Крещенские морозы всё-таки оказались не такими страшными, как их расписывали. Женя на рынке купила, как ей посоветовали баба Фима и девочки из машбюро, гусиного жира, и Эркин, приняв это, к её удивлению, без малейшего сопротивления, перед выходом на работу промазывал себе лицо. Но потребовал, чтобы и она поступала так же.
День катился за днём, такой же, как вчера и как завтра. Эркин теперь по утрам покупал газету и вечером, упрямо сдвигая брови на особо трудных местах, читал статью за статьёй, спрашивая Женю о непонятных словах. Алиса освоила азбуку полностью, и Женя купила ей целую россыпь маленьких книжек - в каждой книжке одна сказка. Их Эркин тоже читал. И оба учились писать. Но здесь успехи Алисы были куда заметнее.
Пополнялся и их дом. После святок приехало много репатриантов или, как их все здесь называли, беженцев. Правда, в "Беженский Корабль" шли не все. Кто хотел обзавестись собственным домом в Старом городе получали участок и в ожидании дома жили в бараке - длинном двухэтажном деревянном доме между Старым и Новым городами - или снимали комнату, стараясь устроиться поближе к своему участку, чтобы заранее наладить отношения с соседями. А свой дом - это до весны. Вот когда снег сойдёт и земля под фундамент оттает, тогда всё и начнётся.
Выбор места Норма полностью предоставила Джинни. В конце концов ей самой всё равно, где жить. И почему Джинни выбрала этот город с трудно произносимым названием в далёкой глухой местности Иж... - ну, это ей уже никогда не выговорить - Норма не понимала. А город... За-го-рье. "За горами", - перевела ей Джинни.
- Это перспективный город, мама. Там большой завод, туда едет много народа, и место учительницы наверняка найдётся. Понимаешь?
Они сидели в своём отсеке на нижней койке, и Джинни убеждала Норму, а может, и саму себя в правильности выбора.
- В старых городах все школьные места уже заняты. На частных уроках не прожить. А здесь у меня будет шанс. Словом, мама, я отправила запрос. Правильно, мама?
Норма кивнула. Разумеется, она ни слова не сказала Джинни, но жизнь в лагере довела её до такого состояния, что она была согласна на всё, лишь бы уехать отсюда. Скоро два месяца, как они живут... нет, это не жизнь! И дело совсем не в цветных, бывших рабах, которые никак и ни в чём не отделены, с которыми приходится бок о бок, нет-нет, к этому вполне можно приспособиться, тем более, что те, опасаясь потерять визу, ведут себя вполне корректно. Но всё равно - эта теснота... И видя довольных, уверяющих, что здесь, как в раю, что так здоровско им ещё не было, и можно подумать, впервые в своей жизни наевшихся досыта людей, Норма с ужасом думала: как же те жили раньше, если это... рай?
Нет, она разумеется понимает, каких трудов и каких денег стоила организация этих лагерей, понимает, что было сделано всё возможное, и... и хоть бы поскорее это кончилось. Одна баня вместо ванной чего стоит...
Норма невольно передёрнулась от воспоминания. Ей понадобилось всё её мужество, чтобы раздеться догола на глазах у множества людей. И мыться при всех, как... даже про себя она удержалась, даже мысленно не сказала: как рабам.
И относились все к ней и к Джинни совсем не плохо, можно сказать, что хорошо, и всё же...
- Ну же, мама, ты согласна на Загорье?
- Ну, конечно, Джинни, - улыбнулась Норма.
И про себя закончила: "Было бы тебе хорошо, моя девочка". Удивительно, но Джинни эта жизнь в лагере будто нравилась. Норма как-то сказала ей об этом и получила неожиданный ответ:
- Знаешь, мама, это похоже на колледж, - Джинни засмеялась. - Перед самым выпуском.
Что ж, может и так. Сама она колледж так и не закончила, встретив Майкла, и каково перед выпуском - не знает. Но Джинни весела, предприимчива, подружилась с библиотекаршей А... Ал... Ну, по-английски, девушку зовут Элен, и ещё у Джинни появились знакомые. И психолог - даже странно такое понимание и внимание у явно ещё недавно военного молодого мужчины - говорил очень доброжелательно, похвалил её за мужество и самоотверженность, обнадёжил, что у Джинни нет серьёзных проблем и такая смена обстановки - наилучшее решение. Было приятно слушать.
Миновало Рождество, Новый год, и вот наконец, наконец они едут. Мой бог, наконец-то! И... и не то, что страшно, но гнетёт сознание необратимости этого переезда. Чужая страна, чужой язык, обычаи, всё чужое. Но... но Джинни там будет лучше. Язык... Джинни бойко болтает по-русски со своими новыми приятельницами, упрямо читает русские книги в библиотеке.
- Мама, тебе нужно учить язык.
Разумеется, нужно. Норма старательно запоминала русские слова. Хорошо... нет... хлеб... иди сюда... дай... на... здрасте... спасибо... В библиотеке она долго рассматривала альбомы с видами России. На снимках заснеженные деревья и маленькие, утопающие в сугробах домики из брёвен. Коттеджи, а по-русски - избы. Нет, Джинни - умница и, конечно, права: лучше квартира в большом доме со всеми удобствами. Её девочка бывает удивительно рассудительна для своего возраста. Загорье. Что ж, пусть Загорье. Элен дала маленький буклет о городах Ижорского пояса. Две станицы были посвящены Загорью. Город смотрелся зелёным и приветливым. Маленькие домики в садах. И чем-то похоже на Джексонвилль. Ну, Джинни она об этом не обмолвилась ни словом: Джинни само имя Джексонвилля ненавистно.
Джинни принесла маршрутный лист. Атланта - Загорье. Через Рубежин, Иваньково и Ижорск. Норма несколько раз перечитала названия вслух, добиваясь с помощью Джинни правильного произношения. Странно, что на такой вроде бы не длинный путь - всего три пересадки, а Рубежин, к тому же, это Стоп-Сити, пограничный город - отводится почти пять дней. Хотя она и раньше слышала, что в России большие расстояния.
Они выехали, как и многие, на рассвете. И до вокзала их довезли в грузовике. Хоть у них и немного вещей: два чемодана и сумка, но всё-таки... В комендатуре получили билеты до Рубежина и два пакета - пайки, Норма уже запомнила это слово. В каждом пакете кирпич солдатского хлеба и банка тушёнки. Попутчиками до Рубежина были очень приличные - всё-таки второй класс - люди, в поезде продавали сэндвичи и кофе, так что пакетов с пайками не пришлось доставать. А в Рубежине таможня. Где им действительно обменяли все их деньги один к одному. Пятьдесят тысяч за дом, почти две тысячи её сбережений и ещё мелочь оставшаяся потраченной в лагере сотни - пятьдесят четыре рубля тридцать копеек. И то немногое сбережённое ею из подарков Майкла: золотую цепочку с медальоном-сердечком, обручальное кольцо с бриллиантиком и золотые с жемчужинками серёжки, которые Майкл купил к совершеннолетию их новорождённой дочери, - всё это даже без пошлины пропустили. Как вещи личного пользования. И они оказались уже на русском вокзале.
Джинни настояла отпраздновать переход в вокзальном буфете. Пир состоял из крепкого горячего чая и бутербродов с дорогой рыбой - Норма старательно привыкла к русской манере делать открытые бутерброды вместо сэндвичей. И опять два пакета-пайка.
- Куда нам столько хлеба, Джинни?
- Сухарики сделаем, - рассмеялась Джинни. - Ты же мне рассказывала, помнишь?
Норма кивнула. Так они и привезли в Загорье три буханки чёрного хлеба, остальные всё-таки съели. Ни в одном поезде ресторана не было, и все ели по вагонам, а чай брали у проводника. И они с Джинни поступали так же. Они - не туристы, и эта экзотика должна стать их обычаями. Да и взять, к примеру, одежду. Толстый вязаный платок-шаль, войлочные сапоги - как они называются, ах да, ва-лен-ки, - это экзотика или необходимость? И манто здесь - не роскошь, а обычная зимняя одежда, её даже носят мехом внутрь для тепла. Хорошо, что у них были деньги, и они сумели уже на первой большой остановке купить тёплой одежды. Вещи, правда, изумительные. Ручная вязка, хорошая шерсть. И в Иванькове купили валенки. С каждой остановкой всё холоднее, снег визжит и скрипит под ногами, собственное дыхание оседает у тебя на лице инеем...
Норма старалась не думать о будущем. Но... но как жить, когда к обеду уже темно, как ночью. Правда, может, именно поэтому русские обедают так рано, практически в ленч, но всё-таки...
А встретили их в Загорье хорошо. Норма улыбнулась, вспомнив, как они наконец вышли на Вокзальную площадь. Как наконец кончилась их дорога, их бегство. Да, ещё не было ни жилья, ни работы для Джинни, они стояли на заснеженной площади, всё их имущество на них и в двух чемоданах у ног, но она поняла: они приехали!
В Комитете им посоветовали сдать вещи в камеру хранения, и уже прямо оттуда они пошли в городское управление образования подтверждать заявку Джинни, благо это... да, правильно: ГУО оказалось рядом, только площадь перейти, и она сидела в коридоре, пока Джинни храбро ходила по кабинетам.
- Ну вот, мамочка, - Джинни, счастливо улыбаясь, показала ей какие-то бумажки. - Меня зачислили в штат. С осени в школе, а пока в культурном центре, он ещё строится, но уже работает, и лицензирование прямо здесь и пройду.
Норма улыбнулась её радости.
- Поздравляю. А теперь...
- А теперь вернёмся в Комитет, оформим ссуду и пойдём домой.
Норма кивнула.
Удивительно, но ссуду им дали. И даже не спросили, нуждаются ли они в ней или у них есть свои деньги. Тридцать тысяч. По десять тысяч на каждого члена семьи и ещё десять тысяч на семью в целом. И даже их путь до дома со странно-романтическим названием - "Беженский Корабль" - был не в тягость. Может, из-за румяного от мороза улыбающегося лица Джинни. И дом им сразу понравился. Светлые просторные комнаты, неплохая, в общем, планировка, только ванная почему-то не рядом со спальнями, а отдельно и рядом с кухней. Но к этому тоже можно приспособиться.
В дверь позвонили, и Норма, вздрогнув, посмотрела на часы. Джинни? Господи, а она замечталась и совсем забыла поставить подогреть обед.
Норма быстро подошла к двери и, уже открыв замок, всё-таки спросила:
- Кто там?
- Добрый вечер, миссис Джонс, - ответили из-за двери по-английски.
Норма узнала голос их соседки, Джен Мороз из квартиры напротив, и распахнула дверь.
- Здравствуйте, рада вас видеть, Джен, заходите.
К удивлению Нормы, Джен была не одна. Вслед за ней в холл вошла маленькая полная старушка в длинной юбке и большом узорчатом платке на плечах. А когда Джен стала объяснять, зачем они пришли, Норма совсем растерялась. Соседи придут к ним убирать, мыть, вешать карнизы и люстры? И полки? Сделают стеллаж в кладовке? Но... но...
- По обычаю так, - внушительно сказала баба Фима. - Не нами заведено, не нам и менять.
Женя перевела и улыбнулась.
- Так мы в субботу придём с утра. Вы пожалуйста, купите всё, люстры там, плафоны, шторы... А остальное мы сделаем. Да, и мастики обязательно.
- Но, Джен...Это же...
- А приедут другие, вы им поможете, - улыбалась Женя.
Они втроём обошли квартиру, всё осмотрели, обсудили ещё раз, что надо и возможно сделать, и решительно попрощались, оставив Норму в полной растерянности. Меньше всего она ожидала такого, такой... Нет, она всегда знала, что с соседями надо поддерживать хорошие отношения, и всегда следовала этому правилу. И с Джен они сразу... да, они и познакомились в первый же день...
...Когда комендант вёл их по коридору смотреть их квартиру, да, разумеется, посмотреть, но уже было ясно, что они согласятся, коридор был полон играющими детьми. При виде коменданта они притихли, но не испугались, а только прервали свои игры и тесной стайкой последовали за ними. Комендант показал квартиру, включил всюду свет - за окнами уже темнело - и, выслушав их согласие, ушёл уже за документами для окончательного оформления. А они остались вдвоём в пустой гулкой квартире. И Джинни сказала:
- Мама, я схожу куплю нам поесть. Хлеба ещё много.
- Да, - очнулась она от какого-то странного оцепенения, - хотя бы молока. А посуду купим завтра, и... Джинни, уже темно. Мы пойдём вместе.
Но пока дождались коменданта, пока оформили документы, стало совсем темно. Как ночью. Комендант заверил, что магазин - маленький зелёный домик, что они видели, подходя к дому - работает. Вот в этом магазинчике они и встретись с Джен, Женей Мороз, тоже из Алабамы. Джен помогла им с покупками, и домой они вернулись все вместе. И квартира Джен оказалась напротив. Семьдесят седьмая. Как удачно! Джен оказалась очень милой и несмотря на молодость - ненамного старше Джинни - очень разумной женщиной. Именно Джен посоветовала им особо не спешить с покупкой мебели. Ведь устраиваться надо не на день и даже не на неделю, а на всю жизнь.
- Мы первое время, пока ремонт не сделали, - рассказывала Джен, - прямо на полу спали. Купили перины, а пол тёплый, и так удобно было.
Они стояли в коридоре у своих дверей. Джен отдала сумку дочке, познакомила их со своим мужем - высоким молчаливым индейцем. А потом, когда они уже попрощались, ушли к себе и на кухне выкладывали на подоконник молоко, масло, творог и другие покупки, в дверь позвонили. Думая, что это комендант, они сразу открыли дверь, но там никого не было, только стояли четыре табуретки и на одной из них лежала открытка.
- С при-е-з-дом, - прочитала Джинни, перевела и ахнула: - Мама, это... это же...
Коридор был абсолютно пуст. Они занесли неожиданный подарок в холл. Табуретки не новые, но крепкие, не скрипят, не шатаются, явно не фабричной работы. И ясно, что это... не благотворительствуют, а делятся. Как говорят русские: от чистого сердца.
И снова звонок. На этот раз пришла Джен с мужем. И принесли две перины. И простыни. Она запротестовала, но Джен очень решительно сказала:
- Купите спальню и вернёте. Это вам в аренду, - и улыбнулась. - Бесплатную.
Улыбнулся и её муж, и его строгое, даже суровое лицо стало таким, что отказываться было уже невозможно. И тогда она, расспрашивая Джен о магазинах, спросила и о хорошем мастере, ну, повесить карнизы, люстры и вообще обустроить квартиру.
- Будет мастер, - улыбнулась Джен. - И даже не один...
...Норма улыбнулась воспоминанию. Так вот, значит, на что намекала Джен. Как это называется? Беженское новоселье? Удивительно. Завтра... завтра четверг. Тогда с утра она с Джинни, да, они пойдут и купят всё необходимое. Да, разумеется, надо сделать квартиру в общем, полностью оборудовать кухню, ванную и кладовку. А мебель в спальни и гостиную можно и потом. И когда Норма услышала, как Джинни открывает своим ключом дверь, то пошла её встречать уже совсем спокойно.
- Мамочка, сколько звёзд! - выдохнула Джинни. - И луна, большая-пребольшая! И смотри, что я купила!
Джинни ходила в магазин за бельём.
- Очень холодно, Джинни? Ты не замёрзла?
- Нет, что ты! Мама, смотри! - восторгалась Джинни. - Я купила сразу дюжину! И подушки!
- Мой бог! - ахнула Норма, увидев тюк. - Как ты это дотащила?
- Мне помогли, - просто ответила Джинни. - А завтра пойдём за мебелью, да мама?
- И да, и нет, - улыбнулась Норма, любуясь румяной весёлой дочерью. - Раздевайся, будем обедать, и я тебе всё расскажу. В субботу к нам придут, - и Норма старательно выговорила по-русски: - на беженское новоселье.
- Ой, как интересно! - восхитилась Джинни.
Норма счастливо улыбалась. Господи, как хорошо, что они уехали.
За ужином Женя сказала Эркину о беженском новоселье.
- В эту субботу и сделаем.
- Хорошо, - кивнул Эркин и улыбнулся. - Хороших людей сразу видно, так?
- Ну конечно, - улыбнулась Женя. - Мы сегодня с бабой Фимой всё посмотрели, обговорили. Ремонта там не надо, только кладовку оборудовать, повесить всё, ну, и...
- И полы сделать, - тихо засмеялся Эркин.
Его умение мыть и, особенно, натирать полы было уже хорошо известно всему дому. А для многих здесь паркет внове. Так что в этом вопросе авторитет Эркина непоколебим. Засмеялась и Женя. Ну, слава богу, Эркин отошёл. А то после того вечера, когда к ним приезжал отец Андрея, даже спал плохо, стонал во сне, переживал.
Женя повела Алису укладываться спать, а Эркин остался сидеть за столом, разглядывая газету. "Загорская искра". Женя говорит, что газету можно выписать, и тогда её будут приносить им домой. Хорошо, конечно, удобно. Но... но ему нравится покупать её. Вместе со всеми. Женя просила его не молчать, а говорить ей. Но... но если Жене так хочется, то пусть, конечно, выписывает. Или... да, а почему "искра"? Странно. И вон под большим названием мелкими буквами: "Из маленькой искры большое пламя". Это, конечно, так, но зачем это здесь? У кого бы спросить, чтоб не высмеяли?
- Эркин, - позвала его Женя.
- Да, иду, - сразу откликнулся он и встал.
Алиса уже лежала в постели. Он, как обычно, наклонился и коснулся плотно сжатыми губами её щёчки. Алиса вздохнула, не открывая глаз.
- Э-эрик. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, маленькая.
Эркин выпрямился, оглядел комнату. Тишина и спокойствие. И... да, здесь спокойно, Алиса защищена, вот, ей ничего не грозит. Вот что это такое. И защищена им. Эркин внезапно понял, вернее, ощутил это. Что он - главная, да и единственная защита Алисы. Он - отец. Вот что такое отец. И потому никогда и не знал этого, потому что у самого не было. Вот только... Зибо... Зибо же защищал его. Как мог. Он же, как здесь говорят, ни уха, ни рыла в дворовой работе не знал. И Зибо ни разу не подставил его. Всему научил. Так научил, что и сам, уже в одиночку, смог работать. И в горячку он орал, о нары бился, так Зибо ни разу не попрекнул его. А он... с Зибо не расплатился и Андрея...
Эркин тряхнул головой, осторожно поправил свесившийся угол одеяла и бесшумно вышел из спальни Алисы, плотно закрыв за собой дверь.
На кухне его уже ждала Женя за накрытым для второй "разговорной" чашки столом.
- Спит?
Эркин с улыбкой кивнул и сел за стол. Но его улыбка не обманула Женю. Правда, он особо и не старался.
- Что с тобой, Эркин?
Женина ладонь легла на его сжатый кулак, и Эркин, нагнувшись, потёрся лбом о её пальцы и, не поднимая головы, глухо ответил:
- Я об Андрее думаю. Всё равно я виноват. Моя вина, Женя.
- Эркин, не мучай себя. Ты же ничего не мог сделать.
- Мог, - упрямо повторил Эркин. - Женя, пойми.
Свободной рукой Женя погладила его по голове. Он снова потёрся лицом о её руку и выпрямился.
- Женя, я ведь и по нему ударил. Он из-за меня теперь один. Понимаешь?
Женя кивнула.
- Понимаю. Ты о Бурлакове, да? Но нет, Эркин, ну, нельзя так изводить себя.
Он прерывисто вздохнул, как всхлипнул. Женя давно уже не слышала от него этого звука. Она порывисто встала и обняла его. Эркин моча обхватил её, уткнувшись лицом в её халатик. Он молчал, но Женя чувствовала, что он сдерживает себя, не давая прорваться каким-то, видимо, казавшимся ему очень страшным словам. И она тоже молча гладила его по голове и плечам.
Эркин разжал руки и снизу вверх посмотрел в лицо Жени.
- Женя... спасибо.
Она, по-прежнему молча, кивнула. И Эркин улыбнулся, натужно, через силу, улыбнулся. И встал.
- Уже поздно, да? Пора спать.
Он старался говорить как обычно. И Женя поддержала его. Да, пора спать. Завтра им обоим на работу с утра. Что бы ни случилось, надо жить. Просто жить. Как это было вчера и будет завтра.
И когда они легли спать, Эркин осторожно мягко обнял Женю.
- Женя... ты... ты не сердись на меня, ладно? Мне просто... - он запнулся.
- Надо выговориться, ведь так? - пришла ему на помощь Женя.
- Да, Женя...
А дальнейшее, что ему не с кем выговориться, как не стало Андрея, он сказать не мог. Не Жене же о питомниках, о торгах, о всей этой рабской грязи слушать. Не знает она этого, и пусть не знает. Он сам зачастую не может понять, что с ним, а уж сказать... Рука Жени на его груди, её дыхание на его щеке. Он - муж и отец. Защитник и добытчик. Он должен быть сильным, ради них. Женя и Алиса доверились ему.
- Прости меня, Женя, - беззвучно шевельнул он губами, засыпая.
Показалось ему, что Женя погладила его, или нет, уже неважно.
* * *
Ничего нет хуже одинокого больничного вечера. Симон Торренс вечерами даже жалел, что не захотел в двухместную палату. Было бы, по крайней мере, с кем-то поговорить. Да и дешевле бы обошлось. Но... но любой сосед вызвал бы и целый ряд осложнений. Прежде всего ненужными неизбежными вопросами. Да и в конце концов, одиночество - удел любого человека. Встретить любящего и любимого - свою пару, свою половинку - слишком большая удача. Встретить, узнать и удержать. Слишком много. Три сразу всегда неисполнимо. От чего-то надо отказаться. И от чего же он откажется?
Симон усмехнулся. Да, он встретил. Даже дважды. Узнал. Особенно во вторую встречу. И... и не удержал. Чёртов мальчишка. Надо же такому случиться?! Влюбиться, да нет, к чёрту, полюбить спальника! Классический треугольник. Он любит парня, а парень по уши втрескался в этого чёртова доктора. А доктор... доктор - не гей, любовь парня ему не нужна, вряд ли тот даже понимает происходящее. А парень тем более. И значит, к доктору должен идти он сам. Идти, и объяснять, и просить. Неохота. Да и опасно. Гея только гей и поймёт. Серьёзного ничего не будет, разумеется, но... но одна необходимость говорить об этом - уже неприятна.
Симон встал и подошёл к окну. Нога совсем не болит. Обещали через три дня снять гипс, и тогда ещё неделя - и выписка. Он вернётся домой, в пустой и холодный дом. Вряд ли Малыш ждёт его возвращения, если за всё время ни разу не удосужился навестить его здесь. Малыш себе цену знает и наверняка уже пристроился самым удачным образом. Парнишка дьявольски смазлив и оборотист. Смешно, ещё месяц назад от одной мысли, что Малыш с кем-то другим, с ума бы сошёл от ревности, а сейчас... сейчас даже доволен. После парня - здесь его называют Андре - на Малыша можно и очень хочется наплевать. Честно и искренне. Как на любую продажную, что сама себя на торги выставляет... С Андре всё по-другому. Что же нам делать, Андре? Смешно, но русские всем парням разрешили называться именами, ходить не в форме. Хотя... Русские официально отменили рабство, так что им приходится держать марку. И сообразили сделать из спальников санитаров и массажистов. Здорово придумано!
Ну что ж. Решил - делай. А то доктор уйдёт, и всё отложится ещё на день. И ещё... А там и выписка. И придётся уйти, так и не... К чёрту!
Симон решительно оттолкнулся от окна и вышел из палаты. Вечернее время перед ужином, прогулки по Цветочному проспекту, беседы в зале отдыха...
Лечебный корпус был пуст и тих, даже лампы горят через одну. Вот и нужный кабинет. Вдруг Симон понял, что надеется на то, что доктора уже нет и тогда разговор отложится сам собой. И, злясь на самого себя, он решительно, может, даже излишне резко постучал.
- Войдите, - удивлённо откликнулся красивый мужской голос.
Это русское слово Симон уже знал. Он толкнул дверь и вошёл.
Высокий плотный мужчина в белом халате смотрел на него удивлённо, но вполне доброжелательно.
- Добрый вечер, доктор. Извините за поздний визит, но я прошу вас уделить мне немного времени.
- Добрый вечер, - ответил по-английски Жариков, одновременно щёлкая переключателем на коробке селектора. - Конечно, проходите и садитесь.
Симон сел на стул с другой стороны стола, напротив доктора, прислонив к стулу костыли. Ну, вступление сделано, теперь к делу.
- Доктор, я пришёл к вам, как мужчина к мужчине.
Такого вступления Жариков не ждал, и это, видимо, отразилось на его лице, потому что сидящий напротив мужчина - да, правильно, третья хирургия, Торренс - невесело улыбнулся.
- Вы удивлены, доктор, не так ли? И всё же... если сразу по сути дела... Видите ли, вы, разумеется, знаете о классическом любовном треугольнике. Так вот, мы с вами - две вершины этого треугольника.
Жариков медленно кивнул. Действительно неожиданно, но вполне вероятно.
- А третья вершина?
- Третья вершина, - Симон снова и по-прежнему невесело улыбнулся, - это Андре. Чёрный мальчишка. Спальник. Здесь его используют, в основном, как санитара и массажиста.
Жариков кивком показал, что понимает, о ком идёт речь.
- Да, доктор, - Симон открыто смотрел ему в глаза, - я из тех, кого называют гомосексуалистами, или геями, ну, это мы сами так себя зовём. Да, я - гей. И я люблю Андре. Андре... тоже гей.
- Вы уверены? - мягко спросил Жариков.
Симон даже рассмеялся.
- Что Андре гей? Ну, конечно. Он... словом, это длинная история, но когда-то мы любили друг друга. Потом, как раз в заваруху, пришлось расстаться, я даже думал, что он погиб, и вот. Встретились. И... доктор, Андре любит вас. Но вам-то его любовь ни к чему. Вы же - не гей, это видно.
- Да, - кивнул Жариков, - к геям я не отношусь, в этом вы правы. А в остальном... давайте разбираться. Вы встречались с Андре раньше?
- Не просто встречался, а он полгода, даже больше, жил у меня.
Сдерживая себя, Жариков, уже не догадываясь, а зная, спросил:
- В качестве кого?
- Да, - смело ответил Симон. - Я понимаю и не отрицаю. Да, почти два года назад я купил его на торгах, купил спальника. Ему было семнадцать лет. Но эти полгода... ему не было плохо, можете сами спросить у него, не думаю, что он будет врать. Нам было хорошо вдвоём, очень хорошо. А сейчас...
- Сейчас он - свободный человек и вправе сам определять свою жизнь.
- Доктор, это слова. Что он может понимать в жизни? И потом... понимаете, он подчиняется, привык подчиняться. Он, - Симон улыбнулся, - в этом, ну, и ещё во многом, он как ребёнок. И навсегда останется им. Я обещаю вам, что ему будет хорошо. Не хуже, чем здесь, а во многом и лучше.
- В чём? - терпеливо спросил Жариков.
- Его будут любить, - твёрдо ответил Симон. - Он создан для любви. А здесь... нет, я не хочу, чтобы это прозвучало упрёком, но лучшее в нём закрыто для вас, вы - не гей и не можете ни понять, ни принять его. Вы же его не любите, он не нужен вам, не нужно лучшее в нём. А я его люблю. Я создам ему любые условия, дам всё, что ему нужно. Если я тогда шёл на нарушения инструкций по содержанию, фактически закона... поверьте, это было очень серьёзным нарушением и можно было поплатиться не только имуществом, но и свободой, а то и жизнью... Да он ночи не проспал в рабской камере, днём по всей квартире ходил, и ел...я тогда у спекулянтов для него покупал, я не хвастаюсь, нет, поймите. Ну, а сейчас-то... деньги у меня есть. Я, правда, немного поиздержался с этой аварией, но это пустяки. У парня будет всё. Всё, что ему нужно.
- И вы уверены, что знаете это?
- Разумеется. Поймите меня. Я не знаю, как это произошло, могу только догадываться. Скорее всего, он попал к вам больным, и вы его вылечили. Все спальники очень отзывчивы на заботу, а уж он... - Симон улыбнулся немного смущённо. - Он очень нежный, очень ласковый. Доктор, он не нужен вам, а мне... я не смогу жить без него.
Жариков кивнул.
- А с ним самим вы говорили?
- Зачем? - искренне удивился Симон. - Он говорит то, что ему велели вы. Или... или то, что, по его мнению, понравится вам. Отпустите его, доктор. Массажистов здесь и без него хватает.
- Его никто насильно не удерживает здесь, - терпение Жарикова было неистощимо. - Он свободен.
- Тогда почему он отказывается? - насмешливо спросил Симон.
- Может, потому, что не хочет, - с той же интонацией ответил Жариков.
- Да, - нехотя кивнул Симон, - он говорил это. Но... но он же не понимает, что не нужен вам. Кто он для вас? Объект исследований?
-А для вас?
- Я люблю его! - выдохнул Симон.
Жариков понял, что придётся идти на крайние меры.
- Я предлагаю вам, - очень спокойно начал он, - пригласить его сюда. Он - полноправный участник этого разговора, не так ли?
- Да, - решительно кивнул Симон и с вызовом продолжил: - Если он сможет при вас говорить откровенно.
- Мы можем пригласить кого-то на роль третейского судьи, - улыбнулся Жариков.
Он уже прикинул, что в случае согласия позовёт Аристова, тётю Пашу и кого-то из парней. Скажем, Эда или, что ещё лучше, Майкла, тот тоже джи.
- Мне не нужна огласка, - сердито ответил Симон.
- Как хотите, - Жариков щёлкнул переключателем на селекторе, дождался ответного сигнала и спросил по-английски: - Кто дежурит? Леон?
- Да, я, - удивлённо и тоже по-английски откликнулся динамик. - Что-то случилось, Иван Дормидонтович?
Русские имя и отчество странно прозвучали в английской речи.
- Ничего особого, - успокоил Леона Жариков. - Найди, пожалуйста, Андрея, и пусть он сейчас придёт ко мне в кабинет.
- Ага, мигом.
Жариков отключил селектор, и они стали ждать.
Андрей пришёл вскоре, но не один. Вместе с ним в кабинет вошли ещё трое: Крис, Эд и Майкл.
- Здрасте... Чего он натворил?... Что случилось?... Иван Домидонтович, если что, так он же малец ещё... - заговорили они все сразу, перемешивая русские и английские слова.
И так же сразу замолчали, увидев Торренса. Секундная пауза, быстрый обмен взглядами, и... и Крис влепил Андрею такую оплеуху, что тот отлетел к стене.
- Ах ты, погань рабская! Самому придушить кишка тонка, так других впутываешь?!
С изумившей Торренса ловкостью Жариков вылетел из-за стола и встал между парнями.
- Стоп, - тихо сказал он.
Парни послушно замерли.
Или все вон, или сели, и вас не слышно.
Не подчиниться этому голосу было невозможно. Парни отошли к стене и сели рядом на кушетку. Андрей, потирая затылок, тоже сел на стул, поставленный Жариковым у стола напротив Торренса. А сам Жариков вернулся на своё место. Несколько томительных секунд тишины, и Жариков заговорил по-английски:
- Вы не хотите огласки, - обратился он к Торренсу. - Огласки не будет. Дальше этого кабинета ни одно слова не уйдёт.
Парни, сразу став серьёзными, закивали. Кивнул и Андрей.
- Это первое. Второе, - продолжал Жариков, - решаем эту проблему окончательно. Продолжения не будет, - снова дружные кивки.
Симон, не отрываясь, смотрел на сидящего напротив... да, пусть будет Андре. Прежнее, по-мальчишески округлое лицо, пухлые, нежные даже на взгляд губы. Дешёвая сине-красная клетчатая рубашка, армейские брюки и ботинки. Мой бог, да он как куклу оденет мальчика, теперь-то, когда всё можно...
- Пожалуйста, вам слово.
Симон вздрогнул, отвёл глаза от Андрея и натолкнулся на ненавидяще застывшие лица трёх спальников. Нет, Андре надо забирать отсюда, любой ценой, они же, эти скоты, забьют мальчика.
- Андре, - он откашлялся, - я уже говорил тебе. Андре, здесь ты никому не нужен, а я увезу тебя к себе, будешь жить у меня, ни в чём тебе отказа не будет, ни в чём.
Андрей искоса посмотрел на Жарикова, вздохнул, собираясь с силами.
- Я тоже сказал, - начал он. - Я не хочу.
- Ты можешь сказать, почему? - после недолгой, но тяжёлой паузы спросил Симон.
Андрей судорожно сглотнул и кивнул.
- Могу. Я не хочу. Я... мне противно.
- Что? - ошеломлённо переспросил Симон. - Что тебе противно?
- А это самое, - Андрей сделал выразительный жест и, чтобы не возникало никаких сомнений, уточнил: - Траханье.
- Как это? - всё ещё не понимал Симон.
- А просто. Тошнит меня от этого.
- Нет, подожди, здесь, согласен...
- А здесь ко мне с этим никто и не лезет, - дерзнул перебить его Андрей. - Вы вот, первый. А противно мне и раньше было. Ещё в питомнике.
Симон ошеломлённо, не веря услышанному, самому себе не веря, смотрел на Андрея.
- Как в питомнике? - тупо переспросил он. - А как же...? Нет, подожди, но мы... Нам же было так хорошо вдвоём, в постели...
Андрей быстро взглянул на него, отвёл глаза, но с явным усилием заставил себя смотреть в лицо Симону.
- Вам, может, и было хорошо, а мне - нет.
Но ты, я же помню, как ты... - Торренс даже задохнулся на мгновение. - Ты же тоже... испытывал всё это, каждую ночь, я же помню.
- Не, - мотнул головой Андрей. - Ничего такого я не испытывал. Больно было, это да, противно...
- Что ты врёшь?! - перебил его Симон. - Когда тебе было больно? Ты ж если и стонал, так... - и замолчал, не закончив фразы.
Потому что парни, давно фыркавшие сдерживаемым смехом, заржали уже в полный голом.
- Ох, и тупари же, беляки эти, - с трудом выговорил сквозь смех Майкл. - Ну, всему верят.
- Беляшки такие же, - кивнул Эд. - В чём, в чём, а в этом обмануть, ну, ничего не стоит.
Смеялся, блестя зубами и белками, Андрей. Веселье парней было настолько по-детски непосредственным и искренним, что невольно улыбнулся и Жариков. У Симона дрогнули губы. Он не мог, не хотел в это поверить, но было слишком ясно, что парни не врут.
Отсмеявшись, Андрей тряхнул головой и посмотрел на Жарикова.
- Всё?
Жариков молча пожал плечами. Говорить должен не он, а Торренс.
- Ты, - Симон откашлялся, прочищая горло от шершавого комка. - Ты... ты с другим сейчас? Так? И чем же он, - Симон движением головы показал на Жарикова, - чем же он лучше меня?
Андрей недоумённо хлопнул ресницами и, поняв, резко вскочил.
Ты, чёртов...- Андрей выпалил такое ругательство, что Майкл восхищённо присвистнул, а Эд и Крис только крякнули и покрутили головами.
Жариков паласного жаргона не знал, но догадаться о смысле, даже не вдаваясь в нюансы, не составило для него труда.
- Жополиз хренов, - закончил Андрей. - Всех по себе меряешь! Да меня от одного запаха твоего выворачивало. Не был бы я рабом, хрен бы я тогда трахался, да ещё с тобой!
- Замолол, - встал Майкл, посмотрел сверху вниз на съёжившегося на стуле Торренса. - Всё ведь ясно уже.
И под скрестившимися на нём недоброжелательными взглядами парней и внимательного у доктора Симон кивнул. Да, всё было предельно ясно.
Парни вежливо попрощались с Жариковым, по-английски и подчёркнуто не замечая Симона, и вышли, плотно и бесшумно прикрыв за собой дверь. Жариков и Симон остались вдвоём. Какое-то время в кабинете стояла тишина, потом Симон всхлипом перевёл дыхание.
- Что ж, доктор... может... может, с вами ему и будет лучше.
Симон подобрал костыли и встал. Он старался держаться, и Жариков не мог не оценить его стараний. Быть отвергнутым... очень тяжело.
- Спокойной ночи, доктор.
- Спокойной ночи, Торренс.
Когда за Торренсом закрылась дверь, Жариков с силой потёр лицо ладонями и тяжело уронил руки на стол. Надо же такому... А ведь Торренс искренен: он действительно любит Андрея. Да, треугольник. Но неужели Андрей... да нет, разумеется, нет, Торренс просто всё воспринимает и понимает... в соответствии со своей ориентацией.
Войдя к себе в палату, Симон разделся и лёг. Обычный вечерний ритуал. Привычные до бездумности действия. Мой бог, за что его так? За что? Да, он сам знает, что особой красотой не отличается, но... но всё равно он не заслужил такого...
...Настойчивый звон будильника. Он рывком откидывает одеяло и садится. Лежащий рядом навзничь мальчишка из-под опущенных пушистых ресниц следит за ним, на пухлых губах лукавая улыбка. Он смеётся и легонько пошлёпывает по чёрной лоснящейся груди.
Вставай-вставай. Иди, свари кофе.
- Да, сэр, - радостно выдыхает негр, вскакивая на ноги.
И когда он в халате с влажными после душа волосами входит в кухню, там пахнет свежим горячим кофе, и стол у окна накрыт, и Красавчик, стоя у плиты, встречает его белозубой сверкающей улыбкой. Он завтракает и встаёт из-за стола, оставив половину кофе в кофейнике и кучу слегка надкусанных бутербродов...
...Да, чёрт возьми! Да, доедать за другим унизительно, но таковы были правила, он не мог вести себя иначе. Да и не в этом же дело. Красавчик был всем доволен. Все домашние рабы так живут. И, когда он, уходя по утрам в свой офис, строго говорил красавчику: "Уберёшь квартиру", - это был просто способ оставить парнишку не в камере на цепи, а пришлось ведь её оборудовать по всем правилам, иначе первая же комиссия... ладно. Неужели мальчишка не понимает этого. Ну ладно, тогда, а сейчас-то?
Торренс знал, что дело не в этом, ему же всё сказали, что называется, открытым текстом. Но о сказанном он думать не может. Этого не было, потому что не могло быть. Чтобы то... чтобы такая нежность и такая страсть были притворством, нет, можно солгать словами, но не телом. Тело не лжёт...
...Дрожащая от частого дыхания грудь, мокрое от пота тело, затихающие всхлипы. Он гладит его, целует в щёки и глаза.
- Ну, что ты, Красавчик, мне так хорошо с тобой. Отдыхай.
И под его ладонью послушно обмякает и распластывается рядом мальчишеское, такое сильное и гибкое тело. Да, деньги не малые, но мальчишка стоит своих денег. Повезло.
- Мой мальчик, - целует он солёные губы, уже засыпая. - Спи.
От пышной шапки кудрявых волос пахнет приятной чистотой. Блаженное ощущение, что он дома, в своей постели, не надо вставать, одеваться и куда-то идти. И это его, действительно только его мальчик, и, пожалуй, он так и оставит его Красавчиком. Сид зовёт своего Милягой. Рассказывал, что пришлось сменить не меньше десятка, пока не нашёл этого, кучу денег угробил. А ему повезло, можно сказать, с первого захода. Спокойное сонное дыхание рядом. Он и сам уже спит и во сне продолжает прижимать к себе это тело...
...Симон со вздохом не так повернулся, как подвинулся. Сон, вся жизнь - сон, смешной и кошмарный, светлый и перепутанный, всё сразу и всё - сон...
...Кривляющиеся злобно хохочущие рожи. Грабить нечего, так хоть помучить, насладиться страхом и беспомощностью жертвы, сломать человека, сделать его безвольной тряпкой.
- У меня нет денег.
- А если мы поищем?
- Ищите, - пожимает он плечами, преодолевая боль.
Его собеседник оглядывает его, привязанного к стулу в разгромленной гостиной. Ведь не так искали ценности, сволочи, ведь знали, куда шли, а просто ломали. Ну, и что они ещё придумают? Почему-то нет страха, только холодная усталость. Главарь рассматривает его, облизывает распухшие налившиеся кровью губы и вдруг бросает одному из своих подручных.
- Развяжите его, - и ему: - Что отдашь в выкуп. Самое ценное отдашь? - и мерзко подмигивает, кивком показывая на сидящего в углу на корточках Красавчика.
- Вы же всё поломали, - возмущается он, не желая понимать намёка.
- Ну?! - насмешливо-презрительное удивление в голосе. - Сейчас объясним...
...Симон откинул одеяло и сел. Да, так всё и было. Он понял и согласился. Отдал Красавчика им. Свою тогда единственную ценность. Банда увела Красавчика, оставив его среди обрывков записей и растоптанных чертежей. А Сид потом утешал его, что он легко отделался: остался жив и почти цел. А раб-спальник... так всё равно русские отменили рабство. Сам Сид своего Милягу перед самой капитуляцией успел сдать на торги, а денег не успел получить, остался совсем ни с чем. Да... да какого чёрта?! Надо выкинуть это всё из головы.
Он снова лёг. Гипс уже не мешает, ну, почти не мешает. Ещё неделя... нет, он завтра же пойдёт к лечащему врачу и попросит, если возможно, снять гипс и отпустить домой, на амбулаторное, кажется так называется. Дома долечится. Чем здесь видеть каждый день Красавчика и знать... нет, хватит об этом. Надо спать.
По дороге в жилой корпус Крис был молчалив и задумчив. Остальные за обсуждением, как здоровско Андрей врезал беляку, этого не замечали. Но отстать от всех и остаться в лечебном корпусе Крис не сумел. А Люся уже наверное ждёт его в кабинете Аристова. Пришлось зайти вместе со всеми в жилой, войти в свою комнату и переждать, пока в коридоре затихнет. Ну, вот вроде ввалились к Джо-Джиму, там продолжат. Ага, утихло. Крис вытащил из шкафа свёрнутый в рулон синий халат уборщика, осторожно выглянул в коридор. Пусто. Теперь запереть дверь и бегом. Надевать куртку уже некогда: Люся ждёт.
Ведро и тряпка у него были припрятаны в рабочем тамбуре лечебного корпуса, и по лестнице он поднимался уже уверенно. Дверь в кабинет Аристова была закрыта, но нижняя щель светилась. Крис осторожно костяшками пальцев выбил условный сигнал. Тихо щёлкнул шпингалет, и он вошёл.
- Господи, Кира! - Люся порывисто обняла его, спрятав лицо у него на груди.
- Люся, ты прости меня, - зашептал Крис. - Понимаешь, чуть заваруха не вышла.