Дни настолько плотно заполнялись болью, что со счёта он сразу сбился. Хорошо ещё, что хозяин почти не показывался, вернее не задерживался. Проверял лекарства, оставлял еду и снова уходил, так что хоть здесь... Болело всё, боль туманила голову и разрывала внутренности. Сутки, а может и больше, он так и провёл в уборной, потому что его беспрерывно выворачивало наизнанку и сверху, и снизу, даже спал на полу рядом с унитазом, боясь не добежать при очередном приступе.
Нет, самые первые сутки были ещё ничего. Он после ухода хозяина добросовестно осмотрел крохотную квартиру, запоминая, где что, и прикидывая, каково ему тут будет. Одна комната на всё про всё, правда, стеллаж-ширма делит её на спальню и гостиную-кабинет. Крохотная кухня, вернее, ниша, заполненная холодильником, плитой на две конфорки, мойкой и полками с посудой. Просторная ванная с душем и ванной, уборная и там же встроенный шкаф со всем необходимым для уборки. Прихожая. Вместо кладовки большой встроенный шкаф с обилием полок, крючков и ящиков, но пустой. Для раба даже койку воткнуть некуда, так что спать придётся либо на полу, хорошо ещё, что по всей квартире паласы, либо в хозяйской постели. Само собой вместе с хозяином. А тот требовательный и злой, ничего не простит и не упустит, сразу видно. Правда, еды оставил. Всяких пакетиков, чтобы заваривать кипятком. В кухне-то крошки завалящей не найдёшь, так всё убрано. И спать он лёг на полу. На всякий случай. Хозяин же ему не сказал ни когда придёт, ни чтоб в постели ждал.
А потом и началось.
В редкие доли просветления он что-то готовил себе, глотал таблетки, вставлял свечи... а попробуй, не проглоти и не вставь, хозяйский гнев страшнее любой боли. Прошлое вспоминать не хотелось, а о будущем и гадать нечего. Домашний раб - и этим всё сказано.
И он через боль и головокружение с привычной добросовестностью вытирал пыль, подметал, мыл ванную и уборную. Каждое утро перестилал кровать, наполнял водой и ставил на конфорку кофейник. Хозяин может заявиться в любой момент, потребовать кофе, услады в постели, да чего угодно, а что там у тебя болит... лучше, чтоб хозяин этого не знал и даже не догадывался. Раб нужен здоровым, послушным и весёлым. "Повинуйся с радостью", - это ему объяснили очень давно и заставили запомнить. Потому что ты живёшь, пока нужен хозяину.
Как-то незаметно, постепенно боль утихла. Он продолжал глотать лекарства, вставлять свечи, но спал уже не возле унитаза, а в комнате. Правда, лечь в кровать не рисковал, устраивался на полу, укрываясь своей рубашкой. Хозяин, похоже, догадался, но не рассердился, а даже сказал:
- Можешь спать в постели.
- Спасибо, хозяин, - искренне поблагодарил он.
Хозяин усмехнулся.
- Кофе варить умеешь?
- Да, хозяин.
- Ну, так свари.
- Слушаюсь хозяин.
Банку с кофе, без этикетки, но, судя по запаху, хорошим, он заметил ещё в первые сутки и потому без промедления приступил к делу.
Варить кофе в маленькой причудливой кастрюльке с капризно задранной вверх длинной ручкой и смешным названием "рукра" его выучил ещё самый первый хозяин. Кофе получался таким крепким, что его приходилось подавать в паре со стаканом холодной воды. Здесь рукры не нашлось, но кофе хороший, так что и в кофейнике получится.
Поднос и чашка для подачи на месте. Ещё бы сахар и сливки, но сахарница и банка с соответствующей надписью пусты, сливок тоже нет, так что... блюдце, чашка, стакан с холодной водой на всякий случай и... и всё. Ни бисквитов, ни коньяка, ни шоколада, ни фруктов, ну, ничего нет. А кофейник тоже только рабочий, для варки, а не для подачи.
Он отнёс поднос в комнату, поставил на стол. Хозяин, отпив, весело хмыкнул:
- Однако действительно умеешь. Хвалю.
- Спасибо, хозяин, - радостно ответил он.
Если после кофе хозяину захочется услады... что ж, он готов. Правда, ещё болит всё, но уже не так сильно, можно и перетерпеть. Но, к счастью, услаждать не пришлось. Выпив кофе, хозяин отдал распоряжения насчёт дальнейшего приёма лекарств и ушёл, напоследок разрешив допить кофе. Повезло.
Оставшись один, он разложил привезённые хозяином пакетики и коробочки с концентратами, допил кофе, жалко всё же, что сахара нет, и уже спокойно лёг на кровать поверх покрывала.
Успокоительно тикали часы, сипела и булькала где-то далеко в трубах вода. Боль стала совсем далёкой и слабой, почти незаметной. Всё хорошо. Хозяин не злой оказался. Голодом не морит, не бьёт, даёт отлежаться, даже на кровать разрешил лечь. Правда, и работы настоящей ещё не требовал. Ну, так и это не страшно. К чему, к чему, а к домашней работе - во всех её видах - его ещё когда приучили. Всё он знает и всё умеет. А любить или не любить рабу не положено. Делай что велено, за всё благодари и помни: могли и убить. Ты - раб, в жизни и смерти твоей волен хозяин, люби и почитай хозяина, повинуйся с радостью и... и больше ничего. Он повиновался, всегда. И старался радоваться. Очень старался. Но получалось всё хуже и хуже. А повиноваться без радости... совсем погано.
Незаметно для себя он заснул, а, проснувшись с мокрым от плача во сне лицом, что-то никак сразу не мог сообразить, где он и почему здесь оказался. Но такое и раньше с ним бывало. Прошлый хозяин, нет, позапрошлый, да, точно, тот очень сердился на это, даже бил. А в пресс-камере только смеялись. Он судорожно вздохнул, встал и побрёл в ванную умываться и вообще... жить дальше. А в голове назойливо вертелась давным-давно слышанная песенка. "День бесконечен, время не течёт. Что значит время, что такое вечность..." Хотя дальше там, в песне, было про море и радость жизни, а у него... ладно, но тоже, время не течёт, его просто нет. Что было - забудь, что будет - не думай.
Он тщательно умылся холодной водой, прогоняя остатки сна и лишние сейчас мысли, и приступил к большой уборке квартиры. Раз хозяину он в постели не нужен, значит, надо себе жизнь другой работой выслуживать. И ни о чём другом не думать. Думай, не думай... ошейник не снимается, клеймо не смывается, и надеяться тебе не на что. Даже на лёгкую смерть от руки хозяина, утилизация для всех одинакова. Знаем, наслышаны. И про газовню, и про печку. Ещё тогда, в Амроксе объяснили.
Про Амрокс он вспоминать не любил. Хотя боли давно уже нет, да и обманывать боль он тоже ещё там научился, но всё равно... и вообще, приятных воспоминаний мало. И вспоминать хорошо вместе с кем-то, в трёпе. А ему, пока Новенький не появился, и поговорить было не с кем. У Старшего на всё один приказ: что было, забудь, как не было. Другим это, конечно, в самый раз, у них до пресс-камеры совсем другая жизнь была, свободная, только он один прирождённый. А Новенький - родовой, так что они на равных. Правда, у Новенького хозяева не менялись, родовых не продают, но всё же и послушать есть что, и самому рассказать, а тут ещё оказалось...
Он резко выпрямился, бросив на пол щётку для мытья унитаза, и с силой ударил себя по губам. Вот тебе! Болтун, трепач! Чуть не проболтался! Об этом никому, никогда, даже про себя нельзя! Когда говорят, то проговариваются. Как Лохмач. Пока только хрипел да ругался, никто и догадаться не мог, что не або, клеймо и смотреть не стали, а заговорил и всё, сразу полезло. Вот кого жалко, интересно было бы поговорить. И знает много, и грамотный, сразу чувствуется, и... ну, не добрый, а...
Он вздохнул, оглядывая отмытую до блеска уборную. Интересно, кого вернули в камеру, а кого отправили в печку. Жалко, если Новенького отбраковали, Старшего-то точно оставили. И Резаного наверняка, а Шестого могли и выбраковать, и кто ж тогда Шестым будет? Хотя ему самому при любом раскладе оставаться Младшим. Мальчик, Малыш, Малютка... все его так называли. А нынешний хозяин имени ему так и не дал. Интересно, почему? Или зачем? Такие ничего просто так не делают, а зачем-то и для чего-то.
Так за разными мыслями, оборванными воспоминаниями, таблетками и свечами он убрал всю квартиру, поел и поспал. Заняться больше нечем. Ни книг, ни радио, ни даже хозяйской одежды, которую можно чистить, чинить и развешивать. Просто валяться на кровати тоже не стоит.
Он ещё раз прошёлся по квартире, поправил висевшую на стене картину - пейзаж. И сразу видно, что не какое-то определённое место, а вообще. Холмы, деревья, озеро. Сделайте мне красиво! Да, так это называл один из его прежних хозяев. Малевал такие картинки на продажу десятками, как по шаблону. И даже его приспособил к работе: раскрашивать по контуру. Он невольно улыбнулся воспоминаниям. И называл его тот хозяин... да, Мелок, и Пастелька-Пастилка.
Он ещё раз улыбнулся, погладил раму и отошёл. И снова подумал, что нынешний хозяин так ему имени и не дал. Странный он какой-то. Не понять: злой или добрый, любит сверху или снизу, или ещё как... Ладно, как ни работать, всё лучше, чем в печке лежать. Тоже ещё с Амрокса помнит. Он был просто "галчонком", что из него "подстилку" будут делать, никто не догадывался, и лохматый светлобородый садовник охотно говорил с ним, когда учил полоть газоны и просеивать землю для рассады. Это потом, да, потом он узнал и на своей шкуре прочувствовал, каково это быть "домашним", "подстилкой господской". Новенький даже говорил, что в пресс-камере лучше, чем в обычной рабской, и с ним никто не спорил, все хлебнули. Так что... живи и не скули, могло быть и хуже - утешил он себя обычным рабским присловьем. А боли совсем нет, даже странно. И самое его главное всегда при нём...
... - Запомни, Малыш, только мозги не поддаются обыску. И душа.
Хозяин опять пьян, раз начал говорить о душе. Но не настолько, чтоб говорить об Огне.
- Душу сам выдаёшь, сам раскрываешь. Кто в музыке, кто в стихах, а кто... - хозяин шумно вздыхает и, расплёскивая по столу, доливает себе вина. - И ничего ты с этим не поделаешь. Ни умолчать, ни соврать душа не разрешает. Пересилишь её, соврёшь, так обидится и уйдёт. И тогда всё, ты кончен. Ремесленник, умелец, - хозяин сплёвывает эти слова как ругательства. - Не быть вруну творцом, запомни, Малыш.
- Да, хозяин, - отвечает он, ловко подхватывая покатившуюся бутылку.
- А будешь молчать, она задохнётся, и опять ты кончен!
Хозяин оглядывает стол внезапно налившимися кровью глазами и резким взмахом руки сбрасывает всё на пол.
- Сволочи! - рычит хозяин, молотя кулаками по старинной мозаике столешницы. - Гады! Что вы со мной сделали?! Я творец! На мне отблеск Огня! А вы...!
Он быстро подбирает осколки и обломки, слушая и не слыша. Он знает: хозяин будет долго ругаться и проклинать, не называя имён, потом будет плакать и вспоминать свою чистоту и невинность, потом потребует услады, но заснёт, едва начав лапанье...
...Все хозяева одинаковы, но каждый по-своему.
* * *
День накладывался на день. Серые одинаковые дни, когда ни горя, ни радости, ничего не болит, но и здоровья нет. Но за этой серой тусклой пеленой уходило в глубину прошлое. Гаор сам чувствовал, что не только в руках силы, но и в голове ясности прибавляется. Даже читать стал. Ему опять, как когда-то, Милуша приносила прочитанные хозяином газеты, и он вечером после общего ужина и трёпа за куревом лежал у себя в повалуше и читал. Правда, без особого удовольствия, как по обязанности. Дескать, раз дают, значит, бери и пользуйся. Пока хозяин дозволяет. И расспросами его никто не тревожил, так что ни врать, ни умалчивать или выкручиваться не приходилось. Обычные житейские разговоры ни о чём. И учить никого не надо. Малуша читать-писать умеет, а Трёпке любая наука не впрок. Не в кобылу корм. И всё тут. И нечего трепыхаться. Сколько тебе отмерено, да не Огнём, а волей хозяйской, столько и проживёшь.
О папке он даже не думал, зная, что ничего не сможет, даже увидеть, в "Орлином Гнезде" под конец еле различал, а уж теперь-то... и пытаться нечего. Жив и ладно. И всё же... Жив, не жив, а Устав блюди и приказ исполняй. А приказ у него... выжить и... Первую часть ты выполнил, значит, переходи ко второй.
Но папка упорно не давалась в руки, а мысли поневоле перескакивали на обычное, житейское. В рейсы его пока не посылали, что даже к лучшему. Не выдержит он сейчас рейса. Большуха каждый вечер заваривает стакан каких-то трав, и он, стараясь не вспоминать, послушно выпивает зелёную густую горьковатую жидкость. Может, она и помогает. Спать, во всяком случае, он стал спокойнее. И голова почти не кружится... На завтра велено легковушку приготовить, а хозяин в рейсе. Хозяйка водить научилась? А может, и раньше умела, просто он не знал, а... а по хрену ему всё это, надо спать.
Сны неровные, путаные и как не свои. И не помнишь, что видел, а голова тяжёлая, щёки мокрые и сердце колотится. Хоть он и старался быть как все, но в такие утра Большуха тут же, ни о чём не спрашивая, наливала ему кружку травяного отвара, и он так же без вопросов выпивал её, ел со всеми и шёл в гараж. Там его немного отпускало. Нет, куда ему в рейсы. А завтра... Не додумав, он всё-таки заснул.
А назавтра он только-только вошёл в гараж, как прибежала Белёна.
- Рыжий, легковую велено в десять.
Он кивнул, что, дескать, слышал, знаю, Но Белёна не уходила.
- А ещё чего? - спросил он, захлопывая капот легковушки.
- А ты за рулём, - ответила Белёна, - так что переодеваться беги.
Плотнее запахнула платок и убежала. Он удивлённо посмотрел ей вслед. Но тут же сообразил, что шутить с ним никто не собирается. И надо бежать переодеваться в выездное. А он даже не помнит, висит оно в его повалуше или...
Спасибо Огню: всё висело и лежало как когда-то. Белая рубашка, хорошие брюки, ботинки, куртка... Он переоделся в темпе боевой тревоги, наскоро расчесал волосы, бороду и усы и побежал в гараж.
А там новые новости! Милуша с большим пузатым... термосом?! И Малуша в обнимку с большим пакетом.
- Ага, ага, - кивала Малуша, глядя, как он устраивает термос в багажнике. - Ты его подопри чем, чтоб не упал, там шоколад, горячий.
Горячий шоколад? Зачем?
- А пакет чтоб не помялся, там печенье.
Однако... пикник, что ли? Так ведь зима, мороз, правда, отпустил, но всё равно... не лето.
Милуша рассмеялась, поняв его удивление.
- Кататься они поедут. С гор на санках. Понял теперь?
И тут он не так сообразил, как вспомнил. Новогоднее катание с гор, верно. В училище даже увольнительную давали, а для тех, кому нельзя в город или не к кому, ставили и насыпали свою. Малуша горестно вздохнула.
- Ничего, - обняла её, прижав к себе, Милуша, - А мы за выгон сходим, там тоже насыпали.
И убежали обе тут же. Гаор невольно на мгновение, но ощутил желание пойти с ними, кататься с гор, барахтаться в снегу, горланить и задирать... но тут же вернулась усталая равнодушная покорность. Что прикажут, то и сделает.
Он ещё раз проверил, надёжно ли уложены термос и пакет, и сел за руль. Вывел машину из гаража, вышел закрыть ворота, снова за руль и на передний двор к "хозяйскому" крыльцу.
Там его уже ждали. Хозяйка и дети, все пятеро в толстых тёплых комбинезонах с капюшонами. На автомате усвоенного за год в "Орлином Гнезде" Гаор вышел из машины и распахнул перед ними дверцы. Толкаясь и смеясь, дети заполнили заднее сиденье, а хозяйка села на переднее. Гаор захлопнул дверцы, занял своё место и положил руки на руль в ожидании приказа.
- К Байгуру.
- Да, хозяйка, к Байгуру, - ответил Гаор и мягким рывком бросил машину вперёд.
И тут же получил замечание:
- Не лихачь, - строго сказала Гройна.
- Да, хозяйка, - автоматически откликнулся он, - не лихачить.
Ну да, это тебе не психованного тихушника возить, которому на полицию накласть с присвистом...
А сзади радостно шумели:
- Ура! К Байгуру!
- Мама, машинки сахарные купим, да?
- Мама, а зверюшек...
- Ух, ты!
- Только кататься, - строго сказала, полуобернувшись к ним, Гройна. - Никаких покупок.
- Ну, мама!
- Только кататься, - повторила Гройна тем тоном, который дети хорошо знали. - А если вам не нравится... - она сделала выразительную паузу.
- То повернём обратно, - закончила старшая девочка.
- Вот именно.
- Мама, ну почему? - не унимался Гирр. - Ведь это катанье! Ну, мама!
- Замолчи, - почти материнским тоном сказала Гахра. - У нас нет денег.
- На что хорошее так денег нет, - пробурчал себе под нос Гирр, неприязненно посмотрев на лохматый затылок раба. - Одни неприятности из-за него.
Гаор ни бурчания, ни взгляда не заметил. Дети приказывать ему не могли, а потому он их и не слушал. Небо затянуто белёсой плёнкой, солнце просвечивает, но снег не искрит. Тоже хорошо, а то глаза, конечно, отошли, но вдруг... Дорога ровная, но вот машина... Нет, всё нормально, мотор, шины, да всё в порядке, но... но машина не та, та была... машина, а это... дребезжалка, на той бы он и по целине, по прямой, а на этой только попробуй свернуть и всё, засядешь намертво до весны.
Гройна искоса посмотрела на спокойно сосредоточенное лицо раба. Да, она сама противоречит себе. Да, можно было бы дождаться Ридурга, но... Ридургу надо будет отдохнуть после рейса, погода может испортиться, прогноз очень неясный, и Сивко говорил, что коровы холод чуют, и надо дать девкам и девчонкам тоже сбегать на свою горку за выгоном, при ней они уйти не посмеют, а Нянька чуть ли не в открытую об этом просила, и Рыжий вроде бы отошёл, глаза уже живые, не как раньше, конечно, но всё же... человек, а не мертвец ходячий. Итак, сколько набирается? Четыре аргумента. Вполне достаточно. А что денег на покупки нет, так это даже полезно для воспитания. Нельзя иметь всё, что хочется, надо уметь ограничивать себя.
- Там будет указатель.
- Да, хозяйка.
Но и без указателя не заблудишься. Вон их и догоняют, и обгоняют, и все туда, и уже видны пёстрые флаги, и слышна музыка... а вон и указатели. Магазин прямо, горки и прочие качели-карусели направо, налево что-то ещё и всё Байгур. "Покруче Сторрамовского комплекса будет", - подумал Гаор, заруливая на стоянку. И он ещё остановиться не успел, а Гирр уже нетерпеливо дёргал ручку, звонко визжали девочки, хлопал в ладоши и что-то кричал Гриданг, выговаривала и распоряжалась Гройна...
И вдруг он остался один. Гаор откинулся на спинку сиденья и перевёл дыхание. Точного приказа ему не дали, но и так понятно, что надо ждать. Что ж по сравнению с теми, прошлыми поездками, тоже не самое плохое.
Немного посидев, он рискнул выйти, осмотреться. Может, и ему что отломится. Стоянка забита машинами. Дешёвые легковушки и полуфургончики, ни одного лимузина, не говоря уже о кабриолетах, ну да, это же Дамхар, а не Аргат.
- Чья машина?
Вздрогнув, Гаор обернулся на начальственный голос. Немолодой мужчина в зимней полевой форме без знаков различия и петлиц, но со старыми выцветшими нашивками за ранения, гладко выбритое лицо...
- Капитана Корранта, господин, - ответил Гаор.
- Что-то я тебя не помню, - задумчиво сказал мужчина. - Арендованный?
- Хозяйский, господин.
К ним подошёл второй, в такой же форме, но без нашивок, его лицо показалось Гаору смутно знакомым.
- Рыжий?- удивился подошедший. - Тебя что, весь год в порубе продержали?
Гаор даже не успел удивиться лёгкости, с которой голозадый управляется с нашенским словом, как получил приказ:
- Туда ступай, к остальным. Понадобишься, позовут.
Куда туда? Он недоумённо посмотрел в указанном направлении и увидел высокий снежный вал, над которым вздымался забор из проволочной сетки. А из-за вала голоса и смех. И ещё не разобрав слов, Гаор не понял, а ощутил: свои. Там свои! Рабская зона? Как в заведении?
- Ступай, ступай, - поторопил его надзиратель.
Нет, вспомнил он, смотритель. И пробормотав положенное: "Да, господин смотритель", - Гаор с замирающим сердцем пошёл к узкой калитке.
Калитка не заперта и открылась при первом касании. Да, не обманули, не ошибся! Свои! Его сразу окружили, жадно расспрашивая: чей, откуда? Нашлись и старые знакомцы по встречам в заведениях.
- Чегой-то тебя видно не было?
- О, Рыжий, тебя где носило?
- А я тебя помню, чего не заезжал к нам?
- Тебя чо, с усадьбы не выпускали?
- Где был, паря?
- В Аргате, - ответил он всем сразу, пожимая чьи-то руки и обмениваясь дружескими шлепками по плечам и спине.
- В аренду, что ли, сдавали?
- Да, - облегчённо кивнул Гаор.
Ну да, ничего другого и подумать не могут, так что и врать не надо: всё за тебя сами скажут, а ты только не спорь, да кивай.
- Оно и видно.
- Аж с лица спал.
- Какой ни есть хозяин, а свой тебя поберегёт.
- Да вот меня на месяц сдали, да ещё родичу хозяйскому, так не чаял, не доли, миги считал, а потом полгода отъедался.
- Нет, браты, это ещё к кому попадёшь.
- Да, из аренды вернёшься, а с торгов...
- Заткнись, пока не накликал.
- Давай, паря, горячего глотни.
- Горячего? - изумился Гаор. - Откуда?!
- А оттуда! - радостно заржали в ответ.
И только тут Гаор увидел, вернее, его подвели и подтолкнули к столу, на котором стояли два армейских "ротных" термоса и стопки картонных стаканчиков.
- Байгур угощает!
- Гуляй, братва, кипяточком потчуют!
Что изображал горячий тёмный и даже немного сладкий напиток - чай или кофе - Гаор не понял и даже не допытывался. Он пил, обжигаясь и смаргивая набегающие на глаза слёзы, а ему рассказывали, что прижима прежнего куда как нет. Вот, не в машинах сидим, а загородку выделили, так и поговорить, и потолкаться можно, даже вона скат раскатали, тоже катайся, как хочешь, и хоть кури, хоть кипятком балуйся, а вчерась почти настоящую "стенку" завели...
- И ничего? - удивился Гаор.
- А ничего!
- Сказали только, чтоб без увечий, а то...
- А то мы сами не понимаем.
И в самом деле, площадка оказалась огороженной только со стороны стоянки, а напротив... снежный склон, с укатанными до чёрного блеска длинными дорожками. И с хохотом, посвистом, барахтаньем в нижних сугробах... катанье? Катанье!
Гаор залпом допил чай или что там налито, сбросил стаканчик в стоявший тут же большой пластиковый бак и медленно, словно опасаясь, что это окажется сном, маревом, пошёл к скату. Огонь Великий, когда же это у него было?
К третьему спуску тело вспомнило, как держать равновесие, и он с шиком докатился до самого низа, не упав. А голова тоже вспомнила, как на дембеле, в первую его "вольную" зиму, он так же катался с какой-то девчонкой на "диком", то есть бесплатном спуске. Но здесь... здесь лучше! И снег искрится и играет на солнце, ничем не напоминая страшную белизну кафеля, а чёрный лёд никак не похож на Коцит.
Как он, стоя да с разбегу, никто больше не смог, и его опять шлёпали по плечам и спине, чествуя как самого ловкого. Смешно, но... приятно!
А тут ещё прибежали девчонки в синих с жёлтым форменных байгуровских комбинезонах. Вообще-то они должны были поставить новые термосы с горячим, забрать опустевшие и ещё там чего-то, но хоть по разику-то скатиться, да ещё с такими ладными и ловкими, да пока остатное допивают, чтоб не пропало, да...
А с девкой кататься, да в сугробе не побарахтаться, это ж каким дураком надо быть! Когда девчонки, наконец, уволокли опустевшие термосы, они ещё долго гоготали и балагурили, кому чего удалось и досталось.
Выгребая неведомо как попавший за шиворот снег, Гаор смеялся, поддевал и отругивался вместе со всеми. Да вот оно - вместе! Он с ними, и они с ним. Заодно, по... по-братски.
И в самый разгар веселья от калитки начальственный, "господский" голос:
- Рыжий! К машине бегом!
Приказ есть приказ, его надо выполнить, а что там у тебя... что господам, что командирам всегда по хрену.
Возле машины его ждали. Гаор изумлённо уставился на девчонку в оранжевом комбинезоне с пришитым сзади длинным загнутым кверху пышным хвостом и плотно облегающей голову шапочке с торчащими ушками. Правда, клеймо и ошейник на виду, как и положено.
- Велено всё сразу, - весело скомандовала она. - Знаешь про что?
- Догадываюсь, - хмыкнул Гаор, открывая багажник и доставая термос и пакет с печеньем. - Донесёшь?
- Тебе велели, ты и неси, - фыркнула девчонка. - Давай по-быстрому.
- Понял, - покладисто кивнул Гаор. - Белка, что ли?
- Ну да, - не оборачиваясь, ответила девчонка, ловко лавируя между машинами. - Нас всех, ну, кто на горках в обслуге, обрядили, белками там, зайцами, ещё кем. Для веселья, понял?
Забор, отделяющий стоянку от господских развлечений, был изнутри щедро украшен, вернее, заставлен раскидистыми ёлками, воткнутыми в насыпанный на половину человеческого роста снежный вал, и потому замечался только при уж очень внимательном взгляде. Охранник у высокой узкой калитки пропустил их молча, но оглядев очень внимательно.
Внутри музыка, детские визг и гомон, деревянные пёстро раскрашенные самые разные горки и спуски, карусели, качели, ещё что-то... Один раз давным-давно его мальчишкой в новогоднюю увольнительную Сержант сводил на такое гулянье. И... Гаор только сейчас вдруг сообразил, что ведь за вход, за картонный стаканчик с горячей приторно-сладкой тёмной жидкостью, за разноцветные бумажки билетиков на всякие эти сооружения Сержант заплатил наверняка из своих. Точно, свои карманные он тогда там же потратил на пакет засахаренных орехов. И было это только раз, потому что... интересно, сколько месяцев Сержант копил свои карманные на это гулянье? Отказавшись от любимого крепкого трубочного табака и обходясь самыми дешёвыми сигаретами. Да, он помнит: Сержант покупал сигареты, вынимал из них табак и уже им набивал трубку. Так что...
Додумать Гаор не успел, вернее, побоялся, настолько привык думать о Сержанте по-другому. Да и пришли уже. В просторный, ограждённый снеговыми валами и ёлочными шеренгами, и одновременно тесный от множества столов и людей зал не зал... едальня господская. А вон и хозяйка, и дети. Сидят вокруг пустого стола и ждут. Вон официант подбежал, и хозяйка покачала головой, отказываясь. Ну да, в машине же говорили, что денег нет, потому и угощение с собой взяли. Гаор невольно прибавил шагу.
- Да-да, сюда, - вскочила ему навстречу старшая девочка. - Ставь сюда, мама, я сделаю...
Гаор поставил на стол термос и пакет и повернулся уходить, но хозяйка остановила его:
- Подожди.
"Это что, и за столом им прислуживать?!" - мысленно возмутился Гаор, и тут же сам себя осадил воспоминанием о Фрегоре. Был же уже лакеем и ничего, здесь, по крайней мере, бутылками в него кидаться не будут. А о том, что тогда потом было, он ещё раньше заставил себя забыть и не вспоминать.
Прислуживать не пришлось. Старшая девочка достала из пакета стопку пластиковых чашек и круглую жестяную коробку с печеньем, а хозяйка открыла термос и разлила по чашкам дымящуюся густую и тёмную как... как смола жидкость. В воздухе поплыл непривычный, странно приятный запах. У Гаора непроизвольно дрогнули ноздри.
- Пейте осторожно, он горячий, - Гройна раздала чашки. - Гонха, помоги Гридангу. Гирр, не хватай столько.
Гахра взглядом спросила у матери разрешения и очень серьёзно, даже строго сказала Гаору:
- Рыжий, себе сам налей.
Гаор изумлённо уставился на неё. Этого он никак не ожидал.
Что заметила и поняла Гройна... но она улыбнулась и сказала:
- И Белочку угости.
- Ой, спасибо вам, госпожа предобрая! - тут же взвизгнула крутившаяся у стола девчонка, а так как Гаор медлил, всё ещё не зная, посчитать сказанное за приказ или за господскую шутку, подтолкнула его локтем в бок и шепнула: - Ну, давай же, а то остынет.
И тогда он вышел из оцепенения, и удачно вспомнив, как называют старших хозяйских дочек, что уже к хозяйству приучаются, поблагодарил:
- Спасибо, хозяйка, спасибо, хозяюшка.
Гахра покраснела от удовольствия - вообще-то ей до такого обращения ещё три года, самое меньшее, расти, но для своего раба... - и покровительственным тоном разрешила:
- И печенье бери.
Гаор повторил положенные формулы, налил из термоса в последнюю шестую чашку шоколада и взял из банки четыре желтовато-белых кругляша в искрящихся, как льдинки, сахарных крошках, отступил на шаг.
- Пей первым, - распорядилась девчонка. - А теперь я глотну.
Они пили, передавая друг другу чашку после каждого глотка, и девчонка, озорно блестя светло-карими глазами, крутила чашку, чтобы своими губами коснуться того места, где пил он, и заедали обжигающий сразу и сладкий, и чуть горчащий густой шоколад хрустящим рассыпающимся во рту печеньем. И Гаор уже замечал, что он не один такой, что у многих столов стоят рабы и рабыни не в байгуровской форме, а в чём попало, прислуживают своим хозяевам, и многие тоже, как и он, прихлёбывают и жуют. Однако... правда, на том пикнике, на спецурном полигоне, его тоже угощали, а потом... хотя нет, здесь в такие шуточки вряд ли играть будут.
Гройна разлила по чашкам добавку и кивнула Гаору.
- Отнеси в машину.
- Да, хозяйка.
- Мама, а чашки выкинем? - удивилась Гонха.
- Они разовые, дура, - важно заявил Гирр.
- Мы тогда их для кукол возьмём.
- Мама, можно?
- А мы ещё покатаемся?
- Мама, а мой абонемент кончился...
- Мама...
- Ладно, - Гройна встала из-за стола, озабоченно пересчитывающим взглядом осмотрела запрыгавших вокруг неё детей. - Рыжий, всё собери и отнеси в машину. Дома разберём.
- Мама, там ещё три печенья, - влез Гирр, - и ломаных два.
- Это Рыжему, - улыбаясь, но строго ответила Гройна. - Пусть, кого сам захочет, угостит.
Да-а? Ну, такого у него точно ещё не было. От растерянности он даже положенную благодарность пробормотал, когда хозяева уже ушли.
- Давай по-быстрому, - поторопила его "белка", - вона уже место ищут.
Да, он сам уже видит, как между столами пробирается, отыскивая себе место, целое семейство, детей куча, и две клеймёные няньки сзади и тоже с узелками. Гаор быстро сунул "белке" печеньице, остальные пересыпал в карман куртки, сгрёб чашки и коробку в пакет, подхватил термос. И на выход в темпе. Пока хозяева абонементы свои докатывают, ему тоже кое-что можно успеть.
Он успел. Заложить всё в багажник, включить печку, смахнуть с крыши и капота неизвестно откуда взявшийся лёгкий снежок и бегом вернуться в загородку, к своим. И как раз удачно. Девчонки прибежали менять термосы, и он их угостил печеньем, под дружный гогот и подначки.
И когда зычный голос смотрителя позвал его от калитки, он побежал на зов уверенный, что испробовал всех местных развлечений. "Стенки", правда, не было, но ему сейчас "стенка" и не с руки, силы-то прежней нет.
Хозяйка с детьми ждали у машины, но у него всё наготове, так что и доли не прошло, как все в машине, и он за рулём в ожидании приказа.
- Домой, - сказала Гройна.
- Да, хозяйка, домой, - бодро гаркнул Гаор, мягко срывая машину с места.
И с удивлением заметил, что заметно потемнело и надо включать фары. Уже вечер? Или тучи натянуло? Похоже и то, и то. Вон и снег посыпал. Гаор включил дворники и подобрался. Легковушка не для снегопада, как бы...
Сзади было тихо: утомлённые катаньем дети сразу заснули. Гройна оглянулась на них и тихо спросила:
- До метели успеем?
- Раз надо, хозяйка, значит, успеем, - твёрдо ответил Гаор.
Снег всё гуще, но ветра пока нет. Успеем? Успеем.
Он гнал машину сквозь частую снежную сетку, и будь один, то даже запел бы: такая спокойная уверенность наполняла его. А что набившийся в ботинки снег растаял, и ноги ощутимо замёрзли... так это пустяки, совсем даже не смертельно.
- Промок? - тихо спросила Гройна и, не дожидаясь его ответа, распорядилась: - Скажешь Большухе, чтобы согрела тебя.
Это она про что? Гаор растерянно покосился на неё, увидел усталое, привычно усталое лицо и вдруг понял: ни о чём таком и речи нет, Большуха должна дать ему горячего питья или ещё чего-то, чтобы он не простудился. И не хозяйка это говорит, а... тоже Мать. И тут же повернулся опять к дороге. Потому что небо уже не синее, а чёрное, и фары с трудом пробивают снежную пелену, и вот-вот начнут проскальзывать шины... Вот чёрт, сюда бы сейчас ту машину, чтоб через быстро нарастающие заносы как по городскому асфальту... но уже чуть-чуть осталось... И сам себя мысленно одёрнул: не загадывай, не гневи Судьбу. Когда-то он слышал, что лётчики считают полёты по посадкам, а не взлётам, так и ему... по возвращению счёт. Но уже знакомый поворот, приметное дерево над соседским забором, а вон и парадный двор.
Он остановил машину у самого крыльца и дал короткий гудок. Сразу распахнулась дверь и выбежали Милуша с Белёной и Куконей. Сонных детей выгрузили из машины, Гриданг даже не проснулся, и его унесли на руках, а Гаор поехал на "чёрный" двор, в гараж. И только сейчас ощутил, что действительно промок, в ботинках аж хлюпает.
Гаор наскоро поставил легковушку на место - вся работа завтра, сейчас только самое необходимое - и побежал в кухню. В тепло. К своим.
Говорить ему ничего не пришлось. Он и оглянуться не успел, рта не раскрыл, как оказался сидящим у горячей печи. Босые ноги с закатанными до колен штанинами в шайке с горячей остро пахнущей горчицей водой, а в руках большая фарфоровая кружка с дымящимся сладким и крепким до черноты чаем.
- Ну? - подбоченившись, оглядела его Большуха. - Греешься?
- Ага, - выдохнул он, - спасибо, Мать.
- Ему б сейчас не чаю, - усмехнулся усаживавшийся за стол Тумак, - а кой-чего покрепче.
- Это да, - согласно кивнул Гаор, - это бы сейчас в самый раз было.
- Было, да сплыло, - сердито припечатала Нянька. - Ишь губы раскатал.
- Старшая Мать, а если того? - подмигнул он ей.
- А вот я сейчас вицу возьму, - пообещала Нянька. - Сразу будет и того, и этого, и всякого.
Под общие вздохи и стенания, что не балуют нас матери, ох, не балуют, Гаор допил чай, вытер ноги поданным Трёпкой полотенцем, надел свои чуньки и сел за общий стол. И... и будто не было ничего, не было страшного года, не было...
...И спал он крепко и спокойно, без снов, как когда-то.
* * *
Венн никому ничего не прощал. Каждому воздать должное! Но спешить с воздаянием нельзя. И незачем. Зачастую надо только не мешать, и тот сам сделает себе столько и такого, что ни один враг не сумеет, даже не додумается.
И верный этому правилу, он спокойно и даже доброжелательно наблюдал за Фрегором. За его погружением в безумие. И с радостным удивлением заметил, что не одинок в своих наблюдениях. Да, Фрегора многие не любили, хотя в их Конторе о любви говорить и даже думать вообще глупо. А вот зависть, злорадство, ненависть... это норма! И надо быть последним дураком, непрофессионалом, чтобы отказывать себе в этом. Теперь надо просто ждать. Не торопись, и ты увидишь, как мимо твоего дома несут труп твоего врага. И Венн ждал.
Где-то скрипели и проворачивались колёса бюрократической машины, неумолимой и неподкупной, когда делу дан официальный ход.
И, наконец, этот день наступил. Разумеется, Венн знал. И, разумеется, ничем никому и никак не показал, что знает. Марионетка играет убедительно, только не подозревая о своих ниточках. Всё идёт как должно, и главное - не мешать.
И всё-таки звонок Фрегора застал врасплох.
- Венн!
Фрегор орал так, что Венн, невольно поморщившись, отодвинул от уха трубку.
- Венн, я сделал это! Его увезли! Представляешь! Венн, всё! Понимаешь?!
Венн сразу всё понял, но притворился непонимающим. И Фрегор радостно, захлёбываясь и перескакивая, стал ему рассказывать. Как приехала специальная команда из Ведомства Крови, как дура воспитательница стала рваться следом за уродом, и с ней спорить не стали, загрузили в ту же машину, он сам, лично её под локоток подсадил... Фрегор захлебнулся радостной руганью, помолчал, шумно переводя дыхание, и продолжил совсем другим серьёзным до официальности тоном.
- Остальное не по телефону. Встретимся и расскажу.
- Идёт, - согласился Венн.
В самом деле, спешить некуда, ему во всяком случае. Люди сходят с ума от горя, многократно описано и разобрано. А от радости? От злой радости? Нянька говорила, что злая радость не впрок, и запрещала ему радоваться чужим двойкам и промахам. Радуйся своей победе, а не чужому поражению. К тому же они не всегда совпадают. И вряд ли придётся ждать слишком долго.
Ему позвонили через три с половиной периода. Звонил дядя Фрегора, Орнат Ардин. Был подчёркнуто корректен, умеренно встревожен. Начал с их ещё школьной дружбы, намекнул на нежелательность официального вмешательства и закончил просьбой приехать и как-то повлиять на Фрегора, поведение которого несколько... м-м-м... странновато.
Венн выразил понимание и согласие, сказал о своей занятости и пообещал приехать, как только освободится. И положив трубку, заставил себя перевести дыхание и не позвонить своему агенту в охране "Орлиного Гнезда". Всю информацию он получит своевременно и нельзя показывать свою заинтересованность. Это повышает цену информации.
А ещё через полпериода ему позвонили уже по внутренней линии и сухо известили, что к Фрегору Ардину отправлена спецмашина из медицинского отделения и ему предлагается присоединиться для оказания посильной помощи.
- Выезжаю, - дисциплинированно ответил Венн.
Итак, как ни спеши, а в лучшем случае он прибудет одновременно с командой, а... а стоит ли спешить? Судя по вызову, команда уже там и не справляется, раз позвонили ему. И значит, уже после звонка Орната произошло нечто, правда, он догадывается что именно, раз уже вызвали медиков из Конторы. Кто вызвал? Тот, кто имеет доступ. А это... Ладно, это всё понятно и известно. Не будем мешать коллеге уйти в блаженный мир неадекватности, как изящно выразился как-то Мастер.
Венн гнал машину на пределе, допустимом правилами дорожного движения. Разумеется, дорожная полиция знает все их машины и никогда ни за что не рискнёт с ними связываться, но и привлекать внимание ненужным безнаказанным нарушением не стоит. Незаметность обеспечивает внезапность, а внезапность - успех. Ещё дед учил. И был абсолютно прав. Ведь именно на манеру Фрегора гонять, поплёвывая на правила, как на нарушение маскировки и было указано во внутреннем распоряжении как на причину тех провалов и появления списков. Дескать, враги наблюдали и отследили. Очень удачно получилось!
Охранник у ворот чётко взял "на караул", приветствуя его. Венн привычно сделал вид, что ничего не заметил, только плотнее сжал губы и приготовился...
Подъезжая к дворцу, Венн сбросил скорость и опустил окно, быстро оценивая обстановку. С заднего двора доносился неясный шум, хлопнул выстрел и кто-то вскрикнул. "Даже так?" - мысленно удивился Венн, круто выворачивая руль.
Рабы, лежащие на снегу в ослепительно красных лужах и ожидающие на коленях своей очереди, поодаль замершие в угрюмом ожидании охранники... а вон и машина из Конторы и рядом двое... не рискнули связываться? И Фрегор, голый, с пистолетом, с хохотом танцующий в кругу из трупов и готовящихся стать трупами.
Увиденное если и удивило Венна, то только своей... м-м-м... ожиданностью. Когда у садиста срывает крышу, он остаётся садистом. Только перестаёт стесняться и... ладно, всё это потом, а сейчас действуем.
Венн решительно выключил мотор и вышел из машины.
Расстреливали очередного раба - мальчишку лет пятнадцати. Как и остальных не сразу, не с первой пули, а чтоб покричал, подёргался. Радостно хохочущий Фрегор так увлёкся, что заметил Венна, только когда тот подошёл почти вплотную.
- Венн? - радостно удивился Фрегор. - Вот удачно! Хочешь? - и протянул ему пистолет. - Или ты только из своего? Давай на пару. Помнишь, тогда, на полигоне, ты по бегущим всех обстрелял. Спорим, я на медленном сильнее?
- Спорим, - весело согласился Венн и предложил: - Но сначала выпьем. Закатимся куда-нибудь...
- Да! - Фрегор сразу забыл и о пари, и о стрельбе. - Надо отметить, там я тебе и расскажу, а этих потом добью. Дальние боковые, успеется. Ты на своей?
- На такой ты ещё не ездил! - очень искренне ответил Венн, мягко увлекая Фрегора.
Мгновенно понявшие его замысел два санитара, или кого там прислали, встретили их дружеским гоготом и шуточками насчёт выпивки и девочек. Фрегор сунул пистолет в несуществующий карман, уронив его на снег и не заметив этого, и с уважительной завистью оценил машину:
- Вроде той, что мне для Дамхара выдали. Тоже в командировку? Когда едешь?
- Гульнуть успеем, - заверил его Венн.
Фрегор засмеялся и взялся обеими руками за поручни у открытой двери. Один из санитаров мягко коснулся его спины ладонью с зажатым между пальцами маленьким шприцем. Фрегор качнулся, оседая, но его тут же ловко подхватили изнутри и втянули в кузов, оба санитара мгновенно нырнули следом, дверцы захлопнулись, коротко и резко взвыл мотор, и машина исчезла, только оседал взметённый шинами снег.
Венн уважительно отметил про себя чистоту работы и коротким командирским жестом подозвал к себе старшего из охранников. Тот дисциплинированно подбежал, щёлкнул каблуками и замер в ожидании приказа.
- Немедленно убрать безобразие.
Охранник козырнул и приступил к выполнению. Венн отвернулся и не спеша, брезгливо обходя кровавые лужи, пошёл к своей машине. Всё, он здесь в последний раз. Фрегор не вернётся, а без него ему сюда дорога закрыта. И в Королевскую Долину тоже. Жаль... А может и к лучшему. Сумасшествие, говорят, заразительно. А вырождение?
Он всё-таки ждал, что кто-нибудь из Ардинайлов позовёт его, тот же Орнат, но... низкородный должен считать наградой саму возможность услужить высокородному. Откуда, из какой невообразимой дали, всплыло это странное в современном мире слово: "низкородный"? Даже клеймёных аборигенов теперь так не называют, а уж дуггуров, даже потомков бастардов, тем более. Ну что ж, Ардинайлы сделали свой выбор. Он тоже. И теперь ничто и никто не помешают ему завершить начатое.
Венн прибавил шагу, чтобы случайный оклик не остановил его, и сел в свою машину. И с места рванул на максимальной скорости. На автодром! Проветрить голову.
Орнат Ардин аккуратно расправил штору и отошёл от окна.