С шестого января должны были начаться крещенские морозы. Эркин слышал о них ещё в лагере и, уже зная, что такое настоящая зима, ждал их со страхом: рассказы об отмороженных носах и ушах были уж очень впечатляющими. Но морозы запаздывали, а шестого у Жени были именины. Сам бы он, конечно, не сообразил, да баба Фима остановила его у магазина Мани и Нюры. Как раз пятого.
- Ну как, - с ходу ошеломила она его, - к завтрашнему-то готов?
- А что завтра? - спросил он.
- У Жени твоей праздник, - и, видя его изумление, одновременно и рассмеялась, и укоризненно покачала головой. - День Ангела у неё.
Баба Фима неторопливо, со вкусом объяснила ему, что это такое - День Ангела и какие подарки в этот день положено дарить. Выслушав и поблагодарив, Эркин спросил, когда День Ангела у Алисы.
- Нет такого имени в святцах, - вздохнула баба Фима. И тут же предложила: - А вы её окрестите. Александрой, скажем. Будет крестильное имя, и ангел свой у неё будет. И самому бы тоже хорошо.
Эркин задумчиво кивнул, ещё раз поблагодарил и, не заходя домой, побежал в город за подарком.
Подарок - большая чашка с надписью "В День Ангела", наполненная шоколадными конфетами и перевязанная атласной ленточкой с пышным бантом - Жене понравился. Утром в кухне - Эркин ночью, когда Женя заснула, потихоньку встал и водрузил свой подарок в центре стола - Женя даже не сразу спросонья поняла, что это такое, а поняв... так взвизгнула, что на кухню примчалась, путаясь в ночной рубашке Алиса. А обычно Женя её с трудом будила после ухода Эркина. К идее крещения Алисы Женя отнеслась гораздо прохладнее, а о своём Эркин и говорить не стал. Уж он-то точно обойдётся. И получилось очень хорошо: весь город праздновал Крещение - тоже праздник, как ему объяснили, но меньше Рождества - а они именины Жени, и к тому же день выходной. Словом, всё было очень удачно. А в воскресенье он с утра пошёл к Кольке. Тот, как и договаривались, купил два воза не пиленной берёзы, и её теперь надо было распились, поколоть и сложить в поленницу.
Утром после завтрака Эркин несколько виновато посмотрел на Женю.
- Женя, я к Кольке пойду, надо с дровами помочь.
- Ну, конечно, иди, - согласилась Женя и тут же потребовала: - Только оденься прилично.
Эркин исподлобья посмотрел на неё, вздохнул и сказал:
- Я куртку с собой возьму и там переоденусь.
- Правильно, - одобрила Женя.
Другого выхода у неё не было. Она уже знала, что Эркин упрям, к полушубку своему относится очень бережно, и если она настоит на своём, он пойдёт в полушубке, но работать тогда станет в одной рубашке и неизбежно простудится...
...Маленький двор Колькиного дома был ещё меньше от загромоздивших его брёвен. Еле-еле козлы поместились. Получалось, что два воза больше грузовика? Или грузовик маленький, или тогда Женю нагрели... Да, чёрт с ним, всё в прошлом уже.
Эркин повесил в сенях полушубок, надел свою рабскую куртку. Топор он тоже принёс свой, вернее, Андреев, хоть Колька и сказал, что топоры есть.
День стоял ясный, белая плёнка, все эти дни затягивавшая небо, редела, солнце уже заметно просвечивало, но и холод столь же заметно не отпускал. И хотя они работали без остановок, но скинуть куртку Эркину и в голову не приходило. Визжала, вгрызаясь в мёрзлое дерево пила, ухали топоры. Покатался было у них под ногами Колобок, но Мама Фира загнала его в дом: холодно.
Работать в паре с Колькой оказалось легко. Как когда-то с Андреем. И от этого тяжелее. Незаметно для себя Эркин хмурился, то и дело досадливо встряхивая головой, будто отгонял, отбрасывал что-то.
- Ты чего? - негромко спросил Колька и, когда Эркин вскинул на него глаза, пояснил: - Смурной какой-то.
И Эркин не смог ни смолчать, ни отругнуться.
- Брата вспомнил. Так же... на пару работали.
- Ты... ты того, выплесни, чтоб на душе не кипело, - тихо и очень серьёзно сказал Колька.
Эркин судорожно сглотнул.
- Мы вот так, вдвоём на подёнке мужской крутились. Я что, только таскать, да ещё вон дрова знал, ну, пилить, колоть, а Андрей... Он мастер был. Всё умел. Ну... ну, ты ж его ящик видел...
Эркин говорил негромко, сбиваясь, повторяя одно и то же, как сам с собой, путал русские и английские слова. Колька слушал молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая. А Эркин рассказывал. Каким Андрей был. И вот это неизбежное "был", как ножом полосовало.
- Мы на лето пастухами нанялись. Бычков пасти, ну, и на перегон. Я-то скотником был, до Свободы, знал это, а Андрей... в первый раз на коня в имении сел. За неделю выучился в седле держаться... Если б не он... Это он меня надоумил в Россию ехать, мне самому и в голову бы не пришло. И как документы выправить, тоже он придумал, и на разведку ездил... А в Хэллоуин тогда, если бы не он, свора бы Алису убила, мне-то уж было совсем не пройти, он пошёл, понимаешь, на смерть пошёл. Алису спас, а сам... А себя не пожалел... Ладно. Давай это переколем.
Эркин работал топором Андрея. Не потому, что у Кольки хуже наточен, а... а берёшься за топорище, что Андрей под свою руку подгонял, будто с ним поздоровался.
Покололи, сложили, снова за пилу взялись. Зашёл Колькин сосед - вроде Эркин на "стенке" эту встрёпанную с проседью бороду видел - посмотрел на них, покряхтел и встал к ним. Двое пилят, один колет. Из-под ушанки ползут полбу и шее струйки пота, ощутимо щиплет губы и щёки мороз, рукавиц не снимешь - хорошо, что сообразил вместе с курткой захватить и рукавицы, тоже ещё те, из Джексонвилля.
- Обедать... - вышла на крыльцо Мама Фира.
Эркин только головой мотнул, а Колька ответил:
- До темноты управиться надо.
Сосед помог им немного и ушёл: прибежала за ним его маленькая, совсем круглая из-за выпирающего живота жена - и они опять вдвоём. Эркин уже втянулся и работал со своей обычной исступлённостью. Главное - не останавливаться. И Колька подчинялся ему, заданному им ритму.
Ярко-красное солнце скатывалось за крыши, когда ни взвалили на козлы последнее бревно.
- Ну, поехали!
- Поехали, - кивнул Эркин.
Запил, ещё и... и ещё... и ещё... упал на утоптанный снег чурбак. И ещё один. И последний, третий, остался лежать на козлах. Три чурбака расколоть - это минутное дело. Когда рука набита. Поленья в поленницу, на полдвора она теперь. Сверху толь, жерди. Щепки на растопку, опилки смести в кучу к сараю, тоже накрыть, весной их под торф на грядки и или пережечь на золу, золу тоже собираем. Хочешь урожай иметь, так и попашешь, и покорячишься. Козлы в сарай, пилу с топорами в сени. Никак, всё? Всё!
Эркин выпрямился, вытер рукавом куртки мокрый лоб, сбив ушанку на затылок, и улыбнулся. Своей "настоящей" улыбкой. Колька радостно заржал в ответ.
- Смотри-ка, свалили!
- Вы есть идёте? - опять вышла на крыльцо Мама Фира.
- А как же!
- Идём, - улыбнулся и Эркин.
К изумлению Эркина, оказалось, что у него даже портянки намокли от пота. Мама Фира заставила его разуться и дала полотенце.
- Оботритесь. Пол у нас чистый, а пока есть будете, они и высохнут. И вот ещё, спину вытрете, чтобы не прохватило. Но снимать рубашку Эркин постеснялся. И так ничего не будет, тепло же в доме. Он подошёл к печке и прижал кней ноющие ладони, а потом прижался всем телом.
- Это ты так сохнешь? - удивился Колька. - А то давай, у меня тельняшка чистая есть.
- А сам-то?
- Нормалёк. Дают, не отказывайся.
Сопротивляться Эркин не смог: устал всё-таки. В Колькиной выгородке снял обе рубашки: ковбойку и нижнюю, обтёрся холщовым полотенцем и натянул затрещавшую на его плечах тельняшку.
- Во! - одобрил Колька, тоже сменивший тельняшку. - Теперь дело! А рубашки давай сюда, повешу на печке. И лопать айда, - и улыбнулся. - А ты злой в работе. Куприяныча загнал, меня чуть не ухандохал.
Эркин улыбнулся.
- Мы с братом тогда сколько... грузовиков пять, наверное, за день делали, - и честно добавил: - Но день был длиннее.
Ели опять на кухне. Мама Фира не села с ними, а только подавала на стол и смотрела, как они едят. Нарезанную кусками и перемешанную с луком селёдку, густой от картошки и капусты жирный суп, кашу с варёным мясом. К селёдке она налила им по маленькому стаканчику - Эркин уже знал, что их называют стопками - водки, а после каши поставила перед ними миски с ещё тёплым киселём и кувшин с молоком.
- Вот, молоком забелите.
Они, занятые едой, молча кивнули. Явился в кухню малыш и полез на колени к Кольке.
- Не-е, - убеждённо протянул мальчишка и облизал подставленную ему Колькой ложку.
Так Колька и ел кисель: ложку в рот, ложку - Колобку.
- Ну, дров теперь до весны должно хватить, - Колька скормил Колобку последнюю ложку и спустил его на пол. - Вольно, юнга, свободен.
- Дрова хорошие, - кивнул Эркин.
Они поговорили немного о дровах, погоде и хозяйстве, и Эркин решительно встал.
- Спасибо большое, я пойду.
- Посидели бы ещё, - предложила Мама Фира, беря на руки Колобка, таращившего на Эркина глаза, круглые и тёмные как перезревшие вишни.
- Спасибо, - повторил Эркин, - но дома дела.
В Колькиной выгородке он переоделся - рубашки и портянки действительно высохли - и попрощался. Провожая его, Колька вышел на крыльцо.
- Смотри, как вызвездило.
- К холодам?
- Ну да. Крещенским самое время. Ладно, - Колька передёрнул плечами, - бывай. И спасибо тебе.
- На здоровье, - улыбнулся Эркин. - Бывай...
...Скрипел под бурками снег, щипало губы и щёки, рукам даже в варежках холодно. Эркин туже скрутил куртку, зажал её под мышкой, приладил под другую топор, засунул руки в карманы и пошёл быстрее. Да, здорово холодно, но это всё равно лучше алабамской слякоти и промозглой сырости.
Прохожих на улицах, считай, что нет. Все попрятались от холода по домам. А ещё не слишком поздно: вон сколько окон светится. Но ни голосов, ни даже обычного лая из-за заборов, только его шаги. Эркин шагал широко, уверенно. Когда сыт и одежда хорошая, никакой холод не страшен. И он идёт домой, к семье, его ждут. Он никогда не думал, что это такое: дом, семья. Это было слишком недоступно, невероятно. И это чувство, что он не один... Эх, если б ещё Андрей был.
Холод пробирал всё ощутимее, и Эркин встревожился: как бы Жене не оказалось холодно завтра идти на работу. Что она может под пальто поддеть? А здорово как щипет, хорошо, что он уши у шапки опустил, подсмотрел, как другие делают. И здоровская вещь - ушанка. В самом деле, удобно. И тепло. Ну, вот и "корабль" окнами светит. Он уже почти дома. Мягко чмокает войлочной прокладкой подъездная дверь, впуская в жилое тепло. Лестница, ещё одна дверь... и детский гомон, смех, визг... и с ходу, с разбега ему в колени врезается Алиса.
- Э-эри-ик!
Вдвоём они подошли к своей двери, и Алиса, обогнав Эркина, подпрыгнула, ловко шлёпнув ладошкой по звонку. А потом ещё и постучала.
Женя, в фартуке поверх халатика, открыла им дверь.
- Ну, вот и хорошо, - встретила она Эркина. - Давай, раздевайся, и сразу в ванну, да?
Эркин поцеловал её в щёку.
- Засну я сейчас в ванне. Я в душ, хорошо?
- Ну конечно, Эркин. Алиса, пойдёшь ещё в коридор? Нет? Тогда раздевайся.
И под этот домашний весело-хлопотливый шум Эркин разделся, отнёс в кладовку и положил на место куртку, спрятал в ящик топор. Надо будет потом подточить его, подправить, Андрей никогда не доводил инструмент до поломки. Потом пошёл в ванную, разделся, запихнув бельё и рубашку в ящик для грязного, и, немного потянувшись, ну, совсем чуть-чуть, только чтобы суставы не задубели, шагнул через низкий бортик под душ, тщательно задёрнув за собой занавески. Тугая горячая струя била по плечам и спине.
Он мылся долго, смывая пот и усталость. А выйдя из душа, растёрся полотенцем и опять тянулся.
Когда он наконец вышел из ванной, Женя встретила его ласковой необидной насмешкой.
- Вынырнул?
- Ага, - радостно согласился Эркин, садясь к столу.
И стол у них новый. Сразу после праздников у Филиппыча получили заказ. Заодно ещё кой-какую мелочь подкупили, и опять Терентий им всё и привёз. Теперь на кухне и стол, и стулья - красивые, резные. А старый стол, как и хотели, переставили в комнату Алисы, и теперь на нём все её куклы живут.
Женя с гордой заботливостью поправила льняную с вышивкой скатерть, что им на новоселье подарили, расставила чашки.
- Чай? - обрадовался Эркин.
- А с чем чай? - спросила Алиса, залезая а свой стул.
- Тебе с кашей, - рассмеялась Женя.
Алиса надула губы, но не всерьёз, а так, для общего смеха.
После ужина читали. Сначала Алиса новые страницы из азбуки, потом Эркин рассказ про гриб из конца азбуки. А потом Женя - сказку. Сказка была не то, чтобы страшная, но Алиса - на всякий случай - перебралась со своего стула на колени Эркина. Сказка оказалась длинной, и дочитать её решили завтра.
- А теперь спать.
- Ага-а, - согласилась Алиса, но с места не сдвинулась, а попросила: - Эрик, отнеси меня.
- Это что ещё за фокусы? - рассердилась Женя. - Ты уже большая!
- Да?! А на гулять маленькая?! - немедленно возмутилась Алиса.
Но её бунт Женя тут же подавила одной фразой, на которую Алисе возразить было нечего.
- Алиса! Не притворяйся глупенькой.
Алиса вздохнула и слезла с колен Эркина.
- Только ты приди меня поцеловать на ночь.
- А как же, - с этим Женя не стала спорить. - Обязательно придёт.
- И ты?
- И я, конечно.
Алиса, удовлетворившись этим обещанием, вышла из кухни. Эркин, улыбаясь, смотрел на Женю, поставившую подогреваться чайник, на развешанные у плиты на крючках прихватки-рукавички, блестящие ложки и ножи, целый набор на нарядной планке... как же всё-таки хорошо!
Вытирая на ходу руки, Женя вышла из кухни посмотреть, как управилась со своими делами Алиса. Эркин ещё с минуту посидел и встал.
Время он, как всегда, угадал точно. Алиса уже лежала в постели, и Женя как раз целовала её в щёчку со словами:
- Спи, маленькая, спи, мой зайчик.
- Э-эрик, - радостно, но уже сонно сказала Алиса. - А теперь ты.
Эркин, как и Женя, выполнил вечерний ритуал, и Алиса спокойно заснула: всё в порядке, всё, как и должно быть.
Женя ещё раз оглядела стол с игрушками и выключила свет. И, хотя заснувшую Алису разбудить очень трудно, вернее, невозможно, вышли они из её комнаты на цыпочках.
На кухне уже кипел чайник, и они сели за вторую, "разговорную" чашку.
- Кухню мы сделали, - Женя подвинула к Эркину сахарницу.
Он кивнул, соглашаясь, но тут же спросил:
- А самовар?
- С самоваром давай подождём, - предложила Женя. - Знаешь, обычный, на лучине и шишках в доме неудобен, а электрических я не видела.
- Ладно, - не стал спорить, как всегда, Эркин. - Чего теперь тебе купим?
- Мне тоже подождём, - засмеялась Женя. - А тебе...
- А мне ничего не надо, - быстро перебил её Эркин и, не давая опомниться, перевёл разговор: - А день рождения у тебя когда?
- Тринадцатого марта, - понимающе улыбнулась Женя. - А у Алисы третьего февраля. Ты об этом хотел спросить, да?
- Да. Праздник будем делать?
- Алисе? Обязательно. Позовём её приятелей, накроем стол.
- Где, в большой комнате?
- Нет, - сразу решила Женя. - В её. Пусть учится принимать гостей.
Эркин с энтузиазмом кивал, очень довольный тем, что Женя явно отвлеклась от идеи чего-то ему купить. Как и раньше, он не хотел выделяться и, убедившись за праздники, что одет не хуже и не лучше остальных, не собирался что-либо менять в своём гардеробе. В самом деле: рабочее есть, праздничное есть, для улицы всё есть. Чего ещё надо? Чтоб как в Джексонвилле начались шуточки и подначки, где это Меченый такую деньгу зашибает, что франтом ходит? Но так же зная, что Жене этого не обяъснить, просто постарался увести разговор.
Обсудив день рождения Алисы, решили, что пора спать. Эркину завтра в первую, Жене тоже с утра. Так что рассиживаться незачем.
И, когда они уже лежали в постели и Женя, как всегда теперь, положила руку ему на грудь, Эркин тихо засмеялся.
- Ты чего? - спросила Женя.
- Я только сейчас понял, какой я дурак, - смеялся Эркин. - Я тогда, ну, в Джексонвилле, думал, что ничего лучше и быть не может. А теперь...
- А теперь будет ещё лучше, - Женя плотнее обняла его, положив голову ему на плечо.
- Женя, - Эркин повернулся к ней, мягко привлёк к себе. - Лучше не бывает.
- Вот увидишь, - Женя поцеловала его в угол рта и повторила: - Вот увидишь.
- Ага, - выдохнул согласием Эркин.
Женя рядом, у них есть жильё, работа, денег хватает, нет, всё хорошо. Хочешь большего - потеряешь и то, что имеешь. Нет, он доволен тем, что есть. Будет ли лучше - ещё неизвестно, а сейчас... сейчас хорошо.
* * *
Они встретились в коридоре заводоуправления.
- Игорь Александрович? - весело удивился Золотарёв. - Вот не ожидал! Рад вас видеть.
- Я тоже, - ответно улыбнулся Бурлаков.
- Какими судьбами?
- У меня тот же вопрос, Николай Алексеевич. Или это тайна?
- Они кое-что для нас делают, - улыбнулся Золотарёв. - Но я спросил первым.
- Здесь уже работают репатрианты, надо уточнить перспективы.
- Сколько ещё примут?
- Да, - кивнул Бурлаков. - И завод, и город. И ещё есть дела. Но тоже по линии Комитета.
За разговором они дошли до лестничной площадки.
- Ну, мне в профсоюз.
- Желаю удачи, - улыбнулся Золотарёв. - А я пройдусь.
Они дружески улыбнулись друг другу и разошлись.
Бурлаков был очень доволен таким оборотом. В профсоюзе он собирался среди прочего выяснить то, из-за чего ехал в Загорье с замиранием сердца. Ему надо подготовиться к беседе с Морозом. По комитетской картотеке он здесь, в Загорье, на этом заводе. Единственный человек, который может ответить на его вопрос. Если захочет. И, разумеется, майор Золотарёв - не помощник, а помеха в таком разговоре.
Золотарёв любил, приезжая куда-либо и неважно зачем, обойти, облазить все уголки и закоулки - мало ли когда и для чего эти знания понадобятся - и, разумеется, если эта любознательность не мешала основному делу. Сегодня не мешала. И Золотарёв отправился в путешествие по заводу, благо, его удостоверение с успехом заменяло любой пропуск с допуском, запуском и выпуском.
Сегодня с утра шли контейнеры. Но Эркин уже чувствовал себя гораздо увереннее и даже пытался читать надписи. Одну он уже издали узнавал: "Не кантовать", - что означало аккуратное обращение. А вчера он попытался прочитать у двери в столовую список со смешным названием: "Меню" - надо будет у Жени выяснить, что это такое - но читает он медленно, а торчать перед этим листком всем на потеху неохота. И сегодня по дороге на работу рискнул купить газету. Сунул пятачок в окно киоска, взял протянутый ему сложенный вчетверо лист, сложил его ещё раз в дину и сунул за борт полушубка. Как все вокруг. Ну, не совсем все, а большинство. Ряха, правда, уже поцеплялся к нему.
- А вождь-то, гля, мужики, с газеткой! Эй, вождь, на обёртку купил?
Эркин упрямо отмолчался на все его подначки. Будет он ещё с Ряхой связываться! Шакал, здесь говорят: алкаш, пропился, значит, до последнего, себя уже потерял. Ну его...
- Эй, Мороз, айда лопать.
- Иду, - Эркин улыбнулся Кольке. - Геныч, с нами?
И всё как всегда, обычный рабочий день. Работа привычна и потому легка, в раздевалке и столовой знакомые лица, понятные разговоры. Он как все, на равных.
- А смотри, как завернуло круто...
- На то и Крещенье...
- Картошки прикупить...
- А ни хрена! Она, понимаешь, получку, считай, всю выгребает, да ещё... пусть сама крутится, толстозадая...
- Так уж и всю?
- Выгребешь у него, как же! Зубами держит.
- Заначку не трожь, святое дело!
- Погреб на лоджии? Охренел?!
- Да деревенщина он...
- Погреб хочешь, так дом надо было брать.
- А сам, коли умный, чего не взял?
- Взять бы взял, да кто ж даст?
- Дом обиходить надо. С одними дровами...
- Да уж, - смеётся Колька, - попахали мы вчера.
- На себя когда... - хмыкает Антип.
- А не скажи. Иному и на себя лень.
И все гогочут, глядя на Ряху. Эркин смеётся со всеми. Ряха быстро затравленно озирается, отыскивая, на кого бы ему перекинуть общее веселье.
В профкоме Мороза знали.
- Знаю обоих, - сразу сказала Бурлакову Селезнёва. - Он - грузчик, на первом рабочем, у Медведева в бригаде. А она - у Лыткарина, машинистка. Вступили в профсоюз оба. Кто тебе нужен? Он, наверное?
Бурлаков кивнул, но уточнил:
- А почему ты думаешь, что он?
- Так индеец же, - засмеялась Селезнёва. - На весь завод один.
- А те трое?
- Это из летнего потока которые? Уволились. Не потянули они каждый день от звонка до звонка, - Селезнёва невольно вздохнула. - И в бригаде конфликты. До драк доходило. Пить начали. А Мороз... даже не похож на индейца. Пашет, говорят, как заведённый. Но у Медведева в бригаде всегда порядок был.
Они сидели вдвоём. Бурлаков специально выбрал для разговора время обеденных перерывов, когда профсоюзники расходились для агитации, бесед, решения всевозможных вопросов и проблем. И потому, поздоровавшись со всеми и официально представившись, начал беседу вежливо отстранённым "вы" и несколько казёнными фразами, а оставшись наедине, немедленно сменил тон.
- Парень он, говорят, неплохой, молчун, ну, это как все индейцы. Ну, что ещё? - Селезнёва говорила медленно, подбирая слова, что совсем на неё не походило. - Не пьёт, даже на святках его пьяным никто не видел. Ну...
- Ася, - Бурлаков назвал её старым, ещё конспиративным именем, - Что с тобой?
- Ох, Крот, если б ты знал только, - Селезнёва вздохнула. - Как этот парень на сердце ложится. Он к нам заявление подавать зашёл, так как солнце в окошко ударило. А уж улыбается когда... так душу ему отдашь, - она улыбнулась Бурлакову. - Ты уж не обижайся, Кротик, всем ты хорош, а... а вот он, тёмный ведь, неграмотный, не знает ничего, не понимает, а нахмурится - и кругом темно, улыбнётся ... если б ты только видел, какая у него улыбка.
- Да ты влюбилась никак, - попытался пошутить Бурлаков.
Но у Селезнёвой брызнули слёзы. Бурлаков растерялся.
- Ася... Асенька...
Закрыв лицо ладонями, она замотала головой.
- Сейчас... сейчас... я ничего... сейчас...
И наконец уронила руки на стол, выпрямилась, глядя на Бурлакова влажно блестящими глазами.
- Ты уж не сердись на меня, сорвалась. Влюбилась я, Крот. Всё понимаю, дура старая, он же мальчишка, двадцать пять ему, а мне... и за плечами у меня, сам знаешь, сколько и какого висит, и у него один свет в окошке - Женя его, жена, у нас же работает. Видела я их вместе на гулянье, дочку свою на площадь к ёлке водили. И понимаю я всё, и не полезу никак никогда, а сердцу-то не прикажешь. Ты помолчи, Кротик, я сейчас...
Бурлаков кивнул. Она справится, он её хорошо помнит по тем их подпольным, "подземным" делам, где его звали Кротом, а её Асей.
Золотарёв вышел на второй рабочий двор и по-хозяйски огляделся. Обеденный перерыв, похоже, ещё не кончился, двор был пустынен и тих, да от корпуса столовой неспешным отдыхающим шагом шёл кто-то, судя по одежде, из грузчиков. Высокий, в чёрной ватной куртке и таких же штанах, заправленных в чёрные валенки, он привлёк внимание Золотарёва неожиданной ловкостью, даже грацией движений. И, приглядевшись, Золотарёв чуть не ахнул в голос. Тот самый индеец, тупарь краснорожий, пастух Бредли, спальник... так... так вот зачем профессор сюда прикатил! Комитетские дела у него, значит, ну, хитер, ну, ловок! А вот мы ему сейчас облом-с сделаем! Ну...
Эркин остановился, будто с размаху налетев на стену. Ожившим мертвяком стоял перед ним тот, памятный по тюрьме, по выпасу... ах ты, сука, погонник чёртов, подловил, значит, ну... нет, гад, ни хрена ты не получишь.
- Привет! - весело сказал Золотарёв. - Я ж говорил, что ещё встретимся.
Ему ответило молчание. Но Золотарёва это не смущало. Он был слишком обрадован. И уже решил, что потрошить индейца будет прямо при профессоре, чтоб напоминание о ссуде и прочем получше проняло, нет, сегодня не отвертится.
- Ну, пошли, поговорим.
Да, прямо в профсоюз его сейчас, профессор как раз туда пошёл, вот с двух сторон и возьмём за жабры, не выдержит, сломается, о профессоре тоже слышать доводилось, что умеет вопросы задавать и ответы слушать.
- Пошёл вперёд, - сказал Золотарёв по-английски.
Привычка к послушанию отказалась сильнее ненависти. Эркин заложил руки за спину и, опустив голову, пошёл в указанном направлении, и лицо его мгновенно обрело выражение тупого рабского упрямства. Из-за прилива злой радости, захлестнувшей его, Золотарёв этого не заметил, вернее, не обратил внимания. Как и на вышедшего из столовой щуплого мужичонку в затасканной робе грузчика. У того от увиденного даже челюсть на мгновение отвисла. Но в следующее мгновение он нырнул обратно.
Селезнёва уже успокоилась, и говорили они совсем о другом. О том, что подавляющее большинство репатриантов панически боятся интернатов и детских садов и всячески избегают отдавать туда детей.
- Представляешь, - Селезнёва быстро нашла нужную тетрадь и раскрыла, - вот смотри, семейных много, а ни одной заявки на детский сад, даже не спрашивают. А про ясли и разговора нет. Будут выкручиваться по-всякому, но чтоб дети были дома. Это только у нас так?
- Нет, повсеместно. И вполне объяснимо, - кивнул Бурлаков. - Ты про имперскую программу интеграции слышала?
- Ещё бы! Многие своих так и не нашли, особенно маленьких, отбирали ж чуть ли не грудных. Слышала, что от новорождённых и до двенадцати лет. Кто, - она передёрнула плечами, как от озноба, - подходил по антропометрическим параметрам. А то и поголовно. В спецприюты и... чуть ли не на органы, говорили.
- Вот тебе и ответ. Социальный опыт - великая вещь. Даже не личный опыт, а, я бы сказал, наслышанность. Это ещё сильнее. Слухам верят гораздо больше, чем официальной информации.
- И что делать?
- Работать, - пожал плечами Бурлаков. - Строим Культурные Центры, там будут кружки, дошкольные и внешкольные занятия, школы для взрослых. Нашлись и там, - Бурлаков движением головы показал на потолок, - вменяемые люди, программу мы пробили, будем курировать.
- Ну да, на это уже никаких наших денег не хватит, - согласилась Селезнёва. - А вот скажи ещё что...
Она не закончила фразы. Потому что по коридору прозвучали чьи-то быстрые шаги, распахнулась дверь, и Золотарёв возвестил с порога по-английски:
- Вот он, тёпленький! Сейчас прямо здесь и выпотрошим!
Эркин ощутил толчок в спину, перешагнул порог, привычным бездумно-ловким движением сдёрнул с головы шапку и снова заложил руки за спину, замер в рабской стойке.
Побледневшая до творожного цвета Селезнёва схватилась обеими руками за горло, резким рывком встал на ноги, заслоняя её собой, Бурлаков.
- В чём дело, Николай Алексеевич? - спросил он по-русски.
- Вот он, Мороз, - так же перешёл на русский Золотарёв, - собственной персоной! - торжество его было столь велико, что он ничего уже не замечал. - Добегался!
- Вы отдаёте себе отчёт в своих действиях? - очень спокойно спросил Бурлаков.
Ответить Золотарёв не успел.
Топот множества ног, дверь едва не слетает с петель от удара, и в комнате мгновенно становится тесно от ворвавшихся людей в чёрной робе грузчиков. Эркина сразу зажало в кольцо, и Медведев, вставший стеной между ним и Золотарёвым, потребовал:
- Предъявите ордер, - и не дожидаясь ответа: - Нет ордера? Тогда и парня нет.
- Так дело не пойдёт, - насмешливо начал Золотарёв.
- Именно так и пойдёт, - отрезал Медведев. - Мороз, он тебе чего предъявил?
Эркин молча мотнул головой.
- Так на хрена ты с ним пошёл? - возмутился Геныч.
- Это что ж? - Саныч посмотрел на Селезнёву. - Обещала защиту нам, а получается...
- Подождите, - Селезнёва шумно дышала, как после бега. - Что это значит?
- Вот то и значит, - Лютыч воинственно выставил бороду. - Закон - он для всех закон.
- Та-ак, - Золотарёв зло сощурил глаза.
- Ты, майор, - ухмыльнулся Колька, - на чужом корабле не командуй. У нас свои... командиры есть.
Стоявший в дверях немолодой полковник, с явным даже не интересом, а удовольствием разглядывая покрасневшего от злости Золотарёва, молча кивнул, соглашаясь с Колькой, встретился глазами с Бурлаковым и кивнул уже ему. Бурлаков чуть заметно шевельнул веками, показывая, что увидел и понял. Очутившись в живом кольце, Эркин рискнул поднять голову. Бледная Селезнёва, погонник, а это кто? Да это ж от Комитета председатель. Ну, уже легче. Комитет ему тоже защиту всегда обещал. Эркин перевёл дыхание.
- Ладно, - Медведев поправил шапку. - Мы сказали, а вы поняли. Айда работать, мужики.
И когда все, по-прежнему плотной толпой стали разворачиваться в тесной комнате, вынырнувший как из-под земли Ряха заботливо сказал Золотарёву:
- Ты уж осторожней, майор. Холодно, а в холода рельсы скользкие... ужас как, и металл хрупкий, тросы там или ещё что, лопаются...
- Заботливый ты какой, - заржал Петря.
А Миняй досадливо выругался:
- Ну на хрена ты язык распускаешь?! С предупреждённым же мороки куда больше.
Когда грузчики вывалились в коридор, полковник спокойно и даже несколько равнодушно сказал:
- Майор, когда здесь закончите, зайдите ко мне. Дезорганизацию производства положено оформлять отдельным актом.
И вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.
Они остались втроём.
Селезнёва медленно села и закрыла лицо ладонями. Бурлаков погладил её по вздрагивающему плечу и остался стоять рядом. Золотарёв пожал плечами.