Журнал Самиздат: Шпилька-Конкурс. Ежеквартальный Экспериментальный Конкурс
Конкурс. Номинация "Подарки конкурсу" ( список для голосования)

Значение слов, выделенных курсивом, можно посмотреть в примечаниях.

Ортогональные колебания

Silently, one by one, in the infinite meadows of Heaven,
Blossom the lovely stars, the forget-me-nots of the angels.

Близоруко щурясь на свою память, я и сейчас утверждаю, что ничто не предвещало беды. У меня и раньше бывали любовницы, но линии наших жизней, расположенные под прямым углом, встретившись в одной гигиенической точке, благополучно равноудалялись на безопасное расстояние, а если мне и случалось снова пересечься с той или иной, то и я, и она, к взаимному удовлетворению, замечали в глазах друг друга лишь равнодушный холодок общего воспоминания о легкости в чреслах.
Но на этот раз все было по-другому. По мере развития отношений с этой девушкой, я с беспокойством наблюдал, как линии утрачивали прямоту и закладывали вираж, чья кривизна была несовместима с перпендикулярностью моего бытия. Я пытался это исправить: все стереть и начертить заново, но стоило приналечь, как моя жизнь с треском рвалась и давала складку, словно лист бумаги, если слишком сильно нажать на резиновый ластик.

Она работала в лаборатории у нас на факультете. Невысокая, лет двадцати пяти, с приятными, хоть и не вполне правильными чертами лица, чью миловидность каким-то образом завершали большие, в черепаховой оправе очки. Ничего особенного: русые волосы, узкие плечи, чуть костлявые руки с едва заметной штриховкой светлых волосков, невинные голубые глаза. Лаборанткой она оказалась превосходной. Она приходила по первому требованию и оставалась столько, сколько нужно. Кажется, она была немного в меня влюблена. "Я читала все ваши работы". Ну, это вряд ли. "Вы слишком много курите". Пожалуй.
На первых порах я не испытывал к ней ничего, кроме легких уколов похоти. И немудрено: ее небесная добродетель, когда, бывало, облаченная в белый лабораторный халат, она, чуть косолапя, шла передо мной по коридору с арифмометром в руках, и святого превратила бы в похотливого сатира. Признаюсь: я пытался кое-что предпринять в этом направлении, но, когда однажды в шутку прихватил ее за рукав в пустом коридоре между лабораторией и библиотекой, она рассердилась и взяла с меня слово впредь не распускать руки: "храм науки - не место для шашней!" Выманить ее из храма на нейтральную территорию мне также не удалось.
В первый раз вне университетских стен мы встретились на фуршете, который профессор N и профессор N давали молодым математикам по не помню какому случаю. Я припозднился, и когда вошел в синюю от табачного дыма гостиную, вечеринка была в самом разгаре. Народу набилось много, было душно, у входных дверей беседовала о вечном пара непьющих логиков. Дамы с обнаженными плечами выставляли себя на всеобщее обозрение и улыбались напоказ. Мужчины в смокингах перемещались по двое, по трое от хозяина дома, разливающего шампанское, к его брату-близнецу, разливающему портвейн. Общее опьянение уже дружно перевалило через экватор: взрывы хохота становились все громче, голоса - игривее, кто-то кого-то преследовал, женщин хватали за руки, те со смехом вырывались и кокетливо гневались, и уже надо было ходить с оглядкой, чтобы не наступить на пустые бокалы, там и сям растущие из паркета, словно грибы.
Я обнаружил ее на периферии веселья, где она, напудренная до смертельной бледности, поджав ноги, неудобно сидела на рояльном стульчике, похожая на негатив той повседневной девушки, которую я знал или думал, что знаю. Боже мой, она покрасила волосы в черный цвет! Черное, очень открытое платье, черные чулки и перчатки, черные тени вокруг глаз по тогдашней моде и вдруг, как откровение, как просвет голубого неба среди черных туч, - букетик незабудок в руках. Только очки остались те же, да ступни в туфлях на серебряных каблуках стояли носками внутрь. Завидев меня, она обрадовалась и помахала рукой, торопясь залучить меня в свидетели своей чудесной метаморфозы.
     - Permettez-moi d'exprimer mon admiration, mademoiselle, - сказал я, целуя ее перчатку.
Она похвалила мой смокинг, лет пять назад пошитый и раз пять надеванный.
Кивая на незабудки, я продемонстрировал ей свою начитанность, процитировав двустишие, взятое в качестве эпиграфа к этому рассказу.
     - Myosotis arvensis, - ответила она взаимностью.
     - Неизвестный поклонник? - в шутку нахмурился я.
Она собиралась ответить, но вдруг раздался звон разбившегося стекла и по залу прокатилась волна участливой суеты: близорукий и к тому же совершенно пьяный статистик расколотил кувшин с крюшоном. Очертя голову, я предложил ей сбежать отсюда, и она, подумав секунду, неожиданно согласилась. Горничная долго искала наши пальто и шубку, а когда наконец нашла, зал разразился радостными аплодисментами, которые достались не ей, а какой-то даме, согласившейся после долгих уговоров занять место за роялем: начинались танцы.
Мы вышли на улицу. Смеркалось, зажигались фонари. Красный отблеск дежурной аптеки на той стороне канала дрожал на черной, шершавой от ветра поверхности воды. Дождь не дождь, снег не снег, что-то острое сыпалось с неба и кололо в глазах. Вдруг погода дрогнула, уплотнилась, порыв ветра быстро обыскал нас обоих с головы до ног, и мокрый снег большими хлопьями полетел косо и тут же принялся скрипеть под ногами, словно медицинская вата.
     - Я долго думала, прежде чем предаться греховной страсти с женатым мужчиной, - с трогательной серьезностью сообщила мне она после первого клетчатого поцелуя сквозь вуаль в пахнущем бензином и кожей полумраке таксомотора. Греховной страсти, как мило! Я рассмеялся и потянулся поцеловать ее раскаленную от лисьего меха шею, но она остановила мое движение на полпути, положив ладонь мне на лоб и указывая бровями на напряженный затылок шофера за прозрачной перегородкой. А в бровки? Тоже нет. Поездка заняла минут двадцать, и, несмотря на сопротивление, я не смог отказать себе в удовольствии испытать предел ее терпения, лаская прохладные, шелковые, тесно сдвинутые колени.
Требуемый нам дом светился огнями за вычетом одного окна на третьем этаже, которое и оказалось окном ее комнаты. Она долго возилась с ключами, пока я нетерпеливо переступал с ноги на ногу у нее за спиной. Я не дал ей снять даже шубки. Я обнял ее. Мои губы наконец насладились родинкой на ее шее. Она вся дрожала, пока я лелеял в одной ладони ее маленькую крепкую грудь, в то время как другая скользила вверх по шелковому чулку. Судя по всему, эта девушка училась фогетминотной грамоте по самоучителю женских романов: она притворно хмурилась, она отворачивалась, из последних сил она пыталась скрыть свою неопытность и невинность, но по мере развития моих ласк ее охватывали беспомощность и истома, и скоро ее рот открылся навстречу моему в по-настоящему добровольном поцелуе. "Нет, нет", - задыхаясь, повторяла она, но тут же сама приходила на помощь моим пальцам, пытающимся расстегнуть тугие крючки ее платья. Объятие было коротким, зато ласки - стремительными: я и сам уже был близок к точке кипения, как вдруг она быстро-быстро задышала, словно собираясь расплакаться, и моего слуха достиг еле слышный стон удовольствия, который ей так и не удалось утаить от моих ушей.
Я ослабил хватку, и она поспешила вывернуться из моих рук и ускользнуть в скромные toilettes. Подобрав с пола незабудки, я прошел в комнату и включил электричество. Внезапно разбуженные вещи жмурились спросонья на незваного гостя, и только книги в книжном шкафу продолжали спать, повернувшись ко мне спиной. Невинная девичья кровать смотрела робко, мраморный умывальник в углу - набычившись. Из висящего над ним зеркала на меня быстро взглянул бледный господин с нетерпеливыми глазами. В черном оконном стекле отражался стоявший на столе стакан с букетиком незабудок (точно такие же я держал в руках). Кто-то с каменными ногами прошел у меня над головой, и в тот же миг за спиной послышались легкие шаги куда более многообещающих ног.
Я обернулся. Она стояла в дверном проеме, ярко освещенная, на этот раз по-настоящему, без малейшего намека на жеманство, с какой-то естественной прямотой и честностью предоставляющая в мое полное распоряжение черноту волос, белизну обнаженных шеи и рук, голые ноги и прозрачный, с мелкими голубоватыми цветами пеньюар, который я потребовал немедленно снять, а очки, напротив, надеть. Ее колени и бедра, хоть и прелестные по форме, выглядели чуть тяжеловато по сравнению с узкой талией и острыми локтями, зато разлученные грудки с бледными сосками оказались точно такими, как я, бывало, представлял себе в грубую минуту. Ее кожа была так нежна, что даже легкое прикосновение оставляло на ней розовые пятна. Пушистые, опущенные долу ресницы, пылающие от волнения уши, призрак светлого пуха над верхней губой.
Она принимала мою страсть тихо, без восклицаний, с выражением сосредоточенного блаженства, и только застенчиво искала губами мои губы, которые ходили мелкими шажками по ее груди, ключицам, шее, и когда, наконец, находила, блаженно таяла и переливалась через край. С закрытыми глазами, как слепая, она тянулась мне навстречу, чтобы ощупать благодарными поцелуями мое лицо, еще искаженное мукой наслаждения.

Ночь катилась к своему концу, девушка спала, отвернувшись к стене, а я лежал навзничь, закинув руки за голову, и с тревогой прислушивался к шороху нового чувства, пытающегося нашарить меня в темноте. Что это, угрызения совести? Ерунда! Мой ребенок, моя жена находились на солнечной стороне моей жизни, и извилистое слово "измена" не имело к ним отношения. Для того чтобы изменить, для начала нужно измениться самому, а я не собирался ничего менять. Но почему мне было не по себе? Отчего я со страхом всматривался в будущее, вдруг, ни с того ни с сего утратившее определенность? Да, это был страх! Занятие любовью, как это иногда бывает, обернулось темной своей стороной, и демон любви, легкомысленно вызванный неопытным заклинателем, не хотел уходить. Внезапный проблеск, сверкнувший словно вспышка магния меж двух обычных дел - встречей и расставанием, вдруг, без всякого предупреждения, сделал видимым то, что так испугало меня и что я пока мог выразить лишь символами математических абстракций.

X(t)=sin(2*t); Y(t)=sin(3*t)

Я сел на кровати. Нет, глупости! Тройная "Н" - вот истинная формула человеческого бытия: невозвратимость, несбыточность, неизбежность. Эта девушка предлагала мне вечность (они все ее предлагают), я же не мог предложить ей в ответ ничего, кроме пустоты, куда в наивной надежде ее заполнить беззвучно скользило и осыпалось все то, из чего ее тихая, покорная, нетребовательная вечность и состояла: разлуки, свидания, любопытный глаз, косящий на поцелуй, незабудки, фогетминотки... Я вспомнил, как мы путались в первых неловких объятиях и смущенно кокались лбами. Интересно, какой из них разбился бы первым, вступи мы в гипотетический брак?
Я встал и принялся одеваться. За окном с трудом приходил в себя северный, малокровный рассвет. Вокруг меня, как провожающие на пустынном перроне, стояли бледные, невыспавшиеся вещи. Я вздрогнул: она назвала меня по имени! Проснулась? Нет, спит, только перевернулась на спину. Черт возьми, куда запропастилось мое кашне? Да, я тянул время. Я колебался. Я слушал ее дыхание, смотрел на ее лицо, на доверчиво лежащую поверх одеяла руку и не мог уйти, несмотря на то что меня пугали ее близость, ее доступность, ее присутствие в моей жизни. А может... Тройная "Н": нет, нет и нет! Я знал, что будет дальше. Сейчас я уйду, ночь умрет, а эти комната, книги, цветы, эта спящая девушка еще некоторое время будут жить сами по себе, как ни в чем не бывало... Но потом умрут и они.
Стараясь не шуметь, я прикрыл за собою входную дверь и стал спускаться по крутой темной лестнице. Но чем дальше я удалялся от исходной точки, тем отчетливее понимал, что я пропал, что никто не умрет, потому что Х и Y не просто две переменные, бессмысленно вращающиеся в пустоте математических абстракций, а я и ты, два элемента множества людей, зависимые от времени и пространства, но вибрирующие, соединяющиеся, вступающие в союзы, сплетающиеся друг с другом в форме двух пересекающихся бесконечностей, чтобы обрести единство и тем самым преодолеть любые абстракции и зависимости.
Утро выдалось темным, сырым, дрожащим от холода и отвращения к самому себе. От вчерашнего снега не осталось и следа, только большие круглые лужи, окрашенные в одинаково серый цвет, во все глаза смотрели в серое небо. Подняв воротник, я отправился на поиски трамвайной остановки. Расписание не без злорадства проинформировало меня, что 24-й номер только что ушел, а 25-й ожидается не раньше чем через полчаса, и, поджидая этот предпоследний в алфавитном смысле трамвай, я наконец-то набрался смелости сказать самому себе, что было бы совершенно немыслимо явиться домой с этим теплым, сморщенным, новорожденным чувством на руках...
Я влюбился. А ведь еще утром ничто не предвещало беды.


Примечания:

(англ.) Молча, одна за другой, в бесконечных небесных лугах расцветают прекрасные звезды, ангельские незабудки. "Эванджелина", Генри Уодсворт Лонгфелло.

(фр.) Позвольте мне выразить свое восхищение, мадмуазель.

(лат.) Незабудка полевая.

От английского названия незабудок, forget-me-nots.

Функция, описывающая ортогональные (расположенные друг к другу под прямым углом) колебания и имеющая следующее графическое выражение:


Набоков В. Дар. - Москва: "Соваминко", 1990, - С. 103.

X и Y, соответственно 24-я и 25-я буквы латинского алфавита.

2

Булгакова О.А. Луиза   17k   Оценка:5.48*6   "Рассказ" Эротика

  - К Вам посетитель, мистер Стентон, - сказала моя секретарша миссис Пэриш, открывая дверь в мой кабинет и впуская клиента.

  Посетитель был высоким крупным блондином под пятьдесят. На меня он произвел благоприятное впечатление. Спокойный, серьезный. Дорогой серый костюм, золотые запонки, на правой руке ободок обручального кольца, на левой - печатка колледжа. Ценный клиент. Такой скупиться не будет. Профессор. Но для преподавателя он был слишком дорого одет. Хотя, что-то учительское в нем все равно было.

  - Добрый день, - поздоровался я, выходя из-за стола. Его рукопожатие мне тоже понравилось. Крепкое, уверенное.

  - Здравствуйте, мистер Стентон, - откликнулся блондин.

  Я указал на стул, клиент кивнул, сел и закинул ногу на ногу.

  - Чем могу помочь? - спросил я.

  - Меня зовут Мерно, - представился клиент. - Шарль Мерно. У меня неприятности, мистер Стентон.

  Голос у него был спокойный, и я позволил себе намек на улыбку.

  - Это я понимаю. Какого рода неприятности?

  - Вы не возражаете, если я закурю? - спросил он, доставая серебряный портсигар.

  Я качнул головой и терпеливо ждал, когда Мерно начнет рассказывать. После двух долгих затяжек блондин заговорил:

  - Я думаю, нет, я знаю, что у моей жены есть любовник.

  Не люблю такие дела.

  - И чего же Вы хотите? - спросил я, надеясь, что в этот раз достаточно будет слежки.

  - Я хочу, чтобы все закончилось. Быстро, безболезненно. Чтобы никто не страдал, - медленно, с расстановкой сказал Мерно, глядя мне в глаза.

  Я мысленно застонал. Ненавижу такие дела.

  

  Мерно сказал, что они с женой будут завтра в "Болеро". Хороший ресторан. Дорогой. Столики надо было заказывать заранее, но в баре можно было сидеть и так. Поэтому на следующий день я тоже был в "Болеро". Устроился за стойкой, заказал водку и стал ждать. В семь появился клиент. Он знал, что я буду в баре, а потому подвел туда жену. Я внимательно рассматривал его спутницу. Мерно рассказывал, что он старше жены на пятнадцать лет. Но этой брюнетке я бы не дал ее паспортные тридцать два. Не больше двадцати семи. Точеная фигура, красивые ноги, кажущиеся еще более стройными из-за идеально прямой стрелки на чулках. Аккуратно уложенные короткие волосы подчеркивают тонкую изящную шею. А еще Луиза Мерно была красавицей. Я рассматривал ее, когда она стояла рядом со стойкой, легонько, почти неслышно постукивая пальцами по полированному дереву. Ее муж заказал вермут со льдом. И окончательно пал в моих глазах. Зато Луиза порадовала. Заказала шампанское. Это, по-моему, лучший алкогольный напиток для женщин. Соответствует их сути. Легкий, игривый, пьянящий. Я проводил Мерно глазами, когда к ним подошел метрдотель и увел к столику. Вроде бы нормальная супружеская пара, каких миллионы. Но их разделяла пропасть. Может, другому она и не была заметна, но я чувствовал ее почти физически.

  

  Отчеты управляющего, счета, накладные и страховки грудой лежали на столе. Луиза просматривала их, вникая в суть. Ее отец завещал ей всю свою сеть успешных небольших кафе. Хорошее, крепкое дело. Плюс большая сумма от страховой компании. Именно она вывела семью Мерно на новый финансовый уровень.

  - Дорогая, - раздался из коридора голос Шарля. - Мне пора.

  - Конечно, милый.

  Луиза поспешно встала из-за стола и вышла проводить мужа. Он стоял у двери и проверял портфель. Она подошла ближе, привычным движением поправила мужу галстук, погладила воротник пиджака. Шарль поймал ее руку, поцеловал пальцы.

  - Ты прелесть, - сказал он.

  - Я знаю, дорогой, - улыбнулась Луиза. - Пожалуйста, постарайся не задерживаться. Ты на сегодня забронировал столик в "Болеро". У нас годовщина помолвки.

  - Ты же знаешь, мне часто задают вопросы после лекций. Я ничего не могу с этим поделать, - Шарль развел руками, словно извиняясь.

  - Вообще-то можешь, милый. Всегда можно сказать, что у тебя важная встреча, а на вопросы ты ответишь в следующий раз.

  - Наверное, ты права. Я постараюсь не опаздывать, - он клюнул жену в щеку. - До вечера.

  Закрыв за мужем дверь, Луиза пошла на кухню, поставила чайник и задумалась. Двенадцать лет совместной жизни... Двенадцать лет. Если в этом браке и была страсть, то к концу второго года она исчезла окончательно. А тогда ей, двадцатилетней девушке, льстило внимание человека, который был намного старше и опытней. Ухаживал он красиво. В стиле французской литературы 17-18 веков, которую преподавал. Был галантен. Таким поклонником, а затем и мужем приятно было похвастать. Но они были чужими. Это стало ясно очень скоро. Теперь осталась сила привычки и усталость, которую никак нельзя было показывать. А эти обращения: "Дорогой", "Милая"... Какая, в сущности, насмешка. Но ведь Шарль не виноват в том, что неинтересен жене. Временами Луизе казалось, что муж ее все еще любит. Но для нее это ничего не меняло. Она встала, заварила чай. Все-таки странная штука - жизнь. Понимает ли Шарль, что их брак - пустышка? А если понимает, то давно ли?

  

  Вечер в "Болеро" был неожиданно волнующим. Они были в этом ресторане неделю назад. Как сказал Шарль "на пробу". К вкусной еде и хорошим винам сегодня добавилось развлечение. Пара нанятых рестораном танцоров, молодой мужчина и совсем юная девушка, приглашали гостей танцевать. Когда приятный молодой человек склонился перед Луизой в полупоклоне и предложил ей руку, она, не задумываясь, согласилась. Партнер вел уверенно. А его касания были приятными и очень... мужскими. Шатен только улыбался и смотрел на Луизу своими карими проницательными глазами. Когда музыка смолкла, Луиза ожидала, что кавалер проводит ее к столику, но он снова поклонился ей и впервые заговорил: "Вы не откажете мне во втором танце?". Голос был глубокий, тембр очень приятный. Луиза согласилась. Она любила танцевать, а Шарль редко доставлял ей такое удовольствие. Во втором танце шатен прижимал ее к себе чуть сильнее. Между ними оставалось все меньше допустимого приличиями пространства, но скромной Луизе это было, против ожидания, приятно. И ей очень нравились новые ощущения. Ей хотелось прижаться к нему еще теснее, чтобы он обнял ее. Ей хотелось поцеловать эти чуть улыбающиеся губы. Это желание было столь сильным, что она лишь с большим трудом сдерживалась.

  - Меня зовут Марк, - почти шепотом сказал шатен. - А Вас?

  - Луиза, - тихо ответила женщина.

  - Вы прекрасны, Луиза. Вы удивительная, - все так же полушепотом говорил шатен, чуть склонившись к уху партнерши.

  Луиза улыбалась весь вечер, вспоминая прикосновения Марка и его слова. Шарль шутил и что-то увлеченно рассказывал. Поэтому улыбки жены принимал как похвалу его историям. Ночью, лежа без сна рядом с сопящим мужем, Луиза думала о шатене. Если вначале мысли о Марке были вполне невинными, то позже стали даже несколько фривольными. Когда танцор в ее мечтах перешел от страстных поцелуев к нежному, но настойчивому поглаживанию ее груди, Луиза смутилась. Пусть это мечты, но это все пустое, пустое. К утру ей почти удалось убедить себя в том, что шатен только исполнял заказ ресторана и говорил комплименты всем, с кем танцевал.

  Как всегда проводив мужа на работу, Луиза занялась бумагами из кафе. В дверь позвонили. "Вам посылка, распишитесь", - устало сказал почтальон и передал ей плоскую белую коробку. В коробке лежала алая роза. Прекрасный цветок. Рядом лежала в белом конвертике записка. "Милая Луиза! Я счастлив, что встретил Вас. Еще никогда танец не доставлял мне такого удовольствия". Подписи не было, но Луиза, краснея, догадалась, что цветок прислал Марк. Фантазия заиграла снова. Это надо же, она ему тоже понравилась. Ему, красавцу-шатену с внимательным взглядом карих глаз.

  Когда Шарль спросил о цветке, женщина соврала, что купила розу сама. Муж, кажется, поверил. А почему бы ему не верить? Раньше поводов для ревности Луиза не давала. Ну и что, что в мыслях у молодой женщины теперь другой? Шарль там и прежде бывал не часто.

  Розу Луиза берегла. Она переносила цветок за собой из комнаты в комнату. Это чертовски приятно, когда тобой интересуется мужчина. Тем более такой. Интересный, красивый и мужественный. Прошла неделя. Роза к великому сожалению Луизы стала вянуть. Но почтальон принес другую коробку. В ней были три ярко-красных амариллиса. "Амариллисы Вам, драгоценная, несравненная Луиза. Я мечтаю о встрече с Вами!" - гласила записка. Подписи опять не было. Но Луиза знала, что цветы послал ей Марк. Она и не думала, что он может так красиво ухаживать. Она чувствовала себя героиней любовного романа. Но это происходило с ней наяву! Луиза была на седьмом небе от счастья. Марк все чаще снился ей. И сны эти были порой более чем фривольными. Но они нравились ей все больше и больше. А Шарль все не замечал перемен в настроении жены и наивно полагал, что цветы она покупает себе сама.

  Через несколько дней почтальон принес следующую плоскую коробку. Фрезии. Целый букет изящных фрезий. К цветам, конечно же, была приложена записка: "Радость моя, Луиза. Сердце мое тоскует без тебя, о, несравненная. Если я хоть что-то значу для тебя, приходи сегодня в библиотеку. Будь рядом с портретом Шекспира в полпятого вечера. Молю, приходи. Я буду ждать тебя". Давно, да что там "давно"! Никогда Луиза не испытывала такого волнения. Даже голова закружилась, а сердце билось так часто, что, казалось, было готово выскочить из груди. Перед глазами возникал образ Марка. Красивого, обаятельного, милого и влюбленного. О, как радостно было Луизе понимать, что она желанна! Она так давно не чувствовала себя живой. "Марк, любимый, конечно, я приду", - прошептала молодая женщина, целуя строчки, написанные рукой кареглазого возлюбленного.

  В назначенный час она была в оговоренном месте. Но Марка еще не было. Вообще, в этом отделе людей было мало. Луиза корила себя за то, что пришла на пятнадцать минут раньше. Теперь каждая минута казалась ей вечностью. Она с тоской смотрела на часы, всем сердцем желая, чтобы время бежало быстрее. Но упрямое время текло с положенной скоростью. Секундная стрелка не желала двигаться быстрее, не говоря уже о минутной. А часовой и подавно было наплевать на терзания Луизы. Часы тикали, время ползло. Женщина потянулась к стеллажу, вынула наугад книгу и раскрыла на первой попавшейся странице. Чтобы хоть как-то отвлечься, стала читать. Переживания книжной героини были странным образом созвучны мыслям самой Луизы, а потому увлекли ее. Она не слышала шагов и стряхнула оцепенение только, когда сильные мужские руки обняли ее сзади. Луиза даже не успела испугаться.

  - Луиза! Любимая, - выдохнул мужчина. Она коснулась ладонью обнимающих ее рук. Это был он, Марк. В этом она не сомневалась ни секунды. Тот же запах одеколона, который, смешиваясь с ее духами, превращался в пьянящий аромат, тот же чарующий голос, те же уверенные руки. О, они не допускали вольностей, но приглашали, звали, искушали, сулили наслаждение. Как это могло сочетаться в одном человеке? Марк повернул ее к себе, не выпуская из объятий, и поцеловал. Это было восхитительно. По сравнению с ним, Шарль - бледное подобие мужчины. Он никогда ее так не целовал. Луиза даже не представляла, что поцелуй может доставлять столько наслаждения. Она полностью растворилась в поцелуе. Ничто другое для нее не существовало. Марк улыбнулся и чуть отстранился:

  - Я тоже очень люблю тебя. Но, может, стоит лучше пойти ко мне?

  Она посмотрела на него с удивлением. Да, поцелуй был прекрасен, а о Марке она мечтала пару недель, но его предложение женщину озадачило и немного испугало. И только тут она осознала, что вызвало этот вопрос. Она и сама не поняла, как так случилось, но ее правая рука обвила шею Марка, вцепилась пальцами в короткие волосы на его затылке, а левая попыталась расстегнуть мужчине рубашку. Луиза покраснела и отступила на пару шагов.

  - Прости. Я не хотела. Не знаю, что на меня нашло, - повинилась она.

  - Зато я знаю, - Марк смотрел на нее с обожанием. От этого взгляда сердце Луизы заколотилось еще отчаянней. - Страсть, любимая. Страсть.

  Он нежно поцеловал ее руку.

  - Я не буду торопить тебя. Я буду ждать, сколько потребуется, - прошептал он. - Ты для меня стала всем.

  "О, боже. Вот оно, счастье", - мысленно застонала женщина, снова обнимая единственного мужчину, который был ей так дорог и нужен.

  

  Они встречались еще месяц. Разговаривали о разной ерунде, гуляли в парке. Целовались. Ах, эти поцелуи. Ничего подобного Луиза никогда не испытывала. Временами она вспоминала о Шарле. Когда с грустью, когда с улыбкой, иногда даже с насмешкой. Он по-прежнему вовремя приходил домой, все так же называл ее "дорогая". Если бы он только знал, что в ее жизни появился мужчина. Настоящий мужчина, любящий ее, готовый душу за нее отдать. Если бы он знал...

  Этим вечером Луиза встречалась с Марком на их месте. В парке, где плакучие ивы касались ручья ветвями. На одной из ив Марк вырезал сердечко "Л + М = вечная любовь". Луиза сидела на скамейке, и касалась вырезанных букв пальцами. "Любовь!", - думала она. "Какое пьянящее чувство. А я, глупая, вышла замуж за Шарля. Зачем? Это с самого начала было ошибкой. Нужно развестись. Скорее".

  - Луиза, - позвал ее присевший рядом Марк. Он обнял ее, прижал к себе: - Погляди, какой прекрасный закат.

  - Прекрасный, - согласилась женщина, прильнув к любимому и глядя на садящееся кроваво-красное солнце.

  - Ты знаешь, я люблю тебя, - прошептал Марк.

  - А я люблю тебя, - Луиза подняла голову и посмотрела своему мужчине в глаза. Он улыбнулся и поцеловал ее. Нежно, долго.

  Она не сразу поняла, что произошло. Губы странно занемели, перед глазами все завертелось. Но в сравнении с острым колотьем в левом боку это были мелочи. Ей вдруг стало очень страшно. Она распахнула глаза, посмотрела на Марка. В его глазах была печаль. Она отстранилась и удивленно посмотрела на возлюбленного. Говорить не было сил.

  - Я люблю тебя, Луиза. Люблю, - прошептал Марк снова касаясь ее губ. Она заметила, что по его щекам бежали слезы. Это было последнее, что она увидела.

  

  

  Я сидел в кабинете уже много часов. Я слышал, как пришла миссис Пэриш, как завела часы. Слышал, как принесли почту. Как секретарша раскрывала пакеты. Как она шелестела газетой, как ставила чайник. Миссис Пэриш заходила ко мне в кабинет, думая, что комната пуста. Положила на стол газету. Постояла, посмотрела на меня. "Трудное дело?" - спросила она участливо. Я кивнул. Она вышла на минутку. Из приемной послышался тихий звон. Когда секретарша вернулась, она поставила передо мной стакан со льдом. "Я знаю, бутылка у Вас в нижнем ящике", - тихо сказала она и вышла. Я смотрел на стакан. Долго. Очень долго. Лед в нем потихоньку таял, искрясь в солнечных лучах. Больше всего на свете мне хотелось напиться. До смерти. Хотя... Кому я вру? Больше всего на свете мне хотелось вернуть вчерашний день. Чтобы я снова обнимал Луизу, целовал ее нежные красивые губы. Но чтобы не сделал того, что должен был, того, за что мне заплатили. Я до сегодняшнего утра не понимал, что, признаваясь ей в любви, я говорил правду. Господи! Почему я такой идиот? На правой руке все еще была ее кровь, а на губах все еще был вкус ее последнего вздоха...

  В дверь постучали.

  - Мистер Стентон, к Вам посетитель, - сказала миссис Пэриш, впуская клиента.

  Мерно, сияющий, как начищенный пятак, впорхнул в кабинет. Занял тот же стул, на котором сидел пару месяцев назад и бросил на стол передо мной газету. На первой странице была фотография. Луиза сидела на скамейке под плакучими ивами, уронив голову на грудь. Казалось, что она просто спит.

  - Вы отлично справились, мистер Стентон, - улыбаясь, сказал Мерно.

  - Такова моя работа, - холодно ответил я.

  - Знаю, знаю, - профессор полез за пазуху. - Мне же не зря Вас рекомендовали. Свои деньги Вы отрабатываете так, что комар носа не подточит.

  Он положил на стол пухлый конверт.

  - Вторая половина, как договаривались, - прокомментировал он.

  Я взял деньги. Пересчитывать не стал. Мерно не обманет на пару сотен. Он понимает, что такие как я обмана не простят. Конверт небрежно смахнул в ящик стола.

  - Эээ, я, наверное, пойду, - заторопился Мерно, видя, что я не в настроении разговаривать. Он поднялся и сделал пару шагов к двери.

  - Мистер Мерно, - окликнул я его. Он остановился, выжидающе посмотрел на меня. - Не в моих правилах спрашивать, но все же. Почему Вам нужны были мои услуги?

  Он хитро улыбнулся.

  - Причин, на самом деле две. Обе тривиальны. Во-первых, деньги. Во-вторых..., она мне просто надоела.

  И он ушел, тихо закрыв за собой дверь. Я слышал, как он флиртовал с секретаршей, как закрылась дверь в бюро.... Надо бы, пожалуй, вымыть руки.

3

Фост О. Мартовский триптих   3k   Оценка:10.00*11   "Миниатюра" Эротика

  

   Картинка первая

  

   Март, как всегда, в своей непоследовательности великолепен... о, продолжайте, боги, не стыдитесь!

   Три дня и три ночи март шпаклевал снегом собственные недавние проталины, и не видели небо и земля друг друга. А в день четвёртый март содрал с небосвода облака!

   И сияние взорвало всё вокруг, рыча, грохоча и заставляя даже самые потаённые тайны будто изнутри - светиться.

   Выйдя из дома, она надела солнечные очки. И сделалось близким лето, когда море и можно бретельку ненароком с золотистого плеча - ах! А на плече родинка... Он зовёт эту родинку "завлекалочка" - и любит легко-легко прикасаться ресницами или кончиком носа, или пригладить губами. Завлечь - и отстраниться. Чтобы она сама, разнеженная этой покорностью, преклонением этим искушённая, подалась вперёд, ещё и ещё - всем своим золотистым и млечным.

   И сияние взорвёт всё вокруг, рыча, грохоча и заставляя даже самые потаённые тайны будто изнутри - светиться.

  

  

   Картинка вторая

  

   Эту парочку я приметила ещё в магазине, они выбирали что-то в детском отделе, затем - для автомобиля и дачи. Обоим крепко за пятьдесят, да и сами крепенькие такие, словно белые грибочки. Что и понятно, когда за тобою поколения землепашцев: на коротких устойчивых ножках, с маленькими упругими ягодицами и мощным торсом, не чета городским рафине.

   Настроение у парочки было весьма мартовское, хоть и стоял обжигающий дыхание декабрь. А эти из магазина на стоянку вышли - и разыгрались перед машиной, думая, что их никто не видит. Прям тебе мальчик с девочкой. Стоят у багажника, покупки туда в четыре руки складывая, а сами плечами и бёдрами друг дружку... А потом мужчина вдруг ухватил поршень для надувания воздушных шариков - наверняка же внукам покупали! - и давай им в сторону своей подруги воздух нагонять. Да резво так, куда там двадцатилеткам!

   А она знай себе - хохочет.

   А вместе с ними и я, невольная свидетельница этой радости. Спасибо, люди.

  

  

   Картинка третья

  

   Это сейчас ломкие пластмассовые брызгалки продаются в самых разных видах - от пистолетов до навороченных плазмоганов. А когда-то наши мальчики мастерили их сами: в крышке бутылки из-под шампуня протыкалась дырка, в которую вставлялся корпус шариковой ручки. Чем больше бутыль, чем длиннее выведено самодельное дуло, тем выше дальнобойность, понятно.

   И - в перестрелку водой!

   Летом, особенно городским, такая благодать... все мокрёшенькие до трусов в разноцветный горошек и счастливые, какими никогда уже не будем. Потому что безгрешны. Нам просто весело! Серёжке одиннадцатилетнему - загнать меня, девятилетку, в угол и щедро поливать из брызгалки, глядя, как струя воды прорисовывает на ситцевом платье сначала пунктиры и полосы, затем - потоки, а после уже и платья не видно, одно только начинающее формироваться тело и трусишки в пресловутый горошек. А мне - смотреть, как меняется выражение его глаз по мере того, как платье перестаёт быть платьем.

   Весело! Весело!

  

4

Булгакова О.А. Ошибка   7k   "Рассказ" Эротика

  Моя работа связана с цифрами. Сухими, послушными и правильными. Я бухгалтер в одной большой конторе. А если называть вещи своими именами, я налоговик. Один из самых ненавидимых людей на свете. И это неудивительно. Нас, налоговиков, не любит никто. Нами пугают, нас ругают. И нашей работой всегда все недовольны. Начальство, простые труженики и даже соседи-пенсионеры, которым, казалось бы, никакого дела. В общем, чтобы работать налоговиком, нужно иметь стальные нервы. Поэтому у нас так мало женщин.

  Все началось, когда начальству потыкали в нос, что у нас мало сотрудниц, и заставили шефа взять нескольких. Он попытался схитрить, нанять секретарш, но ему это не позволили. Поэтому пришлось повысить в должности немногих имеющихся младших бухгалтеров женщин. Так у нас появились налоговые инспекторы женщины. Целых пять. Мы делали ставки, когда какая сломается, и сколько их останется через месяц, два, три. Через три месяца инспекторов женщин осталось пять. Столько же, сколько и было. Ломаться они, похоже, не собирались. Мало-помалу я стал к ним относиться не как к прихоти феминисток, а иначе. Не с пренебрежением, а с интересом. Не ко всем, конечно, к одной.

  С Вероникой мы работали в соседних отделах и часто встречались в курилке. Я курил старомодную трубку, а то, что она делала, курением нельзя было назвать. Она приходила, кивала встававшим при ее появлении мужчинам, садилась в кресло, доставала из сумочки пачку сигарет и мундштук из какого-то темного дерева. Кавалеров, желающих чиркнуть ради нее спичкой, находилось всегда штук десять. Она делала одну-две затяжки, а потом, беседуя, просто смотрела, как истлевает сигарета.

  Но самым примечательным в ней было не это и даже не то, как она прекрасно справлялась с работой, а то, что она совершенно не кокетничала. Не знаю, где она этого набралась, но глазки она никому не строила и всяческие покровительственные похлопывания по плечику пресекала моментально. Она всем своим видом показывала, что пришла работать. Строгий деловой костюм, строгая прическа, внимательный взгляд и сосредоточенность на работе. Да "Анти-флирт клуб" ею не просто гордился бы! Он бы ее канонизировал!

  Полгода она была для меня просто... инспектор в юбке. Необычно, непривычно, но терпимо. Изменилось все на празднике в честь Дня независимости. Когда она появилась в банкетном зале, я ее вначале не узнал. Темно-зеленое платье показало те прелести, которые скрывал костюм, длинные серебряные серьги подчеркнули изящную шею, а косметика преобразила лицо. И ко всему этому Вероника улыбалась и веселилась. От знакомого и привычного налоговика не осталось ничего.

  Все-таки алкоголь важная штука в развитии отношений. Он раскрепощает. Но, за неимением его, приходиться обходиться собственными силами. Я разговорился с Вероникой, а потом пригласил ее танцевать. Ее духи, ее улыбка, ее мягкий смех, все это так не вязалось с моим представлением о ней. А она была обворожительна. Потом ее пригласил Винс, работавший с ней в одном отделе. Не знаю, что на меня нашло. Я к нему всегда хорошо относился. Но тут так захотелось дать ему в морду... Остаток вечера я хмуро просидел за столиком, глядя как коллеги развлекают сотрудниц. Больше всего кавалеров крутилось вокруг Вероники. Меня это бесило. Почему-то.

  Ухаживать за Вероникой я начал на следующий же день. Подарки она не принимала, на свидания не соглашалась. В общем, была неприступна. Но я не сдавался. У нее отбоя не было от кавалеров, расплодившихся после праздника. Что не удивительно. Ее преображение из налоговой акулы в королеву было ошеломляющим. Но меня утешало то, что и другим ухажерам она давала от ворот поворот. Через пару месяцев у нее остался только один поклонник, к которому, надо признать, она все так же не проявляла интереса. Я.

  Тем больше была моя радость, когда на вечеринке по поводу Дня благодарения блистательная Вероника танцевала только со мной. У меня появилась надежда, что мои ухаживания приняты всерьез. А когда она спросила, не могу ли я проводить ее домой, я просто расцвел.

  За мою галантность я был вознагражден не только обществом Вероники, но и приглашением на чашечку кофе. Мы устроились в небольшой, но очень уютной гостиной, пили ароматный кофе из тонких фарфоровых чашек, болтали о прошедшем вечере. Когда кофе был выпит, девушка поблагодарила меня и пожелала спокойной ночи. Она проводила меня до двери. Коридор был узким. Поэтому Вероника была очень близко, когда открывала дверь. Замок щелкнул, девушка подняла голову, взглянула мне в глаза. Взгляд мягкий, ласковый. А в глубине этих омутов задорная искорка, смешинка. Я не удержался. В следующее мгновение я целовал ее прекрасные губы, мои руки сами скользнули Веронике на талию. А она... Она отвечала на поцелуй. Ее руки обнимали меня за шею, а не отталкивали. Она была рада моему порыву не меньше меня. Мы целовались. Ни с кем прежде я не испытывал такого трепетного, обжигающего жара поцелуев. Она отбросила мою шляпу, я захлопнул дверь. Вероника потянулась к моему галстуку, я целовал ее прелестную шею, вдыхая сладковатый аромат духов. Крепче прижал ее к себе. "Джо, может, не стоит?" - прошептала Вероника. Но я не слушал, подхватил девушку на руки и отнес в спальню. Я не был у нее первым, она у меня тоже. Но впервые все было так гармонично, так волшебно и так желанно.

  Я проснулся рано. Из окна в комнату сочился серый утренний свет. Рядом со мной спала Вероника. Какая же она красивая. Я прокрутил в голове вчерашний вечер, вспоминая ее поцелуи и не только их. Она такая хрупкая, ранимая, хоть и налоговый инспектор... По коже пробежал холодок... О, Боже, что я наделал... Связь с сотрудницей... За это так по голове не погладят, что мало не покажется. Все это ошибка! Как я мог допустить это? О чем только думал?

  Я тихо встал, изо всех сил стараясь не шуметь, собрался и вышел. Осторожно прикрыл за собой дверь. Спустился по лестнице, вышел на улицу. Может, если не обсуждать с ней это, может, если больше даже не смотреть на нее, все само собой утрясется? Словно ничего и не было. Ровным счетом ничего. Я перешел на другую сторону улицы, посмотрел на окна ее квартиры.

  Что я за идиот? Я же люблю ее! Плевать, что скажут другие! Плевать! Как можно притвориться, будто ничего не было? Как? Как мне мозгов хватило уйти, пока она спит? И как, черт меня дери, теперь вернуться назад? Да так, чтобы она даже не узнала о моей непростительной ошибке?

  Все-таки, очень полезно хоть изредка думать. Меня осенило. И минут двадцать спустя я стоял у дверей ее квартиры и мялся, не решаясь ни позвонить, ни постучать. А если она спит? А если проснулась и увидела, что меня нет? А если, что в разы хуже, она рада, что я ушел? Обругав себя последними словами, я нажал на кнопку звонка. Сквозь гулкие удары сердца я слышал ее шаги. Дверь отворилась. У Вероники был грустный взгляд, а глаза были красными, словно она только что плакала.

  - Я принес свежих круассанов, - я протянул ей пакет из булочной.

  Она бросилась мне на шею и заплакала. Я обнял ее, подхватил на руки, отнес в уже знакомую спальню. Хорошо, что сегодня выходной. У нас впереди целый день. Да что там день, вся жизнь...

5

Елина Е. Интимные игры   3k   Оценка:9.00*5   "Миниатюра" Эротика

- Знаешь, наша интимная жизнь стала слишком обыденной, - говоришь ты мне, встречая рано утром. - Пришла, ласково прикоснулась к коже, посмотрела в отражение своих глаз, воздушно поцеловала, нажала нужные точки, коснулась главного рычага - и все, я уже готов ехать с тобой на край света.

- Ну милый, - я капризно надуваю губки, - ты же знаешь, у меня по утрам мало времени. И до работы - оно все принадлежит тебе.

- Ты ставишь свою работу выше наших отношений, - продолжаешь нудеть ты.

- Ну хорошо, - я сдаюсь. Сегодня выходной, и я могу побаловать и себя, и своего визави. - Можем внести разнообразие и поиграть. Я буду мамой, а ты моим малышом и я тебя искупаю. Согласен?

- И ты намылишь меня мягкой губкой? - игриво спрашиваешь ты.

- Конечно, милый. Всего - всего.

Я набираю воду, добавляю в нее ароматную пену. Она так приятно пахнет, источая запах цветов и трав. Может зажечь свечи? Нет, пожалуй нет, так обстановка будет слишком интимной. А еще только утро. Возможно в другой раз. Лучше приготовлю-ка я прохладительные напитки, они понадобятся после. Я включаю музыку. Она тоже придает пикантности атмосфере. Так, еще нужно соответствующую одежду подобрать. Выбираю верх от купальника и короткие джинсовые шортики. Я понимаю, что в результате буду вся мокрая. А ты довольно урчишь в предвкушении.

Вроде все готово и пора начинать.

Я беру в руки губку и несколько раз макаю ее в воду, создавая обильную пену.

- Кто это у нас тут такой красивый, - приговариваю я, проводя губкой по твоим рельефным профилям. Мои движения нежны и аккуратны, без лишнего нажима. Чистая ласка и ничего кроме нее. Вскоре на твоем теле не остается ненамыленных участков. Я ловлю свое отражение в запотевшем зеркале. Волосы от пара стали чуть влажными и вьются. Над верхней губой собрались капельки пота. Лицо раскраснелось, глазки горят. Я подмигиваю своему отражению и тебе.

Пора приступать к следующему этапу - я беру душ в руки и смываю пену с разгоряченного тебя. Стараюсь держать распылитель ближе к телу, знаю по себе, как струйки воды, щекоча, создают возбуждающий эффект. Текущие потоки дают толчок воображению - и вот уже мы стоим в водопаде, губы чуть покалывает в ожидании поцелуя... С сожалением выключаю душ. Еще не время.

Капельки воды складываются в причудливый рисунок. Я беру мягкое и тёплое полотенце и с нежностью вытираю тебя насухо, стараясь не пропустить ни одной клеточки поверхности.

- Ты доволен? Я переоденусь и мы помчимся ловить ветер.

Ты мигаешь мне лампочками сигнализации. Я так люблю тебя, мой красавец автомобиль.

6

Тот О. Показали   18k   Оценка:9.70*5   "Рассказ" Проза

  

   Показали (описание без претензий на глубокомысленность).

  

   Переломный период в жизни нашей страны - год то ли 1990, то ли 1991, точно уже не помню. Это я зачем? Чтобы вы прочувствовали, что никто тогда ещё не знал, что будет. Или вернутся красные, и начнут выжигать калёным железом по спискам, или наступит светлая эра разнузданной демократии и капиталистического изобилия. Надо ещё понимать, что двери на Запад только-только приоткрылись. То есть, выпускать уже начали чаще, но смотрели при этом так, словно выцеливали куда всадить пулю.

  

   Дело было в Брюсселе. Делегация небольшая: шеф - Большой начальник, без него - сами понимаете - никак; два непосредственных разработчика - Попов и Рябов, комсомольский вожак, из неизвестного райкома пристроенный к делегации за какие-то заслуги, агент КГБ замаскированный под личного помощника шефа и переводчик-полиглот Цфасман.

  

   Деловая часть программы была завершена и принимающая сторона устроила прощальную вечеринку. Отдельный зальчик в какой-то таверне, много пива в кружках и мало закуски. Наши, за неимением достаточного количества бельгийских франков, ответили "Столичной", коей было по две бутылки на каждого командированного. Ответили, надо сказать легко, потому что вопреки уверениям "знатоков" ни в одном брюссельском магазинчике её (водку) на валюту менять отказались категорически. Не везти же её обратно, вот и выставили. Хозяин кабака, хотел возразить в духе соцреализма "приносить с собой и распивать...", но дружная команда жизнерадостных коллег его быстро уговорила, выдав ему одну бутылку на память.

  

   Веселье в разгаре. Длинный стол, полумрак, оформление зала в нарочито грубом деревенском стиле. Наших, конечно, в меньшинстве. Хозяев обоего полу - человек двадцать, если не больше. Молодые, энергичные, улыбчивые ребята - никого старше тридцати. Одеты, кто во что горазд. Наши, как на подбор в одинаковых костюмах фабрики "Большевичка" и узких галстуках "селёдка" - чисто преступная группировка на гастролях. Постепенно своей непосредственностью фламандцы и прочие бельгийцы заразили наших жизненным оптимизмом. Ослабли узлы на шеях, расстегнулись пуговицы на пиджаках, а Рябов вовсе повесил свой на спинку стула и резвился в одной белой рубашке с закатанными рукавами. Цфасман, вредитель, работал мало, неохотно отрываясь от рыбного салата, поэтому в ходу был универсальный язык глухонемых и зачатки школьно-институтских программ по иностранным языкам. У секретного куратора нашей делегации из КГБ имелся разговорник с поблёкшим штампом "для служебного пользования", в который он время от времени глубокомысленно заглядывал. Попов тщетно пытался выпросить у него эту книжицу, на что неизменно получал ответ: "Не положено". Исхитрившись заглянуть службисту через плечо, он прочитал первую фразу: "Немцы в деревне есть?" и отстал от него навсегда.

  

   Вскоре, чувствуя себя лишним в компании молодёжи, шеф отбыл в отель. На радостях, Попов с Рябовым, под овацию присутствующих и укоризненный взгляд КГБэшника, тяпнули грамм по двести водки. С этого всё и началось.

  

   В викингах, уж не знаю почему, но большинство из хозяев причисляли себя именно к этой этнической группе, тут же проснулся дух состязательности. Для начала один из них выпил кружку пива, удерживая её исключительно зубами. Из наших повторить этот номер никто не решился. Дальше пошло-поехало. Они спели хором ужасную древнюю боевую песню. Ни мелодии, ни ритма, ни склада, ни лада. Мы ответили Катюшей и Подмосковными вечерами. Громче всех, как ни странно, старался пятидесятилетний лысоватый Цфасман. Принесли ещё пива. Начались соревнования по армреслингу. Наши, конечно, ещё не знали, что это так называется, но сама борьба на руках была не в диковинку. Попов занимавшийся в институте тяжёлой атлетикой отдувался за себя и того парня, я имею ввиду Цфасмана. Комсомольский вожак выбыл из состязаний по уважительной причине - он декламировал безудержно хохотавшей бельгийке сонеты Шекспира в переводе Маршака. Кэгэбист, еле-еле одолев щуплого очкарика, сразу вышел в туалет.

  

   Рябову достался здоровенный волосатый викинг - стопроцентный типаж из Голливуда. Они пыхтели минут десять - викинг был явно сильнее, но Рябов держался на морально-волевых. Постепенно вокруг этой парочки собрались все. Было очевидно, что нашла коса на камень, а на такое посмотреть всегда интересно. С их стороны раздавалось, что-то похожее на "шай-бу, шай-бу", воодушевлявшее местного Рыжего Соню на подвиг. У Рябова же оказалось всего два болельщика: скрипящий зубами от невозможности прийти на помощь Попов и Цфасман, который постоянно коварно и картаво выкрикивал "гузские не здаюца!" Когда у Рябова захрустело плечо, и вопреки оптимистичным прогнозам Цфасмана он был готов капитулировать, соперник неожиданно сдался, опередив его на какие-то доли секунды.

  

   Началось светопреставление. Все орали. Ставший бордовым рыжеволосый гигант стучал себя кулаками в грудь, оправдываясь перед приятелями. Присутствующие девушки кинулись целовать Рябова и, при этом, кричали своему Геркулесу что-то насмешливое. Вернувшийся из сортира кэгэбэшник, мигом сориентировавшись в ситуации, на ухо пообещал Рябову отметить это достижение в докладе и многозначительно подмигнул. Рябов с хрустом расправил плечи, почувствовав себя награждённым грамотой "За усердную работу" или, как её интимно называли "За усрачку". Попов деловито отрывал от него бельгиек, давал щупать свой бицепс и немедленно требовал поцелуйчиков. Девицы улыбались всеми своими белоснежными зубами и щедро мазали его щёки помадой. Трое или четверо хмурых парней втихаря отсчитывали Цфасману радужные купюры. Этот адепт стойкости русского духа успел организовать тотализатор, поставив, естественно, на Рябова. Но делиться с победителем валютой, почему-то не спешил.

  

   И вот, когда все уже почти успокоились, расселись за столом и потянулись к кружкам, раздался свирепый рёв поверженного силача. Вскочив на ноги, он быстро и возбуждённо заговорил, всё более и более горячась. Из-за стола последовали реплики, в стане хозяев возник непонятный спор. Девушки хихикали, а некоторые, закрывая лицо, хитро поглядывая на гостей сквозь растопыренные пальцы. Ничего не понимая, наши ждали, чем закончится выступление оратора, нехорошо предчувствуя очередное состязание. Что это будет? Прыжки в высоту? Кулачный бой? Плевки на дальность?

  

   Вскоре он закончил свою пламенную речь и, под аплодисменты публики, полез на стол. Наши смотрели молча, это была какая-то новая, неизвестная игра. Под его тяжестью основательный дубовый стол заскрипел, головой "викинг" едва не доставал до потолка. Всё-таки здоров был, бродяга. И тут, этот красавчик начинает расстёгивать джинсы. Не хочу даже говорить, какие мысли пронеслись в головах посланцев страны Советов. Детина спускает штаны вместе с трусами до колен и, зажав в кулаке детородный орган, выставляет на всеобщее обозрение свои яйца, что-то победоносно крича при этом. Со всех сторон визг, улюлюканье, топотание ногами, одобрительные выкрики, смех... Женская половина, не стесняясь, внимательно оценивает выставленные экспонаты, оживлённо делясь впечатлениями.

  

   Наши окаменели в тех позах, в которых их застал неожиданный стриптиз, кося глазами на КГБэшника. Даже Цфасман задержал вилку около рта, не решаясь отправить по назначению очередную порцию салата. КГБэшник сквозь зубы, практически чревовещательным способом, сообщил: "Спокойно, товарищи, это провокация", при этом он полез в карман пиджака. Наши подумали, что сейчас он вытащит, как минимум, Маузер и уже рыскали глазами по сторонам прикидывая, что может пригодиться в рукопашной. Комсомолец, покинув иностранку, боком продвигался к двери, видимо, с целью перекрыть врагу путь к отступлению. Но тайный командир только выудил на свет белый носовой платок с вышивкой "не забывай семью, Боря" и стал им томно обмахиваться. Восприняв это, как сигнал отмены "красной тревоги", наши несколько расслабились.

  

   Однако верзила не угомонился. Криво улыбаясь, он не сводил с русских пристального взгляда и что-то вызывающе говорил. При этом он бесцеремонно перебирал пальцами в волосатом кожистом мешочке довольно внушительные причиндалы и всякими другими способами обращал внимание публики к этому месту. Наконец, подав корпусом так, что увесистые мудя тяжело качнулись и звонко шлёпнули его по ляжкам, он замолчал. Но при этом требовательно указал сарделечным пальцем на них, а потом наставил его на притихших гостей.

   - Цфасман, - негромко призвал мобилизованного бойца КГБэшник углом рта. - Что этому уроду от нас надо?

  

   Цфасман едва не подавился, быстро заглотнув с вилки еду, и густо покраснев, язвительно прошипел:

   - Известно что - требует показать в ответ, мол, сравним...

   - Он, что, ненормальный?

   - А хрен их разберёшь! - окрысился переводчик.

   КГБэшник беспомощно оглядел всё вверенное ему подразделение. Комсомольский лидер уже успел вернуться к своим.

   - Какие будут мнения, товарищи? Вот он - разврат капитализма в чистом виде, ни стыда ни совести.

   - А не послать ли их ...? - высказал всеобщий настрой Рябов.

  

   Наши посмотрели на бельгийцев цедящих пиво и терпеливо дожидающихся окончания партсобрания. Потом невольно перевели взгляд на причину конфликтной ситуации, маячившую перед глазами. Самое отвратительное состояло в том, что поганец стоял совершенно раскованно, улыбаясь и не делая ни малейшего поползновения прикрыть срам. Да и остальные, казалось, уже потеряли к нему острый интерес и тихо переговаривались, поглядывая на гостей. Только девица, которой вожак молодёжи декламировал Шекспира, навёрстывая упущенное, посылала новоявленному Аполлону жаркие воздушные поцелуи. Раненный в сердце коварством любительницы поэзии, комсомолец решительно заявил:

  

   - Это политически близоруко - уступить без боя завоевания революции!

   - Хм, - глубокомысленно хмыкнул КГБэшник и посмотрел на Попова.

   - А я что? Я как все! Но за Державу обидно, - и Попов посмотрел на бельгийку, сидящую напротив.

   - Цфасман! - вытащил переводчика из тарелки голос командира. - Ну-ка, чего они сейчас болтают?

  

   Цфасман покрутил носом и доложил:

  

   - В основном над нами потешаются. Вроде, как у "красных" с этим делом совсем плохо: показать нечего, яйца с горошину, да и вообще, дескать, не мужики это. Особенно девки стараются... А этот - Цфасман показал глазами на зачинщика - у них и гигант, и настоящий мужик, и жеребец, и стальные яйца, и чугунные ядра, и ...

   - Да, хватит, поняли уже, - оборвал цветастые эпитеты спавший с лица службист и, покачав головой, хрипло спросил:

   - Кто пойдёт, товарищи?

   - У меня самоотвод, - быстро заявил Цфасман и что-то прошептал на ухо службисту.

   Тот недоверчиво поглядел на переводчика, потряс головой и переключился на других:

   - Попов?

   - Нет, я не смогу.

   - А как же Держава?

   - Могу отстреливаться до последнего патрона, но снимать трусы при иностранцах - увольте. Принуждать не имеете права! Я старший научный сотрудник, у меня жена и ребёнок...

   - Ясно, сдрейфил, - не скули. Рябов - ты?

   Покрасневший Рябов опустил глаза. Поначалу он хотел вслед за Поповым категорически отказаться, но сомнения разъедали его душу. А, что, если его отказ буде расценён, как трусость и паникёрство? Или того хуже - подрыв авторитета страны? "Что же это вы, товарищ учёный? - слышались ему вкрадчивые голоса мужчин с холодными серыми глазами. - Так-то вы ратуете за престиж Отечества. Дулю супостатам показать не смогли, смалодушничали. Эх, вы... а мы вам хотели грамотку "За усердный труд"... Где же труд? Где же усердие?"

   - Я... готов. Если Родина требует... я пойду. И покажу! - Рябов патетически возвысил голос и посмотрел на отца-командира взглядом самоубийцы. - Только предупреждаю сразу: данные у меня весьма средние, не то, что у этого... Долдона.

   - Ах ты, чёрт тебя дери, - досадливо хлопнул себя ладонью по колену организатор ассиметричного ответа. - Что же ты так, Рябов? Родина-мать тебя растила-кормила и всё не впрок? Что за пораженческие настроения?!

   - Мне придётся, - вдруг серьёзно сказал комсомолец.

   Вся делегация с невыразимым теплом и надеждой посмотрела на вожака подрастающей смены.

   - Уверен в себе, сынок? - спросил с надрывом в голосе комитетчик.

   - Да. Только у меня это... шары-то обыкновенные, зато сам снаряд подходящего калибра. От деда, по наследству достался, - с гордостью сообщил комсомолец.

   - Так это и хорошо! Пойди-ка, парень оглоушь этих, - загалдели обрадованные соотечественники. - Снаряд, брат, это важнее! Шарики, что? Катаются себе в мешочке, свою работу делают и ладно. Тьфу, на них! А снаряд - это то, что надо. Давай, бронебойным... упреждение десять, угол сорок пять градусов..!

  

   Только Цфасман, как-то странно хрюкнул в тарелку, сделал попытку что-то сказать, но на него замахали руками: - Жуй себе, белобилетник - давай, не ущемляй порыва.

  

   На стол герой безымянного края не полез. Встал в сторонке и завозился с пуговицами на брюках.

   Истомлённые ожиданием иностранные коллеги сгрудились вокруг копающегося с одеждой комсомольца. Послышались подбадривающие его крики. Любительница сонетов снова переменила своё решение и, растолкав локтями зрителей, прорвалась в первый ряд.

  

   "В сущности, они не вредные ребята, - подумал Рябов. - И воспринимают это куда легче нашего. Зря служивый так воспринял эту игру... это же просто хохма, а не соревнование двух систем".

  

   - Раз, два... три! - скомандовал секретный агент.

  

   Дальнейшее произошло настолько быстро и сумбурно, что показания участников впоследствии существенно разошлись. Приходится передавать только доподлинно зафиксированные факты.

  

   То, что выпрыгнуло на свет одновременно с падением на пол брюк и малиновых трусов свободного кроя, оказалось не просто "снарядом", а каким-то более серьёзным видом вооружения. Даже у видавшего виды комитетчика отпала челюсть. Гипертрофированный орган превосходил всякое воображение, вызывая законную гордость за отечественного производителя.

   На бельгийцев же сия мощь произвела странное воздействие. Весёлые лица сделались испуганными, раздались сдавленные восклицания, кто-то упал в обморок, и вся команда хозяев ринулась гурьбой к двери, опрокидывая стулья и роняя на пол посуду. Подтягивая джинсы, прямо по столу улепётывал и зачинщик конфликта. На поле боя осталось лишь несколько парализованных бельгийских блондинок закрывших лицо руками и замерших в позе покорности.

  

   - Ни хрена себе, как их разобрало! - воскликнул потрясённый КГБэшник. - Вдребезги! Молодец, комсомол, одевай штаны.

   - Да-да, тут без шансов. Дохихикались, паразиты... - вторили ему радостно Рябов с Поповым.

  

   Цфасман, до сей поры лишённый права голоса, в наступившей тишине отчётливо произнёс:

   - Абзац! Отъездились, - и тоскливо обвёл глазами застольное изобилие.

   - Чего ты там фурлычишь, дефективный?! - прикрикнул на него комитетчик, но в голосе проступила неуверенность.

   - Ищи себе работу теперь на свежем воздухе. Накомандовался, патриот... - съязвил переводчик и нервно хихикнул.

   - Да, что случилось-то, говори толком, - обеспокоенно спросил приведший себя в порядок "гвоздь программы". - Они же сами просили показать.

   - Показать что? Болваны! Яйца - можно, здесь это пгизнак мужественности, вот - он ткнул в Попова - как его бицепсы, как усы, как волосы на глуди, как... нога согок пятого газмера! А сам олган - это погногафия и междунагодный скандал, - закончил он успокаиваясь. - Всё. Показали.

  

   На молодёжного лидера было больно смотреть. Бывший командир кусал губы и утирал лоб измочаленным носовым платком. Рябов прощался с грамотой. Попов задумчиво ощупывал свои бицепсы.

  

   Робко заглянули в дверь первые смельчаки. Три бельгийки оказавшиеся в плену у российских извращенцев собрались стайкой в углу и там настороженно перешёптывались.

  

   - Выручай, отец, - тихо и безнадёжно попросил бывший секретный агент.

   - Чего уж там, - прогнусил под нос Цфасман. - Сделаю что смогу, охота из-за вас невыездным стать...

  

   И он заработал, куда там Смоктуновскому в роли Гамлета. Наш переводчик летал Карлсоном из конца в конец залы, что-то экспрессивно говорил на разных языках, размахивал руками, убеждал, взывал, объяснял, смеялся и плакал. Относительный мир был восстановлен. Выпили за понимание. За просвещение и науку. Затем за дружбу народов. Послышались первые смешки. Потом пошли тосты за дам, за мужчин, за любовь.

  

   - А где наш герой? - не найдя комсомольца под руками воскликнул воспрянувший духом агент.

   Цфасман тихо хрюкнул и блудливо отвёл взгляд в сторону.

   КГБэшник обвёл зал глазами, вычислил отсутствие любительницы сонетов, тренированным мозгом разведчика произвёл сложные умозаключения и одобрительно кивнул.

  

7

Иванце Ж. Рыжик в горошек   4k   "Рассказ" Эротика

  Рыжик в горошек

  

  Эту смешную, вечно голодную девчонку я возненавидел с первого взгляда. Ну, да, ленинградка, ну да, эвакуированная, а гонору-то, гонору. Другую за косы дернешь - шипит или хихикает. А эта - только головой дернет да плечами пожмет. И ходит как-то, с вызовом, что ли.

  За множественные крапинки-веснушки на лице, что ещё ярче расцветали на солнце, Лёлю прозвали Рыжиком. Худющая, нелепая в чужих поношенных платьях, какая-то безлико-серая, скучная, девчонка жила вместе с мамой на уплотнении в одном из соседних бараков и все время ревела - Ленинград переживал блокаду...

  Все бы ничего - пусть себе ревет и фыркает, да родители Сашки Козлова наказали ему девчонку эту всячески оберегать и другим в обиду не давать, а как я друга подведу? Вот и таскали Лёльку - рыжуху повсюду за собой.

  

  ***

  В тот день после сильного дождя, что лил всю ночь, во дворе образовалась огромная грязная лужа - любимое место для мальчишеских забав. Посвистывая, я разглядывал круги от брошенного в воду камня, и тут из подъезда вышла Лёлька. Рот у меня непроизвольно открылся и я понял, что земля, и правда, вращается. Нет, нет, не просто вращается, а кружится быстро-быстро. И небо не просто синее, а всё в горохах.

  Лёлька плыла. Воздушная, пышная юбка голубого, усыпанного белыми горошинками, крепдешинового платья колыхалась при каждом движении, чуть приоткрывая гладкие колени, и каждый Лёлькин шаг бил молотками где-то у меня в висках. Я пытался, но не мог отвести взгляд от двух малюсеньких бугорочков на груди, к которым почему-то хотелось прижаться и долго-долго стоять, ощущать их, не двигаясь и затаив дыхание. Мои глаза бешено вращались: то скользили стыдливо по кокетливым бугоркам, то опускались на окрепшие, покрытые легким пушком, ноги в старых, не раз чиненых ботинках. Не знаю, почему, но вся она, Лелька, была словно ненастоящая, а у меня от желудка до пяток волнами перекатывались то жар, то холод, стекаясь куда-то к паху.

  Лёлька подошла к луже и задумчиво остановилась. Хотелось броситься к ней, помочь... От такой дурной мысли - кошмар просто - аж плохо стало. До сих пор женский род мне только нотации читал в лице мамы и взрослых соседок да языки показывал в лицах всех остальных, за что последние и получали легкие тумаки и мое презрение. И я решил остаться наблюдателем - пусть сама выбирается.

  Лёлька тряхнула косами и смело шагнула вперед: шаг, другой, третий - осторожно чуть-чуть приподняла юбку, чтобы не забрызгать подол, и тут меня какая-то пружина изнутри толкнула, я бросился в лужу, туда, к Лельке...

  И вдруг опомнился: засмеют же, задразнят "тили-тили-тесто"! Ну и промчался, грубо топая, гигантскими прыжками мимо растерянной девчонки, окатив с головы до ног ржавой водой, и остановился уже у подъезда, отдышался, повернулся - глянуть. Лёлька стояла в луже, грязные пятна залепили часть ярких рыжинок на лице и несколько белых горошков на синем крепдешине. Подол юбки словно замер в удивлении, опущенные руки обиженно повисли вдоль бедер. А глаза Лельки смотрели прямо в мои, спрашивая:

  - За что?

  - Я не хотел, - молча ответил я.

  - Эх, ты, - укоризненно сказали Лелькины глаза. Девчонка развернулась и, уже не осторожничая, широкими шагами двинулась дальше по луже, вот вода перекатилась поверх ботинок, Лелька напряглась и прыгнула. Взметнулась вверх пышная юбка, мелькнули белые трусики, ноги поскользнулись, Лелька попыталась удержаться, но начала падать. Пружина вытолкнула меня из столбняка, я успел подскочить к девчонке, протянуть руку, но уже было поздно, и мы оба рухнули в лужу. Я сидел, обалдевший от Лёлькиной близости, а та, размазывая слезы и грязь по щекам, молча смотрела, как намокает и темнеет нарядное платье.

  - Вот ведь надо же, - сказали мне Лёлькины глаза.

  - Да вот же, - ответил я молча, виновато улыбаясь.

  - Ничего, переживем, - сказала вслух Лёлька, тоже улыбаясь.

  - Ага, здоровски мы искупались, - засиял я всеми зубами.

  - Да уж, стирка неминуема, - рассмеялась она.

  А шикарно мы смотрелись: два смеющихся дурака в грязной луже посреди двора...

  

  ***

  Лёлечка... Ленинградка. Рыжик в горошек. Как я любил тебя - смешную, в мокром крепдешиновом платье и грубых зашитых ботинках... И сейчас, закрыв глаза, вижу ту самую лужу и сидящих в ней парня с девчонкой, и жаркая ледяная волна снова захватывает меня.

8

Аникеева А. Кортекс   6k   "Рассказ" Эротика

- Прочитала книгу. Ну, вообще нет, только начала читать сегодня, половину проглотила залпом, это что-то, просто потрясающе. Ммм, автор айтишник, но занялся нейробиологией, потому что считает, что в ней ключ к созданию искусственного интеллекта. Он прав, ёлки-палки, как он прав, удивительно прав, тебе надо прочитать обязательно. Я дам тебе книгу, скину по электронке.

- Угу.

- Как суп?

- Очень вкусно.

- Ну вот. Там просто великолепно, знаешь, в чём идея? Знаешь, как? Вот ты думаешь, зрение и слух получают разную информацию, разного типа, да? Нифига! Это всё набор сигналов, что глубина и текстура, что высота и тональность - одно и то же, просто последовательности нейронных возбуждений, кортекс не видит разницы между цветом и температурой, между текстурой и громкостью, он их обрабатывает по одному и тому же алгоритму одним и тем же типом клеток. Ты понимаешь? Ты видишь, как это гениально?? Я когда прочла, у меня внутри всё замерло. Потрясающая мысль!

- Будешь чай?

- Да, давай. А ещё вот что. Мы все думаем, что мозг - это такой компьютер, просто очень большой мощности, быстро вычисляет и всё такое, да? Вот скажи, мозг - это компьютер, да?

- Да.

- Нет! Там доказывается. На деле всё круче в сто, двести мильярдов раз! А какие примеры, ты почитай, например, про дверь... Нет, лучше про мяч. Чтобы поймать мяч механическим манипулятором, нужно прописать кучу уравнений для траектории мяча, так? Куда он прилетит. Ну, допустим. Потом прописать ещё две таких кучи для манипулятора - где сейчас его шарниры, куда нужно их переместить, под каким углом и т.д. Так? Вот, пока даже суперсовременные компы будут это просчитывать, мяч уже упадёт, сгниёт и травой зарастёт. А человек ловит мяч, хотя нейрон - следи за мыслью - нейрон может послать всего 200 сигналов в секунду, в тысячи раз меньше, чем транзистор. В ты-ся-чи, ты понимаешь? Видишь? Как тогда человек может поймать дурацкий мяч?

- Ну и как?

- А так, что он уже его ловил когда-то, и не раз, и у него есть паттерн в мозгу, последовательность, инвариантное представление о ловле инвариантного мяча - футбольного, баскетбольного или в цветочек, любого, блин, как же это всё гениально, я не могу так рассказать, прочитай книгу. Там перевод кривой, но не суть. В мозгу совсем другой алгоритм. Он не вычисляет, он делает предсказания о том, что услышат-увидят-почувствуют рецепторы в следующий момент, и сравнивает их с реальностью. Модель "память-предсказание", работа кортекса.

- Чего?

- Кортекс, кора головного мозга, с латыни. У человека развита сильнее, чем у прочих приматов. Или вот ещё, вот например, ты сейчас гладишь мою ногу.

- Мм.

- Скажи, как ты понимаешь, что это нога, что это именно моя нога, хотя тут полутемно и она в чулке, и ты её никогда раньше в таком конкретном виде не наблюдал? Как?

- Ну, это же ты, и нога твоя. И духи твои, и волосы...

- Нет, ну а что такое "я", как определить "меня", если всё, что получает твой кортекс - набор точек с сетчатки, который три раза в секунду полностью меняется. Глаз постоянно скачет, это называется саккада. Так откуда вместо точек берусь "я" и "моя нога" и "моя кожа"?

- Потому что это ты. Тёплая. Гладкая...

- Ну да. Знаешь, в чём секрет? В иерархии областей кортекса! Они как офис - младшие менеджеры получают информационное сырьё, систематизируют, сводят в последовательности, передают выше, там их сводят в более крупные последовательности, сравнивают с уже имеющимися в памяти, передают ещё выше и так далее, понимаешь? Кортекс не воспринимает картинку, он воспринимает в виде сигналов составные части - точку, линию, движение, запах, температуру - и если подобный набор мелких-мелких частей уже хранится в памяти, от он выдаёт имя - вот оно, это Настя, это она, хотя ты никогда раньше и не видел её в таком свете, под таким углом и в таком халатике. Здорово, правда? Именно этого не умеют машины, и именно поэтому сегодняшний искусственный интеллект с интеллектом истинным ничего общего не имеет.

- А знаешь основное, в чём машины отличаются от людей? Они не умеют чувствовать. У них нет души.

Ооо... ... вот так выдал, Америку, блин, открыл. Я рассказываю про кортекс, про эти волшебные, концептуально новые вещи, которые переворачивают мир, а он мне - "У машины нет души". Обалдеть как оригинально. Холодным душем в темечко, раздражает и разочаровывает.

- У них нет эмоций. Они не могут любить.

- Ну да, это понятно, но я вообще-то про кортекс, он отвечает за интеллект. Эмоции - это к более древним частям мозга. Но ты понял, как это всё гениально? Общий алгоритм, гибкий, фантастически широкий в применении, модель "память-предсказание" вместо вычислений. Это потрясающая книга, я тебе скину. Я когда такое читаю, у меня дух захватывает, как от огромного гудящего водопада, когда я понимаю, что кто-то положил свою жизнь и много-много чужих, чтобы дойти до таких идей, познать мир, себя, сущности, и соединить это всё в стройную систему и донести другим людям. Это такое удивительное, сладкое, до замирания прекрасное чувство!

Выдохнула.

Ну, про что ещё рассказать, про Китайскую Комнату Серла? Про шесть кортикальных слоёв? Про автоассоциативность? Про великую загадку инвариантности?

- Слушай, пойдём спать, я что-то устала...

- Конечно, ты устала, ещё бы. Да оставь, я вымою посуду...



...С утра спокойно. На подоконнике сквозь прозолоченную солнцем шторку - нежно-голубое небо, бледно-зелёные листики с кремовым пятнышком - чайная роза расцвела. Тихо, очень тихо, только бумажка шелестнула у подушки.

"Просыпайся, солнышко. Милый мой, нежный котёночек. Целую тебя в самую эрогенную твою зону. В кортекс."

9

Пантелеева И.Ю. Дура, блин!   3k   Оценка:9.00*7   "Рассказ" Юмор

  Танька влюбилась в десятиклассника по фамилии Гамаюн. Это было - спасайся, кто может! Девятый Б стоял на ушах и вываливал в коридор на переменках, чтобы поржать над горестным Танькиным видом, когда гордый Гамаюн, весь ошлифованный взглядами, проходил мимо Таньки курить в туалет. Ну, как бы, Гамаюн был не в курсе дела, что Танька в него втюрилась.

  Правда вид у Таньки был горестный буквально, может, дня два от силы. На третий день она, в меру своего неуемного и буйного характера, стала приставать к Гамаюну, и так, и сяк, обращая на себя его внимание.

  - Игорь, - остановила как-то раз Танька Гамаюна на переменке, - я тебе письмо тут написала. Всю ночь сидела. Вот, почитай.

  - Давай, чего там, - Гамаюн небрежно взял плотный конвертик из Танькиных рук и стал распечатывать его. Вдруг в конверте что-то защелкало, завибрировало, и на пол из взмокших от ужаса Игоревых рук, вывалилась идиотская конструкция из дамской шпильки, натянутой резинки и большой черной блестящей пуговицы. Все это дело Танька самостоятельно соорудила еще до урока, накрутив плотнее пуговицу на резинку и упаковав в конверт, чтобы при вскрытии конверта пуговица начала вращаться и трещать о бумагу.

  - Дура, блин! - припечатал Гамаюн под всеобщий взрыв хохота.

  - Да ладно, блин! Че ты паришься, Игорь! Я же пошутила, - промяукала Танька, подыхая от смеха.

  

  - Мам, ну че у меня прыщи за такие! - выла Танька в ванной поутру.

  - А ты их зеленочкой, Тань, - участливо посоветовал Олежка-первоклассник, - у меня, когда ветрянка была, такие ж были. Потом прошло все.

  - Мам, скажи ему! Отвали, чмошник! - орала Танька, - ветеринар фигов!

  - Ну, хватит ссориться, в школу опоздаете, - говорила мама, подкрашивая губы перед зеркалом, - Тань, у меня в твоем возрасте тоже были прыщи, однако мне это не мешало быть отличницей, и отец твой как раз в девятом в меня влюбился, помнится.

  - Мам, а папа твои прыщи видел? - спросил Олежка, натягивая ранец.

  - Ага, папа их зеленочкой мазал с утра до вечера, чтоб на маму другие мальчишки не смотрели, - зло шипела Танька, - мам, я твои лодочки надену, можно?

  - Надень, Тань! Вся в прыщах и в лодочках, - сказал отец, складывая утреннюю газету.

  

  - Гляди, Гам, твоя идет, - подтолкнул Игоря Виталик - сосед по парте.

  - Ща в лоб!

  - Да, ладно, вся школа знает.

  Танька подошла ближе и вдруг, поскользнувшись на паркетном полу прямо перед Игорем, влетела в его объятья, выронив портфель.

  - Дура, блин! - выдохнул Игорь, на секунду прижавшись к Таньке всем телом.

  - Сам дурак! Идиот! - заорала Танька, с силой оттолкнула Игоря и понеслась в класс, выхватив из рук ошалевшего Виталика портфель.

  

  На следующий год, первого сентября, Игорь пришел в школу. Сами ноги привели к восьми утра.

  "Чего приперся?" - подумал он.

  Танька - длинноногая, с красиво очерченной высокой девичьей грудью, совсем другая Танька - стояла с девчонками и что-то весело им говорила, задорно встряхивая челкой.

  - Тань, смотри, твой пришел, - сказала Малинина Оля, увидев Игоря.

  Танька обернулась, равнодушно пошарила глазами в пестрой толпе, и, никого не нашарив, спросила:

  - Кто мой-то, Оль? Папа, что ли?

  - Да, не папа, Игорь твой!

  - Какой Игорь?

  - Дура, блин! - сплюнул Игорь за ее спиной и, круто развернувшись, пошел к метро.

10

Калугина Л. О футболе - ни слова   7k   Оценка:8.12*11   "Рассказ" Проза

  

  

Весна приходит и уходит, футбола хочется всегда...

Александр Голиков,

реплика в "Шизариуме" Марии Ермаковой

  

  

  

  Всё началось в феврале. У Ланы тогда случился перекрёсток. Это когда пора выбирать новый путь. За плечами осталось четырнадцать лет любви, два года кровавой и безуспешной борьбы с молодыми нахальными соперницами за сердце и тело любимого и... безоговорочная капитуляция. Контрольно-следовая полоса выжженной земли тянулась почти через всю зиму. Уже после того как он пришёл, напоролся на ледяное "нет", и дверь закрылась перед ним навсегда...

   Всё позади. К первым лучам солнца, предвещающим весну, Лана встрепенулась, зажмурилась и... разместила свою анкету на сайте знакомств. Всё честно, без утайки и обмана, и фотографии свои, не чужие. Сорок пять - опасный возраст. Время последнего шанса, когда сносит башню от осознания того, что другого - не будет.

   Юных любителей зрелой клубнички, женатиков и альфонсов отметала сразу. Писали много, но всё как-то по шаблону, ничего настоящего. Через неделю появился Сергей. На десять лет старше, вдовец, аудитор на покое. Восстанавливается после инсульта, но уже вполне мобильный и чувствует себя бодрым. Интеллектуал, интересный собеседник, мастер комплиментов и тонкой лести. Лана таяла. Всматривалась в фотографию: ничего особенного, лысоват немного, и взгляд чуть испуганный, но вполне симпатичный.

   Довольно быстро Лана вычислила, что она такая у Сергея не одна. Неприятно кольнуло... Захотелось зацепить покрепче.

   Почти сразу выяснилось, что Сергей - футбольный болельщик. И не просто болельщик: в юности он сам несколько лет играл в заводской команде, был опорным полузащитником. Увлечение беготнёй по полю за мячом в компании злых, крепко матерящихся, исподтишка больно лупящих по ногам, потных мужиков в грязных от падений майках и трусах, осталось в прошлом. Но романтическая юношеская страсть превратилась в цепкую привязанность: Сергей смотрел весь футбол, который показывали по телевидению, спутниковым и кабельным спортивным каналам.

   Лана никогда не была чеховской душечкой в полном смысле слова, но полагала, что разделять увлечения своего мужчины и уметь заинтересованно поддержать с ним разговор об этом - святое право и обязанность каждой мудрой женщины. Потому к чемпионату мира она уже уверенно ориентировалась в названиях клубных команд, составах сборных, знала кое-что о сильных и слабых сторонах ведущих футболистов, их специальностях, миграциях легионеров, тренеров и других фишках. А когда чемпионат мира стартовал, Лана добросовестно смотрела все матчи с карандашом и блокнотом, делая для памяти необходимые пометки, и с блеском их использовала в разговорах, постепенно обретая собственное мнение об увиденном. Она и сама не на шутку увлеклась, стала получать истинное удовольствие от зрелища. Футболисты - красивые и сильные мужчины, как оказалось, обладали неповторимой харизмой и притягательностью для женского взгляда.

   Сергей пребывал в полном восторге и уделял Лане всё больше внимания: ему стало с ней по-настоящему интересно. Здоровое чувство юмора обоих и умение его применить в нужный момент добавляли шарма их ежедневным многочасовым беседам в чате.

   Когда майское солнце не на шутку разбушевалось, и кровь забурлила с юной силой, Лана совершила дерзкий поступок: спонтанно, по наитию она описала Сергею весьма пикантную сцену с их участием. Реакция превзошла все ожидания: нижняя чакра оказалась самым его слабым и податливым местом. И переписка потекла в новом русле. В служебной машине по пути на работу Лана придумывала очередной сюжет, от которого сладко тянуло внизу живота. Заходила в кабинет, включала компьютер и...

   Сергей довольно быстро перестал удовлетворяться ролью читателя, и сам стал писать в ответ короткие зарисовки. Его талант рассказчика ничуть не уступал способностям Ланы, и сцены становились всё откровеннее, разнузданнее, описания всё подробнее, и вещи всё более назывались своими именами. Теперь башню сносило у обоих. К чату постепенно присоединились разговоры по телефону. Правда, в них всё было благопристойно и... Вот за это самое "и" Лана впервые запнулась...

   Сергей не проявлял инициативы, не предпринимал никаких попыток перевести виртуальные отношения в реал. Он чего-то боялся. Может быть, недостаточно окреп после инсульта и подсознательно опасался рецидива. Лана ждала терпеливо, не сбавляя накала в своих рассказах. Разговоры о футболе перемежались с эротическими фантазиями, создавая жгучий, острый, жалящий микс из спортивных страстей и почти животного влечения друг к другу. Это было потрясающе! Но...

   Долго держать накал на верхнем пике невозможно. Чемпионат мира закончился, приближалась осень, а всё оставалось как прежде: Сергей ни словом, ни намёком не проявлял желания встретиться. Хотя жили они всего в нескольких остановках друг от друга... И Лана загрустила. Вдруг она поняла, что у них совсем разные цели. Ей нужны настоящая семья и человек, с которым захочется вместе состариться. А Сергея всё устраивает и так: игра страстей на безопасном расстоянии.

   Когда Лана в очередной раз сидела за компьютером, предаваясь печали, ей пришло сообщение от другого мужчины. Оно начиналось словами: "Почему вы одна?" И Лана, совершенно неожиданно для себя, в нескольких фразах рассказала незнакомцу всё. Он оказался чутким, понимающим и... решительным. После двух марафонских телефонных разговоров захотел её увидеть. Пришёл и остался... Через пару дней они оба удалили свои анкеты с сайта знакомств: им это больше не было нужно. Жить вместе начали сразу, а через короткое время поженились...

   Лана уволилась и в полной мере наслаждалась своим новым статусом "молодой жены", переживая в реальности все прелести первых бесконечно прекрасных медовых недель. Совсем не таких, как в её коротких рассказах, но совершенно восхитительных...

   Через пару месяцев ей позвонили с работы и сказали, что приходил незнакомый мужчина, искал Лану. Представился Сергеем. Заметно расстроился, узнав, что её нет...

   Что тут скажешь? Иногда нерешительность и глупые, иррациональные внутренние запреты способны сыграть с нами злую шутку. Опоздав на два месяца, можно опоздать навсегда... Впрочем, Лана ни о чём не жалеет.

   Её муж не любит футбол. Потому в их доме о футболе - ни слова.

  

  

  

   Алтай, 3 апреля 2013 г.

  

  

11

Мудрая Т.А. Храфн и Серый Мышехвост   9k   "Рассказ" Проза, Фэнтези, Пародии

  

ХРАФН И СЕРЫЙ МЫШЕХВОСТ

  

   Храфн, сын Ньяля по прозвищу Кислый, всегда хотел стать хорошим охотником за грибами. Однако для этого необходимо приручить и натаскать дикого кабана или, по крайней мере, кабаниху - самки много поменьше ростом и не так злы, а чутьё у них даже лучше. У человека не такой нюх, чтобы выискивать "лысые колпаки" среди густой травы, а копыт, чтобы выбивать добычу из-под снега, нет и вовсе.

   Своего Храфн добился воровски: в канун беззвёздной ночи Йоль, самой длинной и страшной в году, когда нараспашку открывается преисподняя и даже храбрые воины сидят у очага, рассказывая друг другу всякие будоражащие сердце и плоть истории, сманил из хлева лучшую добытчицу Ингмара, сына Бьярни, по кличке Огги Золотая Щетинка. Отти была так яростна и одновременно так падка на "грибы веселья", что приходилось во время охоты держать зверюгу на коротком поводке и цеплять нарыльник. Не иначе Храфн подсунул свинке толику любимого лакомства, думал Ингмар, суетливо поспешая вдогон. Этим вечером выпал обильный снег, и следы шести конечностей - четырех копыт и пары ног в растоптанных сапогах - были видны вполне отчётливо.

   Со злости Ингмар не захватил с собой ничего, кроме кнута с петлей на конце, которым полагалось заарканивать найденные грибы и между делом приводить в чувство зарвавшуюся скотину. Доли в добыче кабанихе не полагалось: малая горсточка тянула на такую же горсть серебра. К тому же "трип" - это иноземное словечко означало неземное блаженство от принятия грибной дозы - расслаблял человека, внушая ему чистую братскую любовь ко всему, что движется, и начисто лишал кабана боевой ярости, а его самку - детородной силы.

   Этим кнутом Храфн в досаде похлопывал себя по сапогам: привычка, из-за которой он получил в народе неблагозвучное название "Серый Мышехвост", хотя причём тут мышь или хотя бы крыса, никто не мог ему объяснить.

   Следы по временам прерывались. "На руках, что ли, он волочит тушку, - думал Ингмар. - Откуда у этого слабака силы взялись".

   Произнесённые слова напомнили ему сразу о потере и похитителе. Для кабанихи Огги казалась самую чуточку мягка и пышна, шерсть на загривке была необычно светлой, почти седой, а умные глазки смотрели на хозяина с небывалой для свиньи кротостью. Её тать был тощ и высок, отчего воинское прозвище Храфна звучало как "Оглобля".

   След вёл в горы, глухие в это время года, и кончался у пещеры самого мрачного вида. На входе горел костёр, что своим пыланием разгонял мрак, текущий из зева. Первое, что заметил Ингмар, были глубокие насечки на чёрном базальте краёв. "Это он плеть свою испытывал, что ли, - мельком подумал о Храфне. - Размусолит ещё, чего доброго". Охотничье орудие, в которое были вплетены жилки небесного булата, досталось тому от отца и было отменным: Ингмар имел на него свои виды.

   Лишь со второго взгляда он заметил женщину, что неподвижно сидела у огня в чём-то вроде низкого кресла на колёсах. "Глаза отвела, что ли", - подумал с досадой.

   А потом спросил:

   - Где Храфн, тётка? В пещере с добычей спрятался?

   - Тоже мне тётка, - ответил звучный голос. - Фирзули моё имя, учти это. В грот мой заползли, куда им ещё себя деть.

   Женщина являла собой диковинное зрелище, оттого Ингмар, как ни бился, никак не мог решить, хороша она собой или уродлива. Кожа была цвета смолы, добытой из ямы углежога, и на этом фоне вовсю сверкали белые зубы, заточенные на манер кинжала. Нос расплющен, словно от удара кулака, тёмные волнистые кудри увенчаны плотно закрученным атласным полотенцем. Роскошная жёлтая шуба с откинутым капюшоном была испещрена чёрными пятнами - из-за этого Ингмар поначалу не заметил, что рядом с меховым подолом восседают две крупные долговязые кошки того же окраса. На стоящих торчком ушах - кисточки, на строгих мордах ремни, на стройных меховых телах - тоже.

   - Упряжные, - с приятным хихиканьем сказала женщина. - Твоя поисковая свинка тоже внутри, так что поторопись, храбрец, пока кто-нибудь из вас троих не потерял девства.

   Он стиснул в кулаке рукоять хлыста и крадучись проник в пещёру. Едкий и какой-то необычный запах окутал его с порога вместе с полутьмой - теперь Ингмар видел, что стены чуть светятся зеленоватым.

   Огги лежала неподалёку от входа на брюхе и была привязана к крюку, что торчал из стены, - приманка, подумалось ему. От этой её позы и из-за верёвки, что впилась в шею, формы свиньи показались ему соблазнительными до невероятия. При виде владельца кабаниха сочно хрюкнула, шевельнув крутыми боками, и добродушно помахала куцым крендельком.

   "Что-то в ней не так, - в смятении подумал Ингмар. - Она же должна быть зла или перепугана, а тут такое спокойствие. Как его... автаркия. Никак эта сволочь Храфн её грибами обкормил".

   - Детка, где он? - спросил Мышехвост, не надеясь ни на ответ, ни на понимание.

   - Хррафн в уххронке, - внезапно донеслось до него. - Хррибы перепрятывает.

   - Да ты никак помогала ему, стерва? - тут же взъярился он. И только вытащил из-за пояса хлыст, как явился тот, кого упомянули.

   В руках он имел порожний мешок, за голенищем - оружие. Долговязый и сутулый, каким Ингмар его знал, но ещё более унылый и осунувшийся. В глазах прыгали диковатые искры.

   - Ты чего - сам этой пакости нажрался? - гневно спросил Ингмар. - Типа сто грамм для храбрости? Это ведь беззаконие - потреблять то, чем торгуешь.

   - Тут по всем стенкам их сплошняк, - звучно икнув, объяснил Храфн. - Вроде гнилушек, но куда лучше. Давай-ка лучше дёру отсюда, Хвостик, а то я тебя своей оглоблей прям по ушам огрею.

   Свинья протестующе взвизгнула, и снова в обертонах послышалось человечье.

   - Я уйду. Я и правда уйду - но с твоим трупом! - вспылил Ингмар. Серый Мышехвост - ладно, Мышехвост - вроде как даже интимное повышение в ранге, но Хвостиком его никто пока не называл.

   - Ну нет, - ответил его противник. - Победитель останется в гроте... этой, как её. Тьфу, она же называла имя. Эрзули, ага. Вроде нашей Фрейи, только покруче. Говорит, прямым ходом из Винланда, куда её продали в рабство, да обломилось им всем. Смачная бабёнка, а? И по виду головёшка, и под юбкой уголёк... тьфу, огонёк. Говорит, моя Огги ей ещё больше меня по вкусу пришлась.

   - Твоя? Да пошёл ты к Хёль, - ругнулся Мышехвост.

   Дальше ничего не помнили уже оба - пряный дух Венерина грота ударил в голову, протестующий свинский визг заложил уши, хлопанье бичей резало как ножом и сшибало с копыт. Оба сцепились в клубок, точно репьи, и покатились по устилающей пол щебёнке в направлении к устью. Краем глаза заметили, что кабаниха сорвалась с привязи и побежала вглубь - соблазнительный круп и нежно прорисованные ляжки казались во мраке скопищем полных лун. Но им было всё равно...

   Очнулись на свежем воздухе. Рассветало. Оба орудия убийства, поникшие, смирно лежали рядом с юбкой Фирзули, расшитой понизу вудуистскими символами. Что-то до крайности жёсткое и тесное - упряжные ремни? - врезалось в одежду. Нет. В толстую щетинистую шкуру.

   - Хрр, Мышехвост, ты же в кабана обратился. Бокастого такого, - ошарашенно выдохнул Храфн.

   - А ты в такого поджаристого, хгрр. Поджарого и к тому же вислохвостого. Тьфу!

   Оба оскалились друг на друга, ещё больше натянув сбрую, и зарычали сквозь саженные клыки.

   - Ну-ка, смирно! - скомандовала Фирзули, поддавая в бок Окороку Отти внесезонным тапком на высокой резной подошве, а Доходяге Дотти - огрызком измочаленного ремня. - Надоело мне, драчуны, на леопардах кататься, достало - на рысях, теперь свинками всласть накушаюсь. Типа вы меня днём повозите, а ночью я сама на вас поезжу. Ибо благословенно ложе, что принимает в себя Эрзули, и короток век мужа, с кем богиня творит то же самое. И только попробуйте пожаловаться на меня в Гринпис, хряки безмозглые: мигом кое-что к плети приморожу!

   Свинская шея поворачивается туго - вернее, совсем никак. Однако на прощанье оба парнокопытных скакуна увидели-таки позади себя ослепительное зрелище.

   Леопарды возвышались по обеим сторонам входа в пещеру, как обрамление герба, и, обхватив их за шею, смеялась вослед резво тронувшемуся экипажу богини пышнотелая, розовощёкая красотка с белокурой, чистого льна косой до самых пят.

  

  

© Мудрая Татьяна Алексеевна

12

Frost V. Игры со льдом и шампанским   5k   Оценка:10.00*8   "Рассказ" Эротика

  Черно-белое кино.

  Игры со льдом и шампанским.

  

  "Зачем они приходят снова и снова? Одни и те же лица. Одни и те же клиенты. И просят исполнить один и тот же фокус.

  Я выгляжу точно так же, как жены этих успешных и богатых. Идеальная прическа, идеальный макияж, идеальная одежда, идеальная улыбка. Идеальная кукла. Почему они не ищут другого? А снова и снова приходят поиграть со мной?"

  Звонок в дверь заставляет надеть дежурную улыбку, но такую искреннюю, что в ее наигранности усомнится сама Сара Бернар. Открывается дверь, впуская вечерний аромат цветущего сада и приторно желанно гостя с бутылкой шампанского.

  "Ты не забыл!" - Восхищается девушка, принимая подарок из рук красавчика.

  "Они никогда не забывают и никогда не дают забыть. Когда-то игра нравилась. А сегодня приелась. Это старость?"

  Девушка в кухонном переднике легко дотрагивается губами до щетины.

  "И это не забыл".

  Разворачивается, чтобы уходя, услышать сдавленный стон и судорожный вздох: под клетчатым передником лишь пояс для чулок и сами чулки. Несколько шагов, эхом повторяющие стук сердца и вопросительный взгляд: "Откроешь?"

  Спустя две минуты и двадцать жадных глотков воздуха в сумраке красных абажуров видны в отражении зеркал изгибы ее спины. Мелкие пуговки разлетелись по углам, кухонная тряпица в клеточку повисла на раме зеркала.

  Очень медленно, чтобы не торопить стрелки, она опускает его в кресло, ловко расстегивая ремень на брюках. Одной руки достаточно, чтобы механическим движением избавиться от змеиной кожи и освободить змея-искусителя.

  С первым поцелуем начинается поклонение Лангаму. Он любит эту игру, все мужчины любят.

  Путь языка девушки идет по восходящей и заканчивается на самом кончике жезла всевластия. Губы смыкаются в поцелуе и оттягивают горячую кожу на себя.

  "Как мороженное".

  Еще несколько раз проскользить с обеих сторон и откинуть голову назад, облизывая пересохшие губы. Он тянется к девушке, чтобы выдернуть шпильку и укрыть золотым каскадом хрупкие плечи. Полуприкрытые веки, хитро прикушенная губа и рука, протянутая за бокалом. Большой глоток для себя, мелкий глоток для него.

  Чужие глаза следят за каждым движением: за чувственным ртом у самого пупка, за вытянутыми трубочкой губами, за вытекающей струйкой шампанского вниз по животу, за жадной охотой языка на убегающую каплю. Вверх от выступающей косточки и снова к пупку.

  Еще один глоток заставляет мужчину в предвкушении откинуть голову на спинку кресла и шумно выдохнуть. Девушка скользит влажными от шампанского губами по горячей плоти, забирается на вершину и немного приоткрыв рот, обхватывает губами самую нежную часть. Мужчина, подражая пенистому напитку, шипит от удовольствия, а недавно открытое мороженное попадает в плен широко раскрытого рта.

  Амплитуда движений девушки нарастает и резко обрывается. Игра продолжается.

  Жемчужные зубки зажимают кусочек льда из ведерка для шампанского, жаркое дыхание топит кристалл, вытекает искрящейся струйкой из уголка приоткрытого рта. Капли сбегают по подбородку и падают на обнаженную грудь. Его язык готов сорваться в погоню за беглянками, руки жадно тянутся за мокрым следом, но предупреждающе холодный взгляд прищуренных глаз останавливает охотника. Игра продолжается.

  Девушка, не выпуская лед, вновь скользит по пройденному маршруту, обминает вершину, спускается по рельефному шву к самым низинам, туда, где заканчивается ледяной маршрут и начинается ареал темного, запретного для нее удовлетворения. Лед незаметно падает в руку жрицы. Язык нащупывает две новых игрушки, а вытянутая рука выдавливает новые колючие капли на напряженный низ живота.

  Контраст температур, контраст движений приводит повелителя в экстаз. Он извивается, пытаясь избавиться от пытки огнем и холодом, но игра затягивает, игра продолжается.

  Готовься великий громовержец, сейчас твоя жрица закончит обряд и ты явишь ей свою милость.

  В отражении зеркал культовый бог наблюдает ритуальный танец золотого каскада, слышит томный напев гимнов, чувствует, как сильнее сжимается пружина внизу живота. А она ловит момент, дотягивается до пружины и срывает зажим: встречает огненную явь всемогущего, стоя перед ним на коленях, запрокинув голову и выгнувшись дугой. Купается в ауре чужого наслаждения.

  "Ты просто волшебница", слышит она похвалу и бросает ему на колено подогретое влажное полотенце.

  Спустя две минуты и двадцать отсчитанных бумажек он закрывает за собой дверь, оставляя фокусницу наедине со льдом и шампанским.

  

13

Irin S.K. Сказка тьмы   4k   Оценка:8.00*3   "Рассказ" Проза

  "Где он?" - её глаза в нетерпении обводят пространство вокруг.

  Тишина. Тихо-тихо. Она здесь - по его желанию. И по своему - тоже.

  Впереди неё и вокруг - чернота блестящего, искрящегося в свете бездымных факелов мрамора. Черно всё: пол, стены, потолок. На потолке - переливчатые отсветы воды, которой наполнен бассейн.

  Она знает этот бассейн. Он огромен в своей необъятной темноте. Черные ступени ведут в чёрную глубину. Но он не страшен ей, белокожей грешнице. Знает она, как нежна вода, в которую опустится через минуту её ступня.

  Ещё раз оглянувшись на возвышающуюся неподалёку от края бассейна мраморную купель, почти невидимую, такую же чёрную, как и всё вокруг, она медленным, чувственным в своей неторопливости движением развязывает узенький поясок легкого одеяния. Немного выставив вперёд точёное колено, слегка откинув голову с копной длинных, струящихся волос, она нарочито неторопливо спускает с белоснежных плеч синий полупрозрачный шёлк. Ткань прохладными струйками сбегает по напряженной груди, вскользь тронув наполненные предчувствием соски... Дальше - по нежной выпуклости бедёр. И совсем уже быстро достигает маленьких, изящных ступней. И вот то, что недавно, секунду назад, было одеждой, синим овалом лежит вокруг ног.

  Подняв руки, захватила изящными пальчиками густоту сияющих рыжих волос, сильным, давно заученным движением сплела их в узел и закрепила длинной золотой булавкой с переливающимся на конце большим тёмным изумрудом.

  "Здесь ли он? Смотрят, любуются ли ею его карие глаза? О чем он думает сейчас, глядя на её молодое, сияющее белизной тело - посреди мраморной черноты зала?"

  Она выступает из синего кольца сброшенной одежды и подходит к краю бассейна. Воды не видно - только серебристое сияние на зеркальной поверхности. Миг - и от пальчиков ноги, опущенной в тёплую черную воду, начинают разбегаться круги.

  Осторожно, без всплеска, погружается она в воду, ступенька за ступенькой...

  Вот уже икры напоены влагой. Бёдра. Вот и золотой треугольник лона прикоснулся к воде. Какая нега охватывает её! Как ласка...

  

  Его ещё нет здесь? Неужели же нет?

  "Милый, посмотри на меня! Как я прекрасна - в предвкушении грядущего. В воспоминаниях - о твоих ласках... Но если же нет тебя ещё, то можно насладиться и этим чудом, тоже подаренным тобою!"

  

  Этот бассейн, весь, от потолка до пола, выложенный чёрным мрамором. Этот тёмный зал, наполненный переливчатым сиянием воды. Факелы, освещающие её нагую фигуру в толще тёмной воды. Белоснежное тело в агатовой черноте. Парящее в невесомости воды, невидимой и прозрачной...

  

  Под тяжестью намокших волос булавка выскальзывает и опускается на самое дно. Зелёной сияющей искрой мелькнул изумруд. Длинные золотые пряди плывут вдоль тела, извиваясь и лаская кожу. Она вздрагивает от наслаждения. Тело напряжено. "Где же он?"

  Оглядывается, но опять не видит...

  

  И тогда одним сильным движением она посылает своё тело на середину бассейна, туда, где сходятся лучи факелов.

  

  И вот она лежит на спине, там, в темноте, посреди тишины, раскинувшись на поверхности невидимой, такой тёплой воды. Её волосы, бесконечно длинные золотые волосы плывут рядом, тоже наслаждаясь невесомостью и негой.

  Она закрыла глаза, прислушиваясь к тишине вокруг. Здесь ли он? Видит ли он её, свою возлюбленную, для которой он создал всё это: и этот чёрно-мраморный зал, и этот тёмный бассейн, наполненный прозрачной тёплой влагой, и ту купель, в которой он имеет обыкновение сидеть, любуясь с высоты движениями её великолепного, сияющего белизной тела, потоками её рыжих волос?

  

  А она... Она знает каждую чёрточку, каждую складочку, самую потаённую, на теле своего возлюбленного, своего милого. Её груди полнятся воспоминанием жестких волос на его груди. Ласка воды - как ласка его чутких, нежных пальцев. Их прикосновение к коже её бедер, спины, округлости живота. К её лону, сокрытому в густом золоте тонких волосков...

  Она глубоко вздыхает, уже не в силах сдержать томление по этой чудной ласке. И начинает тонуть, медленно опускаясь на тёмное дно.

  И уже оттуда, снизу, превозмогая желание закрыть глаза, сквозь прозрачно-призрачную толщу воды, она видит Его, подошедшего к краю бассейна и протянувшего руку к ней, его возлюбленной... - Я здесь, любимая! Я твой! Приди ко мне, возлюбленная моя! Вернись!

14

Фэлсберг В.А. Песнь на двух языках   11k   Оценка:4.08*4   "Новелла" Лирика

  

  

  

   Метель ерошит мою белосолнечную шевелюру. Ты достаешь из машины багаж. Расцеловав, отдаю укутанную Лапочку в твою правую руку. В левой - чемодан. Ты предо мной безоружный. Быстро опушивающаяся снежинками вишневая рубашка раскрывает черные кудри. Я впускаю в них пальцы и льну к твоему плечу.

   - Брысь! - ты говоришь.

   - Мм, - я хнычу, - таак не хочется оставить тебя на два дня...

   - ...другим! - ты дразнишься: - Смотри, сама не споткнись!

   - На таких не падают, - я под распахнутым пальто напрягаю свои, как ты дразнишься, точеные из слоновой кости ноги в трико безупречных очертаний.

   - Наоборот, именно на белых падкие, аж жуть: вся смуглая живность - испанцы, итальянцы, францы...

   Я запираю твой рот, алчно вдыхаю из него все ехидности, что могли б еще следовать, хватаю сумку и брусь в родной аэропорт.

   Скоро приходит сообщение. Всмех отзваниваю:

   - Да я ж тебя еще больше!

  

*

  

   Громадный аэропорт. Меня встречают и доставляют в гостиницу. В вестибюле здороваюсь с некоторыми участницами возле бара и направляюсь в свою комнату.

   Все живут в уютных двухместных номерках. У меня отменная сокомнатница: хохотливая пожилая россиянка. Притом не очень в ладах с английским и рада переводчице с прибалтийским акцентом.

  

*

  

   Вводная сессия начинается в пять. Сразу замечаю его. Помимо седого хозяина семинара - единственный мужчина. Смуглый, кудрявый, с проседью на висках. Прилегающая рубашка обтягивает рельефные плечи. Обнаженные улыбкой перламутровые зубы слишком ослепительны, чтоб быть естественными.

   Мое место у круглого стола - прямо напротив него. Сажусь, скрещиваю ноги, подтягиваю вперед миниюбку и усаживаюсь наискось, чтоб не пялиться на него все время.

   Поочередно представляемся. Он грек. Важный, с международного комитета. "Любите и лелейте его!" - хозяин подшучивает.

  

*

   Ужин в ресторане. Являюсь с опозданием. На меня оборачиваются все. Он - в изящном костюме, сударыни - кто еще в спортивных штанах и свитере, как на семинаре, кто нарядилась в джинсы и футболку. Я так не умею. Мое аскетично замкнутое коктейльное платьишко обнажает, как ты дразнишься, чульи швы со стройных каблучьев по самый скандал.

   Выискиваю свободное место. Одно рядом с ним. Перламутрово зубастая улыбка слишком сердечна, чтоб быть естественной. Не решаюсь направиться туда, но он встает и отодвигает стул.

   Треплемся с окружающими дамами. Избегаю нечаянного обращения к нему. Но ловлю себя на том, что говорю для него. Я очень остроумна.

   Он крайне остроумен.

   Приходит сообщение. Улыбаюсь и отвечаю.

  

*

  

   После ужина все рассасываются по номерам. Мы с русской - в староград. Заснеженная средневековая постройка за месяц до Рождества уже сказочно высвечена, и я чувствую себя вне реальности.

   Неподалеку встречаем хозяина с ним. Продолжаем путь вчетвером.

   - Что это за памятник? - я спрашиваю хозяина.

   Чувствую легкое прикосновение к плечу:

   - Я тебе расскажу!

   Минуточку серьезно слушаю. Потом уже несерьезно. Он ничего не знает о памятнике.

   Всю остальную прогулку до полуночи хохочу. Он все рассказывает, рассказывает - обо всем, что видим. И все это неправда. Он несет, как ты: полную чушь, остроумно, мило и изящно.

   Он открывает дверь даме, подает руку - не мне одной. Приятно, но не мелочь.

   "Доброй ночи" дружески сдержано. Сердечно перламутровая улыбка - естественна.

  

*

   Следующий день - практика в манежной пыли. Эластичные джинсы натягиваю не только ради удобства: моим ногам на пользу неусовершенствование их очертаний.

   В деле я дока. Лучше евротряпочниц. Он видит это. Я хочу, чтоб он меня видел все время.

   Он очень видит меня. Все время.

  

*

   Ужин в ресторане. Являюсь с опозданием. Все оборачиваются на меня. Я в пурпуре, разрезанном до чульего кружева. Мои беломраморные плечи к концу осени загорели, как ты дразнишься, до черна слоновой кости.

   Джинсов и футболок сегодня меньше: и другие участницы переоделись в женщин.

   Выискиваю место. Одно находится искоса напротив отворотов его смокинга. Я отодвигаю стул. Он встает и склоняет голову. Перламутровая улыбка слишком естественна, чтоб быть просто сердечной.

   Беседуем с окружающими дамами. Говорю без нужды громко. И его слышу хорошо.

   Мы предельно остроумны.

  

*

   - Позволите пригласить ваши шпильки потоптать заметенный староград?

   - Единственный способ узнать: пригласить!

  

*

  

   После недолгой прогулки вьюга заметает нас в теплую кофейню. Греемся горячим вином. Он говорит все время.

   Ненавязчиво играет рояль.

   Вдруг его пальцы ненавязчиво играют моим белосолнечным запястьем. Это не мешает беседе. Я хохочу все время напролет.

   - Можно мне закурить? - он обращается за разрешением, как всегда.

   - А мне?

   Он закручивает и мне косячок своего ладана. Вообще-то, я не курю. Однако ж его дым превкусён.

   Сердечная естественно перламутровая улыбка вдруг превкусна. Это на миг прерывает беседу.

   Приходит сообщение. Улыбаюсь. Отвечу позже.

  

  

*

   - Не замерзла? - он спрашивает в лобби, осторожно стряхивая с меня снег.

   - Не-а, - я лгу.

   - Позволишь мне показать свой номер?

   - Могу показать и наш - у всех же одинаковые!

   - Не у всех, я свой утром сменил. На люкс, - он лукаво смотрит мне в глаза, - наш.

   - Не хватало крутизны?

   - Жду гостей...

   - В столь поздний час лютым зимним вечером?

   - Северяне. Тьмы и стужи не боятся.

   - А мы успеем разведать твой люкс до гостей?

  

*

   Будуар королевский.

   Звучит сиртаки: мило штамповый сувенирчик мне, мало знающей о его родине, от него, ничего не знающего о моей.

   На столе - ваза красных роз. Тринадцать!

   - Гостям, - он поясняет и зажигает свечи.

   Возле постели за тумбочкой шторка. Тяну за шнурок: раскрывается стеклянная стенка душа.

   - Тоже гостям? - я заигрываю. - Минуточку! - и проскальзываю туда, закрывая шторку.

   Течет вода. Я пишу весточку.

  

*

  

   Беззащитная спина изгибается и дрожит под едва терпимо щекотными ласками - то увиливая, то влачась. Он обвивает мои руки вокруг своей шеи и играет их кларнетом. Он пьет мои губы, уши, шею, плечи, межключичную ямочку, срывает красный занавес вниз и жгучей магмой над тундробелосолнечыми сопками взвергает в алоснежные вершины. Потом легкой ватой поднимает меня и тяжелым золотом проливает по одеялу.

   В накаленных губах тает черный капрон. Блудные пальцы лихорадочно собирают пурпурно прекрасные волны всё выше. Мой сувенир: искомой завесы нет, лишь беспощадно алосеверное сияние в солнцеплюшевой оправе - просветление взору, утомленному южнознойным бордо в ночетёмном бархате.

   Меж чёрными кружевами безупречных очертаний под светотени свечей безудержно сыплется слепящий перламутр. В троне из слоновой кости по влажным от жажды губам льется песнь страсти чужим языком - сладко, горяще, пьяняще...

  

*

  

   - Зайду в душ, - говорит он.

   - Это такой греческий обряд после блуда? - я дразнюсь.

   - После? Нет, между! - он аккуратно поправляет мне платье обратно на грудь. - Ты тем временем посмотри, что хочешь, - он включает телевизор, - но не вольна раздеться: не женский это труд!

   Переключаю телепрограммы. Приходит весточка. Я улыбаюсь и тихонько отзваниваю. Потом выключаю телевизор и... отрываю занавес!

   Плачущее стекло. Смеющий - темный, мускулистый, в мыльных кудрях с груди до упора, красив в своем немом расплохе.

   - ?!

   - Смотрю, что хочу!

  

*

  

   Аэропорт. Толкучка. Еще слепым от скупых минут сна в кресле, взор нащупывает тебя...

   Вот! Среди толпы шуб и фуфаек - яркопурпурная рубашка с черными кудрями меж свободных пуговиц.

   Красные розы. Опять тринадцать! Вместе - словно на грядущий день рождения.

   Поцелуй долог, горяч и алчен.

   - Kак я ждал тебя! - ты шепчешь.

   - Хочу тебя! - шепчу в ответ.

   - Я доступен.

   - А Лапочка?

   - С мамой.

   - Я умру, пока она заснет.

   - Смотри, сама скорее не засни! - дразнишься ты.

   Едем. Я выкладываю. Тебе все интересно. Как улетела, как приняли, как разместили, как семинар, как...

   - Куда это? - я вдруг не пойму - и сразу же доходит. - Mы не домой?!

  

*

  

   Будуар королевский. С джакузи посреди зала.

   - Минуточку! - я выскальзываю в санузел.

   Течет вода. Обмываясь, я с улыбкой киваю себе в зеркало:

   "До? Нет, между!"

  

*

  

   Щекотные ласки под блузкой - едва терпимы. Tы обвиваешь мои руки вокруг своей шеи и играешь их флейтой. Пьешь мои губы, уши, шею, плечи, межключичную ямочку, поднимаешь занавес над тундобелоснежными сопками с еще не остывшей алой магмой на вершинах хрупких кратеров...

   Приходит весточка. Ты улыбаешься:

   - Oго! Теперь он - нас?

   Mне не дразнится, я немо балдею.

   - И как он делал дальше?

  

*

  

   В душисто лепестковом бутоне в глуби гречески мраморной долины вьется песнь любви родным языком - нежно, щемяще, пленяще...

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

15

Diamond A. Ангиография   2k   Оценка:7.10*7   "Миниатюра" Эротика

[Ангиография]

   Возбуждение растекается словно йод по сосудам. Твои глаза рентгеном обнажают мои уродства, каждую аневризму, каждую опухоль.

   Ангиография.

   Будто и не ты раздеваешься, а я. Прибейте меня к пилону, заставьте отработать всё до цента.

   Я ведь и так уже голый.

   Да, сорвите рубашку, отдайте ее тому бедняге, который вечно просит милостыню возле бара, а потом тратит нажитое на дешевую бурду с дорогой этикеткой. Никто не захочет раздевать бродягу. А рубашка согреет его. Или нет. К черту.

   Ты извиваешься вокруг шеста, выгибаешь спину так, что можно срисовать очертания груди, искусственной, неживой, до тошноты правильной груди, ради которой ты продала машину.

   Слепят не софиты, но кожа, истекающая потом. Лампы изжарили твое тело, и если бы не яркий свет, бьющий прямо в тебя-потаскуху, я спутал бы знакомую музу с той жирной негритянкой, у которой растяжки на бедрах и сестра на диете.

   Дым скрывает тебя, режет бар на меня и подиум.

   Сними стринги, покажи свою двадцатидолларовую стрижку на лобке, подтянутые половые губы. Пусть тот выблядок у барной стойки подрочит сегодня, вспоминая фальшивку вроде тебя. А я...а я обойдусь. Да, обойдусь. Мне не нужен твой сраный ботексный рот, застывающий в энсо всякий раз, когда тебе не хватает на три грамма мета. Пошла ты! Ты и твои танцы! Шлюха!

   Я презираю тебя.

   Клянусь, я убью тебя. Разлюблю, а потом убью себя.

   Пошла ты...

  

16

Тихомирова Д.М. Утро рождения мамы   14k   Оценка:4.79*12   "Рассказ" Эротика

  

  

  

   Я почувствовала прикосновение твоих губ. Как всегда, проснувшись посреди ночи, повернулась к тебе и крепко прижалась, ожидая, что ты меня свернёшь как кошку в клубочек и убаюкаешь ласками, но твои прильнувшие в поцелуе губы вдруг раскрылись, и в мой рот ворвалась прохладная струя. Не понимая, явь ли это или всё ещё сон, я начала отчаянно выворачиваться и сопротивляться, а на меня вместе с брызгами вермута падал твой льющийся смех. По утрам ты часто меня так будишь - кофейным поцелуем, а ледяной глоток "Амура" с нашего пятничного вечера у камина в этот утренний час выходного застал меня совсем врасплох: я, говоря твоими словами, отчаянно морщила мордочку и карабкала лапки, как сурок, вырванный из зимнего сна.

   - Разве уже утро? - с закрытыми глазами я продолжала наслаждаться твоими поцелуями. Ещё и ещё по глотку в мой рот лился любовный напиток, и от этого ещё больше клонило в сон.

   - Уже утро, - шептал ты. Твои ласки сливались воедино с ещё не рассеявшимися сновидениями, и я не вполне понимала, постигает ли миг нежной близости нас ещё здесь, наяву, или заканчивается уже в другой, не менее прекрасной реальности.

  

  

  

  

   Чувствую прикосновение твоих губ и вздрагиваю:

  - Разве уже утро?!

   В воздухе струится кофейный аромат. Как всегда, проснувшись с утра, я поворачиваюсь к тебе и крепко прижимаюсь, ожидая, что ты меня свернёшь как кошку в клубочек и взбодришь ласками. Твои губы льнут к моим в поцелуе, и я тянусь к ним, зная, что сейчас получу оживляющий глоток кофе, а потом в мой рот скользнёт кусочек шоколада...

  - Ещё утро, - ты шепчешь, - но уже клонит к полудню.

   Сегодня это как нельзя некстати: в честь своего дня рождения мама приготовилась продемонстрировать тебя друзьям семьи. Я представляю, как мы оба явимся, ещё измятые ото сна, но у меня даже нет сил испугаться этой мысли.

  - Мы сегодня уже просыпались? - я норовлю отличить сон от яви.

   - О нас не знаю, - подшучиваешь ты надо мной, - но я точно просыпался, и это того стоило: можешь подать на меня в суд за гнусное использование твоего беспомощного состояния. С вещественными доказательствами! - и лукаво показываешь на бутылку "Амура".

   Ты, по-видимому, уже давно проснулся: сварил мне кофе и, пока тот заваривается, умылся, причесался, побрился, поутреннезарялся... Когда кофе с шоколадом исчезли по назначению, ты прокрадываешься ко мне в постель: сдаётся мне - беспомощное состояние отнюдь не обязательно, чтоб меня гнусно использовать. Я отмахиваясь взъерошиваю твои волосы.

   - Отпустишь меня на секундочку?

   - Но только на одну! - наказываешь ты. Я выскальзываю из постели, но ты ещё успеваешь коварным образом обнять меня сзади и осыпить поцелуями все, что попадается губам.

   - Цыц! - я вывёртываюсь. - Я сейчас, сейчас...

  

  

  

   Моё тело с утра просыпается не сразу. Мне самой ранним утром обычно не суждено достигнуть вершин блаженства, но это не мешает наслаждаться твоей страстью, созерцать твою несравненную в такие моменты мужскую красоту, равной которой я никогда в природе не встречала, и до самой глубокой клеточки моего тела чувствовать свою женскую силу, равную которой в природе не ощущал ты: эта убеждённость в моей неповторимости совершенно физиологична, она больше не требует доказательств. В конце концов, имея тебя, нельзя не ощущать в себе такое. И наоборот - не ощущая в себе такого, и тебя нельзя иметь...

   С каждым твоим движением я упиваюсь тем, что тебе хорошо. Я люблю тебя за то, что так сильно люблю тебя, и люблю тебя за то, что ты так любишь меня, и люблю себя за то, что я столь желанна и любима, и за это ещё больше люблю тебя, и так в другое свободное утро мы бы снова и снова любили друг друга так и сяк, любили бы каждый сам себя и друг друга, любили б тебя и меня по отдельности и любили б обоих вместе, но...

   - Послушай, - я шепчу тебе на ухо, когда расплетаются наши тела, - ты знаешь, что...

   - ...нас ждет мамь.

   - Нам надо собираться, - я нехотя тебя поторапливаю.

   - Без сомнений, - ты соглашаешься, - но это еще не всё.

   - Нет-нет, - я сопротивляюсь, - на этот раз именно всё! Ну, милый! Ну, можем же мы, двое взрослых людей...

   - ...уже не в первом пылу страсти... - ты вставляешь свое излюбленное, -

   - ...один раз собраться и начать утро нормально, как все! - я заканчиваю мольбой.

   - Одним словом, без амурчика? - рассуждаешь ты на полном серьёзе.

   - Совершенно и окончательно - без! - я фыркаю. Это одно из наших обычных утренних соглашений. Как правило, сразу за ним следует амурчик...

   - А что же оно такое - амурчик? - лукаво спрашиваешь ты. - Мы ведь должны определиться на точной терминологии! Иначе, как избегнуть того - не знаешь чего? Вермута, что ли?

   Ты дурачишься. С вермутом это никак не связано. Амурчиком мы на своём - сугубо нашем, на двоих, - языке называем то, ну, как бы поприличнее сказать... Почему-то это вообще не предусмотрено прилично сказать! Ну то, что у нас сегодня с утра уже было и что потом опять было, - это мы называем амурчиком!

   - Чтобы полноценно избежать амурчика, ты должна чётко понимать, кто он такой и как с ним бороться, - ты начинаешь просветительную лекцию, такую милую и знакомую, что...

   - Во-первых, мы должны решительным образом избегать этого, - вот последний шёпот, который твои губы ещё способны посвятить моему уху, потому что они уже слишком заняты малюсенькой, не в силах сопротивляться мочкой... А продолжать и вовсе не стоит, ибо твой медовый язык добрался до самой барабанной перепонки, делая её глухой к любым продиктованным разумом соображениям.

   Моё тело проснулось. Твои пальцы, губы и язык полностью в моём распоряжении, а я - вся в их власти. Этот выход уже посвящён мне, только мне. Твое тело не просыпается сразу после амурчика - после того, который был твоим уже по-настоящему, пока меня только пробуждал, - но это не мешает тебе наслаждаться моей страстью, созерцать мою неповторимую в такие моменты женскую красоту, равной которой ты никогда в природе не встречал, и до самой отдаленной клеточки твоего тела чувствовать свою мужскую силу, равной которой в природе нет.

   Взрыв моего блаженства нем, как все неподдельное. Чудесное расслабление после него совсем не мешает продолжать амурчик: я погружаюсь в твои объятия, вновь вволю упиваясь и твоим бокалом.

   - Ну как? - отдышавшись, справляешься ты. - Теперь ты поняла, что такое амурчик?

   - Да! Только теперь! - я тебя несказанно люблю. - Ну, можем мы, в конце концов, встать и собраться - полностью и окончательно без него?

   - Знаешь, мне кажется, что теперь мы и вправду могём!

   Крепко, но сорванно обняв тебя - в твоей моготе я всё-таки никогда не уверена! - опускаю ноги через край кровати, беру со стула твою джинсовую рубашку и проскальзываю в неё. Она поглощает меня, как халат до колен, и окутывает облаком твоего запаха. Я отправляюсь в ванную. Щёки, шея, уши, грудь - все осыпано пламенеющими лепестками роз. Если было очень-очень хорошо, они меня долго-долго не покидают... "Такой как раз явиться к маме!" - улыбаюсь я сама себе.

  

  

  

   Часы показывают два. Мама нас уже ждёт. Я стою у зеркала и рисую лицо. Выгляжу именно так, как провела утро и охотно вела бы день напролет. Но я себе дико нравлюсь: натёрлась душистым бальзамом, колготки порочно беспорочных обрисований вула в выскочно острые туфельки... Только с платьем пока не определилась. Всё ещё в джинсовой рубашке обратилась к тебе с вопросом, как же, в конце концов, одеваться, но ты чистил зубы и ничего более ценного своего обычного "быстро" пролепетать не смог. "Ага, значит, без амурчика, да?" - я, было, переспросила. Ты игриво показал зубной щеткой на мою, вернее, твою приоткрывшуюся рубашку и сказал: "Ешли хы в хаком виже бужешь шахаться по хому, беш амухшика тхудно бухет". Дурень этакий! Ну для кого, скажи, я стараюсь быть красивой, коль не для тебя?!

   Так, лицо я закончила. И знаешь, всё-таки этой своей болтовнёй ты мне помог выбрать прикид! Я себя сегодня прекрасно чувствую в джинсовых тонах, значит, надену джинсовые шорты и джинсовую блузочку, и пофиг, если кто-нибудь будет в вечернем наряде: у нас сегодня джинсовое настроение!

   Накрасила ногти, вею их, рубашка раскрывается, и я чувствую себя неотразимой. В дверях возникаешь ты. Без слов. До пояса голый, с влажным ртом, немного растрепанный и... Но на часах уже почти три!

   - Даже не смотри на меня! - я сама себе кажусь такой блазнящей, что лучшая защита - нападение. - Посмотри на часы и - чтоб за минуту построился!

   Ты подходишь сзади и, кончиками пальцев скользя по шее и плечам, норовишь открыть мою грудь. Мой милый - развратник! На мгновение поддавшись ласке, я беру себя в руки и юрко выворачиваюсь.

   - Нету льзьи! - я могу сопротивляться лишь словами, потому что ногти ещё не высохли. - Сейчас - не малю-сень-кей-шей! Вечером!

   Ты хватаешь меня вновь. Рубашка распахнута, соски трепещут, натянутый капрон втерся в лоно, ноги в отпоре напряжены по самый пупок, руки как на распятье, полная беспомощность в твоих звериных лапах - даже волнующее...

  - Послушай, милый, ну, вечером же!

   Но ты уже оголяешь мне плечи...

   - Да ведь так мы вообще не тронемся!!! - я чуть ли не сержусь. Чтобы вырваться, следовало бы высвободиться из рубашки, но тогда лак останется в рукавах... Я крепко сцепляю пальцы и яростно карабкаюсь в твоей хватке.

   - Отпусти свои мелкие коготочки! - твои большие клешни расцепляют их бережно, но железно... Ты трёшься о мою спину, рубашка сползает вниз и обнажает меня, одновременно связывая руки. Но я же сказала - нет! Моё лицо сереет в последнем усилии сохранить серьёз: сейчас либо отдамся течению, либо смех до упаду - что приведет опять-таки к тому же.

   Нет!

   И я сражаюсь сурово и беспощадно. Мой напор застаёт тебя врасплох, я вырываюсь и бросаюсь к двери, но ты меня ловишь за подол рубашки. Я резко поворачиваюсь к тебе, чуть ли не свивая руки в узел, лягаюсь, не попадаю и знаю, что и не хочу попасть, но лягаюсь снова и снова. Ты цапаешь меня за лодыжку; я беспомощно прыгаю назад, выскакиваю из туфли и падаю на мягкий ковёр. Ты тяжело садишься на мои колени и вжимаешь мои связанные руки в мои же бёдра. Грудь дергается в бессильных всхлипах. Ты грубо переваливаешь меня и вскидываешь на четвереньки - в обнаженных колготках, в одной туфле, со скрещенными на спине в твоей смирительной рубашке руками, грудью и лицом в ковёр... Одоленная и сдавшаяся. Покорённая и отдавшаяся.

   Твои пальцы, опять нежны, хоть столь дерзки всего миг назад, легонько выводят черты по обречённому капрону. В бёдра вжимается твоё мужинство, разинутое к бою, - твёрдое, гладкое и острое. "При настоящем мужчине всегда нож!" - а ты самый что ни на есть настоящий: ткань умирает с жалобным треском, прохладное остриё лишь слегонько касается самого уязвимого и утаённого, лишь мимоскользком задевает самое заветное и запретное, но я вздрагиваю, как ужаленная... Амурчик на этот раз будет еретичнее! Это меня всё ещё пугает словно в первый раз, аж сковывает - как загипнотизированную змеёй птичку. Я знаю, как это пьянит тебя, и меня тянет снова и снова почувствовать, до чего ж ты, самая бережная из всех непреодолимых сил на свете, хрупок и щадим в моей слабости. Любое движение, что покажется тебе неприязненным, спугнёт амурчика. И я задерживаю дыхание - как змея, гипнотизируя птичку...

  

  

  

  

   Сижу на ковре растрепанная, с горящими щёками. Лицо размазано, копыточки стёрты, колготья изнасилованы... Собираться придется с нуля. А мамины тётки скоро домой тронутся!

   Звонит телефон. Это непременно она!

   - С днем рождения, мама! Да-да, мам, мы скоро. Немного задержались. Амурчика тебе добывали, - меня хватает приступ смеха. - Да-да, сладкого, конечно, найсладчайшейшего!

   Ты примеряешь свою рубашку. Она безнадежно скомкана, но твоё лицо одухотворено такой серьёзностью, что я тоже, спиной к зеркалу, берусь волотить клок материи вверх, вниз, вбок - как выискивая самое подходящее по мамьему мнению место для бахромчатой дыры на моем голом заду. Это растапливает искусственный лёд на твоём лице, ты пытаешься меня обнять, но я выворачиваюсь и кричу "нет!" таким жутким голосом, что через мгновенье мы хохочем оба.

   - Послушай, милый, а тебе не кажется, что один из нас всё же распутнее другой?! - оправдываюсь я сквозь слёзы.

   - Неужели! А эта одинь случайно не та малюсёная извращень, которая превратила в поистине содомскую оргию мои невинные старания всего лишь вернуть себе родную свою рубашь?

  

  

  

  

   Лишь позже мы вычислили, что тем утром родилась мама. В смысле, я - мама.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

17

Эйдельберг М. Первый раз   15k   "Рассказ" Проза

  

   Первый раз.

  

  

   В классе за глаза его называли 'благородным'. Наверное, за мягкую и корректную манеру говорить. Он никогда не сквернословил и не отвечал грубостью на грубость, и скромно и невызывающе одет, но всегда со вкусом и очень аккуратно. Как и любой нормальный мальчишка, он не всегда успевал по математике или физике, и чем-нибудь очень сильно увлекался. При своем невысоком росте - ниже среднего, на уроке физкультуры он стоял по росту где-то в конце, среди самых маленьких, при этом показывая лучшие результаты в классе по этому предмету. Наверное, потому что уже шесть лет занимался классической борьбой и очень успешно выступал на соревнованиях в своей возрастной и весовой группе. При своем росте он был отнюдь неплохо сложен, и при всем этом ни разу никого не обидел: ни словом, ни руками. Еще он никогда не опаздывал, появлялся ровно на четверть часа раньше установленного времени и носил вполне королевское имя - Ричард.

   Его уважали в классе, но друзей среди одноклассников у него не было. Наверное, потому что все свободное время отдавал спорту, и после школы на какое-либо общение с одноклассниками его просто не хватало. Он успевал делать уроки, правда, не всегда отдавал себе отчет, зачем ему все это нужно. Были предметы кроме физкультуры, которые ему давались легко без особого напряжения: химия, биология, география, ну еще этика семейных и половых отношений - последняя дисциплина появилось только на этом году обучения. Все остальные уроки он делал лишь потому, что это было надо.

   Его приглашали на все вечеринки, устраиваемые одноклассниками по любому поводу: Новый Год, чей-либо День Рождения или в честь сдачи последнего экзамена в конце учебного года, стараясь украсить им вечеринку. Чувствуя себя лишь в роли свадебного генерала, избегал их любой ценой. Вечеринки отнимали у него немало времени. Но если не удавалось от них отделаться, то он на них аккуратно приходил и не с последними уходящими возвращался домой. Он нравился девочкам своего класса. При его появлении они начинали разговаривать осторожней и тише, следя за его взглядом. Они пытались разобраться, на кого же он все-таки обратит внимание. Но к их всеобщему недоумению он не спешил выражать свои симпатии и предпочтения.

   Как-то раз его пригласила к себе на день рожденья самая красивая девочка в классе (как, по крайней мере, все считали).

   Он аккуратно оделся. Заранее вышел из дому, чтобы купить букет цветов и что-нибудь еще. На этот раз ему подвернулся небольшой флакон с духами 'Пани Велевска', упакованный в изящный темно-синий футлярчик. Спустя минут десять он был в подъезде трехэтажного дома у дверей лифта. Такие дома встречались только в самых престижных районах этого города. Двери лифта открылись. Он вошел в чистую, светлую кабину, одна из стен которой была зеркальной. Пока лифт плавно поднимался на последний этаж, он еще раз поправил галстук, осмотрел себя с ног до головы и немного поиграл с мимикой, придав лицу более уверенное и значительное выражение. Двери за его спиной раздвинулись. Он вышел на квадратную площадку со стеклянным потолком между двух дверей, облицованных темной искусственной кожей. Он еще раз глянул на часы. На них было без шестнадцати семь. Через минуту он нажал на кнопку звонка. Дверь открыла сама именинница.

   Лора была одета в черное, изящное платье, которое плотно облегало стройную фигуру, подчеркивая и без того большой ее рост. Она улыбнулась своими тонкими губами и впустила гостя, приняв у него цветы и пестрый сверток с подарком. Ричард снял куртку, разулся и вошел в просторный салон со стеклянным потолком и большим во всю стену окном, выходящим на ландшафт старого города с башнями церквей и вымощенными брусчаткой улицами. За низким столиком сидели еще две его одноклассницы: Голда - закадычная подруга Лоры, и Сильвия, ее так же, как и Ричарда приглашали на все вечеринки, но, конечно же, не за внешность. Она выглядела грубо и нелепо, была очень крупной, с массивной челюстью и мощной мускулистой шеей. Просто у нее был доступ к коллекции кассет и дисков брата, позволяющего брать их с собой на все вечеринки, устраиваемые одноклассниками. Со своей внешностью она давно уже смирилась, за что ее никто не обижал, да и пусть бы только осмелился.

   Голда всегда была там же, где и Лора. С первого же класса их всегда видели вместе. Их двоих называли 'свет и тень'. Голда была 'тенью'. Она была ниже ростом и почему-то всегда была одета в более темные тона, хотя в отличие от брюнетки Лоры имела русые волосы, всегда заплетенные в косу. У них были одинаковые оценки по всем предметам, и все учителя закрывали глаза на то, что они всегда списывали друг у друга контрольные.

   На столе было накрыто только на четверых. Ричард был последним. Больше никого не ждали. Сильвия встала из-за стола, ее заинтересовала какая-то безделушка на книжной полке - излишнее любопытство всегда было ей свойственно. Лора показала Ричарду, куда сесть. Спустя какое-то время Сильвия вернулась за стол, и он оказался на диване около стены между Голдой и Сильвией. Прибор хозяйки торжества был напротив гостей. Она часто вставала, чтобы ухаживать за гостями. Негромко звучала музыка. Пейзаж за окном постепенно погружался в багровые тона. Компания поглощала подаваемые на стол блюда. Ричард был несколько скован и смущен, он не очень поддерживал беседы о поп-звездах и кинофильмах, и попросту не сильно дорожил своим мнением на этот счет. Оно все равно ничего не меняло, вдобавок Ричард не имел привычки кому-либо его навязывать.

   В первую же передышку в трапезе музыка зазвучала громче, и Ричарду пришлось танцевать с хозяйкой торжества, а потом и с ее гостями. Он неплохо танцевал и делал это всегда, когда и все - тогда это было в порядке вещей. Но тут вдруг почувствовал, что его начинают делить на части. Лора двигалась легко и свободно, она без труда вовлекала Ричарда в танец, будто опытная кошка играет с уже обреченной мышью. Она пользовалась его движениями и диктовала каждое его следующее па. На первых аккордах мелодии следующего танца она ловко передала его неуклюжей Сильвии. Та же весь танец наезжала на Ричарда всем своим массивным телом. Она действительно была огромна. Со стороны казалось, что ей мало объема этой самой большой комнаты квартиры фешенебельного дома в элитном районе для государственных служащих далеко не самого низкого ранга. Ричард долго ждал конца этого танца. Следующий за ним быстрый танец для него был передышкой. Его танцевали вчетвером. Трое образовывали круг, четвертый - каждый по очереди оказывался в центре, все повторяли его движения. На следующий танец Ричарду досталась Голда (или, может быть, он ей). Полившееся из динамиков танго не очень-то у нее выходило. Она, конечно же, старалась, но вот танцевать стоило бы поучиться у своей лучшей подруги. Ричарду даже стало немного ее жаль. Танго закончилось, щелкнул автостоп, пленка в магнитофоне остановилась.

   Комната с облегчением вздохнула всем своим объемом. Через приоткрытое окно украдкой вошел шорох листвы деревьев близлежащего парка. Где-то вдалеке часы городской ратуши пробили девять. В парке все еще в какую-то шумную игру играли дети. Багровые тона пейзажа за окном сменились на мрак, пронизанный гирляндами желтых фонарей, обозначивших нити улиц. Город готовился ко сну. Лора включила свет.

   Запеченная курица, раскинув крылья, ждала на овальном блюде. Открылась следующая бутылка. У Ричарда была первая вечеринка с вином и без чьих-либо родителей. Как стало известно, родители Лоры уехали на два дня к родственникам, забрав с собой ее младшего брата. Они решили не мешать дочери в веселье с одноклассниками, и, разве что, позвонили по телефону, чтобы поздравить и убедиться в том, что в доме порядок. Как спортсмен, Ричард всегда избегал алкоголя, но тут что-то растворило все эти запретные рамки, и он пил вино так же, как и его одноклассницы. Трапеза продолжалась. Разговор переключился на интимные темы. Именно Ричарда расспрашивали про все то, что он лучше многих в классе отвечал по тому самому предмету, который появился только недавно, о чем далеко не каждый мог спросить у мамы с папой. И он в полной мере осознал, что его миссия начала выходить за пределы участи 'свадебного генерала'. Он как всегда посматривал на часы. Заметив это, Голда обратила его внимание на то, что еще будет пирог, который они с Лорой так долго готовили за день до того.

   Компания расправилась с курицей. Поступило предложение во что-нибудь поиграть. Предложенные Сильвией карты были тут же отклонены. На ковре посреди комнаты Голда опрокинула на бок бутылку из-под вина - игра в 'бутылочку'. Теперь Ричарду пришлось целоваться с той девочкой, на которую показывало горлышко остановившейся после вращения волчком бутылки. Оно уставилось на Голду. Ричард встал и чмокнул ее в щеку. 'Не считается', - медленно проговорила она. - 'Французский поцелуй'. Ричарду пришлось поцеловать ее как следует. Такой же поцелуй был адресован Сильвии, а потом снова Голде, потом дошла очередь и до именинницы. Далее бутылочка снова показала на неуклюжую Сильвию. Он уже подумывал о том, что его маловато на всю эту компанию. Да и надоело ему все это. Уже скоро одиннадцать, пора домой. Но игра продолжалась, пока наконец не созрел спасительный чай, и Лора не позвала всех за стол.

   Опять включилась музыка. Все принялись за поглощение пирога с чаем или кофе. Отказавшись от второй чашки, Ричард встал и собрался выйти из-за стола.

   - Куда ты, Ричард? Завтра воскресенье. В школу не надо. Побудь с нами еще чуть-чуть, - сказала Лора.

   - Мы же еще не уходим, - добавила Голда.

   Он все-таки выбрался из-за стола, перебравшись через большие круглые колени Сильвии.

   - У меня с утра пробежка двадцать километров.

   - Ну, один раз не пробежишь...

   Уже в прихожей он надел куртку и нажал на ручку двери. Дверь была заперта. Какая досада. Все девочки втроем вошли в прихожую, почему-то с очень загадочным видом. Он снял куртку и перед трюмо стал поправлять галстук. Сзади подошла Сильвия. Она аккуратно положила ему на плечи свои ручищи, потом обняла со спины. Даже не обняла, а сильно сжала в своих объятьях. Он таки не понял ее намерений, пока сзади не последовал удар в связки ее толстыми коленями. Его ноги сложились, и они оба рухнули на пол. Ричард оказался вниз лицом на паркетном полу. Сильвия сидела на нем верхом. Он попытался выбраться из-под нее, но не тут-то было. Она была, наверное, вдвое тяжелее, чем он. На его щиколотках защелкнулись наручники. Голда ловко поймала его ноги. Именинница была дочерью полицейского, точнее, комиссара муниципальной полиции. Так что именно у Лоры могли найтись дома наручники. Следующая пара защелкнулась у него на запястьях. Он не шумел, не кричал. В конце концов, его пока еще никто не убивал. Сильвия встала с него, потом перевернула на спину, взяла на руки и отнесла в салон, где плюхнула в глубокое кресло напротив телевизора. 'Ну и что же будет дальше?' - почему-то очень спокойно спросил он. Ему не ответили. Голда нажала кнопку на пультике, и на экране телевизора забегали фигурки футболистов. Спустя минуту Ричард остался один посреди салона закованный в наручники по рукам и ногам напротив огромного телевизора.

   В прихожей все еще звучали голоса одноклассниц. Лора благодарила их за подарок, который они действительно ей сделали. Сильвия извинилась за то, что с полки взяла без просу книги и, что через пару дней вернет, когда будет забирать кассеты. Потом они распрощались друг с другом, и дверь захлопнулась. Лора вошла в салон.

   - Подарок - это я? - с легкой иронией спросил он.

   - Да, - ответила Лора. Она взяла пультик и стала листать все программы кабельного телевидения, пока не остановилась на каком-то сериале с постельными сценами. Потом, заложив руки за шею, расстегнула свое изящное платье. Ее гибкости можно было позавидовать. Платье съехало с плеч, обнажив тонкую фигуру. Потом она сняла бюстгальтер и отстегнула прищепочки, придерживающие ее черные чулки.

   - Я тут в наручниках, чтобы посмотреть это шоу?

   - Не только, - загадочно ответила она. - Мы не придумали другого способа тебя удержать.

   - Ну, никуда не убегу! Расстегни! - взмолился он, наконец.

   Она взяла с книжной полки ключи, села на корточки, играя маленькими мышцами на тонких бедрах, и ноги Ричарда были свободны. Он встал, чтобы она освободила его руки. После чего он попытался сесть, но что-то очень сильно начало ему мешать. Он сильно засмущался. Лора длинными пальцами, растущими из тонких запястий, расстегнула ему рубашку, ремень в штанах и молнию на ширинке. Он неуклюже присел, чтобы развязать шнурки на кроссовках. Она уже выключила телевизор и воткнула в магнитофон кассету.

   Они стояли в нерешительности посреди огромной комнаты, друг напротив друга, оба без всего. Им обоим было не ясно, что и как делать дальше. Лора решилась первой. Она подошла к Ричарду и обняла его. Он сделал то же самое. Ему показалось это сделать сложнее, чем ей, из-за большой разницы в росте. Она была более чем на голову его выше. Он не понимал, какая страсть стала овладевать им, и никогда раньше этого не чувствовал. Что-то, может быть, читал, или ему рассказывали, но как это ощущается на самом деле, знать еще не мог. Да и не входило в его планы узнать это столь быстро. Ну, может быть, после школы. Да, и времени подумать об этом у него совсем не было. А тут влип - мальчик.

   Он стал терять над собой контроль. Все тело начало наливаться какой-то жуткой потребностью накопить неизведанную им прежде адскую энергию, а потом избавиться от нее. Он уже вцепился в щуплое тело Лоры, хотя еще и не знал, что будет с ним делать. Он обнял ее руками за шею, а потом ногами за бедра. Он извивался как змея, вползающая на дерево, огибая все его ветви и пробуя на вкус каждый его изгиб. По крайней мере, ему так казалось. Она какое-то время еще держалась на ногах, а потом вместе рухнули на пол. Он ее распластал на ковре. Она не ожидала такого разворота событий, застонала в его объятьях и, наверное, сопротивлялась, и, быть может, пыталась оттолкнуть его от себя, но безуспешно. Он уже собой не владел. Никто не знал, сколько времени это продолжалось. Она вдруг вскрикнула и обмякла - превратилась в тряпку в руках у Ричарда. Он, наконец, смог собрать в себе все силы и избавиться от овладевшей всем его телом энергии, которая разом его оставила, а затем и сам обмяк от слабости. Он с трудом оторвался от ее тела и медленно поднялся на ноги. Она неподвижно лежала на ковре, почти не дыша. Ее тело так же, как и его оказалось вымазано кровью. Ему даже стало немного не по себе. Он пошел в ванную, чтобы все это с себя смыть. Когда вернулся, то Лора уже пришла в себя. Она сидела на ковре и смотрела куда-то в пустоту.

   - Извини, - наконец, проговорил он. - Я это делал в первый раз.

   - Как видишь, я тоже, - ответила она, глядя на пятна крови, оставленные ими на ковре.

   Ричард уже влез в брюки и начал застегивать рубашку.

   - Что будешь делать с ковром?

   - Я совру маме, что опрокинула кетчуп. Она все равно хотела отдать его в химчистку.

   Лора встала и пошла в ванную. Ричард посмотрел на часы. Было уже полвторого. Он уже был одет, когда Лора в махровом домашнем халате вышла из ванной. Он попрощался, и она молча махнула рукой. За Ричардом захлопнулась дверь. Он вызвал лифт. Двери мягко разъехались. Он вошел, нажал кнопку первого этажа. Кабина плавно заскользила вниз. Ричард взглянул на себя в зеркало. Он никогда еще не видел себя таким растрепанным и помятым.

  

   Майк Эйдельберг. 1998г.

---

© Copyright Шпилька-Конкурс (experiment-konkurs@yandex.ru) Размещен: 26/04/2013, изменен: 10/03/2022. 155k. Статистика. Статья: Лирика

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"