Чолли колол дрова. Ставил чурбак, взмахивал топором и всаживал его в дерево, разваливая чурбак пополам. И каждый раз, выпрямляясь для очередного замаха, видел в окне мордашки Мишки и Светки. Смотрят, не отрываются. Папка дрова колет. Поленья разлетались, блестя чистой белой древесиной. Хорошие дрова, сухие, лёгкие. Белая кора хороша на растопку. Ему сказали: это берёза. Бе-рё-за. Русское дерево. Позади кошмар дороги. Нет, он понимает, что для них сделали всё возможное. Дали пайки, на больших пересадках горячий обед по талонам. В вагонах было тепло. Ни ему, ни Найси, тьфу ты, Насте, конечно, никто слова плохого не сказал. Мишку и Светку угощали конфетами. И всё равно. Ехал и трясся. С каждым днём всё холоднее, а ни у Насти, ни у детей ничего тёплого нет. И не купишь. Обменяли ему на границе его крохи. Три рубля сорок восемь копеек. Сейчас смешно: как раз на бутылку водки, а тогда... два рубля ушли в дороге. Дважды брал постель для Насти с детьми. А сам спал, как был. Сапоги под голову, курткой укрылся... Ну, и приехали, рубль с мелочью в кармане, на улице метель, а им ещё до Турова добираться. Сидели в Комитете и ждали, пока до Турова дозвонятся: подтверждают ли те заявку. Страшно было подумать, что может сорваться. Но... пронесло. Подтвердили. И тут сказали, что на Турово автобус идёт. И билеты - рубль пятьдесят. Хорошо, две копейки кондуктор одолжил.
Чолли поставил очередной чурбак, оглядел его. Да, с этим повозишься.
- Бог в помощь, - окликнули его из-за забора.
Чолли оглянулся. А! Это Николай. Они в одной бригаде, и дома по соседству.
- Спасибо.
- Хорошие дрова?
- Во! - Чолли показал Николаю оттопыренный большой палец и развалил чурбак. Сам не ждал, что получится с одного удара.
- Ловко, - одобрил Николай. - Может, и впрямь так сподручнее.
Здесь у топоров топорища короткие, а Чолли сделал себе топорище длинное, как привык, чтоб конец у бедра был.
- Привык я так, - объяснил Чолли.
Он воткнул топор в колоду для колки и стал собирать поленья. Из дома выбежала Настя и стала помогать ему. Без куртки, в одном платке на плечах.
- Брысь в дом! - рявкнул на неё Чолли по-английски. - Грудь застудишь!
Настя подхватила охапку поленьев потоньше и убежала в дом. У печки должен запас лежать. Это она ещё с Алабамы помнила, где зимой достаточно намучилась с собранными в парке сырыми сучьями.
Чолли уложил поленницу, натянул на неё чёрную жёсткую ткань и прижал жердями. Все здесь так делают, но надо бы и навес поставить. Подобрал все щепки и пошёл в дом, захватив по дороге топор. Мишка и Светка исчезли из окна. Встречать побежали - усмехнулся Чолли.
И вправду, не успел он порог в кухню переступить, как они с визгом ткнулись ему в ноги.
- К-куда! - остановил он их по-русски. - Я с холода.
Настя взяла у него щепки, положила к лучинкам
Раздевайся. Обедать.
Настя тоже старалась говорить больше по-русски. И получалось у неё неплохо. Всё-таки не впустую они в лагере просидели.
Чолли расстегнул и повесил на гвоздь у двери куртку, стащил сапоги и смотал портянки. Обычно Настя разувала его. Так у них повелось с того далекого дня, когда Настя, а тогда ещё Найси, в первый раз встречала его с работы. Он вошёл и сел на кровать. Просто перевести дыхание. Хозяйская работа отнимала все силы, и он привык, приходя домой, посидеть, а то и полежать, свесив ноги, и только потом, чуть отойдя от усталости, разводить в камине огонь и варить себе кофе и кашу. Но огонь уже горел, и каша булькала в котелке. Он и не понял сначала, зачем Найси села перед ним на полу, когда она вдруг потянула с него сапог. Он дёрнулся, а она сказала:
- Ты же мой муж.
Так и повелось. И здесь Настя делала так же. Но это вечером, а сейчас он пришёл на обед. Ему ещё идти работать. Так что... Чолли пошевелил пальцами ног и босиком пошёл к рукомойнику. Рядом висит полотенце. Холщовое, обшитое по краям красной тканью. Подарили. Им всё тут подарили. Ничего же у них не было. И денег нет. За ссудой он только завтра поедет. И тогда расплатится. За дрова, постели, картошку, крупу, мясо, молоко... всё это он же в долг взял. А ещё купит себе и Насте тёплой одежды, посуды, белья... ссуду обещали большую. Десять тысяч на человека и ещё десять тысяч семейных, всего, да, шестьдесят тысяч получается. С ума сойти! Он потому и договорился поехать с другими мужчинами. У них в городе свои дела, но главное - обратно вместе, а то с такими деньгами в одиночку и страшновато.
Мишка и Светка чинно ходили за ним по пятам, но, как только он сел за стол, полезли к нему на колени. Настя поставила перед ним миску с густым супом из мяса и капусты и согнала детей.
- Отец ест. Не мешайте.
Чолли взял лежавшую на столе буханку, отрезал себе ломоть и поднял на Настю глаза.
- А ты? Ела? А они?
- Кормила я их. Всех накормила, - улыбнулась Настя.
- Себе налей, - строго сказал Чолли.
Настя послушно принесла и себе полную миску и села напротив. Малыши, получив по куску хлеба, вгрызались в тёмную ноздреватую мякоть, а Настя ела и рассказывала Чолли, что заходила Макарьиха, принесла Паше одеяльце. Красивое, из треугольничков сшитое, и вот, показала, как "щи в печке томить", правда, вкусно? Чолли кивнул. Макарьиху, высокую худую старуху, он уже знал. Из её шести сыновей с войны вернулся только один и больным. Что там у него Чолли из разговоров не понял, но тот мог есть только тёплое жидкое и понемногу, но часто. Так что Макарьиха носила сыну еду прямо в конюшню. И вот, значит, к Насте забежала. Ну, Настя добрая улыбчивая, местным понравилась, вот ходят, учат. Печь - не камин, и вообще... Нет, жаловаться грех. Приняли их... лучше и не бывает, и не надо. Сразу дали дом. Не дом, а домина, на два этажа, а ещё подпол и чердак. Дескать, вас уже пятеро, а сколько ещё будет? Чтоб ни сейчас, ни потом не тесниться. И они ещё стояли в кухне, озирались, не веря, что это их дом, как постучали. Дрова им привезли. Трое саней неколотых и отдельно сани уже поколотых, чтоб сразу затопить. Он не знал, что и сказать, куда их сложить. И закрутилось... А ведь когда вышли из того автобуса и зашли в контору к директору, он поглядел, и таким страхом обдало, как увидел эти холодные глаза, чисто выбритое лицо. "Ну, всё, - подумал - опять попал к такому же". А оказалось...
Чолли доел и вытер миску остатком хлеба.
- Сейчас каши положу, - вскочила Настя.
- Нам! - подала голос Светка.
- И им положи, - кивнул Чолли и улыбнулся.
Были такие тихие, а теперь горластыми стали, не боятся никого. Заходит когда кто, так не прячутся, а ведь соседи все белые.
Каша масленая, жирная. И крупа хоть и тёмная, но чистая. Как её здесь зовут?
- Гречка? - спросил он, проверяя себя.
- Ага, - кивнула Настя. - Чолли, долг большой у нас?
- Ссуду получу и расплачусь, - он сосредоточенно посмотрел на евших из одной миски малышей. - Масло откуда? Купила?
Настя робко кивнула.
- Привезли сегодня. Все брали, ну и я...
- Под запись?
- Ага. Чолли, ты завтра в город поедешь?
- Да. С Николаем, и ещё там мужики собираются. На автобусе.
- А мы? - вдруг спросил Мишка.
- Малы ещё в город ездить, - отрезала Настя. - Ложками ешьте, ишь лапы в миску суют.
С ложками у малышей получалось плохо, и они помогали себе руками.
- Покупать там ничего не буду, - Чолли доел кашу и уже только для порядка и по привычке вытер миску хлебом и кинул его в рот. - Всё домой привезу. И так...
Он не договорил, но Настя кивнула. В поселковом магазине им открыли запись. Берёшь, тебе записывают, а потом платишь. Они уже столько набрали и ни копейки не заплатили, а нужно-то ещё больше. Хорошо ещё, что им надарили всякого. И в лагере, и здесь. Ухват вот, кочергу, полотенце вот, половичок у кровати, колыбель для Паши... Дом совсем пустой был. Если кто и жил здесь раньше, то после прежних жильцов ничего не осталось. И купили, опять же под запись, шапку и бурки Чолли. Да ещё ему рабочую одежду выдали. Куртку и штаны, ватные, тёплые. И всё новенькое, куда лучше собственных. Настя поставила на стол кувшин и налила молока.
- Тебе-то хватает? - недоверчиво спросил Чолли.
- У меня своего хоть залейся, - засмеялась Настя. - Паша вон плюётся от всего, так насасывается. Тяжеленный стал.
Чолли допил молоко и встал. Подошёл к колыбели. Толстощёкий малыш спал, смешно шевеля во сне пухлыми, как у Насти, губами.
- Ну, пусть спит, - решил Чолли. - Вечером приду, - и щегольнул новым словом, - потетёшкаю.
Настя подала ему носки и портянки, и когда она только успела их на печке пристроить, и вот уже сухие, тёплые, надеть приятно. Чолли натянул опять сапоги - ему сейчас конюшню мыть и чистить, нечего бурки мочить, в них он завтра в город поедет - натянул куртку. Тоже свою старую рабскую. Настя подала ему ушанку и прогретые на печке рукавицы. И проводила до дверей. Дальше её Чолли не пустил: холодно.
Плотно закрыв за собой дверь, Чолли прошёл сенями и вышел на крыльцо. Опять ветер со снегом. Крутит и крутит. Могут завтра автобус отменить, если дорогу занесёт. Тогда он опять в город не попадёт. Хреново.
Чолли спешил, но не смог не оглянуться на свой дом и не махнуть видневшимся в окне лицам. Там, в Алабаме, Найси, провожая его на работу, стояла в дверях и смотрела вслед, пока он не скрывался за деревьями, но здесь холодно.
Его догоняли и обгоняли такие же, как он, ходившие домой обедать. Многих он уже знал в лицо, а свою бригаду и по именам. Да, его взяли конюшенным рабочим, до конюха ему ещё далеко, кони здесь... не чета тем, алабамским. Впервые увидев этих золотистых красавцев, он застыл с раскрытым ртом, забыв обо всём, даже о Насте с детьми. Вышел тогда из конторы, увидел и обмер. И понял, что отсюда не уйдёт, на всё согласится, лишь бы видеть их, работать с ними. Самым красивым, ладным конём считал Байрона, а Байрон - кляча уродская рядом с этими, а о других и говорить нечего. И директор понял его, стоял и курил, не торопя. Сам потом отвёл их в дом и сказал, что это их дом, весь, целиком, с подворьем. И глаза у директора были уже не холодные, а нормальные синие глаза.
Войдя в тёплую, пахнущую конским духом конюшню, Чолли заглянул к своему любимцу - Раскату. Погладить, сунуть посоленную корку. Ходил за Раскатом конюх из другой бригады, и Чолли общался с Раскатом урывками и украдкой, чтоб не нарваться, по старой памяти, как хозяин издевался над ним, заметив привязанность к какой-то из лошадей. Раскат уже узнавал его, приветствовал тихим ласковым ржанием, угощение брал вежливо, не из жадности, а из удовольствия.
Чолли кормил Раската, когда конь вдруг настороженно дёрнул ухом. Чолли вздрогнул и обернулся. Но это был Степан из его бригады.
- Я сейчас, - сказал ему Чолли.
Степан внимательно посмотрел на него, на Раската. Покачал головой и молча ушёл. Чолли похлопал Раската на прощание по шее и побежал в своё крыло. Отлынивать от работы он никогда не отлынивал, а уж здесь-то... к тебе по-человечески, так и ты будь человеком.
Работая, он то и дело ловил на себе взгляд Степана, взгляд непонятный и потому тревожный. Или здесь вовсе нельзя в чужое крыло заходить? Ну, пожалуется Степан на него бригадиру, так тот наложит вычет, не выгонят же за это? За пьянку выгоняют сразу, это ему в первый же день объяснили, а об этом ничего не говорили. Но, всё больше беспокоясь, он продолжал работать. На перекур, правда, пошёл со всеми, но Степан его окликнул:
- Чолли!
- Чего? - обернулся он.
Степан всегда говорил медленно, с расстановкой, а сейчас, когда вдруг, к изумлению Чолли, перешёл на английский, то пауз было больше, чем слов.
- Я видел... как Раскат к тебе... Раскат... на тебя... глаз положил... По душе ты ему... Туровец если... душой... к кому... прилепится... под другим... ходить не будет... Твой он теперь... Его... директору делают... а он твой...
Чолли мгновенно понял, во что вляпался, и похолодел. За это точно выгонят.
- И что мне делать? - глухо спросил он Степана.
- Не ходи к нему... может... и забудет.
Чолли угрюмо кивнул. Степан ушёл, и он снова, не дожидаясь бригадира, взялся за работу. Ну... ну, не мог же он знать этого. И ничем Раскат не лучше других, и... и он просто шёл мимо, и как в душу ему этот конь посмотрел. И вот...вляпался. Байрон тоже хозяйским был, он потому и чистил, и убирал его с особым тщанием, так это он свою спину от плети оберегал, а душа у него к Байрону не лежала. И здесь. Все хороши, все на загляденье, а Раскат... на особицу. Но ладно. Оторвать от сердца и не вспоминать, чтоб не саднило. В первый раз ему, что ли...
Он доработал и вместе со всеми ушёл из конюшни, даже не поглядев в сторону другого крыла.
На улице уже смеркалось. Ветер и снег утихли, значит, автобус будет.
- Значит, как договорились с утра.
- Ну да.
- Смотри, не проспи.
- С молодой-то женой, да...
- Не опаздывай, ждать не будет.
- Ну да, у него график.
Так, перекликаясь и переговариваясь, со смехом и весёлой необидной руганью расходились по домам. И снова Чолли радостно увидел, какой у него большой и крепкий дом, не хуже других. И окна светятся. Но у всех из-за занавесок ровным мягким светом во всё окно, а у него жёстким лучом. Ничего, занавески они тоже купят.
Чолли толкнул калитку, по узкой плохо утоптанной, а не расчищенной дорожке подошёл к крыльцу и поднялся по покрытым снегом ступенькам. Надо сейчас взять лопату и расчистить крыльцо и дорожку. Чтоб у него не хуже, да и Насте удобнее ходить. Он вошёл в сени. Сразу открылась дверь в кухню, и выглянула Настя.
- Пришёл?
- Да, я. Сейчас дорожку и крыльцо расчищу.
- Чолли...
- Закрой дверь, тепло выпустишь, - бросил он, уже выходя с лопатой. Тоже соседский подарок. Специально для снега.
Снег мягкий, не слежавшийся, и потому Чолли управился быстро.
А когда вошёл в тёплую, даже жаркую кухню, Настя сразу подбежала к нему и стала расстёгивать на нём куртку, потом усадила на лавку у печки, стащила с него сапоги и портянки и подставила ему под ноги лоханку с горячей водой. Чолли закатал штанины и опустил ступни в воду, пошевелил пальцами, откинулся, опёрся плечами и всей спиной на печку и сидел, чувствуя, как окутывают его тепло и тишина.
- Чолли! - он вздрогнул и посмотрел на улыбающуюся ему Настю. - Ужинать.
Чолли, тоже улыбнувшись, кивнул. Настя подала ему полотенце и, когда он вытер ноги, убрала лохань. Что ж, пол у них чистый, в доме тепло, так что свободно можно и босиком. Мишка со Светкой полезли к нему на колени, наперебой рассказывая о своих делах за день. Он слушал их лепет, дышал запахом их головок, смеялся с ними, и над ними, и над собой. Подал голос и Паша. Чолли ссадил Мишку и Светку на пол и подошёл к колыбели. Улыбнулся малышу и, увидев его ответную улыбку, взял на руки, прижал к себе, подставил лицо крохотным пальчикам, ощупывающим, дёргающим и толкающим.
- Чолли, готово уже, - позвала Настя.
Он положил Пашу обратно в колыбель, где тот сразу недовольно захныкал. Чолли покачал, успокаивая, колыбель и повернулся к столу. Мишка и Светка уже сидели за столом, и Настя расставляла миски с кашей. Тоже по-новому. В Алабаме они все ели из одной. А здесь сразу три купили. Насмотрелись в лагере. Молоко на этот раз Настя налила в кашу. Щедро налила.
- Чолли, врач приходила.
- Что? - нахмурился Чолли. - Зачем?
- Она просто детей посмотрела. Ну и, - Настя смущённо улыбнулась, - похвалила. Что сытые, чистенькие. Что, - Настя набрала полную грудь воздуха и старательно выговорила: - развиваются соответственно возрасту. Вот я запомнила. Чолли, а это что?
- Мгм, - пробурчал Чолли. - А как сказала? Ну, голос у неё какой был?
- Вроде, похвалила, - не слишком уверенно ответила Настя. - А так-то мне говорили про неё, что она, где дети, сама приходит, смотрит, советует.
- Тогда, ладно, - кивнул Чолли. - Ещё чего сказала?
- Что игрушки нужны, - потупилась Настя.
- Завтра, - решительно сказал Чолли. - Вот будут деньги... А так... ладно, - он хитро улыбнулся и повторил: - Ладно. Вот поем.
- И что, Чолли?
- Увидишь.
Малыши ещё дохлёбывали кашу, а Чолли встал и подошёл к печке, порылся в уложенных для сушки поленьях, выбрал полешко потоньше и достал из кармана нож. И сел к у печки. Когда-то, давным-давно, ещё в резервации, был один - имени его Чолли не помнил - умелец. И нож имел и пользовался им... по-всякому. В том числе и вырезая из бросовых деревяшек фигурки. И Чолли - совсем тогда мальцу - как-то достался маленький - в его ладошку - конь. Потом нож нашли на обыске, и умельца расстреляли. Но теперь-то... как же он раньше не сообразил? Давно бы сделал. Ну, так, и ещё так, и ещё вот так. Мишка и Светка уже доели и подбежали к отцу, встали перед ним, завороженно глядя на его руки. Настя вымыла миски и ложки и тоже подошла посмотреть. Села на пол перед ним, и Мишка со Светкой, по-прежнему не отводя глаз, устроились у неё на коленях. Чолли притворялся, что, ну, ничего не замечает, но его губы так и морщились в хитрой улыбке. И наконец, усеяв пол вокруг себя обрезками и стружками, он поставил себе на ладонь конька и так, на ладони, протянул им.
Настя восхищённо ахнула, а Мишка и Светка так заорали, что недовольно раскричался Паша, и Настя побежала его кормить.
Оставив детей играть с коньком, Чолли убрал нож, подмёл и кинул в топку обрезки. Ну вот, хоть что-то. А завтра съездит за деньгами и... ладно, не надо загадывать.
Настя сидела на кровати и кормила Пашу. Чолли надел на босу ногу сапоги, накинул куртку и нахлобучил шапку. Взял лохань с грязной водой.
- Я мигом.
- Не застудись, - ответила Настя.
Когда он вернулся, она уже уложила Пашу и умывала на ночь Мишку и Светку.
Дом был пока слишком просторен для них, и они жили практически на кухне. Но каждый вечер Чолли обходил дом, проверяя окна и... и просто приучая себя к тому, что это тоже его. Кухня и три комнаты, здесь их называют горницами, внизу, а те две, что наверху, это светёлки. Всюду вкручены лампочки, полы Настя вымыла, и пустота. Но это пока. А так... ему уже говорили, что нехорошо, когда все в одной комнате спят, да ещё дети с родителями в одной постели. Но... но пока они живут в кухне. Наверху было прохладно, окна закрыты ставнями. Здесь будут жить дети. Не сейчас, потом. Будет много детей. Он не может собрать всех своих детей, он даже не знает, живы ли они, но... но этот дом наполнится детскими голосами и смехом, на полу будут лежать коврики и половики, будет стоять красивая мебель, дом пропитается запахами еды и довольства.
Чолли по лесенке спустился в сени и вошёл в кухню. Дети уже спали, а Настя в рубашке сидела на кровати, расчёсывая волосы, и улыбнулась Чолли.
- Угомонились.
Детей они укладывали пока с собой, как в Алабаме, в ногах общей постели. Отдельной кровати ещё нет, а печная лежанка в горнице, ещё свалятся ночью, ушибутся, испугаются. Кровать большая, всем места хватает. В доме тепло, одеяла ватные, можно, в чём ходишь, и не ложиться. Да и постель не так пачкается. Чолли не спеша разделся, складывая штаны и рубашку на табурет. В лагере, в бане он нагляделся, как одеваются другие мужчины, и здесь купил себе исподнего, сразу две смены. И Насте женщины, тоже ещё в лагере, объяснили. Теперь она спит в рубашке, а кофту и юбку на день поверх рубашки надевает.
- Ложись к стене, мне к Паше вставать.
Чолли кивнул. Настя быстро пробежала через кухню к выключателю и уже в темноте прошлёпала обратно. Чолли уже лежал, и она юркнула под одеяло, прижалась к нему.
- Чолли, занавески бы надо. Мне сказали, плохо, когда луна в дом заглядывает.
- Я не против, - улыбнулся в темноте Чолли.
Он осторожно кончиками пальцев погладил её по лицу.
- Платье тебе купим. И этот... кожушок.
Кожушком здесь называли женский полушубок. Настя вздохнула. Кожушок, большой яркий платок в розанах и с бахромой, сапожки или белые бурочки, да ещё юбка из-под кожушка тоже яркая, и чтоб с оборкой по подолу... Она как увидела это, так и обмерла. Сердце заныло: так захотелось. Ни словечка она Чолли не сказала. Дом гол, у мужика и детей сменки на теле нет, а она о нарядах болеет, а Чолли заметил.
- Дорогой он, - Настя потёрлась щекой о плечо Чолли. - И детям надо сколько всего.
- Хватит, - твёрдо ответил Чолли и впервые выговорил вслух: - Шестьдесят тысяч нам дают.
Настя приглушенно, чтобы не разбудить детей, рассмеялась.
- Ой, столько не бывает.
Рассмеялся и Чолли.
- Завтра увидишь. Спи.
Настя ещё раз погладила его по плечу и вздохнула, засыпая. Посапывали Мишка и Светка, да иногда причмокивал во сне Паша. Чолли улыбнулся. Завтра у него отгул. К восьми соберутся у конторы, кто едет в город. Николай обещал зайти. В город новую куртку надо надеть. Выдали её для работы, но она лучше его старой. И бурки на ноги. Не замёрзнет. И в городе всё-таки, в Комитете чтоб увидели, что он не шакал подзаборный, кто с помойки и жрёт, и одевается. А Насте кожушок нужен и... и всё остальное, чтоб не хуже других смотрелась. И детям одежду, чтоб гуляли. И игрушки. Кроватки ещё три нужны, а то Паше скоро колыбель тесна будет. Пока всех троих в одну нижнюю комнату, тьфу, горницу, вторая - ему с Настей спальня, а третья... третья нарядная будет, гостей принимать, праздники справлять. Как говорят... Да, правильно, зала, сделает он залу. Но это потом, а пока... пока... Голова кругом идёт, сколько всего нужно. Ещё и ссуды не хватить. Придётся другую, которая с возвратом, брать. Конюшенному рабочему платят мало. Зарплата, сказали, два раза в месяц. Девятого аванс и двадцать четвёртого под расчёт, а сегодня... не посмотрел у входа в конюшню, там календарь висит, хотя толку-то смотреть, всё равно неграмотный. Шкаф в спальню нужен, гардеров, да комод для белья, на кухню для посуды шкаф, детям... Ещё вёдра нужны, занавески на окна, белья Насте и детям, рубашек бы ещё пару, в старой рабской только навоз выгребать, корыто, нет, это для стирки, а для Паши ванночку, чтоб купать. Он-то сам с мужиками в баню сходит, Настя с бабами, а детвору... дома мыть, так что ванночку большую брать. Мыла бы ещё хорошего, как у Мороза, Настя тот обмылок бережёт, только для лица. Полотенец нет, одно подаренное, а одно старое из мешковины, а здесь таким только полы моют, сапоги обтирать кладут...
Он уже давно спал, продолжая и во сне перебирать нужные покупки. И когда Настя вставала к Паше, он не слышал этого.
Многолетняя привычка вставать на рассвете разбудила его вовремя. Настя уже хлопотала у печи, разводила огонь, негромко звякала вёдрами. Чолли зевнул и осторожно, чтобы не разбудить детей, вылез из-под одеяла и сел на кровати, свесив ноги. Красноватый свет от раскрытой топки, серо-голубой свет от окна. Пора. Он ещё раз зевнул и потянулся.
- Поспи ещё, - сказала от печки Настя.
- Да нет, - Чолли встал и, как был, в исподнем, пошлёпал к умывальнику, умылся и, скинув рубашку, обтёрся до пояса холодной водой, прогоняя остатки сна.
Настя быстро обулась, надела куртку и повязала платок. Он и глазом моргнуть не успел, как она, схватив вёдра, убежала за водой. С водой здесь хорошо - прямо во дворе... как её, да, колонка. А к большому "старому колодцу", что на дальнем от их дома конце, бабы не за водой, а языки почесать ходят. Но это днём, а с утра у всех дел полно. Чолли подошёл к печке, поправил огонь. Со двора вернулась Настя с полными вёдрами. И Чолли уступил ей место у печки. Там, в Алабаме, он тоже в воскресенье, когда не надо было бежать ещё затемно на работу, лежал на кровати и смотрел, как Найси суетится у камина. И дети ползали прямо по нему. Спали тоже все вместе, и Маленький у груди... Чолли подошёл к колыбели, посмотрел на спящего Пашу, потом к кровати, поправил маленькое одеяло, укрывающее детей, и развернул, расправил их с Настей, большое, взбил подушки. Да, перьевые совсем не то, что соломенные, как были там.
- Чолли, - позвала его Настя. - Готово у меня.
Верхний свет она не включала, чтобы не разбудить детей. И чтоб это чёртово колёсико на счётчике в сенях не крутилось, не нагоняло денег. Да и светло уже. От раскрытой топки, где играло пламя, тянуло жаром, и Чолли сел за стол, как был, без рубашки.
Настя поставила перед ним миску с вчерашней разогретой кашей и кружку горячего чая.
- А себе-то, - напомнил ей Чолли, разворачивая тряпку с остатком хлеба.
- И я сейчас сяду, - ответила Настя, ставя себе миску и кружку.
Они ели, сидя напротив друг друга, и Настя влюблённо глядела на его лицо, на красноватые отсветы на сильных бугристых плечах, на мерно двигающиеся челюсти, чёрные, жёстко топорщащиеся волосы, припылённые сединой. Чолли встретился с ней глазами и улыбнулся. Улыбнулась и она.
- Ты не беспокойся. Ничего с нами здесь не случится.
- Я знаю, - кивнул Чолли. - Без куртки не выскакивай. Застудишься.
- Ага, - кивнула Настя. - Ты тоже... осторожней там.
- Не один еду.
Чолли доел кашу и стал пить чай. Торопливо доела и допила Настя, заботливо завернула в тряпку хлеб.
- С собой возьми, пожуёшь в дороге.
- Не выдумывай, - отмахнулся Чолли, вылезая из-за стола.
Настя подала ему нагрудную сумку с полученной позавчера справкой из конторы. Ну, что такой-то там-то работает и проживает. А то без неё ссуду и не дадут. Комитету тоже отчитываться надо. Чолли надел сумку и стал одеваться. Не спеша натянул исподнюю рубашку, застегнул. Теперь верхнюю. Всё та же - рабская, выцветшая, заплатанная, зашитая. Да, нужны рубашки, а то стыдоба одна. Штаны тоже рабские, новые ватные пускай полежат, в автобусе тепло. Портянки, бурки. А куртку наденет новую, его рабская совсем страшная, и шапка тоже новая. Настя восхищённо оглядела его.
- Так, дров я подколол, - Чолли уже слышал, как топочет на крыльце, оббивая снег с бурок, Николай. - Аккуратно бери. С ближнего конца, там они потоньше.
- Доброго вам утра, - вошёл в кухню Николай, сдёрнув ушанку.
- И тебе доброе, - старательно ответил Чолли.
- Доброе утро, - улыбнулась Настя.
Вообще-то зашедшего в дом, надо пригласить к столу. Настя уже знала об этом и очень храбро предложила:
- Чаю?
- Спасибо, соседка, сыт, - Николай чиркнул себя по горлу ребром ладони. - Чолли, если готов, пошли. Автобус ждать не будет.
- Да, - кивнул Чолли. - Пошли.
Беря с печки рукавицы, мимоходом провёл ладонью по плечу Насти и вышел. Николай попрощался с ней кивком и вышел следом, надевая шапку. Настя стояла посреди кухни, свесив вдоль тела руки и глядя на закрывшуюся дверь. Потом, ахнув, метнулась к окну, но Чолли уже ушёл. Господи, как же это, он же оглянулся и не увидел её, господи, плохая примета. Господи... Она отошла от окна и старательно, стараясь не сбиться, стала креститься и шептать, как её научили женщины в лагере.
- Господи, спаси и сохрани, помилуй нас. Господи, помоги ему. Господи, спаси и сохрани...
Закряхтел Паша, и Настя, перекрестившись ещё раз, подошла к колыбели.
- Ну, чего ты? Есть захотел? - она достала ребёнка из колыбели. - А, да ты мокрый, ну, сейчас, Паша, сейчас, маленький.
Она положила сына на кровать, прямо на одеяло, подальше от края и распеленала. Пелёнок ей надарили... и в лагере, и здесь. Так что всегда есть во что, сухое да чистое, завернуть. И, как ей говорила врач, развернув и вытерев, опять положила, пусть... на свободе побудет, пока она смену готовит. Тепло, не простудится. Паша довольно загукал, и Настя рассмеялась, глядя на него.
- Мам, утро? - спросил по-русски Мишка.
- Утро, - ответила она тоже по-русски. - Вставайте.
Она вытащила из-под их одеяльца Мишку и Светку, отвела к поганому ведру, умыла, одела в чистые рубашки и трусики и дала по куску хлеба.
- Ешьте. Пашу покормлю и вам дам.
Она сидела на кровати и кормила Пашу, а Мишка и Светка жевали хлеб и глядели на неё. Настя улыбнулась. Её дети... Она старалась не вспоминать тех, четверых, она ничего не могла сделать, была рабыней, хозяин велел ей рожать, и она не смела ослушаться. Как и остальные. А Чолли смотрел на неё и молчал. А тогда - она помнит и всю жизнь будет помнить - хозяин напоил его, и он кричал и звал её. Найси. А потом... потом хозяин построил их, молодых рабынь, и Чолли, Чолли выбрал её. Чолли уже свободный был, мог уйти, вернуться в своё племя, а он остался. Ради неё остался. Она и тогда это понимала.
Паша сосал деловито, изредка кося на неё тёмными строгими, как ей казалось, лазами. Глаза у Паши, как у Чолли, и волосики не кудряшками, а пряменькие, и кожица чуть красноватая. Будет на Чолли похож. А Мишка и Светка - мулатики, ну, ничего от Чолли нет, хотя... у Светки волосы не кудряшками, а волной... Да и ладно, На это здесь совсем не смотрят. А Чолли всех их любит, все они его. А потом ещё будут. Врач в лагере ей говорила, чтоб она года два не рожала, отдохнула. Она кивала и об одном думала: как ей Чолли сказать, что белые им запретили... спать вместе. Но врач с Чолли сама поговорила. Хорошо, видно, говорила. Чолли ни обиделся, ни чего ещё.. И здесь, как легли в кровать, так он... ну, без этого. Настя вздохнула. Называть это траханьем или по-господски случкой она не хотела, а других слов ни по-английски, ни по-русски не знала.
Паша наелся и уже сосал, засыпая. Настя высвободила сосок и положила сына на кровать. Полюбовалась ещё его пухленьким сытым тельцем и запеленала. Тоже по-новому, как учила врач в лагере. Сонный Паша позволял себя как угодно поворачивать. Он вообще был молчаливым и орал в исключительных случаях. Скажем, дали грудь и тут же забрали. Или когда укол делали. Коснувшись губами его щёчки, Настя уложила малыша в колыбель, оправила ворот кофты и захлопотала. Мишку со Светкой накормить, опять умыть и потом мыть, убирать, чистить, стряпать, стирки уже накопилось... Работы не в продых. Но своя работа не тяжела.
И в этих бесконечных хлопотах день катился незаметно, как сам собой.
Зашла молодая весёлая Олеся, жена Олега из бригады Чолли, принесла детям - Мишке со Светкой - яркую цветную игрушку-пирамидку. Колечки на стержне. И поиграла с ними, показала, как её разбирать, собирать. Потом они вместе чаю попили и поговорили. У Олеси своих двое. Постарше Мишки и поменьше Паши. Английского Олеся совсем не знает, но Настя уже многое понимает, а когда не робеет, то и говорит.
Потом Олеся убежала, а они обедали.
И только-только она уложила Мишку со Светкой спать, а Пашу опять покормила, как пришёл... В лицо Настя его знала, знала, что из начальства, но по имени - нет. И он только вошёл, как у неё чего-то испуганно заныло сердце.
В щегольском, на рыжем меху, кожаном пальто, в такой же рыжей шапке, краснолицый, он от двери осмотрел всё одним взглядом, как... как хозяин - похолодела Настя и встала перед ним, загораживая собой кровать и колыбель со спящими детьми.
- Та-ак, а мужик где? Как его, Чолли, ну?
Настя судорожно вздохнула.
- Нет Чолли. В город поехал. Отгул у него.
- Только работать начал и уже отгул, - страшный гость недобро усмехнулся. - А может, и загул? Ладно. Скажешь, как вернётся, чтоб на конюшню шёл. Поняла? То-то!
Сказал и ушёл. А Настя обессиленно села на лавку. Господи, неужели что... если Чолли выгонят, ведь велят всё, что им дали, сдать, так куда они зимой с маленькими? Замёрзнут ведь. Господи, за что? Да неужели не видят они, как Чолли на работе уродуется, да... да... Она заплакала. Тихо, чтоб не разбудить, не напугать малышей. Опять им бежать. Господи, куда?! Тогда они знали: к русским. А теперь куда?! Опять к хозяину? Лучше уж смерть. Хозяин не даст ей жить с Чолли, растить детей...
- Настя, ты чего?
Она подняла зарёванное, залитое слезами лицо и увидела Марину, жену Николая.
- Я тебе сковородку для блинов принесла, чего случилось-то? С детьми, не дай бог?
Настя замотала головой. Марина решительно сунула на стол узел со сковородкой, села рядом с Настей и обняла за плечи.
- Ну, и чего ревёшь-то?
Настя, уже не плача, а всхлипывая, путаясь в русских и английских словах, стала рассказывать. Наконец Марина поняла.
- Так это ты Тюхина испугалась? Ну и зря. Он только ревёт медведем, а так-то Тюха и есть. Плюнь и разотри. И не реви - молоко испортишь.
Она заставила Настю умыться, потом посмотрела на спящих детей, восхитилась коньком, сделанным Чолли.
- Вот когда у мужика руки правильным концом вставлены, так у него и любое дело ладно. Золотой мужик тебе, Настя , достался. А ты реветь. Давай блины печь. Не пекла раньше? - Настя замотала головой. - Не велика наука, справишься. А на Тюху плюнь. Ему что директор скажет, то он и сделает.
- Да-а, - вздохнула Настя. - А если директор Чолли...
- А что директор? Он же всё видит. Чолли - мужик работящий, толковый, - Марина засмеялась. - Да если что, директор в два дня выгоняет, а то и быстрее. А вы здесь уже сколько? Ну? И отгул Чолли дали. А если б что, то не видать отгула. Пока в полную силу человек не заработает, то об отгулах и речи нет. Только рот раскрой, так и отправят гулять. За ворота. Давай, утрись и муку доставай.
Блины оказались просто очень тонкими лепёшками из жидкого теста. Настя даже развеселилась, что у неё получается.
- Ну вот, - кивнула Марина. - А то вздумала из-за Тюхи реветь. Приедет мужик, блинами его накормишь. Ты их в печке пока держи, вот так, сбоку, чтоб не остыли. А это сметана к блинам. Поняла?
- Ой, Марина! - ахнула Настя. - Как это?
- А просто, - откликнулась Марина. - Мы сюда приехали когда, Николай на фронте был, так и мне все так же помогали. Ещё кто приедет, вы с Чолли помогать будете. Разве не так?
- Так, - кивнула Настя.
Чолли уже говорил ей об этом.
- Ну, тогда побегу я к своим. Кричат, небось, уже, - Марина погладила себя по груди.
Настя поняла и улыбнулась. Да, здесь почти в каждом доме были грудные. Она уже заметила это.
- А, Марина, почему так?
- Что почему? - Марина уже наматывала платок.
- Ну, у каждой маленький? Как Паша. Почему?
- А-а! - Марина звонко рассмеялась. - Да как в Победу мужики вернулись, так и пошло косяком. Дело-то нехитрое. Дети Победы, понимаешь?
Настя закивала и тоже засмеялась. Она уже совсем успокоилась
В автобусе было тепло, шумно и благодушно. Кто хотел, выпил в городе и теперь сосредоточенно жевал чеснок и ещё какую-то пахучую гадость, отбивая спиртной дух. Директор учует - объяснили Чолли - так мало не будет. Лёгкой пташкой за ворота и всё выданное верни. Кто ездил за покупками, теперь обсуждал цены и женские претензии. Семейные ведь все. А семья - первое дело.
Чолли тоже был доволен поездкой. В Комитете к нему отнеслись очень хорошо. Участливо расспросили, как устроился, в чём нужда, сказали, что если что возникнет, то чтоб обращался сразу к ним. Дали деньги, шестьдесят тысяч. Но предупредили, что если гулять начнёт, по-пустому тратить, ну, и сам понимаешь, то и отобрать могут. Не на пьянку и разгул, а для обустройства дают, жить по-человечески и детей растить. Он сам так думал и почти теми же словами. А денег много, большущая пачка, еле в сумку поместилась. Хорошо, куртка просторная, скрыла. Одну тысячную ему тут же разменяли на сотенные, а одну сотенную на десятки, их он засунул во внутренний карман. Это ему в лагере Мороз показал, а он уже рассказал Насте, и она ему такой пришила на старой куртке, а в новой уже есть готовый. Удобно. И как ни давал себе слово, что все деньги, до рубля, привезёт домой, а потратился. Не устоял. Как и остальные... быть в городе и гостинцев не привезти нельзя. Непорядок. Вон как автобус набит. Мешки да коробки, да сумки и под сиденьями, и в проходе, и на коленях. А это ещё так... а вот под праздник когда собираются, то как обратно, то аж на крышу багаж увязывают. И вот, сотню в карман положил, потом ещё одну добавил, а везёт... рубли с мелочью. Но Николаю он долг сразу отдал - тот за него утром за билет заплатил - угостил всех пивом, как положено. Прописка есть прописка, с ним и так по-божески обошлись: по кружке пива каждому поставил и две пачки сигарет в общий круг выложил. Так что и здесь у него всё в порядке. А накупил... И детям, и Насте, и себе, и - самое главное - в дом. Да и кто бы устоял? Небьющаяся посуда. Это с его сорванцами первое дело. Мишка в лагере два стакана на молоке разбить успел. Здесь уже то миску, то кружку со стола столкнёт. А это... И лёгкая, и не бьётся, и нарядная, совсем как... господская. Видел он как-то мельком. Вот и купил большую коробку, где всего по двенадцать, здесь говорят, дюжина. И уж заодно ложки, вилки, ножи тоже по дюжине. Ножи заново наточить надо будет, точильный брусок тоже купил. И сумку купил, и набрал всего. Для всех. В жизни столько не покупал.
За окном медленно синела снежная равнина. За спиной Чолли негромко протяжно пели. Сидящий рядом Николай спал, слегка похрапывая. Чолли удовлетворённо вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Он устал, и усталость была новой, незнакомой. Ведь не таскал, не грузил, а тело ломит
Автобус подбросило на яме, оборвав песню.
- Ну, подъезжаем.
- Да, на фронт уходил, эта ямина была. Вернулся, а она на месте.
- Сказанул! Да я мальцом с отцом ещё в город ездил, так на ней каждый раз и...
- Эй, подъезжаем, мужики.
Николай зевнул и сел прямо.
- Ну как, Чолли, доволен?
- Во! - улыбнулся Чолли. - Завтра с утра?
- Нет, - вместо Николая ответил кто-то сзади. - В ночную завтра.
И сразу зашумели.
- Ты что, перепил? Смены путаешь?!
- Ночная с той недели.
- Сам ты... Завтра ночная...
Чолли посмотрел на Николая.
- Кому там в ночь охота? - спросил Николай. - С утра завтра.
- Ну да... чёрт, обсчитался.
- Вот дьявольщина, проспал бы...
- Бригадир разбудит, - хохотнули впереди.
- Ща спросим.
- Он не ездил.
- Вот и спросим.
- Всё, мужики, приехали!
- Там разберёмся.
Автобус круто развернулся, отчего уже вставшие с хохотом и руганью попадали друг на друга, и остановился. Скрипнув, открылась дверь, и с гомоном, разбирая вещ, повалили наружу. Чолли взял сумку и коробку с посудой и вместе со всеми пошёл к выходу. Ты смотри, темно уже. Весь день проездил. Ну, сейчас сразу домой.
Но сразу домой он не попал. Не успел выйти, как его позвали.
- Эй, Чолли, тебя ищут.
- Меня?! - удивился он.
- А больше индеев нету.
- Редокс здесь?
Чолли узнал голос директора, и сразу по спине пополз неприятный холодок.
- Да, масса, - ответил он по-английски и тут же по-русски: - Я здесь.
- Пошли!
Повелительный жест не оставлял сомнений, но Чолли растерянно оглянулся на Николая.
- А что такое? - спросил Николай.
- Увидите! - хмыкнул директор и повторил: - Пошли, Редокс.
Чолли послушно пошёл за директором, ничего не понимая и стараясь не показать свой страх. Но, оглянувшись, увидел, что Николай и ещё двое из бригады идут следом, и немного отлегло: всё-таки не один. Потом сообразил, что так и несёт в руках сумку и коробку, и подумал... и ничего не успел подумать, потому что подошли к конюшне и вошли... Но это не его крыло, их бригада в другом, а это... здесь же Раскат! Всё-таки, значит, донесли - со злой радостью подумал Чолли. И теперь, значит, расплата.
У входа в отсек их встретил черноусый бригадир, Чолли ещё не знал его имени. Увидев Чолли, бригадир хмыкнул.
- Ага, приехал, значит. Ну, иди, посмотри, чего натворил.
Кони беспокоились. Со всех сторон нервное фырканье, всхрапывания, частый перестук копыт, и впереди злое ржание, взвизги... Чолли узнал голос Раската и невольно прибавил шаг, обгоняя директора. У денника Раската молодой парень с синяком на пол-лица и в разорванной на плече рубашке сразу заорал на Чолли.
- Во, чтоб тебя...иди... сам свою тигру убирай...!
Он бы ещё круче завернул, но, увидев директора, поперхнулся. Чолли, начиная уже догадываться, поставил, почти уронил свою ношу на пол и подошёл к деннику Раската. Прижатые уши, налитые кровью глаза...
- Раскат, - тихо позвал он.
Конь дёрнул кожей на спине, как отгоняя муху, но позы не переменил. Чолли вошёл в денник, мягко взял за недоуздок и повторил уже в растяжку:
- Раска-а-а-ат.
По спине коня волной пробежала дрожь, он переступил с ноги на ногу, потом скосил на Чолли фиолетовый с гаснущим красным огнём внутри большой глаз и фыркнул, потянулся к Чолли, обнюхивая его лицо. Чолли погладил его по морде, провёл рукой по шее.
- Ну, что ты, Раскат? Что ты?
Раскат положил свою большую голову ему на плечо и вздохнул. Вздохнул и Чолли. Вот и всё. Раскат директорский, что теперь ему сделают - это плевать, а Раската жаль, ведь ломать будут. Жалко.