С утра снова шёл дождь. Спёкшаяся в горячую крошку земля стала скользкой, оставаясь горячей. Дождь не мог остудить землю и, касаясь земли, превращался в густой едкий пар. Особенно густым он был над глянцево блестящими проплешинами ожогов. Но зато кончилась тишина. Теперь мир заполнился журчанием, плеском, перезвоном капель.
Но шум оставался мёртвым. Ничего живого не было и не могло быть. Надежды, что кто-то выживет в бункерах или укрытиях, оказались пустыми. Нестерпимый жар оплавил края люков, замуровав успевших спуститься, и превратил в пыль и потёки металла воздухозаборники и фильтры, убивая замурованных удушьем. Может быть, они даже кричали. Но этого уже никто не слышал. Были ещё звуки: трещали догорающие обломки, что-то шипело и грохотало, обрушиваясь.
И медленно ползли тяжёлые облака, наполненные невидимой и неощутимой смертью, проливаясь тяжёлым смертным дождём, и плоть, уцелевшая вдали от бушевавшего огня, корчилась и умирала, хрипя и задыхаясь. Может, кто-то пытался укрыться или спастись бегством, но потерявшие дар ориентирования птицы впустую кружились в воздухе, пока не падали и не затихали, слабо подрагивая в ставшей смертельной пыли. В немногих уцелевших клочках воды колыхались сваренные заживо рыбы, умиравшие деревья рушились, погребая тела умерших раньше животных и ставших угольками насекомых.
Надежды на мутации тоже обманули. Но обманутые этого уже не узнали. Возникший позже других, самый слабый и неприспособленный к природе и потому приспособивший её к себе, гордый Sapiens умер первым.
А облака продолжали плыть над планетой, снова и снова убивая то, что уже было мёртвым. Над облаками, над отравленной, ставшей смертоносной атмосферой, в неизмеримой дали сияли звезды. Совершенно такие же, как и раньше, и глубоко равнодушные к случившемуся. Вселенная осталась невозмутимой, а, скорее всего, она даже не заметила гибели ещё одного мира.
Мир умирал. Впереди долгие годы, сотни лет холода и темноты, потому что плотные облака закрыли солнце. Менялась атмосфера, потому что прекратились все процессы, кроме гниения, горения и разложения. Огонь жадно пожирал кислород, и не было уже ни одного зеленого листа, способного выдохнуть его. Обожжённые, ставшими черными и хрупкими, листья бессильно опадали, закрывая остатки бывшей жизни. Но некому было заметить эти изменения.
Облака вбирали пыль и дым, становились всё плотнее. И планета, ставшая вновь безымянной, оттуда, извне, казалась блестящей, потому что облака теперь отражали, не пропуская к поверхности, лучи светила, но блеск этот был холодным и мёртвым.
Люк и воздухозаборники этого бункера когда-то спрятали в глубине скального массива, в искусственной пещере, к которой вела целая система туннелей. И сюда, в холодную глубину, не смогла добраться первая тепловая волна. Она оплавила стальные заграждения у входа, испарила часовых и докатилась до первого поворота. А взрывная волна засыпала вход и обрушила часть свода первого тамбурного грота. И последовавшие за "ударами возмездия" световые, тепловые и ударные волны только укрепили каменную пробку, закупорившую вход и спасшую успевших укрыться в глубине.
И теперь они ждали.
Чего?
Может, спасения? Но спасать их было уже некому.
Может, смерти? Смерть медлила.
И потому они продолжали жить. Совершая бездумные, но и спасавшие своей бездумностью от сумасшествия ритуалы гарнизонной жизни. Устав, въевшийся в плоть и кровь, инструкции, ставшие основой жизни, соблюдение секретности...
Бессмыслица, сумасшествие. И спасение от сумасшествия.
Звучали уставные обращения, заполнялись журналы дежурств и все положенные таблицы и отчёты, ремонтировались мелкие бытовые поломки, на кухне готовились положенные по когда-то научно разработанной рецептуре блюда и аккуратно подавались в соответствии с так же разработанным и утверждённым много лет назад меню. И в положенное время люди приходили в столовую, чтобы получать свои завтраки, обеды и ужины. Благо, запасы концентратов, консервов, пресервов были рассчитаны на годы автономного существования. Дежурные на постах наружного наблюдения спокойно до равнодушия фиксировали в журналах: "Датчики не функционируют". И оформляли вызов ремонтной бригады. Ремонтники так же спокойно записывали, что выход невозможен из-за внешней блокировки люков. Да, молчало радио. Но и раньше сводки и реляции слушали немногие, большинство предпочитало музыкальные записи. Не работало телевидение, но запас видеозаписей позволял сделать малозаметным и это неудобство. Нет связи с семьями, но она и раньше допускалась в исключительных случаях и не одобрялась. Вахтовый метод - и этим всё сказано.
И они просто продолжали свою вахту, уже понимая, что смены не будет. Некоторые надеялись, что возможно в глубинах океана уцелели субмарины глубокого залегания. Правда, ни с одной из них не удалось наладить связь. Возможно, из-за оплавившихся наружных антенн. Но, скорее всего, субмарины погибли, успев выпустить свои ракеты и торпеды, уже бесполезные, но оттого не менее смертоносные. Наверняка взорвались фабрики и лаборатории бактериологического оружия, и миллиарды миллионов смертоносных невидимых существ вырвались на волю и... и не нашли своих жертв. Люди успели умереть раньше, от другого оружия. И даже заразившиеся успевали умереть от ожогов или "несовместимых с жизнью" травм, а не от болезней. Разбуженные взрывами вулканы довершали свою работу на мёртвой планете. Цепь землетрясений прокатывалась по планете, разрушая остатки зданий. Их толчки ощущались в бункере и регистрировались дежурными, но особо ничего не меняли. Да, обрушилась облицовка некоторых туннелей, обломками повредило часть электрогенераторов, но это все восстановимо. По мере возможностей.
- Топливо следует экономить.
- Осмелюсь спросить, зачем?
- Чтобы надолго хватило, болван!
- Осмелюсь возразить. Мы вымрем раньше, чем закончится топливо.
- Это не тема для шуток!
- Я и не шучу.
Такие разговоры случались всё чаще, и между теми, кому и думать о таких вещах не полагалось. Или было несвойственно.
Сквозь крохотные незаметные, неощутимые трещины и поры просачивалась радиация. Врачи флегматично готовили противолучевые комплекты, и все щедрее выдавали антидепрессанты, успокаивающие и снотворные. Экономить лекарства не стоит. Разве что скоро понадобятся обезболивающие. Но к этому они тоже готовы, и запасов должно хватить.
Может, стоило бы плюнуть на всё и устроить большую шумную оргию, чтобы успеть насладиться всем доступным до того, как приближение смерти станет ощутимым? Но это означало признать конец, сделать его осознанным. И они продолжали жить как прежде, верные древнему закону: не говори, не называй, а то накличешь. Как будто если не говорить о смерти, то её и не будет. Самообман, конечно, и многие это сознавали и понимали, но ни один не нарушал негласного, но от того не менее властного запрета. Мёртвый "дневной" свет сменялся строго по расписанию не менее мёртвым синим "ночным" светом, люди старательно не замечали чужой и своей бледности, покрасневших век, мешков под глазами. Они жили.
Жили?
Равнодушная Вселенная даже не заметила их гибели, как не замечала рождения и жизни. Настолько она была бесконечна, безгранична и разнообразна, что могла быть равнодушной. Замечает ли тело гибель одной из клеток? При условии, что тело многоклеточное. И с какого количества клеток гибель одной из них становится неощутимой для всего тела? Неплохая тема для дискуссии. Но на планете не было уже никого, кто бы интересовался подобной проблемой. И вообще чем-то интересовался...