Уважение человека к отцу и матери кажется таким естественным, так органично присущим всем нам - существам физически и психически зависимым от взрослых на протяжении десятилетия и более, а у иных она, зависимость эта, и пожизненно! что многим непонятна необходимость возводить его в ранг заповеди или закона от Высших Сил, неведомых и страшных, способных лишить жизни. Милующих и наказующих.
Это странно вдвойне, когда размышляешь, что заповедь эта дана тысячелетия назад, в эпоху сурового общинного коллективизма, а, допустим, не сейчас, когда умная техника жизни, придуманная заокеанскими чертями, сделала человека, начиная с его рождения и кончая смертью, гораздо зависимей от окружающих его предметов цивилизации, чем от отца или матери.
Едва родившись, человечек нуждается в памперсах, пеленках, сосках, смартфонах (показывать котика или бабушку), компьютерах (отвлекать мультфильмами), амулетах на шейку и унитазах. И еще в градусниках и клизмочках. Про мячик чуть не забыл.
Да и остались ли они - отец и мать?
Медицинским технологиям осталось чуть-чуть, шажок - и акт зачатия уйдет из пахнущих страстью и скомканными простынями спален в стерильную заводскую пробирку, а девять месяцев изнурительной беременности будут протекать не в женском чреве, а в одноразовой капсуле-коконе, подвешенной в лаборатории современных Фаустов, опутанной шлангами и датчиками.
И не за горами законодательное запрещение самовольной беременности (случайную будут нещадно штрафовать, как оскорбительное нарушение закона), и государственный контроль за геномом рождающихся. А так же их количеством и полом.
Тут уж по Платону - побольше солдат, немного администраторов и, с учетом роботов, чуточку рабочего обсуживающего персонала. Все-таки, что ни говори, лакей-человек приятнее андроида.
"Маток" много не нужно.
В принципе, грамотный лаборант в очках и у одной из яичника сотни тысяч фолликулов выпотрошит, а дальше она уж и не нужна, кажется, для хозяйства.
Девочек для эскорта надо, и надо много и разных, только потом их девать-то куда? Решат, я думаю. Гуманно, как обычно. Пилюлю, например, придумают - "Тихий сон". Скушала и на консервный завод - тут прагматика: человеческие аминокислоты - идеальная пища для наших организмов. Стопроцентная усвояемость.
О каннибализме чуть позже.
Ну, и по мелочи, немного женщин в прислугу, немного - в искусство.
Этих еще разводить надо будет - кто "Шавермой" торгует. Но с ними - строго по числу ларьков, а то бесконтрольно - размножаются очень быстро.
Пора перейти к примерам, но поболтаю еще немного.
Основное требование старой морали: "кайся". Или, проще говоря, живи постоянно с угрызениями совести. Эти угрызения сделают тебя кротким, милостивым и чистым от блудных желаний.
На красивую девушку следует смотреть, как на цветок - втянул воздух ноздрями и отойди, и никаких лишних мыслей. Они, мысли эти, говорят, от мясного рациона, так что, смотри сам.
Женщины - неиссякаемый источник угрызений совести.
Поэтому основная реплика порядочной девушки такова: "Уйди, противный!"
Вот мы и добрались до "совести". Что это? Постоянная оценка поступков и событий по шкале: "хочется, но стыдно - смеются", "хочется, но нельзя - ругают", "хочется, но не тебе и не сейчас - "они" так распределили"?
Похоже, совесть человека, растущая из оценок "взрослого" коллектива, основанных на удобстве совместной жизни, податлива к изменениям, пусть медленным пока.
"Смеются", "ругают", "распределяют" - это от общества.
А если общества уже нет?
В старом понимании?
Детский садик, куда ходил маленький Паша, был крохотным, довольно уютным каменным зданием с плоской крышей, крышей удивительной - с растущей прямо на рубероиде, без земли, березой, и невысокой кирпичной трубой кухни, из которой постоянно шел ароматный дымок. И днем и ночью.
Повариха там была прекрасная. Особенно ей удавались котлеты мясные с легким соусом и картофельное пюре - оно было воздушным и пахло сливочным маслом.
Днем повариха готовила для детей и воспитательниц, а ночью тоже готовила, но уже для себя, своей подруги Нюси и Василия Ивановича (другого, не из анекдотов, а того, которого уволили недавно из электриков, а он им и не был, кстати, а был зоотехник с дипломом), потому что, как я уже сказал, была отличной поварихой.
Но маленькому Паше, хоть и нравились котлеты и пюре тети Лиды (так звали повариху), больше по вкусу был рисовый пудинг с вишневым вареньем. Он всегда съедал всю порцию очень быстро, вперед всех, и после вылизывал тарелку языком.
Рисовый пудинг нравился еще одному мальчику - Сереже, и они - Паша и Сережа - как-то сразу почувствовали друг к другу симпатию, буквально, после второго по счету пудинга, и они стали играть в машинки вдвоем, причем Сережа был "полицейским", а Паша убегал от него.
Они играли, дни шли, и между ними стала возникать детская дружба, когда тебе хочется постоянно видеться и говорить именно с этим человеком. С ним интересно.
В один из дней Паша принес в садик любопытную игрушку-трансформер. То она складывалась в танк, то в самолетик, то в робота, наконец, даже в собачку. Он показал игрушку Сереже и даже дал ему поиграть, а потом они побежали на обед, потому что тетя Лида как раз приготовила котлеты и пюре.
После обеда был "тихий час", когда все спали, а потом Паша и Сережа стали играть в машинки. Вдруг они вспомнили о игрушке-трансформере, и решили, что было бы здорово - стрелять из пушки танка по машинкам, и подбежали к полочкам с игрушками.
Но Пашиного трансформера там не было.
Не было его и под столом, и под кроватками, и даже в кабинете воспитательницы, и даже в туалете, и на кухне у тети Лиды!
Это было невероятно!
И тут Паша увидал девочку с аккуратными косичками-кренделечками, украшенными синими бантами, в красных сандалиях, и довольно толстенькую, щекастую и уверенную.
Девочка крепко, прижимая к груди, держала игрушку. Его, Пашину игрушку! В виде собачки.
Паша, волнуясь (он до этого почти не разговаривал с девочками), подошел к похитительнице и вначале молча ухватил игрушку.
Ручки девочки были сильными. На удивление.
- Эта мое, отдай, - сказал он, спустя несколько мгновений молчаливой борьбы.
- Пусти, это моя собачка, - произнесла девочка так уверенно, что Паша понял, что его обижают. Его (он не знал этого слова, но чувствовал именно это) обворовывают.
Паша повис на руках у девочки, пытаясь вырвать игрушку, и одну руку захватчицы ему удалось отцепить, но рука эта тут же схватила его за челку и рванула ее с такой болью, что Паша, не помня себя, впился зубами во вторую руку девочки.
Вдобавок он ее пнул, на что девочка ответила градом пинков. При этом челку не выпускала, а тянула сильней и сильней.
У Паши катились слезы, но он молчал и кусал ненавистную руку.
Глаза девочки были сухи, но широко раскрыты.
Их разняли.
Взрослые время от времени заглядывали в помещение с детьми, попроведать, а так, все было тихо, никто не кричал. Рева не было.
Игрушку забрала воспитательница и отдала ее вечером Пашиному папе, когда тот пришел за сыном.
Прошло два дня.
Паша и Сережа играли в машинки, а у окна, с другими девочками, сидела "та". Имени ее Сережа не знал раньше, а после выговоров воспитательницы и родителей запомнил (между прочим, на всю жизнь запомнил), и оно олицетворяло теперь все женское коварство и женскую склонность к преступлениям - Настенька.
Настенька играла с двумя подругами и, казалось, на Пашу даже не смотрела. Но он-то знал, что она смотрит! Она ненавидит его за игрушку-трансформер! Она будет мстить!
Тетя Лида сделала рисовый пудинг, и все были этому очень рады, но тут оказалось, что вишневого варенья на всех не хватает. Куда оно исчезло, никто понять не мог. (Скажу по секрету, тут не без помощи Василия Ивановича, но тсс! Сегодня он зоотехник, а завтра кто? Посмотрите на специальности в дипломах сильных мира сего - удивительно, правда? Миром правит кто угодно, но только не профессионалы. Главное - "в струю" попасть.)
Дети разбирали тарелочки с пудингом, и вот их осталось две - одна с вареньем, другая без.
И перед ними стояли они - враги и конкуренты - Паша и Настенька. Что творилось в душе Настеньки - тайна, но в Пашиной было предчувствие бури.
Настенька протянула руку и взяла тарелочку с пудингом и вареньем. Паша склонил голову. Он не думал. Он переживал.
Потом он сжал маленький кулак и изо всех сил ударил хитрую и жадную Настеньку по гордой спине. Туда, где колыхались изумительно красивые голубые банты.
Она ждала этого! Она тут же вцепилась ему в челку и стала молча тянуть его за волосы к полу. Он отбивался, обидно промахиваясь, и мечтая опять впиться зубами в ее руку, но в этот раз ему везло меньше.
Их разняли довольно быстро - тетя Лида вышла с компотом.
Прошел еще один день.
Дети гуляли.
Возле садика была оборудована славная игровая площадка с крошечными домиками, крутыми горками и песочницами с "грибками". Были и качели.
Качели всем нравились. Даже Василию Ивановичу. Он на них пил пиво "Балтика 7".
Иногда качели стояли пустые, а иногда вдруг все подбегали к ним, и тогда качались по очереди.
В этот день всем вздумалось качаться.
Сережа покачался и спрыгнул, а после него всегда качался Паша. Теперь он ждал, когда качели остановятся, чтобы сесть на сиденье.
И тут Настенька подошла и уселась. Вперед него! И оттолкнулась своими крепенькими ножками и стала качаться!
"Гнев, богиня, воспой..."
Гнев и ярость - больше ничего не было в тот миг в сердце маленького мальчика!
Как барс он кинулся на обидчицу!
Она была готова к этому! Она, изнывая, ждала этого!
В ее, прикрытых пушистыми ресницами, глазах горел огонь не девочки - ада!
Они покатились по земле, кусаясь, плюясь, царапаясь, и колотя друг друга.
Не нужно быть большим психологом, чтобы, глядя на них, не сказать:
"Да, вот это - любовь. Эти мальчик и девочка созданы друг для друга. Какая замечательная из них получится пара".
Родители мальчика этого не поняли и перевели Пашу в другой садик.
А Настенька, узнав об этом бегстве, горько плакала два дня, не ела тети Лидиных котлет, и требовала "этого мальчика".
Девочки взрослеют быстрее.
И родители перевели ее в тот же садик, куда теперь ходил Паша.
... ...
Я начал об уважении к родителям, а пример из "другой оперы" - у меня всегда так. Заносит. И пишу, будто бы не я, а кто-то другой. То праведник, то грешник, то "женщина", то "мужчина" - и это путь.
Вы уж простите, если "я" порой пошл, а порой слезлив до омерзения - это тени. Мы все любим тень, она дает отдых голове от нестерпимого света, но тень отбрасывает предмет черного цвета.
А что черней смерти?
Хотите, поговорим о ней? Вас не смущает, что не знаем и толику ежесекундных перемен, тех, что именуем жизнью, а учим о "конце". И даже о том, что после? О воздаянии?