, ждавшей отца с фронта с годовалой дочкой, моей старшей сестрой, на руках. Они дождались, пусть раненого, но живого и здорового. Отец быстро научился писать левой рукой, стрелять из ружья, держать топор, рубанок, лопату, косу - ему было всего двадцать семь лет, неуемная энергия, особая жажда жизни, которую ощущает человек, вернувшийся из-под бомб и снарядов. Он всегда был прямым человеком, для которого долг был священен, а личного просто не существовало перед общественным, главным. Долго задержаться на престижном месте (опушка, река, близость к начальству) он, естественно, не смог, и вскоре молодая семья уже обживала самый глухой и отдаленный в лесхозе Хмелинский кордон.

Когда-нибудь я напишу большое и очень драматическое произведение об этой жизни, об этих людях, Людях с большой буквы - моих родителях, Чуксине Якове Ильиче и Чуксиной, в девичестве Незнановой, Марии Филипповне. Напишу о героических первых послевоенных годах (я помню события примерно с 1953 года, мне тогда исполнилось пять лет, и я уже умел читать), о жизни, незатейливой, но естественной, от земли, ключом бившей в этой узкой полоске тамбовского леса, протянувшегося зеленой лентой шириной в тридцать с небольшим километров вдоль правого берега Цны через богатые черноземы в остальном степной Тамбовской области.

В 1974 году, когда отец как инвалид войны уже мог выйти на пенсию, а мы - четверо детей -

все выросли и получили высшее образование, мама настояла, чтобы с лесным одиночеством было покончено. В этом же году умер мой дед по материнской линии, Незнанов Филипп Ильич, чистый и светлый человек, и мои родители вернулись в степное село Татаново, где прошло их детство, и откуда они уехали тридцать семь лет назад.

Вернувшись из поездки на Север, в Вологду, Тотьму, Великий Устюг, Сольвычегодск, Кириллов и Ферапонтово, отогревшись и чуть-чуть разложив впечатления по полочкам для последующего возврата, анализа и наслаждения, я сел в девятку, ставшую такой родной за восемь лет совместных боев и походов, и уехал в Татаново.

Татаново

  

Татаново - большое село километрах в пятнадцати от Тамбова, вытянувшееся вдоль дороги Тамбов-Моршанск-Шацк и огородами выходящее на заливные луга Цны, которая петляет здесь от синеющего в двух-трех километрах леса прямо до этих огородов. На огородах и проходит самая значительная часть жизни селян: богатый чернозем, теплый и достаточно влажный климат (это вам не Сольвычегодск!), близость города, - все это и в советские времена было питательной средой для частного хозяйства. Не случайно, и сам Тамбов, основанный еще в 1636 году на мордовской, в общем-то, земле, построен вокруг Центрального рынка, который процветал во все времена и при всех режимах. При советской власти рынок был расширен, обозначен шикарным каменным забором, а для вновь приезжих был сооружен очень специфический указатель: простертая рука памятника Ленину на главной, Интернациональной, улице, идущей от вокзала в город, указывала точное направление прямо на ворота рынка.

Село Татаново существует с незапамятных времен: здесь на правом лесистом берегу Цны издавна жила мокшанская мордва. Само название 'Татаново' производят от мордовского слова 'тутон' - молодые деревья, поросль. Впервые в письменных документах 'сельцо Татаново' упоминается в писцовой книге Ф. Чеботова за 1623 год. Уже в это время русские составляли около половины населения мордовского села Татаново - Смутное время выбрасывало обездоленных из центральных районов Московской Руси. Первыми упомянутыми в документах крестьянскими фамилиями этого периода были Бородины, Ильины, Мещеряковы, Незнановы и Чуксины. То есть, отцовская линия у меня, скорее всего, мордовская, местная. Материнская, незнановская, скорее всего, чисто русская, пришлая. Позже село перенесли на левый, степной, черноземный берег Цны: Смутное время закончилось, наступала эпоха царя Алексея Михайловича Тишайшего, период строительства и землепашества.

У окрестных сел издавна сложилась четкая специализация: в Донском выращивали помидоры и капусту, в Куличках - лучший в мире лук. Татаново живет парниковыми огурцами, появляющимися уже к середине июня, и роскошными грунтовыми помидорами, рассада для которых выращивается тоже в парниках по проверенной веками и полученной от дедов технологии.

Село всегда жило двойной жизнью. Чтобы не быть урезанными в своих сорока сотках чернозема, селяне работали в совхозе, а потом и во многочисленных почтовых ящиках нуждающегося в рабочей силе Тамбова, воруя оттуда все, что плохо лежит, причем, это во все времена не только не считалось зазорным, но всегда было само собой разумевшимся и почетным делом. Человек, не приносивший ничего из совхоза, считался блаженным и опасным для общественного сознания богатого села. Вон Васька Белов опять шесть мешков пшеницы припер!..., - и с завистью, и с гордостью за Ваську Белова говорили соседи.

Кстати, Белов - это не фамилия, а более глубокое родовое имя. Фамилия моей матери Незнанова - но Незнановы менялись, Незнановой стала тетя Маруся, когда вышла замуж за дядю Андрея, маминого брата. Но она не стала Мысиной - это было надворное прозвище рода по мужской линии, уходящего вглубь веков. Надворное прозвище семьи отца - Ильичевы. Это уже характеристика. На фото 2008 года дом, построенный моим дедом, маминым отцом, светлым человеком Филиппом Ильичем в начале тридцатых годов. Сейчас он выглядит вот так:

Века тщательно сортировали особые качества каждого рода, отбрасывая нехарактерное. Общественное мнение, сила которого в селах исключительно велика, шлифовало их снаружи, и вот уже если ты Ильичев, значит, суматошный, не степенный, с неуемной энергией, темный посаромщик (матерщинник, если по-московски: посарма = мат) человек общества, долга, легко могущий не по злобе, но очень глубоко обидеть, но так же легко отходчивый, работяга, любящий круто выпить, но не алкаш. Мой двоюродный брат Виктор Андреевич, мастер на все руки, трудяга и душевный человек, говорит: "А я и не пью! Ну, чего ее пить, вино-то? Ну, выпил бутылку, ну две - а пить-то зачем?". Вино, конечно, белое, то-есть, сорокаградусное. Слово водка здесь знают, но не употребляют. Вино - и всё. Беленькое чаще. Красенькое - это для бабушек, да и то они больше беленькое, но не злоупотребляют. Умеют себя держать!

Вторая, главная жизнь селян протекала здесь, на огородах. Восемь часов во вредных цехах той же "Резинотехники" или "Гальванотехники" в Тамбове, два часа друг на друге в автобусе, забитом кошелками с рассадой (это - клуб, это единственное здесь место, где люди общаются друг с другом, такой майдан на колесах!), а потом - непосильная и для мастеров по десятиборью работа на собственных огородах. Летом в селе спят по три - хорошо по четыре часа. Умирают, конечно. Но не болеют. Во время самой тяжелой болезни, которая приковывает слабых духом горожан к постели, работают: доят и сгоняют коров, кормят поросят, готовят нехитрую еду, пропалывают грядки - а куда деваться? Кто все это будет делать?

Кто не выдерживает этот темп - пропадает. Или сразу - это еще ничего. Или спивается, а потом быстро-быстро все равно пропадает совсем.

Пихтеляй

На Пихтеляе была небольшая лесопилка с паровым двигателем, локомобилем, питающимся опилками и обрезками досок, здесь визжали циркулярные пилы и горели настоящие электрические лампочки. До 1964 года мы не знали, что такое электрический свет в домах - семилинейная керосиновая лампа, да красные тревожные блики на полу от гудящих в печи сосновых поленьев, - вот и все освещение!

Частнособственнический дух прорезался здесь один раз в году - когда делили сенокосные наделы. Конечно, в каждом дворе, была корова, бычок или телочка, которые и кормили семью, и давали небольшое количество денег на учебу детей и на нехитрые покупки: сахар, мука, керосин, спички, телогрейки каждому раз в пять-десять лет, резиновые сапоги, шапки. Выходная одежда надевалась пять-шесть раз в году, на Пасху, на Первое мая, на Троицу, на выборы, на октябрьские праздники, на Новый год - вот, пожалуй, и все. Почти у всех в качестве выходной служила одежда со свадьбы или короткого досвадьбишнего периода, когда по последней моде наряжали девок на выданье, а парни форсили в хромовых сапогах гармошкой и диагоналевых брюках, напускаемых сверху на сапоги.

Сенокосный надел определял, сколько каторжного труда будет положено на добывание пропитания для той самой скотины, которая составляла основу экономики семьи: зарплату рабочие получали хоть и вовремя, но мизерную. Полуботинки Скороход на резиновой подошве стоили, если помню, сто пятьдесят рублей. Отец получал в месяц двести семьдесят. Простой лесоруб - вряд ли больше двухсот. Бутылка простой водки с красной сургучной головкой, под которой скрывался колпачок из тонкого картона в слюде, вставляемый в горлышко, стоила двадцать один двадцать, Особая московская, единственное отличие которой состояло в белой головке и другой этикетке, - двадцать пять двадцать.

При дележе сенокоса не обходилось без ропота, иногда - скандала, до драки. Каждому казалось, что именно соседу достался самый легкий и самый богатый участок. Бабы с плотно поджатыми губами стояли в сторонке в белых платочках, завязанных по-бабьи, под подбородком, в дележку не вмешивались, но было видно, что уж дома-то они свое возьмут! Потому, поделив угодья, мужики не расходились по домам, а всей гурьбой шли от конторы к магазину, мирились, выпивали-закусывали в знак примирения килькой в томате - прекрасная вещь, даже сейчас. Попробуйте!

Назавтра начиналась страда. Выкашивалось все - от роскошных, но редких у нас полян, до мочажин, куда надо было забираться по пояс в воде, и до последних былинок по крупному лесу. Все это вытаскивалось на себе к отдаленным прогалам, где был шанс на несколько часов солнца. Потом сено складывалось в копны, по девять - десять копен у каждого, и потихоньку вывозилось сначала на лошадях, а потом, когда к началу семидесятых лошадей извели под корень, на тракторах.

В начальной школе на Пихтеляе в мое время училось всего четырнадцать человек. В школе было всего одно классное помещение и одна учительница, Ольга Ивановна Колчина, аристократка по нашим меркам, полная и важная женщина, предмет вожделения всех крепких пихтеляйских мужиков, кажется, безответного - раньше была другая мораль! Сначала она давала задание третьему и четвертому классам, потом занималась с первым (всего два человека, считая меня). Второго класса в 1955 году не было - не народили никого к этому году, хотя в каждой семье детей было много: от четырех у нас - это исключение - до одиннадцати у Марии Ивановны и Ивана Павловича Рощупкиных. На снимке 2008 года видно только место, на котором стояла школа, да та самая сосна, на которую мы, ребятишки, с удовольствием залезали на переменах.

Рощупкины, Дементьевы, Дубовицкие, Ермаковы, Калмыковы, Уваровы, Скворцовы, Залукаевы, Холодилины, Шлыковы, Дроновы, Коптевы, Курдюмовы, Антоновы, Лебедевы, Чернышевы - сколько детей и внуков этих лесных пихтеляйских жителей разлетелось по стране и так же, как и я с глубоким вздохом вспоминает годы трудного, но благословенного детства!

В пятый класс все школьники с Пихтеляя, Крамжая и других поселков и кордонов уходили в интернат в Тулиновку, которая была, в общем-то, недалеко, всего в двенадцати километрах, но зимнее бездорожье и отсутствие транспорта заставляло снимать половину деревянного дома, ставить там вплотную друг к другу двенадцать кроватей для мальчишек, в другом доме столько же для девчонок, удобства, естественно, во дворе, колодец с водой всего в ста метрах, печь топится торфом самими ребятишками - что еще нужно одиннадцати-пятнадцатилетнему ребенку, чтобы учиться, учиться и учиться?

Ему нужно, оказывается, есть, хотя бы три раза в день. Прямо в школе, рядом с кабинетом начальной военной подготовки, была организована кухонька, куда мы приносили из дома капусту, морковь, картошку и другие нехитрые продукты нашего быта, и тетя Валя, добрая женщина, готовила и кормила нас в две смены. Черный хлеб с маслом, запиваемый сладким чаем, до сих пор самое вкусное лакомство для меня: это мы получали один раз в день, по утрам, когда особенно хотелось есть, но добавок никогда не было. Мы иногда бывали в здешнем детдоме и завидовали его обитателям, которых содержало государство: у них было центральное отопление, настоящие чугунные батареи и даже невообразимый в нашем быту мягкий диван в белых чехлах, совсем, как на картине Бродского про Ленина, читающего Правду.

Тулиновка - большое лесное село с чисто пролетарским населением. Здесь был (и работает до сих пор) большой завод металлоизделий, самый крупный в те времена в стране, один из трех, выпускавших весы для магазинов. И сейчас, спустя почти пятьдесят лет можно увидеть на прилавках головастые весы ВНЦ (весы настольные циферблатные) производства Тулиновского завода металлоизделий.

Еще у нас была мебельная фабрика, но уже местного значения. Лесная почва песчаная, помидоры здесь растут, но плохо, поэтому жители в поселке кормились, в основном, с завода, да еще ремеслами: дома почти у каждого стоял верстак и нехитрую мебель - столы, стулья, табуретки, комоды, горки - жители окрестных деревень покупали, конечно, не в мебельных салонах.

Поскольку самый важный период моего формирования прошел в чисто пролетарской среде, я всегда несколько настороженно относился к чуждым стереотипам быта родного мне по крови Татанова. Только что Хрущевым был провозглашен лозунг: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме - и это было заявление людей, победивших фашизм, создавших атомную бомбу, освоивших целину и вырвавшихся в космос, мы этому верили! Это вам не попрошайничество на панели у Международного валютного фонда. Мы строили коммунизм, а они возили свои помидоры и торговали ими на рынке, в то время, как весь советский народ и все прогрессивное человечество... Надо быть четырнадцати лет от роду и жить в этом каждый день, чтобы прочувствовать до конца.

В Татаново я езжу каждый год - поклониться могиле матери, умершей раньше своего срока, всего в семьдесят лет (ее мать, а моя бабушка Марина Викторовна, прожила на двадцать лет больше). Езжу навестить отца, которому в этом 1999 году исполнилось восемьдесят три года, встретиться с сестрами, уже тридцать лет, со дня основания, работающими в некогда могучем, а сейчас захиревшем и разворованном почтовом ящике, за жалкие гроши, выдаваемые с задержкой на шесть-семь месяцев. А еще я должен успеть съездить на действительно родной мне Хмелинский кордон, где сейчас никто не живет, да и никто из посторонних, случайно попав сюда, даже и не определит, что здесь когда-то вообще жили люди.

На Хмелинском кордоне сохранился колодец, родник, зарастающий за лето так, что даже я иногда с трудом, по наитию, нахожу направление на него. Мы отчерпываем его до дна, чистим осклизшие стены еще крепкого, чуть подгнившего снаружи за пятьдесят лет, дубового сруба, углубляем заиленный ручей, бегущий от колодца, а потом задумчиво пьем холодную, вкусную, и еще сероватую от мельчайшего песка воду. Воду нашего детства. На снимках, сделанных с интервалом в десять лет видно, что колодец со временем дряхляет. Как, впрочем, и мы сами.

Золотистая щурка

А еще меня влечет в Татаново маленькая африканская птичка, золотистая щурка, которая живет колонией в норах высокого берега Цны за Дальней Лукой два коротких летних месяца - с середины июня до середины августа, а остальное время проводит в Африке чуть севернее Кейптауна. Золотистая щурка относится к отряду ракшеобразных, по поводу которого у орнитологов до сих пор нет единого мнения. Одни относят к этому отряду десять семейств, в том числе, удодообразных, включая птицу-носорога, другие же - всего 6-7 семейств, в том числе, золотистую и зеленую щурок, ярких сизоворонок, а также живущих здесь же, на Цне, не менее экзотических зимородков, которых за их яркую, светящуюся даже в сумеречный день окраску, называют еще летающими изумрудами.

Я никогда не ставил себе задачу сфотографировать золотистую щурку - не знаю, почему. Может потому, что стихотворение, заученное наизусть, теряет значительную часть своей манящей прелести. Манящая прелесть золотистой щурки остается для меня самым волнующей и самым поэтичной причиной для поездки в Татаново, где я ее впервые увидел, хотя они довольно часто встречаются и гнездятся от Закарпатья на западе до Алтая на востоке. Северная граница их распространения совпадает с южной границей леса, то есть, проходит по югу Смоленской, Тульской, Рязанской, Пензенской и Самарской области.

Золотистую щурку вряд ли возможно описать словами, так она великолепна. Ее общее устройство принципиально отличается от любой другой близкой по размеру птицы из семейства, например, воробьиных: более хрупкая, более изящная, другой клюв, другие крылья, тонкое удлиненное перо в середине сложно очерченного хвоста, другой полет, другая, очень нежная и чуть мурлыкающая песня.

У щурки тонкий, длинный, грациозно изогнутый вниз клюв, линия которого продолжается смелым росчерком черной полоски на щеках. Росчерк проходит через глаза и заканчивается на затылке, где сходятся золотисто-желтый фон щек и яркий, коричнево-красный цвет темени и затылка чуть удлиненной головы на почти незаметной шее, очерченной от золотистого горла изумрудно зеленой полосой, которая почти встречается с черным росчерком. Эта четкая, изумрудная на шее полоса размывается внизу, на зобике и брюшке, до светло-зеленого, даже салатного, и внезапно голубого цвета, а вверху коричнево-красный цвет головы как-то незаметно переходит опять в золотисто-желтый цвет спины и надхвостья.

Крылья у щурки имеют зеленые, красные, желтые и голубые цвета, и когда она в полете, ее можно определить по одним крыльям - их задняя кромка имеет, кажется обратную стреловидность, а передняя сначала идет круто вперед, потом чуть назад. Щурка уверенно, по-ласточьи, летает, останавливается в воздухе, трепеща крыльями, и хорошо планирует. Ее главная добыча - пчелы, осы, даже шершни. Любимое развлечение - сидеть на проводах, ударять по нему клювом и долго слушать звон, чуть наклонив изящную головку.

Если бы в жизни не было ничего другого, человек вполне смог бы получить почти полное представление о Прекрасном, просто наблюдая за золотистой щуркой. Птица, благословенная Богом. Дионисий должен был видеть эту птичку! Хотя бы в Боровске.

А еще меня связывает со щуркой совершенно мистический случай, произошедший в прошлом году. Я опаздывал. Мы уже приплыли из ежегодного байдарочного похода, заканчивался отпуск, а я все никак не мог вырваться в Татаново. Когда же приехал, и добрался первым делом до Дальней Луки, с горечью убедился, что щурки уже улетели. Было это пятнадцатого или шестнадцатого августа. С расстройства мы с племянником Сергеем, закончившим в том году физфак МГУ, ушли пешком, с тяжелыми рюкзаками, на Хмелинский кордон.

Я сначала принял это за галлюцинацию, слишком уж все это было неожиданным и невероятным: там, на кордоне, с неба послышалось нежное мурлыканье. Небольшая стайка щурок - десять-пятнадцать птиц - делала над крохотной поляной, бывшим огородом, прощальный трепещущий круг. Они как-то прознали про мой приезд, про мое огорчение и прилетели попрощаться сюда, в лес, за десятки километров от обычного своего места обитания. Невероятно! Это - ноосфера. Это ее проделки. Энергетика моей боли исказила общее биологическое поле, создало в нем напряженность, уловленную чутким организмом птиц, подтолкнуло их лететь туда, куда влекло это мировое поле. И они прилетели, может, вернувшись из уже начавшегося полета в Кейптаун.

Я почему-то плакал в эти минуты. Плакал от счастья, от просветления, от осознания себя частичкой чего-то большого-большого, необъятного, необъяснимого, но гармоничного и доброго в своей сути.

Это было всего лишь в прошлом году. А сейчас, вернувшись из Мешеры с тетеревиных токов, проплыв на теплоходе Вологдой, Сухоной, Вычегдой, прикоснувшись к Дионисию, я ехал на видавшей виды, вишневой в молодости, девятке в этот по-своему огромный и самодостаточный мир, обозначаемый непонятным словом: Татаново.

Дорога

Из Москвы в Татаново ведут несколько дорог. Самая короткая и расхожая - М6: Кашира - Михайлов - Скопин - Ряжск - Мичуринск - Тамбов - Татаново. Всего четыреста семьдесят километров. После Каширы дорога достаточно скоростная и очень живописная, особенно в августе, когда чередуются золотистые планы стерни с черными планами зяби, а эти планы перечеркиваются упоительно-зелеными изгибами растительности по берегам небольших речушек и ручьев; и все это видится на десятки километров с вершин холмов, на которые то и дело взбегает блестящая, стальная под солнцем, чуть дымящая и упругая лента шоссе.

Дорога обходит большие города и селения: ни Михайлова, ни Скопина, ни Ряжска вы не увидите - они остаются в трех, редко десяти километрах от трассы. Вы пересекаете границы четырех областей: Московской, Рязанской, Липецкой и Тамбовской. Вы проезжаете по мостам над реками Ока, Осетр, Проня, Ранова, Лесной и Польной Воронеж, Челновая. Три последние реки - уже тамбовские.

У самой границы Рязанской области вас ждет красивая встреча с величественным храмом в Зимарово. Само Зимарово, огромное степное село, прячется по берегам небольшой, но очень живописной реки Становая Ряса, и его сначала не видно с дороги. А видно, как внезапно в мареве, всегда дрожащем над плоской здесь степью, вдруг вырастает непонятно откуда взявшийся, сам огромный, и все растущий на глазах из-за отсутствия поблизости какого-то знакомого предмета, размеры которого позволили бы понять масштаб, пятиглавый православный красавец-храм.

Зимой он еще более величествен, возвышаясь незыблемой глыбой над продрогшим, насквозь продуваемым ветрами, белым безжизненным пространством январской степи. Тогда даже на расстоянии кажется, что прямо в морозном воздухе застыли до весны вечные слова псалмов и акафистов, произносимых внутри храма, и пространство заполнено ими до самых низких зимних туч, таких же белесых, и таких же безмолвных, как оцепеневшая от холода степь. Зимарово. Даже название - зябкое. Изумительное место!

Другая дорога сначала идет по М5. Возможно несколько вариантов: Рязань - Ряжск - Мичуринск - Тамбов; Рязань - Шацк - Моршанск - Тамбов, - но все они неудобны, и по этой дороге обычно ездят, если, например, закрыт мост через Оку в Кашире, или есть надобность заехать в Рязань, или что-то не в порядке на Каширском шоссе.

Я же в этот раз выбрал третью, самую длинную и самую спокойную дорогу через Гжель - Егорьевск - Спас-Клепики - Туму - Гусь-Железный - Касимов - Сасово - Шацк - Моршанск. Эта дорога приводит прямо в Татаново, которое и расположено на дороге из Моршанска в Тамбов. На этот раз я не спешил, в багажнике у меня всегда палатка, спальник, котелки - о топоре и лопате, как о само собой разумеющемся, я и не упоминаю: они всегда со мной. По карте выбрано место ночевки - высокий берег Оки сразу за Ананьино. По карте до реки около километра и, главное, показана какая-то грунтовка.

Все те города, которые я миновал за четыре с небольшим часа пути: и Гжель, и Егорьевск, и Спас-Клепики, и Тума, и Гусь-Железный, а уж тем более, Касимов - достойны отдельного и обстоятельного повествования. За неимением времени упомяну лишь несколько фактов из истории менее известных, но очень важных русских исторических мест - Гусь-Железного и Касимова.

Гусь-Железный

Гусь Железный стал известен с XVIII века, со времени возникновения здесь крупного чугунолитейного и жезоделательного производства на базе местных железных руд. Производство и сам поселок принадлежали выходцу из Тулы, купцу, позднее дворянину Андрею Баташову. Гусь-Железный описан в романе Мельникова-Печерского На горах. Его окрестности служили пейзажным фоном для многих произведений Куприна. Здесь была написана Олеся, пожалуй, самое поэтичное его произведение. Олеся жила не в Мещере, а в Полесье, местности, очень похожей на Мещеру.

... В эти весенние дни образ Олеси не выходил из моей головы. Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем воображении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо, ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же стройно и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос с неожиданно низкими бархатными нотками....

Первое, что вы видите с большой возвышенности, подъезжая к Гусь-Железному, - чистые, струящиеся линии огромного собора непривычной архитектуры. Он так неожиданно и мощно является над первым прогалом частого до сих пор леса, что вы невольно вздрагиваете, и руки тянутся протереть глаза, но останавливаются на полпути: он слишком явен, чтобы причудиться даже среди дремотной, третьей от Москвы сотни километров в машине.

Собор стоит на такой же возвышенности слева от направления дороги, а дорога падает вниз, к построенной самим Баташовым плотине через реку Гусь, минует плотину и, медленно поднимаясь вверх, уходит вправо. Ваша машина повторяет все эти нюансы, и всё это время стройная громада собора настойчиво и последовательно присутствует в вашем сознании, перемещается с лобового стекла на левое боковое, с него - на левое заднее, вот он уже виден в заднее стекло автомобиля и долго-долго еще существует в вашем пространстве, постепенно уменьшаясь в размерах, но не в масштабе, поскольку соразмерно с ним уменьшаются и без того крохотные, совсем деревенские домишки рядом, и могучие, но тоже крохотные на его фоне, вековые сосны. Вот, наконец, дорога делает поворот и - все исчезло.

Теперь спросите у себя, что вы успели разглядеть в Гусь-Железном за те несколько минут, пока частый лес не скрыл его из виду? Ничего. Все внимание было приковано к собору.

Если остановиться и провести около собора побольше времени, можно разглядеть, что собор - белокаменный, как соборы Московского Кремля. Да он и по своим масштабам был бы более уместен в Кремле, а не в этом мещерском краю, пространстве узких просек, журавлиного крика и красных от клюквы болот. Специалисты говорят, что архитектура собора сложна, и являет собой сочетание многих стилей. Слава Богу, мы не специалисты и наслаждаемся присутствием собора целиком, без членения его на детали! Так мы наслаждаемся обществом умной и обаятельной женщины, когда нам абсолютно неинтересно, какого размера она носит обувь, и как именно оторочены карманы ее изящной жакетки.

Храм заложен в 1802 году, еще при Андрее Баташове. Высокий четверик основания дополняется полукруглыми в плане выступами на четыре стороны света, которые почти в три раза увеличивают площадь пола. Отсюда, для соразмерности, и небывалая высота четверика, еще и подчеркнутая двумя системами сквозных колонн. Первые, большего диаметра, идут от низкого цоколя до самого первого карниза, членят его, образуя на карнизе зубчатые выступы, нависающие вниз миниатюрными порожками, а потом взбегают еще выше, на второй карниз, уже потеряв округлость и превратившись в лопатки прямоугольного сечения. Нижний ярус прямоугольных же окон дополняется стрельчатыми окнами второго яруса, над которыми уже нависает двойной карниз, снизу отороченный каменным городчатым кружевом.

Другие колонны, скорее, валики меньшего диаметра, вверху очерчивают по контуру стрельчатые окна второго яруса и спускаются по простенку вниз, до цоколя, обрамляя по пути прямоугольные окна первого яруса. Над нижними окнами валики взбегают вверх, повторяя стрельчатые обводы верхних окон.

На этом высоком и стройном в четком ритме колонн и стрельчатых окон четверике покоится небольшой восьмерик, высота которого лишь чуть превышает высоту окна верхнего яруса. Четыре грани этого восьмерика являются продолжением граней четверика, а остальные четыре - его скошенными гранями.

Из восьмерика вырастает широкий, не меньше диаметра выступа, барабан, разбитый на части сдвоенными колоннами, которые наверху завершаются вполне готическими фиалами. Цилиндрическая поверхность между колоннами прорезана то тремя окнами, одно из которых стрельчатое, а другое с нормальной полукруглой аркой, то одним. Проем с тремя окнами продолжается вверху стрельчатым фронтоном, частично закрывая купол, проем с одним окном - круглым фронтоном меньшего размера. Классический купол заканчивается фонарем, высоким шпилем и крестом, которых уже (или пока?) нет, но обязательно будут, еще более подчеркивая общую стройность и устремленность вверх, к Богу, этой изящной громады.

Я утомляю вас этим описанием лишь потому, что ни разу не удосужился заснять Троицкую церковь (так прозаически называется этот великолепный собор). И уверяю вас, что когда вы впервые увидите его, вы не будет разглядывать, чем оторочены карманы его жакетки, а будете целиком поглощены упоительным зрелищем архитектурного чуда, живущего в мещерских лесах.

Далее совсем скоро приходит речка Сынтулка по одноименному селению Сынтул (первый раз проезжая Тель-Авив в направлении Хайфы, мы назвали речку, пересекавшую нам путь, естественно, Тель-Авивкой). До Касимова остается менее пяти километров. Огромное кольцо кругового движения, мощный пост ГАИ, то есть, ГИБДД, и - нам направо вниз к очень широкой и живописной здесь Оке. Касимов остается за спиной и слева. До следующего раза!

В Касимове есть, что посмотреть. До 1471 года он был обычным древнерусским городом с обычным древнерусским названием Городец Мещерский, или, коротко, Городец. В 1471 году Великий князь Василий Темный (не путать с Василием Косым!) подарил его за службу беглому татарскому царевичу Касиму - тот разбил кого-то на реке Пахре под Москвой: то ли своих же татар, то ли татар крымских, а то и вовсе братьев-славян, покусившихся на первопрестольную. Касимовское псевдонезависимое царство просуществовало двести лет - в три раза дольше, чем великий и могучий Советский Союз. От него остались настоящая мечеть с минаретом XV века и два мавзолея: Шах Али-хана и Авган Мухаммед-султана. Все это менее, чем в трехстах километрах от Москвы, на полпути между Рязанью и Владимиром. Чудны пути твои, Господи!

Мне ни разу не удалось побывать в Касимове, поэтому я не буду больше рассказывать о том, что не видел сам. Но увидеть - очень хочется!

Кстати, о Баташовых. Род Баташовых происходит из кузнецов тульской оружейной слободы. Им принадлежит честь создания Приокского железорудного промышленного района, который начался в 1755 году с Унженского завода. В 1783 году Баташовы получили дворянство. К началу XIX века Баташовы владели 14 крупными металлургическими и металлообрабатывающими заводами, в том числе, в Рязанской и Тамбовской областях. У нас на кордоне долго служил верой и правдой, и сейчас, наверное, пылится где-нибудь на чердаке старинный, с медалями, самовар производства завода Баташовых.

Кстати, о Касимове. Касимовское царство закончило свое существование в 1681 году, сто с лишком лет после взятия Казани Иваном Грозным в 1552 году. Последней владелицей царства была женщина (у мусульман!) Фатами - Султан. Нет, в Касимов надо обязательно приехать!

Километрах в трех за Касимовым шоссе раздваивается: направо уходит дорога, являющаяся частью Большого рязанского кольца - Шилово - Ряжск - Скопин - Михайлов - Рязань - Спас-Клепики - Касимов - Шилово, а налево дорога на Сасово, старинное село, позднее - с 1926 года - город на тамбовской Цне недалеко от слияния ее на рязанской земле с мордовской Мокшей. Нам - налево.

Ананьино

Если верить двухкилометровой карте Рязанской области, посвященной столетию со дня рождения Сергея Есенина и изданной в 1994 году, то километрах в двадцати от Касимова в селе Чинур дорога резко изменит направление с южного на восточное и долго будет идти параллельно Оке, оставаясь от нее в нескольких километрах справа. Между деревнями Ананьино и Балушево-Починки до Оки от дороги будет около двух километров и, наверное, можно будет подъехать к берегу. Дальше, в Балушево-Починках, Ока в свою очередь резко сворачивает на север, делает уступ, немного отходит на юг и, приняв в себя сначала Пёт, а затем и Мокшу, начинает метаться по широкой, километров в десять пойме, от одного ее края до другого, выдерживая общее направление на север, на Муром.

Действительно, у Чинура дорога поворачивает налево, а сразу за Чинуром ныряет в крупный овраг, прорытый за века речкой Ташенкой. Еще один овраг встречается в Бетино, а в четырех километрах от Бетино вы уже спускаетесь по крутому западному склону еще более глубокого оврага, в нижней трети которого притулилась и быстро промелькнула небольшая деревенька Ананьино. Речка без названия, которую с дороги и не разглядишь, мост, и вот дорога с поворотом идет вверх и вверх по уже восточному крутому склону. Перепад высот, кажется, под сто метров - и это в степной уже Рязанщине!

Весенней и дождевой воде с окрестных холмов, вершины которых находятся на 140 - 160 метров над уровнем моря, деваться некуда, кроме, как в Оку, урез воды которой здесь где-то на уровне восьмидесяти метров (Мокша впадает в Оку чуть ниже, на 79 метрах, слияние Мокши и Цны - около 85). Вот эту-то разницу в перепаде высот в 60-80 метров и выбирают местные речушки, прогрызая рыхлый грунт и унося его с собой в полноводную Оку. Питательный органический слой далеко разносится половодьем, оседая в виде ила на заливных лугах, когда вода, наконец, спадает. А песок, увлекаемый и без того мутной в половодье водой, отбивается на поворотах и образует роскошные, золотые в августе, пляжи.

Почти сразу, как только машина преодолела крутой подъем, слева открылся съезд с шоссе. Грунтовка! Это то, что мы искали по карте. Руль влево, и чуть переваливаясь, машина вскарабкивается на ту сторону неглубокого здесь кювета и сразу же въезжает в высокоствольный и чистый березовый лес. Дорога раздваивается: одна идет вдоль шоссе, вторая - вглубь леса. Нам туда. Через километр впереди открывается просвет, подъезжаем - огромная поляна, спускающаяся влево к той крохотной речушке, которую мы только что проехали в Ананьино, а прямо вниз - прямо вниз страшно смотреть.

Прямо вниз поляна сбегает по высокой круче к неширокому плоскому лугу, и лишь узенькая полоска тростника отделяет его от самой Оки, которая как-то вдруг распахивает внизу свое серо-голубое пространство, не обозримое ни вправо, ни влево. Расступившиеся было к поляне березы, попрыгали вниз и теперь их верхушки находятся на уровне синеющих заокских далей, а их свисающие вниз богатые зеленые косы дробят серо-голубую ширь Оки, полощут ее на ветру, отчего и сама Ока, и эти березы, и эта поляна кажутся гигантским живым существом высшего порядка, в котором вы тоже являетесь гармонической составляющей, вместе с нелепой здесь машиной вишневого цвета.

Вправо Ока теряется за зеленым туманом берез, замыкающих поляну, и уже не по одной, а плотным строем спускающихся к воде то по откосу, то по достаточно глубокому распадку, отчего их ветви находятся на самом разном уровне, плотно перекрывая вид на реку. Лишь набегающий теплый ветерок, шевеля листву, высвечивает неясный фон воды, отчего очертания и листьев, и ветвей, и самих берез кажется размытыми густым зеленым дымом.

Слева по реке плывет к нам и никак не доплывет широкий, приземистый остров, около которого хлопочет крохотный отсюда пароходик - Речфлот добывает подножный корм, рыбу. За островом река пропадает из виду, прикрываясь на повороте обрывом противоположного, в общем-то невысокого берега. А дальше, уже совсем на горизонте, угадываются трубы и мачты Касимова, который отсюда видится океанским лайнером, дымящим в океане выцветшего от летней жары неба.

До чего же богата наша земля! Стоишь перед такой красотой, растворяешься в ней и забываешь про быт, про боль и заботы. Время - и то исчезает. Сердце переполняется восторгом, захлебывается в нем, замирает, - а потом бьется ровно и спокойно. В такие минуты начинаешь понимать язычников, поклонявшихся Природе как Богу.

На оставшемся отрезке пути до Сасово, а это километров шестьдесят, нас ждет огромная, построенная по заказу купца Портнова, церковь в селе Пёт. Своими шлемовидными куполами она больше всего напоминает храм, построенный на Куликовом поле. Чуть дальше, в Нестерово - еще одно чудо архитектуры: трехъярусная колокольня, от которой к высокой церкви, окруженной галереей на удлиненных арках, ведет пандус, ступени которого покоятся на трех возрастающих в размере арках. Пандус приводит на второй этаж церкви, на открытое гульбище, по которому уже давно никто не гуляет. "Гуляют" сейчас в окрестных селах совсем по-другому.

В этой глубинке, далекой и от Москвы, и от Рязани, и от Тамбова, а близкой, например, к Кадому, Ермиши и Ерахтуру, каким-то чудом была построена и еще большим чудом сохранилась прелестная дворянская усадьба, очень похожая почему-то на Царицыно. Это Каргашино, начало XIX века, времена Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Бенкендорфа и Николая Первого. Аллеи, сад, пруд, конный двор, барский дом, флигели. Архитектура. Готика. Рязанское захолустье.

Само Сасово я описывать лучше не буду. Город разрушается - почти все заводы, кормившие округу, стоят; народ живет пенсиями, картошкой с шести соток, да какой-никакой торговлишкой. Иван Сергеевич Тургенев, описавший Сасово в своем романе "Затишье", был бы наверное очень расстроен при виде его сегодняшнего бедственного положения.

Нам ехать направо, в Шацк, но мы свернем налево, чтобы увидеть три достопримечательности, не упоминаемые почти нигде.

Три достопримечательности

Километрах в трех от Сасово широкая здесь Цна внезапно меняет направление своего течения с северного на западное, потом резко уходит на восток, к стремящейся навстречу Мокше, до которой остается отсюда всего километров десять. На высоком и очень живописном левом берегу Цны раскинулось большое село Темгенево, а сразу за ним, в излучине - недавно открытое и описанное археологами Темгенеевское городище - первая достопримечательность.

Говорят, именно отсюда в VIII - IX веках началось освоение славянами этих мест, щедро наделенных природой и красотой, и богатством. Недавно у подножья городища был освящен православной церковью родник, теперь уже официально ставший святым источником.

Дальше дорога проходит через село Глядково, о чем свидетельствует дорожный указатель, на котором буква "Г" умелой рукой исправлена соответствующим образом. За Глядково - большое село Устье, стоящее чуть вправо от дороги. Как только село кончится, а впереди покажутся высокие опоры линии электропередач, пора сворачивать вправо, на огромный, просторный даже по здешним масштабам луг. Все. Приехали. Это здесь.

Село недаром назывется Устье. Вот здесь, между селом и тем местом, где высокие опоры перебрасывают высоковольтные провода на ту сторону реки, великая русская река Цна сливается с такой же великой русской рекой Мокша. Историческая встреча двух сестер: одной, рассекающей пополам черноземы тамбовщины, и другой - вбирающей в себя всю потаенную прелесть мордовских лесов и болот. Это здесь.

Постоянный на этом просторе ветер не дает водам успокоиться перед встречей, и они волнуются, немного суетятся, нервничают. Но встреча неизбежна, и шли они к ней сотни и сотни километров. Вот остается узкий вытянутый мыс, то ли это правый берег Цны, то ли это левый берег Мокши - уже не понять, да и нет больше ни Цны, ни Мокши, одна широкая и спокойная река величаво плывет к совсем близкой отсюда Оке.

Меня всегда волновали такие значительные места - места встречи двух рек, места встречи леса с выбежавшими навстречу только что сжатыми полями, места встречи реки и моря или озера, место рождения родника. Это - не случайные, это особые, избранные места Земли, и эту особеность ощущаешь каждой частичкой своей души, вдруг становящейся такой чуткой и такой огромной.

Я приехал сюда еще по одной причине - мне всегда казалось, что Цна впадает в Оку непосредственно, а Мокша впадает в Цну, хотя официально считается наоборот. Цна левый приток Мокши, а ее название, если оно славянское, произошло скорее всего от названия правой руки - десница, Десна, Дсна, Цна. А если считать, что Цна плывет до Оки, то получится, что в Оку-то она впадает как раз как правый приток, Дсна.

Вот некоторые аргументы в пользу этого варианта:

- Цна ниже Мокши. Урез воды в 86 метров Цна имеет в районе села Вялсы, это более, чем в 25 километрах от устья. У Мокши тот же урез приходится на село Шевали - Майданы, которое не дальше, чем Сасово, то есть вполовину ближе к устью. Мокша набегает сверху!

- В месте впадения Цна гораздо шире Мокши. Воды Мокши заполняют долину Цны, а не наоборот.

- К месту впадения Мокша приходит сбоку, тогда как Цна не меняет линии своего движения и после устья.

- И главный аргумент - Темгенеево городище. Славянам неоткуда было приходить сюда, как с Оки, водным путем. Они повернули направо в незнакомую им, но очень полноводную и красивую реку у места, которое сейчас называется Пятницкий яр. Они назвали эту реку Цна, может, в память о какой-то другой Дсне, которую им пришлось покинуть не по своей воле. Через пятьдесят километров вверх по вновь обретенной Цне, слева к ним пришла еще одна река - они не пошли по ней, а продолжили свой путь прямо по Цне (тем более, что русло здесь - прямое!), еще через десяток километров они остановились, пораженные красотой открывшегося вида. Это и было сегодняшнее Темгенево, оно находится от Оки как раз на растоянии дневного лодочного перехода, шестьдесят километров это двенадцать - четырнадцать часов напряженного пути.

А в целом этот вопрос чисто теоретический и любое его решение не умаляет достоинств ни Цны, ни тем более Мокши. Изумительные реки!

Третья достопримечательность находится еще километрах в пяти, почти сразу за мостом через полноводную теперь, после слияния, Мокшу. Сначала не веришь своим глазам - но не шутка же это: село называется Мыс Доброй Надежды. Мыс Доброй Надежды! Это вам не Миндюкино какое-нибудь или Гололобково (кстати, достойные деревни, - но название!). Мыс Доброй Надежды... Захолустное Сасово считается здесь центром Вселенной. Рязань легендарна и вряд ли реальна. Москва - это из книжек, ее на самом деле никогда и не было, как не было ни Великого Новгорода, ни Дмитрия Донского (если верить неким Г.В. Носовскому и А.Т. Фоменко). А деревня Мыс Доброй Надежды есть - вот она, живет и будет жить в веках.

Мыс Доброй Надежды. Триста пятьдесят километров от Москвы. Дальше - мордовские леса.

Николаевский монастырь в Старочернеево

От Сасово до Шацка километров пятьдесят. Дорога по-прежнему пустынна. Изредка впереди покажется огромный ящик тяжелого трейлера, и хотя дорога имеет всего одну полосу в каждом направлении, обгоны несложны, поскольку плоская, открытая степь позволяет видеть обстановку на дороге на километры вперед, а покрытие дороги без труда позволяет разогнаться до приемлемой скорости. Я люблю эту дорогу не только за ее живописность, а еще и за то, что по ней можно ехать многие сотни километров, не уставая, и даже жалеешь, что, как и все на свете, она однажды кончается.

В Шацке мы пересекаем магистраль М5, идущую дальше на Пензу и Самару. Восемь лет назад по этой дороге я вел вот эту самую вишневую девятку, на спидометре которой стояло всего около шестисот километров. Сейчас - почти сто двадцать тысяч. Вот такой большой круг замкнулся.

Я совсем ничего не знаю о Шацке, кроме того, что он был основан на реке Шача еще в 1553 году при Иване Грозном, был частью засечной черты, защищавшей Москву от татар. Входил в Тамбовскую губернию вместе с Саровом, до которого отсюда по прямой двести, а по дороге и все триста километров. Тем не менее, преподобный Серафим Саровский - тамбовский святой. На юг же Тамбовская губерния простиралась до Усмани и Лебедяни.

Сейчас Шацк - обычный серый провинциальный город с обшарпанными домами, выбоинами в асфальте улиц, которые смогли бы остановить и танки Гудериана. Живописна лишь Черная Слобода, пригород Шацка, расположенный на кручах высот, сбегающих затем вниз к Шаче и впадающей здесь в нее Чечере. Отсюда виден весь Шацк - хорошая позиция для федеральных войск! Но в отличие от Чечни здесь нет нефти, а есть лишь мощное ликеро-водочное производство, единственное, пожалуй, во всем городе, действующее на всю катушку, производя опиум для и без того почти окончательно спившегося бывшего советского народа.

Недалеко от Шацка, на другом берегу Цны, в Старочернеево, находящемся на границе Болдыревских лесов и богатых заливных лугов поймы Цны, раньше был монастырь - Матвеева Рождество-Богородицкая пустынь, основанная в 1573 году апостолом мордвы донским священником Матвеем. Позже эта пустынь разрослась в Черниев Николаевский монастырь, богатейший и древнейший на обширной тогда Тамбовской земле, хотя подчинялся он долгое время Донскому казачьему округу и считался казачьим. Монастырь служил тогда плацдармом для распространения христианства среди местной мордвы, черемисов и других коренных угро-финских народов. Говорят, что именно в этом монастыре хранился крест, которым преподобный Авраамий Ростовский сокрушал языческого мерянского идола Велеса на реке Ишне в далеком отсюда Ростове Великом в еще более далеком 990 году - тысячу лет назад!

Кто помнит сейчас имя Сильвестра Медведева? А ведь у истоков российской высшей школы стоял совсем не Михайло Ломоносов, как я всю жизнь ошибочно считал. Ломоносов в 1731-1735 годах сам учился в Славяно-греко-латинской академии, основанной Сильвестром Медведевым и его учителем, поэтом и богословом Симеоном Полоцким в 1687 году. Симеон Полоцкий мирно скончался, немного не дожив до официального открытия академии - раньше все делали неспешно. Сильвестру Медведеву, образованнейшему человеку второй половины XVII века, повезло меньше. Продвигать свои слишком передовые для того времени идеи ему пришлось через тогдашнюю соправительницу - царевну Софью, ее фаворита князя Василия Голицына и главу стрелецких войск Шакловитого. В 1689 году после стрелецкого мятежа Шакловитый был казнен, Софью отправили в Новодевичий монастырь, а Василия Голицына сначала в Каргополь, а потом еще дальше - на Пинегу.

Несколько месяцев до своей казни, последовавшей в 1690 году, Сильвестр Медведев провел в заточении именно вот в этом, Николаевском монастыре в Старочернееве.

При советской власти в монастыре был организован совхоз. Существовал проект реконструкции монастырского комплекса и превращения его в туристский центр. Сейчас проект, кажется, разделил судьбу самой советской власти, а монастырь - возрождается. Чуть севернее, на реке Выше у ее впадения в нашу Цну, находится еще один монастырь - Свято-Успенская Вышенская пустынь, место добровольного заточения Феофана Затворника. Славная история рязанского и тамбовского края!

Прокудские мосты

Нынешняя граница Тамбовской области проходит километрах в двадцати пяти южнее Шацка, недалеко от поворота налево в большое село Лесные Поляны. Поворот направо в Ваново, а потом и Алгасово - это уже Тамбовская область. От Алгасово до Моршанска тоже километров двадцать-двадцать пять.

Моршанск развился из села Морша, которое существовало уже в середине XVII века. Знаменит Моршанск своей табачной фабрикой, выпускавшей известную всей стране махорку в серых бумажных пачках, а также суконным производством, одевавшим армию в добротные шинели. Конечно, ликеро-водочное производство. Я никогда не останавливался в Моршанске, поскольку зуд стремления вперед и вперед, дорожная лихорадка, так хорошо знакомая водителям, особенно усиливается к концу путешествия, когда не то что для знакомства с городом, по более неотложным нуждам останавливаться не хочется. Поэтому однажды надо приехать в Моршанск специально - ну, не может быть неинтересным город с почти четырехвековой историей. И необыкновенные люди там обязательно есть! Их надо только увидеть, рассмотреть за обреченностью невыносимого сегодняшнего быта, который для них особенно тягостен - ни воровать у государства, ни отнимать у своего ближнего они так никогда и не научатся. И слава Богу!

В двадцати километрах от Моршанска мы все-таки свернем с дороги налево в большое село Отъяссы, лежащее в километре от дороги. Въехав в село, поворачиваем направо, а затем во второй или третий проулок налево. Здесь из села выходит дорога к Русскому кордону, расположенному на противоположном, лесном берегу Цны, вдоль которой и раскинулось село, отстоя от нее примерно на три километра. Год назад с моим племянником Сергеем в такой же знойный летний полдень мы измеряли эту дорогу собственными шагами, не очень-то широкими под тяжестью рюкзаков и пройденного пути. А были мы на Прокудских мостах, лесном поселке, когда-то населенном и живом, но именно в прошлом году окончательно покинутом последним его жителем.

На Прокудские мосты можно попасть еще и из села Кершинские Борки, стоящего в трех километрах от Отъясс прямо напротив того места, где в Цну впадает река Керша, долго огибавшая тамбовские леса с той, восточной стороны, где всего через тридцать лесных километров опять начинаются бесконечные тучные черноземы. От Борковского кордона раньше была тропка до Прокудских (местные говорят Прокудинских) мостов. Но я по ней уже не ходил, предпочитая побывать на Русском кордоне.

Русский кордон - наверное, последний пример былого великолепия тамбовских лесных поселений. Здесь живут все поколения людей - от детсадовского возраста до дедов, помнящих довоенные и первые послевоенные годы: торфоразработки вручную, лопатами, по колено в воде, кустарные смолокурни, добычу и обработку корня бересклета - сырья для резиновой промышленности, заменителя натурального каучука, конечно, подсочку, которая продолжается кое-где и сейчас, посадку молодых сосенок с мечом Колесова (есть такой инструмент!) и вредным, как оказалось потом, дустом ДДТ, с обязательными восресниками на Пасху и с такими же обязательным гуляниями в этот день и тяжелым похмельем на следующий. Была же жизнь!

На Русском кордоне есть магазин, начальная школа, даже детский садик и воспитательницы как раз привели малышей купаться в одной из таких милых и таких многочисленных здесь заводей великой русской реки Цны. Не осталось только и следа от тех лесных промыслов, которыми так славился этот край. Остались лишь лесозаготовки, да кое-где лесопосадки с подсочкой. Ну, какой-то сенокос для немногочисленных теперь коров.

Если от Русского кордона идти по лесной дороге, а лучше прямо по просеке на восток, то через десять-двенадцать километров путь вам пересечет высокая грунтовая трасса, которая когда-то задумывалась как бетонная магистраль через весь тамбовский лес, но так и осталась недостроенной. Если по этой недомагистрали уйти вправо, то по обеим сторонам ее вы встретите все те лесные поселки, многие из которых давно исчезли, но еще в пятидесятые годы были на слуху у всех, кто имел хоть какое-то отношение к здешним лесам. Девятый кордон, Виникляй, 2-й Перкинский кордон, Смольный, Голдым, Хомутляй, Троицкий, Шпалорез, Гололобовский, Красная Заря, Усть-Хмелина, Черная речка, Красный кордон, Смолоскипидарный и, наконец, Пихтеляй, Крамжай и мой родной Хмелинский кордон.

Хмелинский кордон, как уже известно, расположен в 178-м квартале. С юга 178-й квартал граничит с 190-м. В этих двух кварталах и берет начало река Хмелина, давшая название Хмелинскому кордону, Хмелинскому лесничеству, поселкам Хмелина и Усть-Хмелина. Она начинается в оврагах, овражках, ольшанниках, заросших крапивой, смородиной, крушиной, которые перевиты хмелем, вьюнком и другими лианами так, что без мачете не продерешься сквозь почти тропическое растительное буйство.

Да мы никогда и не продирались: по обеим берегам еще не реки даже, а системы оврагов, на дне лишь самых глубоких из которых сохранились лужицы мутноватой к июлю воды, по обеим берегам тянулись сенокосные поляны. Каждый квадратный сантиметр этих сенокосных полян мы прочесывали трижды за каждое лето - сначала косой, потом граблями - вороша и, наконец, сгребая сено. Так что мы знали здесь самые потаенные тропки и лезть напролом в эти крапивные тропики было в общем-то незачем. Разве что за черной смородиной, которая здесь размером с хорошую вишню, да за калиной по осени. А осенью и крапива уже не страшна.

Всего через километр, возле самого кордона, река образует приличные плесики, постоянно затянутые ряской, через которую тянутся следы, проделанные утками, в основном, чирками, плавающими здесь по утрам. Раньше в этих плесах водились золотистые караси, крупные диковинные создания, пахнущие тиной, рекой и, наверное, русалками. По дружной весне вода так быстро собиралась по оврагам и овражкам, что река надувалась, выходила из берегов и с глухим шумом переливалась через оба наших моста через Хмелину, которые, в общем-то выдерживали тяжело груженые машины. Колодец оставался отрезанным на той стороне реки, и недели две мы пили воду прямо из реки, и слышали этот шум настоящего водопада, и жадно ловили отчаянные свисты скворцов, такие оптимистичные и такие забытые за долгую и безмолвную здесь зиму.

Так вот, эта самая Хмелина, скромная даже по здешним меркам чисто лесная речка впадает в Кершу как раз у Прокудских мостов. Впадает негромко, струясь светлым и ласковым потоком мимо огромных, медных на закате сосен. А Керша здесь дробится на затоны, заводи, старицы, заросла тростником и всевозможными породами ивняка, прячется за ними от наших взглядов, будто понимает, что не из-за нее прошли мы под рюкзаками почти двадцать километров, а из-за вот этой тихой струи родной мне Хмелины.

Я стремился сюда всю жизнь, а попал уже пожилым, седым и много повидавшим человеком. И я счастлив теперь, что знаю про Пятницкий яр, где Мокша впадает в Оку, знаю про Темгенеево городище, Мыс Доброй Надежды и Устье, где Цна сливается с Мокшей. Я знаю Кершинские Борки, где в Цну впадает Керша. А самое главное, я знаю где и как в Кершу впадает Хмелина, река моего детства.

От Отьясс до Татаново всего пятьдесят километров.

Это уже другая история.

Некоторые мои стихи, связанные с Татановом

Золотистая щурка
(Merops apiaster)

Среди серых ворон
И нетрезвых придурков -
Золотистая щурка.
Золотистая щурка.

От Кейптауна до Татанова
Десять тысяч - не десять верст,
Но сюда она будет заново
Путь искать под покровом звезд.

Что влечет тебя, странноватая,
Прочь от Южного от Креста?
В наших хатах там, за экватором,
Беспробудная пустота.

Наши души здесь позасеяны
Сплошь плевелами - столько лет.
Не увидят здесь, не оценят и
Отвернутся, и плюнут вслед.

Было в Африке небо жаркое,
Был на радуги урожай...
Ты подарком мне, птица яркая,
Так по-ангельски хороша!

И чужими ты пахнешь грозами
Здесь, где пыль да сухой помет...
Изумрудным, и желтым, и розовым
Переливами твой полет.

Мне зимою, чуть солнце прищурится,
И в Москве, среди тех же рыл,
Твой щебечущий голос чудится
И трепещущий шелест крыл.

Ты не знаешь, да как ты узнаешь
Эту истину в море лжи:
Что у нас, пока ты прилетаешь,
Есть надежда - а значит, жизнь.

Знать, Всевышний провидел это,
Посылая тебя в непростой
Путь из Африки, с края света,
Чтоб спасались мы - красотой.

Мы ж - кто злобен, кто пьян,
Кто грязнее окурка...
..............................
Золотистая щурка,
Золотистая щурка.

28 июня 1999 г
Татаново

Варакушки
Luscinia svecica)

Часы забот, часы печали
И ожиданье новых бед...
Опять варакушки кричали
Не о тебе, не о тебе.

Спрямить избыточность извилин -
Одна задача этих дней.
Опять ночами ухал филин
Не обо мне, не обо мне.

И эта ласточка, тревожно
Мелькнув, как молния во сне,
Сказала: счастье так возможно,
Но не на Цне, но не на Цне.

Какое счастье? Сердце бьется,
И жить осталось полчаса,
И завтра на меня навьется
Шоссе сплошная полоса.

А нынче верно и упрямо
Скольжу, скольжу, сползаю вниз,
Хоть сжат, как сжат затворной рамой
Курка взведенный механизм.
.....................................
Над Цною цаплею кружила
Моя печаль, глумилась всласть...
А утром хрупкая пружина
Разорвалась.

29 июня - 2 июля 1999 г
Татаново - Москва

Коростели

Ни ветерка, ни ветреной молвы...
Уносит солнце, уходя на запад,
Медвяный запах сохнущей травы.
Медвяный запах.

А над долиной захмелевшей Цны,
Как из окна, из небосвода свесясь,
Глумится месяц, прогоняя сны.
Глумится месяц.

И напролет хрустальнейший обман
Коростелей. Но вот уже, как будто,
Крадется утро, кутаясь в туман.
Крадется утро.

Заря - иль ангел скатерть расстелил?
И без конца, иссякнуть не рискуя,
Тоскуют о любви коростели.
И я тоскую...

2 июля 1999 г
Москва

Язычник

Путь последний не за горами,
Только Боже, прости мой грех:
Я - язычник. Мне душно в храме
Ритуалов и мертвых рек.

Я - язычник. На многи лета
Лес и культ мне, и знак судьбы.
Я - язычник, и к Богу Света,
К Богу Неба мои мольбы.

Я - язычник. Скажи, откуда
Ждать Достойных святых одежд?
Я - язычник, но верю в чудо
Воскресенья Твоих надежд.

Я - язычник. Но зная меру
Зла в миру, где опять бои,
Я Любовь, и Надежду, и Веру
Чту как три ипостаси Твои.

Я грехи и соблазны множу,
Только мысли мои чисты.
Ты простишь меня, святый Боже?
Ты простишь меня... Ты прости...

15 мая 1999г
Москва

Использованы некоторые фактические материалы из книги Г.К.Вагнера и С.В.Чугунова "Рязанские достопамятности", Москва, "Искусство", 1974