- "Зазноба", Вовчик, "зазноба". У нас тут городская лирика или хрен с изюмом?
Пачелок высовывает лохматую голову из-под стола.
- Слушайте, я тут ничего не разберу. Курочка снесла деду яичко?
- Там еще и бабка была, - задумчиво отмечает Бил.
Пачелок лихорадочно шелестит страницами.
- Ты не думай, Пач, ты пиши быстрей, - советует Вовчик.
- Ладно, так и запишем. Курочка снесла деду и бабке яичко.
Пач на минуту задумывается, почесывая ухо острым кончиком пера.
- А откуда у бабки яичко?
Финиш.
Когда через пару минут ребята успокаиваются, Бил предлагает:
- Все, техперерыв на десять минут. Линда отвечает за продовольствие. Остальные танцуют и развлекаются.
***
В старых лампах помаргивают свечи. Электричество не фурычит, что странно - вроде бы оно было изобретено довольно давно. За пару часов до того, как компьютеры отрубились, по сети прошло сообщение какого-то умника из Сан-Диего: первым отключается то, что было изобретено позже. Тогда все посмеялись, но уже через два дня убедились, что умник если и не был прав, то подошел к истине ближе любого из нас.
Вот и теперь: очаровательные, старинной ковки лампы наконец-то стали настолько бесполезны, что это удовлетворило бы даже их создателей. Впрочем, Бил быстро нашел решение: приволок из общежитских загашников пять десятков длинных желтых свечей и - оп-ля - лампы опять при деле. Корявые тени бродят по стенам, пугая впечатлительную Линду: ей чудятся гоблины и горбуны. Мы работаем день, и мы работаем ночь, и еще день, и еще ночь - нам надо торопиться. Черные букашки букв исчезают быстрее, чем мы успеваем записывать, и тогда приходится делать это по памяти, вот как сейчас.
- А что будем делать, когда начнет рассыпаться бумага? Писать на коже? На стенке мелом?
Я пытаюсь сообразить, когда была изобретена бумага. Китай, бескрайние рисовые поля. Тысячу лет назад? Две? Пару месяцев должна продержаться. Или пару недель. Или дней. Мир стал непредсказуем. История, как оголодавшая змеюка, жрет свой хвост - хвост материальной культуры, как заметил начитанный Стэнли. А какие у нее еще есть хвосты? Что, кроме этой самой материальной культуры? Раскапываешь могилу древнего скифа, там - нож и зеркальце, пучок стрел. Все чертовски материально, друзья, нет другой истории и другой культуры, кроме материальной. Остальное - палеонтология, динозаврьи зубы в музее имени дедушки нашего Стэнли.
Линда возится со спиртовкой. Попробуй разогреть на спиртовке воду, если всю жизнь ограничивался щелчком по кнопке электрочайника. Попробуй и узнаешь, каково нам, здесь и сейчас. Нам хреново. Линде хуже всех. Она намазывает масло на бутерброды и роняет слезы в закипающий чай.
- О чем ты плачешь, Линда?
Фил поправляет галстук. Удивительно - вся синтетика давно разлезлась волокнами, и лишь белоснежный галстук Фила живет-поживает, как ни в чем не бывало. Похоже, он возомнил себя пасторским воротничком.
Я знаю, почему плачет Линда. Линде очень хочется ребеночка от Зоофила, но какие дети в эпоху перемен (Сунь-Цзы? Ты, подаривший миру роскошь рисовой бумаги?) - в схлопывающейся вселенной, как утверждает Вовчик. У каждого из нас есть своя версия происходящего, и единственная прелесть этих версий в том, что они равно недоказуемы.
- Не хныкай - говорю Линде, - ты посмотри на этого балбеса, какой от него ребенок будет?
Тут она разревелась.
- Ы-ы. Дурак, мне аборт делать, а в больнице все оборудование отказало.
Вот и все. Новая, оригинальная версия. Я же говорил - у каждого своя.
- А ты роди, - предлагает Вовчик. - Будешь качать дитя в колыбели и читать ему на ночь "Душеспасительные похождения преславного рыцаря Дунстана, драконоборца и богохульника". На староваллийском.
Бил в первую очередь велел перенести все книги из нового крыла. Вот парадокс - крыло новое, а книги древние, кожаные переплеты, пергамент, чуть ли не папирус. Раритеты. Их туда переместила дирекция библиотеки, потому что в старом здании было чертовски сыро, и все это добро быстро сгнивало. А нам теперь обратно перетаскивать. Два дня мудохались, наконец перетащили. Тут-то оно, родимое, и рухнуло, заодно со всеми новенькими лабораторными корпусами. Бил оказался прав. Бил вообще сейчас часто оказывается прав.
А ведь был незаметным, маленьким был, чужим. Днями торчал в общаге, пока мы с Вовчиком гоняли мяч на тренировках (футбольная стипендия у Пачелка, но в команде мы трое) или бухали под гитару. А он даже наладонников не признавал. Ему подай книгу, да старую, да пыльную - тут он чуть ли носом в нее не уткнется и обоняет. Псих? Возможно. Нет, не такой как Зоофил, с его монстром на майке, расстроенной бас-гитарой и диким героиновым блеском в очах - при том, что ничего крепче пива не потребляет. Не такой, как подавшийся в реформисты Фил, с белыми подворотничками и заложенным пальцем Евангелием. Не такой, как аккуратист Стэнли или Вовчик с его еврейским вопросом, болезненной обидчивостью и бешеной страстью к бабочкам. Самый психованный на наши две комнаты, полметра через коридор, на первой двери "ЦСКА - чемпион!" (уважим, блин, далекую родину), на второй зоофилий монстр с гитарой и неровно обритой башкой.
А сейчас оказался нужен. Эволюционное преимущество. Стэнли, который до недавнего времени был убежденным креационистом, вспомнил дедушкины уроки. Воробей с короткими крыльями и вьюрок с длинным носом, вот кем оказался наш сокамерник Алексей, он же Библиофил, сокращенно - Бил. И когда, пыхтя и задыхаясь, мы перетаскивали тяжеленные тома из нового крыла, он пророчески шептал:
- Эти выживут. Еще и нас переживут.
И правда, с инкунамбулами пока все было в порядке. Чего нельзя сказать о новопечатных томах.
- Чернила для принтера. Ха. Одноразовые книжки, одноразовые герои, одноразовые, как пакетики для чипсов... Увидите, Питт Джонс и Джон Питтс сотрутся первыми.
Мне далеко до злорадного ликования Била. Мне мутно и страшно. Если бы Стэнли был прав (к счастью, его теория была опровергнута первой), мы исчезли бы так же, как чернила для принтера, как неведомое стирает страницы книг - поначалу свернувшись эмбрионами в материнском чреве, потом регрессируя все дальше, через крымско-хазарско-македонские походы к старым временам и старым границам, к древней праобезьяне.
... - А что будем делать, когда начнет рассыпаться бумага? Писать на коже? На стенке мелом?
Бил щурит исчерченный красным глаз, и становится понятно - мы имеем дело с фанатиком. Если понадобится, он сдерет с нас кожу и будет писать на коже. Если понадобится, он пережжет наши кости на уголь и будет писать углем на камнях.
***
После ужина - новые свечи, новые письмена. Пачелку поручили сказки, он со своей футбольной стипендией только и может, что вздымать из подсознания примарные архетипы. Фил - позор и посмеяние нам, гой-славянам - по памяти воспроизводит Толстого и Достоевского в оригинальном издании гг. Крышкина и Орлова. Стэнли корпит над Сэлинджером.
- Над пропастью не ржи! - поучительно замечает Вовчик.
- Буду ржать. Где ж еще ржать, как не над пропастью?
Бил сортирует книги, зависая над каждым томом. Всего не успеть, это ясно. Да что там, большая часть будет потеряна. Стэнли предложил было ограничиваться кратким содержанием, но взгляд Била вдавил его в почву, как много возомнившего о себе червя. Гуттенберг изобрел книгопечатание в пятнадцатом веке, и все, что написано позже, Била не интересует. Слишком мелко. Слишком недолговечно.
Зоофил в углу, на груде одеял, баюкает плачущую Линду. Майка с монстром уже, небось, вся промокла. Им не до книг. Странно, как в этой бешеной гонке со временем кому-то может быть не до книг? Приходится основательно врезать себе по уху, чтобы очнуться и вспомнить - еще неделю назад нам всем, кроме Била, было не до книг. И еще шесть дней назад. И еще пять. А вот уже четыре дня назад, когда Бил - конечно же Бил - первым заметил, как пустеют страницы, и понял, что скоро не останется ничего. От той самой материальной культуры - ничего, и даже воспоминания, даже упоминания в справочнике какого-нибудь небесного археолога, потому что вот они, все наши воспоминания - чистые белые листы.
В окнах темно. Из города временами доносится мерное бух-бух-бух - это валятся грудами щебенки здания торгового центра, рассыпаются в пыль деловые кварталы. Людские крики и гудки машин остались в позавчера, и кажется, что мы одни на земле.
- Мы пишем то, что останется от истории. Не чертежи, не формулы (еще бы, Бил, еще бы - среди нас нет технарей, под пыткой предложи мне припомнить уравнение Геймгольца - не вспомню) - не скучная математика...
За окном протяжно завывает доисторическая ночь со всеми ее махайродами и троглодитами - и на сегодня я прощу Библиофилу даже этот доморощенный пафос.
Линда всхлипывает:
- Там, в левой секции на втором этаже. Там физика и механика...
Ах, ну да, она же подрабатывала библиотекарем. Хотела оплатить учебу в колледже, бедная девочка...
Зоофил утешает ее с неуклюжей нежностью:
- Ну не реви. Может, эта хрень творится не со всей природой, а только с тем, что сделано людьми?
- Ага, - мгновенно подхватывает Вовчик, - вот будет Линда качать маленького зоофильчика в деревянной люльке...
- А тот вырастет, обрядится в звериную шкуру и поселится в пещере, - продолжает Стэнли.
Бил улыбается:
- А потом из этой пещеры выползут древние шумерские боги и научат его выбивать козьи рожки на камне.