(нарезка кадров из документального отчета о праздновании 300-летия Дня, Когда Земля Замерла)
Последняя битва меж Злом и Добром
Окончилась нашей победой!
Ю. Юрт
- Какой юродивый, какой, спрашиваю я, буйнопомешанный решил отмечать трехсотлетие Дня, Когда Земля Замерла, в Москве?
Дьер изъясняется на том хорошем русском языке, каким, вероятно, говорило первое поколение детей эмигрантов. Парижских, добавим, эмигрантов, а не босяков с Брайтон Бич. Теодор Симеонович Бочкадельников усмехается в негустые усы.
- Ах, Деррида, любезный мой, ну что мне вам объяснять: порядок и есть порядок. Все столицы перебрали, и не по одному разу. В Вашем Хтоне, который всего лишь сайт оригинального, положим, хэпеннинга, а как столица - тьфу, мелочь, сколько раз праздновали: три, четыре? А Москву-матушку обидели. Доколе ж ее, сердечную, уязвлять можно. Вдруг и правду обидится?
Дьер содрогается узкими пиджачными плечами. Обижать Москву-матушку ему явно не хочется.
- Хорошо, - продолжает американец, хотя уже и не столь уверенно. - Допустим. Обижать вашу столицу не следует. Мы и не обидели. Вы сами постарались. Что это?
Он тыкает пальцем в постройку, отдаленно напоминающую пряничный домик.
- Это - историческая реконструкция Покровского собора, сверенная и утвержденная...
- Утвержденная?! - снова кипятится Дьер. - Какой кретин ее утвердил? Вы считать умеете? Сколько куполов было в храме Василия Блаженного?
- Десять! Слышите - десять! А здесь сколько? Ну, считайте, умник!
- Один, - с натугой начинает Теодор Симеонович. - Два. Два с половиной...
- Я помогу вам решить эту непростую задачу. Двенадцать! Двенадцать куполов! Что мы будем делать с двумя лишними куполами?!
- Э-э... Съедим?
- Не надо нас есть! - дружно вопят одинадцатый и двенадцатый купола - но уже поздно.
Московская мэрия расстаралась не на шутку. Как-никак, Событие, не хрен моржовый. Художественную часть постановки поручили небезызвестному архитектору с нежной кличкой Цири. Глядя на чудовищные порождения беспокойной фантазии Цири, Дьер только стонал и поохивал.
- Что это?! - снова спрашивает американец, когда с куполами покончено.
- Кремль, - любезно поясняет Теодор Симеонович.
- Это не Кремль, извините. Не Кремль, не Капитолий и даже не барак Обамы*. Это, простите за выражение, Содом и Гоморра. Над воротами Кремля не торчала двадцатифутовая статуя имперского орла со змеей в клюве.
- Это не змея.
- А что же тогда?
- Дракон. Символизирующий, так сказать, инопланетного захватчика. Кто к нам с мечом придет, тот уйдет с повесткой в суд за неуплату коммунальных услуг и справкой из психдиспансера. И вообще, будем же откровенны, Дьер - какая к черту разница, орел там над входом или розовый слон? Главное в сегодняшнем празднестве - торжество Добра и Гуманизма над Злом и...
Режиссер задумывается, подыскивая антитезу "гуманизму". Между тем через площадь, вымощенную (по задумке Цири) желтым кирпичом, галопирует постреленок лет десяти. За ним мчится молодая женщина в голубеньком платочке, накинутом на скафандр биозащиты.
- Вилик, - орет она, - мы найдем твоего папу!
- Ага, и голова у меня не квадратная, - мрачно отвечает Вилик, прячась за обширным афедроном Теодора Симеоновича.
- Вилик? - утомленно спрашивает американец.
- А вот тут вы к нам не подкопаетесь, - воинственно парирует Теодор, отбиваясь от мальчика. - Сами настаивали, чтобы имена были идентичными. Елен-то у нас завались, а где мы найдем Уильяма? Пришлось заменить Виленом.
- Дядя, - нагло говорит Вилен, тыча пальцем в Дьера, - у вас из уха лезет саранча.
- Ах, как все это невовремя, - вздыхает Дьер, запихивая саранчу обратно в ухо.
Инопланетянина отыскали с трудом. На аутентичности инопланетянина, опять же, настоял Комитет по Организации ДКЗЗ. Как-никак, трехсотлетие, круглая дата. В поисках инопланетянина обшарили все отдаленные уголки Вселенной и даже парочку черных дыр. Дьер со свойственным ему пессимизмом утверждал, что обнаружить инопланетянина в нынешнем пространственно-временном континууме можно с тем же успехом, как и слона в пустой комнате, однако вот ведь - нашли. Факт, не поддающийся отрицанию.
Инопланетянин, зеленоватый, сморщенный и отдаленно напоминающий прудовую лягушку, упрямо не хочет заучивать сценарий.
- Ну что же вы, батенька, - ласково упрекает его постановщик, - смотрите, какой простой диалог. Она вам: "Нет, у человечества все еще есть надежда!". А вы ей: "Ох, не знаю. Ох, не уверен". Ведь правда, это элементарно?
- Отпустите меня домой. К жене. Детишкам. Вечно буду Уцальпетрокаптоатлю молиться о вашем здравии, - жалобно и безнадежно бормочет инопланетянин.
- Вы эти ваши суеверия оставьте. Никаких Уцальпетрокаптоатлей. Простейшая роль: вас зовут Клаату...
- Меня не зовут Клаату.
- Это к делу отношения не имеет, как говорил мой папаша, царствие ему небесное, когда палеонтологи уперлись рогом: мол, не умеют ихтиозавры летать, и точка. Главное - не банальная и плоская житейская истина, а высокая художественная правда. Итак, вы - инопланетянин Клаату, прибывший на Землю с тем, чтобы решить ее судьбу. Вы встречаете простую русскую девушку Елену...
- Какая, к черту, девушка? Она была замужем, - некстати встревает педантичный Дьер.
- Хорошо. Простую русскую женщину Елену, и она убеждает вас в том, что человечество еще не безнадежно...
- Отпустите меня к жене, детишкам. Утарпетцатлипоооком-богом молю... - канючит инопланетянин.
- А давайте ему по башке камнем зафиндилим? - предлагает Вилик.
- Оставь свои хулиганские замашки, Вилен, - твердо говорит Елена. - Иначе все отцу расскажу.
- Нету у меня отца, - горестно отвечает мальчик и воет, распялив рот. - Безотцовщина я, ыыыыыы!
- Так, - говорит Дьер. - С меня хватит. Если мы сейчас не начнем, я кого-нибудь съем.
При этом он смотрит на Бочкадельникова так выразительно, что на покатом лбу режиссера выступает холодный пот.
Трибуны мавзолея украшены праздничной резьбой по моржовой кости. Высокие гости и гости пониже все прибывают, так что становится тесновато. Распахивают пальто. Расстегивают воротнички. Курят. Кашляют. Машут флажками правительственных делегаций и руками общим знакомым. Много улыбаются. Событие, как-никак. Внизу по брусчатке грохочут танки и ракетные установки "Дружба" и "Мир". Ровные четырехугольники пехоты печатают шаг, салютуя трубунам. Парад.
Дьер пробивается сквозь толпу и всматривается в надпись на мавзолее. Дочитав, оборачивается к Теодору Симеоновичу и, зловеще сузив глаза, шипит:
- Это что еще за шуточки?
Теодор виновато чешет в затылке.
- Опечаточка вышла. Машинистка, стерва, опечаталась. В макете-то все правильно было.
Вдоль трибуны, червонным золотом по моржовой кости, тянется трехаршинный слоган:
12 ДЕКАБРЯ - ДЕНЬ, КОГДА ЗЕМЛЯ УМЕРЛА!
- ААААААААААААХХХ! - говорит Дьер.
Памятника Абрахаму Линкольну с Геттисбергским обращением на Красной Площади, понятно, не нашлось - и даже эклектичный Цири не решился втиснуть статую в освященный веками архитектурный ансамбль. Пришлось срочно подыскивать замену. Обсуждались следующие варианты:
1) Памятник Петру Первому
2) Вечный огонь
3) Скульптурная композиция "Старик и золотая рыбка"
Остановились на последнем, потому что тащить Петра к площади было неловко и накладно, огненные письмена внесли бы во всеобщее праздничное настроение зловещую эсхатологическую нотку, а старикан с рыбой - как раз недалеко, буквально за угол завернуть и не провалиться в недостроенный к торжествам колпак Александровского пассажа.
Зеленокожий инопланетянин моргает выпученными глазами, тщетно пытаясь уловить глубокий философский смысл в надписи "И останешься ты, баба, у разбитого корыта".
- Я не понимаю, - печально говорит псевдо-Клаату.
- А тут и понимать нечего, - воинственно отвечает Елена.
Она успела избавиться от скафандра биозащиты и сейчас разгуливает в простом ситцевом платьице. Если бы не минусовая температура на улице, платьице ее бы даже красило. Сейчас бедная женщина посинела и стучит зубами от холода.
- Понимать нечего. Бросил меня вот его папаша, - она тычет пальцем в Вилика, который пытается открутить рыбе хвост, - бросил и подался на Марс, на урановые рудники. Говорил, денег заработаю, и станет у нас жизнь счастливая и богатая. И стала бы. Не сдохни он через два месяца от лучевой болезни. А так осталась я, милый, у разбитого корыта - вот тебе и весь сказ.
- Ты хорошая женщина, - с надеждой говорит инопланетянин. - Спаси меня, и я сделаю тебя четвертой женой. И сына твоего усыновлю.
- На хрена мне папаша такой зеленый и скользкий? - возмущенно орет мальчик. - Моя семья - все человечество. Эй, дядька милиционер, хватайте лимитчика - он без прописки к нам заселился и мамку мою уговаривает в жабы пойти!
Через парк уже бегут менты, размахивая дубинками.
- Знаете, - печально говорит инопланетянин, когда его пинками опрокидывают на землю и начинают вязать, - будь я и вправду этим вашим Клаату, я бы Землю спасать не стал.
- Дорогой мой, - широко ухмыляется набежавший с операторской группой Теодор Симеонович, - а кто вам, собственно, сказал, что Землю спасли?
- Послушайте, - ярится Дьер, - Клаату встречался с одиним ученым. Одним! Зачем же вы затеяли внеплановое заседание Академии Наук?
- Ах, какие вы, наши заокеанские друзья, непонятливые, - сетует Бочкадельников, намазывая на ломтик буженины толстый слой икры. - У академиков всегда роскошные банкеты. Мне делегатов кормить надо? Съемочную группу надо кормить? А на какие, спрашивается, средства?
- Но комитет выделил вам средства!
- Эти средства мы уже израсходовали.
- На что?
- На озеленение детских садов и пришкольных участков. А вы что подумали?
У кафедры два академика сцепились, вырывая друг у друга блюдо с паштетом. Перед доской сиротливо стоит студент-заочник и выводит длинную математическую формулу. Зеленокожий инопланетянин смотрит на студента с сочувстием и пониманием.
Над Москвой сгущается вечер. Трибуны засыпает легкий нежок. Свет прожекторов пробивается сквозь поземку. Зрителей поубавилось, а те, кто остались, мало внимания обращают на инопланетянина и его свиту.
- Пора закругляться, - решительно говорит Дьер.
- Да, пора, - соглашается Теодор Симеонович. - А хорошо повеселились. Когда еще в следующий раз так соберемся...
- А я вот не люблю собираться, - хмыкает Дьер. - Роем как-то привычней.
У невысокой елочки рядом с кремлевской стеной стоят Вилик, Елена и инопланетянин. Елена и Вилик крепко держат трехпалые лапки инопланетянина в своих руках.
- А может, не надо? - обреченно спрашивает зеленокожий. - Дети ведь. Жена.
- Дети и жена на очереди, - утешает мальчик. - За ними скоро придут.
Инопланетянин поворачивает сморщенную мордочку к Елене. Та отводит глаза.
- Извините. Мы ведь, в сущности, не виноваты...
- А кто виноват?
- Эй, кончайте там трепаться! - горланит в рупор Бочкадельников. - У меня свет уходит.
- И никуда он не уходит, - с неожиданной злобой говорит Елена. - Свет давно уже ушел.
Под кожей ее ладоней и предплечий пробуждаются сотни микроскопических созданий. Плоть женщины начинает таять, рассыпаться, и стальные мухи, из которых она состоит, устремляются из кистей Елены в тело инопланетянина. Наносаранча в ладошках Вилика, будто ожидавшая сигнала, тоже подается вперед - и через секунду на месте зеленокожего уже катается мельтешащий тысячами жужелец и жвал клубок, а через две все кончено. Облако саранчи взвивается над площадью. Да и сама площадь медленно распадается: здания тают, будто съедаемые кислотой, рушатся опоры прожекторов, облачками взлетают к черному небу зубцы стены и лица поздних прохожих. На секунду задерживаются купола собора - но и их сметает черным ветром, в потоках и водоворотах которого еще угадываются черты Дьера, и Теодора Симеоновича, и плавник золотой рыбки. А потом гигантская туча поднимается и - будто и не было минутной передышки - возобновляет свое течение сквозь пустой и голодный космос.