Евгений Хохломской был тем человеком, о которых говорят: "светоч науки". Это был грамотный химик, профессор, и он преподавал в совершенно обычном, даже занюханном, совершенно затрапезном университете курс органики. Университет, как и все живое на Руси, мучительно страдал от засилья деятельных чиновников - той несметной, прожорливой орды, от которой Гоголь с Щедриным спасения придумать не умели и только нервно смеялись сквозь слезы - страдал и погрязал в циркулярах и приказах. Однако, какими-то мучительными, полуинфарктными путями, отстоял Хохломской при этом университете небольшую, но полезную научную лабораторию - настоящую! С пробирками и колбами! И центрифугами! - которая, между прочим, разрабатывала и вакцины, так что изредка, строгий, отлично выбритый и невероятно глупый декан милостиво разрешал профессору заработать по-настоящему. Это когда людям уж совсем невмоготу было одними градусниками лечиться.
Надо отметить, что внешность у профессора была не профессорской. Даже, какой-то лженаучной. Был он худенький, маленький, с круглой ощипанной головкой, неоформленной, и имел такой широко улыбающийся рот, что казался ожившим героем кукольного театра.
Вдобавок, профессор пил, и пил часто, и помногу.
Это очень плохо.
Я раньше тоже так делал - безобразие полное, а теперь не буду больше - теперь уже времени нет. И слабость какая-то.
Вот к этому-то профессору, Евгению Хохломскому, своему давнишнему дружку, и пришел сегодня Сергей Косточкин. Пришел, чтобы поговорить.
Они уселись за старый профессорский сосновый стол, какие раньше стояли абсолютно везде, даже в жилконторах - такие, с выдвижными ящичками, а теперь их только в старинном кино можно увидеть - пошутили о том о сем, выпили - ай-яй-яй! И пили-то что - спирт разведенный! - и Косточкин приступил к главной теме:
- А что, Женя, трудно ли раздобыть галлюциноген?
Хохломской вопросу даже не удивился, а спросил:
- А на что тебе?
...
Два эти приятеля были меж собой очень несхожи.
Евгений был смешон и некрасив, Сергей был статен и привлекателен.
Первый был вульгарным ксенофобом и с подозрением относился к мигрантам, говоря: "Этак сюсюкать, и лет через пятьдесят в храме Христа Спасителя "Аллах Акбар" прозвучит!"
Второй же, Сергей, ко всем нациям - арийского ли корня или языков банту, относился ровно, цинично выделяя из человечества некую генетически обновляемую элиту, разбросанную по странам и народам. Себя он относил, естественно, к ней, а всех не принадлежащих, безотносительно языка и веры, именовал кратко: "Скот".
Евгений был атеистом, но Библию знал чуть не наизусть, при этом, почему-то называл ее еврейской философией. И вот еще странность! Будучи атеистом, он отмечал и Пасху и Крещение. Довольно бурно. Римского же епископа всегда приводил как пример: как следует вести себя на людях учителю, поскольку быть примером ему самому не хотелось.
Сергей был втайне верующим, но во что он верил, требовало разъяснения такого многостраничного и таких усилий ума, что я лучше воздержусь, а просто укажу: в Высшее.
...
- Да хочу узнать, не мог ли один человек, девушка, купить или изготовить, скажем так, "дурь-напиток"?
Такой, что, вдохнув пары, начинаешь себя скакуном ощущать.
- А вы много проскакали?
- Профессор, шути на кафедре.
Евгений, порасспрашивав о симптомах, объявил, что таинственное средство, хотя и похоже на опиат, гораздо сильнее и, несомненно, синтетического происхождения. Не степной алкалоид. Изготовить такое без современной лаборатории невозможно, притом нужен еще и толковый химик, а таковых в городе нет, кроме его, Евгения, учеников, в которых он абсолютно уверен.
- Так уж и уверен? - спросил недоверчиво Сергей.
- А ты в своих? - лукаво поинтересовался профессор.
- А что мои? - насторожился Сергей.
- Твои, - профессор с гордым отвращением и изяществом мастера выпил рюмочку и зажевал выпитое печеным расстегайчиком с розовой горбушей, их отлично готовили в пирожковой за углом, - твои какой-то "Умной стеной" занимались - что это такое? Шарлатанство!
- И что! - закричал Сергей, - я только попробовал утилизировать гигаватты энергии, которую мы напрасно распыляем вокруг городов! Песенки слушаем! Воздух греем!
- А почему же ты не пошел к Обоскалову? Он толковый, дал бы тему, лабораторию.
- Какую лабораторию? Стол с компьютером в отапливаемом помещении? И в "Автокаде" картинки демонстрационные рисовать? Для дурачков из комиссии. Это что ли наука?
- Ну-ка, ну-ка, расскажите мне: и что же такое наука?
- Сам знаешь. Во всяком случае, не бизнес, не спорт и не честолюбие. У нас вон сколько спортсменов, да живут все не на родине.
Ученые помолчали.
- Удивительно, - после паузы сказал Хохломской, - в сталинских "шарашках" наука была. И такие, как ты, что-то изобретали. А нынче вас что-то переклинило.
- Да потому, что люди верили, что создается свободный мир, а ради этого мозги иначе работать начинают. Даже если ты сам, лично, в кандалах и на баланде.
- Что же теперь в свободный мир не веришь? Вон ее сколько, свободы-то.
- А потому.
Ту уже и Сергей приложился и выпил. И тоже с гримасой отвращения, но дилетантизм сквозил.
- Потому, что социализм вплотную подошел к главному своему - дать человеку, всякой личности самой решать: кто судья, и в чем закон. Перевернуть пирамиду власти и поставить ее на острие. Да только те, кто не личности, у кого зрение серенькое, перепугались - а ну как людоедство кто разрешит.
Пугает личность-то! Пугает! Спектром своим неуправляемым!
И оставили все, как было: пирамида давит, только форточки приоткрыли. Мне такая "свободка" - не стимул.
А из азарта я импульсную пушку разрабатывать не хочу. Перезрел на диссертации.
- Ты, однако, того, не очень-то личностям доверяй, как раз обнесут, - заметил профессор, - нынче что ни риелтор или рекламщик-кредитор, так диплом юриста или финансиста. И людоедство для них норма.
- Да, потому что мы выучиваем, чтобы отвязаться и отвязались, и это даже не профессиональные кретины, а шушера дипломированная. А должны бы джентльменов и леди. А для таких закона нет, они сами закон.
Культурным людям судья не нужен.
Друзья помолчали.
- Так это наркотик? - спросил Сергей, возвращаясь к теме разговора.
- Не обязательно. Нужно посмотреть, создается ли устойчивая связь... - и Евгений стал объяснять, рисуя на бумаге буквенные обозначения молекул.
- Знаешь, - подвел он итог, - лучше спроси у нее сам. Чем она тебя дурманит.
- Просто спросить?
- Ну да. Спроси, чего это ты в ее присутствии становишься жеребцом.
- Дурак ты, профессор.
- Сам выкуси.
И друзья расстались.
...
Сергей ехал и сердито размышлял. Он перебирал в памяти своих учеников, мальчишек, и отмечал, что они слишком часто и слишком увлеченно расспрашивали его о различных резонансах, излучателях, преобразователях и признавался себе, что, конечно же, им хочется что-нибудь "бабахнуть", попробовать: как это? И тут совершенно нет мыслей о последствиях и жертвах. Чистое "хочу знать". И он признавался себе, что и сам был таким же, и что без такого жестокого любопытства наука встанет, и с этим ничего поделать нельзя, и просто смешно говорить, что атом расщеплять учились для того, чтобы воду в парогенераторе нагревать, а железо учились ковать для лемехов. И что мир - это покой, а покой - это сон и бананы на дереве. А наука - это борьба. Только почему враг у человека всегда человек?
Если единственный, кто во все Вселенной способен тебя любить, это тоже человек.
И так размышляя, он добрался до дома Светланы.
...
Что же такое представлял собою город, где происходили эти события.
Это было затейливое перекрещение улиц, довольно грязных из-за нехватки желающих целый день махать метлой и невероятной скупости горожан, начинавших отчаянно верещать при малейшем упоминании об увеличении налогов. Налоги все равно поднимались, но в наказание за противное, нарушающее порядок верещание, чисто из педагогических соображений, средства на очистку не выделялись.
Зато по краям дорог, в первых этажах высоких, как горные кряжи, домов все сплошь тянулись магазины, кафе и салоны. Очень симпатичные и нарядные.
Буквально через шаг располагались зубоврачебные клиники с милыми вывесками, изображающими одинокий и крепенький зуб, белый, как сахарок. С двумя веселенькими корешками. Невольно хотелось выбросить старый и получить именно такой.
Фитнесклубы шли вперемежку с цветочными магазинами, и у этих витрины были просто роскошными, просто Версаль и Эрмитаж. Любителям хорошеньких девушек было очень приятно проходить мимо и глазеть через витрины на сотрудниц. С умеренной частотой шли магазины радиотехники, в основном, телефонов. На одном, видимо предчувствующем разорение, висела вывеска: известная фотография Че Гевары с надписью: "Революция или смерть! Новые телефоны по цене старых!" Дверь была настежь распахнута, но клиент революцию делать не спешил, подозревая, что и у старых цена была не хила.
Очень много было продуктовых магазинов, магазинов одежды повседневной и спортивной.
Много было банков и просто сердобольных контор, дающих взаймы под честное слово.
Словом, город работал.
Это была пышная, наполненная энергичной и красивой молодежью, парадная витрина страны.
Чтобы эта витрина жила, где-то далеко на Севере грубые, плохо одетые, малокультурные люди, сквернословя, выкапывали из земли полезное, это полезное увозилось и быстро продавалось, а взамен для "витрины" завозились заморские зубы, тренажеры, крема, цветы, ленточки для цветов, телефоны и - а вот и нет! Вот и попался! Хлеб-то мы сами производим и прекрасного качества, вот так-то! На любой буханке нарочно для скептиков написано: "Высший сорт"!
Ну, извините, чуть увлекся. А было бы классно закончить предложение: "и еду достойную столь гордой и богатой страны".
Я помню время, когда маленьким мама отправляла меня в булочную за караваем. Хлеб был так по-живому свеж и горяч, и пах так ароматно и вкусно, что я невольно отламывал кусочек хрустящей горбушки и съедал, а потом еще и еще один. И домой из такого похода иногда приносилось чуть больше половинки.
Но я постарел, и теперь не слышу аромата уже и у магазинных яблок.
В целом, ощущение было праздничное, здоровое, и всюду виделся коммерческий резон.
Город, несомненно, был нужен и нужен именно таким - большим магазином развлечений.
...
Почему же я так ясно вижу, что эти магазины опустеют? Почему уверен, что есть что-то Высшее, независимое от нас, и решающее, чему жить, а чему исчезать?
И уже раздается - и от него подташнивает - запах тлена.
И зачем разглядываю эти магазины, эти гробы с шевелящимися - что это: любопытство, жалость или холодная наука?
И какое тебе дело, если и сам ты исчезнешь?
Какое вообще всем нам дело до этой реки - движения жизни, если мы, как цветы на дереве, распускаемся, цветем и осыпаемся в эту реку, поколение за поколением, и наше коротенькое цветение имеет смысл только для каких-то таинственных поворотов и всплесков громадной и вечной реки, которых нам не понять.
И осыпавшись, мы нарождаемся и распускаемся вновь, но уже по-другому и не помня прошлого, и это блаженный дар - забвение.
Не помнить обид, не помнить грехов. Быть иным.
И если ты прекрасный дворец - это игра Реки и ее воображение, а если ты урна для мусора - и это от нее. Так нужно для плавного изгиба, а ты кто? Обижаешься, и на кого?
И вдруг ты расцвел только для одного, чтобы сказать лишь один раз кому-то: "Привет!" - и это нужно Реке.
А. Увидать, хоть краешком глаза будущее. Да, понятная усталость от жизни в позапрошлом.
...
Светлана открыла ему дверь и, сказав: "Привет!", прошла вглубь комнат. Она была безупречна, хотя и по-домашнему - легкие кремовые блуза и штаны с вышитыми серебряными цветами, и мягкие турецкие тапочки - по полу дул сквозняк из приоткрытой двери на лоджию, а за ней стояла зима и кусался мороз и покоились снега. Она любила свежесть.
Сергей нашел ее в гостиной, Светлана сидела с ногами в уютном кресле-чашечке и ждала.
- Я должен спросить тебя об очень важной вещи, - глядя в окно торжественно произнес Сергей.
Он был прекрасен и строг. Он готовился обличать.
- Не нужно. Я не выйду за тебя, - просто ответила Светлана.
- Почему? - ошарашенно спросил Сергей. Он ожидал чего угодно, но не разговоров о женитьбе.
- Потому что мне нужен муж, а не клоун.
- А я, значит, клоун?
Мужчина и женщина потихоньку готовились вцепиться. Они истомились уже желать друг друга.
- Чего стоят одни твои экзокостюмчики! Ты даже не потрудился придумать, будет ли под ними чесаться или, хотя бы, в чем их стирать. Да ну тебя.
И это жестоко - обманывать женщин. Да, мы хотим быть молоды и красивы, а ты каких хочешь? Старых и горбатых?
А эти постановки с превращением людей в пустышки - для чего? Зачем сеять панику?
Это смешно?
- Но я ничего такого не делал! - завопил Сергей, - Кроме рекламного ролика и пяти комплектов гигиенической паутинки, я и тебе один подарил, Тайваньский, для лифтинга, я экзокожей и не занимался больше!
- А кто занимался?
- Не я! А лучше скажи, что за отраву ты разбрызгиваешь у себя в фитнесклубе? Ты еще в своем уме? Я не желаю, чтобы ты ездила на мне верхом! Вернее, не хочу быть при этом конем! Тьфу ты! Твоим жеребцом! Проклятый профессор, что б ему!
- Сережа, ты бредишь что ли? Какую отраву?
- Мангу!
- Как?
Светлана помолчала.
- Кажется, я что-то поняла. Пойдем.
И они пошли, и вышли из квартиры, и спустились на этаж, и Светлана позвонила в темную, красного дерева дверь.
Послышалось: "Сейчас, сейчас", и дверь отворили. Перед ними стоял сухонький пожилой мужчина. Он улыбался и вежливо кланялся.
- Я уже заварил чай! - объявил он радостно, как будто чай был именно и необходим ссорящимся.
- Андрей Николаевич, - сказала Светлана, - расскажите Сереже о манге.
- Прошу к столу, - и хозяин опять стал вежливо кланяться и выбросил из тумбочки на пол пару домашних тапочек.
"Странная какая квартира", - подумал Сергей, проходя вслед за хозяином, - "Как здесь может быть орган?" Он увидал краем глаза огромный церковный орган, стоящий в гостиной. "Куда уходят трубы? К соседям? И как на нем играть в этом доме?"
Они сидели втроем на небольшой кухоньке и пили душистый чай.
- Манга - это рисунок или украшение, - сухонький мужчина с удовольствием отпил чаю и, моментально прожевав - три жевка, не больше! - съел пряник. Просто проглотил. Пряники лежали в плетеной корзиночке перед гостями.
- Девушки парят в воздухе, девушки ходят по углям, девушки... колдуют, - Сергей ждал ответа.
- Это манга. Мы часто приписываем женщинам то, чего от них втайне ждем, а они - дети и готовы подыграть, и выдумщицы известные.
Манга - это вы глазами других.
Было бы ужасно скучно рассказывать, как молодая пара влюбилась, завела детей и жила бы зимой в городе, а летом на даче.
Она бы работала учительницей, а он бы обслуживал сотовые станции.
Они бы старели, играли бы с внуками и умерли бы в один день, легко и без страданий.
Для изящного рассказа нужна манга.
- Но я это видел своими глазами!
- И что же? Десятки людей тоже это почти видели, и им было весело. И они не ссорятся с любимыми по таким пустякам.
- Но мой ученик, он еще мальчик! Он серьезно уверен, что его подружка Люси ведьмочка!
- И это прекрасно! Мальчик влюбился и страдает - что может быть лучше таких сладких мучений.
Он не может понять, не верит самому себе: как это - влюбиться в ресницы, в локоны, в гибкое тело, тогда как обладательница всего прекрасного - пустая девчонка. И он пытается ее наполнить своим, а она уже давно наполнена, но тем, что ему недоступно.
Отличная зарисовка!
- Я бы помог ему.
- А, это ни к чему. Они или расстанутся и будут ироничными друзьями всю жизнь или он подожжет ее дом. Попытается убить, от страха перед любовью.
- Лучше расстаться.
- С точки зрения художника лучше и то и то. Хуже, когда картинка пуста.
- А зачем вы всем морочили голову с превращением людей в пустые оболочки. А потом взяли и остановились.
- Продолжений было так много, что мой орган не захотел больше играть. А сочинять через силу - удел поденщиков. Потом, каждый способен развить брошенную тему в фантазиях.
Я думаю, со временем меня поблагодарят.
- А мы, - спросил после паузы Сергей, - мы со Светланой - какую мангу вы подарите нам?
- Она готова, осталось примерить, - и сухонький мужчина отправился к органу.
Он уселся на табурет, надавил на педаль, размял кисти рук и приготовился взять аккорд.
- Подождите! - воскликнула Светлана, - это не будет слишком грустно?
- Еще не знаю, - ответил странный маэстро, - надо разыграться.
- Не бойся, - сказал Сергей Светлане.
- Я и не боюсь, ведь ты рядом.
И они прижались друг к другу.
- Лучше, пускай будет весело, - попросил Сергей.
И в эти последние мгновения перехода из картинки в картинку девушка улыбнулась, вспомнив их первую встречу и свои смешные страхи и желания и недоверчивость к этому мальчишке, а он почувствовал, как его отпускает его прошлое. С подростковым тщеславием,
напряжением и боязнью быть недостойным любви.
Прошлое, не видящее ничего, кроме громкого внешнего, не видящее и боготворящее. Мангу.
Из беззвучно лопнувших окон уже дул ветер и слышен был голос Океана, и стены вокруг прорастали цветами.
Маэстро с хитрецой посмотрел на них и сказал:
- Есть манга интересная только мне, есть правдивая и интересная и вам и нам, лучшая манга с секретом, та, которая будет интересна и вашим внукам.