Снег в этом году выпал рано, ещё в начале ноября, и лёг сразу плотно. По нянькиным приметам зима ожидалась холодной, но снежной, так что сад пострадать, как сказали ему, не должон. Ридург Коррант сидел в своем кабинете за письменным столом и разбирал бумаги. Новые законы о бастардах неизбежно потребуют поездки в Аргат, так что стоит заодно и кое-какие другие дела провернуть и оформить. А ведь не так плохо всё складывается - год он, похоже, завершит с прибылью. И самое приятное, что прибыль обнаружилась там, где не ждал.
В дверь кабинета тихонько постучали. Коррант поднял голову и улыбнулся.
- Войдите, - сказал он нарочито строго.
Дверь открылась, и Малуша вкатила сделанный Тумаком сервировочный столик на колёсах. На Малуше был новенький белоснежный фартук с оборочкой поверх платья, а волосы упрятаны под белый же высокий колпачок, совсем как у повара на картинке в книжке.
- Извольте откушать, - весело сказала Малуша.
- Изволю, - рассмеялся Коррант. - Чем сегодня меня потчуешь?
- Суфле алемань, - бодро сказала Малуша, не запнувшись ни на одном слове.
- Ох! - восхитился Коррант, пока Малуша весьма ловко расстилала перед ним на столе салфетку и переставляла со столика блюдо, накрытое перевёрнутой миской, которая изображала необходимую по рецепту крышку, тарелочку с тонкими ломтиками белого хлеба, бокал для вина и обёрнутую салфеткой бутылку белого вина.
Накрыв на стол, она поклонилась:
- Приятного вам аппетиту, хозяин.
Коррант снял крышку, вдохнул поднявшийся сразу пар и одобрительно кивнул:
- Молодец, Малуша.
- Вы откушайте, тогда и хвалите, - серьёзно сказала Малуша. - Может, оно и не по вкусу вам будет.
Рыбное суфле было, как и положено, нежным и воздушным, пряностей в меру, вино подобрано правильно, овощной гарнир не перебивает вкус суфле, а оттеняет его. И, доев, Ридург повторил:
- Молодец, Малуша, сегодня безукоризненно. Где рецепт отыскала?
- А в большой книге, - ответила Малуша, убирая со стола. - Так, может, в воскресенье на весь стол сделать? Как слово хозяйское будет?
- Делай, - кивнул Ридург. - Но тогда и остальное продумай, чтоб вкус не перебивало.
- А как же, - даже обиделась Малуша и стала перечислять, чего тогда на закуску, первое, антреме, мясное и третье подавать.
Ридург согласился с её вариантом и велел сказать хозяйке, что воскресный обед она будет делать, а остальные у неё на подхвате. Малуша просияла радостной улыбкой: полный воскресный обед ей в первый раз доверили - и, ещё раз поклонившись и поблагодарив на добром слове, покинула кабинет, важно катя перед собой столик с опустевшей посудой.
Оставшись один, Коррант достал каталог рабского ведомства и в который раз с удовольствием прочитал отчёркнутые месяц назад строки, из которых следовало, что грамотный повар или повариха с умением готовить по книгам стоит до пятидесяти тысяч. Вот так! Растёт на твоём дворе девчонка, крутится под ногами у взрослых женщин, случайно выучивается читать, и пожалуйста! Конечно, до нынешних высот была масса подгоревшего, недосоленного и переперченного. Хорошо ещё, что рабы нетребовательны и молотили Малушину стряпню независимо от её качества. Он думал, что она так и останется рабской стряпухой, тоже, кстати, весьма необходимой в хозяйстве и стоящей дороже обычной девки, но Малуша нашла в ларе забытые, вернее, брошенные ещё матерью Гарда, кулинарные журналы. А после первых удачных опытов с рецептами Гройна дала Малуше "Большую кулинарную энциклопедию", и началось. Готовить каждый день на всех и всё, конечно, девчонке не под силу, но почти каждый день его знакомят с очередным кулинарным шедевром. А Малуше всего двенадцать, даже "в сок" не вошла, ещё в детском ошейнике. Так что... этому капиталу ещё расти и расти. Во всех отношениях. Хорошие умелые повара и поварихи наперечёт и всем известны, горбатый полковник из соседнего городка даже живёт за счёт своих рабов-умельцев, сдавая их в аренду, а Малуша подрастёт и будет не хуже его знаменитого на всю округу раба-кондитера, без которого не обходится ни одна свадьба или другой крупный праздник. Так что... даже не продавая Малуши, он будет иметь доход.
О Рыжем Коррант старался не вспоминать, хотя то и дело мысли возвращались к нему. Умелый знающий раб всегда ценен, а зачастую - это самое ценное в хозяйстве. Нет, видимо, неизбежна прикупка грамотного мальца, чтобы делать из него если не шофёра, то хотя бы механика. А был бы Рыжий, купил бы тогда второй фургон, и завертелось бы колёсико... с двойной скоростью. Но это вполне потерпит до Аргата. Будет он там в феврале, новые законы вступают в действие с января, но не надо бежать впереди паровоза, посмотрим что и как, и уже тогда...
Коррант отложил каталог Рабского Ведомства и взял текст Закона о бастардах. Весьма, весьма толково и предусмотрительно сделано, но забора без дырок не бывает. Вот и поищем их и подумаем, нельзя ли их использовать.
* * *
Боль теперь была постоянной. Он никогда не думал, что бывает такая боль, чтоб болело везде и всегда. Раны, контузии, побои, порки... всё у него было. Стреляли, резали, обжигали, били, травили собаками, пропускали ток, а теперь... Эти раны были внутри, эта боль была позорной.
Гаор лежал ничком на полу, вытянувшись во весь рост и уткнувшись лбом в холодный, скользкий кафель. Он в очередной раз попросил снять наручники, за которые был пристёгнут к скобе у самого пола, так что ни встать, ни повернуться, и получил очередной отказ:
- Неа, паря, ты опять махаться начнёшь.
И насилие возобновилось.
Ладонь Младшего погладила его по спине.
- Ты расслабься, он выйдет сейчас, я тебе стержень вставлю, поспишь.
Гаор прохрипел в ответ невнятное ругательство.
- Младший, третий номер, - распорядился, отделяясь от него и вставая, Старший, - и отсоси ему. А то накопилось наверняка.
- Ему поспать надо, - попробовал возразить Младший.
И тут же, судя по звуку, получил хлёсткую пощечину.
- Порассуждай мне! Делай как велено.
Счёт времени Гаор потерял почти сразу. Его насиловали, как и было сказано, практически без перерыва. Сопротивляться после пыток током, с прикованными к стене руками он не мог. А их было двадцать человек, и они менялись. Гладя, лапая, насилуя, доводя его умелыми до омерзения ласками до насилия уже над кем-то еще, ловко подложенным под него... Глаз он не открывал, и не желая видеть залитый его кровью кафель, и потому, что глаза после тока болели и слезились. Своих мучителей он различал по голосам.
- Расслабься, - повторил Младший, гладя его по спине и ягодицам, - себе же хуже делаешь.
Гаор молчал, из последних сил напрягая мышцы. По-другому сопротивляться он не мог. Тогда, в первые доли, когда его втащили в пресс-камеру, он услышал над собой:
- Всё, лохмач, щас мы тебя оприходуем.
Попробовал рвануться, и... очнулся уже прикованным к стене с разрывающей внутренности болью. Оказывается, один из "прессов", потом он узнал, что того зовут Шестым - почему-то у большинства вместо имён были простые номера - дал ему глотнуть воды, а после тока пить нельзя. Тогда он задохнулся собственным криком, потом его долго и болезненно выворачивало наизнанку, и Младший гладил его по голове и убирал из-под него рвоту и нечистоты, чтобы ему не разъело болячками кожу. Младший так и ухаживал за ним, большинство заставляли его кричать, только если к камере подходил надзиратель, и шептали ему прямо в ухо, навалившись и придавливая к полу:
- Кричи, надзиратель рядом. Ну же, кричи, не подставляй нас, Лохмач.
А Шестой и ещё тот, которого другие называли Резаным, насиловали не по приказу, а в своё удовольствие, и будто им было мало того, что с ним делают, не упускали случая ущипнуть за мошонку, крутануть ему член, потыкать чем-то металлическим в ожоги от электродов. Будто... будто имели к нему что-то личное, или... Боль путала мысли, он терял сознание, иногда ему давали полежать в забытье, но чаще приводили в чувство болью или нашатырём.
Боль от вставленного стержня была настолько острой, что он вскрикнул. И услышал, как совсем недалеко удовлетворённо хохотнул чей-то сытый басок. Надзиратель?
- Старший, - приказал тот же голос.
- Да, господин надзиратель.
- Двоих в надзирательскую наряди, - и снова хохоток, - а то ночь долгая, скучно.
- Да, господин надзиратель, двоих в надзирательскую, - спокойно ответил Старший и гаркнул. - Резаный, Гладкий, живо марш!
Мимо Гаора прошлёпали быстрые шаги, дважды лязгнула дверная решётка. Младший повернул его набок, погладил по животу и лобку.
- Не надо, - прохрипел Гаор. - Уйди.
- Велено, - вздохнул Младший. - Ты лежи себе, я сам всё сделаю.
- Давай, - подошёл к ним Семнадцатый, - я ему ноги подержу, а то опять брыкнёт. Лежи тихо, Лохмач, а то рот заткнём.
- А как он кричать тогда будет? - ядовито спросил Старший.
- Надзирателя нет, - возразил Седьмой. - А он всё равно только хрипит.
Гаор попытался дёрнуться, отбиться, зная, что это безнадёжно, что их много, и ему всё равно заткнут рот чьим-то членом, или поцелуем, или, пропустив пальцы под ошейник, заставят задохнуться. Но... Нет, всё равно... Нет, он не сдастся... Губы Седьмого плотно прижались к его губам, и, задыхаясь, теряя сознание, Гаор упрямо продолжал дёргаться, пытаясь отбиться, вывернуться из чужих обхвативших его рук. Последнее, что он услышал, это смех Старшего и азартный спор остальных: на каком счёте Младший добьётся струи...
...Сознание возвращалось медленно. Боль была далёкой и привычной. В камере тихо. И он лежит на спине. Это было настолько неожиданно, что Гаор рискнул приоткрыть глаза.
Далеко над головой белый потолок, белый шар лампы.
- Очнулся? - спросил рядом негромкий голос.
Гаор узнал голос Новенького и осторожно повернул голову. Высокий черноглазый и черноволосый голый парень смотрел на него вполне доброжелательно.
- Отвяжи, - прохрипел Гаор.
Новенький покачал головой.
- Нельзя, велено тебя так держать.
Новенький подошёл и сел рядом, положил руку ему на член. Гаор дёрнулся, пытаясь отодвинуться.
- Лежи, - тихо сказал Новенький. - Это для надзирателя, пусть думает, что лапаю. Узнал меня, Рыжий?
- Я тебя на летнем празднике видел, у Ардинайлов, ты их шофёр. А я у Акхарайна шофёром был, их "гнездо" рядом. Ну, вспомнил?
Летний праздник... стол для рабов возле гаражей... трое парней в шёлковых рубашках, сидят на дальнем конце стола... шофёры-подстилки... Гаор неуверенно кивнул.
- Ну вот, надоел я своему. Да и щетина полезла, двадцатый год уже, - Новенький говорил весело, по-дружески. - Да и ещё кое-что. Вот он меня и сюда. А никого нет, так все на работе сейчас. На допросах. Понимаешь, Рыжий, когда кто говорить не хочет, а здоровье слабое, то берут их детей, жён, сестёр, младших братьев, ну, кто есть из семьи, и дают нам для насилия. Это мало кто выдерживает, сразу колоться начинают. А нам это не в тягость. А может, и в удовольствие.
- Палачество... - смог выдохнуть Гаор.
- А что? - Новенький смотрел на него в упор. - А они с нами что делают? То-то. Так хоть здесь посчитаться. Ничего, когда попробуешь, тебе понравится, ты злой. Мне говорили, как ты собак убивал. А они что, лучше?
Новенький прислушался и быстро наклонился над Гаором, почти коснулся своим ртом его лица и быстро зашептал:
- Идут, левую ногу приподними и руку мне прижми, вот так, правильно, и тебе не больно, и мне удобно.
Мимо камеры тяжело прогрохотали подкованные ботинки, вдалеке хлопнула дверь, и всё стихло. Немного выждав, Новенький выпрямился, но руку не убрал и удивлённо сказал:
- Чего это спецуру сюда занесло? Хреново.
Гаор невольно кивнул. Новенький опять прислушался и встал.
- Сейчас покормлю тебя.
Он отошёл, и Гаор осторожно, стараясь не дёргаться, чтобы не разбудить дремлющую в плечах боль, попробовал оглядеться. Камера была больше обычной рабской. Нары низкие широким помостом, раковина, параша как в отстойнике. Он прикован к стене напротив, под какими-то полками, четвёртая стена - решётка и за ней коридор. И всё белое, кафельное, даже нары выкрашены белой эмалевой краской.
- Вот, я тебе хлеб в кипятке разболтал, - Новенький, бережно держа большую слабо дымящуюся кружку, сел рядом с ним на пол. - Твёрдого тебе нельзя пока. Попей.
- Отвяжи, - безнадёжно попросил Гаор.
Вместо ответа Новенький подсунул руку ему под голову и, упираясь ладонью в его затылок, помог приподняться, прижал горячий край кружки к его губам.
- Маленькими глотками пей, - просто сказал он, - а то захлебнёшься.
- Через боль глотай, - по-прежнему тихо сказал Новенький. - Ты третий день без еды, только воду пил, а от чего другого тебя выворачивало сразу, мы и не стали давать. А ты упрямый, и злой, на допросах у тебя получится. Младший на допросе плохо работает, насилует, а сам плачет, никакого, - Новенький усмехнулся, - эффекта. Вот встанешь, и тебя вместо Младшего оставят. А Младшего в "печку". И чего его сюда сунули? "Пресс" он никудышный, только дневальным может, аккуратный. А Шестой зарываться стал. Ему командуют "стоп", а он как не слышит. Ну, и заломал... сынульку. У клиента - это кого допрашивают, клиентом называют - ну, так вот, у клиента инфаркт. Ушёл к Огню, без всякой пользы для протокола.
Гаор пил жидкую хлебную кашу и слушал спокойный, даже весёлый, голос Новенького. Возразить, сказать, что он не палач и палачом не будет, он даже не пытался. Чего самому себе врать? Умереть ему не дадут, а после пресс-камеры другой жизни у него не будет. Когда он допил, Новенький прислушался и озабоченно покачал головой.
- Так, смена у них. Давай, задницей кверху крутись, я тебе стержень вставлю, чтоб не привязались, а мне ещё отмывать всё. Да не дёргайся ты, третий день, привыкнуть пора.
Он ловко перевернул Гаора на живот, отошёл и тут же вернулся, навалился сверху:
- Давай, кричи, у них дверь открыта.
Острая боль хлестнула Гаора по позвоночнику, и он захрипел, теряя сознание...
Совет начальства равносилен приказу, а если он совпадает с твоими собственными намерениями, то его выполнение не только обязательно, но и приятно. И уже на следующий день Венн отправился в закрытый санаторий навестить Фрегора.
Окрестности Аргата изобилуют красивыми местами, а когда пейзаж подправлен умелыми руками парковых дизайнеров и фортификаторов, то безопасность становится красивой, а красота функциональной. На КПП, упрятанном в заросли усыпанных красными и белыми ягодами пышных кустов, у Венна проверили служебную карточку и впустили, любезно указав место автомобильной стоянки.
Оставив машину в указанном месте, Венн неспешно, наслаждаясь изысканно печальным осенним пейзажем, пошёл по причудливо извивавшейся между редкими деревьями дорожке к пятому коттеджу.
Фрегор был у себя в комнате. Валялся на диване в окружении вороха глянцевых "мужских" журналов. Венну он шумно и очень искренне обрадовался и вызвал по внутреннему телефону официанта с вином и закусками. Начался их обычный беспорядочный, полный понятных только им намёков и воспоминаний разговор "обо всём и ни о чём". Венн с удовольствием хохотал над шутками Фрегора, шутил сам и... всё как обычно, как всегда, если бы не одно маленькое и неизвестное Фрегору обстоятельство. Венн не отдыхал, а работал, аккуратно наводя Фрегора на нужные темы, проблемы и выводы, выясняя необходимое и готовя последующее.
Фрегор стал восхищаться последним победителем конкурса культуристов и мимоходом отметил, что у его Рыжего мускулатура не столь рельефна, но, в принципе, не хуже. Венн согласился, столь же мимолётно заметив, что после пресс-камеры Рыжий не будет столь импозантен.
- Знаю, - вздохнул Фрегор. - Но куда-то же его надо было деть на эту неделю. Дома его сразу мой дядюшка оприходует, сюда с собой не возьмёшь. А там... Пятый сказал, его подучат. Как подстилка он мне ни к чему, а палачу я работу всегда найду, - и захихикал.
Венн задумчиво кивнул:
- Да, но с палачами из пресс-камеры всегда проблемы.
- Знаю, - кивнул Фрегор. - И зарываются, и без лекарств не работают, но это пустяки, контроль над Рыжим я всегда удержу, а таблетки или питьё я тоже всегда достану. Тут, дружище, другая проблема. Им, ты знаешь, кто палку взял, тот и капрал. Доводим послушание до автоматизма, а машине ведь начхать, кто за рулём. Так и рабу. Любой свободный - господин, и его приказ обязателен к исполнению. Я ведь ещё почему Рыжего у ноги всегда держал? Чтобы никто не перехватил, понимаешь?
Венн, слушая всё с большим интересом, кивнул. Рассуждал Фрегор не только здраво, но и интересно. Проблема ведь, в самом деле, есть. И не только с рабами, а и со спецовиками, и с военными вообще.
- Ну, и какой выход? Личная преданность?
Фрегор рассмеялся:
- Ну, Венн, цену этому дерьму мы знаем. На чём держится личная преданность? На деньгах, на крови, на страхе, ещё...?
- На симпатии? - предположил Венн.
- Симпатия кончается с окончанием траханья, - авторитетно заявил Фрегор, - а иногда и раньше. Нет, мой милый. Только эти три. И все три можно перешибить. Деньги... всегда найдётся, кто заплатит больше. Страх... всегда найдётся более страшное. Кровь... а вот тут, - Фрегор озорно подмигнул, - я кое-что такое знаю, что на кровную верность можно накласть с присвистом. Самое ненадёжное - это кровь. Нет, дружище, вот заберу Рыжего из пресс-камеры и закодирую его.
- Что-что? - искренне удивился Венн.
- Увидишь, - пообещал Фрегор. - Способ новый, вот на Рыжем я его и опробую, всё равно мне его скоро менять придётся. Но дядюшка мой грёбаный его не получит! Хрен ему! - Фрегор возбуждённо забегал по комнате. - Рыжий мой! Что захочу, то и сделаю!
"Как бы он после пресс-камеры с тобой не сделал, чего ему хочется", - весело подумал Венн и перевёл разговор. Главное - готовность Фрегора вскоре расстаться с Рыжим он получил, форсировать пока рано и незачем, ещё надо посмотреть, каким тот будет после пресс-камеры. А новый способ контроля - кодировка... кажется, он знает, кто повесил на уши Фрегору эту лапшу, и знает, с кем стоит проконсультироваться по этому поводу.
Уже смеркалось, когда Венн стал прощаться. Фрегор накинул свою меховую куртку и вышел его проводить.
- Ужинать не пойдёшь? - спросил Венн. - Здесь всегда хорошо кормили.
- Я решил посидеть на диете, - ответил Фрегор, - чего-то мне врач про печень говорил. Она у меня наследственная. Братец мой вон желтеет периодически. А на меня антидот наш что-то стал слабо действовать.
Венн понимающе кивнул. Что ж, пьянеть Фрегор действительно стал гораздо быстрее, чем в начале их знакомства, пусть лечится.
Уже у стоянки Фрегор вдруг как-то смущённо попросил:
- Слушай, если не трудно... выкрои время, загляни в пресс-камеру, как там Рыжий. Ну, чтоб его не слишком уродовали. Я просил, конечно, но, - Фрегор вздохнул, - чужой раб и забота чужая. Пусть хотя бы лицо ему не трогают.
- Посмотрю, - охотно согласился Венн.
Он сердечно распрощался с Фрегором и отправился в обратный путь. Итак, подобьём итоги. Кодировка - раз. Если она окончательно сорвет Рыжему крышу, то надо будет Фрегора от неё отговорить. Пресс-камера - два. Чужой отдел и даже отделение. И так, чтобы Рыжий не узнал о заботе Фрегора, пусть по-прежнему считает своего хозяина психованным садистом, кем тот, по сути, и является. И Рыжий, похоже, серьёзно заинтересовал Пятого. Так что тут нужна предельная осторожность. Куда отправить Рыжего после Фрегора - это три. Здесь много будет зависеть от состояния Рыжего, и всё же... Конечно, подальше от Аргата, куда-нибудь в сельскую глушь, чтобы отъелся, отлежался и одумался. А если... если туда, откуда брали, в Дамхар? И к тому же хозяину. Правда, капитан Коррант уже отработан. Значит, ту комбинацию не повторяем. Придумаем что-нибудь новенькое.
Венн переключил фары на дальний свет и прибавил скорость. Пока всё идет как надо и как должно. Адвокат своё отработал, и о нём можно не думать. Законы о бастардах вступят в действие с января, а бастарды от рабынь, особенно в старых семьях, явление весьма распространённое, так что и здесь... перспективно и весьма. Ох, лишь бы форзейли не зашевелились раньше времени. Но это он поговорит с внешниками. Там есть с кем говорить и работать.
На этот раз он не очнулся, а проснулся. И не от боли, видно, и впрямь привык, а от холода. Лежал он, как его и бросили, ничком, уткнувшись лбом в пол, с вытянутыми к стене скованными руками. Но ни в нём, ни рядом никого не было. Это он уже научился хорошо различать.
Гаор осторожно повернул голову и приоткрыл глаза. Свет не белый, а синий. Ночь? За чёрной сейчас решёткой в коридоре синяя как светомаскировочная лампа, а в камере свет выключен. Слышно чьё-то многоголосое сопение, покряхтывание и тихая ругань. По-прежнему осторожно, стараясь не дёрнуться, Гаор повернул голову в другую сторону, чтобы увидеть нары. Там слабо колыхалась тёмная бесформенная куча переплетённых, прижатых друг к другу тел. Общая свалка? Или всей камерой кого-то одного трахают? О чёрт, холодно как. Ладно, чёрт с ними и с холодом, а вот пока он один и на него не смотрят, надо попробовать подтянуться на руках и отцепить наручники от стенной скобы, тогда он сможет встать и хоть к параше подойти, и вообще - Гаор мрачно усмехнулся - получит свободу действий.
Он попробовал напрячь мышцы и едва не закричал от пронзившей его боли. Эта боль - боль от перенапряжённых мышц и застывших суставов была знакома ему ещё по фронту и не позорна, но от этого не стала менее острой. И почти сразу от тёмной кучи на нарах отделилась фигура. Гаор мгновенно замер и зажмурился, надеясь, что паскудник встал по собственной надобности и не тронет его. Но шлёпанье босых ног по кафельному полу приблизилось и замерло у его головы.
- Тебе чего? - тихо спросил Младший.
Он не ответил, но в его ответах и не нуждались. Ладонь Младшего легла на его плечо, погладила по спине, тронула ягодицы. Гаор сцепил зубы, удерживая рвущийся наружу крик, и приготовился к неизбежной боли.
- Старший, - сказал Младший, - он холодный совсем, давай отцепим. Он же замёрзнет тут один.
- Ну и ложись с ним, - пробурчал кто-то с нар.
И посыпалось:
- А тебе не один хрен.
- Вставь ему третий номер на пять шаров, вот и согреется.
- Точно, от пяти шаров аж в пот кидает.
Стержень третий номер на пять шаров... к своему ужасу, Гаор уже и понял, и представил, что его ожидает, если Младший сделает сказанное. Он непроизвольно вздрогнул.
- Сейчас, - сказал Младший, - сейчас, потерпи, темно здесь, я сейчас, - и стал возиться со скобой.
- Ты ж не там ищешь, - засмеялся Резаный.
- Помочь? - предложил Шестой.
- А пошёл ты... - вдруг выругался Младший, - забыл, как сам так лежал. Просил всех, - и явно передразнивая, - пощадите, пощадите... Просил ведь? Просил. В ногах ползал, слезами заливался, пока тебе стержнями задницу не растянули, чтоб работать смог. А он что... неклеймёный, что ли? Ну вот.
Раздался металлический щелчок, и Младший снял со скобы стягивавшие запястья Гаора наручники.
- Наручники не снимай, - строго сказал Старший. - И сюда его тащи, вниз пока положим.
Вниз? Подо всех? Гаор отчаянно замотал головой, но его уже обхватили поперёк туловища и приподняли, оторвав от кафеля. Боль в плечах стала настолько нестерпимой, что он застонал.
- Давай помогу, - сказал рядом голос Новенького.
Вдвоём они дотащили его до нар и... и Гаор оказался на деревянном, показавшимся удивительно тёплым после кафеля помосте, а с боков и сверху его сдавило множество других тел. И он не сразу понял, что было странного в этом переплетении рук, ног, спин и ягодиц. Здесь не лапали и не насиловали, а грели друг друга своим теплом, и его положили на низ, подо всех, чтобы согреть. И только сейчас он почувствовал, как же он отчаянно замёрз. Его начала бить дрожь, и он ощутил, как его ещё плотнее сжимают, как чьи-то ладони растирают ему грудь и спину, массируют плечи.
- Сволочи, - шептал кто-то, - им игрушки, а мы хоть подыхай.
- Может, с отоплением что?
- Как же, каждый месяц такое.
- Зачем? - вырвалось у Гаора.
- А чтоб слабаков повыморозить, - хохотнул Резаный. - Ну как, Лохмач, согрелся, побалуемся?
Ответить Гаор не успел.
- Меняемся! - негромко скомандовал Старший.
И вся куча тел пришла в движение. Лежавшие в центре и внизу выбирались наверх, а верхние и крайние перебирались в нагревшуюся серединку. Чья-то ладонь легонько придавила Гаора, и ему просипели в ухо:
- Твоя смена следующая.
До утра, которое обозначилось включением белого света, они поменялись трижды. Под конец Гаор даже не просыпался, перемещаясь вместе с лежавшими рядом, и разбудил его голос надзирателя и пробивавшийся сквозь веки свет.
- Старший, поднимай поганцев! Кто стоит, тем паёк, кто лежит, тех в печку.
Гаор почувствовал, что лежавшие рядом зашевелились, и разлепил веки. Яркий белый свет ударил по глазам, но вызвал уже не боль, а злобу.
- Вставай, - шепнули рядом, - лежащих в печку.
Что надо встать и занять место в строю, Гаор понимал и сам, но вот сможет ли? Одеревеневшее за эти дни тело не слушалось, болели натруженные плечи, он посмотрел на свои руки и увидел, что кисти распухли и стали сизыми, как тогда в Алзоне, когда он потерял перчатки и едва не отморозил руки, пришлось снимать с трупа, а подходящий размер никак не попадался. Он сумел сесть, потом встать и вместе со всеми побрёл к стене напротив параши, чтобы стоящему у решётки надзирателю были видны нары: не остался ли кто лежать.
Встали все, и надзиратель явно огорчился:
- До чего ж смена живучая, - и даже сплюнул. - А Лохмач где?
Стоявший рядом Новенький плечом подтолкнул Гаора, и тот шагнул вперёд, едва не упав.
- И ты живой?! - удивился надзиратель. - Старший, в работу его сегодня отправишь, хватит ему отдыхать и учиться, пусть паёк отрабатывает.
- Да, господин надзиратель, - спокойно ответил Старший. - Лохмача в рабочую бригаду.
- Двоих за пайком, - распорядился надзиратель, - в остальном сам знаешь.
- Да, господин надзиратель, Восьмой, Двадцатый, пошел!
Строй мгновенно рассыпался. Воздух в камере заметно и быстро теплел, дыхание уже не клубилось паром. На подгибающихся дрожащих ногах Гаор побрёл к параше. Надоело ходить под себя. Кто-то его поддержал сзади за бока, не дав споткнуться и упасть прямо в унитаз.
- Начнёшь трепыхаться - опять прикуём. Понял, Лохмач?
По голосу это был Гладкий. Не оборачиваясь, Гаор прохрипел:
- Лезть не будете - никого не трону.
Сзади хохотнули.
- Да не будь приказа, на хрена нам твоя задница. Иди ложись, поедим и обработку начнём.
Гаор резко развернулся, выбросив в ударе скованные руки, но удар пришёлся в пустоту, а ещё кто-то схватил его сзади за шею и, пропустив пальцы под ошейник, пережал ему дыхание.
Пришёл в себя Гаор уже лежа на боку между двумя плотно зажавшими его телами. Но не на полу, а на нарах. Задний был в нём и одной рукой придерживал за ошейник, а другой гладил его по боку и бедру. Передний, лежа с ним лицом к лицу, одной рукой прижимал к нарам его стянутые по-прежнему наручниками запястья, а другой гладил и щекотал ему мошонку и член.
- Ну вот, - улыбнулся он Гаору, когда тот открыл глаза, - сам видишь, расслабился, не дёргаешься, и боли нет.
- Отпустите, парни, - безнадёжно прохрипел Гаор, - что ж вы со мной делаете?
- К работе готовим, - ответил сзади Десятый.
- Плохо сработаешь, всю камеру подставишь, - сказал лежавший спереди Гладкий.
Гаор прикусил губу, удерживая крик, уже не боли, а отчаяния. Его сделают палачом, и он никак не сможет этому помешать, потому что его сопротивление отправит на смерть всю эту двадцатку. Сволочи, что же они с нами делают? Самое... святое, последнее отнимают.
- Тебе и так лишний день дали, - безжалостно продолжил Гладкий. - Велено было, чтоб ты с третьего дня работал, а сегодня четвёртый. Сейчас мы доведём тебя и поесть дадим, передохнёшь немного.
- А поить когда? - спросил над ними Седьмой.
- В предварилке, - ответил издалека Старший, - а то он перегорит с непривычки.
Гаор зажмурился, чувствуя, что умелые руки парней доводят его до неизбежного, противного здесь и сейчас до судорог, до рвоты. И попросил:
- Придуши.
- Лёгкой жизни хочешь, - засмеялся сзади Десятый.
- Тебе прочувствовать надо, - сказал Гладкий, - а то так и не научишься.
Гаор из последних сил напрягся, пытаясь помешать неизбежному, но его тело в который раз за эти дни предало его, забившись в неуправляемых судорогах. И снова даже не беспамятство, а оцепенение полной беззащитности.
- Ну, вот и молодец, - чья-то ладонь погладила его по лицу, - отдохни.
Он почувствовал, как его отпустили и успокаивающе похлопали по плечу.
- А ничего, - звучали далекие смутные голоса, - привыкает.
- Ничего, на допросах он злобу скинет, нормально будет.
- Подстилка он никудышная.
- Ты сам на какой день прочувствовал? Забыл, как тебя всей сменой учили?
- Ничего, пусть полежит.
- Старший, на сынулек его ставить нельзя, не сработает.
- Не учи.
- Подберут ему клиента.
- Твоя-то какая печаль?
- А за его дурость расплачиваться чья печаль?
- Давайте лопайте, сейчас пойдём.
- А ему?
- Сдурел, Младший? Его ж от пойла если вывернет, то лучше, чтоб пустой был.
Гаор слышал и понимал, не желая понимать. "Лучше бы убили", - с отрешённой печалью подумал он. Что за "пойло" ему должны дать, он не знал, но догадывался, что это как-то связано с "работой", то есть насилием по приказу. В самых страшных россказнях о пресс-камере "губы", о Тихой Конторе, о лагерях пленных он не слышал о таком и подумать не мог, что с ним такое сделают. И что он позволит это сделать. Ну, сержант... и тут же понял, что потерял право так себя называть даже мысленно. Да, его загнали к краю и... и он переступил через край. Стал тем, кого презирал и ненавидел больше всех. Стукачом, палачом и подстилкой. Всё, кончили его, был человеком, а стал нелюдью , всё.
- Вставай, - тронул его за плечо Старший, - пора.
Гаор тяжело повернулся на живот и, оттолкнувшись скованными руками от нар, встал. Его тут же шатнуло, но он устоял. Старший пытливо осмотрел его.
- Смотри, дурить не вздумай, - строго сказал он, - успеешь в "печку".
- И других за собой не тяни, - кивнул, стоя рядом, Седьмой.
- А если... я... один... буду? - с трудом выталкивая слова, спросил Гаор.
- Один ты не будешь, - ответил Старший. - Работаем всей камерой, полной бригадой, и круговая порука у нас, понял, Лохмач?
- Мы, - ответил Новенький, становясь рядом с Гаором и беря его за руку повыше локтя. - Младший, с другой стороны встань, шатает его.
Лязгнув, отодвинулась дверь, и они общей толпой - без строя, сразу заметил Гаор - вышли в коридор. Старший повернул направо, и они пошли за ним. Белые глухие стены, белый кафельный пол. Зачем-то Гаор запоминал дорогу. Хотя запоминать было нечего. Всё прямо и прямо. И вроде недолго шли, а у него стали подкашиваться ноги, и Новенький с Младшим всё плотнее поддерживали его, подпирая своими телами. В небольшой и тоже ослепительно белой комнате в трёх больших картонных коробках навалом тёмно-серые рубашки, штаны и чёрные матерчатые тапочки. Все быстро с привычной сноровкой разбирали и одевались. Младший помог Гаору надеть брюки и тапочки.
- Старший, а рубашку ему как?
- На плечи накинь, сойдёт. Все готовы? Становись.
"Как в отстойнике", - успел подумать Гаор, с удивлением чувствуя, что ему становится любопытно. О чёрт, неужели и в самом деле, как говорили, кто с чем, а журналист и к Огню с диктофоном заявится и интервью брать будет? Боль была далёкой и посильной. Ну, ноги больно переставлять, ну, саднит горло и кружится голова, но глаза уже видят, и уши слышат, и... о чёрт, неужели он и к этому привыкает?!
Четыре пятёрки выстроились перед стеной. Гаора поставили в третью, в самую серединку. Прищурившись - всё-таки глаза ещё не восстановились полностью - Гаор разглядел тонкую чёрную вертикальную линию по прямой перечеркнувшую белую стену от пола до потолка. Дверь?
Это оказалось дверью лифта. В который они и вошли. Кабина была рассчитана точно, определить везут наверх или вниз, Гаор не успел. Пол под ногами дрогнул, раскрылись двери, и они вышли.
Эта комната была поменьше, а может, и такой же, но здесь вдоль стен стояли выкрашенные белой краской табуреты, в углу белый, как медицинский, столик с какими-то банками и бутылками.
- Предварилка это, - объяснил Гаору Младший.
- Сейчас нас осмотрят, - продолжил Новенький, - и по клиентам разобьют. Ничего, Рыжий, справишься.
- Он не Рыжий, а Лохмач, - вмешался в их разговор Старший. - Что там у тебя раньше было, забудь как не было. Понял?
Гаор настороженно кивнул.
- Всё, становись, - негромко скомандовал Старший.
Они встали вдоль стен, в углу вдруг открылась неразличимая до этого дверь, и вошли пятеро. В серых полувоенных костюмах, бритые, что-то весело обсуждающие.
- Ага, - сразу остановился один из них перед Гаором. - Тот самый. И опять живой!
Гаор узнал по голосу допрашивавшего его Весёлого.
- Возьмёшь его? - спросил другой, шевелением пальца отставляя в сторону пятерых из строя.
- Куда тебе столько? - поинтересовался третий, рассматривавший Резаного и Шестого. - Вы двое, ко мне.
- Клиент плодовитый, два сына, три дочки. Как раз.
- Этого ко мне, - подошел к Весёлому четвертый. - Тоже как раз.
- Не слишком?
- Есть одна мысль.
Отобранные выходили из строя и вставали у других стен уже отдельными группами. По рабочим бригадам - догадался Гаор.
Вошли ещё трое... дознавателей, вспомнил нужное слово Гаор. Весёлый отошёл к ним, а перед Гаором остался "четвёртый".
- Что-то я тебя раньше не видел, - задумчиво сказал он. - В который раз работаешь?
- В первый, господин, - ответил за Гаора Старший.
Старший не стоял в строю, а свободно ходил по комнате, выслушивая замечания и отвечая на вопросы господ.
- Наручники зачем? Дерётся?
- Пытается, господин.
- Даже... м-м-м, ладно, может быть интересно, - решил, наконец, "четвертый". - Старший, он нужен активным, очень активным.
- Да, господин.
- Через полпериода подготовь его. Но первый раз... Страховка есть?
- Трое, господин, - ответил Старший. - Я сам пойду, господин.
Отдав необходимые распоряжения, дознаватели вышли. "Весёлый" перед уходом опять остановился перед Гаором, хотя выбрал других, и подмигнул ему.
- Ну, если ты и тут выживешь... - захохотал и вышел, не закончив фразы.
Гаор почти беззвучно выдохнул ему вслед длинное ругательство. Новенький улыбнулся, а Младший удивлённо посмотрел на Гаора.
- Ты его знаешь? Откуда?
- Допрашивал он меня, - нехотя ответил Гаор.
- И ты живой? - удивился подошедший к ним Седьмой. - Я его знаю, он подранков не оставляет. Говорит, возня лишняя.
Гаор не ответил. У него всё сильнее дрожали ноги и кружилась голова. Сесть бы, а ещё лучше лечь.
В ушах вдруг зазвенело, и всё стало куда-то уплывать.
- Посади его, - очень далеко и тихо сказал Старший, - только пусть не ложится.
И совсем далеко уже неузнаваемый голос ответил:
- Ничего, глотнёт пойла, взбодрится.
Разговор с Пятым оказался весьма интересным. И неожиданно плодотворным. Венн был удивлён и даже встревожен, когда вернувшись в Дом-на-Холме после поездки к Фрегору, получил приглашение к Пятому. Ох, когда пятое отделение приглашает... встреча с Огнем становится не только близкой, но и желанной. Вот уж кто всё обо всех знает. Разумеется, проигнорировать приглашение мог только самоубийца. Венн им не был, а потому в назначенное время - в бланке приглашения стояло вежливое около десяти, но он пришёл без одной доли десять - стоял в казённо скромной приёмной Пятого. Ровно в десять дверь кабинета распахнулась, и Пятый тоном радушного хозяина воскликнул:
- Арм, вот удачно! Заходите.
Венн приветливо улыбнулся, поздоровался и перешагнул порог самого страшного в Доме-на-Холме кабинета.