Змрочны Юрек : другие произведения.

Excellens

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Он имеет дело с ведьмами и колдунами. Жизнью, смертью, болью и властью. Между добром и злом.
    Один из многих полицейских равновесия.
    (Пишется. Долго и нудно.)

  Оглавление
  
 Глава 1.
   день первый
 Глава 2.
   день второй
 Глава 3.
   день третий
 Глава 4.
   день девятый
   день десятый
   день тринадцатый
 Глава 5.
   день семнадцатый
   день неизвестный
   день двадцать третий
 Глава 6.
   день сорок пятый
 Глава 7.
   день сорок шестой
   день сорок седьмой
   день сорок восьмой
 Глава 8.
   день сорок девятый
   день пятидесятый
 Глава 9.
   день пятьдесят первый
   день пятьдесят второй
   день пятьдесят третий
 Глава 10.
   день пятьдесят четвёртый
   день пятьдесят шестой
   день пятьдесят восьмой
   день пятьдесят девятый
 Глава 11.
   день шестидесятый
   день шестьдесят первый
   день шестьдесят второй
   день шестьдесят пятый
   день шестьдесят шестой
   день шестьдесят седьмой
   день шестьдесят восьмой
   день шестьдесят девятый
 Глава 12.
   день неопределённый
   день девяносто второй
   день девяносто третий
   день девяносто четвёртый
   день девяносто восьмой
 
  
Глава 1.
   
    * * *
   
    Темно. Абсолютно. Хоть открывай глаза, хоть не открывай. Хоть выколи.
    Тихо. Ничего не слышно. Нет, слышно - шуршит. Кровь по сосудам.
    И под пальцами что-то есть. Есть. Кожа. Моя. Кожа есть, одежды нет.
    Так. Я - живой. Голый. Лежу.
    В сознании.
    Жаль.
    Потому что лежу я в гробу.
    В карцере. Но это всё равно: карцер в нашей школе - это гроб. Ящик из струганых досок, персонально каждому под размер. Мы растём, гробы тоже.
    Я лежу на животе, значит, ниша должна быть слева. Если полдень уже наступил, я найду там ржаной сухарь и стакан воды. До следующего полдня. Есть несколько счастливчиков, которым сухарей кладут больше - им опасно голодать. Мне - нет.
    Пить хочу - зверски. Встать в гробу, конечно, нельзя, но повернуться можно.
    А-а-а-а!!! М-м-м, проклятье. А пока не шевелился - вроде и не чувствовал. М-м-м.
    Ну, да. Карцер - наказание не сам по себе, а исключительно в приложении к порке.
    А отходили меня на этот раз, фс-с-с, основательно. Так что лечь на спину, не говоря уже о сесть, я как раз через две недели карцерного заключения и смогу. Может быть. А кружка пустая - что-то я рано проснулся.
    Всё рассчитано - шкуру с тебя спускают после обеда. Ещё сколько-то врач в лазарете смотрит, чтобы не сдох. И всё - положили, крышку закрыли. Первые сутки считаются после отбоя - с восьми вечера, а пайка окажется в нише только в полдень. До которого во рту ни капли, ни крошки. Голод болью заглушается, но пить хочется - страшно.
    Боль от плетей в конце концов уйдёт, но появится другая - от непрерывного, в одном положении, лежания на досках. И на карцерном пайке я могу прожить три дня более-менее. Дальше - всё "менее" и менее. Предыдущее моё достижение - девять суток, но тогда не так сильно били. И то я до конца еле дотянул. А сейчас...
    Темнота, тишина, неподвижность, голод, жажда, боль.
    Две недели.
   
    * * *   день первый
   
    М-м-м.
    Левой руки просто нет, а ухо болит так, словно его только что пытались оторвать. Но правая рука - есть, и под её пальцами тоже что-то есть. Кожа. Моя.
    В приличном обществе спать обнажённым считают дурной привычкой. Я сплю один, и до общества, тем более - приличного, мне дела нет.
    Лежал на животе, подложил руку под голову - рука занемела, ухо отдавил.
    А солнце в окно сияет - прямо ломится.
    И что это мне кошмары из школьной жизни снятся? Ох, не к добру.
   
    *
    Сколько это мне тогда было? Тринадцать? А на мне места живого не оставили: уж очень инспектор Валентайн меня "любил".
    Не то, чтобы он упивался моими страданиями, но искренне считал, что я срываюсь только потому, что лентяй и бездельник. Не желаю себя контролировать. И если меня призвать к порядку - как следует, то я стану, как все.
    Те ещё - все. Я учился в школе инквизиции1. Одной из обычных инквизиторских школ. Старшеклассники, не скрываясь, называли наши интернаты "застенками": за стены учебных заведений входили мальчики, лет около одиннадцати; а выходили, в первый и последний раз, инквизиторы2 - восемь лет спустя.
    Нас учили как никого - хорошо; и как никого - жестоко. Но к собственной боли я всегда относился довольно равнодушно. Я не понимал смысла школьных истязаний и воспринимал их как очевидную потерю сил и времени - чем огорчался, но именно боли никогда не боялся. Своей. Потому что чужой не выносил совершенно.
    Вернее, чужого страха перед болью. Потому что мои однокашники боялись. Дико - до истерики, невменяемого ужаса, форменного безумия. Я до сих пор удивляюсь, как за все годы существования этих школ в них никто не умер и в самом деле, не рехнулся. Однако же - не умер и не рехнулся. Воспитатели знали, что делали.
    Я терпел свою боль. Выносить чужой страх я не мог. Я тогда сам срывался - на крик, истерику, побеги. Совсем из школы не убежишь, но спрятаться при большом желании можно. На время. Потом меня, разумеется, находили, и я получал всё, что - по мнению инспектора - заслужил. Но это меня уже не так волновало.
    В тот раз я превзошёл самого себя. Подрался. Морду набил - лично Валентайну. Разбил нос, губы и оставил на глазу сплошной кровоподтёк.
    Поднял на инспектора руку. И ногу, потому что он меня свалил, и по губам я ему каблуком двинул.
    И ничего, что инспектор это спровоцировал - догадался, что именно выводит меня из себя и решил убедиться. И над провинившимся в чём-то - не помню, не важно - старшеклассником тогда просто издевался. Нет, не бил. Давил. Страхом. Медленно. По методике. И в какой-то момент на меня посмотрел. Проверить.
    *
   
    - Dom4 Веран.
    - Н-да? - Что-то я развспоминался. - Доброго утра, брат Доминик.
    - Доброго утра, dom Веран. Вы просили разбудить.
    - Да. Благодарю. Будем считать, что я проснулся.
    Я просил брата Доминика о побудке, потому что вечером читал и собирался заниматься этим долго, а ночные бдения моему раннему вставанию почему-то не способствуют.
    Ещё теперь и кошмары сниться начинают.
    Брат Доминик нарушения мной общепринятых правил не одобряет, не говоря уже о том, что не разделяет, но милосердно прощает. В конце концов, мне всего двадцать семь. И я - главный инквизитор провинции.
    Я умылся, побрился, оделся, и тут снова возник брат Доминик:
    - Dom Веран, вас спрашивает отец Матиш.
    - Он здесь? - дурацкий вопрос. Провинция большая, отделений не одно. Не с небес же он вопрошает, если живёт за полсотни километров.
    - Да. Он ждёт вас наверху.
    Отца Матиша я знаю давно - он учился в той же школе, только года на четыре старше. Исключительно серьёзный человек. Мрачный, откровенно говоря. Брат Доминик рядом с ним - просто источник благорасположения и веселья.
    Матишу я зачем?
    Спальни с рабочими комнатами у нас на разных этажах. Не иначе, чтобы быстрее просыпались. Во сколько это отец Матиш встал, что уже приехал? И даже под кабинетом стоит.
    - Dom Веран, мне нужна помощь.
    - Доброго дня, отец Матиш. Проходите. Чем могу служить?
    - Около трёх недель назад мы получили сообщение о ведьме.
    - Отец Матиш, называйте вещи своими именами. Вы получили косвенную информацию или прямой донос?
    - Донос. Ведьму арестовали. В её виновности сомнений нет. Но добиться признания мы не можем.
    - За две недели? При наличии прямых улик?
    - Н-нет. К сожалению, улик нет.
    - Прямых?
    - Никаких.
    - А на основании чего вы сделали вывод о виновности?
    - Она - ведьма!
    Ох.
    - Отец Матиш. Понимаете, есть правила. Закон. Я не подпишу обвинительное заключение, построенное на единственном доносе. И даже на пачке. Мне нужны доказательства. А если вы не смогли найти их за три недели - значит, их нет.
    - Есть! Я не смог их получить, я виноват, но она - ведьма!
    О-о-о.
    - Ну хорошо. Где она сейчас?
    - Во дворе.
    - Здесь? Вы её привезли?
    - Да.
    Наверное, это - лучший вариант.
    - Она в состоянии передвигаться? Приводите. Посмотрим.
    Во дворе. Это у меня под окнами, что ли?
    Ну, отец Матиш. Ведьма или нет, она или её родственники имеют полное право жаловаться. И мне придётся отвечать. Потому что в клетке можно перемещать осуждённых преступников, но никак не обвиняемого. В чём угодно.
    А если она - ведьма, то тем более - нельзя. Открытая транспортировка, возможность влияния, контакта. Ох, я отцу Матишу уши надеру. Правда, с него тогда станется поставить на телегу короб, вместо клетки, и будет тогда точно карцерный гроб.
    А почему у меня дверь так скрипит и никто её не смажет? Ну что же, ведьма или нет - доброго утра, будем знакомиться.
    Босиком ходить не привыкла; власяницу на неё надели явно не вчера, но крови на рубахе немного; а в цепи, скорее всего, заковали не раньше переезда - потёртости свежие и более давних не вижу.
    Но в целом общение с инквизицией пошло предполагаемой ведьме явно не на пользу. Хотя, если её вымыть, накормить и дать отдохнуть, выйдет, ну-у, пожалуй, довольно симпатичная девушка.
    Которая посмотрела на меня и шарахнулась так, что едва не упала. Пришлось ловить - бесчувственное тело. Нет, пусть её врач теперь смотрит, в конце концов, до обморока меня ещё не пугались.
   
    *
    Я ведь тогда своё время долежал. Полностью.
    Ну, меня вынули, пролечили. И кто-то внимательный попался. Вот, жаль, не знаю - кто.
    Но возле меня появился новый человек. С инквизиторским медальоном, только необычного серебристо-белого цвета и с чёрной гравировкой по ободу: excellens3. Сказал, что ответы из учебников он все знает. Ему важно, что думаю я.
    Он приходил. Мы разговаривали. Долго. Потом я выздоровел.
    И оказалось, что Валентайна из школы убрали. Но меня всё равно перевели. В другую школу. Не совсем такую, как остальные.
    Не могу сказать, чтобы условия там были мягче - и учеников было много меньше, и занятий намного больше. И спрашивали ещё строже. Но просто издеваться над нами там никому в голову не приходило.
    А через пару месяцев после перевода у меня вдруг стали выпадать волосы. И очень скоро вылезли совсем. Только бы печали, подумаешь - лысый инквизитор, но годам к шестнадцати они начали расти опять. Совершенно бесцветные. Такими и остались.
    Людей это почему-то пугает.
    А меня их страх - уже нет.
    Две недели в тесном замкнутом пространстве. Постоянные голод, жажда и боль.
    В какой-то момент я не выдержал. Испугался. Очень испугался. Но я был уже достаточно взрослым и достаточно учёным, чтобы понимать, что страх меня убьёт. И поэтому он должен жить сам по себе. Без меня. Отдельно.
    *
   
    Врач осмотрел ведьму сказал то же, что я подумал: горячая еда, покой, и всё с нею будет хорошо.
    - Отец Матиш, цепи - снимите. И скажите - пусть миску похлёбки принесут. Причём горячей и съедобной. И ложку положить не забудут.
    У отца Матиша такое выражение лица, словно я предлагаю есть ему, причём горящие угли.
    Обуви по размеру для неё не подберу, но тёплый плед найдётся.
    - Садись.
    Она пятится, пока не вжимается в стену.
    - Не бойся. Это - самое обычное кресло, ничего особенного в нём нет.
    Деревянный стул по другую сторону моего стола. С подлокотниками, высокой спинкой и обитым кожей сиденьем.
    Удобное. Мои собеседники должны думать о моих вопросах, а не своём онемевшем седалище.
    Я по-прежнему вызываю в девушке страх, но она поела и согрелась. Теперь её очередь доставить мне некоторое удовольствие.
    - Как тебя зовут?
    - Агнис.
    - Ты знаешь, в чём тебя обвиняют?
    - Да. Но я не делала этого, нет!
    Она начинает поднимать голову, взгляд падает на мой медальон и застывает в ужасе. Да что ж такое.
    - Ты знаешь, кто тебя обвиняет?
    Судорожный вздох:
    - Инквизиция.
    - Да, но эта мысль не пришла же в голову отцам инквизиторам просто так. Ты не догадываешься, почему пришла?
    Молчит. Уставилась себе под ноги. Если так пойдёт и дальше, мне придётся переставлять стол или перестилать пол - доски обуглятся.
    Ладно, пусть помолчит. Я пока почитаю.
    А читать нечего. Это - не донос. Это - кляуза. Анонимная. Но явно - женская. Давно подобной чуши не читал. Облизанная жаба, под подушкой... Доносчица откуда знает? Сама облизывала? И за компанию подкладывала? И под какой подушкой, вон, заключение: обвиняемая девственна. А жабу, по логике вещей, нужно совать в постель тому, кого соблазняешь. Они что, спят с мечом на кровати? Или девушка ночью по чужим спальням шатается с единственной целью подсунуть мужику насмерть зацелованную жабу?
    Нет, это доносчицу надо арестовывать. Допросить, высечь и выставить к позорному столбу - чтобы неповадно было загружать инквизицию подобной ерундой. Чем там отец Матиш занимался?
    Сейчас он сидит под стенкой на лавке и изучает мой пол. А мне приходится - его бумаги.
    Протоколы допросов. О-о-о. Нет, способности у обвиняемой, конечно, есть. И немалые, иначе бы я с нею здесь не беседовал. Специально ими пользоваться она, похоже, не умеет, тем не менее, почти три недели пытается доказать отцу Матишу, что мир вокруг добр.
    Другими словами, она - ведьма, но fata, а не strega. Если принять каноническое определение strega, как способностей, сознательно и последовательно обращаемых ко злу.
    Fata свои способности во зло не употребляют, поэтому инквизицию не интересуют. И я понимаю, что отец Матиш не преуспел, пытаясь заставить fata признаться в колдовстве, о котором та понятия не имеет. Но, по большому счёту, здесь на всё дознание нужен - час.
    - Агнис, тебя животные любят?
    Это - один из квалифицирующих признаков. Если к ведьме ластятся лошади, подлизываются собаки, а следом бегают птицы - она не strega. У тех бывают компаньоны, но массово зверьё, особенно домашнее, их сторонится.
    Девушка вздрагивает и поднимает на меня непонимающий взгляд:
    - Да. И я их люблю.
    - А людей? - обращённый на меня взгляд становится ещё более непонимающим. - А кто такой Рене ле Ольна?
    Отворачивается. И что там, за окном, такого интересного?
    - Мой жених. Был.
    - Он что, умер?
    Вся сжимается:
    - Нет! Нет. Просто...
    - Он хорош собой?
    На её лице появляется подобие улыбки:
    - Да.
    - Богат?
    Задумалась:
    - Нет. Не особенно. Не беден.
    Не врёт. Правда, не знает. Если судить по документам, мессир Рене состоятелен, как индийский раджа. По нашим провинциальным меркам, конечно, но и в столице - не затерялся бы.
    - Ты его любишь?
    - Да!
    И сама испугалась.
    - А это ты видела? - кладу перед нею лист доноса.
    Отодвигается, словно я предлагаю ей ту самую жабу:
    - Да. Но я этого не делала. Клянусь!
    Естественно, нет. И если бы даже и да, это ни к чему бы не привело. А то я не знаю, как привороты делать. Нет, надо же было такой бред сочинить.
    - А Ноэми - это кто?
    У неё начинают дрожать губы. Руки. Наконец, она уже не может сдерживаться - её сотрясают рыдания.
    Ничего, слёзы очищают. И помогают пережить несчастья. Но мне нужен ответ. Для протокола.
    Выхожу из-за стола, наклоняюсь к креслу Агнис и беру её за подбородок. Она пытается отвернуться, но моя рука сильней: я смотрю ей прямо в глаза:
    - Но-э-ми.
    И девушка вдруг сползает на пол. В первое мгновение я даже подумал, что у неё снова обморок. Нет, просто упала на колени. Её губы касаются моей руки - вот наказание, я оцарапался утром, и моментально просолившаяся ссадина теперь отчаянно щиплет. В конце концов Агнис замирает, обхватив мои ноги:
    - Пощадите.
    - Которую из вас двоих?
    Она отпускает меня и застывает на полу, закрыв лицо руками. Можно подумать, я над нею с бичом стою.
    - Агнис, послушай. Её всё равно вызовут на допрос. Я вызову. И буду с нею беседовать. Но сидеть в удобном кресле при этом буду я один. Как думаешь, долго она станет отпираться?
    Да, да. Да. Я - злой. Жестокий и бесчувственный. Работа у меня такая.
    - Сядь. Давай, помогу. Вот - возьми платок. Успокойся и рассказывай. И можешь мне не верить, но так будет лучше. Для всех.
    Секретарь тихо скрипит пером в соседней каморке. Между Агнис и ним только тонкий лист дерева, который хорошо усиливает звук.
    История Агнис обычна, проста и отчасти удивительна: две девушки - красавица и не очень, и один мужчина, выбиравший между добрым сердцем и блестящей внешностью.
    Выбор он сделал, прямо скажем, неожиданный. И тогда злая подруга, сама или по наущению - это ещё нужно уточнить, написала донос. Расчёт был на то, что Агнис вернётся неизвестно когда, осуждённой, заклеймённой и опозоренной.
    Руку подруги Агнис узнала. И всё поняла. Но молчала.
    Кстати, Рене ле Ольна уже во время дознания приходил к отцу Матишу с опровержениями.
    А Ноэми ещё и глупа, потому что описала в доносе подробности, даже о возможности существования которых ей и предполагать не положено. Ведьма она вряд ли, но проверим. Проверим. Я её допрашивать не буду - для таких бесед есть свои специалисты. Но записку напишу. Мало не покажется.
    А в приёмной у меня кто-нибудь есть?
    В приёмной читает брат Доминик. Что бы я без него делал.
    - Брат Доминик, а пусть спросят у матушки Клаудии - мне нужна кто-нибудь из её наставниц. Нужно, чтобы о задержанной позаботились.
    Отец Матиш сидит белый. Побледнел он что-то рано - с ним у нас разговор ещё впереди. Например о том, почему имя Ноэми встречается в протоколах один-единственный раз: в заявлении всё того же Рене, с предложением вызвать её в качестве свидетеля защиты. Наивный. И почему отец Матиш заявителя попросту выгнал, оставив бумагу без рассмотрения. Хорошо, хоть не выбросил. Отец Матиш болен, с ума сошёл или что случилось?
    Агнис рассказала только то, что посчитала возможным - и то, очень осторожно: я ничего не услышал ни о зависти, ни о соперничестве, ни об авторстве доноса. И всё равно, своим "предательством" буквально убита.
    Странно. Агнис ни в чём не виновата, но готова погрузиться в пучину раскаяния. Отец Матиш очень виноват, а раскаивается, судя по утреннему заявлению, совершенно в другом.
    Я написал распоряжение, в котором осталось проставить имя наставницы, и как раз задумался о раскаянии, как послышался острожный стук в дверь. Трогать отца Матиша я не стал и открыл сам. За дверью стояла матушка Клаудиа.
    - Доброго дня, dom Веран. Мне сказали, вы ищете наставницу. Сёстры как раз все заняты, а я - свободна. Что случилось?
    Матушка Клаудиа - fata. Причём сильнейшая. Мысль о том, что когда-нибудь я могу встретиться с такой же strega, заставляет меня продолжать учиться.
    Она - талантливый организатор: на ней приют для сирот, школа и, частично - лазарет. Как-то она ухитряется со всем справляться.
    И ещё она - превосходный наставник. Дети её беззаветно любят, ходят за нею толпами и заглядывают в рот. Лично я им завидую.
    Я не обладаю и десятой долей её общечеловеческих способностей. Кроме того, матушка Клаудиа в самом деле годится мне в матери. Поэтому я всякий раз склоняю перед нею голову, отдавая свою дань уважения. Что матушку Клаудиу почему-то всякий раз смущает.
    - Доброго дня, матушка. Мне стыдно вас загружать, право. Но у меня есть обвиняемая. Арестовали по навету. Допросили. Она должна остаться у нас на время, пока дознание будет завершено. Ей нужно отдохнуть, поправить здоровье, кое-что понять и кое-чему научиться. Боюсь, это отнимет много времени.
    Матушка Клаудиа подошла к Агнис, задержалась и, не отрывая взгляда от неподвижной фигуры, заключила:
    - Вы - бесчеловечное существо, dom Веран.
    - Простите, матушка. Вы ей поможете?
    - Разумеется.
    Отец Матиш закрыл глаза и покраснел, как альбинос на солнцепёке.
    Я подписал и отдал матушке Клаудии подтверждение её высоких полномочий. Наша подопечная сидела с отсутствующим видом, словно находилась не здесь.
    - Агнис.
    Никакой реакции.
    Матушка Клаудиа мягко коснулась её плеча.
    Дальше всё очень напоминало встречу двух муравьёв. В конце концов муравьи согласились, что из одного муравейника, и матушка Клаудиа увела свою новую подопечную. Не удостоив меня на прощание даже взглядом.
    Я сел, отпустил секретаря и вздохнул с облегчением. Ничего. Матушка - хороший человек и исправит всё, что отец Матиш напортачил. Остальное я попробую как-нибудь пережить.
    Три минуты покоя.
    - Я прошу об исповеди, dom Веран.
    О-о, нет. Не надо. Не хочу. Терпеть не могу.
    Вот на "не буду" права не имею. Более того, если бы отец Матиш не предложил, должен был бы сам заставить. Есть такая "принудительная исповедь", врагу не пожелаешь. Хотя, нет, кое-кому пожелал бы. С удовольствием.
    - Отец Матиш, а можно я сначала позавтракаю? - ну не могу я есть в несусветную рань.
    Исповедь занятие и в принципе - тяжёлое. А когда субъект упорно не желает признавать того, в чём должен бы каяться, становится просто изматывающим.
    Отец Матиш впал в ересь. Распространённую, но от того ещё более опасную.
    Инквизиция создавалась для борьбы с преступлениями в нематериальной сфере. Вообще деятельность в этой сфере нужно было как-то классифицировать, поэтому ввели, в частности, понятие "ведьма": женщина, целенаправленно действующая, применяя определённые способности и возможности. Ведьм делят на два класса: вредительствующие - strega, и добродетельствующие - fata. Наше дознание интересует сугубо деятельность strega. Это не значит, что fata никогда не попадают в область зрения инквизиции - зависть, глупость и злоба встречаются у людей вполне часто, так что не одна Ноэми ложные доносы пишет. Но истину, как правило, быстро устанавливают, и женщина живёт дальше спокойно и счастливо.
    Обычно.
    К сожалению, инквизиторы сталкиваются с таким количеством и изощрённостью зла - порождённого не только женщинами, разумеется - что нередко перестают верить в саму возможность добра. Как такового. Беда в том, что с этого времени они перестают быть судьями. И сами становятся злом.
    Нет, определение fata отец Матиш хорошо знал. А в то, что они существуют, верить отказывался. Причём сам он этого не понимал - мне пришлось изрядно потыкать его носом в его же неверие.
    Нда. Отец Матиш очень расстроился. И искренне покаялся. Нет, не в том, что собирался провести через обряд очищения невиновного человека - ну как она может быть невиновной, если fata не бывает. Раз - ведьма, значит - виновна. Железная логика. Отец Матиш раскаялся и устыдился того, что его образ мыслей не соответствует утверждённому канону.
    Канон существует. Fata - нет.
    Я взял его за руку и отвёл к матушке Клаудии. Нагружать её ещё одной заботой в самом деле - бесчеловечно, но другого способа я не вижу. Отец Матиш будет носить одежду кающегося и работать вместе с fata матушки. Пока не поверит в их существование.
    Надеюсь, ещё не слишком поздно. Хотя матушка, выслушав меня, не то удивилась, не то испугалась. Не то сразу всё.
    Я написал официальное заключение по делу Агнис. Частную записку по поводу Ноэми - в каждом отделении найдутся инквизиторы, особенно "любящие" клеветников. Докладную об отце Матише. Запечатал пакет и адресовал в отделение. Кто-нибудь из аббатства в ту сторону на днях да поедет.
    Вечер я снова провёл за чтением. В протоколах старых дел так много интересного. Нынешние колдуны о многом и не слыхали. И ни в какой школе этому, тем более, не научат.
    Заснул я снова не вовремя. И брату Доминику задания не дал, вот незадача.
   
   
  
Глава 2.
   
    * * *
   
    Меня обнимала тьма. И я не мог пошевелиться. Каждое движение вызывало боль. И встречало сопротивление - я находил преграду везде, куда бы ни ткнулся. Я не мог изменить положение - любая попытка только усиливала мои мучения, я не мог облегчить их ни на секунду. Сердце бешено колотилось. По всему телу выступил пот. Воздух стал вязким, и лёгкие разрывались в жалких попытках вдохнуть. Не-ет!!! Сгустившаяся тьма поглотила мой отчаянный крик, не дав родиться.
   
   * * *   день второй
   
    Стоп. Стоп! Это - не я. Я - другой. Я чувствую себя иначе. Время - другое. Это - не реальность. Это - сон. Обычный сон. Мне нужно вырваться не из ящика, а из кошмара. Просыпайся. Просыпайся!
    Я с силой вынырнул из толщи сна, распахнул глаза и жадно вдохнул. За окном светало. Я лежал мокрый, как мышь, дышал, как загнанная лошадь, и сердце выпрыгивало из груди.
    Проклятье.
    Нет, что-то тут не так. Врачу я покажусь, на всякий случай, но я здоров. Где я был и что делал последние два, пусть три дня? Никуда не ездил, никого не допрашивал - Агнис не в счёт, читал архив. И что, кто-нибудь из варлоков, сгустившись в бумажной пыли, проклял меня воспоминанием отрочества? Да, ну.
    Ладно, спать всё равно не буду - чем бы заняться?
    Есть у нас одно дело. Давнее. О strega.
    Мы ищем её не первый год. Тварь, которая злодействует совершенно без смысла - мы, во всяком случае, его понять не можем, что само по себе поиски усложняет.
    Зачем уродовать первенца юной влюблённой пары? А убивать единственную, к тому же - беременную, козу одинокой старухи? Или ошпаривать до язв купающуюся в реке малышню?
    У неё нездоровое пристрастие к детям, из-за чего мои коллеги прозвали её "инфантой". Возможно, её изнасиловали, или она по чьей-то вине потеряла ребёнка.
    Но взрослыми она тоже не брезгает. И оставляет чёткий, хорошо различимый след. Так что мы точно знаем, где наследила именно она. Хотя с нею самой никогда не встречались. И даже не предполагаем, ни как выглядит - хотя её наверняка видела тьма народу, ни что может.
    Предполагаем, что очень сильна. Потому что находчива - на редкость: и каждое дело - чуть не открытие, и выследить её ни разу не удалось. След - вот он. Свежий, ясный. А ведьмы нет. Ушла. Был след и пропал. Как отрезали.
    Я читал старые дела, в том числе надеясь найти какую-то зацепку - вряд ли наша strega изобрела что-то новое, всё новое уже изобретено давно до нас.
    Тем более, что я с нею тоже. Познакомился.
    Так получилось, что мне нужно было съездить в дальнее отделение. На днях. А обратный путь я срезал и проехал через незнакомое селение. Небольшое.
    Выехал на рассвете, в селение въехал утром. И попал на переполох: всё свеженадоенное молоко во всех дворах разом превратилось в несъедобную бурду. Неизвестно, ядовитую ли, никто это пойло, понятно, не пробовал.
    Я нынче - дознаватель кабинетный, в поиске не работаю, но раз уж так получилось.
    Чужую ведьму я нашёл. Благо там своих - всего три штуки. Нашёл, что здесь была. Мимо проходила. Вот здесь - слышу. А тут - как сквозь землю провалилась. Или в небеса вознеслась. Не знаю, может она летать умеет. Думаю, глядя на мою физиономию, она изрядно веселилась. Потому что готов был голову дать на отсечение, что где-то рядом. А услышать - не могу.
    Ладно, не могу найти, как инквизитор, могу поискать, как обычный дознаватель. Как-то же они преступников находят?
    Я напился воды, растёрся мокрым полотенцем, оделся, забрал из архива здоровенную папку дела и поднялся в библиотеку. Там хранятся очень хорошие, подробные карты.
    На которых я и стал расставлять силки. Булавки в точках на карте, где за всё известное время "инфанта" достоверно отметилась. Успел проделать колоссальную работу, когда сообразил, что делаю только половину. И превратил булавки во флажки со временем. Получилась интересная картина. "Инфанта" была активна в тёплое время года и выписывала замысловатые фигуры по немаленькому району, лежащему в двух провинциях разом. Но за последний год отмечено всего три эпизода, причём последний - тот, который я случайно зацепил.
    Ещё интересно, почему центральная курия5 с меня до сих пор три шкуры не спустила. Ни под свой контроль это дело не взяла. Ни отчётов никаких не требует, хотя официально дело числится у нас. При том, что за ним и дознаватель ни один не закреплён - за полной бесперспективностью.
    Потому что дело, формально - не критичное. В следе "инфанты" нет человеческих смертей. И вообще - тяжёлых необратимых последствий. Даже в тех трёх эпизодах, которые я сразу вспомнил, младенца с трудом, но вылечили, старуху приютила другая семья, а маленькие купальщики стараниями местных ведьм были здоровы через полчаса.
    Кстати, а с чего я так уверен, что "инфанту" тогда совсем потерял? Потому что я так думаю? Так мало ли, что я думаю. Ночами я вон думаю, что всё ещё в школе учусь, так что - мне себе верить?
    Я услышал её след. Я его запомнил. Что мне мешает теперь её найти? Совершенно ничего. Разве что она, когда не пакостит, себя наглухо блокирует. Тогда да. Не найду. И никто не найдёт.
    Вчера я достаточно много работал, а последние две ночи - очень плохо спал. В принципе, этого достаточно, чтобы я-сознательный не стал себе мешать. Потому что сознательный я просто сплю.
    А подсознание пусть ищет. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь так с этой ведьмой работал. Очень уж примитивный метод. Древний - как мир.
    Так. Удобно сесть. Упереть локоть в карту - возле нужного района. Освободить кисть. Взять длинную нитку с иголкой на конце. Закрыть глаза, успокоиться, расслабиться. Вспомнить и идти искать.
    Я сменил карты раз пять - брал разных масштабов, и проделал несчётное количество проб. В смысле, что не считал. Остановился, когда игла трижды замерла над одной и той же деревенькой вне утыканного булавками района. Вот и хорошо. И славно. Вот и съездим посмотреть, что это такое я нашёл.
    Я спустился вниз и велел прислать ко мне отца Ансельма, как только тот появится в пределах аббатства. Отец Ансельм - это наше разделение труда. Я веду дознание и провожу обряды над теми, кого он ищет и находит. И без отца Ансельма с его боевым отрядом я никуда не поеду.
    Время завтрака я потратил на поиск, поэтому после обеда мои мозги заявили, что не позволят больше на собой измываться. Мысль, конечно, правильная. У меня есть каморка внизу - в подвале. Формально это - исповедальня, но по назначению я ею редко пользуюсь. А использую обычно в личных целях. Там сколочен невысокий деревянный помост, на котором стоит гроб. Не на каменном же полу ему стоять, так и до воспаления лёгких долежаться можно. В отличие от наших карцерных - гроб не запирается снаружи, зато запирается изнутри и не сколочен, а держится на защёлках. Если знать, что как открыть - гроб просто развалится. На всякий случай.
    Я сказал, где меня искать, и пошёл ложиться. Тихо. Темно. Никого лишнего рядом. Полный покой. Короче - убежище. Идеальная персональная нора. Уснуть, правда, не получилось, но от внешнего мира на сколько-то отключился. Тоже хороший отдых.
    Грюк-грюк!-ГРЮК! По крышке гроба. Встану - убью:
    - Кого нелёгкая принесла?
    - Веран, это ты? Чем ты там занимаешься? - отец Ансельм долгожданный.
    - Сплю. Отойди, крышкой по лбу получишь.
    - Это что, покаяние?
    А, ну да. Здесь он меня ещё не видел:
    - Нет, удовольствие.
    Молча наблюдает, как я восстаю.
    - Веран, а ты можешь как-то обозначать, когда ты шутишь, а когда серьёзно говоришь?
    - Мне незачем обозначать, я никогда не шучу.
    - Ты хочешь сказать...
    - Хочу, - отца Ансельма можно понять, его воспоминания о школьном карцере от моих вряд ли отличаются. - И вопрос закрыт, исповедоваться я тебе не буду.
    - Что-то ты не в духе.
    - В духе. Именно. Готовь своих людей, завтра в одно место съездим. Возможно, поохотимся. У меня есть подозрение, что я знаю, где "инфанта".
    - Говори. Съездим. А ты нас тут подождёшь.
    Отца Ансельма мне прислали из столичной курии года полтора назад. Официально - в наказание. До сих пор сомневаюсь - чьё.
    - Отец Ансельм. Вы забываетесь. Вы, вместе со своей службой, находитесь в моём распоряжении. Я - отдаю приказы, в пределах своей компетенции. Вы - в пределах своей - их исполняете. Не наоборот. Завтра на рассвете мы выезжаем. Точку назначения я сейчас покажу. Приказ будет подписан. Понятно?
    - Да.
    - Замечательно. И учтите: сначала - мы работаем, потом - вы обижаетесь. Пошли, карта в библиотеке.
    Я показал ему деревеньку на карте и пошёл к себе - побрился, пока светло, и улёгся думать. Лучше всего, как ни странно, мне думается почему-то лёжа.
    Итак, я собрался арестовывать ведьму. О которой не знаю ровно ничего. Так бывает - куча бумаг, в которых ничего нет. Это значит, что в моём распоряжении только наработанные стандартные приёмы и, вдобавок, то, до чего по ходу дела успею додуматься. Соображаю я не быстро, значит - один стандарт. Не густо.
    С другой стороны, она меня вряд ли ждёт. Что можно выжать из эффекта неожиданности?
    Тук-тук-тук. В дверь. Я аж подпрыгнул - вот тебе и эффект неожиданности. И пошёл открывать.
    За дверью стояла матушка Клаудиа. И выражение её лица мне очень не понравилось.
    - Доброго вечера, матушка. Проходите. Что случилось?
    - Доброго вечера, dom Веран. Я пришла просить вас о прощении.
    Я инстинктивно посмотрел вверх - не собирается ли потолок рухнуть мне на голову. Матушка смотрела себе под ноги, поэтому, наверное, не заметила.
    - Я вчера дурно отозвалась о вас. И ещё более дурно подумала. Простите.
    Стоп. Ведьма. Просит прощения. За то, что подумала нечто. О, нет.
    - Матушка, вы меня, никак, прокляли?
    Её намерение я уловил вовремя и подхватил за плечи до того, как намерение окончательно превратилось в движение: извиняющуюся матушку Клаудиу я переживу, коленопреклонённую - нет.
    - Присядьте, матушка. Сюда, здесь удобно. Вам нехорошо? Вот, возьмите, у меня кувшин из совершенно замечательной глины, в нём изумительно вкусная вода. Может быть, позвать врача?
    - Dom Веран.
    - Да, матушка.
    - Вы невозможны.
    - Матушка, но я всего лишь хочу узнать, чего вы мне пожелали, и не хочу, чтобы вы упали в обморок.
    - Не беспокойтесь, я не стану падать в обморок. К сожалению, я вполне искренне пожелала, чтобы вы пережили то же, что та несчастная девушка.
    - Предательство человека, которого считал близким? Матушка, вы слышали об "инфанте"? Завтра я собрался её арестовывать. На пару с отцом Ансельмом. И его оплошность - случайная или сознательная - может стоить нам жизней. А сегодня он на меня обиделся. Матушка, если вы знаете способ отменить своё пожелание - сделайте это. Пожалуйста.
    Матушка заметно побледнела. А я что могу сделать? Меня можно было обозвать, обругать, ударить, в конце концов, но проклинать-то зачем?
    - Dom Веран. Я понимаю. Понимаю... Не могли бы вы меня благословить?
    - Могу, разумеется. Сидите, мне так удобнее.
    - Но это же не по правилам, dom Веран.
    - Матушка. Не морочьте голову. Вам важно, чтобы по правилам, или по сути? Если по сути - сидите и не мешайте.
    Вообще-то, матушка просит много. Но, я так понимаю, признаваться сама, без спросу, она не собиралась. А снять проклятие должно дарованное прощение, как таковое. Всё правильно.
    Я закатываю рукав и осторожно касаюсь пальцами её лба. Она закрывает глаза чуть раньше, чем я. А матушка Клаудиа - тоже человек: стыдится не того, что прокляла, а того, что ошиблась. Похоже, они с отцом Матишем споются.
    Не-не-не, это ты не в ту сторону поехал. Твоё дело - прощать, вот и прощай. И искренне давай, не жульничай. А то не зачтётся.
    Я аккуратно отправляю плыть в туман завтрашний арест, отца Ансельма, отца Матиша и даже новоявленное проклятие. Каяться матушка Клаудиа будет потом. Если захочет. А сейчас я должен ниспослать ей благо. Ох.
    Матушка ещё пытается где-то там, в глубине души, трепыхаться, но я уже настроился, открылся и изливаю на неё то, что обычно она дарит людям. Часть того, что люди обычно называют "свет": расположение и душевный покой. До тех пор, пока мне навстречу не начинает подниматься другой свет. Едва различимый в начале, он на глазах крепнет, растёт, и, наконец, мой скромный ручеёк начисто поглощается встречным мощным потоком.
    Вот и хорошо. Я открываю глаза, опускаю руку и пытаюсь представить настроение матушки, когда она произносила проклятие. Это - нужно. Я же не святой, мне, чтобы простить, нужно сначала понять.
    Я слишком сосредоточился на себе и упустил, когда она взяла меня за руку. А потом выдираться было поздно. У неё мягкие губы, почти горячие для моих холодных пальцев.
    - Езжайте, dom Веран. Завтра всё будет хорошо.
    - Благодарю, матушка. Отдыхайте спокойно. Мир в вашей душе нужен слишком многим, чтобы нарушать его всякой ерундой. Спокойной ночи.
    Она ушла, а я лёг разбираться в настроениях дальше. Вот придумала мне матушка покаяние. Лекарство от зазнайства. Это что, мне теперь тоже прощения просить? Ансельм, брат мой, простите за то, что вы меня из терпения вывели?
    Нет, смех смехом, но правда же. Характер у отца Ансельма, конечно, не подарок - сослали его не просто так. Но в своём деле он - один из лучших. Самых лучших.
    А вот интересно, что мне ещё сегодня приснится?
   
   
  
Глава 3.
   
   * * *   день третий
   
    Когда я проснулся, за окном ночь коротала время в компании с луной, дня через четыре собиравшейся отмечать полнолуние.
    Сон помнился мрачым. Я брёл во тьме по лесу, причём позднеосеннему, судя по плетению голых веток над головой и шуршащему ковру под ногами. Никакой просеки, дорожки, тропинки нигде не наблюдалось, и я ломился, куда видел. Вернее сказать, не видел. Ковёр предательски скрывал переплетение разномастных корней, о которые я на каждом шагу спотыкался - хватался за ветки и влетал в кусты. Но страшно не было. Более того, я почему-то пребывал в уверенности, что со мной ничего не случится: я - единственное не-растение на весь лес и вот-вот из него выберусь. Выбрался. Довольно скоро. Из кромешного леса в чистейшее поле. Поле лежало впереди таким же тёмным, какими стояли позади деревья, но между чёрным полем и чёрным небом светила круглая луна. Чем дольше я смотрел, тем ярче она становилась, пока буквально не воссияла в чернильных небесах. И тогда я увидел, что это - вовсе не пятнистая луна: бескрайнее поле мне освещает серебристо-белый медальон. Со знакомой чёрной гравировкой.
   
    *
    На этом я проснулся. Ничего не понимаю. Один свет в окошке, тоже мне.
    Медальон инквизитора - это долг и ответственность. Дисциплина. И одиночество - чаще всего. Хотя жениться, как и обзаводиться друзьями, нам никто не запрещает.
    Ничего не понимаю. Хотя обычно в собственных снах я разбираюсь.
    *
   
    Умыться. Одеться. Бриться при свечах не буду. Ведьме я и такой подойду, а хоронить, если что - побреют.
    А я что, собрался хорониться? А чего вдруг? А мне только вчера пообещали, что всё будет хорошо. Не-а. Бриться не буду, хорониться - тем более, кусок хлеба с водой сжую - всё равно больше ничего в меня в половине третьего не влезет, и поедем.
    Я спал на ходу, насколько это возможно на рысящей лошади. Лес, через который мы ехали, ничем не походил на тот, который снился, но меня всё равно не оставляло ощущение давящей тьмы. А я никак не мог определиться, где эта тьма - позади, в моей памяти, или впереди - в невзрачной деревушке.
    Хотя с чего я так уверен, что там - "инфанта", непонятно. С того, что мне так хочется? Ну очень сильный аргумент.
    Деревенька стояла ни близко, ни далёко, и добрались мы до неё довольно скоро. Ансельм остановил нас на опушке, и я даже проснулся. Ощущение было очень сильным - до запаха позднеосеннего леса:
    - Это - она. Она - здесь.
    В крайнем доме. Просто чудесно. Я её нашёл. И понятия не имею, как много она может. Может, её возможностям вообще предела нет.
    Я спешился и подошёл к дому поближе. Не ломился, но для ведьмы "инфанта" удивительно беспечна. Открыта.
    Она эмоциональна, что для женщины ожидаемо. Но всё равно - плохо. А вот ум у неё не особенно женский: спокойный, холодный. Это хорошо. Можно один метод попробовать. Стандартный, но эффективный. Хотя неприятный - до крайности.
    Нужно войти с тем, кого хочешь контролировать, в то, что называют ментальным резонансом. Полностью совпасть могут разве что близнецы, но этого и не нужно. А после того, как вы становитесь достаточно похожи, ты начинаешь брать управление на себя. Главное, чтобы это произошло для подконтрольного незаметно.
    В нас навыки распознавания контроля вбили так, что я по рынку ходить не могу - от каждого зазывалы шарахаюсь.
    Но "инфанту" учили вряд ли.
    Собственно, всё, что мне нужно - это удержать её на то время, которое потребуется Ансельму, чтобы надеть физические блоки.
    - Отец Ансельм, давайте отойдём на минуту, - зачем мне лишние уши. - Слушай меня внимательно. Вопрос не в том, кто из нас главный, а в том, что её нужно взять живой, невредимой, и остаться такими же самим. Поэтому. Я попробую установить ментальный контроль. Судя по тому, как я её слышу, должно получиться. Сейчас мы зайдём в дом. И первым зайду я, никак иначе. Она будет в сознании, способна действовать, возможно, будет нас видеть, но это не будет иметь для неё никакого значения. Нас для неё - не существует. Браслеты проверь, как застёгиваются, там проверять будет некогда.
    - Ты за кого меня держишь? За дурака?
    - За человека, который будет работать, пока я буду молчать. Подойдёшь к ней сзади - лишний раз лучше всё-таки на глаза не показываться. И надевать будешь так, чтобы собой её ни в коем случае не задеть. Даже мысленно. Если ты её коснёшься - хоть на мгновение, наступит конец света. Потому что удерживать вас обоих я не смогу. А знать об этой женщине я абсолютно ничего не знаю. В её деле ничего нет. Так что давай рассчитывать по самому худшему варианту. Осторожно, без резких слов и неожиданных движений. И твои люди - не вмешиваются. Только если очевидно, что мы - в доме, а ведьма - снаружи и свободна. И не показываются без крайней необходимости - лишний эмоциональный фон в деревне совершенно ни к чему. Всё. Я пошёл работать.
    Этап первый - "ты на меня смотришь, но меня не видишь". Вернее, "ты меня видишь, но это ничего не значит". Её глаза нас, возможно, зафиксируют. Но её сознание не сочтёт это важным. Мы - не опасность. Не объект для внимания. Мы - ничто. Не больше, чем пыль у порога. И даже пыли нас исчезающе мало.
    Самое скверное - убедиться, всё ли тебе удалось, можно, только убедившись. У меня получилось.
    Она готовила обед, когда мы вошли. Заканчивала. Я не стал мешать. Умопомрачительно вкусно пах свежий хлеб на столе под полотенцем. Унюхать, что в горшке, мне не удалось, но попыхивал тот очень приглашающе. Дом был небогатым, но с "говорящими" мелочами. Дом был тёплым и уютным. Семейным.
    *
    Никого из нас не забирали в школу из семьи силой. Этого ещё не хватало. Родителям всегда объясняют, почему среди многих выбрали именно этого мальчика. Кем он будет, когда закончит учиться. О том, что раньше, чем закончит, они его не увидят - тоже говорят. Ребёнку это объясняют так же. Никто, правда, не рассказывает, как именно будут учить. И мы потом - не рассказываем. Родители подписывают бумаги, в которых со всем соглашаются. И я не знаю ни одного из нас, кто после выпуска наведался бы домой. Я - не исключение. Что мне там делать, взрослому, чужому человеку.
    А здесь кого-то любят. И кого-то ждут.
    *
    Ага. Я уже "поплыл". Попался. Теперь моя очередь ловить. Этап второй: "ты делаешь то, что я хочу". А думаешь, будто хочешь ты. Я, например, очень хочу спать, и это мне поможет.
    Её движения стали более плавными и замедлялись дальше прямо на глазах. Пока она не остановилась у стола, опустив руки и устремив взгляд куда-то за окно. По сути, я совершил невербальный гипноз, и теперь она спала стоя с открытыми глазами.
    Ансельм подошёл к ней сзади и надел браслеты. Быстро, точно; руки, ноги. Теперь моя очередь. Сложный набор камней, скреплённых металлом и шитой серебром кожей ложится ей на грудь. Вьющиеся пышные волосы мешают застёжке, но миниатюрный ключ в конце концов успешно поворачивается в таком же замке. Всё. Теперь мы с нею справимся, даже если она - сверхчеловеческое чудо.
    Но будить её я не спешу. Зачем неприятности, которых можно избежать? Главное - я должен быть как можно более доброжелательным и мягким.
    - Как тебя зовут?
    - Магда.
    Её голос - низкий, глубокий - был бы приятным, но небольшая хрипота его портит.
    - Скажи, а когда ты отлучаешься, кто-нибудь смотрит за хозяйством?
    - Франсуаза.
    - Где она живёт?
    - Рядом.
    - Хорошо. Тебе нужно будет поехать со мной.
    Заволновалась:
    - Нет. Северин должен сегодня вернуться.
    - Не беспокойся. Ты приготовила всё для него. Он всё найдёт. О том, где найти тебя, я скажу. Успокойся. Оденься. Он приедет немного позже. А нам нужно ехать сейчас. Всё будет хорошо.
    Она закончила работы с печью, вышла и заперла дверь.
    Мы все приехали верхом, но её ожидает закрытая двуколка. Нежиться она там не сможет, но и больших неудобств испытывать не должна. Я отдал ей свой плащ - солнце уже высоко, не замёрзну, а ей лишняя подстилка не помешает. Она завернулась в плащ, поднялась в повозку, села и совсем уснула. Достаточно глубоко.
    Я сходил к соседке - сказал, что Северин найдёт жену в аббатстве. На просьбу присмотреть за домом, подкреплённую парой монет, Франсуаза охотно отозвалась.
    Всё прошло тихо. Незаметно. Буднично. Но с ведьмой мне повезло - была бы она эскапирующей истеричкой, работали бы исключительно люди Ансельма. Я бы с нею ничего не сделал.
    Как же хочется спать.
    Я последний сел верхом, и мы уехали.
    Я продолжал до какой-то степени контролировать Магду и не мог позволить себе заснуть. Поэтому стал думать. И чем больше думал, тем меньше предмет размышлений мне нравился.
    Где-то на половине дороги Ансельм бросил место во главе отряда и поравнялся со мной:
    - Ты чем так недоволен? Эта Магда и есть "инфанта", это тебе подтвердит кто угодно. Кто хоть раз брал её след. И она - у нас.
    - Да. Пошли кого-нибудь, пусть приготовят ей комнату. Не камеру. Комнату. Со всеми предосторожностями. На первом этаже.
    Ансельм развернул коня поперёк дороги:
    - Ты с ума сошёл? Она тебя околдовала? Ты ещё апартаменты ей закажи.
    - Апартаменты - нет. Комнату - да. На первом этаже. Она беременна.
    Высокие скулы Ансельма стали каменными. Он ещё постоял, тронул поводья и мы молча поехали дальше.
    - Ты пошлёшь, или мне самому ехать?
    Отец Ансельм пришпорил коня и больше ко мне не вернулся, но от отряда вскоре кто-то отделился и поскакал вперёд.
    То-то я не мог понять, что на меня так давит. Ну, не выспался, ну, проехался, ну, работа неприятная. И что?! В первый раз, что ли?
    "Инфанта" - беременна. Что для меня важно: это последние шестнадцать лет вокруг только казённые стены; а предыдущие одиннадцать со мной были и отец, и мать. А мама специализировалась на том, что помогала женщинам зачать, выносить и родить ребёнка.
    Я не могу бросить беременную женщину в каземат. И как по ней дознание вести - тоже непонятно.
    А самое странное, что когда я пытаюсь выяснить, как она к этому своему состоянию относится - наталкиваюсь на глухую стену. Нежелательная беременность у ведьмы - это практически невозможно. И то, была бы мысль "не хочу". А мыслей нет. Об этом - никаких. И в чём дело? Такое впечатление, что она о ней не знает. Но это тоже невозможно. Я - не повитуха, срок не определю, но беременна же. Я слышу её тело и вторую жизнь в нём, а ведьма, себя - и не слышит? Да быть того не может.
    Доехали мы безо всяких приключений. И комнату ведьме приготовили. И как для ведьмы, и не каземат.
    Врач вновь прибывших осматривает в любом случае, но я попросил, чтобы пришла именно матушка Элма, если свободна. Во-первых, она - та ещё fata, а во-вторых, у неё с моей мамой одна специальность.
    "Инфанта" сидела на кровати, не проявляя ни к чему ни малейшего интереса.
    - Магда. Мы не хотели бы волноваться о твоём самочувствии. Это - врач. Она посмотрит, всё ли с тобой хорошо. Убедится, что ты здорова. Разденься для неё.
    Ожерелье слегка мешало, но сколько того платья. Молоденькая сестра помогла снять рубашку, аккуратно сложила, обернулась к Магде - и вдруг осела на пол. Матушка Элма стала приводить сестричку в чувство, а я выглянул в коридор:
    - Рисовальщиков. Двоих сразу.
    Один при первом осмотре присутствует всегда - родимые пятна, шрамы, прочие особые приметы. И для протокола, и чтобы подследственный потом не заявлял, что это мы его изуродовали. Но здесь один не справится.
    Магде натурщицей в рисовальном классе пришлось побыть долго. А меня не покидало чувство стыда. Что мои детские кошмары по сравнению с тем, что, очевидно, пришлось пережить этой женщине. Как это вообще возможно? И как это возможно здесь - рядом со мной?
    На Магде живого места не было буквально. Чистыми оказались лицо (будь черты мягче, она была бы впечатляюще красива), шея впереди, запястья и ступни. На всём остальном теле нормальной кожи можно сказать, не осталось - его сплошь покрывали рубцы. А на животе накрест лежали два огромных рваных шрама.
    - Матушка. Скажите, у неё есть шансы выносить ребёнка?
    Взгляд матушки Элмы выразил мне глубокое профессиональное презрение:
    - Чтобы выносить, нужно сначала зачать. А я сомневаюсь, что в данном случае это возможно.
    - Она беременна.
    Матушка задумалась, проверяя, и её взгляд смягчился:
    - Не могу сказать сразу, dom Веран. Срок - недели две. Слишком мало. Её нужно смотреть. Спорно.
    - Матушка, а если это всё-таки возможно. Могу я попросить вас сопровождать её всё это время?
    Матушка Элма изучила меня с головы до ног:
    - Я в любом случае буду её сопровождать. Вы собираетесь дать ей родить?
    - Да.
    С этой минуты матушка Элма утратила ко мне всякий интерес, а сосредоточила его целиком на пациентке. Я, наоборот, хотел бы от обязанностей опекуна освободиться, но это представлялось достаточно сложным. Ведьму нужно было разбудить и нельзя было испугать.
    Рисовальщики закончили свою работу. Матушка Элма - предварительно - свою; попутно я узнал много интересного о физиологии вынашивания ребёнка вообще и конкретного - в частности. Оказалось мы, ещё ничего не зная, угадали правильно: рваные шрамы означали изуверски прерванную беременность. "Инфанта" мстила другим за своего нерождённого ребёнка.
    Она оделась и снова села на кровати с отрешённым видом.
    - Магда. Ты хотела бы иметь ребёнка?
    Гнев, боль. Если бы она не спала, это был бы вулкан. А так я отвёл волну на себя. Не нужно ей волноваться.
    Видимо, это для неё внове. На месте привычного пламени - пустота, и требует заполнения. Магда задумчиво смотрит куда-то и становится неожиданно мечтательной:
    - Да.
    - Ты сейчас его носишь.
    Удивление. Недоверие. Она кладёт руку на живот и прислушивается.
    Так что, всё-таки - не знала? Учитывая, какой была предыдущая беременность, могла и не захотеть - знать. Закрыться.
    Меня накрывает совершенно неожиданный шквал эмоций. Возмущение. Радость. Протест. Нежность. Страх. Она мечется между неприятием и желанием, и вдруг, решившись - преображается. И, наверное, я - единственный мужчина в мире, который знает, как чувствует женщина в желанном материнстве.
    - Ты - в аббатстве. Посмотри, это - матушка Элма. Она - врач. Она будет помогать тебе это время.
    Смотрит. Для практически спящего человека она понимает - действительно, понимает - удивительно хорошо.
    - Да.
    - Но мы хотим чувствовать себя в безопасности. Поэтому мы немного ограничили твои возможности. Мы не хотим, чтобы ты, даже случайно, причинила кому-нибудь вред.
    От неё идёт волна холода:
    - Люди злы!
    - Даже если так, мы не ходим зла тебе. И не хотим, чтобы твой ребёнок узнал его, ещё не родившись.
    - Он должен будет сражаться!
    Вот это новость.
    - Сражаться нужно, имея ясную голову и холодное сердце. Сражаться в ярости - себе на погибель. Проснись.
    Взгляд ясный, внимательный, цепкий. Она помнит всё, что с нею происходило - так легче и проще, но помнит без эмоций - просто как произошедшее событие.
    Взгляд прямо - на дверь. Назад, через плечо - на дважды зарешеченное окно. Остановился на матушке Элме. Они явно нашли друг друга; хорошо. Голова повернулась в мою сторону:
    - Ты - инквизитор.
    - Да. За твоим домом присмотрит Франсуаза. Она же скажет Северину, что ты - в аббатстве.
    - И ты его арестуешь.
    - Не собираюсь. У меня на него ничего нет. Так что он меня не интересует.
    - И ты дашь мне родить?
    Сколько скепсиса.
    - Ты родишь. И выкормишь ребёнка. На это уйдёт года полтора. Достаточно большой срок.
    Оценивающий взгляд останавливается на моей голове. Короткая усмешка:
    - Хм. Какой ты - беленький. Ладно, иди, нам тут нужно о своём поговорить.
    Теперь меня разбирает смех:
    - Благодарю вас, ваше высочество.
    Фух. Распорядиться об обеде ей и самому - есть и спать.
    ***
    Я проспал три часа с заячьим хвостом. И подумывал, не продолжить ли мне это приятное занятие, но тут пришёл Ансельм, и пришлось вставать.
    - Веран, что ты делаешь? Я не понимаю. Мы столько времени ищем ведьму. Чудовище! Ты его находишь. И что? Она теперь будет жить у нас, как принцесса? Что происходит?! На тебя уже косятся.
    - На меня косятся с того дня, как я возглавил курию.
    Я к этому не рвался. Закончил школу и приехал работать. Люди здесь сложные, места - неспокойные, и я - щенок щенком. За два года набил столько синяков и шишек, как, наверное, никто никогда. А потом тогдашний глава курии погиб. И мне предложили исполнять его обязанности - временно, пока не назовут постоянного главу. А я, дурак, не осознал - на что, и согласился. Когда почти через год послал запрос - в конце концов, все сроки истекли - мне прислали официальную бумагу с печатями о моём назначении.
    - Будет повод меня снять. Я не огорчусь.
    - Он не огорчится. А остальные? Тебя не интересуют?
    - Ансельм, не шуми. Месяц назад я бы провёл её через обряд и не задумался. Но если я сделаю это сейчас, она потеряет ребёнка.
    - Ты жалеешь эту тварь?!
    Ярость вырвалась непонятно откуда, бросилась в голову, я перестал даже пытаться собой управлять и вложил в удар всю силу.
    Влетевший в комнату вездесущий брат Доминик застал нас скорбно склонившимися над останками стола.
    - Не беспокойтесь, брат Доминик. Он развалился. Я уберу. Нужно будет заказать новый.
    Брат нас явно в чём-то подозревал, но вслух осудить не решился и ушёл молча.
    - Ансельм. Я прошу прощения.
    - Да ладно. Подумаешь, стол разбился.
    - Да - или нет?
    - Да.
    - Тогда сядь. И пойми. Я не стану убивать человека только потому, что его мать - чудовище. Даже если она - чудовище. Ребёнок здесь при чём?
    Почему все только с одной стороны обо всём думают?
    Ансельм откинулся на спинку стула, посмотрел куда-то на другой конец земли и глубоко выдохнул:
    - Уговорил. Дальше что?
    - Ничего. Ближайшие полтора года мы будем наслаждаться её обществом. Дальше - будет видно, я так далеко не загадываю. Я только боюсь, что у кого-нибудь хватит ума написать донос, - странно, почему эта мысль пришла мне в голову только сейчас? - А отдавать я её никуда не собираюсь.
    - А ты собери людей. Объясни. Чтобы глупостей не выдумывали. И тогда любого доносчика можно будет взять за шкирку и аккуратно потрясти. Этому у нас учить никого не надо.
    Да. Ансельм - додумался. А я чем думал?
    - Угу. Ещё не ужин? Тогда сегодня сделаю. И моя тебе большая горячая благодарность.
    - Обожгусь. У тебя что-то срочное есть?
    - Не срочное. И - прости, в самом деле. Но пойми, ты на меня каждый раз давишь - хуже, чем на допросе. Ещё и контролировать пытаешься. Я так не могу.
    Ансельм изумился совершенно искренне:
    - Но ты же ничего не можешь. Тебя в поле выпусти - тебя убьют в этот же день.
    Вообще-то я в своё время по провинции хорошо поездил, но спорить сейчас не буду:
    - Вот поэтому в поле обычно ходишь ты. А я выбираюсь, только если точно знаю, что и как необходимо делать. И не надо меня тогда на поводке водить, я не медведь. Всё. У нас тут следующее дело намечается. Правда, по нём пока тоже - ничего нет. Но должно найтись. На, посмотри.
    Я отдал ему копии рисунков, которые сделали работавшие с Магдой рисовальщики. Он долго со всех сторон рассматривал, отошёл к окну:
    - Это - труп?
    - Нет.
    - И как она выжила?
    - Ещё не знаю. Помогли, скорее всего.
    - Иди сюда. Вот, смотри. Это - бич, и прочее, в этом же роде. Это - нож или ещё что режущее. А вот это, - он ткнул пальцем в косой крест, - чем сделано? Пилой?
    - Тем же режущим. Элма сказала, где-то шестой месяц шёл.
    Ансельм ещё раз молча пересмотрел рисунки:
    - Кто это? Я догадываюсь, но скажи.
    - Скажу. Магда. А кто её так, я пока не спрашивал. Это надо готовиться. Скажет - поищем.
    - Думаешь, он ещё живой?
    - Надеюсь.
    - Надеешься?
    - Мёртвые не способны страдать. Кстати, Элма прикинула, но обещала - может точнее посчитать. По её прикидкам и материалам дела, "инфанта" появилась после этого. До - ни о какой "инфанте" никто не слышал.
    Ансельм ушёл, а я задумался.
    Strega - не рождаются. Зло людей высекает ответную искру. Общее место.
    Но их всё равно - блокируют. По известному сценарию: изматывающая боль, неподвижность - не в гробу, правда, недостаток пищи. Человек остаётся жив и физически - почти здоров. Но его ум приходит в состояние, которое нельзя назвать обычным и сложно назвать нормальным.
    Нас к нему приводили, чтобы научить контролировать себя и управлять другими.
    Мы приводим к нему осуждённого, чтобы совершить обряд, в котором действующие лица - пламя и инквизитор. Огонь - специфическая стихия: концентрация, очищение, печать.
    Человек остаётся жив и здоров, но теряет доступ к нематериальным сферам. Что, собственно, и требовалось.
    Большинство из них после долго не живёт.
    Но, конечно, последний обряд совершается не над всеми. Иначе обходились бы без дознания.
    Многим одного дознания и достаточно. Всё то же: страх, боль. Нас учили преодолевать их, чтобы использовать. Мы используем. В результате одному, чтобы в чём угодно покаяться и что угодно пообещать, хватает одного страха: инквизиция - очень страшное место. Другой - не раскается, но отступит перед перспективой долгих мучений. Третьего нужно просто наказать. Четвёртого - довести до последней черты, чтобы понял, что потеряет. А с пятым достаточно поговорить.
    Кто-то после дознания возвращается сразу домой. Но кое-кто остаётся на время в аббатстве. Монастырь - очень мирное место, в нём никто никому не желает зла. И в уставе написано, что даже на оступившегося взыскание должно налагаться не с целью наказания, а чтобы способствовать исправлению. Не могу сказать, что так есть всегда, но близко к тому.
    Если исходить из материалов дела, Магду нужно бы блокировать. С другой стороны, полтора года - долгий срок, а материнство - значительное для неё событие. В окружении fata. Посмотрим. В конце концов, наша задача в искоренении не strega, а приносимого ими зла.
    И я стал придумывать речь. Придумал. Записал. Прочитал. Три раза переписал. Ещё два поправил. Запомнил. И пошёл произносить.
    Было бы странно, если бы со мной все сразу согласились. Но возражавших оказалось значительно меньше, чем тех, кто понял. Ансельм встал сбоку и его карие лисьи глаза демонстративно отследили протестовавших особенно рьяно. И шум стих. Мне осталось только поблагодарить слушателей за уделённое мне внимание.
    Собственно, есть моё решение, и оспаривать его можно только через вышестоящую курию. Но Ансельм прав: с людьми поговорить - надёжнее.
    Я думал, не засну, но лёг - и провалился.
   
   
  
Глава 4.
   
    * * *
   
    Я стоял на скале. Каком-то заснеженном пике. Ветер, ничуть не теплее окружавшего льда, вообразил, что я - мяч, и пытался мной поиграть, оторвав от одной скалы и бросив на другую. Небо исчезло, затянутое снежными облаками. Я было подумал, что вокруг - ни души, но тут душа обнаружила себя в движущемся теле.
    На такой же, как мой, пик напротив вышел человек. И его слова я услышал, несмотря на оглушающий свист воздуха в каменных щелях:
    - Ты - умрёшь.
    Да что же они такие глупые, а? Ну кто вот этак в сон влазит? Ну почему их элементарным вещам не учат? Откуда они такие - недоучки - берутся?
    Я наплевал на холод, вцепился в свой утёс, закрыл глаза, вдохнул поглубже - и сделал шаг.
    Как и ожидалось, открыл я глаза в значительно более приятных условиях. Я стоял на большой тёплой поляне - понятия не имею, как это иначе назвать. Поляну покрывал толстый слой тёмно-серого песка и со всех сторон окружал туман, переливавшийся опалом, а из песка торчали разных форм и размеров чёрные слоистые и гладкие камни. К одному из камней - покрупнее - прилип мой недавний собеседник. Я бы сказал, что прикован, но мне всегда было жаль дырявить эти камни. Поэтому я его прилепил.
    Он отчаянно пытался отлепиться, и тщетность этих попыток приводила его едва ли не в ужас.
    - Перестань дёргаться, это ничего не даст. Здесь я хозяин.
    - Не может быть, - он охрип от напряжения.
    - Почему? Разве только вам сюда ходить? А мне почему вход заказан?
    Смешные люди. Можно подумать, инквизиторы от колдунов чем-то отличаются. Собственно, мы и есть - колдуны: принцип один. Наши медальоны означают только то, что наши предшественники самым жестоким способом поставили нас над вечной схваткой и наделили правом оценивать.
    - Если ты успокоишься, я тебя освобожу. Ты, кстати - Северин?
    - Да.
    Кто бы сомневался.
    - Ты бы сначала поинтересовался, что да как, а потом шёл убивать. Она носит твоего ребёнка, ты знаешь?
    - Как?
    - Как любая женщина.
    Пленник растерянно обмяк:
    - Отпусти.
    Да пожалуйста.
    Он осел на песок под валуном:
    - Ты их убьёшь.
    - Ты, кроме убийства, о чём-нибудь можешь думать? Пока что врачи решают, что нужно делать, чтобы они точно остались в живых. Ничего, выживут. Там - ведьмы, вместе что-нибудь придумают.
    Северин посмотрел меня диким взглядом:
    - Где - ведьмы?
    - В аббатстве. Ты что, там не был никогда? А ты приедь. Твоей жене там жить года полтора, мог бы и поддержать, ничего с тобой не случится.
    Несчастный, видимо, вообще перестал что-либо понимать, упёр локти в колени, обхватил голову ладонями и застонал:
    - Не может быть.
    - Чего - не может?
    - Сюда только варлоки ходят. Ты что, варлок?
    Интересно, почему ведьм - делят, а колдунов - нет? Чуть что, так сразу "варлок". А если я обижусь?
    - Я - инквизитор. Excellens. Слышал о таких?
    Он закрыл глаза:
    - Слышал.
    И замер.
    Не понимаю, чем он печалится. Лимб большой, места хватает. А это - персонально мой кусочек не-жизни. И практически не-времени. В пространстве где-то болтается, но не в основном.
    - Ладно. Иди. Тебе нельзя здесь долго. Насчёт жену навестить - подумай. Ей важно с тобой увидеться. Приедешь - спросишь Верана. Не буду я тебя арестовывать, не нужен ты мне. Ты меня слышишь?
    - Да.
    - Запомни: Веран. И по чужим снам не лазь, раз не умеешь. Всё. Свободен.
    Я отправил его домой как можно более щадящим способом, но всё равно он завтра будет совершенно больным. Ничего не поделаешь - в нашем деле ошибки наказуемы.
   
   * * *   день девятый
   
    Северин приехал от нашего разговора только на шестой день.
    А день с утра не задался. Утром молодой коллега принёс мне своё первое целиком самостоятельно проведённое дело.
    Принёс потому, что обряд очищения утверждается судом. И каким бы он ни был формальным, без моей подписи суд заключение не примет.
    Молодой человек явно хотел отличиться. А я, чем дальше читал, тем больше убеждался, что отличить его надо хорошей порцией розог, чего я сделать, к сожалению, не могу. Могу только посадить рядом и разобрать всё дело, тыкая носом в каждую деталь. Которых достоверных в деле хорошо, если треть. Ещё треть - либо надуманы, либо сильно преувеличены. Остальное просто выдумано. Возможно, не на пустом месте, но дело разваливается прямо на глазах.
    А дело не самое простое. И обвиняемый - варлок, это очевидно. Но мошенничество - не самое большое преступление и не блокируют за него никого. А больше доказанного в деле ничего нет.
    Я спрятал дело под замок и отправился в тюрьму.
    Вовремя - мальчишка в том, что заключение я подпишу, очевидно был уверен. И довёл обвиняемого до такого состояния, когда человеческого-наносного в человеке не остаётся ничего. Один голый врождённый характер.
    - В лазарет!
    Я пошёл с ними - колдун, похоже, на одном характере и жил. Оказался прав. Его осмотрел один врач, потом ещё два:
    - Он умирает.
    Этого мне ещё не хватало. Я сел на пол, упёрся в стену, вцепился колдуну в запястье и закрыл глаза.
    А открыл на серой поляне. Варлоку она сейчас на пользу.
    Я сел на любимый камень и стал ждать.
    Неподвижным варлок оставался довольно долго. Потом застонал, пошевелился и открыл глаза. Северина поляна, помнится, напугала до паники, этот отнёсся спокойно. Осмотрелся. Полежал. Сел. Ещё раз осмотрелся и хмыкнул:
    - Это я уже умер?
    - Нет. Уже ожил.
    Варлок вздохнул:
    - А ты сюда прямо с медальоном ходишь?
    Вздохнул ещё раз и покачал головой:
    - Жестокий ты человек, инквизитор. Ну, зарвался я. Ну, щенка тебе натаскивать надо. Ну дал бы уже помереть, сколько ж можно.
    - А чем тебе так жизнь надоела? Вылечат, пойдёшь домой.
    - Пустышкой.
    - А это от тебя зависит. Поставлю я подпись или нет. Поставлю - пойдёшь под обряд. А будешь себя хорошо вести - я подумаю.
    Колдун встал. Походил по поляне. Потрогал камни. Прошёлся по самой кромке тумана. И усмехнулся:
    - Не зря, значит, говорят, что Марко тебе корону отдал.
    Если он рассчитывал, что я его убью, то был к этому близок.
    Мой предшественник на посту главы курии погиб не случайно. Его убили. И обязанность розыска убийцы, понятно, легла и на меня.
    Как я его нашёл - сам потом удивлялся. Марко тогда сдался, наверное, от изумления. А, по большому счёту, мог прихлопнуть меня, как котёнка. Но большого счёта не получилось.
    Потом мы с ним много беседовали. Много и долго. Только тогда я понял, что такое - warlock.
    Он много и охотно делился знаниями. А я жадно слушал и много записывал. Тянул время, сколько мог. Пока однажды он не сказал, что устал.
    Его казнили, конечно. Но на прощание Марко сказал, что я - один из них.
    Это - правда. Принцип один.
    Точки приложения - разные.
    - Интересно, где вы берёте эту чушь. Ты же колдун. Знаешь, что эту силу нельзя передать. И власть - нельзя: короля играет свита. На что вы мне сдались.
    Варлок снова усмехнулся:
    - Мы можем стать той свитой, которая сыграет тебе власть.
    - Вы меня забыли спросить.
    - Это ты ещё молодой.
    - Нет, это ты - дурак. А это, говорят, если есть, то надолго, если не навсегда. Руку давай.
    - Зачем?
    - Назад пойдём. Дурень. Ты уже взял отсюда всё, что мог. Останешься дальше - начнёшь терять.
    Я открыл глаза. Под стенкой в лазарете. И пожилой врач мне одобряюще кивнул. А у меня было такое ощущение, что я в Лимб и обратно пешком сходил и варлока туда-сюда на шее протаскал.
    Я поднялся. Взгляд вернувшегося в сознание колдуна был холодным, хитрым и злым. И меня что-то как толкнуло. Я взял и варлока благословил.
    Деться он никуда не мог, сопротивляться тоже. Но корчился, словно под крапивой. Хотя ничего плохого я с ним не делал, и повредить ему это никак не могло. Но не понравилось.
    Мне тоже не понравилось, пустыню поливать. Но мне-то что, я могу рядом лечь и хоть сутками развлекаться. В общем, пытался, пытался он куда-нибудь сбежать, но силёнок не хватило, и сдался. Пустыня, конечно, не расцвела. Но броню потеряла. Вот и хорошо. Я ему покажу, корону Марко. В приложении к инквизиции. Я к нему ещё дней десять похожу, и его начнёт вот этак корчить при первой же попытке напакостить.
    Будет мне всякое отребье жизнь портить.
    Я вернулся в кабинет и даже успел немного отдохнуть. Потом дверь открылась и на пороге появился брат Доминик, очень недовольный:
    - Dom Веран, там какой-то невежа вас спрашивает.
    Что это невежа такого сказал-сделал, чтобы брат Доминик - рассердился? Это прямо чудо какое-то.
    Чудом оказался Северин, спросивший, естественно, инквизитора по имени Веран. Ай-я-яй. И где теперь моя корона?
    Я провёл Северина в свой кабинет. Он как-то нервно оглянулся.
    - Сядь. Успокойся. Что мне с тобой - во дворе разговаривать? Уедешь, как приехал.
    Он облизнул губы.
    - Пить? На, - я поставил перед ним кувшин, кружку. И положил рисунки с тела Магды. - Посмотри. Знаешь, кто это с нею сделал?
    Он коротко глянул.
    - Знаю.
    - Он жив?
    - Да. Она его до сих пор боится. Сама не трогает и мне не даёт. У него деньги. Протекции. А мы - кто. Да я убил бы давно, - бросил на меня быстрый взгляд. Но я бы на его месте тоже убил, поэтому сделал вид, что ничего особенного не услышал. - Ей заикнулся. Надо было молча. Дурень. Такой скандал устроила. Ну, я и затих. Она ведь не убила никого!
    - Стоп. Вот её мы сейчас обсуждать не будем. У неё полтора года впереди, и у нас тоже. Мы сейчас обсуждаем его. Он колдун?
    - Нет.
    - Проверим. Как ты тогда Магду нашёл?
    Скривился уголком рта:
    - Работал я у него. Что-то вроде управляющего. Только он её всё время внизу держал. Оттуда ничего не слышно. А тогда решил, видать, что она уже всё. В мешок зашил и вытащил. Ну, я и нашёл. Только она у него не одна такая была. Сам не видел - при мне не было, но по округе говорили, что до того тоже пропадали. Молоденькие. Были - и не стало. Как корова языком слизала.
    - Они были ведьмы?
    - Н-нет. Вроде, не ведьмы.
    - А Магда? Она - была ведьмой до того, как к нему попала?
    Задумался.
    Понятно, что была - с этим рождаются. Но одно дело - иметь способности, а другое - их применять.
    - Н-не знаю. Думаете, он нарочно ведьм находил?
    - Ты же сам сказал, что Магду до самого конца не слышал. А она ведь там не один день провела.
    Вскинулся:
    - Да чуть не полгода!
    Очевидно, на моей физиономии что-то такое отобразилось, потому что он пояснил:
    - Он сначала так. Как кот с мышью. А когда понял, что будет ребёнок, стал убивать. А она сильная.
    - Так ребёнок был его? - он молча кивнул. - Ну, ты тоже - не слабак. С того света вытянул. Помогал кто?
    Молча отвернулся.
    - Как хочешь. Ладно. Возвращаясь к нашим баранам. Раз ты не слышал, значит помещение из этого расчёта было сделано. Учтём. Где этот любитель ведьм живёт, как зовут и чем занят?
    Некто Жиль происходил из Бриена, жил в Безье и был богатым торговцем. Ничего. Зацепим. Было бы желание.
    Северин вдруг поднял голову, посмотрел прямо в глаза - пристально, жёстко:
    - Дадите с ней увидеться?
    - Да я тебя для того и приглашал, - я достал из ящика браслет, положил на стол. - Что такое - знаешь?
    - Да кто ж не знает, - хмыкнул. - Блок. Надеть?
    - Нет. Но на Магде надеты. Поэтому ты её немного по-другому будешь слышать. Ты разберёшься, но чтобы не оказалось неожиданностью. Идём.
    Жизнью Магды управляла матушка Элма, и я даже не пытался вмешиваться: матушка в пепел обратит и по ветру развеет. Из лучших побуждений.
    Поэтому сначала мы отправились на поиски Элмы. Сказали, она в саду. Мы пошли в сад, и нашли обеих.
    Я Магду контролировать не то, чтобы пытался, но это выходило само собой. Всё-таки первая наша встреча сказывалась. Поэтому её безмолвный вопль: "Беги", - даже не родился. Нечего лишний раз мужа беспокоить. Ему и так тяжело. Да и бежать отсюда... Пока что никому не удавалось.
    Они любят друг друга. Северин - не маленький, а обнимает жену нежно - как цветок. Чтобы не сломать даже нечаянно. Магду сложно сломать - сильная, страстная.
    "Зачем ты пришёл. Они тебя схватят."
    "Я хочу быть с тобой. Увидеть нашего ребёнка."
    Две руки соединяются там, где бьётся третья жизнь. Крошечная жизнь так мало о них знает, но уже тоже любит.
    Элма быстро утирает слезу. А я представляю, сколько нам ещё предстоит работы, чтобы у тех троих всё стало хорошо.
    Я оставил колдунов обниматься и целоваться под присмотром Элмы.
    И охраны. Солдат с алебардами и пиками у нас нет. А служба есть. Поэтому у нас тихо и спокойно. Безопасно. И никто никогда никуда не сбегал.
    Я возвращался в кабинет с намерением рассказать всё Ансельму, пока Северин здесь; возможно, у Ансельма появятся ещё вопросы.
    И встретил Агнис.
    Всё-таки матушка Клаудиа - фея. Каких-то ... м-м? ... восемь дней назад напротив меня сидела измученная перепуганная замарашка. А теперь я понял, почему этот Рене выбрал её.
    Та Агнис, которая шла сейчас мне навстречу, буквально светилась. Светом, который не хотелось потерять. В нём хотелось остаться. Согреться. Отдохнуть.
    Вот пугать её не хотелось, но с дорожки некуда было деться. Я просто отступил в сторону и опустил глаза.
    - Доброго вечера, dom Веран.
    Матушка Клаудиа с такой интонацией разговаривает с мальчиками из приюта. Внимательная строгость любящей матери. Матушке Клаудии я могу позволить практически всё.
    - Доброго вечера. Агнис.
    Страха в её глазах нет. Так, немного удивления моей холодностью. А она ожидала, что я буду излучать тепло? Как солнце?
    Голова девушки склоняется в лёгком поклоне. Вот как это можно кланяться - обвиняюще?! Как это у них выходит?
    Дальше я шёл к себе и думал. Что, вполне возможно, ко мне теперь явится матушка Клаудиа. С вопросом, почему я обидел её маленькую fata. С ума сойти.
    Ансельм никуда не уехал, поэтому я его быстро нашёл и поделился сведениями. Он задумался:
    - Безье - это у нас. Хорошо. Если не колдун - плохо. Явный, не явный. Где мы возьмём повод к нему придраться?
    - Нужен слух. Любой. Самый дикий. Мы с тобой не додумаемся, тут нужна женщина. Вон, только что дело было. Одна невинная лилия донесла, что другая увела у неё жениха, подложив ему под подушку облизанную жабу.
&nbаsp;   - Почему не лягушку?
    - Лягушку? Облизывать? Фу!
    Мы повеселились, но решения задачи не нашли.
    - Я бы Магду попросил, у неё воображения хватит. Но надо объяснять - что, для кого. Не хочу.
    Ансельм повёл бровью и уставился куда-то вверх:
    - Будет тебе слух. Не отмоется.
    - Ты уже придумал?!
    - Делать мне нечего. Но знаю, кто придумает. Есть у меня знакомая - наше счастье, что не ведьма. Так что с обыском мы к нему придём.
    - Меня возьмёте? Хочу на тот подвал посмотреть. И не надо на меня смотреть, как на полоумного, у меня все мозги на месте. Я должен понимать, о чём потом спрашивать.
    - Не кипятись. Доживём до обыска...
    - А сделать его неявно - ещё бы лучше.
    - И куда я твою белую голову спрячу? Что-то в неё противозаконные мысли зачастили; никак, ведьма плохо влияет. Мысль хорошая. Но без тебя. Пойдём официально - пойдёшь с нами. Не раньше. И не смотри на меня так, я знаю, что говорю.
    На этом рассмотрение вопроса, можно сказать, закончилось. Ансельм сведения получит, осмыслит и покажет, что вышло. Тогда и будем дальше думать.
    Я ещё раз почитал утреннее дело благословлённого варлока. Не в меру ретивый податель дела пытался ко мне вечером заглянуть, но я велел приходить утром и захватить соли.
    - Зачем?
    - На хвост сыпать.
    Молодой человек до жути озадачился и ушёл. Ничего. Думать нужно головой - она для этого предназначена. А когда думать начинают местом, предназначенным для сидения, приходится эту нелепость исправлять.
   
   * * *   день десятый
   
    Ночь прошла тихо. Утром я попрощался с уезжавшим, очень задумчивым Северином и отправился к варлоку в лазарет. Варлок решил, что достаточно умный и сильный, чтобы не дать мне сделать то, что я хочу. Я его переубедил.
    Варлок остался лежать мокрой тряпкой, а я поднялся в кабинет. И нашёл в приёмной дознавателя. С солью.
    Честно - у меня было желание ею попользоваться. Потому что на разбор дела я убил следующих три дня. Три! Дня! Целиком. От самого утра и пока было видно буквы без свечей. Я даже посещения варлока на вечер перенёс.
    Меня можно обвинить в жестокости. Мальчишка от меня вечерами буквально уползал. И на следующее утро приходил бледным с каждым разом всё более выраженного зеленоватого оттенка. Но я ведь тоже не развлекаюсь. У меня в провинции колдунов и ведьм от общего количества населения - от десяти до тридцати процентов. Три ведьмы на деревеньку в тридцать человек. Я не могу позволить себе роскошь иметь халтурящих дознавателей.
   
   * * *   день тринадцатый
   
    На четвёртый день к обеду мы, наконец, подвели итог.
    - Вы понимаете, что дело нужно пересматривать? Полностью.
    Молодой человек закрыл глаза. По его щекам поползли слёзы.
    - Я не могу, - он явственно всхлипнул.
    - А я не требую, чтобы вы начали немедленно. Более того, я думаю, это дело мы вообще закроем. Не вижу смысла его пересматривать в нынешних обстоятельствах - все, кто мог дать сколько-нибудь значимые показания, наверняка уже разбежались. Так что умойтесь, успокойтесь и послушайте меня внимательно.
    Он вернулся на стул с таким видом, словно собирался выслушать приговор.
    - Вот это, - я потыкал пальцем в папку дела, - не наказание. Это - работа. Такая, какой она должна быть. Вы ещё очень молоды, у вас есть возможность учиться. Учитесь. И запомните: у инквизитора нет права на эмоции. Обвиняемый должен нести наказание за то, что действительно сделал. То есть за доказанную вами вину. А не за то, что он вам не понравился, будь он трижды варлок. Это понятно?
    - Да.
    - А должно быть ещё и исполнено. Поэтому. Следующее дело - о чём бы оно ни было, вы ведёте вместе со мной. Вернее я - ничего не делаю. Я сижу и слушаю вас. А вы мне рассказываете. Что собираетесь делать, почему и какой результат ожидаете получить. То есть делаете то же, что мы делали последние три дня. Но до того, как примете решение. А не после. И так мы с вами будем сотрудничать до тех пор, пока я не убежусь, что самостоятельно вы работать действительно способны.
    - Dom Веран!
    - Я ещё раз повторяю. Это - не наказание. Это - работа. Я хочу увидеть в вас полноценного дознавателя, на которого смогу положиться. Пока что я этого сделать не могу.
    - Но он варлок!
    - Вне всякого сомнения. Только из дела это никак не следует. Вы это декларировали. Но не доказали. Всё. Идите. Вот это, - я подал принесённый им в первый день и всё время стоявший перед нами мешочек с солью, - поставите себе на стол. Уберёте, когда получите разрешение работать самостоятельно. Сейчас - отдыхайте.
    Да, я понимаю. Он расстроен. Обижен, унижен.
    Не мной. Собственным отношением к работе. Конечно, он этого не понимает. Но лучше пусть пообижается он и сейчас.
    А что обидно мне - на самостоятельную деятельность его утверждали не у нас. Так что сделать я практически ничего не могу, при том, что времени тьму потрачу. Хотя с того, кто его к работе готовил, шкуру спустить бы надо. Крупной солью.
    В таком настроении я и пошёл к варлоку. Которого из лазарета, оказывается, уже перевели. Назад, в тюрьму. Врач сказал, что я применил исключительно эффективный метод реабилитации. Какой - я объяснил, но пришлось огорчить тем, что массово применять его - не выйдет.
    Варлок лежал в камере и смотрел в потолок. Камера меня не устраивала. Он не должен чувствовать себя дома. Я нашёл свободную комнату для допросов и велел привести варлока туда. Его притащили - арестованный упирался всем, чем мог, пристегнули к стулу. Я положил ему руку на лоб. Варлок смотрел с ненавистью и страхом, его сердце билось быстрее обычного, но сильно и ровно. В общем, колдун был жив и достаточно здоров. И я начал работать.
    И что-то в нём, пусть слабо, отозвалось на мой ручеёк. Почти невозможно, но факт.
    Не могу сказать, как определяю, что хватит. Это как вода в котле - сразу понимаешь, когда кипит. Я опустил руку.
    В глазах варлока читалось явное страдание. Губы дрогнули:
    - Зачем?
    - А ты не знаешь? Тебе рассказать? Я скажу. Добро и зло - не пустые слова. Злой человек создаёт благо себе. В ущерб каждому, с кем встречается. Человек добрый создаёт благо для каждого, с кем встречается.
    - В ущерб себе, - как плевок. И столько презрения.
    - Творить благо в сознательный и невосполнимый ущерб себе - зло. В одной из худших разновидностей, - исключения есть, но редки. - Злой без счёта присваивает чужое. Добрый - разумно делится своим. И тем умножает общее. Я учу тебя делить и множить, колдун.
    Почему они не думают? Почему задумываются, только когда совсем дубиной по голове?
   
    ***
   
    Странно, но при следующей встрече он даже не сопротивлялся. А ещё через пару дней - что-то изменилось. Нет, поток мне навстречу не поднимался. Но мне показалось, что вполне способен. Сколько я тогда, после Лимба, себе дней назначил? Десять? Можно бы проверить.
   
   
  
Глава 5.
   
   * * *   день семнадцатый
   
    А ночью ко мне постучали.
    Я натянул штаны и пошёл открывать. В принципе, дверь не запирается, но просто так в неё входит один брат Доминик.
    За дверью оказалась одна из сестёр лазарета:
    - Dom Веран, там ребёнок...
    Я накинул куртку, влез в башмаки и пошёл за сестрой.
    Мальчику лет восемь, он при смерти. Со слов дяди, который нам племянника и привёз, ребёнка избил отчим. Внезапно обнаруживший, что пасынок - колдун. Люди явно что-то потеряли. Не то ум, не то совесть, не то сразу всё.
    Он очень слаб. Повреждений, видимо, много. Но это - не моё дело, это - дело врачей, которые собрались вокруг. Моё - не дать мальчику уйти.
    - Мне нужно его касаться.
    Врач молча тыкает в сторону щиколотки. А мне какая разница. Кто-то знающий уже всё приготовил. Настил на колёсах, на котором я уеду под кровать - врачам мешать не надо, и ременная петля, которая не даст мне выпустить пациента ни в коем случае. Готово.
    Очень темно, очень тихо, очень пусто. Я - чужой для ребёнка, он может испугаться. Ищи его тогда. Я вспомнил Агнис и попробовал стать фонарём. Ярким, тёплым фонарём, таким привлекательным для мотыльков.
    И мотылёк прилетел. Любопытный:
    - Ты кто?
    - Веран.
    - А это что?
    - Имя.
    - А что ты тут делаешь?
    - Гуляю. Хочешь со мной?
    - Хочу, - пройтись в компании со светом гораздо приятнее, чем одиноко бродить в темноте.
    - Можешь взять меня за куртку или дай мне руку, или просто не выходи за свет. Чтобы не потеряться.
    Он недолго раздумывает и вцепляется в рукав куртки. Мы медленно идём, куда глаза глядят. Пока перед глазами не появляется стена опалового тумана.
    - Чтобы пройти это облако, мне нужно взять тебя за руку. Можно?
    Удивительно вдумчивое существо. В конце концов молча отпускает рукав и берёт меня за руку. Мы входим в опал, и он сжимает руку покрепче.
    Но вот туман заканчивается. Мы - на поляне.
    - Пришли. Можешь меня отпустить и играть здесь, как захочешь. Только назад в облако не ходи, потому что там тебя никто найти не сумеет.
    Поляна его удивляет:
    - А совсем всё можно?
    - Ну-у. В туман ходить нельзя. А так - всё. Бегать, прыгать, на камни лазать, в песке копаться. Может, ещё что придумаешь. Кушать песок не советую, невкусно.
    Он явно представил, что я уже пробовал, и сам себе улыбнулся.
    Худой, невысокий, смуглый; черноволосый, черноглазый. Колдун. Если способности проявились так рано - будет, скорее всего, очень сильным. Чем-то на Ансельма похож. Выражением глаз. Тоже такие - лукавые. Пусть играет. Бесконечно я держать его здесь не смогу, но могу достаточно долго.
    *
    Не понимаю. У нас ведьм с колдунами - как грибов в лесу. Никто обычно даже не удивляется. Я когда начал работать - на второй или третий месяц - целая семья приехала. Отец, мать, четверо сыновей и девчонка посередине. Родители заподозрили, что она - ведьма, и решили проверить. Проверил - ведьма. Мать удивилась:
    - Да у нас вроде не было никого.
    - А это не обязательно, чтобы явно были. А у мужа вашего?
    Рыжий великан тряхнул головой и рассмеялся:
    - Да кто ж их знает. Замуж повыходили, поразъезжались все. Может, и были. Да какая разница. Ведьма и ведьма. Наша.
    Покрытая веснушками ведьма двенадцати лет перекинула на спину полыхавшую огненной медью косу и показала мне кончик языка.
    - Так учить надо. Ведьма выйдет не из последних.
    - Да понятно, что учить, - слегка помрачнел отец. - Только где. В округе нет никого. А если не учить, она прямиком в тюрьму пойдёт, уже видно.
    Девочка насупилась и глянула на отца исподлобья.
    - Ты мне не косись, я не посмотрю, что ведьма.
    - А тётя Марта? - подал голос старший из разновозрастной рыжей мальчишечьей четвёрки.
    - А ведь верно, - заулыбалась мать, - я и забыла совсем. Она - ведьма, все знают. Лекарка. И живёт рядом - три километра всего.
    У каждого свои представления о далеко и близко.
    - Вот и хорошо, - поставил точку отец. - К Марте и отведём. Может, какой толк выйдет.
    На этом мы тогда расстались, но я их запомнил. Сыновья удались в отца не только мастью, но и статью, и мать смотрелась рядом с ними совсем хрупкой. И мужчины ненавязчиво, как-то даже почтительно её опекали. В общем, они остались для меня своего рода эталоном семейных отношений, и я не раз ловил себя на том, что многих с ними сравниваю.
    Но вот это "ведьма, и ведьма" - было совершенно обычным. Только вопрос "где учить" обычно не стоял: чтобы в селении, даже самом маленьком, не было хотя бы одной ведьмы - я такого и не припомню.
    Не в меру расшалившегося ребёнка могли, конечно, наказать. Но убивать? К тому же, убивать - кого угодно - только потому, что он - колдун? Этого я не понимаю. И это нужно будет узнать.
    *
    - ... Веран. Dom Веран!
    - Что?
    - Возвращайтесь. Возвращайтесь немедленно.
    Да что такое приключилось. Мальчишку мне испугали.
    - Ну, вот. Пойдём.
    - Куда?
    - Дальше. Просто дальше. Только давай снова руку и закрой, лучше, глаза. Хорошо?
    Я открыл глаза и сразу закрыл - меня выкатили из-под мальчишкиной кровати, а за окном стоял белый день.
    - Да что случилось?
    - Вы знаете, сколько времени прошло?
    - Как я могу что-то о времени там знать? И какая разница, если я его нормально удерживаю.
    - Во-первых, вы находитесь там почти десять часов. Во-вторых, состояние ребёнка стабильно. Во всяком случае, он способен самостоятельно жить. А в третьих, ваше состояние начинает ухудшаться. Так что давайте всё делать с умом. Мальчик спит. Боли не чувствует. За ним будут постоянно наблюдать. Отдыхайте. Ваша помощь, скорее всего, ещё понадобится.
    От чего мне отдыхать? Можно подумать, я что-то делал. И с чего бы моему состоянию ухудшаться. Разве что с голоду - очень есть хочу.
    Я спустился во двор. Постоял, привыкая к вертикальному положению и яркому солнцу. И услышал за спиной мелкий ехидный смешок. Смеяться могли над чем угодно, но на пустом дворе столб изображал один я. Пришлось обернуться.
    Юноша, одетый как послушник, смеялся явно надо мной.
    Я, насколько смог, себя оглядел и с насмешником согласился. Спросонья в потёмках я натянул короткие - до колен - нательные полотняные штаны. Теперь вниз из них торчали заканчивавшиеся башмаками голые ноги, а вверх - такое же голое туловище, выглядывавшее из распахнутой куртки. В таком виде я весьма смахивал на полоумного, по какому-то недоразумению покинувшего лазарет, и мог вызывать либо смех, либо жалость. В глазах вышедшего из дверей пожилого монаха мелькнуло, правда, недоумение. Надо всё-таки пойти одеться.
    За спиной раздалось короткое: "Ай", - и я обернулся ещё раз. Несчастный послушник только что не сложившись пополам тащился за монахом, крепко державшим послушника за ухо и внятно читавшим на ходу проповедь о необходимости почитания старших. Юноше можно посочувствовать, но с монахом я отчасти согласен.
    Я оделся, наелся, подумал, что отдыхать мне почему-то не хочется, и вспомнил о варлоке. У варлока, кстати, есть имя. А то я о нём всё время думаю безымянно. Варлока зовут Анатоль.
    Имя ему не подходит. Оно слишком мягкое. А варлок сухой и жёсткий, как мясо старого вола - сначала не откусишь, потом подавишься. Хотя от роду варлоку тридцать девять лет.
    Странно, потребности отдыхать не чувствую, а сесть хочется. Я сел в допросной и стал ждать варлока. Пока привели, пока пристегнули. И вставать не хочется.
    - Подожди. Что у тебя случилось?
    Тебе что за печаль? У меня - случилось. А к тебе девятый день, кроме меня, никто дела не имеет. Вот и отдыхай.
    Я всё-таки встал. И подошёл. Варлок мотнул головой, уходя из-под руки:
    - Да постой, говорю! Сам же сказал, отдавать последнее - зло. Что случилось?
    Варлок не играл. Не притворялся. Я сел назад стул и рассказал.
    Этот холодный злой прищур я уже видел.
    - Отпусти.
    Он, очевидно, ждал какой-то моей реакции. А я ждал продолжения.
    - Ну, надень что-нибудь, чтобы следить. Я могу помочь твоему мальчишке не хуже, чем ты.
    Мысль здравая.
    - Да отпусти же! Ну что, он будет там умирать, а я тут валяться!
    Не важно, из каких побуждений он это предлагает, важен результат. А нужного мне результата он в данном случае будет добиваться из любых побуждений. Я снова встал, снял с него блоки и расстегнул удерживавшие ремни:
    - Ты ел?
    - Кормили.
    - Тогда пошли.
    Мы нашли врача, которого я помнил, и я как можно более коротко объяснил, кого и зачем привёл. Врач был ещё более краток:
    - Он может помочь? Идём.
    Я пошёл к себе, лёг и уснул. Когда проснулся - было уже довольно темно. Анатоля пора было менять.
    Варлок чувствовал себя худо. Чёрные тени под глазами, осунувшееся серое лицо. Ну, и от колдуна в нём мало что осталось. Ничего страшного. Вот всяком случае, не смертельно. Поест, выспится, отдохнёт - восстановится. Я попросил дежурившую сестру, чтобы она его накормила и где-то пристроила поспать. В палате, келье - всё равно. Не в камеру же ему идти. Ещё упадёт по дороге.
    А мальчику стало хуже. Очевидно, что Анатоль сделал всё для него возможное, но если не случится чуда, на рассвете мальчик умрёт. И, насколько я помню закон, этот его отчим даже отвечать не будет.
    Значит, нужно чудо. Это можно, вопрос - хватит ли меня на него.
    Лимб - это пространство. Не осязаемо материальное, но пространство. И энергии в нём - неисчислимое количество. Благодаря этому мальчик со мной первый рассвет и пережил. Если я утащу его туда слишком надолго, здесь он всё равно умрёт. Но можно сделать наоборот: мы оба останемся здесь, а я стану перекачивать энергию оттуда. Процесс противоестественный, поэтому в конце концов я из сознательного состояния выйду. Это неизбежно. Но если мне удастся сделать так, чтобы мальчик пережил и второй рассвет - возможно, он выживет.
    Я устроился поудобнее - чтобы не потерять физического контакта с ребёнком, даже когда потеряю сознание. Без физического контакта ничего не выйдет. Но сознательно процесс нужно только начать, дальше можно не контролировать. А прервать и без меня прервут. Кто-то же утром возле нас появится. Расцепят.
    Не знаю, сколько времени прошло - похоже, я уснул. Процессу это не помешало: маленький колдун был жив и явно более здоров. А проснулся я, потому что начал потихоньку уплывать. Процессу снова-таки - не помешает. И ожидаемо. Но всё равно неприятно.
    *
    Перед глазами появляются чёрные круги. Их всё больше и больше. Некоторые начинают сливаться в сплошные пятна. Наконец, держать глаза открытыми становится бессмысленно - во всех состояниях перед ними одинаково черно. Уши к этому времени уже заложило, но звуки ещё проходят. Мне это сейчас не нужно, но даже речь на этом этапе ещё можно понять; и даже ответить - язык слушается. Потом уходят и звуки. Тело уже не слушается, но ещё чувствуется; ещё понятно, где верх и низ. Самым последним остаётся ощущение себя. Ты - есть: точка в бесконечных тишине и мраке. И засыпаешь.
   
   * * *   день не
   
    Когда я проснулся и открыл глаза, надо мной был белый полукруглый потолок. Полукруглым он быть никак не мог, поэтому я тупо смотрел вверх, пока окончательно не очнулся.
    Комнатка. Маленькая. Сплошь белёная. Подвальная - поэтому потолок полукруглый.
    Невыносимо хочется пить. Страшно. Хоть вены грызи.
    В стене сразу под потолком крошечное окно. Моя кровать стоит напротив в правом углу. Слева небольшой стол. Возле стола - кресло. В кресле спит Анатоль. Ну и ну.
    Жутко хочется есть. В карцере я бы сказал, что сейчас день шестой-седьмой. Мучительно. Ни о чём, кроме пустого желудка, думать невозможно. Голодать мне не опасно, но переношу я голод с такими страданиями... Хорошо, что об этом так никто и не узнал.
    По диагонали от меня по левую сторону - дверь. Вряд ли запертая снаружи. А укладывался я не сам, поэтому одет в рубашку. Так что можно попробовать встать и поискать воды и еды.
    На кровати я сел. После чего комната поехала в одну сторону, кровать - в другую, а я вцепился в неё и зажмурился, чтобы остаться хоть где-нибудь. И услышал голос Анатоля:
    - Вам нельзя вставать. Ложитесь, - меня взяли за плечи его, надо полагать, руки. - Ложитесь, я врача позову.
    - Пить...
    Я услышал, как хлопнула дверь. Не нравится мне это. Варлок говорил мне "ты" с первой минуты, как открыл глаза на поляне. Чувствую я себя скверно, но раз очнулся - значит, выжил. Теперь узнать, жив ли мальчик. Если нет - я этого его отчима живым в кипящем масле сварю. Медленно. Найду, за что.
    Меня напоили из поильника - для лежачих. Не водой, но чем-то вкусным. Кисловатым. Много.
    Открыл глаза - убедился, что поил Анатоль. А рядом стоит тот самый врач, который и варлока после тюрьмы выхаживал.
    - Мальчик жив?
    Врач поднял брови, сообразил, улыбнулся и кивнул:
    - Жив. Выздоравливает.
    - А поесть у вас можно?
    Врач рассмеялся:
    - Сейчас будете. Давайте я вас всё-таки посмотрю.
    Я оказался достаточно здоров. Но из постели меня не выпустили, а поесть Анатоль принёс что-то среднее между супом и кашей, но тоже вкусное. Я съел и уснул.
    ***
    А когда проснулся, в кресле рядом сидела со спицами матушка Клаудиа.
    - Доброго дня, dom Веран. Не смотрите так, я в самом деле здесь. Как вы себя чувствуете?
    - Доброго дня, матушка. Сложно. А вы мне не скажете, почему я здесь?
    - Скажу. В первый же день началась горячка. Вы кричали. Пришлось искать отдельное помещение.
    - Кричал? - не помню. Ничего не помню, но это понятно. - Долго?
    - Сегодняшняя ночь была первой, когда вы спали спокойно.
    - А какой сегодня день?
    - Четвёртый.
    То есть я три дня никому жить не давал. Радостно. В прошлый раз ничего подобного не происходило, насколько я знаю. Двое суток полежал, на третьи встал и пошёл. Без осложнений.
    - Матушка, а вы не знаете, случайно, почему Анатоль вдруг решил ко мне на "вы" обращаться?
    - Вообще-то к главе курии положено обращаться: "Вы". Если помните, - ну, матушка. - Но если вы действительно хотите...
    - Хочу. Очень.
    - Dom Веран. То, что вы сделали для мальчика. Вы делаете это не в первый раз.
    - Второй.
    - А первый был...
    - Для Марко. Он и научил.
    - А он не сказал, что последствия для вас с каждым разом будут всё более тяжёлыми?
    - Нет. Но поскольку это всего только второй раз, я в любом случае не должен был скончаться.
    - Да, на этот раз - вряд ли. Dom Веран. Я хотела бы быть уверена, что вы понимаете. Марко не желал вам добра...
    - Да. Но он рассказал и много полезного. В расчёте, что я - дурной щенок, тут же рванусь всем пользоваться. И либо сгорю. Либо наткнусь на одну из ловушек, которые он по своим рассказам растыкал. Я понимаю.
    - Понимаете не вы один. Человека, который арестовал Марко...
    - Матушка, но он же сам арестовался. Когда понял, что мы его будем ещё полсотни лет искать. Подождите, матушка. А вы не знаете? И что, никто здесь не знает? Ой. Но Марко же был болен. Смертельно болен. Он долго с этим справлялся, но он к седьмому десятку подходил - наступил момент, когда справляться перестал. Покончить с собой он не мог, - варлоки не кончают жизнь самоубийством, это запрет, который больше жизни, смерти и вообще этого мира, как такового, - а превращаться в растение не хотел. Вот и нашёл выход. Я только не понимаю, почему он выбрал именно меня. Поехал бы в столицу, сдался бы там кому угодно.
    - Dom Веран.
    - Матушка, но мне в голову не пришло, что об этом никому не известно!
    - Но ведь это не имеет значения. Он выбрал именно вас. И не важно - почему. С тех пор прошло пять лет, а вы всё ещё живы. Более того, вы возглавили курию. И вы ею управляете. Во многих смыслах. Вы же не думаете что то, как вы поступили с Магдой, все пропустили мимо глаз и ушей?
    - Я поступил, как должно.
    - Начнём с того, что вы её нашли.
    - Да её любой ученик мог найти три года назад! Кто виноват, что они её не искали?
    - Искали. Просто вы использовали способ, которым смогли найти.
    - Он простейший. Древний, как мир. Иголка с ниткой над картой. Матушка, этим дети играют!
    - Это не имеет значения. Другие не смогли. А вы - нашли. И не бросили в подвал. Вы медленно, но последовательно, превращаете её в fata. И это тоже - все видят. И то, что вы сделали для мальчика...
    - Матушка, но Анатоль точно так же это делал.
    - Возможно.
    - Матушка. Поймите. Я не занимаю места Марко. Никогда не занимал и занимать не собираюсь. На него претендует Анатоль - что ж я, слепой, что ли. И пусть занимает, если сможет, на здоровье ему. Я не собираюсь повторять ситуацию, когда принцепс6 ковена6 и примас6 курии насмерть грызутся за власть. Я - инквизитор. У меня свои задачи. Если Анатоль будет мне мешать - я его уничтожу. Но пока что он мне помогает. Ну и пусть коронуется, мне-то что?!
    - Он не будет.
    - Матушка...
    - Он - не будет.
    - А кто будет? Там что, ещё желающие есть? Что-то я ни одного другого способного не знаю. Вы сами, кстати - не хотите?
    - Нет. Благодарю.
    - Ну вот, видите. Анатоль сглупил, попавшись под руку не в меру рьяному мальчишке. Но я под их дуду плясать не собираюсь.
    Матушка смотрела на удивление спокойно:
    - Знаете, dom Веран. С одной стороны - это очень всё усложняет. А с другой. Марко был хорошим организатором. Сильным, властным, жёстким. Железной рукой. Вы делаете это иначе, - она улыбнулась. - Боюсь, Марко в гробу перевернётся.
    - Матушка, а как зовут мальчика? А то я как-то не удосужился.
    - Жерар.
    - Я сомневаюсь, что он захочет вернуться домой. Вы его приютите?
    - Думаю, у него будет другая семья. И это - хорошо. Колдун должен расти с колдунами.
    - Матушка, вы говорите загадками.
    - Нет. Тогда утром мальчика пришла проведать Магда. И хорошо, что именно она вас нашла - обошлось без криков и истерик. Но с тех пор она от него почти не отходит.
    - Вам придётся искать место для Северина.
    - Северину мы место как-нибудь найдём. А от того, что вы сменили тему, предыдущая существовать не перестала. Я не хочу видеть вас на месте Марко. Но хочу быть уверена, что вы понимаете.
    - Нет, не понимаю. Марко казнили четыре года назад. Четыре года всех всё устраивало? Или Анатоль аккурат в прошлом месяце с Луны свалился? С претензиями вместе?
    - Вы сами сказали: четыре года. К тому времени, когда истечёт пятый, ковен должен определиться.
    - Матушка. Я не буду говорить с ковеном - я не сумасшедший. И не буду говорить с Анатолем - я не могу. С ковеном будет говорить он, а с ним - вы. Не думаю, что он на вас посмеет как-нибудь "не так" хотя бы посмотреть.
    Матушка Клаудиа молча улыбнулась. Распорядилась мне об ужине и ушла. А я остался думать.
    Матушка затронула вопрос, который мне с самого начала не давал покоя. С какой стати руководить курией поставили меня? Молокососа двадцати двух лет. С одной стороны - при чём тут Марко? С другой - дознание завершали в столице. И я не знаю, что он там кому наговорил. Марко был хитрый старый лис. А власть кружит голову слишком многим. Часто - смертельно. Так что, возможно, это такой способ отправить меня в могилу. Но о чём он думал на самом деле, я вряд ли когда-нибудь узнаю. А вот что знаю точно - на его место я точно не пойду.
   
   * * *   день двадцать третий
   
    Утром после завтрака мне сообщили, что я вполне способен заботиться о себе сам. И из лазарета выставили. Пришлось идти к себе и заботиться - мыться, бриться, переодеваться.
    Из легкомысленного настроения меня вывел Ансельм. Который пришёл и бросил на починившийся стол пачку исписанной бумаги. Я начал читать - и мне стало нехорошо: на листах каллиграфическим почерком секретаря была описана история Магды. Начиная с первой встречи с Жилем и заканчивая тем, что она в том доме помнила последним. Я был далёк от предположения, то Ансельм снимал с неё допрос, так что всё, что я мог - это вопросительно уставиться на подателя.
    - Пришла позавчера. С утра. Сказала, чтобы позвал секретаря. Села и рассказала.
    - А Элма где была?
    - Понятия не имею. Пришла сама. Я в конце осторожно поинтересовался - с чего. А она говорит: иначе ты не встанешь. Не знаю, откуда она это взяла, но ночь после ты спал, а утром очнулся.
    Ничего не понимаю. Нич-чего - не - понимаю.
    - Северин где?
    Ансельм посмотрел заинтересовано:
    - Здесь. Дня три уже.
    - А живёт где?
    - В монастыре. Его в странноприимном доме поселили, он и живёт. А Северин тут при чём?
    - Он единственный знает, что нас интересует Безье. И знает, чем. Она о нашем интересе ничего не знает - я ей не говорил. И он - единственный человек, которого она слушает.
    Ансельм кивнул:
    - Тогда бери бумаги и иди к себе вниз. А Северина я тебе сейчас приведу. Тихо приведу, не беспокойся.
    Они пришли молча. В тишине рабочей комнаты настороженно недоумевающий Северин сел в кресло для посетителей, и я положил перед ним исписанные листы.
    Он начал читать - и оттолкнул стопку; его взгляд стал злым.
    - А чего ты злишься? Я с нею об этом говорить даже не начинал. Отец Ансельм вообще с нею до этого разговора не встречался. Кто у нас остаётся?
    - Вы с ума сошли.
    - Северин, ты до трёх считать умеешь? Либо твоя жена такая ведьма, перед которой Анатоль - просто мальчик для порки.
    Изучавший нас с лавки возле окна Ансельм подошёл, встал рядом со мной и упёрся руками в столешницу:
    - Dom Веран был болен. Магда пришла ко мне. Сказала, что хочет вот об этом рассказать. И заявила, что если она этого не сделает, dom Веран не выздоровеет. И?
    Северин перевёл взгляд с меня на Ансельма и назад, опустил глаза и качнул головой:
    - Нет. Поймите, я понятия не имею, - он усмехнулся. - Вот уж точно, что хотите со мной делайте. Я не знаю. Но заставлять её, - он посмотрел на исписанную стопку. - Я бы не стал.
    Очевидно сообразил, как выглядит в наших глазах перевесившее мою жизнь спокойствие его жены, и опустил голову.
    - Отец Ансельм, будьте любезны, заприте его куда-нибудь на время. Мне нужно подумать.
    То, что я надумал к возвращению Ансельма, мне не понравилось:
    - Слушай. Матушка Клаудиа говорила, я кричал.
    - Кричал - это не то слово. Ты так орал, что тебя не в подвал - тебя в пыточную надо было прятать. Можно подумать, тебя живьём на решётке поджаривали. Анатоль возле тебя сидел - не знаю, как он это выдержал.
    - Всё время сидел?
    - Считай, безвылазно.
    - Ну, может, он удовольствие получал. А ты не помнишь, на Магде ожогов нет?
    - Не видел. И она ничего такого не вспоминала. А ты, между прочим, только что читал.
    - Да я так, пробежался. Она могла и забыть. А на теле видно. Понимаешь... Помнишь, я к Базилю ездил? Так вот, когда возвращался - я с Магдой встретился. Так, по мелочи - молоко в деревне скисло. Ну, я как все - след нашёл, Магду - нет. Но после этого мне начала школа сниться. Карцер. "Лучшие" мои там дни. Две ночи поснился, а потом я Магду стал искать. И нашёл. И вот - мальчик теперь. Говорят, они друг друга тоже - нашли. Я не понимаю толком, но какая-то связь явно есть.
    - Тебя в школе много били?
    - Много - это не то слово.
    - А говорят, excellens'ов любят.
    - Excellens'ов точно так же бьют. Только там каждый удар - со смыслом. А первые два года я в обычной нашей школе проучился, и, по-моему, инспектор тогда задался целью просто меня убить. В последний раз я месяц пролежал: две недели в карцере, и ещё две - в лазарете. В результате его выгнали, а меня перевели.
    Ансельм покачал головой:
    - Ты думаешь, это как-то связано?
    - Не знаю. И спросить не у кого. Слушай, давай я у Магды спрошу. Осторожно. А то я так и с ума сойду.
    Я пошёл в лазарет и попросил разрешения проведать Жерара. Мне сказали, что можно, если не долго.
    Возле мальчика, как и ожидалось, сидела Магда. И что-то ему рассказывала. Она поднялась поклониться, и я буквально остолбенел: жёсткость, почти злобность, которая искажала её черты при наших первых встречах, начисто исчезла. Передо мной стояла молодая женщина: утомлённая, встревоженная, но всё равно - изумительно красивая. Похоже, ожидание одного ребёнка и забота о другом совершили буквально чудо.
    Но сначала - Жерар. Я не был уверен, что он меня узнает: и виделись мы не здесь, и одет я был иначе. Но он узнал. Улыбнулся:
    - А мы с тобой ещё погуляем?
    Что-то у меня нет желания посещать Лимб в ближайшие дни. И сомневаюсь, что мальчику это полезно.
    - Погуляем, обязательно. Здесь тоже есть, где погулять. Может быть, тебе понравится. А можно я у тебя Магду ненадолго заберу? Мне нужно у неё спросить, а то я сам не знаю.
    Жерар задумался, оценил мои намерения и согласился:
    - Только недолго.
    - Договорились. Я даже уводить её никуда не буду, мы только к окну отойдём.
    Я взял стул, поставил к окну и предложил Магде сесть. Она не испугалась, но удивилась.
    - Магда. Я задам только один вопрос. Ты говорила с отцом Ансельмом. Я видел запись. И ты сказала, что это нужно для моего выздоровления. Почему?
    Я очень надеялся. Не знаю, на что. Оказалось, зря. Всё, что сказал жене Северин - что мы хотим найти и наказать Жиля. Магду на визит к Ансельму сподвигло внутреннее убеждение. Откуда оно взялось, ведьма понятия не имела, так же, как и желания это выяснять. Она знала, что так - правильно, она это сделала, почему - её не интересовало. Я действительно очнулся после её визита, следовательно, она поступила верно. Я не стал переубеждать - всё равно невозможно, и отпустил её к Жерару. Что интересно - вспоминая о Жиле, она не боялась. А я помнил, что говорил Северин. И он не врал тогда. Он вообще странный человек, как для колдуна - всё время говорит правду. В общем не жизнь, а сплошные чудеса.
    Мы выпустили Северина. Я даже извинился, хотя мои обвинения были обоснованы. Он тоже удивился; и ушёл. А я задержался. Потому что должен был кое-что увидеть. А не разглядел.
    - Ансельм, подожди. Блоки с Магды ты снимал?
    Он посмотрел на меня, отвернулся и хмыкнул:
    - Кто ж ещё.
    Мы постояли. Помолчали. А что говорить? Я метался в горячке. Анатоль торчал возле меня. Северин свои услуги, как я понял, не предлагал. А Магда предложила. А толку от неё в блоках?
    Другое дело, что назад их надевать большого смысла нет. А отвечать за последствия, если они вдруг появятся, буду я.
    И что? Я эту игру в доверие затеял. Мне и отвечать. Если кому-нибудь захочется меня обвинить, в любом случае список выйдет - у-у-у... Длиннее, чем перечень повреждений Жерара при поступлении. От перечня, кстати, остались одни переломы - их нельзя ускоренно заживлять. Так что ещё недели две-три придётся ему полежать.
    От стука в дверь мы с Ансельмом подпрыгнули одновременно. Рассмеялись, и Ансельм пошёл открывать. За дверью стоял Анатоль. Это почему-то рассмешило нас обоих ещё больше, и в кабинет варлок вошёл поглядывая с подозрением.
    - Dоm Веран. Я прощу прощения, - и это Анатоль говорит? - Я могу покинуть аббатство?
    Пф-ф-ф. А я дело, официально - закрыл? Не помню. Это так давно было... Как - неделю назад? Ну, чуть больше. Ничего себе. Так. Доказанная часть обвинения. Меры воздействия. Заключение... которого и в помине нет. Не закрыл, естественно. Кто бы сомневался. Ладно, пусть едет, сейчас напишу.
    - Дело закрыто. Претензий к тебе нет. Никаких предметов, способных ограничить твоё перемещение, на тебе, насколько я знаю, тоже нет. Нет? Значит, можешь. Счастливого пути.
    Он так на нас с Ансельмом посмотрел, как будто у меня под столом точно сидит кто-то, кто сейчас выскочит и, несмотря на полученное разрешение, в него вцепится. Мы с Ансельмом снова рассмеялись.
    И Анатоль сбежал. Самым натуральным образом - убежал бегом под наш с Ансельмом хохот.
    Не знаю, что он о нас подумал, но мы о нём подумали хорошо. Не часто варлоки дают повод для искреннего веселья. Так что наша Анатолю искренняя благодарность.
   
   
  
Глава 6.
   
   
    Оказалось, что Анатоль не только поднял нам настроение на несколько минут, но и вообще унёс с собой всё неприятности: день проходил за днём удивительно мирно.
    ***
    Я всё-таки поинтересовался у матушки Элмы, как это Магда навестила отца Ансельма без чьего бы то ни было ведома.
    Я делаю всё возможное, чтобы не ссориться с fata: во-первых, они - ведьмы, во-вторых - матушка Клаудиа этого не любит, в-третьих - матушка Элма не тот человек, которому я могу выговаривать. И не потому, что она старше - разница как раз небольшая; матушка Элма - прекрасный целитель, ей благодарны множество семей, и она лучше всех знает, как ей выполнять свои обязанности.
    Поэтому я именно поинтересовался - тихо, вежливо, без малейшего укора. В том духе, что Магда могла почувствовать себя нехорошо - тема разговора была такая, а матушка Элма сама настаивала на постоянном присмотре. Видимо, после этого ведьмы побеседовали. Потому что Магда время от времени стала смотреть вокруг с новым выражением: словно человек, привыкший видеть в шиповнике только жесточайшую колючку, вдруг открыл на нём цветы и плоды.
    ***
    Жерар неуклонно выздоравливал.
    ***
    Северин завершил хлопоты по домашнему хозяйству - причём как-то хитро: дом опечатал, а живность частью продал, частью захватил с собой - и в самом деле переехал.
    В связи с чем сбылось давнее опасение Ансельма: Магду вселили в апартаменты. Ну, почти. Но не в комнатке же в четыре метра им ютиться.
    При этом матушка Клаудиа отыскала столько работ, которыми собралась Северина озадачить, что даже серьёзный обычно Северин посмеялся и сказал, что тогда ему придётся научиться превращаться в коня, осла и быка - потому что волом он становиться не согласен, и записаться в университет на три факультета сразу.
    ***
    Ко мне явился отец Матиш и выразил желание задержаться в аббатстве. При этом проявил такие чудеса полемического красноречия, что я немедленно стал раздумывать, куда бы его применить. Зачем же пропадать такому таланту.
    Интересно, неужели он в самом деле думает, что если прямо скажет, что за прошедший месяц кто-то здесь стал ему не безразличен, я его тут же выгоню?
    Я предложил ему на выбор: остаться и дальше бесправным работником в лазарете или написать прошение на перевод: желание раз в пять-шесть лет менять место работы обычно поощряют, да я и так подпишу.
    Отец Матиш глубоко задумался и заявил, что всё осознал - высказанная мне в глаза наглая ложь - но считает необходимым ещё некоторое время поработать на нынешнем месте.
    Да пожалуйста, сколько угодно. Врать нехорошо, и об этом я с ним ещё поговорю. Но отдыхать от наших забот время от времени тоже нужно.
    ***
    Ещё недели две спустя дверь в мой кабинет без предварительного стука открылась и передо мной восстал Анатоль. Вполне во плоти. Чем меня потряс: я решительно отказывался понимать, зачем, и что ему здесь делать.
    На что упрямый варлок сообщил, что уезжал исключительно разобраться с делами и забрать вещи - не в лохмотьях же ему ходить. А вообще - он работает в лазарете и бросать не собирается.
    Нет, пусть с ним матушка Клаудиа разговаривает. Хорошо, что я уже седой. Хотя облысеть по второму разу мне ничто не мешает.
    ***
    С возвращением Анатоля приятная жизнь закончилась: через день я получил конверт - кто-то ехал из столицы в аббатство к настоятелю и завёз. В конверте лежали характеристика инквизитора по имени Олив и вопрос центральной курии, соглашусь ли я на перевод отца Олив ко мне.
    Не так давно ко мне с таким же конвертом приехал Ансельм.
    Но тогда меня никто не спрашивал, поставили в известность о переводе, да и всё. Кстати, я ещё ни разу не пожалел. И даже структуру наших служб под него поменял.
    Потому что служб две.
    Первая наша служба - дознаватели. Причём тоже двух видов. Одни сидят в кабинетах и работают в допросной с арестованными, то есть теми, на кого есть подозрение, обвинение и какие-то доказательные материалы. Таких немного: руководители, вроде меня, инквизиторы в возрасте, близком к преклонному, либо узко одарённые. Остальные дознаватели, которых большинство - инспекторы: ездят по вверенной территории, сами по сторонам смотрят и от населения жалобы принимают. И дознание проводят, при необходимости.
    А служба вторая - это те, кто работает, когда явно нужно применять силу. Причём не грубую физическую, хотя порой и она требуется.
    Эти две службы, представляя достаточно разные направления подготовки, до появления Ансельма объединялись у нас в одну. Я так по наследству получил и не стал ничего менять, хотя некоторые неудобства такое единство, честно говоря, доставляло.
    Ансельм оказался настолько явным лидером и настолько очевидно второго направления, что я это направление выделил. Так у меня появился заместитель, а в моём распоряжении - отряд, с военной дисциплиной и умениями настолько выдающимися, что позволяют не подавиться кем угодно.
    С инспекторами люди Ансельма тоже ездят - мало ли что; и боевые навыки бывают востребованы достаточно часто. К сожалению.
    Отец Олив, судя по характеристике, должен был приехать к Ансельму. Поэтому я взял конверт и пошёл советоваться.
    Ансельм над бумагами задумался:
    - Олив, Олив... Вроде бы слышал. Что толковый. Но чего они его гоняют по всему королевству? Ты посмотри: здесь - четыре месяца, там - полгода. Какой в этом смысл?
    - Такой, что нигде не прижился. Ты посмотри на список - он уже везде был. Просто везде отметился. Ещё только к нам не отправляли. Но мы - официальная дыра, к нам попасть ещё надо заслужить. И если столица спрашивает, не согласимся ли мы, то можешь себе представить, что там за человек. Не знаю, Ансельм, с ним - тебе работать, давай думать вместе.
    Ансельм задумался снова:
    - Да ты понимаешь. Какой бы он ни был, кроме нас его никто не возьмёт. Мы его выгнать всегда сможем, ну и кроме выгнать что-нибудь придумаем. Но если мы этого отца Олив не заберём, они его уморят.
    - А он нас - нет?
    - А это от нас с тобой зависит. Но, понимаешь. Если посмотреть вот на это, - Ансельм потыкал пальцем в характеристику, - я бы от него не отказался. В конце концов, у тебя полное аббатство варлоков - ты с одним инквизитором не справишься?
    - Ладно. Будем считать, что я согласился. Но тогда у меня условие. Если ты видишь, что с этим отцом Олив хоть что-нибудь "не так". Ты приходишь ко мне, и мы думаем вместе. А не я получаю чей-то труп. Мне своих персональных неприятностей хватает. Ты меня понял?
    - Понял. Договорились.
    Я написал ответ, что не возражаю, и на время об отце Олив - забыл.
   
   * * *   день сорок пятый
   
    А вскоре, одним вполне замечательным днём, в кабинете появился брат Доминик с известием, что меня спрашивает какой-то Рене ле Ольна. У которого для меня пакет. "Какому-то" я улыбнулся, а Рене велел приглашать - догадываюсь, что у него за пакет. И то, что он привёз его сам - это хорошо.
    Я запрашивал и получил справку: мессир Рене в самом деле не знатен, но богат, представляя семью, три предыдущих поколения которой занимались торговлей. Причём если прадед мессира ещё стоял за прилавком сам, то Рене и его братья владеют несколькими кораблями, обеспечивая товаром лавки в крупнейших городах двух королевств. Благосостояние семьи изначально основывалось на торговом чутье и разнообразии товаров: убытки от одних неизменно перекрывались прибылью с других. Настолько успешно, что отец мессира к нынешнему времени уже позволил себе отойти от дел и заняться воспитанием и образованием внуков: Рене - младший из четырёх братьев и единственный из них, кто пока не женат.
    И это даже интересно. Рене ле Ольна - не обвиняемый, не свидетель, не колдун. Более того, он - житель города, который управляется не сеньором, а магистратом. То есть, мессир Рене - один из самых уважаемых горожан. Такие посетители у меня случаются редко.
    - Доброго дня, мессир Рене. Садитесь, прошу.
    Он остановился у кресла для посетителей и остался стоять.
    - Не беспокойтесь. В нём нет секретов - обычный стул, ничего больше. Разве что с места не сдвигается. Но если хотите - вон, возле стены стоят попроще - можете взять.
    Он посмотрел на меня оценивающе. Сел в кресло и пододвинул по столу запечатанный конверт.
    Я принял. Распечатал. Хм. Ну, это всё я почитаю позже, сейчас меня интересует лист с именем Агнис. Которая полностью оправдана, как и следовало ожидать.
    - Мессир Рене, скажите пожалуйста, вам понятие "ведьма" о чём-нибудь говорит?
    - Да. За последние месяцы я весьма образовался по этому вопросу.
    Взгляд уверенный, а тон нескрываемо язвительный. Хорошо.
    - Тогда кто такие fata вы, видимо, знаете.
    - И даже знаю, что вам до них не должно быть ни малейшего дела.
    - Мессир Рене. Позвольте, я сам буду определять, до чего мне есть дело, а что меня не интересует. Привезли мне эти бумаги вы - и я полагаю вас лицом заинтересованным, поэтому сообщаю, что дело, начатое против Агнис, закрыто, ей приносятся официальные извинения - она получит соответствующий документ, и она полностью оправдана, - я поднял голову от бумаг и посмотрел ему в глаза. - Именно потому, что fata.
    И он остался невозмутимо спокоен:
    - Я могу с нею увидеться?
    Мне понравился этот человек.
    - Пойдёмте.
    Я понятия не имел, где могла находиться Агнис - аббатство довольно велико, поэтому мы пошли к матушке Клаудии, и я спросил. Матушка к нам присоединилась, и дальше мы отправились целой процессией.
    Все понимали, что Агнис у нас ненадолго, поэтому ей старались не давать поручений, связанных с приютом - зачем детям лишний раз привязываться и терять. Но в общении никто никого не ограничивал, и нашли мы Агнис в саду: она среди цветов что-то обсуждала со стайкой старших девочек.
    Рене, похоже, ожидал, что я отведу его в тюрьму, где он увидит то, что отец Матиш привёз мне в клетке тогда. Кроме того, я уже видел новую Агнис. А Рене - ещё нет.
    Да и место было хорошим.
    Здесь нет сквозняков, а порывистый ветер затихает и медленно плывёт, набираясь ароматов: помощницы матушки устроили в углу сада декоративную стену и высадили возле неё розы. Они и жасмин - единственные цветы, который я тут берусь определить.
    По другую сторону ограды растут деревья: солнце падает на их кроны, пробирается сквозь колышущуюся листву и касается раскрывшихся и готовых распуститься бутонов; спускается по всевозможным листьям и ложится на дорожки и траву, успев по пути согреть стену и приласкать посетителей.
    Мне здесь не очень нравится, но знаю, что многие приходят сюда отдыхать: здесь тихо, спокойно, безопасно.
    Магия fata.
    Рене, понятно, не смог устоять. Нет, сдался он давно - иначе бы ко мне не приехал, но в этом мирном уголке погиб окончательно.
    Я ему не мешал. Матушка Клаудиа очень потрудилась: юная, до глупости невинная девушка за весьма короткий срок превратилась в достаточно сознающую свои призвание и силы ведьму. Будем надеяться, что их, помноженных на богатство мужа, хватит на созидание не только семьи. Зачем иначе нужны ведьмы? Так что мы предоставили жениху и невесте возможность наслаждаться обществом друг друга - раз уж место такое необыкновенно подходящее.
    А я сходил в монастырь и попросил пристроить куда-нибудь Рене: внеплановые эксцессы мне совершенно не нужны; пусть сначала женятся, а потом делают, что захотят. Сообразил, что - осёл, собрался с мыслями и силами и сходил к матушке Клаудии: если уж сам совершать чудеса не умею, то надо хотя бы иметь совесть и благодарить за совершённые других.
    Матушка меня поразила, печально заявив, что ей жаль отдавать такой цветок этому мужлану.
    У меня глаза полезли на лоб, и я едва нашёлся ей заметить, что упомянутый мужлан разглядел этот цветок раньше всех и даже приложил немало усилий, чтобы выцарапать его у отца Матиша себе назад - что занятие совсем не безопасное. И, в конце концов, Агнис будет жить не за тридевять земель - тут езды часов пять-шесть, и не может быть, чтобы у матушки в крупном торговом городе да не было у кого остановиться. В жизни не поверю.
    Матушка улыбнулась, и я ушёл.
    Интересно, а если бы матушка тогда не извинилась?.. Потому что да, я - самый могущественный инквизитор на ближайшую сотню километров в любую сторону. И далеко не самый последний колдун на этой территории. Но ни за какие блага мира я не стану всерьёз ссориться с самой могущественной fata на тех же ста километрах в любую сторону. Просто потому, что рассерженная fata ничего делать не станет. Она просто станет очень недовольной. А все неприятности на меня посыплются сами собой. Учитывая силу и заслуги матушки Клаудии, на меня может упасть дерево. Или молния. И матушка тут будет совершенно ни при чём.
    Я вернулся к себе и только успел додумать невесёлые мысли о неслучившемся будущем собственного прошлого, как явился Рене. Гордо вскинул голову и заявил, что желает увозить домой - жену. Я так долго и, видимо, с настолько явным усилием расшифровывал послание, что он добавил:
    - Я не хочу иметь ни одного законного повода снова её потерять.
    Короче говоря, мессир Рене желал венчаться прямо в аббатстве.
    Ничего невозможного. Кроме того, что fata традиционно выходят замуж на рассвете, и обряд в любом случае нужно готовить, а уже слишком поздно. То есть их, разумеется, обвенчают, но послезавтра.
    Сегодняшний день в каком-то неизвестном мне расписании явно значился днём удивлений. Потому что мессир Рене слегка смутился и сообщил, что Агнис хочет, чтобы их венчал я.
    Нелепость просьбы была настолько велика, что оторвала меня от стула и подняла на ноги. Рене, и так стоявший, впился в меня взглядом и шагнул назад.
    Ещё подраться нам не хватало.
    - Мессир Рене. Вы говорили, что знакомы с понятием "fata", - он кивнул. - Так вот, инквизиторов таких - не бывает. Нас так отбирают и так готовят. Поэтому если я, тронувшись умом, начну проводить обряд, Агнис испытает боль. Сильную боль. К счастью я, пока что, в здравом рассудке, к тому же вы - нисколько не колдун, поэтому я вас венчать не стану. В данном случае, согласившись, я совершу преступление. Вас обвенчает служитель, который имеет на это все полномочия, сделает это совершенно законно и безопасно для всех. Агнис должна это понимать. Поэтому объясните ей, что это - решение, которое не может и не будет изменено. Полагаю, к вам она прислушается.
    Рене молча поклонился и ушёл. Надеюсь, я оказался достаточно убедительным.
    Я сходил к отцу настоятелю - договорился насчёт венчания. И решил, что с меня на сегодня хватит. Я имею право на отдых. В саду после заката обычно никого нет - слишком темно, зато есть несколько особо тенистых уголков, в которых мне вряд ли кто-нибудь помешает. Я взял плащ, устроился на одной из своих любимых скамеек - и почти задремал.
    Но, как оказалось, это солнце село, а день ещё не закончился.
    Потому что на меня набрёл Северин. Не случайно, разумеется. И тихо сказал, что Магда хочет, чтобы я обвенчал и их тоже. Потому что они, оказывается, формально не женаты.
    Северина мне искренне захотелось придушить.
    - Вот скажи. Твоя жена считает меня полным недоумком? Или ей нравится надо мной издеваться? Или я ей надоел, и она хочет отправить меня в тюрьму? И сама туда отправиться следом? Ну, чего именно ей в жизни ещё не хватает? Пусть скажет прямо - может, это можно ей предоставить менее затратными способами. Северин, какое венчание - ты в своём уме?
    Он посмотрел на меня с таким искренним недоумением - до обиды, что я спохватился: Северин же не варлок - в полном смысле этого слова. Он - колдун, и хороший колдун, но вот именно...
    - Не обижайся. Магда должна бы знать. И подумать, прежде чем тебя ко мне посылать. В принципе, обвенчать вас я могу. Но сейчас - только в принципе. Потому что Магда сейчас - не одна. Они с ребёнком - неразрывное целое. А обряд происходит на двух уровнях сразу: здесь и в Лимбе. Так вот, я не потащу в Лимб нерождённого младенца. Это, знаешь ли, тоже - обряд. Пусть Магда себе для него кого-нибудь другого поищет. А я сразу у него за спиной с кандалами постою - он, кроме как начать, ничего не успеет.
    Северин понял. У него, видимо, только практики нет - и то, похоже, потому, что он не хочет. Что достойно уважения. А с теорией он, похоже, знаком со всей. Ещё поругаются.
    - Подожди. Успокойся. Магда, скорее всего, действительно - просто не подумала. А эти венчальные настроения - они у женщин заразны. Хочет она - обвенчаетесь. Здесь. Без Лимба. Обряд совершу я, или из аббатства кто - как скажете. Захотите потом - вторую половину всегда можно провести. Но о полном обряде сейчас и мысли быть не может. Всё.
   
   
  
Глава 7.
   
    * * *
   
    Я надеялся хоть ночью отдохнуть. Так ночью ко мне явилась Магда. В сон, разумеется. И забрала меня к себе домой. Туда, откуда я её забирал. Мы просто сидели - в той же комнате. И молчали - о чём нам ещё говорить. У неё было тихо. Тепло. Семейно. И умопомрачительно вкусно пах свежий хлеб.
    Больше я ничего не помню. Я, наконец, по-человечески уснул.
   
   * * *   день сорок шестой - очень длинный
   
    А проснулся утром. И мне было очень хорошо. Я замечательно отдохнул. Ну что ты будешь делать.
    Поэтому после завтрака я отправился в лазарет и спросил матушку Элму. Кому ещё я могу пожаловаться?
    - Матушка, ваша подопечная плохо себя ведёт, - Элма приподняла бровь, посмотрела на меня испытующим взглядом и улыбнулась. И как я должен это понять? - Понимаете. Когда она стала ухаживать за Жераром, с неё все блоки, понятно, сняли. А она этим злоупотребляет. Употребляя свою свободу где нужно и где не следует.
    Матушка Элма стала совсем серьёзной вся:
    - Что случилось?
    - Ничего страшного. Она просто пришла ко мне в сон. Ничего плохого не сделала, наоборот - очень помогла. Просто делать этого ей вообще не стоит.
    - Dom Веран. Вы уверены, что пришла, а не приснилась?
    - Матушка. Предположите, что я способен отличить. Да дело даже не в том, что она где-то бродит. Дело в том, что это для неё небезопасно. Когда эти девять месяцев, наконец, закончатся, это будет один из самых счастливых дней в моей жизни.
    - Вряд ли вам придётся ждать все девять. Хотя бы до семи благополучно дожить.
    - Но если всё настолько сложно - зачем она глупости делает! Я не понимаю. Ну поговорите вы с нею.
    - Вы думаете, я этого не делаю?
    - Делаете. Я знаю, что - делаете. Ну что мне её - в камеру посадить и выводить гулять под конвоем?
    Матушка Элма молча покачала головой. А я так же молча в ответ вздохнул. Мы носимся с этой strega, как будто она - устрица с жемчужиной. И надо исхитриться получить полноценную жемчужину, оставив устрицу в живых. Заниматься этим, кроме нас, всё равно никто не будет. Не нужны эти жизни больше никому.
    Я вернулся к себе и обнаружил в приёмной устрицу. Тьфу. Магду. Мы зашли в кабинет, она села и посмотрела на меня уверенно и спокойно:
    - Вы сказали Северину, что я послала его к вам, не подумав. Нет. Я подумала. Я хочу провести венчание целиком. Я хочу защитить своего ребёнка.
    - От кого? Магда, ни тебе, ни твоему ребёнку здесь не угрожает никто и ничего.
    - Я не буду здесь всегда.
    - Магда. Ты понимаешь, что делаешь? Ты хочешь связать с Лимбом младенца, который ещё даже не родился!
    - Так делают. Я знаю.
    - А сколько детей при этом умирает - ты тоже знаешь? Или вам об этом не говорят? Не смотри на меня так - ты думаешь, инквизиция занимается только тем, что бумаги пишет? Нет, мы ещё кое-чего немножко делаем. Я не хочу, чтобы твоя дочь погибла.
    - Дочь?
    И тут у меня волосы начали подниматься дыбом. Даже если допустить, что матушка Элма не называла ей пол ребёнка, то всё равно - его знаю даже я! А ведьма - не знает, кого носит? На третьем месяце? Магда что, с малышкой - не разговаривает? Совсем? Боится привязаться к ребёнку, потому что настроена снова его потерять?
    - Магда. Эта девочка родится. И будет жить. Потому что убить её - я тебе не позволю.
    В её глазах медленно разгорается пламя. Ха! Разгневанная Магда готова защищаться. И защищать свою девочку - да. Очень хорошо. Твоя дочь ещё слишком мала, чтобы защищаться самостоятельно. От кого угодно, тебя в том числе. Так что - защищай.
    И тут я понял. Понял, потому что Северин меня вчера своей просьбой очень озадачил, и я всё время искал, как бы это сделать правильно. Сообразил. Магда своими капризами помогла. Знаю я, как их обвенчать. И не только здесь, и безвредно. Ох, знаю.
    - Ты вчера хотела венчаться. Не передумала?
    - Нет!
    Сейчас покусает и исцарапает.
    - Очень хорошо. Тогда сегодня вечером. Часов в восемь. Подходит?
    - Вполне.
    Мой кабинет покинуло ходячее оскорблённое достоинство. Ох, как хорошо.
    Я порылся по книгам, набросал, что с чем хочу совместить, и снова отправился к матушке Элме: что можно, а что нельзя, всё равно лучше неё никто не скажет. Матушка моё предположение об опасениях Магды, правда, назвала домыслами. Но заметки дополнила, одобрила и список участников утвердила. С чем я пошёл дальше - к матушке Клаудии. Давно я ничего столько не согласовывал.
    Со старшей fata мы говорили долго, но очень для меня полезно. И я оставил ей свои записи - передать Анатолю.
    А для разговора с Жераром бумаги не нужны.
    Маленький колдун, значившийся в списке согласований последним, сидел в своей лазаретной комнате на подоконнике и смотрел в окно. Мне обрадовался:
    - Мы пойдём гулять?
    - Пойдём, если хочешь. В сад.
    Жерар нахмурился, насупился и запротестовал:
    - Ну-у. Я хочу туда.
    Под "туда" явно подразумевался Лимб.
    - Нет. Туда мы сейчас точно не пойдём, - мальчик покосился исподлобья. - В последний раз мы с тобой были там так долго, что ни мне, ни тебе в ближайшее время туда соваться нечего. Поэтому: хочешь гулять - идём в сад.
    Он посопел и слез с подоконника:
    - Ладно.
    Мы походили по самой тёплой части сада. Жерар даже побегал. А потом он начал уставать, и мы уселись на нагревшемся под солнцем бревне.
    - Жерар, а ты Магду ждал?
    - Угу. А почему она не пришла?
    - У неё сегодня сложный день, - Жерар весело фыркнул. - А она к тебе каждый день приходит?
    - Ага.
    - Скажи, а ты, когда совсем выздоровеешь, хотел бы с нею и Северином жить?
    Он поднял на меня удивлённый взгляд:
    - А тётя Магда давно сказала, что они меня заберут. И матушка Клаудиа сказала, что можно.
    - Можно, конечно. Но у Магды скоро будет ещё ребёнок, совсем маленький. Знаешь?
    Он заулыбался и произнёс наставительно:
    - Не ребёнок, а девочка. Её зовут Солей.
    - Это кто так сказал?
    Физиономия Жерара представила собой сочетание хитрого взгляда и довольной улыбки:
    - Я!
    - А Магда об этом знает?
    - Не-а. Она с нею не разговаривает.
    - Подожди, она - с нею, это кто с кем?
    Жерар рассмеялся:
    - Она - это тётя Магда. Солей разговаривает со всеми, а тётя Магда с нею - нет.
    - Почему?
    Мальчик пожал плечами:
    - Не знаю.
    Ну, да. Оно ему надо.
    - А ты Солей любишь?
    Он посмотрел на меня, как на полоумного:
    - Конечно.
    Задумался и фыркнул:
    - А она - вообще всех, - и снова пожал плечами, на этот раз - как-то покровительственно. - Маленькая.
    - Ничего, она быстро подрастёт. И начнётся. Везде лезет, всё хватает. Ничего не знает, не умеет. Никого не опасается. Кошмар.
    Жерар посмотрел на меня удивлённо:
    - Откуда ты знаешь?
    Я всё ещё вспоминал - и улыбнулся:
    - А у меня две сестры. Младшие. И вечно у них были какие-то неприятности.
    Жерар уставился вдаль и надолго замолчал. А потом сказал - уверенно, как о чём-то окончательно решённом:
    - У неё не будет неприятностей. Потому что у неё буду я.
    У меня есть сильное подозрение, что Солей сама по себе - та ещё ведьма. А вдвоём они мне и аббатство разнесут.
    Однако, Жерар - личность незаурядная. Где бы ему достойного наставника найти.
    - Я рад, что у Солей такой брат. А ты поможешь нам с нею сегодня?
    Мальчик обернулся ко мне и вопросительно поднял брови.
    - Ты Агнис - знаешь?
    Жерар весело рассмеялся и махнул рукой.
    Очень интересно:
    - И что это значит?
    - Знаю, - он откровенно веселился. - Она тоже - маленькая.
    Вполне точная характеристика, как ни странно. Тем не менее...
    - Агнис завтра выходит замуж.
    Я всегда думал, что "упал от смеха" - это в переносном смысле. А ловить пришлось буквально:
    - Вот чего ты веселишься, я не понимаю. У неё очень хороший жених.
    - Ага, - Жерар вытянулся на бревне, как кот, закрыл глаза и стал греться на солнце. - Жених - хороший. А Агнис - маленькая.
    - Хорошо, пусть будет маленькая, но замуж она завтра всё равно выходит. И раз обряд всё равно готовить, то Магда решила выйти замуж - сегодня.
    Жерар приоткрыл один глаз и посмотрел на меня с очевидным недоверием:
    - Как - замуж?
    - Так. Они с Северином, оказывается, официально - не женаты. И Магда решила, что раз у неё теперь будет куча детей, то ей нужно обвенчаться. Венчать буду я, и мне нужна твоя помощь.
    На меня воззрились уже два внимательных чёрных глаза:
    - А кто там ещё будет?
    - Матушка Клаудиа, - он кивнул, - матушка Элма, - ещё одно молчаливое одобрение, - отец Ансельм, - задумался, вспоминая, довольно улыбнулся и снова согласился, - и Анатоль.
    - Так ты же его не любишь.
    У меня брови полезли вверх сами собой:
    - Что значит - не любишь? С какой стати я его должен любить? Он мне что - жена?
    У Жерара сегодня явно был день веселья:
    - Северин тоже - не жена. Но ты его любишь.
    - Причём тут "любишь". Северина я уважаю.
    - А отца Ансельма?
    - С отцом Ансельмом мы друзья.
    - А Анатоля ты не уважаешь и не дружишь.
    - Ну, ты сказал. Чтобы дружить, нужно друг другу доверять. Он - варлок, я - инквизитор. Доверие между нами - прямо светится. Вот как встретимся - так оба и сияем, - Жерар оценил интонацию и задумался. - И если бы я его совсем не уважал - ноги бы его в аббатстве не было. А он живёт, работает и, как видишь, я его в такое важное дело приглашаю.
    Жерар помрачнел и покосился:
    - Я тоже - варлок.
    Та-ак.
    - Это кто тебе сказал?
    - Я сам знаю.
    - Жерар, варлок - это не сила. Это - то, как её применяют. Тебе нравится делать людям плохо?
    Он озадачился, задумался и помотал головой:
    - Нет.
    - Ну, вот видишь. Я согласен, ты - колдун. И тебе нужно учиться, потому что ты будешь - сильный колдун. Но ты - не варлок. Это кто такое придумал? Анатоль?
    Мальчик вскинулся:
    - Он хороший!
    - Замечательный. Просто его, похоже, давно не секли.
    - Не трогай его!!!
    - Прекрати на меня кричать.
    Мне стало грустно: всё-таки я об Анатоле думал лучше. Зато Жерар буквально кипел, пытаясь защитить этого негодяя.
    С которым я позже поговорю. Сейчас у меня более важное дело:
    - Так ты в венчании - участвуешь?
    Маленькая чёрная туча на всякий случай пыхнула:
    - А Анатоль - будет?
    - Будет.
    Он успокоился, но засомневался:
    - Но я же ничего не знаю.
    - Ничего страшного. Работы будет немного, не сложной, и я тебе всё расскажу. Рассказывать?
    Туча немедленно просветлела, и Жерар бодро кивнул:
    - Да.
    Он - ясный ум, хороший колдун и замечательный человек.
    Когда Магда нас нашла, мы уже всё обсудили и обо всём договорились. Жерар мне заговорщицки усмехнулся, и они пошли бродить - обоим полезно. А я отправился искать Анатоля. Мне очень хотелось ошибиться, поэтому я решил сначала проверить.
    Он отдыхал у себя. Его обиталище напомнило мне мой гроб: в странноприимном доме Анатолю делать нечего, в монастырскую келью он не захотел, а из всех возможных помещений выбрал пятиугольную каморку, в которой вольготно смогла бы разместиться разве что мышь. Зато она была угловой и имела два окна сразу.
    - Это ты сказал Жерару, что он - варлок?
    - Но это же правда.
    Не ошибся, значит. Жаль.
    - Я только что ему объяснял. Что варлок - это не могущество. А то, к чему и как это "могу" прилагают. Только Жерару - восемь лет. А ты - либо дурак, либо негодяй. А что - тебе виднее.
    Он молчал и смотрел в окно. А я молчал и ждал, что он надумает. Молчали мы долго.
    - Дурак.
    - Это радует. Идём.
    - Куда?
    - К матушке Клаудии.
    - Не надо.
    - Надо. Пошли.
    Матушка нам не обрадовалась, но ничего не могу поделать - я без неё не обойдусь:
    - Матушка, я прошу прощения за беспокойство. Но без вашей помощи у меня ничего не выйдет. У меня таких возможностей нет. Матушка, вы не могли бы вот этого господина - благословить?
    Анатоль стиснул зубы.
    А-а... Сообразил, да? Это тебе не мой дождик. Это - сила. Она тебя снесёт, сомнёт и утопит. Дрянь ты такая.
    - Dom Веран, - тон матушки Клаудии ничего хорошего мне не обещал. - Простите, но я не могу делать то, цели чего не понимаю. И должна заметить, что у вас очень странный подход к выбору наказаний.
    То есть мою истинную цель матушка прекрасно представляет и именно поэтому ничего делать не станет.
    Почему мне всегда так тяжело с нею спорить? Ну, да - она ощутимо старше, откровенно сильнее, я её неизмеримо уважаю. Я не могу её заставить. Нет, право имею, но это будет означать конец всего, что здесь так долго создавалось. И что-то я устал.
    Я нашёл свободный стул, рядом со столом, и уселся.
    - Это не наказание, матушка, - врать ей небезопасно, но это такая, хитрая, ложь. - Этот господин, как вам известно, через несколько часов должен принять участие в определённой церемонии. Основная цель которой - показать одной очень упрямой невесте её защищённость и всеобщее к ней расположение. А я сомневаюсь, что этот господин, при его нынешнем умонастроении, к этому готов. А его участие необходимо - где я ещё такого найду. Поэтому я и обращаюсь к вам с просьбой.
    Они оба на меня уставились. Анатоль дёрнул уголком рта - понял, но возражать не собирался. А матушка Клаудиа колебалась - она мне не верила, но хотела, чтобы то, что я сказал, оказалось правдой. Оно и было правдой - отчасти, так что стыд во мне колючками шевелил, но слегка.
    Ничего. Потерплю.
    Маленький колдун прав: я не люблю Анатоля. А за что мне его любить, он здесь исключительно ради себя. И потому ответит за каждую оплошность. Тем более, что сейчас ему предоставляется редкий, можно сказать - редкостный случай поучиться. Ничего. Стерпит.
    Варлок, видимо, подумал так же. Потому что подошёл к матушке Клаудии, склонил голову и опустился на колени. Матушка несколько растерянно на нас посмотрела. Коротко вздохнула. И возложила руку на его голову.
    Я практически уверен, что где-то там - далеко и глубоко, где все наши поступки подсчитывают и взвешивают, беззастенчивое использование матушки Клаудии не попадает на чашу весов со знаком "+". Поэтому я решил, что лучше всё-таки превратить моё заявление в истину целиком. Облокотился о стол, устроил голову на руки и сделал для Анатоля то же, что для Магды при аресте.
    Анатоль моего вмешательства не заметил. Совсем не заметил - рядом с матушкой Клаудией я даже не тень. К тому же я не собирался ему вредить. Я хотел помочь: опыт у него есть, но небольшой, а матушка с варлоками дела не имеет - я не в счёт, и силу не рассчитывает. Если он начнёт сопротивляться - а он начнёт, раньше или позже - она его просто раздавит.
    Анатоль продолжал себя контролировать. Почти: за исключением того, что полностью и безоговорочно доверял теперь матушке Клаудии. И не пытался от неё закрыться. Из этого доверия вырос эффект, который потряс меня и произвёл впечатление на матушку - варлок ей ответил.
    Ответ этот до странности напомнил мне Агнис - возможно потому, что других я не знаю: обычно я не имею дел с молоденькими и неопытными fata. Его ручеёк был удивительно чистым, немного наивным и слегка удивлённым: похоже с тем, чем так щедро делилась теперь матушка, Анатоль в последний раз встречался ещё в глубокой юности. Из неё и отвечал.
    Матушка обычно имеет дело как раз со своими fata, и с юными девушками, понятно, разговаривает совсем иначе, чем со взрослыми колдунами, поэтому дальше к Анатолю обратилось именно то, чего я так ожидал от венчания: нежность, забота, желание защитить. Это было то, что нужно; я настроился на матушку, как на камертон, и вцепился в этот настрой, как утопающий за соломинку; я обхватил этих двоих, объединённых сейчас таким естественным, но так редко встречающимся чувством - любовью к ближнему, и понёс, как горсть воды умирающему от жажды; я поднимал их к облакам, пока не понял, что, будь я проклят, но я люблю этого мерзавца - просто потому, что и он способен на это чувство.
    Честно говоря, я - далеко не fata. И любовь к ближнему мне свойственна, пожалуй, ещё меньше, чем Анатолю. Поэтому хватило меня ненадолго. Я, правда, никого не уронил и честно ото всех убрался, но, как только я убрался, ко мне явился Сон и тяжёлой дланью припечатал мою голову к столу. Поэтому что было дальше, я не знаю. Спал я.
    ***
    А когда начал просыпаться, обнаружил, что в моей комнате находится матушка Клаудиа. Это означало, что произошло нечто из ряда вон выходящее, и я только что не подпрыгнул. Открыл глаза - и сообразил, что это не матушка сидит у меня в спальне, а я сплю у неё в кабинете. Дожился.
    Матушка, правда, мне улыбнулась:
    - Знаете, dom Веран. Я начинаю понимать, что всё-таки очень перед вами провинилась, - а я подумал, что сейчас останусь без ушей, потому что они вот-вот воспламенятся. - Потому что всякий раз, как я подумаю о вас дурно, вы немедленно показываете, насколько я не права. А поскольку у вас всё-таки очень странный подход к выбору наказаний, - она улыбнулась ещё раз, - то давайте я, наконец, один раз покаюсь, и мы перестанем отрезать этот хвост по кусочкам.
    Этого ещё мне не хватало.
    - Матушка... Вы совершенно правы, думая обо мне дурно. Вы ни в чём не виноваты, и вам совершенно не в чем передо мной каяться. И перестаньте надо мной издеваться - я сейчас сквозь землю провалюсь!
    Матушка Клаудиа вздохнула:
    - Похоже, у равновесия по этому поводу другое мнение.
    Я ещё не до конца проснулся. И чувствовал себя до крайности неловко. И искренне, от чистого сердца разозлился:
    - А не могло бы пресловутое равновесие в данном конкретном случае - не вмешиваться?! Вот в данном конкретном случае - сам разберусь!
    И ничего не случилось. И кусок потолка на меня не упал, и стул подо мной не развалился. Хотя, судя по испуганному взгляду, матушка Клаудиа чего-то такого ожидала.
    Ничего. Если миропорядок посчитает, что я к нему недостаточно почтительно отнёсся - найдёт способ мне это сообщить. А матушка равновесию служит - и успешно, и оценённо - а всё полагает, что как-то отдельно от него стоит.
    - Простите, матушка. А Анатоль - где?
    - Отдыхает.
    - Тогда и вы отдыхайте. Я пойду.
    Мне ещё двух действующих лиц нужно посетить.
    Ансельм на просьбу поучаствовать в венчании фыркнул, как ёж, заявил, что ничего подобного до сих пор не слышал и потому обязательно будет. Я и не сомневался.
    А отец настоятель покивал, сказал, что со всем согласен и, ни в коем случае не претендуя на участие, надеется поприсутствовать. Что меня порадовало.
    Осталось дождаться восьми часов.
    Правда, перед ужином я ещё вызвал во двор всех инквизиторов, кто нашёлся на месте, пригласил всех прочих желающих и принёс Агнис официальные извинения. Всем объяснил, за что, и отдал ей все положенные в таких случаях документы.
    Отцу Матишу, безусловно присутствовавшему, достались взгляды от насмешливых до возмущённых, но это как раз тот случай, когда несколько минут позора отрезвляюще полезны.
    ***
    После семи начало смеркаться, и когда сумерки из лёгкого тумана превратились в плотную дымку, к храму стали сходиться приглашённые. Словно скрываясь - по одному.
    Венчания fata проводят обычно утром, потому что они - всегда праздник: много света, цветов, веселья. А меня - и, похоже, не меня одного - не оставляло ощущение, что сейчас мы собираемся совершить что-то правильное, но такое, о чём не нужно кричать. Таинство. Заговор венчания.
    Заговорщики все собрались даже раньше намеченного времени, а оно нас никак не ограничивало, поэтому Анатоль зажёг часть свечей и запер все двери. Венчаться в закрытом помещении - это неслыханно, но присутствующие его действия молча одобрили.
    В полумраке мы заняли свои места. Магда и Северин должны были по обряду к алтарю идти, поэтому встали подальше. И оказались в центре квадрата, который образовали матушка Клаудиа и Ансельм - на ближней к алтарю стороне, матушка Элма и Анатоль - на дальней. Жерар - самый заговорщицкий из всех и откровенно получавший от происходящего самое большое удовольствие - разместился позади, продолжив среднюю линию.
    Я собирался начать церемонию. И даже открыл для этого рот.
    И тут с хоров на нас - очень мягко, как-то именно неосязаемо, невесомо - опустился звук.
    И я рот закрыл. И подумал, что отец настоятель, всё-таки - замечательный человек.
    Пение, звучавшее сейчас в храме, к венчанию формально отношения не имело. Обычно этот хорал используют для того, чтобы создать приподнятое настроение. Но для нас регент исключил из него голоса верхнего регистра, и негромкое, глубокое, насыщенное звучание, постепенно заполнившее всё пространство храма, окончательно превратило обряд в мистерию.
    Жерар первым, со всей непосредственностью детства ответил музыке. Её сильная тёплая волна как нельзя лучше донесла чистые, искренние чувства ребёнка, который в венчающейся паре уже нашёл нежную мать и заботливого отца.
    Предполагалось, что квартет взрослых сыграет, когда обряд начну я, но они тоже всё поняли и вступили вовремя.
    Ансельм - наглядная иллюстрация того, что меч инквизиции, вообще-то, предназначен защищать. Анатоль - воплощение дара, который, делая невесту и жениха ведьмой и колдуном, принёс много бед, но и помог выжить. Матушка Клаудиа, вполне оправдывавшая приставку к своему имени - требовательный, внимательный, надёжный опекун. Матушка Элма - помощь и поддержка.
    Тогда я, наконец, начал формальный обряд - я вызубрил его наизусть и смог бы провести, кажется, и в бессознательном состоянии - и, одновременно, стал раскрываться.
    Я не напрасно днём у матушки Клаудии поупражнялся. Убедился, что вполне способен сейчас достучаться до небес именно тем способом, каким это делают fata. И пусть сам по себе я в этом слабее самой юной из начинающих учениц, с такой опорой - я смогу.
    Я никому до конца не признавался в том, что намерен сделать. А останавливать, даже если догадаются, теперь слишком поздно.
    Пара, которую я венчал, не была ни юной, ни чистой, ни невинной. Я венчал ведьму-stega и варлока, ещё недавно сулившего мне смерть - чем дальше я узнавал Северина, тем больше понимал, что тогда он произносил не совсем пустые слова.
    Но сейчас это не имело значения. Значение имело то, что этих двоих я венчал.
    И обращался к Равновесию с просьбой о благословении.
    Для stega и варлока.
    Отдавая за него себя в залог.
    Я же венчаю. С меня спрос.
    Наглость, конечно - кто я такой. Если бы великое Равновесие умело смеяться, оно бы, наверное, повеселилось. Но оно, наверное, не умеет. Поэтому оно что-то там в себе посчитало и взвесило.
    Когда соединённые руки Магды и Северина легли на алтарь, с него, вливаясь в мистерию, поднялась другая волна. Собрала мою наглость, искушённость колдунов, доброту людей, невинность ребёнка - и вернулась к тем, ради кого поднималась.
    Не отдала.
    Объединила.
    Великое Равновесие ответило на мою просьбу, но осталось верным себе - как иначе могло бы быть. Мы, все вместе, утверждали равновесие здесь сейчас. И Магда с Северином соглашались теперь не просто стать и остаться семьёй. Они обещали сохранять это равновесие. До тех пор, пока оставались семьёй.
    Северин понял. Его рука осталась на алтаре, но смотрел он мне в глаза требовательно и жёстко. "Туда только варлоки ходят. И то, не все. Ты что, варлок?"
    "Я - инквизитор. Excellens. Слышал о таких?"
    Он усмехнулся - а губы даже не дрогнули. И произнёс, отвечая на мой, традиционный в обряде, вопрос о согласии стать мужем и женой:
    - Да.
    Магда не мудрствовала и не пыталась разобраться. Она привыкла чувствовать и верить чувствам, а то, что она ощутила, не показалось ей опасным:
    - Да.
    Я накрыл их руки своей ладонью и, пока произносил длинную, правда - очень длинную, заключительную формулу, подхватил и поднял их так же, как Анатоля у матушки Клаудии днём. С матушкой надо поговорить, а то я не очень понимаю, что это такое делаю. Это какая-то разновидность благословения, понятно, но я о таком способе нигде не читал. И она тогда ничего не почувствовала. Но этим двоим теперь было хорошо.
    Обряд свершился - и завершился.
    Я не заметил, когда умолк хор, и мы стояли теперь в тишине и полумраке храма - только пламя свечей вокруг слегка потрескивало и колебалось. Магда повернулась у мужу...
    ...и тут Солей объявила, что до сих пор ей всё очень нравилось, но она считает, что мама стоит на месте слишком долго - двигаться уже пора. На что улыбнулся даже Анатоль, простоявший весь обряд исключительно мрачным, а Магда опустила голову и молча, но вполне внятно сообщила капризничавшей дочери, что понимает и сочувствует, но придётся ещё немного подождать.
    Северин подозвал Жерара и пока они обнимались втроём я услышал знакомые наставительные интонации маленького колдуна: "Потерпи. Вредина." И Солей затихла.
    Анатоль открыл двери храма. От меня больше ничего не зависело и не требовалось, я подошёл к выходу и только тогда заметил, что у стены стоит настоятель. Он низко склонил голову:
    - Благодарю вас, dom Веран.
    - За что? - я только что не подпрыгнул. - Padre, но ведь всё сделал вы! Вы, ваш регент, и эти люди, которые пели для нас. Вы, вы - все, совершили вот это невозможное, невероятное, но - совершили. И это я должен благодарить. Я не очень умею это делать, простите мою неуклюжесть, но я, правда - благодарю. И вас, и господина регента, и его хор. Я не знаю, как это сделать правильно, простите, я буду признателен, если подскажете - как.
    Настоятель - пожилой, высокий, худощавый - поднял на меня глаза и смотрел как-то печально:
    - Они слышат вас, dom Веран.
    И мне стало очень стыдно.
    За своё неуместное многословие, за эту, какую-то шутовскую, экзальтацию, которые унижали не меня - тех, кто меня сейчас слышал.
    Хоть сквозь землю провались.
    Хотя и это уже ничего не исправит.
    Наверное, матушка Клаудиа меня тоже услышала. Потому что и я услышал - её дыхание позади, и её руку - в своей ладони. И благословение fata, которое я послушно передал всем, кому был сейчас так признателен:
    - Благодарю.
    Мы вышли под открытое небо. Я обернулся к матушке Клаудии - она смотрела на меня спокойно и тоже слегка печально:
    - Вы устали, domine, - обращение резануло слух. Так обращаются к старшему. Вышестоящему. Выражая крайнюю степень почтения. По отношению ко мне это может быть только крайняя степень неудовольствия. - Вам нужно отдохнуть.
    Стыдно. Невыносимо. Если начну говорить, совсем всё испорчу. Окончательно. Да что же это такое.
    Я знаю, за что - так. За дурацкую самонадеянность. Мальчишка. Не мог сразу всё рассказать. Кто бы тебе что запрещал. Терпи теперь. Дурень. Молчи и терпи.
    Ансельм вышел, смерил меня взглядом, отошёл в сторону и стал ждать. Анатоль ушёл, даже не глянув. Магда, Северин и Жерар, занятые друг другом, пошли куда-то, в другую сторону. Матушка Элма подошла, оценила профессионально:
    - Как вы себя чувствуете, dom Веран?
    - Хорошо, благодарю.
    - Я его провожу, - отозвался Ансельм.
    Fata переглянулись, обе кивнули и ушли. Ансельм действительно проводил меня до самых дверей спальни, но не проронил ни слова. Я открыл дверь, повернулся к нему и поклонился:
    - Благодарю.
    Ансельм фыркнул, поклонился в ответ и убрался восвояси.
    Какой замечательный вечер. Слов нет.
   
   * * *   день сорок сеьмой - очень скучный
   
    Утро следующего дня посвящалось венчанию Агнис.
    И хорошо, что обо мне позаботился брат Доминик. Сам бы я вовремя не проснулся.
    Примечательно, что по должности мне положен персональный секретарь. Но секретарей - отдельных, специально обученных оформлению документов, скорописи и имеющих навыки записи допросов, в нашем отделении всего два. Ещё два-три человека могут выполнять эти обязанности, если у нас вдруг появится столько обвиняемых одновременно. До сих пор как-то обходились.
    Других персональных помощников, включая камердинеров и прочих слуг, мне не положено. Брат Доминик себя сам назначил. Причём ещё в то время, когда я, ошеломлённый мальчишка, пытался понять, как смогу найти колдуна, у которого хватило сил, знаний и умения убить примаса курии. Что всегда считалось практически невозможным.
    Забрать брата Доминика у меня никто не пытался, потому что во всех документах он значится слабоумным. В этом есть доля истины - его способности к счёту ограничиваются числом "три", и если читать он умеет, то писать его не смогли обучить даже для того, чтобы поставить подпись. Деньги для него не имеют никакого значения, более того, насколько я могу судить, он вообще смысла этих разноцветных и разноразмерных кругляшей не понимает и понять не стремится, благо прекрасно без них обходится. Но среди конкретных предметов и дел аббатства брат Доминик чувствует себя вполне уверенно.
    Ещё и меня опекает.
    Вот и теперь разбудил, хотя я его об этом вчера попросить, разумеется, не озаботился.
    - Dom Веран.
    - Да. Встаю.
    Неправда. Не встаю, не хочу и занимаю голову чем угодно, лишь бы оттянуть момент вставания. Веки, как свинцом налитые. Кстати, брат Доминик - прекрасный рисовальщик. Хотя использует только свинцовый карандаш и уголь. А я время от времени испытываю желание прогуляться в его чёрно-белых пейзажах. Привлекать его к дознанию не позволяют правила, совесть и здравый смысл - он всё-таки художник, а не копиист - но портреты ему заказывают многие. Причём на таких, парадных, рисунках брат Доминик всегда подчёркивает лучшие черты заказчика. А те наброски, которые он делает для собственного удовольствия, можно бы и в дознании использовать - они правдивы, но беспощадны.
    - Dom Веран.
    "Капля продалбливает камень"... Не уйдёт же, пока не поднимет. И правильно сделает. Я должен пойти на это венчание. Нельзя оскорблять людей только потому, что я хочу спать.
    А времени уже ... шестой час. То есть я семь часов спал непробудно. А иногда и трёх достаточно.
    Символ терпения, воплощённый в брате Доминике, дождался, пока я встану, побрил - я ещё додремал - помог умыться и одеться и проводил до храма.
    - Брат Доминик, я вам когда-нибудь говорил, что очень вам признателен?
    У него умные глаза и внимательный взгляд.
    - Вы хороший человек, dom Веран.
    А мне вдруг так ясно вспомнился Жерар. И как-то само вырвалось:
    - Только маленький.
    И брат Доминик улыбнулся. Слегка лукаво.
    Интересно, есть рядом со мной хотя бы один человек, который считает меня взрослым, самостоятельным и дееспособным? И из каких соображений они все мне тогда подчиняются.
    - Благодарю вас, брат Доминик, - я поклонился и улыбнулся ему в ответ.
    Всё-таки, недосыпание - это страшно. Начинаешь прозревать очевидное.
    Брат Доминик покачал головой - так, словно я в самом деле ребёнок, которому вот сейчас разрешили пошалить - и ушёл.
    А я остался.
    Утренняя церемония сияла светом, разливалась радостью и благоухала цветами.
    Венчание fata.
    Я чувствовал себя вороной среди горлиц и попытался пристроиться в стороне от толпы, но отец настоятель, проводивший обряд на правах служителя Равновесия, меня разглядел и пригласил внутрь храма. Пришлось идти. Знакомый хорал, на этот раз полнозвучный, поднялся медленной волной и, начиная обряд, затопил пространство.
    Собственно, весь наш храм - это алтарь.
    Который несколько большее, чем определённым образом обтёсанный камень: и камень - не первый попавшийся булыжник, и режут его не обычные ремесленники. Хотя, чтобы поставить алтарь Равновесию достаточно знать, что делать, и быть колдуном. Когда от меня отстанут, наконец, с наследством Марко, на власть над ковеном кто-то будет венчаться перед таким же алтарём. Или почти таким.
    Чтобы защитить алтарь от непогоды, над ним ставят крышу. Традиционно пятиугольную. А пространство между столбами-подпорками закрывают обычно деревянными щитами: стены - не защита от воров, внутри красть нечего.
    Наш храм довольно велик, поэтому две стены, образующие пятый, алтарный, угол - неразборные и каменные, зато три другие представляют собой складные ворота, которые сейчас сняты.
    Хоры поэтому пустуют, но площадь перед храмом прикрыта полукруглым портиком, где тоже выделено место для певцов. И каждый звук оттуда доносится до каждого из собравшихся отчётливо и чисто.
    Утреннее венчание отличалось от вечернего - и числом участников, и настроением, а вот завершилось похоже. Интересно, это матушке Клаудии моя мысль понравилась, или это я мысль где-нибудь стащил? Как бы то ни было, взрослые fata совершили для Рене и Агнис то же, что я, в меру своих сил, для Магды и Северина. Благословили во имя Равновесия.
    Общая сила ведьм, единых в желании и цели, неизмерима. И благословение их услышал, по-моему, каждый из присутствующих. Так же, как пение хора.
    Только варлоком из присутствующих, по-моему, был я один. Так что один я смог оценить эту силу полной мерой. И, наверное, я оказался единственным, кто ей ужаснулся.
    Молодую семью поздравили. И я, в свою очередь. Как можно более благожелательно и радушно. Пожелал им всю совместную жизнь слышать и понимать друг друга.
    А больше мне там делать нечего - зачем мешать людям веселиться, и я собрался уходить. И рядом со мной появилась матушка Элма:
    - Dom Веран. Вы меня хорошо слышите?
    - Вполне, - что за странный вопрос.
    - Тогда посмотрите на меня, - а вот это довольно сложно, сосредотачиваться надо. - И сделайте так, как я скажу. Вы сейчас пойдёте не куда-нибудь и не к себе. Вы пойдёте в лазарет. Вы меня слышите? В лазарет. Пусть там врачи за вами присмотрят. Вы меня поняли?
    - Да. Разумеется. Я вполне вас понял. Я не уверен, что мне туда нужно, но раз вы настаиваете, я пойду. Хорошо. Матушка Элма, я вас услышал, правда. Я сейчас разворачиваюсь и иду в лазарет. Уже ушёл.
    Я не видел в этом смысла, но много раз убеждался, что fata обычно знают, что делают. И говорят. Поэтому я действительно отправился к лазарету. Хотя спать мне за церемонию не перехотелось. Хуже, хотелось всё больше и больше. Буквально с каждым шагом.
    Я почти добрался до цели, когда желание уснуть стало буквально невыносимым. Во всяком случае, ноги его выносить отказались. И глаза открываться. И мне стало совершенно всё равно. Всё.
    Открыл я глаза под белым потолком.
    А наши спальни небелёные. То есть в лазарет я всё-таки попал. Зачастил я сюда. Сиделкой при мне на этот раз работал Северин. Правда, ещё что-то записывал и правил.
    - Я долго спал?
    Он взглянул на окно:
    - Да часов двенадцать. Врач сказал - похоже, вы всю неделю колдовали без продыху, - и посмотрел вопросительно.
    - Да нет. Не всю. И это у меня идиосинкразия. На fata.
    Первый раз за всё время вижу, как Северин смеётся. Тем более, хохочет.
    Он, всё ещё веселясь, покачал головой:
    - Всё-таки, вы - варлок.
    - Ну не fata же. Меня кто сюда притащил?
    - Я. Шёл мимо, смотрю - тело лежит.
    - Благодарю.
    Он посмотрел на меня так, будто я до сих пор был бревно, а тут заговорил. И вернулся к своим бумагам. А я встал, оделся и пошёл к себе.
    За ужином пытался придумать, чем себя ночью занять - проспал же чуть не сутки, но лёг, подумал, что завтра Рене и Агнис уезжают - и уснул.
   
   * * *   день сорок восьмой
   
    Отъезд молодожёнов получился долгим и бестолковым. Я стоял в стороне и наблюдал многоразовые прощания и многочисленные объятья, со слезами и обещаниями писать. В конце концов Рене нашёл меня взглядом с немой просьбой о поддержке, но я только развёл руками: не разгоню же их. Напрощаются - сами разойдутся.
    Меня подёргали за рукав сзади. Оказалось, Жерар тоже здесь, с вопросом:
    - Ты живой?
    - А ты почему сомневаешься?
    - Тётя Магда сказала, что тебя замучили.
    - Ну и как. Меня замучили?
    - Ага, - я откровенно удивился. - Ты стал похож на сову, - он обвёл пальцами круги вокруг своих глаз.
    - Может быть и стал, я на себя в зеркало сегодня плохо смотрел. Это пройдёт. Я перестану делать то, что положено делать fata - и пройдёт.
    - А когда перестанешь?
    - Так уже перестал. И мне намного лучше, я сегодня даже сам проснулся.
    Жерар озадачился:
    - А не сегодня?
    - Когда я себя накануне плохо веду, меня утром брат Доминик будит.
    - Розгами?
    Я зажмурился, потряс головой и воззрился на Жерара. Это ещё что за издевательство такое?
    - Нет. Брат Доминик меня вежливо будит. Если я перед этим много работал или поздно лёг. Не чтобы наказать, а чтобы я проснулся, поднялся и никуда не опоздал.
    Жерар понимающе кивнул.
    Я положил руку ему на плечо и осторожно привлёк к себе. У него сильное тело, но худой он невероятно.
    - Жерар, тебя кормят?
    Он рассмеялся:
    - Кормят. Все. Всё время. И с собой дают, - он вынул из кармана свёрнутый кусок полотна и аккуратно развернул - внутри лежал ломоть ржаного хлеба, испечённого с орехами и изюмом; это сытно и очень вкусно, сам, когда выезжаю, с собой беру. - Все почему-то думают, что я голодный.
    - Потому что ты тощий, как будто с голоду сейчас умрёшь.
    - Не-е, - Жерару весело, - я уже не тощий. Я скоро стану толстый.
    В Лимбе всё выглядит несколько иначе, а здесь я в него не вглядывался, так что если это он уже отъелся, не могу представить, каким был. И как при этом жил и двигался. Боюсь, у него и способности потому проявились - на грани голодной смерти. Ну, отчим - ладно, чтобы заботиться о чужом сыне нужно совесть иметь, она не у всех есть. Но мать...
    А к нам его привёз дядя.
    Нет, матери я Жерара точно не отдам. Не знаю ещё, как - но не отдам. Пусть у Магды с Северином остаётся. И не только потому, что его нужно учить. У неродных людей ему явно лучше.
    За время этой беседы Рене совсем оттеснили, и он оказался рядом со мной. Надо, пожалуй, спасать.
    - Мессир Рене. От меня все эти женщины, ведьмы они или нет, почти не зависят. И распоряжаться я ими мало в чём могу. Но Агнис теперь - ваша жена.
    Рене скосил глаза на меня, перевёл взгляд на жену, на несколько секунд задумался и уверенно направился к Агнис:
    - Дорогая, если мы хотим вернуться домой сегодня, то выезжать нужно сейчас. Прошу.
    Взял её под руку и решительно повлёк к давно ожидавшей карете. У подножки обернулся к провожавшим, коротко поблагодарил за помощь, гостеприимство и подаренную радость - и распахнул дверцу.
    Провожавших его решимость впечатлила правильно - брать карету штурмом никто не стал, молодые люди, наконец, уехали, и все разошлись.
   
   
  
Глава 8.
   
    А я задумался. Матушка Клаудиа на проводах, разумеется, присутствовала. Но в мою сторону даже не посмотрела. Как и вчера. Но вчера - понятно: сначала она выдавала замуж свою ведьмочку, а потом я спал. А сегодня в чём дело?
    Но вполне огорчиться странностями поведения fata у меня не получилось, потому что в ворота въехал смутно знакомый, хотя чужой, человек. Я вспоминал, кто это, до тех самых пор, пока он не спешился и не подошёл. И вспомнил.
    Дядя Жерара.
    Который на этот раз привёз новость: отчим мальчика - погиб. При довольно странных обстоятельствах: поехал, как обычно, по делам торной дорогой через лес и пропал. А нашли его чуть больше недели назад, в стороне от дороги - у болота, мёртвым. Свои и следопыты смотрели, и колдуны, и стража уже дознавалась - все в один голос твердят, что испугавшийся чего-то конь сбросил всадника, который упал на выступающие корни и упавшие ветки, сильно поранился и сломал спину.
    Умирал дней пять-шесть. Ещё пытался ползти, но быстро обессилел, а конь к умирающему не подошёл, хотя домой вернулся только после того, как хозяин умер.
    Интересно, у коня тоже свои счёты были?
    Ну да ладно - такой смерти никому не пожелаешь, но умер и умер, я лично жалеть не стану. А вот жена его пожалела. Видимо, очень, потому что сразу, как тело нашли, стала кричать на всю округу, будто мужа убили, причём колдовским способом, и она это так не оставит. И стража приезжала - по её жалобе, а теперь она собралась жаловаться в инквизицию, то есть мне.
    И раз симпатизирующий Жерару человек приехал меня об этом предупредить, то картина смерти сложилась, видимо, достаточно странная. Ну хотя бы зачем этого отчима понесло на болото, если он ехал с конкретной целью по наезженной дороге.
    - Могу вас успокоить тем, что Жерара в этом обвинить точно не получится. Он аббатство ни на минуту не покидал, и даже из лазарета без помощи в то время выйти не мог, а чтобы совершить такое убийство, нужно много чего сделать, и не ребёнку восьми лет, - лицо мужчины выразило очевидное облегчение. - Но поскольку мне всё равно по жалобе, когда она там будет, придётся разбираться, то не могли бы вы мне место смерти показать? Пока не слишком много времени прошло.
    Моя просьба не вызвала ни удивления, ни сопротивления, и мы поехали.
    А по пути я вспомнил утверждение Жерара о том, что он - варлок. И активное участие в этом Анатоля.
    Если мне рассказали убийство. И окажется, что Жерар, руками Анатоля, в нём замешан. Я Жерара прикрою, но Анатоль пожалеет, что на свет появился. Или я не инквизитор.
    ***
    Мы отчасти повторили путь погибшего: проехали по дороге под деревьями и свернули к болоту. Причём к болоту не нашлось ни тропы, ни тропинки, ни намёка. Ни вперёд по дороге, ни назад. А местность такая, что шею сломать - и стараться не надо. Сплошной бурелом.
    - А что здесь ни хворост, ни ветки не собирают? Я смотрю, и стоячие деревья рубить не надо - на земле топором день помахал и на всю зиму себя дровами обеспечил.
    - Да, говорят, место нехорошее. Чем нехорошее - не скажу, не знаю, на дороге люди, вроде, до сих пор не пропадали, но в лес без крайней надобности здесь не суются. Может, оттого, что болото близко. Языком выходит. Дальше-то и собирают, и рубят, ничего. И в ту сторону, и к сёлам ближе. А язык обходят.
    Чем дальше мы пробирались, тем больше я понимал, что место и впрямь - неприятное. В самом обычном, обыденном смысле: лес отродясь не чищенный, непролазный, темно, топко, сыро, холодно.
    Понятно, что сюда не ходят, если и на суше всего хватает.
    То есть либо жертву заманили, либо отчим Жерара тот ещё плут и на болоте у него были свои дела. Это тоже надо бы проверить.
    Я осмотрел место, где всадник упал, потом место смерти и пожал плечами.
    - Зачем он сюда забрался, никто, кроме него, не знает. Но, боюсь, и никакая инквизиция здесь ничего не найдёт. За неимением. Так что жалобу, когда появится, я приму и дознание обеспечу, но искать какую-то ворону, от которой конь шарахнулся... Не наша работа.
    А брат с сестрой явно находится не в лучших отношениях, потому что моему заявлению порадовался вполне откровенно. Я проводил его до опушки, убедился, что он благополучно выехал.
    И вернулся в лес.
    Потому что говорить я могу, что угодно. Тем более, человеку. Но отчима Жерара убили. И сделал это колдун.
    Умирал человек долго, тяжко и страшно, в злобе и отчаянии. Живности здесь немного, а деревья неспешны, так что этот след тут останется надолго. А вот найдут ли мои дознаватели след колдуна, сказать сложно. Я этот след вижу через Лимб. А туда, кроме меня, по-моему, у нас никто не ходит.
    Но я могу ошибаться. А полагаться на случай - не могу.
    Красная нить повела меня от болота дальше вглубь леса, причём лесное бездорожье осложнялось тем, что я не мог оставить коня и тащил его за собой. С риском поломать ему ноги.
    Мы брели, я думал. Странно. Связь между убийцей и жертвой возникает всегда. Если убийца действует через нематериальное - тем более. Тогда эту связь можно увидеть, как сейчас вижу я. Чтобы её убрать, нужно расплатиться за отнятую жизнь. Колдун может заплатить порой собственной жизнью. Или заказчика. Что ж мне так упорно Анатоль вспоминается. Но нить, при умении, можно и перевесить, связав, и тем заставив отвечать, кого-то третьего. Это смотря кто убийца. Судя по тому, куда меня направляет нить, я вполне могу выйти к волчьему логову. Или барсучьей норе. В архивах описан случай, когда нить перевесили на старый дуб. Дерево частью сгнило, частью засохло, преступника не нашли. В пользу перевешивания свидетельствует то, что нить ясная, яркая - её даже не пытались погасить.
    Интересно, а местные колдуны в самом деле ничего не увидели, или как я? И что за человек тогда был отчим Жерара.
    На этом вопросе нить закончилась. Во всяком случае, я увидел, куда она уходит. И это оказалась не нора.
    Я закрепил повод на седле - конь сможет есть, сможет выйти и не запутается, если что. Опустил под рубашку медальон, поднял капюшон плаща. Оставил коня и пошёл за нитью.
    Она оканчивалась посреди леса, но уходила не в нору. Там, где прятался её конец, явно жил человек. Медведи над берлогами бревенчатых накатов не строят. И дверей не приделывают.
    Но я в эту землянку не полезу: чтобы меня там убить, даже трудиться не придётся. Мне надо хозяина оттуда как-то извлечь. За нить, что ли, подёргать.
    Осуществить эту странную идею я не успел. Дверь землянки приоткрылась и наружу вылез человек.
    Моё допущение о медведе почти оправдалось. Житель землянки оказался низким, коренастым, очень сутулым и одетым в куртку из медвежьей шкуры. А его голову и лицо покрывали собственные густые, сильно отросшие грязно-рыжие волосы. Из которых на меня смотрели маленькие тёмные глаза.
    Нить на человека тоже можно перевесить. Даже без его ведома. Воспользоваться незнанием, зависимостью, беспомощным положением.
    Но этот лесной житель не был ни слабоумным, ни полоумным, ни вообще сколько-нибудь ущербным.
    Более того, он был колдун.
    Он был варлок.
    И это он убил отчима Жерара - о чём совершенно ясно говорила живая нить. Безусловно принадлежавшая тому, с кем была связана.
    Мы как-то почти привыкли называть варлоком любого могущественного колдуна. Но того, о ком в самом деле можно сказать 'warlok' - с соответствующим применением могущества - обычно не слишком сложно распознать. Не любят они остальных людей. Очень не любят.
    Так вот о стоявшем напротив меня человеке я этого сказать не мог.
    Он ко мне относился... словно я ещё одно дерево. Нечто живое рядом. Не меньше, но и не больше. Дерево ведь тоже может навредить - упасть на голову, допустим. Вот он стоял и оценивал, упаду я на него или нет. И всё.
    Если инквизиция начнёт проводить дознание всерьёз, его найдут.
    А я не хочу, чтобы за то убийство отвечал кто-нибудь. Хотя бы и этот варлок. В конце концов, я за него уже ответил. Трое суток пролежав без памяти в подвале лазарета.
    Я медленно протянул руку. Осторожно взял нить. И перевесил её на себя. Я не совершал убийства, но забрал ответственность за него. При умении, желании и доброй воле - это не слишком сложно.
    Я могу разорвать связь между убитым и теперь уже мной, предложив Равновесию что-нибудь, в качестве платы. Но это ещё угадать надо, чего, когда и сколько.
    А обмен между двумя сущностями возможен в обоих направлениях. Поэтому погасить нить может и само Равновесие. Тогда я расплачусь чем-то хорошим, что сделал раньше, и память о чём оно хранит. Равновесие погасит эту память. Уберёт с чаши весов. Если на весах окажется достаточно, я даже никак не пострадаю. Учитывая личность убитого и судьбу Жерара, очень на это рассчитываю.
    И я обратился к Равновесию.
    Оно не любит, когда его слишком часто дёргают напрямую - алтари поэтому и стоят. Но раньше я его вниманием не злоупотреблял. И пока что меня даже не предупреждали...
    Нить на глазах гасла. Медленно, но неуклонно. Всё бледнела, бледнела. Стала совсем прозрачной. И растаяла. А у меня даже голова не закружилась.
    Всё.
    Отчим Жерара погиб. Но доказать его убийство теперь почти невозможно.
    Правда, колдун мог оставить на месте преступления, кроме нити, ещё что-нибудь. Он какой-то удивительно беспечный. А я там, на болоте, не слишком внимательно осматривался. Но если сейчас ещё раз туда прогуляюсь и за нами обоими уберу - доказать что-либо станет невозможно совсем.
    Я отступил на шаг, медленно вернулся к коню и, отцепляя повод, краем глаза уловил движение. Рыжий молча жестом указывал мне направление. Кратчайший путь к дороге. Я не разобрал, это была любезная услуга или простое "пошёл вон" - колдун сам очень напоминал дерево, но подсказкой воспользовался.
    И вернулся на болото. Оказалось, мог не морочить себе голову: рыжий - варлок и в лесу живёт не зря. Ни одна щепка, листок или былинка, ни капля, ни камень, ничто живое и неживое не могли засвидетельствовать случившееся здесь убийство. Смерть - да. Убийство - нет. Хоть весь лес вокруг перетряхни.
    Нить была единственной уликой. Странно, что он её оставил. Хотя, возможно, просто не видел: сила живого леса с Лимбом вряд ли совместима.
    И проследить, как я ездил к рыжему, тоже не получится - нить, вместе с собой, уничтожила следы не только убийства, но и мои. Такой дополнительный эффект.
    ***
    Аббатство тихо завершало день. Когда я шёл к себе от конюшни, встретил Ансельма. Ансельм остановился. Поклонился:
    - Доброго вечера, dom Веран.
    И только тогда пошёл дальше.
    То ли он заболел, то ли у меня что-то случилось. У меня-то случилось, но об этом, кроме меня, никто не знает.
    Так что странно.
   
   * * *   день сорок девятый
   
    На следующий день я встретился на галерее с матушкой Клаудией. Матушка опустила глаза, на моё приветствие молча на ходу поклонилась и ускорила шаг.
    Пробегавший по двору Ансельм повторил вчерашнюю церемонию. То есть остановился, поклонился, пожелал:
    - Доброго дня, dom Веран.
    И снова побежал.
    Я попытался найти Анатоля. Мне последовательно назвали пять разных мест, ни в одном из которых Анатоля я не обнаружил.
    Ничего не понимаю. Мне что, есть в чём перед ними каяться? Так я ничего плохого им не сделал. Ничего не понимаю.
    Поэтому вечером я постучал в дверь спальни Ансельма. Он оказался у себя и открыл. Молча.
    - Ты один?
    Он удивлённо поднял бровь.
    - К тебе можно?
    Дверь распахнулась, я вошёл.
    Ансельм так же молча предложил мне стул и остался стоять. Замечательно.
    - Ты можешь мне кое-что объяснить? Матушка Клаудиа делает вид, что меня не существует. Анатоль забился куда-то, как мышь. Ты вдруг вспомнил о субординации. Может, ты мне объяснишь, что, в конце концов, происходит?
    - Dom Веран...
    - Ансельм!
    - Dom Веран. Вы знаете, какой медальон носите?
    - Разумеется.
    - Значит, вы знаете, что у вас он отличается от всех остальных. Во всяком случае, в этом отделении.
    - Да!
    Вообще-то, я такой один на провинцию в целом. Таких, как я, готовит единственная школа в стране, и мой класс в семь человек считался очень большим. Выпускников обычно забирает столица, но меня вот отправили сюда.
    - Вы - не только "excellens". Вы - глава курии. Вы, через матушку Клаудиу, Анатоля, Северина - давайте уже это признаем - оказываете значительное влияние на ковен. Вы, во время венчания, наглядно и убедительно продемонстрировали всем присутствовавшим, что связаны с Равновесием. Нравится это кому-то или нет. Мы приняли к сведению. Dom Веран. По-моему, этого достаточно.
    - Чтобы вы все разбежались.
    - Есть определённые ... правила, dom Веран.
    - Равновесие здесь причём? И я что, получил медальон и стал главой курии аккурат третьего дня? И венец ковена надел заодно. Заочно. Отец Ансельм, у вас совесть - есть? Или она третьего дня и скончалась?
    Он стоял напротив и смотрел на стену мимо меня.
    - Ансельм, перестань дурить. Если мне нужно просить прощения, значит я соберу всех и буду просить.
    - За что?
    - Да откуда я знаю? Но раз вы все меня наказываете, значит вы знаете - за что. Может, и мне скажете, наконец? Что, быть главой курии - преступление? Так я пятый год его совершаю, никто до третьего дня особо не возражал.
    - До третьего дня никто не знал, что вы беседуете с Равновесием просто так.
    - А это что, преступление?!
    Ансельм, наконец, посмотрел на меня:
    - Dom Веран. Я могу просить вас об одолжении?
    - Зависит от одолжения.
    - Вы можете показать мне обратную сторону своего медальона?
    Просьба была нелепой, несуразной, непонятной, но я встал, перевернул медальон и показал Ансельму обратную сторону. Отполированную то рубашкой, то курткой до зеркального блеска.
    Ансельм явно ожидал там что-то увидеть. Потому что рассматривал то так, то этак, и даже пальцем провёл. Посмотрел мне в глаза и сел на кровать:
    - Ну, значит, ты - действительно, "excellens".
    - Подожди, но теперь ты мне скажи, что ты ожидал там увидеть.
    Он замялся, но ответил:
    - Весы.
    - И что это значит?
    - Что владелец медальона посвящён Равновесию.
    Не понял. Инквизиция в принципе посвящена Равновесию. Вся. А можно ещё как-то отдельно?
    - Это как?
    - Обряд. Закрытый.
    - Ты посвящён? - Ансельм в ответ рассмеялся. - Нет, если я задаю дурацкие вопросы - прости, конечно, но я ведь не знаю, что они - дурацкие.
    - Нет. Я - не посвящён. Я обряд не пройду. Да и не хочу. Там столько ограничений, что я как-нибудь так. Проживу.
    - Ладно. Я всё равно ничего не понимаю, - что это ещё за "равновесие не для всех". - Но думаю, что тоже - проживу. Ты перестал на меня обижаться?
    - Я не обижался.
    - Ну, подозревать. Перестал? Я могу дальше рассчитывать на человеческое отношение?
    Ансельм усмехнулся:
    - Анатоль говорил, ты в Лимб ходишь, как к себе домой.
    - Домой и хожу.
    - В гости пригласишь?
    - Да хоть сейчас. Идём?
    Мы устроились на полу под стеной, я взял его за руку и закрыл глаза.
    Ансельм прошёлся по поляне, попинал песок, потрогал камни:
    - Первый раз вижу, чтобы с Равновесием разговаривал варлок. Fata - понимаю. Но это... Конечно, Анатоль сидит, как мышь под веником.
    - Анатоль здесь при чём?
    - При том, что он верит, что Марко завещал тебе венец ковена.
    - Да они с ума там все посходили. Как его можно - завещать? И как меня, да кого угодно, можно сделать принцепсом ковена - против моей воли?
    - А ты не хочешь?
    - Ансельм, вот мы сейчас вернёмся, и я тебе по шее дам. Нет! Не хочу. И не буду. Вопрос закрыт. И давай возвращаться, ты, как я понимаю, в Лимб домой не ходишь, будет завтра голова болеть.
    Я открыл глаза. И понял, что до завтра ждать не придётся.
    Ансельму было плохо. Он часто и поверхностно дышал, на ставшим алебастровым лице скулы, и без того высокие, выступили углами, губы посинели, глаза в резко очертившихся тенях запали, в общем, Ансельм стал похож на собственную смерть. Этого мне ещё не хватало. И это я виноват. Обрадовался до потери соображения.
    - Ансельм. Ты меня слышишь? Ты мою руку чувствуешь? Пожми.
    Ледяные пальцы сжимают мою кисть.
    Теперь основное и главное - всё время его касаться. Я распахнул на нём куртку, поднял рубашку и положил свою руку на его чревное сплетение. Он весь холодный, как стена, у которой сидит.
    - Тебе нужно выровнять дыхание. Старайся дышать за моей рукой. Вдох - выдох. Давай.
    Уже лучше. Теперь мою вторую руку ему под затылок. Медальон на нём? Не зря же мы их носим, не снимая. Сейчас мы с его медальоном мою оплошность исправим.
    Я в Лимб первый раз попал ещё в школе, в то своё карцерное долголежание. Не знаю, на какой день, в тот раз скоро дни перестал считать. Когда стало совсем невыносимо, я очень захотел выбраться. Так захотел, что вдруг где-то оказался. И при сознании, и вокруг ничего нет. Но не так страшно, как в ящике. Я, на всякий случай, попробовал вернуться - получилось. Я не знал, куда вышел, просто понимал, что нужно возвращаться время от времени, всё-таки не зря учился. Но мне и так было настолько плохо, что возвращение добавить уже ничего не могло. Я в Лимбе тогда много времени провёл. Заодно узнал, что там можно что-то для себя создавать. А когда срок моего заключения вышел и меня вытащили, я, понятно, вернулся, но это было уже слишком, и я потерял сознание.
    Так что открытие Лимба никаких отдельных страданий мне не принесло. И после я много раз там бывал. Если очень задержишься - после возвращения голова кружится и точность движений долго восстанавливается. И только.
    Ансельм медленно, но возвращался к человеческому виду.
    Обычно после первого раза все себя чувствуют довольно скверно. И вообще, к Лимбу нужно привыкать. Северину после той нашей встречи тоже, скорее всего, было нехорошо. Хотя я его домой отправил так мягко, как только смог. Но это ещё от колдуна зависит. Ансельм, похоже, в Лимб вообще не ходок. Напугал меня. А Северин мог бы туда и прогуливаться, при желании. Но не хочет. Северин нашёл своё равновесие и в нём живёт. Уважаю.
    Ансельм окончательно стал похож на себя и открыл глаза. И тут же задался вопросом:
    - А ты почему?
    В смысле, не умираю?
    - Тебе же Анатоль сказал, я в Лимбе - как дома. Давно привык. Теперь держись за меня крепче, я помогу тебе встать. Медленно, осторожно.
    - Я сам могу.
    - Нет, не можешь. Начнёшь подниматься - начнётся головокружение. Комната вихрем вокруг пойдёт. Поэтому закрой глаза, держись крепко и поднимайся медленно. А я помогу.
    Он сначала только делал вид, что держится, но потом вцепился, как кошка. Потому что слушаться надо, когда тебе люди с опытом говорят. Я, когда Жерара первую ночь выхаживал, вернулся ведь - лёжа, и то казалось, что земля сейчас с себя сбросит. Недолго, правда. Но весело.
    Я помог Ансельму сесть на кровати, раздеться и лечь.
    - Отдыхай. Спать будешь долго, проснёшься здоровым. Ещё раз станешь мне крайнюю степень почтения изображать - утащу в Лимб. Всё. Спи.
    Он ухмыльнулся - и уснул. А я проверил ставни, погасил свечи и пошёл к себе.
    Странно. То, что ожидалось сложным, опасным, едва не смертельным - арест Магды, лесная встреча с рыжим - оказалось лёгким и прошло для меня бесследно. А простейшая задача - восстановить нормальные отношения с Ансельмом - требует стольких сил и заставляет переживать. Как-то это всё неправильно.
    А завтра мне нужно поговорить с матушкой Клаудией. Так что, я потом вообще - заболею? Нет. Так мне не подойдёт.
   
   * * *   день пятидесятый
   
    С Ансельмом я мог беседовать хоть и ночью. А к fata отправился ни свет ни заря. Убежит ведь.
    Я постучал. И мне открыли.
    Вовремя постучал: судя по всему, матушка Клаудиа готовилась как раз уходить.
    - Доброго утра, матушка. Мне нужно с вами поговорить. Разрешите войти.
    Я шагнул вперёд, не дожидаясь ответа. И она отступила.
    Правда, с матушки Клаудии станется теперь выйти, закрыть дверь и уйти. Но посмотрим.
    Я прошёл дальше и сел на тот же стул перед столом, на котором в прошлый раз заснул.
    А матушка осталась стоять у двери.
    Я попытался посмотреть ей в глаза, и она опустила голову. Да что же такое происходит.
    - Матушка. Скажите, пожалуйста, чем я перед вами провинился.
    Матушка Клаудиа удивилась так откровенно и искренне:
    - Dom Веран...
    - Но, матушка. В последние дни вы открыто и недвусмысленно отказываете мне в своём расположении. Из чего я могу сделать только один вывод: я в чём-то виноват. И очень виноват, коль скоро заслужил столь суровое наказание.
    Матушка Клаудиа улыбнулась, и в её улыбке легко читалось снисхождение:
    - Dom Веран...
    - Нет, матушка, я не заблуждаюсь. Сядьте, пожалуйста, мне так будет удобнее.
    Похоже, снисходительность прибавила матушке Клаудии уверенности - она подошла, села напротив и посмотрела на меня с обычным спокойствием.
    - Матушка. Я полагаю, объяснять вам, что такое fata, излишне, - она молча кивнула. - Люди называют так всех ведьм, которые приносят пользу им без очевидного вреда всем прочим, - опущенные глаза и короткая усмешка. - Но мы с вами не просто люди. И оба знаем, что есть по меньшей мере ещё одна сила, которая определяет и оценивает пользу и вред.
    - Dom Веран... - матушка Клаудиа поднялась, не отрывая взгляда от столешницы.
    - Сядьте.
    Да я могу приказывать что угодно, она будет делать то, что считает нужным.
    - Хорошо, матушка. Если вам угодно, мы будем продолжать стоя, - и я тоже поднялся. - Мы оба знаем, что эта сила сама находит и выделяет тех, кто способен значимо влиять на равновесие. Мы не будем сейчас говорить о колдунах, но таких ведьм, независимо от того, что они делают и чем занимаются, называют Fata. Fata. С большой буквы. Вы это знаете. И вы знаете, кто вы. Именно поэтому вы пришли ко мне тогда вечером принести извинения за даже не произнесённое проклятие. Потому что вы - знаете. Вы знаете, что одного вашего недовольства мной, как любым другим, достаточно, чтобы на меня высыпался мешок несчастий. И сейчас вы - снова недовольны. Скажите, что я сделал, чтобы вызвать ваше неудовольствие? И что я должен сделать, чтобы получить ваше прощение. Потому что я - не знаю, не понимаю и очень хочу узнать.
    У неё чуть порозовели скулы. Но взгляда она так и не подняла.
    - Вы ошибаетесь, dom Веран.
    Я опёрся ладонями о стол, наклонился в её сторону и перешёл почти на шёпот:
    - Я - колдун, матушка. Варлок, - она вздрогнула. - Инквизитор. Я не проходил ни через какие обряды из тех, о которых тут шепчутся по углам, - матушка вдруг посмотрела на меня в упор. - Но я способен слышать Равновесие. И я вижу, как оно отзывается на каждый ваш шаг. Вы - Fata, матушка. И вы знаете об этом. Что я должен сделать, чтобы вернуть себе ваше расположение?
    Матушка Клаудиа изменилась прямо на глазах. Ушло напряжение, взгляд перестал быть жёстким, линия губ смягчилась. Она тоже опёрлась о стол и села. И стала смотреть куда-то в бесконечность за окном.
    Я ничего не понимаю. Вот как Северин ухитряется с Магдой договариваться?
    Но, значит, подозрение, которое мне высказал Ансельм, действительно здесь слухами бродит. Бродить ему недолго - отец Ансельм скоро проснётся и слухи развеет, в конце концов он мой медальон видел собственными глазами. Но чем эти слухи так мешали матушке Клаудии, учитывая, что она всё о себе знает?
    - Матушка... Я - колдун и инквизитор. И ничего больше. Пожалуйста, давайте вернём всё, как было. Очень вас прошу.
    Матушка Клаудиа глубоко вздохнула, не отрывая взгляда от окна:
    - Я виновата, dom Веран.
    - Матушка. Вы - ни в чём не виноваты. И сейчас мне важно понять, в чём виноват я. И что мне нужно сделать, чтобы перестать быть виноватым. И если я, всё-таки, не виноват, то простите меня, для равновесия, и давайте вернёмся к обычной жизни.
    Матушка Клаудиа, наконец, посмотрела на меня. И улыбнулась.
    - Dom Веран. Как я могу вас простить, если вы - не виноваты?
    - А сердиться вы как могли? Как сердились, так и прощайте.
    Матушка почти рассмеялась. Поднялась, подошла ко мне, подняла руку. Я почувствовал, как её ладонь легла мне на лоб, и закрыл глаза.
    Ага. Как положено, да?
    Матушка Клаудиа уже сосредоточилась, и, пока я опускался на колени, её рука послушно опустилась вместе с моей головой.
    - Что вы делаете, dom Веран?
    - Принимаю благословение. Не отвлекайтесь, матушка.
    Благословение не может быть неискренним, а благословение Fata - это очень приятно. Оно, как летний ливень, смывает с тебя пыль и грязь. Ты чувствуешь себя чистым, освежённым, обновлённым. И матушке это не составляет труда.
    К сожалению, всё имеет свой конец, летний ливень тоже.
    Я поднял голову - матушка Клаудиа смотрела на меня знакомым взглядом. Как на своих мальчишек из приюта.
    - Благодарю вас, матушка.
    - Нет, dom Веран. У вас всё-таки очень странный подход к выбору наказаний.
    Я ей улыбнулся - так доброжелательно, как сумел. Поднялся, поклонился, пожелал доброго дня и вышел.
    В отличие от матушки, я не был вполне искренен. Я не знаю, откуда мне известно, что матушка Клаудиа - Fata. Я не настолько связан с Равновесием, чтобы оно мне докладывало. Я и напрямую к нему обращаться стал - года ещё не прошло; всё-таки читать старые архивы очень полезно. Так что я просто знаю. Знаю - и всё. В конце концов, я - колдун, а не строитель. Это у них всё по чертежам и расчётам. Я такое доказывать ещё не умею.
    И в этом ничем не отличаюсь от своего дознавателя с солью.
    Дознаватель, кстати, за прошедший месяц ничем не отличился. Ездил инспектором, написал пару отчётов - ничего серьёзного и стоящего особого внимания, обычная рутина.
    А почему я о нём вспомнил?
    Да потому, что ни о каких особенных обрядах у меня до сих пор никто речей не вёл. А нового у меня - один этот самый отец Ив. С солью. Двадцати двух лет от роду. И что, он посвящён Равновесию - через обряд, о котором Ансельм сказал, что не пройдёт? А к нам его почему сослали? Я его дело читал - он чист, как снег на горной вершине. То есть к дознавателю нужно возвращаться. Вот незадача.
    Ладно. Отец Ив жив, здоров и подождёт. Я сейчас пойду к Ансельму. Всё толку будет больше.
    Оказалось, Ансельм ещё спит. Что ожидаемо. Но где-то через полчаса его начнут искать - он в это время обычно упражняется, с той частью своего отряда, которая осталась в аббатстве. А будить его не нужно, он должен выспаться и проснуться сам.
    Поэтому я сходил на пустынные неудобья за аббатством, где обычно работали люди Ансельма, и сообщил первому встреченному, что Ансельм был занят со мной вчера до поздней ночи, будет занят сегодня всё утро, и чтобы его не ждали. Меня приняли к сведению.
    Проснулся мой заместитель ближе к восьми утра. Посмотрел на меня - сидящего на стуле в углу, оценил освещение комнаты - ставни я не открывал, и обернулся к окну.
    - Скоро восемь. Твоих я предупредил. Сказал, что занял. Как ты себя чувствуешь?
    - Как обычно.
    Ансельм просыпался быстро. Откинул одеяло, сел на кровати и повёл головой:
    - Ты что, смог меня только раздеть? На одеть сил не хватило?
    - Прости. Не сообразил.
    - Сам спишь, как зверь, думаешь, все так?
    - Да какая тебе разница? Ты что ночью, без рубашки - замёрз?
    - Не знаю. Ночью я спал.
    Лимб Ансельму явно не на пользу. Раздражённо ворчащим я его ещё не видел. И не слышал.
    Ансельм открыл ставни и повернулся к умывальнику. Умывание - дело, в котором лишние руки не помешают:
    - Давай солью.
    - Сам.
    Он согнулся над тазом; полный кувшин поднялся в воздух, наклонился, отмерил воды в подставленные ладони и вернулся на стол.
    Хорошо быть колдуном.
    Правда, я так всё равно не умею. Не моя специализация. Кому в Лимб ходить, кому глыбы пальцем двигать. Ансельм может и дом одним взглядом разметать: прошлым летом деревянную крышу на башне ветром повредило, нужно было снять, и чтобы никто не пострадал. Так Ансельм напротив встал и велел не мешать. Крыша по бревну разобралась и за оградой сложилась. Очень удобно.
    Ансельм умылся, задумался, поставил таз на пол и встал в него ногами.
    - Ладно. Раз уж ты тут сидишь. Лей.
    Вода в кувшине, между прочим, была тёплой. Хотя в бадью, из которой зачерпывал, я бы по доброй воле не полез. А я себе по-старинке, камнем грею.
    Окончательно проснувшись, Ансельм явно повеселел:
    - Представляешь, сюда сейчас кто-нибудь войдёт?
    - И что? Тебя никто до сих пор голым не видел?
    Я, кстати, не видел. Ни его без штанов, ни шрамов этих. Показательных. Глубокие рассечения, не леченые. Сами закрылись. Там же крови было...
    Ансельм хмыкнул:
    - При чём тут я. Заходит человек, что видит? Примас курии, инквизитор-excellens служит мойщиком.
    - И что? Это недопустимо? Неприлично? Постыдно? Мне тебя лучше обнять?
    Он, соображая, обернулся - и расхохотался:
    - Так всё равно не поверят!
    - Почему?
    - Да сколько нас здесь. Все обо всех всё знают. Кто, куда, к кому ездит и даже сколько раз. Ты, кстати, знаешь, что у своей ведьмы не один?
    - Понятно. Когда я в следующий раз заболею, то пойду не к врачу, а к тебе. И точно узнаю, где с кем был, что ел-пил и сколько раз на ночной горшок ходил.
    Ансельм повёл бровью:
    - Твоя безопасность - одна из моих обязанностей.
    - Это где написано?
    - В положении о службе. Ты подписал.
    - Отменю.
    - Не получится, его столица утвердила. Ты чего взъелся? Не знал?
    - Знал. Он к ней и захаживать начал, потому что мне хотел насолить. А вышло, что сам увяз. Теперь он у неё один.
    - Ты её бросил?
    - Они обвенчались две недели назад.
    Ансельм перестал вытираться и уставился на меня:
    - Ты венчал?
    - Издеваешься?
    - А что. Он - колдун, она - ведьма.
    - И я - прохожий молодец. Я в последнее время к ней так - в гости приезжал. Денег ей оставил, ещё там кое-что.
    - Она ждёт ребёнка.
    - Ансельм. Я тебе рекомендацию напишу. Внутреннее дознание тебя за один день в свои списки впишет и мне благодарность пришлёт. Это его сын. Я за собой слежу, и два колдуна как-нибудь разберутся, от кого женщина тяжела.
    - И после этого ты тут всех ведьм перевенчал.
    Дальше Ансельм одевался молча.
    Понадобилось ему вспомнить. Нет, я не испытывал каких-то глубоких чувств. И та женщина была не первой, с кем расставался. Но она первая, пожалуй, за все годы, была не просто женщиной, в чью постель я ложился.
    Нет, чувств не было. Ни у меня. Ни у неё, этого ещё не хватало. Но я привязался.
    Хочется снова войти к ней в тот дом. Увидеть, услышать. Ну, и не только.
    Хватит. Размечтался. Мечтать очень полезно, но не о чужой жене. В конце концов, мир не без добрых людей, кого-нибудь да найду.
    И вообще, что я здесь делаю. Заместитель мой жив, здоров, умыт и даже временами весел. Зачем ему я.
    Я попрощался и ушёл.
   
   
  
Глава 9.
   
    Позавтракал, наконец.
    Поднялся к себе. И обнаружил, что в приёмной меня ожидают. Человек, до того глядевший в окно и повернувшийся мне навстречу, судя по медальону был инквизитор. А судя по состоянию одежды он ко мне не ехал, и даже не шёл, а катился, причём по очень пыльной дороге. И довольно долго, поскольку успел хорошо загореть и сильно отощать.
    А что это я на него, в самом деле, взъелся? Он ещё и рта раскрыть не успел.
    - Вы ко мне?
    - Dom Веран?
    Голос слегка осипший. Его обладатель либо очень долго молчал, либо страдает от жажды.
    - Да. Чем могу быть полезен?
    - Моё имя Олив...
    - А, - перебил я его невежливо, но не вижу смысла беседовать прямо здесь. - Проходите, - и открыл кабинет.
    Ансельм в кресле перед моим столом устраивается только что не лёжа, но люди посторонние чаще его сторонятся. Поэтому я взял от стены ещё стул, поставил рядом с креслом и пригласил:
    - Садитесь.
    Отец Олив остался стоять перед столом. Словно жердь проглотил.
    Значит, издалека и, всё-таки, ехал. Долгие часы, проведённые в седле, желания сидеть лишают надолго.
    Я поставил перед ним кувшин с водой и чистую кружку из шкафа, в ответ он протянул мне пакет. И продолжил стоять изваянием.
    Этого я не понимаю. Тебе предлагают удобства. Принимая эти удобства ты ничего не теряешь. Зачем упрямо страдать?
    Дело отца Олив не содержало ничего для нас неожиданного. Кроме того, что взыскания на нём перепробовали все, какие можно. Думаю, и те, которые нельзя - тоже пробовали. Так что придётся мне оправдывать мнение матушки Клаудии. О подходе к выбору наказаний.
    Я поднял взгляд так быстро, насколько сумел. Взгляд отца Олив выражал непреклонное, стенобитным тараном непробиваемое упорство. А линия губ - глубокое искреннее презрение.
    Интересно, чем я заслужил презрение отца Олив.
    Но это как-нибудь потом. Сейчас ему нужно поесть и отдохнуть. И раз в моём обществе он этого делать не желает, придётся позаботиться о его благополучном одиночестве.
    Я поднялся, запер пакет в стол и пригласил отца Олив следовать за собой.
    Брата келаря, в силу его обязанностей, быстро найти можно не всегда, но нам повезло: он нашёлся в своей каморке - сверял какие-то толстенные книги.
    Я представил отца Олив и объяснил, что тот приехал к Ансельму. Келарь деловито уточнил:
    - Надолго?
    - Навсегда, - я поймал быстрый взгляд отца Олив и про себя улыбнулся. - Ему нужно умыться, переодеться, поесть, устроиться и отдохнуть.
    Брат келарь кивнул, вытащил какую-то табличку и указал отцу Олив на выход:
    - Пойдёмте. Выберете себе спальню, дальше я тоже всё покажу.
    А отец Олив, похоже, слегка растерялся. Он какого-то другого приёма ожидал?
    Впрочем, это значения уже не имеет. Теперь мне нужно найти Ансельма - дальше гостя ему принимать.
    Ансельм на своём пустыре занимался тем, что без помощи арбалета вгонял болты в мишень, стоящую шагах в трёхстах от метателя. Очередная стрела ткнулась в центр мишени и вырвала ощетинившийся оперением чёрный кружок в предусмотрительно поставленную сзади стену. Ансельм хмыкнул, дёрнул уголком рта, и оставшиеся в его руке болты почти одновременно, друг от друга через аккуратные полметра вонзились в бревно, лежавшее на козлах рядом с мишенью.
    Ансельм задумчиво оценил свою работу и уточнил:
    - Что случилось?
    - Отец Олив приехал.
    - Впечатления?
    - Загнанный волк.
    Ансельм снова хмыкнул и отправился к доске.
    - А я тоже так умею! - раздался вдруг позади голос Жерара.
    - Только не когда я к мишени иду! - рыкнул на ходу Ансельм.
    Я обернулся к Жерару. Маленький колдун насупил брови, распахнул глаза, топнул и возопил:
    - Я знаю!!!
    - Хорошо. Ты - знаешь, отец Ансельм, на всякий случай - предупредил. Кто-нибудь от этого пострадал? Хуже, если бы было наоборот. Так что успокойся и подожди. Он вернётся, ты покажешь. Чего кричать?
    - Потому что мне каждый раз все это говорят, как будто я маленький!
    - Это не только тебе. Это всем говорят. Потому что получить болт в спину никто не хочет.
    Жерар шумно выдохнул, но остался ждать. Ансельм вернулся с пучком болтов и протянул один:
    - Давай. В правый нижний угол.
    Жерар раскрыл ладонь. Положил стрелу на кончики пальцев. Выпрямился и застыл.
    Как болт сорвался с его руки я не заметил. Услышал только стук и увидел оперение, послушно торчащее из правого нижнего угла мишени.
    Жерар сиял.
    Совести у них нет. Мальчику восемь лет, а они из него убийцу готовят. Это кроме того, что для ребёнка есть ограничения - и по расстоянию, и по весу снарядов, и по времени работы.
    - Ансельм. Его врач когда последний раз смотрел?
    - Вчера. Не смотри на меня волком, это - один раз одну штуку. Я из ума ещё не выжил.
    - А что такое? - встрял Жерар.
    - Ничего. Тебе не нужно переутомляться.
    - Да я вообще не утомляюсь!
    - Очень хорошо. Но сейчас отец Ансельм всё прячет и идёт ко мне. И ты отсюда тоже уходишь.
    Жерар прищурился и посмотрел на меня с подозрением:
    - Ты почему сердишься?
    - Я не сержусь. К нам приехал новый человек, и мне нужно, чтобы отец Ансельм посмотрел его документы. А тебе в этом месте одному делать совершенно нечего.
    - Ты сердишься.
    - Жерар, я работаю. Прости, я не обязан попутно светить и греть. Я не fata.
    За стену аббатства мы вошли втроём. А потом Жерар нас обогнал, остановился, объявил:
    - Я иду домой, - и направился в сторону комнат Магды и Северина.
    Домой - это хорошо. Счастливый человек.
    У меня в кабинете Ансельм устроился в допросном кресле и стал читать лист за листом из пакета отца Олив. Когда листы начали третий круг, я решил уточнить:
    - Что ты там ищешь?
    - То, чего здесь нет.
    - Там много чего нет. Там нет, например, по каким всё-таки причинам они его гоняют туда-сюда. Что в нём такого?
    Ансельм поднял голову от бумаг:
    - Именно. Нам бросили мешок с котом, и мы его поймали.
    - Ты сам сказал - у нас другого выхода нет. И я согласился. Не топить же нам его теперь.
    Мы решили встретиться с отцом Олив вечером - пусть спокойно обустроится.
    Ансельм ушёл, зато пришёл отец Матиш - принёс долгожданное мной заявление на перевод. Перевод я утвердил. Также отец Матиш испрашивал недельный отпуск:
    - Поеду там всё заберу, здесь устроюсь, с работой определюсь.
    - Жениться сейчас не собираетесь?
    Он качнул головой:
    - Рано ещё.
    - Тогда о работе. Вам как лучше - сохранить свой участок или будете определяться заново?
    Обычно за инспектором закреплена определённая территория, на которой он работает постоянно. Это удобно: на своём участке инспектор со временем узнаёт буквально всех.
    Но наша провинция достаточно велика, охватить её всю из одного центрального отделения - дознаватели будут дольше до места ехать, чем на месте работать. Поэтому отделений у нас, включая центральное, целых пять. Причём пятое - это покрытые лесами горы на юге, поэтому едут туда исключительно по собственному желанию и люди, которые точно понимают, что их там ждёт. Обычно они и сами - горцы, знакомые с обрядами, обычаями и особенностями местных колдунов. Руководит пятым отделением отец Базиль - тот самый, от которого я возвращался, когда познакомился с Магдой - и там он сам себе король.
    В остальных четырёх инспекторы ездят по выделенной отделению близлежащей местности. Поэтому если отец Матиш переезжает, то должен бы участок сменить. С другой стороны, его участок граничит с нашими, то есть расположен недалеко, и какой смысл в том, чтобы всё перераспределять?
    Отец Матиш рассуждал, наверное, так же, потому что предложил оставить всё, как есть. Мы написали ещё пару бумаг, и он собрался сразу и ехать, а я попросил его задержаться на ужин. Я лучше дату на распоряжении изменю.
    Если завтрак и обед у нас - время сугубо трапезы, то ужин - ещё и собраний. К ужину обычно сходятся даже те, кто завтрак и обед почему-то пропустил. За ужином завершают день и строят планы, разбирают причины побед и поражений, признают успехи, порицают за проступки, прощают обиды и прекращают споры. С новыми людьми знакомятся, как правило, тоже за ужином.
    И на этот ужин я собрал всё инквизиторское братство, оказавшееся в тот вечер в аббатстве.
    Представил отца Олив. Объяснил, что он работает с Ансельмом. С сегодняшнего дня - распоряжение я подписал.
    И сел ужинать. Я свою работу выполнил. Всё дальнейшее - забота отца Олив.
    Который, похоже, снова удивился. Такое впечатление, что он нашу встречу как-то определённо себе представлял. А мы его в ожиданиях разочаровали. Хорошо бы теперь он нас разочаровал.
   
    * * *   день пятьдесят первый
   
    Утром я проснулся с мыслью о Жиле.
    Потому что до сих пор у меня не было обвиняемых - не колдунов. И я понятия не имею, что и как делать. Поэтому прямо с утра отправился в библиотеку и озадачил архивариуса запросом на все возможные дела, связанные с пособничеством колдунам. Чтобы было дело, а лучше несколько, которые вела инквизиция, но против обычных людей.
    Брат архивариус поглядел на меня с удивлением и признался, что такого не припомнит. Более того, сомневается, что такие дела вообще существуют. Потому что это было бы дело о причинении вреда одним обычным человеком другому такому же. Обычным же способом. Пособничал обвиняемый кому бы то ни было по наущению, или вредительствовал собственноручно и добровольно. То есть дело относилось бы к ведению королевской стражи, но никак не инквизиции. Даже если такой обвиняемый собрал бы шайку колдунов и разбойничал на большой дороге: шайку - к нам, предводителя - к обвинителю от короны.
    Я огорчился. Наверное, настолько очевидно, что брат архивариус меня пожалел:
    - Dom Веран. Если вы скажете, хотя бы в общем, для чего именно вам это нужно, я попробую поискать. Если не дела, хотя и дела тоже, мало ли, вдруг я забыл, но хотя бы какие-то записи, которые могут оказаться полезны.
    Наш архивариус обладает редкой силы памятью: если он утверждает, что чего-то из содержимого архивов не припомнит, значит, в архивах этого нет. Но сведения не просто лежат в памяти брата архивариуса, рассортированные по ящикам и полкам - они связаны друг с другом одними владельцу известными и понятными нитями, благодаря чему на любой запрос он выдаёт множество материалов, иногда зависящих друг от друга весьма неожиданным образом.
    - Да, разумеется. У нас есть ведьма. Она - strega. Но она такой не родилась, а есть человек, и мы знаем - кто, который её такой сделал. Он - не колдун. И у нас осталось что-то около трёх месяцев, за которые мы должны подготовить обвинение против этого человека. Дело, разумеется, будет вести корона, но инициатором и свидетелем обвинения станет инквизиция. Так вот, я не знаю не только, что нужно делать, но даже с чего можно начать. Я даже арестовать его законно не могу. Но, допустим, повод для ареста мы придумаем. Дальше что?
    Брат архивариус задумался.
    Внешне это - тщедушный бледный человечек с, кажется, птичьим скелетом, едва способный поднять книгу, и то - не всякую. Но личность, безусловно, выдающаяся. Только языков он знает больше, чем полдюжины. Причём это те, о которых он сам признаёт, что знает, а ещё примерно столько же он "не знает", что не мешает ему на них по меньшей мере читать. Кроме того, брат архивариус глубоко сведущ в логике, философии и даже, отчасти, медицине: когда я только начинал работать, он очень мне помог - и с архивами, и с людьми. В девятнадцать лет это произвело на меня сильное впечатление. И я, чему сумел, у него поучился.
    - А знаете, dom Веран. Я понимаю, о ком вы говорите. Прямо таких дел, в самом деле, не припомню. Но подумаю, чем смогу вам помочь.
    Прошедшие годы моего уважения к брату архивариусу не уменьшили. И, вполне возможно, этот книжник что-нибудь полезное да разыщет. Но его задумчивость говорит о том, что вряд ли это будет завтра, и вряд ли разысканного будет много. То есть мои надежды воспользоваться чужим опытом развеялись, как дым. Придётся думать и делать самим. Быстро и правильно.
    Мне нужен Ансельм.
    Ансельм пришёл ближе к обеду. Устроился в кресле, всем видом демонстрируя крайнее неудовольствие:
    - Я тебе говорю, этот отец Олив - точно, кот в мешке. Вот здесь - я с ним с трудом справляюсь, а через минуту - он простейшее упражнение не может выполнить. В жизни такого не видел.
    - Предположения есть?
    - Это ты у нас - мастер, предположения строить. Я не знаю.
    Встал и ушёл.
    Предположений может быть сколько угодно. Самое простое - отец Олив черпает энергию из какого-то источника, с которым не удерживает связь постоянно. А почему не удерживает? А когда перестал? А почему именно здесь - если бы такой эффект наблюдался раньше, его бы не ссылали к нам, а искали причину в столице. Потому что работать он в таком состоянии - не способен. И как его школа приняла и выпустила, при такой предрасположенности?
    А что у него в деле написано, там должно быть заключение от врачей. Почему я не помню?
    Потому что нельзя помнить того, с чем не встречался. В бумагах отца Олив ни о каких странностях, особенностях и прочем таком не упоминалось.
    Кот в мешке.
    А после обеда появился ещё один такой же. Отец Ив. Который вообще-то на этой неделе должен находиться в разъездах. И глаза у него подозрительно блестели.
    - Вот, - он положил мне на стол исписанный лист бумаги.
    Ожидаемая жалоба от матери Жерара. Которую отец Ив, судя по почерку, сам и записал - почерк нам всем школы ставят одинаковый, но личные особенности всё равно остаются, а я на них, читая дело Анатоля, насмотрелся.
    А чем это отец Ив так доволен? Неужели уже и дознание провёл, и обвинение подготовил?
    - Dom Веран, отдайте это дело мне. Прошу вас.
    Это задача. Отец Ив это убийство не раскроет. Что хорошо. Но у него должно появиться хотя бы одно успешно завершённое дело, и чем раньше, тем лучше. Не хватало мне загубить дознавателя собственными руками. Он ведь работать может. И даже почти умеет.
    Ладно. Дело традиционным дознанием раскрываемое вряд ли. Дело сложное, обширное, неоднозначное, и работы в нём - непочатый край. То есть опыт во многом исключительный и отцу Ив в любом случае полезный.
    - Скажите, а вы только жалобу составили, или на место уже съездили?
    Он так откровенно изумился. Но вопросы придержал.
    - Съездил. Dom Веран, это - убийство!
    - Куда вы так горячо спешите? Это - одно из предположений, безусловно. У вас есть аргументы в его пользу?
    Отец Ив сник:
    - Нет.
    И тут же упрямо вскинулся:
    - Но я знаю!
    Страшный человек.
    - Хорошо. Дело я вам отдам. Подождите хватать, я ещё не подписал. А скажите, почему эта жалоба появилась только сейчас? Столько времени прошло. Этим делом что, никто не занимался?
    - Им все занимались. И ничего не нашли. А это - убийство.
    - И эти все, соответственно, побывали на месте гибели?
    В глазах отца Ив начинает медленно проявляться понимание.
    А я жду, пока все возможные мысли в его голове появятся и хоть как-то устроятся: человек он неглупый - мыслей возникло много.
    - Отец Ив. Давайте договоримся. Дело я вам отдам. Вы проведёте дознание. Но если у вас появится обвиняемый, - слово "если" вызвало у него гневный внутренний протест, - то прежде чем замучить его до смерти, вы сообщите об этом намерении мне. Возвращать их к жизни - тяжёлый труд, - едва различимая тень смущения. - Далее. По результатам дознания мы приходим к какому-то выводу. И может случиться так, что этот вывод не будет соответствовать высказанному вами сейчас, - молчаливый взрыв возмущения. - Тогда мы останавливаемся и смотрим, что можно делать дальше. Это - ещё не конец, на самом деле, - удивление с недоверием. - Теперь подумайте над тем, что я сказал. Вы согласны на эти условия?
    Он задумался.
    В принципе, ничего невозможного я не требовал. А дело он хочет. Должен согласиться.
    - Да.
    Вот и хорошо. Я написал на жалобе два предложения - распоряжение отцу Ив заняться её рассмотрением - и он ушёл.
    А я должен устроить так, чтобы при любом исходе дела он не почувствовал себя побеждённым. Ладно, дождёмся исхода дела. Но что-то у меня слишком много дел с неопределённым исходом.
    И я пошёл искать Ансельма.
    Ансельм сидел на дорожке в конце сада и занимался дыхательными упражнениями. Это надолго.
    Поэтому я отошёл подальше, сел и тоже подышал. А то я и обязательный комплекс давно забросил. А так нельзя: колдун - это не только то, что помимо тела, но и тело само по себе. Надо вспоминать.
    Пока я упражнялся, сам себя бранил и обещал исправиться, Ансельм закончил и подошёл:
    - Ты заболел?
    - Пока нет. Скажи, что у нас с Жилем?
    Ансельм посмотрел куда-то за деревья. Ответ, значит, меня не устроит.
    - Ничего. Мы у него были. Сухо, чисто, никаких следов. Вообще ничего нет. Не с чем работать.
    Это очень плохо.
    Плохо.
    Не хорошо.
    А почему нехорошо? Хорошо. Потому что этот Жиль - глуп. Был бы умён, он бы в том подвале устроил место для чистки рыбы. Забоя кур. Поросят. Крыс, в конце концов. Кого угодно, лишь бы побольше. А у него чисто. Очень хорошо.
    - Ансельм, а он точно - не колдун?
    - Ты же знаешь, что нет. Можешь смотреть на меня сколько угодно, он - не колдун. Никак, ни с какой стороны, ни на горчичное зерно. На алтаре поклянусь и письменное свидетельство принесу.
    - Нет, на алтаре не надо. Но кому-то же он этот подвал заказывал, и кто-то его сделал. Ансельм, как ты относишься к противозаконным деяниям?
    - Смотря что делать.
    - Реконструкцию.
    Ансельм поднял бровь:
    - И что в ней противозаконного?
    - В ней - ничего. А в том, как я собираюсь её проводить - так всё. Мне нужен реконструктор, а желательно не один; люди, которые запишут и зарисуют всё, что реконструкторы поднимут; и человек, который откроет двери в доме Жиля, причём не изнутри. Потому что внутри все будут мертвецки спать, и на три квартала вокруг тоже - это я обеспечу. Соответственно, обратиться к реконструкторам от инквизиции я никак не могу - остаётся ковен. Такая вот диспозиция.
    - И ковен тебе её обеспечит?
    - Вот если не обеспечит - тогда я буду думать дальше. Что скажешь?
    - Двери я тебе открою, там всё просто. Но с ковеном договаривайся сам.
    Придётся.
    Ковен есть. Рядом. Был бы у него глава - пошёл бы и поговорил. Но главы нет.
    К нашим врачам-колдунам я, понятно, не сунусь. С Северина вполне станется сказать: тебе надо, ты и ищи. Хотя Северин, где искать, скорее всего, знает. Остаётся Анатоль. И матушка Клаудиа, на самый крайний случай.
    Анатоль ночью может быть где угодно, начнём со спальни.
    Там он и нашёлся. Открыл на стук, посмотрел с легко читаемым вопросом "чего тебя принесло", но промолчал и отступил.
    Я вошёл и подпёр собой дверь.
    - Мне нужен реконструктор. Лучше - два. Если они работают с постоянными помощниками, то и помощники тоже. Рисовальщики, протоколисты. Из гарантий безопасности предложить не могу ничего, кроме собственного слова. А, нет, могу: на меня можно будет донести, своё участие обосновать принуждением. Тогда у меня будет много неприятностей.
    Анатоль взглянул исподлобья и криво усмехнулся.
    - Аппетиты у вас, domine. Наденете венец - всё будет ваше. А так - ковен в дознаниях не участвует.
    Правда. Член ковена имеет право отказаться от участия в проводимом инквизицией дознании, даже если привлекается в качестве обвиняемого. Принудить к участию я имею право свидетелей, обвиняемого - в том числе силой, остальных - нет.
    - Я не провожу дознание. Я собираюсь тайно проникнуть к Жилю в подвал.
    Анатоль бросил на меня ещё один быстрый взгляд и задумался.
    Думай-думай. Может, надумаешь, наконец, почему один человек не может возглавлять одновременно и курию, и ковен.
    - Я спрошу.
    Уже хорошо.
   
    * * *   день пятьдесят второй
   
    Утром я ещё раз подумал и пошёл искать Северина. Северин тоже был у себя, но я не стал к ним ломиться, подождал, пока выйдет: он работает, в доме не засидится. Северин закрыл дверь снаружи, повернулся идти и прямо отшатнулся:
    - Что случилось?
    - Ничего. Можно подумать, я только с дурными новостями к тебе прихожу. Ты говорил, что работал у Жиля управляющим.
    - Да что-то вроде того.
    - Ты тогда уже был колдуном?
    Северин хмыкнул - ну, глупо вопрос звучит, но о чём ведь спрашиваю, понятно.
    - Был. Но не пользовался, - я ничего не понял, и он пояснил. - Я как раз тогда решил, что смогу так жить. Не колдуном.
    Дело хозяйское.
    - То есть ты и не пользовался, и закрылся. Я правильно понял?
    - Да.
    - А ещё колдуны там были?
    Северин рассмеялся:
    - Так Жиль колдунов на дух не выносит. И в доме не держит, и дружбу не водит. Обходит десятой дорогой.
    - А что так?
    - Не знаю, не спрашивал.
    - И мужчин, и женщин?
    - А какая разница?
    - Не знаю, какая. Но тебя он на службу взял, не шарахался, как я понимаю, и убивать почему-то не пытался. Значит, есть для него разница.
    Северин смотрел на меня так, словно все мои мысли написаны на обратной стороне моего черепа, и единственная задача - рассмотреть буквы, чтобы прочитать.
    - А любовницы у него были?
    Чтение мыслей прекратилось:
    - Да.
    - Женщины?
    Он осмыслил вопрос и кивнул.
    - Люди?
    - Только. Ни одной ведьмы не видел, ни в доме, ни рядом. И он не ходил. Точно знаю.
    То есть Жиль с колдунами не водится-не водится, а потом его что-то жалит, он находит потенциальную ведьму и начинает её изощрённо убивать. Но только ли ведьму - это ещё вопрос. И на него мне ответят реконструкторы, если я с ними договорюсь.
    - Понятно. Ничего не понятно, честно говоря, но хотя бы о чём дальше вопросы задавать. Благодарю.
    Я оставил Северина и снова отправился к брату архивариусу.
    Тот только головой покачал:
    - Мне нечем вас порадовать, dom Веран.
    - Да я понимаю. Я ещё с другим вопросом, хотя на ту же тему. Вы нигде не встречали, чтобы человек, который сам не колдун, мог распознавать эту способность у других?
    Брат архивариус задумался. И думал долго. Потом поднялся:
    - Пойдёмте.
    Мы забрались в какие-то книжные дебри, с закрытыми ставнями и занавешенными стенами, и я снял с полки чудовищный по размеру и тяжести том, который мне совсем из дебрей выносить запретили. Под резным деревянным переплётом находились пергаментные страницы, листать которые требовалось в перчатках и, желательно, не дыша. Поскольку моё дыхание могло плохо повлиять на здоровье драгоценного чудовища.
    Чудовище повествовало на древнем, давно мёртвом языке, который в нас усердно вдалбивали в школе, и в длинных витиеватых фразах описывало какие-то полумифические истории.
    Я не сомневался, что раз брат архивариус мне книгу вручил, значит в ней что-то для меня есть, и приготовился в этом святилище ума и околеть, потому что на разбор сложнейших, по три раза друг в друга вложенных образов мне очевидно понадобится вечность.
    - Dom Веран, у вас вид мученика перед пастью Скиллы, - архивариус откровенно смеялся. - Всё не настолько ужасающе. Смотрите.
    Ближе к середине тома примерно две страницы словесной вязи излагали нужные мне сведения. Суть: такие люди есть, они исключительно полезны, их можно и нужно использовать, во времена активной жизни чудовища их считали особой разновидностью колдунов.
    А последнее интересно.
    Мы вернули чудовище в привычное ему окружение и отправились в архив инквизиции. Брат архивариус сверился со своими записями и вручил мне два дела, помладше чудовища, но тоже внушительно старых.
    Когда, лет в двадцать, я окончательно понял, что брат архивариус действительно прочитал не только всю библиотеку, но и все дела архива, чуть в обморок не упал. Брат архивариус тогда тоже посмеялся и заметил, что занятие это было очень интересное, весьма познавательное и, он надеется, не совсем бесполезное.
    Я сам его памятью активно пользуюсь и поощряю в этом остальных. Архив содержит бездну знаний, зачем разбивать лоб о то, обо что уже спотыкались поколения до тебя.
    В одном из дел, которые выдал мне брат архивариус, человек с интересующими меня качествами проходил, как свидетель. А вот в другом - это был обвиняемый. В связи с чем проводилась идентификация обвиняемого, как колдуна. И дальше его, как колдуна, и обвинили.
    О.
    Остаётся вопрос. Что лучше: закрытый процесс инквизиции, после которого я Магду в закрытом же процессе оправдаю и отпущу. Или открытый светский процесс при участии инквизиции.
    Не знаю, не знаю. Для открытого процесса нужен законник-крючкотвор, который повернёт процесс так, как мне нужно.
    И одного такого я знаю.
    Отец Корентин.
    Только ни под какими посулами и угрозами этот человек в моих интересах действовать не станет.
    Когда юноша оканчивает школу и приезжает работать, за ним обязательно закрепляют наставника: школа - это всё-таки больше теория. Наставник обучает, подсказывает, проверяет, наблюдает. По положению - первые два года. После этого считается, что молодой инквизитор готов к самостоятельной работе, в чём наставник и расписывается.
    Моим наставником стал отец Корентин.
    Мне, можно сказать, оказали честь. Причём безо всякой иронии: отец Корентин - дознаватель огромного опыта, обширнейших знаний. И с тогдашним примасом курии они были друзьями. Буквально - как я с Ансельмом.
    Только я - "excellens". Меня учили смотреть на любое дело со всех возможных сторон, искать объяснение всему, что на глаза попадётся, а не закрывать их потому, что чего-то отродясь не видал, и свободно принимать решения, опираясь на все предыдущие знания и опыт.
    А отец Корентин - невыносимый зануда. Тошнотворно мелочный. Знающий закон до запятой и до запятой же исполняющий. Если для брата архивариуса (всю жизнь благословляю ту минуту, в которую с ним встретился) прочитанные тома - основа для полёта, то для отца Корентина хранящиеся в памяти положения и уложения стали могильной плитой, причём придавился он ею сознательно и совершенно добровольно.
    И этот человек стал моим наставником.
    Первые месяцы я даже есть не хотел. Добирался до кровати, падал - и, казалось, тут же глаза открывал, потому что надо мной уже стоял постоянно и непрерывно недовольный отец Корентин. Тогда я, кстати, и приучился спать, в чём мать родила. Всё на полминуты сна больше.
    Как я тогда отца Корентина ненавидел. Но он меня - ещё больше. Потому что я хотя бы понимал, что он - педантичный книжный червь, и мог сказать, что согласно пункта такого параграфа этакого положено делать то-то, но делать этого я не буду, потому что... А для него я был безалаберный, дерзкий, не желающий учиться щенок. Которого даже высечь нельзя, потому что уже не школьник. Правда, в карцер он меня раза три отправлял. Я сходил, с благодарностью. Всё-таки камера, не школьный гроб. Тихо, спокойно. Хотя бы выспался. От наставника отдохнул.
    Наставника хватило на полгода. Через полгода совместной работы он написал на меня разгромнейший отзыв, из которого следовало, что я ни к чему не пригоден, и от наставничества отказался.
    И я, наконец, начал работать.
    Сначала - радостно до восторга. Потом стал понимать, что наставника, хоть какого, дают щенку не ради формальности. Ещё немного погодя - поумнел настолько, что согласился бы даже на прежнего, но после отказа потерял право на наставника вообще. Пришлось учиться самому, везде и у всех, где и у кого оказалось возможно.
    Убийство примаса подкосило и отца Корентина. Он очень постарел, осунулся. Замолчал.
    А когда стало понятно, что обязанности главы курии переходят ко мне, собрался и уехал. Так же молча.
    Отец Александр, руководитель одного из отделений, через два дня сообщил мне, что отец Корентин поселился у него. Я передал документы и написал, что если отец Александр готов переселенца принять, то я не возражаю.
    Я знаю, что отец Корентин жив. Трудно сказать, насколько он сохранил ясность ума, но это как раз тот случай, когда его знание запятых и умение ими пользоваться сослужило бы добрую службу.
    Но, думаю, отец Корентин откажет мне с особым удовольствием.
    Значит, закрытый процесс. Встречи с реконструкторами это не отменяет.
    Я записал номера дел и где их искать, поблагодарил брата архивариуса и пошёл к себе.
    Но в кабинете даже сесть не успел, как дверь распахнулась и в неё втолкнули отца Олив. Толкателем оказался Ансельм, вошедший следом. По шее отца Олив от правого уха стекала красная капля. Правый глаз представлял сплошной кровоподтёк, и глазное яблоко наливалось кровью. А что его Ансельм ко мне притащил? Его в лазарет нужно, немедленно.
    - Что случилось?
    - Драка.
    - А в драке пострадала только вот эта сторона?
    - Обе.
    - Второй - уже в лазарете?
    Ансельм развернулся, быстро вышел и хлопнул дверью так, что она чуть из косяка не вылетела.
    - Отец Олив, идите за мной.
    А вид у него... побитый. И дело не в ушибленном глазе и разорванной барабанной перепонке. Он уверен, что виноватой стороной назначат его. Посмотрим. Вот сейчас сдам его врачам - и пойду разбираться.
    Колдунов с дипломом медицинского факультета в лазарете трое. И четвёртый - доктор медицины, который этим хозяйством руководит.
    К ним обращаются, при необходимости, инквизиторы; они выхаживают арестованных, при необходимости же. Если доктор свободен - я отца Олив сдам ему. Пусть полный осмотр проведёт. А то у меня человек есть, а я о нём ничего не знаю.
    Доктор, судя по тарелкам, только закончил обедать. Взглянул на отца Олив и поднялся:
    - Dom Веран, вы хотите мне что-то сказать?
    - Нет, хочу отдать.
    - Я принял, - он крепко взял отца Олив повыше локтя. - Пойдёмте.
    И буквально потащил за собой.
    Вот и хорошо. За что я уважаю наших врачей - так это за практически неограниченные возможности. Сознательно применяемые во благо.
    *
    На площадке у Ансельма стояла неестественная тишина. Семь человек, разделившись на две группы, обступили чан с водой, в котором черноволосый крепыш время от времени споласкивал окровавленный лоскут полотна. Ага, значит, второй - это отец Мигель. Иберийская кровь. Ансельм застыл рядом. Никак иначе его напряжённая неподвижность не описывалась. Лоскут в очередной раз окрасил воду в чане. У этого пострадавшего рассечена скула и буквально размозжённые губы.
    - Отец Мигель. Вы до лазарета сами дойдёте или вас проводить?
    Ибериец посмотрел на меня с откровенной неприязнью. Да ладно. Пару лет назад я его в лазарет уже тащил. На себе. Некогда было помощи ждать.
    У отца Мигеля предубеждение против врачей. Он считает, что врачи существуют исключительно для слабых телом и немощных духом. А терпения ему не занимать, поэтому Мигель тогда доблестно дождался, пока воспаление слепого отростка закончится воспалением брюшины, и обнаружил я его практически неживым. Только колдуны и вытянули.
    - Отец Мигель, - ещё один злобный взгляд. - Вы понимаете, что к вечеру у вас воспалятся дёсны, и через какое-то время всё закончится тем, что вы не только не сможете есть, но и останетесь без зубов?
    Самый старший в моём отделении теперь - отец Матиш, которому перед арестом Агнис исполнилось тридцать два. До его переезда старшим был я. А отец Мигель - отчаянный волокита. Перспектива превратиться в шамкающего старца едва выйдя из возраста юности должна его впечатлить.
    Он потрогал зубы языком изнутри. Должно быть больно. И слегка растеряно обернулся к Ансельму.
    - Иди уже, - судя по интонации, Ансельм пытается его послать не в первый раз.
    Отец Мигель прижал холодную тряпку к разбитым губам и поспешно направился в сторону лазарета. Вот тебе и польза, любовных похождений.
    - Отец Ансельм, можно вас?
    Ансельм бросил своим:
    - Расходитесь, - и пошёл со мной.
    У меня в кабинете два стола. Второй - в углу, у стены, противостоящей окну и двери. Круглый, низкий, с небольшими деревянными креслами вокруг. Там я сам устроился и Ансельма усадил.
    - Что у них случилось?
    - Не знаю. Тот молчит, как пень, и от этого толку мало. Они работали в паре. Как все. И вдруг - бац, как коты сцепились. Никто ничего не понял, а когда растащили, они уже с разбитыми мордами оба.
    - Так. С Мигелем разбирайся сам, но с тебя взыскание в любом случае, он - колдун, а не уличный мальчишка. А что делать с отцом Олив, я подумаю.
    - Да что с ним сделаешь. С ним чего только не делали.
    - Не сомневаюсь. А скажи, с Жераром кто обычно занимается?
    - Да все, кому не лень.
    - Кому не лень - это хорошо, но не очень.
    - А ты хочешь Олива к нему прицепить?
    - А почему нет. Мальчик. Которого запрещено бить. Запрещено повышать голос. Запрещено провоцировать. И нужно научить всему, чему возможно, в пределах способностей и возрастных ограничений. Олив взвоет. И пожаловаться, что наказали, не сможет. Моё право - кому посчитал нужным, тому и поручил. Пусть учится держать себя в руках. А Жерар со мной впечатлениями поделится. И представляется мне, что вот так - и будет хорошо. Да, на ближайшие недели две я тебе отсутствие отца Олив обеспечу, а потом надо будет ещё поговорить. Ничего. Мы этого кота и вымоем, и причешем. Красивый будет.
    Ансельм совсем успокоился и откинулся в кресле:
    - Живой - останется?
    - Да ничего с ним не случится. Я как раз сегодня отца Корентина вспоминал.
    - Это кто?
    - А, вы его не знаете. Наставник у меня был. Умел читать нравоучения по полтора часа. Буквально.
    Ансельм посмотрел на меня, понял, что не шучу и рассмеялся.
    - Полтора часа. Это да...
    - Ну, вот. Постараюсь припомнить. Ансельм. С тебя - взыскание для Мигеля.
    - Да будет тебе взыскание. И ему будет, будет, не смотри. Живодёр.
    Ансельм, всё ещё веселясь, отправился восвояси, а я снова пошёл к брату архивариусу.
    Увидев меня в третий раз за два дня, архивариус улыбнулся:
    - Что у вас такое случилось?
    - Да работаю. У меня к вам сразу два вопроса. Первый. У нас есть Жерар. Его нужно учить, в том числе и со стороны навыков отца Ансельма. Есть ли у нас в библиотеке что-нибудь, что может в этом деле нам помочь?
    - Вы хотите сказать. Что вам нужна книга. Которая поможет преподать некоторые основы ребёнку. Я вас правильно понял?
    - Да. Теоретические основы и практические.
    - Да, я понимаю. И, пожалуй, вам помогу.
    - Мне пойти с вами?
    - Нет-нет, не беспокойтесь. Там не том in folio.
    Брат архивариус принёс книгу. Старую. Толстую. Небольшого формата. Я просмотрел - и понял, что сам с удовольствием почитаю. Составляли её явно не для школ инквизиции. И, похоже, не инквизиторы. Составляли её для обучения ... малышей. Ещё помладше Жерара. И книга вышла толковая.
    То есть когда-то. Кто-то. Озадачился обучением маленьких колдунов. И задача стояла так основательно и широко, что для неё составили пособие. О-ла-ла.
    - Очень хорошо. Я вам очень признателен. К вам тогда придёт отец Олив. Я приведу. Не завтра, но приведу. И он её перепишет. И книге полезно, и ему.
    - Вы говорили, что вопроса два.
    - Да, но я, пожалуй, передумал. Пока что хватит одного. Благодарю вас. А можно я тут почитаю?
    И брат архивариус снова улыбнулся.
    В архиве я просидел довольно долго. Во всяком случае, когда вышел, смеркалось. Но до кабинета не добрался, по дороге меня окликнула сестра из лазарета:
    - Dom Веран. Зайдите к доктору, пожалуйста. Поскорее.
    Что такое.
    В кабинете доктора на лавке у стены сидел отец Олив. И глаз его выглядел вполне хорошо. А вот сам отец Олив был белым. Что с ним ещё и здесь не так.
    - Доброго вечера, доктор. Что случилось?
    - Dom Веран. Я вам этого человека не отдам.
    - Подождите, доктор. Но я его у вас и не забираю, - отец Олив медленно поднялся. - А что с ним такое? Он нездоров?
    - Осмотр нужно закончить, но насколько я могу судить, этот человек находится на грани истощения. И я не имею в виду физическое состояние. Так нельзя обходиться с людьми, dom Веран!
    А. Тогда понятно, на что это вчера Ансельм жаловался.
    - Отец Олив. Сядьте, пожалуйста. Сядьте, - вот упрямец. - Послушайте. Наши врачи работают с нами не первый год. И мы знаем, что их мнению можно доверять. Мы доверяем. Вреда это никому ни разу не принесло. Поэтому если доктор утверждает, что вам нужно здесь остаться - значит, вы останетесь, - он смотрел на дверь с таким выражением, как будто оценивал, сколько силы нужно вложить в удар, чтобы её вынести. - Даже если для этого мне придётся вас в блоки заковать.
    Отец Олив перевёл взгляд на меня, и его верхняя губа чуть приподнялась, словно он собирался зарычать.
    И вдруг опустил глаза, обмяк, опустился на лавку и сел, привалившись к стене.
    - Делайте, что хотите.
    Уже хорошо.
    - Доктор, этот человек останется здесь на столько, на сколько вы посчитаете необходимым. И будет выполнять все ваши предписания. Доброй ночи.
   
    * * *   день пятьдесят третий
   
    Утром я пошёл к Ансельму и рассказал о результатах врачебного осмотра. Ансельм зло сплюнул и выругался.
    - Эти *** его до смерти уходили и нам ошмётки бросили.
    - Надеюсь, что не до смерти. Не похоже, что процесс зашёл в необратимую стадию. Я к доктору ещё зайду, а то вчера он со мной и разговаривать не захотел. Уточню, что к чему.
    - Идём.
    Доктор был где-то у пациентов, пришлось подождать. Ансельм встал у стены, сложил руки на груди и превратился в изваяние, созерцающее бесконечность. Хороший способ отдыхать. Надо и мне за себя взяться. А то упражнения забросил, отдыхаю всё больше лёжа. Этак я все навыки растеряю. Нехорошо.
    Изыскать дно раскаяния мне помешало возвращение доктора. Который посмотрел недовольно, но зайти пригласил. Сел за стол, свободно откинулся на спинку стула и смерил меня обвиняющим взглядом дознавателя. Нет, колдунам рядом с инквизицией работать явно не следует. Дурных привычек набираются.
    - Dom Веран, вы практикуете телесные наказания?
    - Я? Нет.
    - Но вообще они в курии приняты.
    - Доктор. С чего вы это взяли? Нет. Не приняты. К членам курии не применяются. Применяются в дознании, но тогда это называется иначе. Но, да. Если по какому-то вопиющему случаю собиралась дисциплинарная комиссия, то она могла принять такое решение.
    - И по какому случаю она собиралась?
    - Доктор. Я не могу отвечать за каждого инквизитора по всей стране. Человек, о котором мы сейчас говорим, приехал ко мне три дня назад. Я не знаю, что с ним происходило в каждый предыдущий день его жизни. Я его не допрашивал. Для меня исходная точка - третий день. Когда я его впервые увидел. И дальше желаю видеть живым и здоровым. Будет у меня такая возможность?
    Доктор слегка смутился.
    - Да. Но, конечно, не сегодня и не завтра.
    - Я от вас на завтра ничего не требую. Работайте, сколько нужно. Если будут какие-то сложности, обращайтесь.
    - И вы отправите его в тюрьму.
    - Так. Доктор. Я ваши обвинения потерпеть ещё могу, но не вижу смысла. Вот - отец Ансельм, когда ваш пациент поправится, им вместе работать. Отец Ансельм сможет поговорить с вами значительно более предметно, конкретно, доступно и понятно. А я ушёл. У меня тоже - работа. Всего хорошего. Удачного дня.
    Дверь я придержал, хотя хлопнуть хотелось. Ну, доктор. Но Ансельм прав - отца Олив уходили. Пусть лечится и отдыхает, но что с ним делать дальше. Ладно. Недели две, а то и три, он пробудет в окружении расположенного к нему доктора и заботливых fata. И тогда я на отца Олив ещё раз посмотрю.
    А вот на отца Ив, временно отсутствующего, нужно смотреть прямо сейчас. У меня вдруг появилось одно подозрение, и его нужно бы проверить. Я снова заглянул в архив, собрал все отчёты отца Ив, включая закрытое дело Анатоля, принёс в кабинет и настроился изучать.
    И тут пришёл Ансельм. Устроился в кресле и ухмыльнулся:
    - Чего доктор на тебя взъелся?
    - А на кого ему взъедаться? Больше не на кого. Да ладно, это проходяще. Что там с пациентом?
    - Не страшно. В лазарете он, конечно, полежит. И будет лежать, пока его доктор не отпустит. А отпустит, когда отец Олив станет здоров, как бык. Судя по тому, что доктор говорит, должно пройти без последствий. Тогда и посмотрим.
    - Посмотрим. Да, пока не забыл. Последи, чтобы Мигель сегодня ещё раз в лазарет зашёл.
    - И следить нечего. Я выходил, он вошёл. Ему вчера в лазарете сказали то же, что и ты. Чтобы дон Мигель пожертвовал своей улыбкой? - Ансельм поднял бровь и покачал головой. - Он туда ещё пять раз сходит.
    - Хорошо. Ансельм, давай к Жилю съездим.
    Ансельм посмотрел куда-то за окно:
    - А ты откуда родом? Из каких мест?
    Это здесь при чём?
    - Здесь рядом. От нас на юго-запад. Соседи.
    - То-то ты упрямый, как сто ослов.
    Хм. Доля истины в этом есть. И с отцом Олив мы, кстати, земляки.
    - Хорошо. Я - осёл. Как это мешает нам съездить к Жилю?
    - Не мешает. Жиль сейчас дома.
    - Это не имеет значения. Если я всех усыплю, он будет спать вместе со всеми. Он же не колдун. А если у меня вдруг не получится, мы никуда не пойдём.
    - Куда я твою особую примету дену?
    - Под берет. Если я не буду его снимать, какого я цвета никто не узнает.
    Ансельм ещё посидел молча и, наконец, перевёл взгляд на меня:
    - Завтра. Ты и я.
    Встал и ушёл.
    А я остался читать отчёты отца Ив.
    Дочитался - до тошноты. Пока уже смотреть на них не мог. Пообедал, решил, что нужно хотя бы на полчаса ещё чем-нибудь отвлечься и отправился искать матушку Клаудиу.
    Которая мне удивилась и встревожилась.
    - Доброго дня, матушка. Ничего не случилось, я только хочу уточнить. Только не знаю, к кому обратиться - Жерар у нас тут бегает непонятно, на каком основании, нужно его как-то узаконить. Но ответ вы точно знаете: Жерар уже вполне здоров, а в школу он ходит?
    Матушка Клаудиа на мой вопрос последовательно удивилась, озадачилась, смутилась и совершенно очевидно почувствовала себя виноватой. Хотя её вины здесь нет никакой.
    - Н-нет, dom Веран. Не ходит.
    - Матушка, а можно сделать так, чтобы с ним кто-нибудь позанимался? Выяснил, что и как он знает. Позанимался отдельно, если окажется, что его сейчас ни в один класс определить нельзя. И чтобы Жерар начал, наконец, со всеми учиться. Потому что тем, чему его учат мои инквизиторы, он вполне может овладеть и позже. А школьным наукам он должен обучаться именно сейчас. Мне не нужен невежественный колдун непомерной силы.
    Матушка Клаудиа закивала:
    - Да, dom Веран, разумеется. Думаю, я найду учителя, ничего сложного в этом нет.
    - А я подумаю, как мне получить у его матери формальный отказ, - пока что меня можно судить за похищение ребёнка. - Благодарю вас, матушка.
    Я снова вернулся к бумагам отца Ив и читал их до самого вечера. Столько времени мог не тратить, но я хотел убедиться. И к концу дня понял, что моё смутное подозрение вполне оправдалось.
    Отец Ив обладает редким, если не редкостным - потому что точным, чутьём на преступления. И преступников.
    Остаётся надеяться, что рыжий колдун в круг подозреваемых не попадёт. А, скорее всего, не попадёт, потому что отец Ив талантом обладает, но толком его использовать не умеет. И это - задача. Можно ли его этому научить.
    Отец Ив смотрит на три растущих рядом дерева и безошибочно определяет, что за ними - лес. Он может сказать, насколько лес густой и протяжённый, но спроси, хвойный, лиственный или смешанный - получишь недоуменное молчание.
    У меня в отделении есть отцу Ив полная противоположность. Отец Бенедикт. Который может описать не только вид этих трёх деревьев, но и рассказать об их возрасте, почве, в которой они растут, и погоде за весь период их жизни чуть не по годам. Только того, что смотрит на лес, отец Бенедикт даже предположить не сможет.
    Мне он не нравится - уж очень напоминает моего наставника. Но если отвлечься от моих никому не интересных впечатлений, то отец Бенедикт настолько же неординарно внимателен к деталям, насколько отец Ив способен оценить картину в целом. Сейчас они оба - вполне неудачники. Но если этих двоих объединить.
    То получится дознаватель, который никогда не ошибается в предположениях и всегда способен их доказать.
    Только логика мне подсказывает, что эти двое друг друга терпеть не могут. Правда, они оба молоды, умны и вполне способны оценить сильные стороны друг друга. Если им объяснить, что это, у каждого - именно оценённое достоинство, а не доводящий до бешенства неискоренимый недостаток.
    Кто бы мне восемь лет назад это объяснил.
    Ладно. Отец Ив пока в отъезде, но отец Бенедикт - здесь, он спокойный рассудительный человек и кажется мне значительно более способным внять голосу разума.
    Разуму осталось найти слова, которые отец Бенедикт сможет понять и принять.
    Но это я буду делать завтра. Не на рассвете же мы с Ансельмом уедем.
   
   
  
Глава 10.
   
    * * *   день пятьдесят четвёртый
   
    Утро я начал с того, что нашёл старые школьные записи. Список упражнений. Который открывался сентенцией о необходимости упражнять ум, дух и тело - одновременно и ежедневно. Спорить хочется, но глупо. Я уселся на пол и стал в записках разбираться. Оказалось, ничего не забыл, хотя кое-что не вспоминал годами. Убедиться, что помню и умею, доставило удовольствие: я потратил на разнообразные упражнения около трёх часов. Устал. И пришёл в состояние какого-то горячечного возбуждения. А должен бы стать бодрым и полным желания работать.
    Желание есть. Есть: вожделею к подвалу. Изнываю в ожидании встречи. Исхожу нетерпением. Жажду.
    И что это за щенячий пыл? Ещё не хватало - лезть на рожон со рвением и восторгом.
    К отцу Бенедикту я сегодня не пойду. Настроение, состояние ума и образ мыслей не соответствуют. Мысли приняли образ зайцев, спугнутых на поле. А у Жиля нужно будет думать. Быстро и правильно: там опасно, и у меня всего несколько часов.
    Нет, в самом деле, нужно вернуть в свой распорядок правило выполнять упражнения каждое утро. Только вспомнить, как их правильно выполнять, и какие для чего предназначены. Чтобы не носиться потом по окрестностям в экстазе. Говорят, есть народы, у которых войска вдыхают особый дым, что-то жуют и пьют, чтобы привести себя в исступление перед боем. Зачем, если обычного воздуха вполне достаточно.
    Я сел на стул и ещё немного подышал. Обычным полным дыханием - это я делаю каждое утро, если не требуется никуда немедленно бежать. Упражнение простое и действенное: усталость прошла, настроение выровнялось; и мысли собрались.
    Мне нужны: берет - мы въедем в город засветло и выедем так же; деньги на гостиницу; одежда, которая бы не вопила о моей принадлежности к инквизиции; дорожная сумка; понимание, когда мы уедем и сколько времени понадобится на дорогу. О последнем надо узнать у Ансельма.
    Ансельма я нашёл выходящим из конюшни. Выяснил, что уезжаем в полдень и берём сменных лошадей - ехать часов пять-шесть.
    Когда аббатство покидаю я, руководить отделением остаётся Ансельм. Если мы с ним уезжаем оба, все службы возглавляет отец настоятель. Он не инквизитор, но служитель Равновесия, и к нему с безусловным уважением относятся не только его подопечные, но также люди, колдуны и инквизиторы вокруг.
    Я - не исключение. Поэтому сообщать отцу настоятелю, что уеду через два часа, я шёл в сильном смущении: об отъезде стало известно ещё вчера утром, поставить настоятеля в известность сразу мне никто не мешал. У него и помимо инквизиции забот достаточно.
    Отец настоятель выслушал меня благосклонно и задал всего один вопрос:
    - Когда вы вернётесь?
    Чем очень меня озадачил. Я, оказывается, до сих пор над этим не задумывался.
    - Если не случится никаких неожиданностей - завтра к вечеру.
    - А если неожиданности случатся?
    И я, наконец, понял, почему так странно себя чувствую, с самого утра.
    - Мы едем в Безье, - то есть искать нужно будет либо там, либо по дороге. - Что бы ни произошло, все полномочия в любом случае возлагаются на вас. Если не затруднит, дайте мне, пожалуйста, лист бумаги и перо с чернилами - я напишу. Так будет лучше.
    Безье - это отделение отца Александра. К которому не только уехал мой бывший наставник отец Корентин. Но, мало-помалу, собрались все, кто имеет отношение к инквизиции и не захотел принять нового примаса в моём лице. В нашем отделении, например, из тех, кто работал с моим предшественником, не осталось никого. Не могу их осуждать - это люди зрелого возраста, умудрённые знаниями и опытом; подчиняться выскочке-мальчишке... Отец Александр, как ни странно, мнения своих подчинённых не разделяет - я, в силу обязанностей, его отделение не часто, но посещаю, и с умонастроениями, в общем, знаком.
    Сегодня ночью я намерен совершить преступление. С точки зрения стражи - тайно проникнув в чужой дом; и с точки зрения инквизиции, колдовским способом усыпив обитателей этого дома и ближайших окрестностей для достижения заведомо злонамеренных целей.
    Стража меня вряд ли поймает - на то я колдун. Но не подчиниться требованиям инквизиции я права не имею. А отцы дознаватели немедленно сообщать руководству об арестованном обвиняемом - не обязаны. Так что, в случае моего ареста, сколько времени спустя об этом узнает отец Александр, и в каком состоянии он меня получит, ещё вопрос.
    Вывод: мы должны избежать внимания и стражи, и инквизиции.
    С этой мыслью я поставил подпись на распоряжении, передающем мои полномочия отцу настоятелю на неопределённый срок до моего возвращения. Отдал бумагу и пошёл собираться.
    Выехали мы, как и намеревались, в полдень. Ансельм поехал впереди: он уже знал дорогу, а я - нет, Безье не центр отделения, я туда от нас не заезжал.
    Некоторое время я потратил на то, чтобы окончательно приноровиться к образу, который создал для путешествия.
    И, наконец, озадачился насущными вопросами:
    - Ансельм, сколько раз вы туда ездили? Сколько вас было? Вы с инквизицией нигде не встречались?
    Ансельм остановил коня, развернул поперёк дороги и уставился на меня. Хотя у конюшни уже видел и посмотрел как-то неодобрительно. Наконец, повёл головой и засмеялся:
    - Аквитанец. Разрази меня гром, я забыл, что ты - аквитанец! Но обычно ты ведь чисто говоришь. Откуда акцент? - он подождал, пока я подъеду, и снова направил коня вперёд.
    - Из дома. Я в школе переучился, - и ответил на незаданный вопрос, - нет, не заставляли. Но вокруг почти все говорили не так, как я. Мне стало интересно, смогу ли я, как они. Инспектор обратил внимание, - Валентайн, между прочим, - и выделил преподавателя. Отдельно со мной занимался. Произношение ставил, - показывал, где разница в артикуляции. - Но ты мне не ответил.
    - Мы были втроём. С кем - не скажу, тебе не надо. Один раз, больше не вышло. С инквизицией... вроде бы не встречались. А если бы и встретились? Это наше отделение.
    - Наше. Только там меня очень не любят.
    - За что?
    - За то, что примас. Там меня все знали чуть не школьником. Не смогли простить, что назначили меня, а не кого-то более взрослого. Можно подумать, я о назначении просил. Мне бумагу прислали - я чуть не сбежал. Не знаю, о чём в столице думали, но там, куда мы едем, ко мне с тех пор относятся плохо. И попадаться к ним в руки нам не стоит.
    - Значит, не попадёмся. Да тебя в таком виде и с таким говором сам брат Доминик не признает. С чего инквизиции нами интересоваться?
    - Два колдуна, вместе, въехали в город.
    Ансельм фыркнул:
    - Ты в самом деле думаешь, что на это обратят внимание? Как въехали, так и выедем. Никто в нашу сторону не посмотрит. Вот ночные грабители, может быть, и заинтересуются. Тобой особенно. Ты не петушись, если что, я сам.
    - Я предпочитаю, чтобы "если что" не случилось.
    - Там видно будет.
    Начинается. Отец Ансельм будет выступать в роли брата Доминика, которого я, кстати, за последнюю неделю ни разу не видел, а я возразить ничего не смогу. Потому что эта поездка мне нужна, Ансельм её устроил, знает город и нужный нам дом. А я - простофиля. В берете.
    Но следующие пять часов, которые заняла дорога до Безье, раздражение из меня вытрясли. Мы доехали без приключений, остановились в выбранной Ансельмом гостинице, поужинали и остались отдыхать: позади был день в седле, впереди - бессонная ночь.
    Вышли, когда начало темнеть. Не спеша прошли квартала два. Возле обнесённого высоким забором дома на углу Ансельм кивнул:
    - Вот.
    На следующем перекрёстке свернули и прошлись мимо дома Жиля с другой стороны. Сколько я ни старался, ничего особенного не находил. Дом, как дом, люди, как люди.
    Город затих быстро. Я был уверен, что на две тёмные фигуры на тёмной улице никто внимания не обратит - хотя бы из чувства самосохранения, но тех, кто мог бы обратить, просто не нашлось. Я выдал Ансельму браслет для защиты - Ансельм мне нужен бодрствующим, а его медальон может меня, как опасность, не распознать - и стал работать.
    Я знал, что всё выйдет, как нужно - усыплять кого угодно научился ещё до школы. И в школе немало практиковался: летними ночами не всегда хочется спать, и всегда не хочется, чтобы тебя поймали за пределами спальни.
    Пусть все спят. И покрепче.
    Интересно, мои инквизиторы тоже ночью не работают? Потому что навеянный колдовством покой от естественного отличить может даже школьник, и окажись поблизости дознаватель... Сидеть бы нам в тюрьме. Найдись у дознавателя хоть капля соображения.
    Но дознавателей не случилось. Я закончил работать, Ансельм снял браслет и открыл калитку, а потом двери дома. Так легко, словно их не запирали. И повёл меня вниз. По закоулкам и переходам.
    Из чего я сделал вывод, что интересующий нас подвал располагается где-то под флигелем, подальше от жилых комнат. Подвальную дверь Ансельм открыл так же легко. С его ладони поднялся и поплыл вперёд светящийся шарик, и я, наконец, увидел.
    Чистые стены и посыпанный нетронутым песком пол совершенно пустой комнаты.
    Не могу сказать, что я чего-то ждал. Но, наверное, всё-таки ждал. Потому что пустота показалась неестественной. Неправильной. Так не должно быть.
    - Туда можно войти? - вокруг все спали непробудно, но всё равно тянуло говорить шёпотом.
    - А чего мы сюда притащились?
    - А песок?
    - Разровняю. Иди.
    Песка на полу лежало довольно много. Похоже, воткнутую лопату он удержал бы без труда.
    И комната была чистой. Я её обошёл, осмотрел, потрогал, обнюхал, чуть не облизал. Чисто.
    А это не то, что неправильно. Это невозможно - если Магда всё помнила верно. Лгать ей незачем.
    Ну, хорошо, я - ослеп, оглох. Но Лимб не обмануть. И как эти стены выглядят через Лимб?
    Когда ты что-то делаешь много раз много лет, и вдруг оказывается, что сделать не можешь - это отвратительно, омерзительно и доводит до бешенства. Северин, помнится, у меня в кабинете сам предложил блоки надеть, но он до того уже пробовал жить не колдуном. А обычно колдунам в блоках не сладко. Это к тому, что в Лимб я не попал. И даже не дотянулся. А этого быть тоже не должно.
    Я вышел в коридор - Лимб распахнулся, словно ждал в нетерпении.
    Но всё равно ничего не получилось: в открытом дверном проёме впереди я, даже через Лимб, видел чистую комнату. А она не могла быть чистой.
    Придётся пробовать иначе.
    Когда я смотрю "через Лимб", всё остаётся на своих местах, а работает моя связь с поляной серого песка. Но можно сделать, как с Жераром: потянуть Лимб понемножку сюда. Я прижался к стене напротив двери и стал собирать из Лимба "увеличительное стекло". Послойно. Согласно учебника взгляд через Лимб позволяет преодолевать искажение иллюзии, а из опыта - такая "линза", как моя, при некотором ухищрении, позволяет видеть сквозь непрозрачные материальные объекты.
    Моё занятие напоминало выступление канатоходца, но усилия оправдались: линза Лимба проявила в стене над дверью и под порогом две тонкие, едва заметные параллельные нити. Которые дальше явно опоясывали всю комнату. Я смотрел на них, не отрываясь, жестом подозвал Ансельма, показал на дверь и взял его за руку.
    Ансельм какое-то время стоял столбом, потом шевельнулся:
    - Увидел.
    Я отпустил его - исследовать нити, линзу - откуда взял, и уселся на пол. Лимб сюда таскать нелегко.
    Спать хочется. А рано. Ещё ничего не узнали.
    Я пересел к двери - поближе к нижней нити, и попытался её почувствовать - под порогом она лежала совсем близко. Нить отзывалась на опыты Ансельма и что-то очень напоминала. Я такое уже слышал. Не единожды. Две замкнутые не пересекающиеся нити.
    - Проклятье!
    Ансельм дёрнулся:
    - Чего ты орёшь?
    - Нас никто не услышит. Ты знаешь, что это такое?
    - Нет.
    - Нет, знаешь. Ты знаешь, я знаю, и каждый колдун на всём континенте. Это - блок. Вся эта комната - обыкновеннейший блок.
    Ансельм перестал бродить вдоль порога на четвереньках, тоже сел на пол и прислонился к дверному косяку. Посмотрел в комнату, под потолком которой всё ещё висел светящийся шарик.
    - Дрянь.
    - Ты взломать его сможешь? - блок нельзя открыть изнутри, но можно снаружи - если знать, где замок. А мы этого не знаем и вряд ли узнаем. В той части стены, которую мы видим, его нет.
    Ансельм глянул - так, что я вспомнил Анатоля: "Аппетиты у вас...".
    Вырезал кусок деревянного порога и попытался разрезать нить.
    Одни способом, другим, третьим.
    - Где этот урод нашёл варлока, который ему вот это сделал.
    Сплюнул и снова прислонился к косяку, рассматривая что-то в глубине тёмного коридора:
    - Меня одного может не хватить.
    - Могу предложить Лимб.
    - Толку, что я буду там сидеть.
    - Нет. Нет тебя - туда, а его - сюда. В твоё распоряжение.
    Оценивающий взгляд.
    - А ты сможешь? Давай.
    Могу, не могу. Надо.
    Я сел рядом, нацедил энергии Лимба - с большую колбу. И положил ладонь Ансельму на шею - руки ему, скорее всего, понадобятся обе.
    Ансельм хмыкнул. Попробовал работать.
    Хмыкнул довольно, соорудил из содержимого колбы нож, поставил остриём к порогу - там, где вынул дерево. И ударил по рукояти. Нож разрезал нить и почти весь ушёл дальше в камень.
    - Ого. Вытаскивать?
    - Не надо. Я отпущу - всё уйдёт.
    Ещё один нож, на этот раз аккуратно вырезавший пару сантиметров камня.
    - Всё.
    Колба тонкой струйкой утекла туда, откуда взялась, утащив за собой ножи напоследок.
    Ансельм ухмыльнулся и потянул вырезанный камень, отгибая нить:
    - Прошу.
    - Устал?
    - Нет. С чего?
    Значит, Лимб только из меня силы тянет. Пиявка.
    Ансельм вошёл первым. Повертел головой, прошёл по периметру и констатировал:
    - Нич-чего.
    - А вот посмотрим.
    Я потянулся к Лимбу, и на этот раз мне ничего не мешало.
    В этом подвале побывала явно не только Магда. Я взял Ансельма за руку. Помещение было грязным. Очень. Чудовищно. Реконструкторам работы и работы, лишь бы работать согласились.
    А по все четырём углам под слоем песка и земли что-то пряталось. Непонятно, что.
    Ансельм высвободил руку, выбрал угол, встал на колени и разгрёб песок.
    Я не стал вникать в его работу, но поднялся он быстро. Отряхнулся:
    - Это бочка, - посмотрел на меня и уточнил. - Не деревянная бочка. Он сюда не зря ведьм водил. Это - накопитель. Но как он ими потом пользуется, он же не колдун.
    - А они сейчас пустые?
    Ансельм проверил все углы:
    - Да. Не досуха, но пустые.
    - А почему мы тогда живы до сих пор? Если их четыре и все пустые? А у нас даже свет не погас?
    Ансельм поиграл с той из бочек, которую расчистил, в подобие мяча.
    - Они не активные. Это как куча хвороста. Чтобы зажёгся, нужна растопка.
    - То есть нужна ведьма?
    Ансельм подумал и хмыкнул:
    - Страдающая ведьма.
    - Понятно. Ладно. Приводи всё в первозданный вид и уходим.
    Я проверил улицу на наличие случайных прохожих - прохожие не обнаружились, Ансельм закрыл за нами двери и запер замки, я снял морок сна, и мы отправились к гостинице.
    А по пути нас попытались ограбить. Ансельм, похоже, знал, о чём предупреждал.
    Я шёл первым и почти одновременно почувствовал импульс медальона, услышал позади резкий выдох, звук удара и всплеск воды. Обернуться не смог - я держался на ногах не слишком уверенно и, видимо, произвёл впечатление пьяного, поэтому меня не стали убивать, а только приставили к горлу нож. Грабитель не знал, что я всю ночь с Лимбом возился. Лезвие ножа осыпалось ржавой крошкой, и я изо всех сил, какие у меня остались, впечатал кулак в печень того, кто держал рукоять.
    Меня дёрнули назад, а грабитель полетел в сточную канаву от удара в челюсть.
    Ансельм потёр руку и осмотрелся:
    - Цел?
    - Совершенно. Ты? Медальон на что отвечал?
    - На нож. Они, похоже, решили, что я - телохранитель, а деньги все у тебя. Вытаскивать не будем, даже не думай, - несостоявшийся убийца Ансельма явно перешёл уже в категорию утопленников, а его напарник готовился разделить эту участь.
    - Значит, не будем, - люди, выходящие на разбой, должны понимать, что либо они, либо их.
    Мы дошли до гостиницы с рассветом.
    Поднялись к себе. Ансельм растёр чёрный кровоподтёк, который оставил метивший в сердце нож грабителя - всё-таки устал, раз пропустил удар; хотя и я вовремя никого не услышал.
    И мы, наконец, легли спать.
    ... мне очень нужны реконструкторы.
   
    * * *   день пятьдесят пятый - пятьдесят шестой
   
    Добудился меня Ансельм с трудом. И то, ближе к полудню. Не хотелось глаза открывать.
    В общий зал гостиницы спустились - уже не завтрак, ещё не обед, нам на стол собрали, похоже, что на кухне осталось. Только что не объедки.
    Выехали - в городских воротах толпа. Не то на ярмарку, не то в балаган. Ни пройти, ни проехать. И разогнать не смей - стой и жди, пока разбредутся. Еле выбрались.
    Ещё и день выдался - душный, пасмурный: небо на плечи давит - к дождю собирается, а дождя всё нет. Жарко, хмуро. А ветер сырой, каждым порывом сквозь плащ пробирает.
    Устал я. Что непонятно. То ли бочки Жиля не такие уж безобидные. Хотя Ансельм там тоже был и нормально проснулся. То ли с Лимбом я заигрался, матушка Клаудиа ведь предупреждала, что последствия будут. Жаль, если так. И умирать не хочется, и соблазн попользоваться велик.
    Марко, Марко. Почему - я? Предположить, что восемь лет назад я чем-то помешал могущественному варлоку, попросту глупо. И зачем изводить меня столь долгим способом - разбросав отравленные триболы7 тут и там в надежде, что я на какой-то да наступлю.
    Наступил, похоже. Вопрос, насколько отравился.
    В таком мрачном настроении я весть путь назад и провёл.
    Но добрались мы благополучно. И оказалось, что в аббатстве без нас ничего не случилось.
    Я поужинал, налил себе бочку горячей воды - не иначе, Жилю назло, с удовольствием в ней посидел и лёг спать - едва смеркалось.
    Ночью проснулся - выяснил, что дождь нас всё-таки догнал, и дальше спокойно проспал до рассвета. А утреннее солнце прогнало тучи, моё уныние и предполагаемый яд из моей крови. Что только в голову не придёт с недосыпу.
    А вот отдохнувшая голова припомнила множество сведений о том, чем могут быть бочки Жиля и как сделать так, чтобы они во время сеанса реконструкции случайно не заработали. Частая серебряная сетка, накрывающая бочку с запасом и углублённая по периметру до верхнего края накопителя, нас вполне обезопасит.
    С чего только я сеанс планирую, непонятно. Реконструкторов у меня нет, а сам я этого не умею - талант особенный и редкий. И, соответственно, высокооплачиваемый. Если бы дело было только в деньгах.
    Но если реконструкторов у меня нет, то отец Бенедикт есть. Пока ещё. Потому что уедет, с инспекцией, по плану - через три дня.
    Я устроился у себя в кабинете за круглым столиком, взял известкованую доску, угольный карандаш и стал готовиться в встрече - экспромтом серьёзные речи я держать не умею, нужно продумывать заранее.
    Когда начал править всё в третий раз, дверь распахнулась и ко мне вбежал отец Мигель. Бросив дверь открытой.
    - Dom Веран, отмените его!
    - Доброго дня, отец Мигель. Кого я должен отменить?
    Мигель, перед тем уставившийся на пустое место за большим столом, осмотрелся и слегка успокоился.
    - Доброго дня, dom Веран. Простите. Я прошу вас отменить решение отца Ансельма.
    - О чём именно?
    - Он запретил мне покидать аббатство!
    Ого.
    Это вряд ли за драку. Это Мигель ещё чем-то лично перед Ансельмом провинился.
    Я встал и подошёл к своему обычному рабочему месту.
    - Отец Мигель. Я могу отменить взыскание отца Ансельма. Если оно заведомо несправедливо, неоправданно жестоко, угрожает жизни или здоровью. Ваш случай под этот перечень подпадает? Вас где-то ждёт невеста? Вы должны быть в определённом месте в определённый час, иначе кто-то пострадает? Вы не делали того, за что вас наказали, виновен кто-то другой? - он молча отвернулся. - Отец Мигель, распоряжение отца Ансельма остаётся в силе. Да вы здоровьем отца Олив хотя бы раз поинтересовались?
    Мигель воззрился на меня с изумлением:
    - Он всё ещё в лазарете? - очевидно, такая мысль ему в голову не приходила, и теперь он растерялся. - Нет.
    Очень условно поклонился и ушёл.
    Надо и мне пойти - узнать у Ансельма, что ещё случилось, потому что это он сурово.
    Суть наказания в том, что рядом с аббатством стоит город. Родез. Наоборот, конечно, но это не существенно. В Родезе, как в Безье или любом другом месте, должна работать инквизиция. Города нравятся не всем, заставлять людей смысла нет, поэтому в города, сменяя друг друга, ездят те, кому это по нраву. Мигель, если бы ему кто позволил, в городе бы и поселился, причём лучше не в Родезе, а сразу в Тулузе - в своё время отец Мигель немало огорчился тем, что центр курии и столица провинции находятся не в одном месте. Но здесь вот так. В Тулузе располагаются резиденция графа, инквизиторские службы Главного обвинителя и внутреннего дознания. Мне там делать совершенно нечего. А Мигель должен был завтра в порядке очерёдности ехать как раз в Тулузу и наверняка предвкушал. И чем-то Ансельма очень разгневал.
    Отец Ансельм на своей любимой площадке занимался тем, что в одиночестве разбивал и восстанавливал деревянного болвана - впечатляюще. Но меня услышал:
    - Что случилось?
    - Это я тебя хотел спросить. Что Мигель ещё натворил?
    Ансельм оставил болвана в покое и повернулся:
    - Ты откуда знаешь?
    - А он ко мне жаловаться пришёл. Я его отправил жаловаться Равновесию, но что случилось?
    Ансельм недовольно повёл головой.
    - Захотел - уехал. Никому ни слова. В аббатство два дня носа не показывал, сегодня утром вернулся. А когда я потребовал отчёта, ещё и надерзил.
    - Но он же по твоей формуле даже сюда на площадку не выйдет.
    - Ничего. Посидит. А за ворота сунется - я его на все две недели в карцер отправлю. Будет там развлекаться. Жалобщик.
    То есть ближайшие две недели я буду по меньшей мере трижды в день созерцать отца Мигеля опечаленного. Ладно.
    Пока я прогуливался, план разговора с отцом Бенедиктом сам собой выстроился и улёгся, и я отправился искать следующего собеседника.
    Который нашёлся в архиве. Сидел в одной из читален и что-то выписывал из толстенного тома. Незадача.
    - Доброго дня, отец Бенедикт. Не буду вам мешать, мне не к спеху. Когда освободитесь, дайте знать, мне нужно кое-что с вами обсудить.
    Бенедикт оторвался от бумаг, посмотрел в мою сторону, наконец, увидел, улыбнулся и поднялся.
    - Доброго дня, dom Веран. Я не занят. Это в удовольствие. Вы как-то говорили об архиве, здесь действительно много интересного. Я занимаюсь, когда есть время.
    И весь мой план исчез. За ненадобностью.
    - Скажите, отец Бенедикт, а в ваших изысканиях имя "отец Корентин" не встречалось?
    Он задумался.
    - Н-нет, не припомню.
    - Тогда подождите. Я вам кое-что принесу.
    Он снова улыбнулся:
    - Так давайте я с вами схожу. Сразу и возьму.
    Мы спустились в архив, и я нашёл последнее наше с отцом Корентином совместное дело - обо мне там ничего лестного, но дело само по себе показательное, отцом Корентином проведено блестяще и закончилось приговором на блокирование - на мой взгляд, вполне справедливым. Ещё два таких же совместных - небольших, но в них наши с ним взгляды и методы работы столкнулись наиболее остро. И два - собственно отца Корентина, которые я сам в своё время изучал - они были раскрыты именно и исключительно благодаря мелочному придирчивому занудству моего наставника-педанта.
    На столе в читальне стопка выглядела внушительно.
    - Вот. Я бы очень хотел, чтобы вы это посмотрели. Не за сегодня, разумеется. При возможности. И поделились потом впечатлениями. Это интересно мне и, думаю, будет не совсем бесполезно для вас.
    Отец Бенедикт посмотрел на меня испытующе-вопросительно, перевёл взгляд на документы, сам себе улыбнулся и согласно кивнул:
    - Хорошо.
    Удивительно беззлобный человек. И столь же удивительно холодный. Ходячий рассудок.
    Глядя на отца Бенедикта я почти верю слухам, которые утверждают, что инквизиция отбирает себе колдунов, которые в будущем могут оказаться настолько же опасны, как полезны. Ансельм, в принципе, этот тезис тоже иллюстрирует, но его я не опасаюсь, почему-то.
    Неожиданное увлечение отца Бенедикта освободило мне время.
    Я узнал у матушки Клаудии, что с Жераром уже занимается учитель, и заниматься ему много, потому что мальчик в школу не ходил ни дня. Залез в архивы теперь уже приюта, нашёл форму и написал отказ. Матери Жерара останется поставить подпись. И эту подпись я от неё получу.
    А брат Доминик жив и здоров, зато приболел смотритель аптекарского огорода, поэтому Доминик занят заботой о травах и их хозяине.
    Очень хорошо.
    День выдался тёплым. Я вышел в сад, нашёл бревно, на котором мы с Жераром сговаривались перед венчанием Магды, и сел отдохнуть в тишине. Даже подремал.
    Пока рядом со мной кто-то не сел.
    Кем-то оказался отец Мигель. Явно огорчённый. Растерянный, озадаченный. Сплошной сумбур.
    Покосился на меня и уставился в землю.
    - Я же не знал. Мы перед этим работали - он один из лучших. Я такое только у отца Ансельма видел. А стали в паре. Он один раз пропустил, второй, третий. Ну, я не выдержал. Съязвил. А он тут же, как ждал - с разворота кулаком, - Мигель провёл пальцами по губам, словно стирая кровь. - Я и ответил.
    Он помолчал и снова покосился:
    - Доктор говорит, он поправится.
    - У меня нет оснований не доверять мнению доктора медицины, но я понимаю, что на это понадобится время. И на полное восстановление навыков тоже. Так что снова работать в паре с отцом Олив вам доведётся не скоро. И, отец Мигель. Не испытывайте терпение отца Ансельма. Оно у него иногда довольно короткое.
    Мигель только вздохнул. А я вдруг подумал.
    - Послушайте. У меня к вам будет просьба. Имеете право отказаться, занятие вне вашей специальности совершенно, но там нужно понимать, на что смотришь. К тому же у вас сейчас будет много свободного времени.
    - Да уж. Говорите. Сумею - сделаю.
    - Пойдёмте.
    Я привёл его в архив и показал учебник для малолетних колдунов.
    - Книга старая. Пользоваться прямо нею я бы не хотел. А у нас есть Жерар, с которым нужно заниматься. Мне представляется, что эта книга для этой цели очень бы подошла. То есть книгу нужно переписать. А я не хочу доверять это дело монастырю - в ней много пометок и комментариев, в которых нужно разбираться, и разбираться должен человек, который понимает, о чём написано. Занятие скучное, я ни в коем случае не ожидаю, что вы её перепишете за день, но если уделить этому занятию хотя бы в день по часу.
    Мигель взвесил том. Полистал. Вернулся в начало и стал читать. Оторвался от страниц и посмотрел на меня с явным недоумением:
    - Ей лет двести. Тогда этому детей учили?
    - Выходит, учили. Раз учебник написали.
    - Интересно. Я перепишу, конечно. А больше, чем в одном экземпляре - можно?
    - Да сколько хотите. На сколько желания и терпения хватит. Я надеялся, что её отец Олив для нас перепишет. Но, похоже, доктор его не скоро отпустит, а книга нужна.
    Брат архивариус моему переписчику удивился, но бумагу, чернила и перья выдал.
    - А у вас хороший почерк?
    Мы с Мигелем рассмеялись вместе.
    - У нас у всех хороший почерк. Причём одинаковый. Школы об этом усердно заботятся. Так что отец Мигель перепишет всё наилучшим образом.
    Остаток дня я просидел в кабинете, занимаясь чтением, распределением и написанием официальных бумаг, которых почему-то собралось неимоверное количество. Такое впечатление, что я их полгода копил, что неправда.
    А когда начало темнеть, ко мне пришёл брат архивариус.
    - Dom Веран, пожалуйста, заберите его. Он собирается свечи жечь. Я не могу его там оставить, при свечах. И вытолкать не могу. А сам он не уходит.
    Интересно. Это отец Мигель такое рвение проявил?
    Но преступником, намеревающимся сжечь архив, оказался отец Бенедикт. Который посмотрел на меня только что не с мольбой:
    - Dom Веран, но это же...
    - Отец Бенедикт. Вы предлагаете брату архивариусу спать здесь с вами на столе? Или под столом? Вы понимаете, что у него есть обязанности, и он ими не пренебрегает? Имейте совесть. Эти бумаги никуда за ночь не разбегутся. Вы ужинали?
    - Он и не обедал, - почти обиженно пожаловался архивариус.
    - Так. Вы сию минуту всё оставляете и уходите. Со мной. Да что это такое.
    Я тоже не ужинал, поэтому мы с Бенедиктом сели за стол вместе.
    - Dom Веран, я вам прямо завидую. Вы с ним работали. А мне одни бумаги остались. Такой был человек.
    - Ну почему, был. Он жив. Здоров, насколько я знаю.
    Бенедикт даже жевать перестал:
    - Жив?
    - Да. Работает у отца Александра. Если вы не скажете, что от меня, то, возможно, он окажется к вам благосклонен. Хотя характер у него с возрастом вряд ли стал мягче.
    Отец Бенедикт проглотил несколько ложек и снова озадачился:
    - А почему он уехал?
    - Потому что я возглавил курию. Раз вы читали дела, то понимаете, что для отца Корентина это - достаточно веский повод.
    - Да, я заметил. Простите, но я не понимаю, почему он так относился.
    - Да нет, понимаете. Вы же отца Ив не можете не знать?
    - Да, конечно, - отец Бенедикт надолго вернулся к тарелке. - Нет. Это совершенно не одно и то же.
    - Ну как же не одно. Мне было девятнадцать. И я от отца Ив мало чем отличался. Если я предложу вам вдвоём поработать, вы, боюсь, тоже сбежите. Оба. Хотя как раз объединившись могли бы очень многое. Не знаю, что для этого нужно. Возраст, мудрость, всё вместе.
    Бенедикт задумался. Ох, как я на это рассчитываю. На способность отца Бенедикта думать.
    - Dom Веран. А дела отца Ив в архиве есть?
    - Да. Хотя их пока немного. Хотите посмотреть?
    - Да. Интересно. Ну давайте я там останусь на ночь. Пожалуйста. Я ничего не сожгу. Мне ехать скоро.
    - Подождите. А если вы уедете не через три дня, а через две недели, произойдёт что-то непоправимое?
    Очевидно, эта мысль отца Бенедикта не посещала. Он уставился на меня и стал усиленно соображать.
    - Нет. Не произойдёт. Я не предполагал, что это возможно.
    - Возможно. Поэтому вы не будете издеваться над братом архивариусом и своими глазами, а пойдёте сейчас спать. А завтра вернётесь к бумагам. И будете их изучать, сколько посчитаете нужным.
    Колдуны и ведьмы, со всеми их мелкими пакостями, пока подождут. Если у меня будет в работе эта пара, я всех пакостников потом изведу. Лишь бы эти двое договорились.
    Отец Бенедикт ушёл из трапезной совершенно счастливым.
    Теперь ещё нужно дождаться отца Ив.
   
    * * *   день пятьдесят седьмой - пятьдесят восьмой
   
    Следующие два дня я занимался бесконечными бумагами, чередуя их разбор со всевозможными хозяйственными вопросами, которые тоже вдруг сразу все свалились мне на голову. Откуда взялись бумаги я выяснил - пока мы с Ансельмом хозяйничали у Жиля, приезжал посыльный из столицы. Зачем они их там копят, хотел бы я знать. К концу первого бумажного дня я готов был сжечь всё полученное, не глядя.
    На второй день приехал новый дознаватель. Постарше меня. К Базилю. Я подписал распоряжение и устроил на отдых.
    Рядом с людьми отца Базиля я себя чувствую крайне неуютно. Любой из них прихлопнет меня, как муху. Они - варлоки, за крайне редким исключением. А Базиль - единственный, кто принципиально не делит своих подчинённых на дознавателей и сопровождение. У него любой инквизитор может всё. Или не работает у Базиля.
    Гость заинтересовался Ансельмом, они провели вместе почти целый день. Судя по настроению обоих - ко взаимному удовольствию. О настроении знаю точно, потому что после полудня они явились ко мне и Ансельм без тени сомнения объявил, что гость интересуется Лимбом, а сам Ансельм его интерес удовлетворить никак не может, поэтому это должен сделать я.
    Варлок ошарашенно уставился на него и перевёл взгляд на меня - с явной тревогой.
    - Простите, dom Веран, я никоим образом...
    - Ничего. Отец Ансельм знает, что я что угодно сделаю, лишь бы от этого вот, - я показал на заваленный бумагами стол, - отвлечься. Вы когда-нибудь там были?
    - Нет.
    - Тогда пойдёмте. Найдём более подходящее место.
    Варлок есть варлок. На мою серую поляну он прогулялся безо всяких неприятных последствий, быстро нащупал нить, которая позволила ему выйти в Лимб самостоятельно, принял к сведению правила безопасности и записал, что об этом всём можно и следует почитать. Странно, что для него никто раньше этого не сделал, он вполне готов.
    После чего они с Ансельмом отправились проводить время дальше, а я вернулся к проклятым бумагам.
    При свечах я пишу и читаю только от крайней необходимости и когда стало темнеть вздохнул с облегчением, но тут дверь в кабинет очень тихо приоткрылась.
    И так же тихо вошёл наш доктор.
    Я, признаться, испугался. Ну с чего бы доктору красться ко мне в кабинет. Кто-то умер. У нас мор. Или ещё что жуткое случилось.
    Доктор не спеша прошёл к креслу перед столом. Сел. Расслабился. Осмотрелся.
    - Говорят, вам нужен реконструктор.
    Э... А, в конце концов, что я знаю о работающих рядом колдунах? Я о рыжем убийце, пожалуй, осведомлён больше, чем о человеке, которому доверяю свою и не только жизнь. И который нас ещё ни разу не подвёл.
    - Нужны. Плачу золотом. Работы много, работа ночная, вынужденно тайная, по убийце, из гарантий - я один.
    - Вы там были, на днях.
    Это утверждение. А у меня будет вопрос:
    - Инквизиция об этом знает?
    Доктор наклонил голову и посмотрел оценивающе.
    - Нет. Не знает. Интересный у нас с вами разговор. Ковен тоже бы не знал, если бы вы трупы не оставили.
    - Трупы при жизни пытались нас убить.
    - Это понятно. Круг не в претензии.
    Занятно. Грабителей я не услышал, пока один не попытался всадить нож в Ансельма, а другой не вознамерился перерезать мне горло. Подобное, ни при какой усталости, не более ожидаемо и обыкновенно, чем чистый подвал Жиля. Сегодня, в дне пути от места происшествия, доктор-колдун знает о произошедшем и поминает избранный круг руководителей ковена. Вопрос: нас кто грабил?
    - Доктор. Вы хотите сказать, что два разбойника имели отношение к малому кругу ковена?
    Тогда меня нужно не только с должности выгнать, но и в тюрьму посадить. И судить потом.
    Доктор усмехнулся:
    - Нет, разумеется, - какая радость. - Но к ковену имели. Они - мелочь. А вы - варлок, давайте называть вещи своими именами. Да и отец Ансельм - отнюдь не из последних. Хотели, нет - волна пошла.
    Неправда. Моё тогдашнее обращение к Лимбу - просто шёпот, Ансельм вообще не колдовал.
    И пусть в руководство ковена покойные грабители не входили, но колдунами при жизни были. То есть выгонять и судить меня всё-таки нужно. Потому что колдуны беспрепятственно занимаются разбоем, причём прямо под носом у отца Александра. При моём прямом попустительстве: езжу я к нему в отделение так редко, как только возможно, и не общаюсь ни с кем, кроме руководителя. То есть ни о каком надзоре, который в мои обязанности безусловно входит, не то, что речи - намёка нет. Пора почтённых старцев разбавлять. Кровью помоложе. Где её взять - кто туда поедет.
    - Ну, хорошо. Да, мы там были. На месте. Поэтому я со всей ответственностью заявляю, что работы много, опасной и плохой. И мне нужны реконструкторы, которые за неё возьмутся.
    - Dom Веран. Почему вы всё время говорите во множественном числе?
    - Потому что я не представляю, как один человек будет восстанавливать не единственную длительную и мучительную смерть, произошедшую в небольшом замкнутом пространстве. Не только дверью и стенами замкнутом.
    Доктор выпрямился, поднял голову, взгляд стал холодным.
    - Он колдун?
    Ого. Знаю я уже этот взгляд. У ковена есть свои судьи, не удивлюсь, если доктор - один из них. Тогда он в этот самый круг ковена, который не имеет к нам с Ансельмом претензий за убийство, скорее всего, входит.
    - Нет. Он - нет, - я верю Ансельму, как и Северину, тем более, что сам ничего не услышал. - Но помещение для него делал варлок. И это было давно.
    В темнеющей комнате мы сидели друг напротив друга, и доктор пытался оценить, насколько мне можно довериться. И доверить - реконструкторы люди ценные, и не только для инквизиции. Наконец, принял решение:
    - Хорошо. С вами встретится человек. С ним вы сможете договориться. Я скажу, когда и где.
    - Благодарю.
    Интересно, что заставило доктора до меня снизойти?
   
    * * *   день пятьдесят девятый
   
    А что, если ворующие, грабящие и разбойничающие колдуны ссыпают некоторую часть добытого в общий котёл ковена? А добропорядочные? Тоже делятся? Какой дурень назначает мальчишку на такую должность, я же ничего не знаю.
    С такими мыслями я начал просыпаться утром после разговора с доктором. Причём просыпаться не по своей воле - надо мной стоял Ансельм. Одетый и бодрый:
    - Я еду к Базилю.
    - Насовсем?
    Ансельм хмыкнул:
    - Надо тебя почаще будить. Интересно проговариваешься. Мне там остаться?
    - Я о кошмаре проговариваюсь. Ты хочешь, чтобы я тут умом скоропостижно тронулся? Тогда оставайся.
    - Мне твоя голова ещё пригодится. Я дней через пять-шесть вернусь. Ну, может, семь. Не больше. Вместо меня остаётся Мишель. Будешь жалобщикам потакать - спущу с них шкуру, когда вернусь. Это так, на всякий случай. До свидания, dom Веран.
    *
    Мы с ним сдружились там. По дороге. Он тогда ко мне только приехал - и двух недель не прошло. Я поехал к Базилю и Ансельма с собой взял. А дело было поздней осенью. И в предгорьях мы попали в метель. Собирались к темноте добраться до места, а ночевали, как медведи в берлоге. И это мы не сразу додумались, что замёрзнем. А кони быстро поняли, что к чему. Ветер в одну сторону рвёт, кони в другую. Хорошо, не высоко ещё забрались. Не в одни голые скалы. Забились под какую-то чахлую растительность, лошадей положили, обнялись с ними, плащами укрылись. Ну и занесло нас. Ансельм время от времени костерок разводил, всё из той же растительности. И тепло от него, хоть какое-то, и чтобы не уснуть - вовремя откопаться. А то не замёрзнем, так задохнёмся.
    К рассвету метель от нас ушла. Мы из берлоги выбрались - а вокруг один снег. Чуть не по пояс. И камни с расщелинами, под снегом где-то там. До ближайшего жилья - что вперёд идти, что назад вернуться. Но позади - деревня, где нас никто не ждёт. А впереди - монастырь, где и встретят, и обогреют. Вперёд и пошли. Я смотрел, куда идём - где под снегом тропа, а где шею свернуть и ноги поломать. Очень Лимб пригодился. И коней за собой вёл. А Ансельм по моей картине тропу торил.
    Когда за очередным поворотом показались на вершине стены монастыря, мы уже не шли. Мы брели, лёжа друг на друге. Но повезло - нас сразу заметили и спустили собак: монастырь держит таких, которые умеют находить людей под снежными заносами. Большие, сильные звери. Они нас к воротам и дотащили.
    Оказалось, с утра вышли три поисковые группы. Как обычно после метели. Даже кого-то не одного нашли. А мы поднимались какой-то не той дорогой. Не той, что обычно все ходят. Поэтому никого не встретили. Зато путь сократили.
    Это было, должно быть, занятное зрелище: Ансельм белый, как те снега, через которые мы прошли - то, что он сделал, для одного труд непосильный. Его в лазарет сразу унесли. И я - весь кровью залитый: как с полдороги носом пошла, так и не остановилась. Врач меня посмотрел, кровотечение остановил и велел глаза промыть. Я удивился, а он мне зеркало подсунул. Из зеркала смотрят мои глаза, оба - как подбитый сейчас у отца Олив. Врач сказал, что с носом - это мне очень повезло. Крови было куда выливаться.
    Так мы с Ансельмом ещё три дня рядом провели: он - лежачий, я - с завязанными глазами.
    С тех пор мы - на "ты".
    *
    Я встал. Подышал. Выполнил все остальные упражнения, какие только можно. Позавтракал. Со скоростью пьяной улитки добрёл до кабинета. И бумаги из него всё равно никуда не делись. Но до полудня я их домучил. Собирались они меня, но закончились раньше.
    И я пошёл пройтись. Увидеть землю, деревья и небо над ними.
    В примыкающем к лазарету тёплом тихом углу сада наткнулся на стол. Большой стол в тени деревьев. На два рабочих места. С перьями, бумагой и очень знакомой, раскрытой почти на середине, книгой. И дальше за кустами кто-то был. Ветками шелестел.
    Я обошёл кусты - так, чтобы видеть, что там происходит, но не помешать тем, кто за ними прячется. И увидел.
    На табурете-пне сидел, прислонившись к прогретой солнцем стене, отец Олив. И с выражением умудрённой снисходительности созерцал отца Мигеля, который стоял ко мне спиной, в одной руке держал исписанный лист, а другой зачем-то обрывал роскошный розовый куст. Наконец, терпение зрителя иссякло:
    - Что ты делаешь. Это нужно мягко. Нежно. Это же для детей написано. Неж-но.
    Олив поднялся, подошёл к тому же кусту, поддел двумя пальцами чашечку бутона - и бутон на глазах плавно полураскрылся.
    - Ты что делаешь! - взвился Мигель, почему-то шёпотом. - Меня сейчас доктор отсюда сквозь стену выбросит! И назад на порог не пустит.
    - Не выбросит. Я выздоравливаю, а не умираю. Этот детский лепет мне не повредит. - Мигель протянул руку к очередному бутону. - А вот тебя сёстры - проклянут, если ты им весь куст перепортишь, - рука немедленно отдёрнулась. - Пошли. Там ещё полкниги, мы её так месяц будем переписывать.
    Я не стал им мешать.
    Но как же всё связалось.
    Надо же.
   
   
  
Глава 11.
   
    * * *
   
    - ... dom Веран! Я вас зову, зову. Что-то случилось? - я так задумался, что заметил отца Матиша, только когда буквально в него уткнулся.
    - Нет. У меня - нет. Доброго дня. Вы давно вернулись?
    - Доброго дня. Вчера вечером. Мне сказали, вы в бумагах с головой. У меня ничего неотложного, думаю - подождёт. Вас отец Ив ищет.
    - А он тоже приехал?
    - Да. Только что. Он у вас в кабинете.
    Я поблагодарил и пошёл к себе.
    Медленно.
    Я думал, то ощущение давно забыл.
    А оно совершенно не забылось. Свежо и живо.
    То, что испытываешь, когда тебе сообщают, что инспектор "ждёт у себя в кабинете".
    И ты идёшь. Нога за ногу. Догадываясь, что дальше будет, хотя и не всегда догадываясь, за что.
    Кабинет мой. И ждёт меня там совсем не инспектор. А ощущение то же самое.
    Уходя, я кабинет запер. Так что отец Ив ожидал в приёмной. Пыльный, хмурый, явно уставший.
    - Доброго дня, отец Ив. Проходите.
    Он вошёл и буквально швырнул мне на стол толстую папку:
    - Можете это сжечь.
    Жечь я в любом случае не собираюсь, но объяснений хотелось бы.
    - Ну что вы смотрите? Это - ничто. Мусор. У меня снова ничего не получилось.
    Хвала Равновесию! Я на это очень рассчитывал. Правда, работы такого объёма не предполагал:
    - Отец Ив. Подождите. Это - не может быть "ничто". Пожалуйста, дайте мне время и возможность посмотреть. Тем более, что вам нужен отдых. А потом мы ещё раз встретимся и поговорим. Я уверен, что вы результаты своего труда очень недооцениваете.
    Он глянул на меня с откровенной ненавистью. Хотел что-то сказать, но передумал, резко развернулся и вышел. Так. Ну, я его в это втянул, мне и вытаскивать.
    На чтение я потратил часа полтора.
    Понятно, что он устал. Отец Ив за семь дней опросил больше двухсот человек. По всей округе. Под запись. Такое впечатление, что он днём ездил и разговаривал, ночью записывал, непонятно, когда ел и спал.
    Он в одиночку, что ли, ездил? Ансельм узнает - меня убьёт. Я обязан был проследить.
    Рыжего колдуна отец Ив, к счастью, не нашёл. А труд, конечно, колоссальный. И показательный. Из двухсот с лишним человек ни единый не отозвался об убитом добрым словом. Ни один! Это до какой степени нужно быть негодяем? Так что мы с рыжим всё сделали правильно. И он, и я.
    Теперь нужно что-то делать с отцом Ив. За такую работу нужно награждать. Чем?
    Ив вернулся после обеда. Таким же хмурым. Я пригласил его за столик в углу - разговор перестанет быть официальным, да там и удобнее.
    - Я прочитал. Но хотел бы услышать ваш комментарий.
    Тяжёлый взгляд. Как камнем в лоб.
    - Это убийство.
    - Возможно. Учитывая количество недоброжелателей - вполне возможно. Но, насколько я могу судить, никто из местных его не убивал.
    - Нет. Не убивал. Но там, - он кивнул на папку, - достаточно богатых людей. Очень богатых. Достаточно богатых, чтобы нанять убийцу. Где угодно, хоть на островах. Убийца приехал, сделал своё дело и уехал. Или уплыл. Его никто не знает. Никто не видел.
    Я слушал. И думал.
    Ив ездил один. Исследовать дело, о котором заведомо известно, что это - убийство. А если бы оказалось, что я его недооценил, и он нашёл убийцу? Откуда я знаю, что для рыжего есть разница между трупом негодяя и инквизитора? Я-то арест производить не пытался ...
    - Или лжёт, что не видел. Но не похоже. Местные колдуны глаза прячут, но не потому, что убили, а потому, что убитого тоже не выносили. Терпеть не могли. Они не знают, что и как произошло. В этом я тоже уверен. Я с ними говорил. Но кто-то же его убил. А я не могу найти, кто.
    ... Да даже если бы просто среди двухсот с лишним человек нашлась парочка, которой не понравились ни вопросы отца Ив, ни то, чем он занимался. Причём не понравились настолько, что они бы эти его занятия прекратили. Вместе с его существованием ...
    Он развёл ладони и бросил с вызовом:
    - Я ничего не могу.
    ... А я отпустил его одного. Позор.
    Видимо, моя физиономия что-то выразила, потому что Ив замолчал и насторожился:
    - Dom Веран?
    - Я думаю. Давайте примем вашу точку зрения. Тогда у нас есть: убитый, множество его недоброжелателей и ни одного кандидата в убийцы. Более того, вполне возможно, что убийцы уже нет ни в стране, ни на континенте. И вряд ли мы его, где-то там, найдём, - Ив криво усмехнулся и хмыкнул. - Мы - нет. Но есть сила, для которой местонахождение убийцы никакого значения не имеет. И в таком безнадёжном случае, как наш, к ней вполне можно обратиться.
    Отец Ив прищурился:
    - Вы имеет в виду Равновесие?
    - Имею.
    - Вы можете к нему обратиться?
    - Могу.
    - Думаете, поможет?
    Насмехается. Наглец.
    - Я собираюсь обратиться к Равновесию. А не сыграть в балагане.
    Он перестал ухмыляться и попробовал оценить.
    Пусть оценивает. Я говорю правду. Равновесию, ему и себе. Алтарь - единственный способ закрыть дело. Законно. И без последствий:
    - Там ведь ярмарочная площадь, насколько я помню. И алтарь. Я правильно помню?
    Он кивнул.
    К той площади сходятся три больших села и одно маленькое. Лес, речушка, заливные луга, предместье Родеза и дорога на Тулузу. Поэтому там обширная ярмарка. И, соответственно, алтарь. Причём с постоянным служителем, на такое количество народу.
    - Вот и хорошо. Мы сделаем это открыто и так, чтобы об этом узнало как можно большее число людей. Убийцу мы покарать не можем, но это не значит, что убийство останется безнаказанным. Благодаря вашей огромнейшей работе, в том числе.
    И я даже не лгу.
    А Ив опустил глаза. И враждебности явно поуменьшилось. С чего бы.
    - Я всё думаю, - он посмотрел на папку. - Вдруг я что-то важное пропустил. Не заметил, - и покачал головой. - Столько всего.
    Надо же. Что-то мне в последние дни отчаянно везёт. Прямо невозможно. Чтобы мне за это невозможное везение потом по голове столь же отчаянно не дали.
    - Отец Ив. Вы на меня сейчас, скорее всего, рассердитесь, - он грустно усмехнулся. - Вы сейчас поймёте, почему я так говорю. Я знаю человека, который может вам помочь. Помочь проверить, не осталось ли каких-то важных деталей, которые могли пройти мимо вашего внимания, что при таком объёме работы возможно, объяснимо и не предосудительно, - в глазах моего собеседника появился несколько азартный даже интерес. - Но вы этого человека, скорее всего, недолюбливаете. Так я предполагаю.
    Взгляд отца Ив устремился в какие-то небесные дали. Я ему не мешал. Пусть подумает. Если он назовёт сам, это будет несравнимо лучше, чем если это имя произнесу я.
    Наконец, он вернулся из заоблачных высот. Посмотрел на меня не слишком уверенно. Ещё подумал.
    - Бенедикт?
    Я кивнул.
    Отец Ив откинулся на спинку кресла и снова задумался.
    Интересно, за что его, всё-таки, к нам сослали? В двадцать два года? Не глуп ведь. А из лесу мог и не вернуться. Ну, виноват я, виноват. С Бенедиктом я их самих не отпущу.
    - А он согласится?
    Можно подумать, я буду его согласия испрашивать. Отец Ив хочет знать, проявит ли отец Бенедикт добрую волю к сотрудничеству. Должен. Я, во всяком случае, всё, что мог, для этого сделал.
    - Он заинтересуется. Давайте поступим так. Вы сейчас пойдёте дальше отдыхать, - я положил руку на папку, - отдых вам явно необходим. А я поговорю с отцом Бенедиктом. И если потом вы оба согласитесь друг друга потерпеть, - отец Ив хмыкнул, но без особого сопротивления, - из этого может что-нибудь и получиться.
    - Хорошо. Я постараюсь.
    Не надо мне стараться. Надо делать. Обоим, причём.
    Он ушёл, а я взял папку и оправился на поиски отца Бенедикта. Нашёл в читальне.
    Отец Бенедикт изучал дело, которое отец Ив в своё время открыл против Анатоля, а я потом закрыл. И погрузился в чтение настолько глубоко, что ничего больше не видел и не слышал.
    Я сел у торца стола.
    Бенедикт перевернул очередную страницу и боковым зрением отметил помеху. Какое-то время ещё читал, но потом всё-таки оторвался от записей и посмотрел на мешающий ему предмет. С откровенным неудовольствием.
    Я понимаю. Но отвлечься придётся.
    Для того, чтобы отец Бенедикт перевёл своё внимание с одного объекта на другой, понадобилось время. Учитывая глубину сосредоточенности, довольно значительное. Наконец, он меня увидел и рассмотрел:
    - Доброго дня, dom Веран. Что случилось?
    - Доброго дня. В аббатство вернулся отец Ив. Привёз новое дело. Я бы очень хотел, чтобы вы приняли в нём участие. Тем более, что отец Ив не только не возражает, но готов с вами сотрудничать.
    Бенедикт покосился на недочитанное дело Анатоля и нахмурился.
    - Отец Бенедикт. Я понимаю. Понимаю, что вы не завершили. Но это дело уже закрыто и может немного подождать. А новое требует внимания неотложно.
    Расставался с делом Анатоля отец Бенедикт очень неохотно. Долго смотрел на раскрытую папку, перелистывал станицы, делал закладки, что-то ещё быстро выписывал. Наконец, с откровенным сожалением, закрыл и отодвинул.
    - Отец Бенедикт. Помните, я просил вас поделиться впечатлениями? По прочтении? Я понимаю, что у вас ещё нет полной картины, но можете сказать хотя бы первые? В свете того, что вам, возможно, вместе работать?
    Он выпрямился и поднял голову.
    - Да. Он задаёт правильные вопросы. Но не доводит до конца. Бросил на полдороги, перешёл к следующему. Это не результативно. В этом деле нужно было сосредоточиться на двух-трёх смежных направлениях. И можно было довести его до обвинения, - он снова посмотрел на дело. - Не до блокирования, конечно. Не за что. Но можно было вас не привлекать.
    То есть отец Бенедикт дело читает не в первый раз. Интересно. Там есть во что вот так вникать? Жаль, сейчас не до того.
    Я положил на стол дело об убийстве отчима Жерара:
    - Вот. Посмотрите.
    Бенедикт оценил толщину папки. Бросил на меня быстрый взгляд. И раскрыл дело.
    Он не читал. Пробегал глазами лист за листом. Так что я решил подождать. Когда до конца осталось меньше трети, он оторвался от дела и посмотрел на меня испытующе:
    - Dom Веран. Вы хотите, чтобы мы нашли убийцу?
    - Я хочу получить как можно более полную и точную картину произошедшего.
    Он снова взглянул на дело:
    - Так здесь всё ясно. И убийцу мы не найдём.
    Можно подумать, я прошу искать.
    - Отец Бенедикт. Когда вы его не найдёте. Я обращусь к Равновесию.
    Бенедикт задумался. Вернулся к делу. Долистал до конца.
    И снова задумался.
    - Да. Пожалуй. А что в таком случае требуется от меня?
    Вопрос резонный. С напарником договориться.
    - Вы, в начале нашего разговора, охарактеризовали способ, которым работает отец Ив. Отметили, что он склонен не доходить до конца. Сам отец Ив час назад заявил, что беспокоится о возможных деталях и подробностях, которые важны, но остались им не замечены. У вас есть все материалы. И собственный взгляд на них. Если вы с отцом Ив сможете дополнить друг друга - больше я в этом деле не потребую ничего.
    Бенедикт посмотрел на меня и слегка улыбнулся.
    - Да. Это может быть интересно. Да, - он кивнул. - Я попробую.
    - Что вам для этого нужно?
    Он не раздумывал:
    - Время. Протоколы нужно всё-таки прочитать, в них должно быть много полезного. Возможность поговорить с отцом Ив. И побывать с ним в тех местах, к которым у меня останутся вопросы без ответов. Но, dom Веран. Я ещё раз хочу обратить ваше внимание. Убийцу мы, скорее всего, не найдём.
    - Отец Бенедикт. Я не рассчитываю на то, что вы его найдёте.
    Он посмотрел на меня вопросительно. Я кивнул. Он поднял бровь, повёл головой - и кивнул в ответ.
    Вернулся к началу дела и углубился в чтение.
    Страшный человек. Право слово.
   
    * * *   день шестидесятый
   
    Весь следующий день я ничего не делал. Ел, пил, спал, дремал в саду, прогулялся за аббатством. Ближе к вечеру совесть тоже отдохнула, проснулась и погнала меня к спискам, в которых дознаватели отмечают кто выезжает, с кем, куда, на какое время - по плану и как получилось.
    Отец Ив везде ездил один. Почему? Он принимает участие в утренних занятиях Ансельма? Ни разу не видел. Тогда в чём дело, почему на эти одиночные выезды никто не обратил внимания до сих пор, и почему я об этом ничего не знаю.
    Я не знаю, потому что в последнее время всё больше занимаюсь непосредственно дознанием, а не руководством. Я и раньше от обязанностей примаса уклонялся, как мог. А с тех пор, как появился Ансельм, совсем забросил. Насколько это возможно.
    Теперь начинают проявляться последствия, со всех сторон.
    Я поднял архивы - отец Ив оказался не единственным любителем одиночества. Нет, я ничего не имею против практики Базиля - там местность такая и люди такие. Базиль себе потому дознавателей и отбирает. Но у меня в дознавателях колдуны самых разных направлений, защитить себя при неожиданном нападении смогут не все. Боюсь, у меня до сих пор все живы исключительно благодаря какому-то удачному стечению обстоятельств.
    Веская причина, что и говорить.
    Пока я думал над списками, пришёл отец Мишель. Которого Ансельм оставляет за старшего, когда отлучается надолго.
    Мишель, в самом деле, старше их всех. И заядлый одиночка, почему назначению всякий раз не радуется. Но исполняет.
    Одарён он разносторонне, поэтому имеет собственный участок, как дознаватель. Самый северный в провинции. А у нас если на юге стоят, по большей части, виноградники, то на севере растят хлеб. И даже ремесленники там, почти все - пришлые; а местные, в основном, крестьяне. Которые упорны не только в труде и не представляют жизни без колдунов. Поэтому исповедуют простой подход: хорошие, плохие, это - наши колдуны и их нужно защищать. Знаю я эти места и этих людей. Будет лгать, глядя тебе в глаза, хоть кожу с него живьём сдери. Потому что ты - чужак, в отличие от того, кого он покрывает.
    Мишель тоже - не местный, но хватка у него волчья. Поэтому время от времени он притаскивает к нам в тюрьму кого-нибудь из особо обнаглевших колдунов и предлагает поразмышлять. Судя по тому, что делает он это в последнее время пореже, количество желающих наглеть, трудами отца Мишеля, поуменьшилось.
    - Доброго вечера, dom Веран. Что случилось?
    - Доброго вечера. Да пока ничего, но я вот думаю, как долго мне ещё будет так везти. Садитесь, покажу. Вот вчера отец Ив вернулся. Смотрим. Вот он ездил, ездил, ездил - и всякий раз записан один. И последний тоже. А вашими навыками он, насколько я знаю, не обладает. Вот я и думаю, сколько раз он ещё так выедет, пока однажды не вернётся. Ну и ещё у нас есть любители дознаваться истины в одиночку. Все молоды и уверены. Ковен голыми руками в бараний рог скрутят. Отец Мишель, из вашего опыта - можно с этим что-то сделать?
    Он усмехнулся.
    - Можно. Я, когда начинал, мне наставник зарисовки показал. С реконструкций. Что сделали с другими такими же молодыми и уверенными в последний в их жизни выезд. Протоколы. Подробности. Сразу мысли в нужное русло направляются. Немедленно, - он посмотрел на меня и снова усмехнулся. - Но с собой я никого не возьму. Я себя вытяну, если что. На двоих меня не хватит.
    - Отец Олив?
    Мишель откровенно рассмеялся:
    - Нет. Да он и сам ни к кому в пару не станет. Он же волк.
    Волк. Гиеньский. Тем не менее, ибериец его, похоже, к себе расположил. Но об этом я пока помолчу. Пусть сами определятся.
    - Хорошо. Будем считать, что вы - то исключение, которое подтверждает незыблемость правила. С отцом Ансельмом, когда он вернётся, я насчёт наших одиночек поговорю. И ещё. В ближайшее время готовятся на выезд отец Ив и отец Бенедикт. Вместе. И им обязательно нужен будет кто-нибудь ещё. Вдвоём я их за ворота не выпущу.
    Отец Мишель уставился на меня с нескрываемым изумлением:
    - Ив? С Бенедиктом? По одному делу?
    - Да.
    - Тогда я с ними сам поеду.
    - А если отец Ансельм к тому времени ещё не вернётся?
    - И что?
    В самом деле.
    - Да ничего. Боюсь, у нас тогда сплошной разброд случится. Хорошо. Не знаю ещё, когда они соберутся, но хотите - езжайте. Отец Мишель, единственная просьба. Мне нужно, чтобы они работали, а вы - обеспечивали их безопасность.
    Мишель задумался на несколько мгновений:
    - То есть интересует не результат?
    - Нет. Результат уже есть, и есть решение. И они оба его знают. Именно поэтому они спокойно поработают вдвоём. Но сопровождение им нужно, потому что речь идёт об убийстве.
    - Убийцу нашли?
    - Нет.
    Он снова задумался.
    - Но поговорить с ними о деле я могу?
    - Разумеется.
    Мишель молча кивнул.
    А я так надеялся, что всё уже успокоилось. Но послушать Мишеля будет интересно. Только бы они с рыжим не столкнулись. С чего-нибудь.
   
    * * *   день шестьдесят первый
   
    Интересно, что мне мешает съездить к рыжему ещё?
    Арестовывать я его не буду. Нотаций читать не стану. Мне сказать-то - три предложения.
    Нет.
    Колдовство моё мешает.
    Не нужно мне ехать. Оставлю, как есть - всё сложится, как надо. Поеду - нарушу равновесие, которое сам установил. У отца Бенедикта представление о справедливости самое правильное. Он моё равновесие сохранит.
    Равновесие. Вот понадобилось же Ансельму уехать именно сейчас. Мне нужно к отцу Александру. У него убийцы по ночам городом разгуливают. Вопрос, только ли у него.
    Всё. Год с лишним бездельничал - наотдыхался. Что в ковене делается - непонятно, в курии - неизвестно, а главы, de facto, нет ни там, ни здесь. Почему они отца Корентина тогда не назначили? Был бы порядок.
    Вернётся Ансельм - выцарапаю отца Олив у доктора, прихвачу Мигеля и отправлюсь объезжать владения. Полностью.
    Я размышлял, бродя по утреннему саду, пока не наткнулся на отца Ив. Который, в отличие от меня, сидел, но тоже явно раздумывал. И я сел. Рядом.
    - Dom Веран, я его не выдержу.
    Можно подумать, я предоставляю выбор.
    - Это вы себя заранее уговариваете? А что именно вас так омрачает?
    - Всё.
    - Нет, отец Ив. Если "всё" - то вам не на выезд, а к доктору, - Ив нахохлился, как больная ворона, но не возразил. В лазарет ему как раз бы надо - он утомился с лишком. - Давайте тогда вашу поездку отложим.
    - Нет. Нельзя. Закончить нужно сейчас.
    - Пусть так. Но тогда послушайте. Отец Бенедикт представляет совершенно отличный от вашего способ дознания. Не дёргайтесь - я не сказал "лучший" или "худший". Я сказал - другой. И я хочу, чтобы он поехал с вами, не ради того, чтобы вас инспектировать. А для того, чтобы на обстоятельства этого дела посмотрел ещё он. Именно ему присущим образом. Ваша задача - не раздражаться тем, что кажется вам неприятным. А попытаться понять, как это, неприятное вам, использует отец Бенедикт. И какой результат это даёт. Так что выдерживать вам ничего не нужно. Вам нужно наблюдать - и, по возможности, делать выводы. С учётом того, что отец Бенедикт вашим соседством тоже вряд ли счастлив.
    - Я ему не мешаю.
    - Вы полагаете его занудным. Он вас - поверхностным. В обоих мнениях есть доля истины. Но ваш способ работы позволяет охватывать большие объёмы в короткие сроки. А его - замечать важные детали и ими обосновывать вывод. То и другое - безусловные достоинства. При всём кажущемся взаимном исключении. Попробуйте оценить в другом то, что полезно для дела, хоть и не нравится лично вам.
    Я оставил его дальше размышлять, а сам отправился в библиотеку. По провинции в самом деле нужно поездить, и желательно - в ближайшее время. А для этого нужны карты и план.
    В зале карт обнаружился отец Бенедикт. Наверное, так и буду с ними сталкиваться, поочерёдно, пока они не договорятся и не уедут, наконец.
    Бенедикт стоял над огромным столом, на котором были разложены планы ближайших окрестностей. Услышал меня, обернулся и с искренним удивлением поинтересовался:
    - Как он всё это успел?
    - Отец Ив обладает способностью схватывать главное. Это позволяет ему проделывать подобную работу. Но детали и мелочи его не интересуют. А без них самые гениальные догадки останутся не обоснованными. Поэтому я бы и хотел два ваших гения объединить. Хотя бы попытаться.
    Всё-таки я у отца Корентина чему-то научился. Девять лет назад я вряд ли смог бы вот так повторять одно и то же разными словами из раза в раз.
    Бенедикт подумал - и кивнул:
    - Наверное, я смогу, - и снова задумался. - Но отцу Ив, наверное, будет сложно. Я, всё-таки, читал дела - понимаю, чего ожидать.
    - Послушайте. Я понимаю, что он только что вернулся. Проделал огромную работу. Не успел отдохнуть. Но всё, что от него требуется - увидеть, как работаете вы. Понаблюдать. С вниманием. Спокойно. Надеюсь, на это у него здоровья и терпения хватит. Не ребёнок.
    Я осмотрелся. Понял, что вдвоём нам, с картами, в зале будет тесно. И решил оставить зал Бенедикту.
    У меня есть ещё одно дело. Не библиотечное.
    Матиш.
    Я не беспокоил его все прошедшие недели, но сейчас он снова - инквизитор. И за свои дела обязан отвечать. А дело Агнис закрыл я. Не Матиш.
    Который переехал сюда из-за одной ведьмы - кстати, до сих пор не знаю, кто она. Но завтра, вполне возможно, притащит другую. И снова начнёт доказывать, что она виновна. Потому что - ведьма.
    Я взял в архиве дело Агнис, освежить в памяти.
    Матиш её арестовал - по одному только доносу. Допрашивал с пристрастием - не всем возможным, но всё же. Отбросил все сомнения в её виновности и попытки Рене предъявить если не доказательства, то хотя бы аргументы.
    Почему отец Матиш оказался непоколебимо предубеждён против юной fata?
    До полудня времени осталось немного, так что я не стал бегать по аббатству, а дождался обеда. Матиш на моё приглашение побеседовать медленно склонил голову, всем видом показывая, что готов и согласен.
    Хорошо.
    Мы сели у меня в кабинете за круглым столиком.
    - Отец Матиш. У вас в дознании опыт более чем богатый. Мне сложно поверить, что вы, опираясь на весь этот опыт, арестовали девушку по нелепейшему доносу при отсутствии каких-бы то ни было даже намёков на возможное обоснование.
    - Она - ведьма.
    - Отец Матиш. У меня полное аббатство ведьм. Я даже затрудняюсь указать точное количество. Мне их всех арестовать?
    Он посмотрел на меня в упор.
    - Dom Веран. Не делайте вид, что вы не понимаете.
    Нет, не понимаю. И ещё не понимаю, когда со мной разговаривают подобным тоном. Мои подчинённые.
    - Мне нет необходимости делать вид. Извольте объясниться.
    Матиш с силой куснул нижнюю губу.
    - Она - ведьма. Вы не видели её подругу. Этот Рене с ума сошёл! Его околдовали. Не жабой, так ещё чем-нибудь. Она - ведьма. Он женился на ней не по собственной воле!
    - Отец Матиш. Их венчал отец настоятель. Как, по-вашему, девушка осталась жива? - алтарь не допустит венчания служителем Равновесия ведьмы с приворожённым женихом; её бы в лучшем случае паралич разбил, примеров достаточно. - Отец Матиш. Существует универсальное приворотное зелье. Называется - "любовь". Рене ле Ольна влюбился. Не потому, что его опоили, а потому что влюбился.
    - В эту?!
    Я не сдерживал смех:
    - Ох. Он - богатый человек из семьи с долгими торговыми традициями. Причём младший. Вполне объяснимо, что он влюбился в нечто прямо противоположное основательным торговым традициям. Он не выбирал себе жену, поймите. Он - влюбился. Что это за приворот такой, который за месяц без поддержки не ослаб? Да, она - ведьма. Да, возможно, она хотела ему понравиться. Да, наверное, она делала всё, что девушки делают в таких случаях. Да, она - fata. Этим его и околдовала, - Матиш вскинулся, - но это неподсудно, согласитесь. Мы не можем запретить fata выходить замуж только на том основании, что мужчины в них влюбляются.
    - Она его уморит. Или по миру пустит.
    - Сомневаюсь. Рене ле Ольна - человек, очевидно, здравомыслящий. И у него было время подумать. Достаточно. Похоже, он оценил возможности своего дома и решил, что одну Агнис его традиции вынести в состоянии. Думаю, он не ошибся. Отец Матиш. Давайте подождём. Года два. Этого недостаточно, чтобы одна маленькая ведьма напрочь разорила торговый дом, но достаточно, чтобы оценить последствия этого брака. Только не надо помогать ему развалиться. Тогда через два года мы вернёмся к этому делу.
    - Она ведьма.
    - У нас полное аббатство ведьм.
    Матиш глубоко вдохнул и с усилием выдохнул.
    - Хорошо. Два года.
    - Благодарю вас. Очень хорошо.
    Недовольный Матиш нахмурился, помрачнел и уставился за окно тяжёлым взглядом.
    А я вдруг подумал. Матиш ведь из моей первой школы никуда не девался. Остался учиться и должен был её и закончить. То есть, наверное, может дать ответ на один вопрос. Который мне, на самом деле, совершенно не нужен, но после снов с карцерными кошмарами появился и никак не оставлял.
    - Отец Матиш. Вы лучше скажите. Вы не знаете, случайно, инспектор Валентайн тогда куда перешёл?
    Матиш уставился на меня и какое-то время молча рассматривал. А потом поднял брови с удивлением:
    - Веран?..
    - Доброго дня, отец Матиш. А то вы меня в первый раз увидели.
    - Ну, знаете. Да мне в голову не пришло! Один, что ли, Веран не свете. Ты же, вроде, чёрный был.
    - Был. Переменился. Так что там с Валентайном?
    - А. Так вроде бы его внутреннее дознание забрало. К себе, в смысле. Работать. Dom Кириан тогда тебя перевёл, - он замолчал на мгновение, - вас, простите.
    - Да не существенно.
    - И Валентайна с собой увёз. Вполне расположенный. Говорили, они чуть не друзья.
    Dom Кириан. Человек со светлым медальном, который появился тогда возле меня в лазарете. Excellens. Почти всемогущий глава службы внутреннего дознания. Инквизиция инквизиции.
    Что общего у второго человека в иерархии с инспектором Валентайном? Или наоборот. Нет, не так: что у них общее? Интересно...
    - Нда. Благодарю вас, отец Матиш. И, надеюсь, об Агнис мы с вами пришли всё-таки к общему решению. Не стану вас больше задерживать. Искренне благодарю.
    Матиш повёл головой, усмехнулся, поднялся. Слегка поклонился, снова усмехнулся и ушёл.
    Хорошо.
    Мне тоже не пришло в голову, что он меня не узнал. Хотя, если подумать, с чего бы узнавать.
    Дальше я сидел, смотрел через окно на сереющее небо и ни о чём не думал.
    Хорошо.
    Дверь в кабинет очень тихо открылась.
    Не скрипела, как перед Агнис. Кто-то, значит, всё-таки смазал.
    И неслышно вошёл доктор.
    Я даже не удивился.
    - Сядете?
    - Нет. Вас будут ждать сегодня. В восемь. У змеиного дерева. Вы должны быть один.
    - Отца Ансельма нет в аббатстве. Так что я буду один.
    Доктор ушёл так же тихо, как появился.
    Нашли же место для встречи. Нет, змеиным дерево называется не потому, что поблизости водятся змеи, но потому, что его угораздило вырасти на краю ведьминой плеши. На самой плеши вообще ничего не растёт - это голая земля со скелетами немногих птиц, которые поленились пролететь над нею достаточно высоко. Вокруг - кольцо из чахлых кустов и редкой травы. И дерево это. Покорёженное.
    Но живое. Каждую весну хоть как-то, но зеленеет.
    Местные колдуны его почитают, я тоже - за стойкость и жизнелюбие. В кольцо заходить, понятно, никто не станет, но ориентир змеиное дерево подходящий. Не пропустишь, не перепутаешь. И ехать недалеко.
    Я было решил, что до ночи больше ничего не произойдёт. Но оказалось, что Ив с Бенедиктом всё-таки договорились. И вдвоём пришли ко мне возмутиться. Наличием сопровождения. Мишель им, видите ли, помешает. Умники.
    - А скажите мне, вы, оба. Будьте так любезны. Вам приходилось слышать о случаях, когда инспектор уехал. И не вернулся. Больше никогда никуда. Либо вернулся - горшком пепла, разрозненными частями, кусками мяса на костях, в мешке из собственной кожи.
    Ив побелел, нащупал подлокотник кресла, опёрся и тяжело опустился на сидение.
    - Выпотрошенным, утопленным, похороненным заживо. Приходилось?
    Бенедикт, наоборот, лицом потемнел. Но, похоже, он как раз о подобных исходах слышал не от меня первого.
    - Послушайте меня, вы - оба. Я хочу, чтобы вы вернулись. Живыми. Целыми. В этот раз и все последующие. Тем более, что сейчас речь идёт об убийстве, и мы не знаем, ни кто убийца, ни где он. Когда вы выезжаете?
    Бенедикт быстро поднял и опустил взгляд.
    - Завтра утром.
    - Отец Мишель едет с вами. Вы к его требованиям безусловно прислушиваетесь. Если по возвращении отец Мишель на вас пожалуется, я найду, что с вас взыскать.
    Ив явно чувствовал себя всё хуже. Прямо на глазах. В таком состоянии он никуда завтра не поедет.
    Я влил в него кружку воды, чуть не силой - это переключило его внимание, и он стал походить на алебастровую статую немного меньше. А потом мы его просто оттащили в лазарет.
    Там я ожидал услышать в свой адрес много неприятного, но доктор осмотрел пациента и отрицательно покачал головой.
    - Ничего страшного. Переутомление очевидно, но здоровье отменное, возраст располагает к быстрому восстановлению. Если молодой человек будет делать то, что я скажу...
    Ив посмотрел на меня вопросительно, я на него - непреклонно:
    - Будет.
    - ... то к утру станет здоров совершенно.
    Отец Ив сдался на милость доктора, а я пошёл поговорил ещё с Мишелем. Ну хоть один взрослый человек в этом деле должен быть?
    После ужина я обошёл аббатство. Посидел на ступеньках монастыря.
    И направился к конюшне. Ничего необычного - я единственный, что ли, на ночь глядя выезжаю; Ансельма нет, и отправляться я могу в любую сторону - следить за мной никто не станет, никому это не нужно.
    Ехать к плеши от нас недалеко, но не слишком удобно: сначала на холм, потом через овраг с ручьём. Потом роща. Дальше - лес, но сейчас он мне не нужен.
    Я приехал даже раньше назначенного времени, но в условленном месте меня ждали.
    Пятеро. Боевая молодёжь. Быстрые, решительные. Недобро настроенные.
    Попытались меня зацепить, но я ещё когда выезжал - закрылся всем, чем можно; а в роще спешился - так прикрылся и тем, чем нельзя. Лимб эти юноши не прошибут, хоть из шкуры выпрыгнут. А отвечать мне им - много чести, да и приехал я сюда не за тем.
    Тем более, что за нами присматривали. Кто-то серьёзный - не ниже Базиля. А то и повыше. И не один. Лес многое может спрятать, но уже пара работающих варлоков - слишком много даже для старого леса.
    Я подождал и решил было, что на этом всё и закончится. Проверить меня решили.
    Могу понять: реконструкторы - люди ценные. Настолько, что эту ценность невозможно переоценить. Отдавать их инквизиции просто так...
    Я почти собрался возвращаться, но тут даже не из леса вышли, а, такое впечатление, от деревьев отделились, трое.
    Первый - явно из тех самых наблюдателей. А вот двое остальных.
    Один - постарше, хорошо постарше. А другой меня тоже старше, но ненамного. Ученик? Сын? Помощник? Реконструкторы полноценно начинают работать годам к тридцати пяти - сорока. Но я хотел не одного, вот они двое. А если это - сработанная пара, им в самом деле цены нет.
    Наблюдатель меня по дуге обошёл и спрятался - если можно так сказать, где-то в роще за моей спиной. Если реконструкторам будет угрожать опасность, первым должен умереть я. Это правильно.
    Пятёрка молодых задержалась. Но старший из пары окинул их взглядом и опустил глаза. И пятёрку как ветром сдуло.
    Остались мы втроём.
    Старший поднял взгляд и задержал на мне:
    - Говорят, вам нужны реконструкторы.
    Самое странное, что я их совсем не слышал. Обычные люди. Но я с реконструкторами до сих пор не сталкивался. Как оно должно быть? Не представляю. Да это и не важно. Хотят проверить - пусть проверяют. От того, что я расскажу суть дела этим двоим, не пострадает никто. Даже я.
    И я рассказал. Всё, что знал о месте, в котором им предположительно придётся работать.
    А дальше они стали задавать вопросы. Разные. Оба. И я понял, что ковен действительно свёл меня с реконструкторами.
    Вот отчаянные люди.
    Охрана у этой пары, конечно, не та пятёрка, которая, в случае чего, должна умереть ещё раньше, чем я. Но всё равно - опасно.
    Реконструкторов наш с Ансельмом поход заинтересовал подробно, я на все вопросы ответил, а потом старший стал какими-то странными нюансами интересоваться. Раз пять с разных сторон зашёл, пока я понял, наконец. О чём он на самом деле спрашивает.
    - Нет. Формально инквизиция об этом ничего не знает. Во всяком случае, мне о подобном неизвестно.
    Они переглянулись. Старший покивал головой:
    - Хорошо. Я понял. Я не вижу сейчас каких-то непреодолимых препятствий. Нужно ещё уточнить, на это понадобится время. Но вы понимаете, что если мы будем работать, только вашего сопровождения будет недостаточно?
    Ну, ещё бы. Кто же вас со мной отпустит.
    - Я понимаю. Если вы будете там работать, работать будет ковен. А я - создавать иллюзию, что это - инквизиция. У меня нет возражений. Единственное, на что я хочу ещё раз обратить ваше внимание. Мне нужны материалы, которые потом можно будет использовать в суде.
    Старший снова кивнул:
    - Хорошо. У нас есть такой опыт и такие помощники.
    - Люди, которые придут с вами, должны быть готовы к тому, что увидят.
    - Подготовим, - он задумался. - Но может случиться так, что понадобится не одна ночь.
    - Вам нужно отдыхать. Вашим помощникам нужно отдыхать. Я могу обеспечить вам возможность работать хоть и неделю. Но если мы увидим, что необходимо времени больше, чем две ночи. Мы используем любой повод для ареста хозяина дома. Об этом я тоже позабочусь, - ещё не знаю, как, но придумать нужно, во что бы то ни стало; что-то там Ансельм мне обещал. - Тогда мы будем работать днём, совершенно открыто и столько, сколько нужно. Да, и ещё. Я заплачу столько, сколько вы скажете. Поэтому при следующей встрече - назовите мне цену.
    Младший из реконструкторов - судя по внешнему сходству, всё-таки, сын - усмехнулся:
    - А если мы запросим много?
    - В данном случае наши с вами представления о "много" могут разниться. Весьма.
    Старший кивнул:
    - Хорошо. Но следующая встреча будет не завтра.
    - Понимаю. Ковену нужно проверить то, что я здесь произнёс, а уши услышали. Но я не могу предоставить ковену больше трёх, ну четырёх недель. Я не стану торопить в работе лично вас - это неразумно. Но если ковену нужны какие-то сведения, он их у меня получит.
    - Она ваша любовница? - младший вскинул голову и посмотрел на меня с нескрываемым превосходством. А тишина вокруг замерла, насторожилась и приготовилась ко всяким исходам.
    - Она не моя любовница. Не моя возлюбленная. Она - ведьма, обвинённая и арестованная. А я - инквизитор. И служу Равновесию, как бы высокопарно глупо это ни звучало. Равновесие в данном случае требует, чтобы мужчина был обвинён, а женщина - оправдана. Ведьма ждёт ребёнка. От своего мужа, - почему я должен выслушивать всякие гадости просто так? - Процесс должен закончиться до того, как ребёнок появится на свет. Поэтому времени у нас не слишком много.
    Решения в этой паре принимал всё-таки старший:
    - Хорошо. Меня устроило то, что я услышал. Полагаю, ковен устроит то, что они узнают. Они поторопятся. Как только они дадут согласие - мы начинаем работать. Я понимаю, где и с чем, не беспокойтесь. Но цена, скорее всего, будет высокой.
    - Если она будет выражаться только в золоте, я согласен.
    И старший понимающе усмехнулся.
    Варлок вернулся из-за моей спины так же, как уходил.
    Троица скрылась в тени деревьев.
    Но пятеро не появились.
    Незачем.
    Я тоже мог возвращаться. Но в аббатство, несмотря на наступившую ночь, мне почему-то не хотелось. Я сел верхом. И предоставил коню выбирать дорогу.
    *
    Не понимаю, с чего Матиш так взъелся. Ну, ведьма Агнис, и что?
    Когда спрашиваешь у крестьян старосту, не так уж редко им оказывается какой-нибудь Жан-ведьмак. Причём прозвище совсем не означает, что этот Жан - колдун. А совсем наоборот, означает, как правило, что он - обычный человек, а вот жена у него - ведьма. Буквально. У меня сложилось впечатление, что крестьяне искренне полагают, что раз этот Жан ужился и справился с женой-ведьмой, то с общиной управится точно. Не возьмусь утверждать, что они ошибаются. И не могу припомнить, чтобы мужья на жён-ведьм жаловались; наоборот - бывает.
    Хотя чего только не случается. Однажды во дворе монастыря остановилась карета. Из кареты вышла женщина, очень молодая, поднялась ко мне, села в кресло и заявила, что муж её сюда не привезёт из соображений достоинства и чести, но сейчас он отъезде, поэтому она приехала сама. Чтобы я её арестовал. Потому что она - ведьма.
    Она в самом деле была ведьмой - причём от природы довольно сильной - и нисколько не strega. Замужем за бароном, чьи земли соседствуют с землями аббатства. И я весь день потратил, доказывая ей, что родиться ведьмой - не преступление.
    На следующий день прискакал барон - с громогласными пожеланиями мне смерти, причём о некоторых из описанных им способов я слышал впервые - у них с ведьмой оказался брак по любви. С бароном мы объяснились довольно быстро, и дальше вдвоём стали втолковывать его жене, что ведьма ведьме - рознь, и в общем случае быть ведьмой - хорошо и правильно, с точки зрения и общества, и инквизиции.
    Оказалось, женщину с детства убеждали в обратном, так что мы её представления просто переворачивали с ног на голову, и она никак не могла понять, как это может быть. В конце концов утративший последние капли терпения муж пообещал проклясть всех её иберийских родственников, сгрёб жену в охапку и так уехал.
    Иберийские родственники многое объясняют. Наш дон Мигель - чистокровный ибериец, но своей кровной родины никогда не видел: его родители, ещё до своего венчания, оттуда бежали. Потому что инквизиция королевства Иберия исповедует простой тезис: любое колдовство есть зло. Тезис, на первый взгляд, парадоксальный, потому что инквизиторы - исключительно колдуны и свои способности используют постоянно, но бежавших с родины иберийцев в южных провинциях оседает много, и то, что они рассказывают о взаимоотношениях с инквизицией, её решениях и методах дознания, склоняет к мысли о возможности тезиса.
    Хотя бы применительно к королевству Иберия. Потому что к барону и его жене наши ведьмы из аббатства потом ездили. И настоятель навещал - нельзя же бросить женщину в таком состоянии совсем без участия. Говорили, что юная баронесса в конце концов со своими способностями примирилась. Настолько, что даже начала ими открыто пользоваться. Ко всеобщему благу и удовольствию. Мужа, между прочим, в том числе.
    *
    Так. А куда это меня занесло. Завезло. Привезло. Тьфу, приехал это я куда? Это какого же коня я взял? А, ну да. Если я на нём к этому дому ездил... Ездил, ездил. Много ездил. Больше не езжу. Хотя внутрь хочется - руки дрожат.
    Так. Разворачивай коня и скачи галопом. Там тебя не ждут. И вообще, там - чужая жена. Всё. История закончилась.
    Что-то коню не особенно хочется нестись по ночной дороге. Но куда-то мне деться, в конце концов, надо? Я тоже - живой человек. И тоже нуждаюсь в некотором участии.
    А нужно не стонать и жаловаться, а взять и съездить к Мириам. И будет тебе участие.
    Мириам - ведьма. Мать четырёх замужних дочерей, хотя сама ни замужем, ни под венцом - что, кстати, не одно и то же - не была ни разу.
    А также сваха и сводня. Чем и славится на всю округу.
    Меня с нею в своё время свёл Марко.
    Нет, в школе нас по этому вопросу тоже образовывали - нельзя же выпустить в белый свет толпу девственных невеж и невежд. Но потом мне встретился отец Корентин. И у меня в жизни осталось одно желание - спать. А потом он меня бросил, и у меня вообще желаний не осталось. У рыжего вон хотя бы берлога есть, а я, бывало, и в куче листьев ночевал. Оттуда уехал, туда не успел, а на ветке, как ворона, я не умею.
    И только я освоился достаточно, чтобы хоть по сторонам посмотреть - как случился Марко, со своим убийством. И снова всё завертелось колесом.
    Но именно Марко рассказал мне о Мириам. И ещё кое-чём полезном. Смешно, право: арестованный варлок, в Лимбе, учил мальчишку-инквизитора обращению с женщинами. Кроме прочего.
    Ладно. Что толку печалиться, я почти уже приехал.
    Мириам телом не зарабатывала никогда и с кем попало и в молодости не ложилась. А сейчас тем более. Так что она меня не утешит, зато направит, где утешить смогут и захотят. На это у неё чутьё редкое. И пары она составляет безошибочно. Хоть на время, хоть навсегда. Смотря как заказать.
    Хотя, ведьмы ночью тоже спят - время-то к полуночи.
    Но через окно внутри дома угадывался огонёк свечи, поэтому коня я расседлал и завёл в стойло - украсть он себя не даст и от волков отобьётся, если нужно, но зачем для него такую надобность создавать? И постучал в закрытую дверь.
    Мириам, видимо, всё-таки собиралась спать, потому что на порог вышла в одной рубашке и с распущенными волосами. Возраст её волосы проредил, верхнюю губу, наоборот, снабдил подобием усов, а на стройность не оставил и намёка. Но Марко, судя по его рассказам, знал её другой. Жаль, что я не реконструктор. И не могу увидеть, какой была Мириам хотя бы тридцать лет назад. Впрочем, то, что мне от Мириам нужно сейчас, от её красоты и привлекательности нисколько не зависит.
    Ведьма подняла свечу, осмотрела меня с головы до ног и отступила:
    - Заходи. Я тебя уж заждалась. Уже решила, ты сам себе подругу нашёл.
    - Не нашёл.
    - Ты туда не оглядывайся. Она свою судьбу встретила. Не она тебе суженая.
    - Да мне какая разница. У меня по ней сердце болит! - вырвалось, сам не ожидал. Телу помочь не сложно, но в тот дом меня вело не только тело, и чем дальше, тем сильнее; околдовали, что ли, меня там. - А она вообще у меня есть, суженая эта?
    - Сейчас - нет. А наперёд я заглядывать не умею. А ты назад не смотри. Незачем тебе, - она села на лавку у стола и стала откровенно меня разглядывать. - Да я тебе десяток имён назову. И любая - с радостью. Ещё передерутся, кому первой быть.
    - Издеваешься?
    Она хмыкнула:
    - Ты никогда не думал, с чего это для Марко в любом доме ведьма постель стелила, ещё с благодарностью?
    - Потому что жеребец.
    - Потому что варлок, дурень. Ты хоть об одной ведьме, которая в этот ваш Лимб ходит, слышал?
    - Нет, - а в самом деле. Разницы-то никакой. - А почему?
    - Да потому. Попасть она туда попадёт. Только если она там поселится, как ты, то детей у неё больше никогда не будет.
    Вот так новость. Никогда о таком не слышал. И Марко об этом ничего не говорил.
    - То есть я теперь бесплоден?
    - Ты что - ведьма? - Мириам тихо рассмеялась. - Нет, с тобой всё хорошо. Так что ты уж последи, кому когда семя отдаёшь. Но чем сильнее варлок связан с Лимбом, тем меньше женщин могут от него родить.
    - Как это?
    - Да так. Ребёнок выживет, но мать убьёт. А если появится слишком рано, так и сам умрёт, не выходят. Чтобы оба выжили, ведьма должна быть варлоку под стать. Таких, знаешь, ещё поискать надо.
    Она раньше со мной не говорила. Да и я не говорил: пришёл, денег дал, она имя назвала, где искать сказала - я ушёл.
    Она не из наших мест. Совсем не из наших. Ни по внешности, ни по имени. И знает она - это ещё поспрашивать надо, кто у нас обо всём этом хотя бы слышал. И речь - не деревенской ведьмы далеко.
    - Мириам. Ты кто?
    Она покачала головой:
    - А тебе это не нужно. Я ничего дурного не делаю, законов и правил ваших не нарушаю. А больше тебе знать не надо.
    - Да, может, и не надо. Только чтобы это "не надо" мне потом не аукнулось.
    - А ты раньше времени не беспокойся. Беды я тебе не принесу.
    Она встала, вытащила откуда-то из угла огромную овчину, бросила на пол и накрыла на удивление белым, выделявшимся светлым пятном посреди тёмного дома, полотном.
    И задула свечу.
    - Иди сюда. Тебе сейчас лекарка нужна. Вот я и полечу. Иди, не бойся.
    Легко сказать. Во-первых, неожиданно. Во-вторых, я совсем не был уверен, что у меня, при всём желании, что получится. Почтенная Мириам годилась мне, пожалуй, в бабушки. Как-то я не привык.
    Она снова тихо рассмеялась:
    - Иди.
    А почему бы и нет.
    Ведьма... Какая Мириам была ведьма. Я забыл, сколько ей лет. Я забыл, как она выглядит. Я вообще перестал думать о том, что лёг с женщиной. Что я чего-то не могу, не умею.
    Она умела.
    Какая это волна силы.
    И какое это наслаждение.
    Когда волна схлынула и успокоилась, Мириам укрыла меня чем-то. И не ушла.
    - Спи, варлок.
   
    * * *   день шестьдесят второй
   
    Проснулся я часа через два. Во всяком случае, за окном собиралось светать.
    Дело не в том, что в аббатстве не знают, куда я, на ночь глядя, делся. Это нехорошо, конечно, но не в первый раз.
    Да-да-да, я подаю дурной пример и не несу за это никакой ответственности, и от подчинённых требую соблюдения правил, которые нарушаю. Да. Но дело не в этом.
    Дело в том, что у меня есть Ив и Бенедикт. Которые сегодня должны бы уехать. Если доктор отца Ив отпустит. И с ними должен уехать Мишель. Или я первым двоим головы поотрываю. А для этого мне нужно быть в аббатстве.
    Мириам спала. Но проснулась, когда я начал одеваться.
    - Я уехал, никому ничего не сказал. Мне пора возвращаться. Мириам, что мне для тебя сделать?
    И она тихо рассмеялась:
    - Не задавай мне вопросов, ответы на которые тебе не нужны. Больше ничего. И заедь дней через семь-восемь. Я скажу, куда тебе наведаться и к кому.
    И я уехал.
    Хотел укоротить дорогу и проехать через деревню, так ещё издали увидел недалеко от крайнего дома силуэт. Невысокий, изящный, явно женский. И явно обнажённый.
    Мерещиться мне сейчас об этом точно ничего не должно. Так что я остановил коня и присмотрелся.
    Совсем юная девушка, одетая в чём мать родила, в рассветных сумерках что-то сажала на огороде.
    Это значит, через деревню я не поеду. Ни через эту, ни через следующую, ни через какую. А поеду здоровенный крюк лесом.
    *
    Это я увидел ритуал плодородия. На огороды сейчас вышли все женщины во всех окрестных сёлах, и все - в таком вот виде. А мужики сидят по домам и без разрешения носа не высунут, потому что мужское начало в этом обряде строго не показано.
    Ведьмы создают заклятие, которое естественным образом охватывает всех участниц, не важно, ведьмы они или нет. Мужчина, во-первых, внесёт ненужные ноты, а во-вторых, нарушит сосредоточенность заклинательниц - и заклятия может не выйти.
    И что мне тогда, платить всей округе за потерянный урожай?
    Лучше я лесом проедусь.
    Подумаю.
    Мириам мне столько всего наговорила. Ещё бы это понять.
    Ведьма не может активно пользоваться Лимбом.
    Потому что Лимб с нами что-то делает. Как-то изменяет. И, в конце концов, ведьма либо не выносит ребёнка, либо даже зачать не сможет.
    Но пользоваться Лимбом ведьма хочет. Это понятно. А вот как она это собирается делать, через меня?
    Марко это занятие неудобств явно не доставляло. Более того - он возглавил ковен и прожил на свете почти семьдесят лет. Как для варлока - не много, но для человека, от рождения неизлечимо больного...
    Интересно: я попал в Лимб в тринадцать лет, Жерар - в восемь, но он умирал. В каком возрасте там должен был оказаться Марко, чтобы выжить?
    Надо как-то узнать, кто были его родители. Выходили же они его. Не бросили. Не придушили.
    Родили, вообще-то. Не могли же заранее не знать, явно ведь не обычные люди были.
    Вот именно. Не обычные. Марко мог и родиться таким потому, что его родители были связаны с Лимбом. Один или оба. Поэтому его выходили. Поэтому он сам рано стал варлоком. Возможно, поэтому и у ведьм был нарасхват.
    Хм.
    А интересно.
    Ансельм тогда, в подвале, предположил, что бочки Жиля берут силу у ведьмы, если ведьма рядом с ними - страдает.
    Чтобы другая ведьма через меня достучалась до Лимба и взяла, что ей нужно, мне достаточно рядом с нею находиться?
    Или мне обязательно получать удовольствие?
    Тьфу. Мало ты его, что ли, сегодня получил.
    Ну, не мало. Но хорошо же. И дальше хочу. Почему нет, если можно.
    А вот о "можно". Что это мне матушка Клаудиа говорила, что без принцепса ковен чуть не рассыплется? А реконструкторов мне нашли, и охрану им выделили, и встречу нам устроили - не придерёшься, и тех грабителей, которых мы с Ансельмом убили, где-то там учли, то есть ковеном малый круг руководит, и явно полноценно. Спрашивается, зачем нужен принцепс, якобы чуть не позарез? А зачем он вообще нужен?
    Что-то я совсем запутался. Свалил все мысли в один мешок, да встряхнул. Ещё и спать теперь хочется. А времени сейчас - часов около четырёх. Доеду - ложиться уже поздно.
    Ну почему не бывает, чтобы если хорошо - так чтобы надолго и со всех сторон?
    *
    Во дворе аббатства меня встретил брат Доминик. Вполне бодрый, несмотря на рань. Молча принял у меня коня, убедился, что я выгляжу целым и чистым, и отпустил. Молча. И всё равно, как я ему рад!
    В четыре утра начинают работать только монастырские службы, но пока я умылся, побрился, переоделся и позавтракал, начал отбивать удары колокол. Пять часов - начало дня.
    Поэтому я пошёл в лазарет, убедился, что дверь в кабинет доктора заперта, устроился в нише окна напротив и стал ждать.
    Сколько ждал - не знаю, потому что всё-таки задремал. Проснулся от того, что доктор одной рукой меня придерживал, а другой пытался быстро установить, насколько я жив и здоров.
    - Как вы себя чувствуете, dom Веран?
    - Судя по тому, как хочу спать, я здоров.
    - Вы не спали сегодня? Почему?
    Потому. Занят был. Делами многими и разнообразными.
    - Понимаете, доктор. Сегодня ночью я учился.
    - Похвально. А нельзя этот процесс перенести на светлое время суток?
    Я честно над этим предложением подумал.
    - Нет. Боюсь, этот процесс перенести не получится.
    - Допустим. Но если вы здоровы, почему вы сидите здесь, как курица на насесте?
    - А-а. Вас жду.
    - И зачем я вам? Раз вы здоровы.
    Я слез с подоконника.
    - Хочу, чтобы вы мне сообщили состояние здоровья вашего пациента.
    - Которого?
    А-а. Да.
    - Обоих.
    - Dom Веран, ночью нужно спать, учтите это на будущее. Станете значительно более ясно мыслить и внятно изъясняться. Входите, - и он открыл дверь в кабинет. - Не уверен, что если вы сядете, то тут же не уснёте, но садитесь. У меня не два пациента, тем не менее, на ваш вопрос я отвечу. Того, который постарше, я через недельку отпущу. При условии, что он и ваш отец Ансельм будут выполнять мои рекомендации. Оба. Иначе этот мой пациент так и останется моим пациентом на неопределённый срок. А юношу я сейчас посмотрю. Вам обязательно нужно, чтобы он уехал сегодня?
    - Нет. Дело только в том, что уехать должны три человека вместе, а сейчас они как раз все в аббатстве. Но если они уедут через три дня, ничего непоправимого не случится.
    - Хорошо. Я вас здесь оставлю, только к стене прислонитесь, а то падать будете - расшибётесь.
    Падать я не стану, но ждать до этого - нужно было по коридору походить. Глаза закрываются.
    Судя по тому, что я уснул и проснулся, доктор отсутствовал минут сорок. Но вернулся - с отцом Ив.
    - Ну, что же. Молодой человек здоров. И если он не станет брать с вас пример, а будет ночами спать, а работать - при свете дня, то здоровым и останется.
    Ив встрепенулся, приобрёл вид весьма удовлетворённый и явно приготовился убежать. Доктор смерил его взглядом:
    - Но по возвращении вы мне всё-таки покажитесь.
    Ив обратил свой взгляд на меня - вопросительно. Я подтверждающе кивнул. Ив вздохнул и кивнул доктору.
    На этой пантомиме наше пребывание в лазарете завершилось.
    Я всё-таки дождался, пока Мишель, Ив и Бенедикт собрались и уехали. Убедился, что они уехали вместе, трое. Младшие дознаватели изо всех сил изображали обречённую покорность, но я не менее демонстративно попросил отца Мишеля дать мне по возвращении отчёт. Можно устный. Но обязательно.
    Мишель посмотрел на меня, потом на своих подопечных.
    - Да, dom Веран. Разумеется.
    Они выехали за ворота. А я подумал, что никаких неотложных дел у меня сию минуту нет. И пошёл спать.
    К послеобеденному часу выспался и отправился в библиотеку. Если я решил инспектировать курию... Начинать надо отсюда.
    Я, понятно, не сидел все годы в аббатстве безвылазно, первое время ездил очень много - и как дознаватель, и как примас. Знакомился с отделениями, ковенами, провинцией, людьми. Всё это нужно припомнить.
    Мои записи, документы из архива, карты, планы. Бумаг оказалось так много, что я зарылся в них, как крот.
    Но я всё же не крот, поэтому когда за окном совсем стемнело оставил библиотеку - и вернулся к доктору. Потому что у меня вдруг появился один вопрос, отделаться от которого никак не получалось.
    Доктор ещё сидел у себя в кабинете. Делал какие-то заметки. Я вошёл и сел напротив.
    - Доктор. Скажите. Когда я пришёл к вам тогда с отцом Олив. Вы на меня после откровенно набросились. Почему?
    В самом деле. Что за печаль доктору-колдуну до того, как я обращаюсь со своими инквизиторами? Да, я не имею формального права применять телесные наказания. Кстати, ограничение свободы, вплоть до лишения, к ним почему-то не относится. Допустим, я это право себе присвоил. И что?
    Доктор отложил перо и посмотрел на меня с легко читаемым выражением: "Ну что ты ко мне привязался".
    А ты ответь - и я тут же отвяжусь.
    Доктор повернулся к окну, поизучал начинавшие проявляться на ночном небе звёзды, снова взглянул на меня - убедился, что всё ещё сижу, и опёрся о спинку кресла.
    - Видите ли, dom Веран... Я работаю далеко не первый год. И здесь тоже. Через мои руки прошло много людей. Ваших арестантов, в том числе. - Он замолчал. Приподнял и опустил бровь. Посмотрел мне в глаза. - Этого человека истязали. Не для наказания. С конкретной целью. - И отвёл взгляд.
    С конкретной целью.
    То есть Ансельм прав: к состоянию "на грани" отца Олив привели не случайно.
    Замучили до предела - но ни на гран больше - и отправили к нам. Чтобы свои возможности он потерял здесь. А остальные оказались ни при чём.
    План был неплох. Только у нас есть доктор - который пожалел инквизитора, как колдун колдуна. И отец Мигель, который в своих ночных похождениях очевидно полагается на кулак не меньше, чем на медальон. Если не больше.
    Но почему именно к нам? И зачем нас спрашивали? И что бы было, если бы мы отказали?
    И спросить не у кого.
    Я встал.
    - Знаете, доктор. Я вам глубоко и искренне благодарен. Благодарность эту, конечно, не хлеб не намажешь и к ране не приложишь. Но вы имейте её в виду. И спокойной ночи, вам - и вашим подопечным.
    Задавать вопросы отцу Олив я не буду. Посчитает нужным - скажет. Не скажет - значит, не нужно. И без того восстановится. А что мне нужно узнать - это о том пакете, с которым он приехал. Почему он такой пустой. Но это не сейчас. Это подождёт.
   
    * * *
   
    Следующий рассвет снова привёл меня к бумагам.
    А наступивший день дал примерное представление о времени, необходимом на подготовку и проведение инспекции. Выходило больше двух месяцев. Даже почти три. Самое меньшее.
    Столько времени у меня нет. Дело Жиля нужно, наконец, начать и закончить.
    Оставалось признать, что Ансельм снова прав: я - осёл; и планировать поездку заново, частями. Совсем не ехать я не могу. Я довольно часть навещаю Базиля - потому что мне это нравится. И время от времени - отца Александра; потому что мне это не нравится. Остальная часть курии уже забыла, как я выгляжу. И я имею весьма приблизительное представление о том, что там делается. А потом является такой себе отец Матиш, и я руками развожу - да что же это такое происходит.
    Разгильдяйство моё происходит. Лень и безответственность.
    Надо искоренять.
    Поэтому и второй день я просидел за бумагами.
   
    * * *   день шестьдесят пятый
   
    И третий начал тем же. Всё-таки, пять отделений.
    И все - особенные.
    Но пятое - южное, которое у Базиля - было таким всегда.
    А остальные специализировались, так сказать, после моего назначения. Причём довольно быстро.
    У отца Александра собралась живая история.
    У меня - сплошь молодые люди; причём преимущественно те, которым не нашлось места у кого-нибудь другого.
    Упрямый одиночка отец Мишель, например, сейчас живёт и значится у меня. Но ездит - как и ездил - по участку соседнего отделения, которым руководит ещё один выдающийся упрямец, отец Гийом: несбиваемо последовательный в рассуждениях, непоколебимый во мнениях и взглядах и пользующийся у наших северных ковенов значимым авторитетом. Изначально отец Мишель обретался у него, но в один печальный день эти два незаурядных человека пришли к выводу, что существовать рядом не могут, и отец Мишель переехал. Кстати, отец Матиш приехал оттуда же.
    Ну, и последнее отделение.
    В аббатстве которого я за все годы был всего однажды.
    Формально у нас нет сословных различий, считается, что медальон уравнивает всех. Но о том, что руководитель пятого отделения отец Винсент - признанный бастард графа д'Артуа, никто никогда не забывал. И среди причин, по которым отец Винсент имел основания рассчитывать на моё нынешнее место, происхождение имеет не последнее значение.
    Столица провинции, между прочим, находится как раз на территории этого отделения. Не моего. Ну и люди там - соответствующие. Хотя собрались по общности не столько происхождения, сколько склонностей. К литературе, музыке, прочим изящным искусствам. Светской жизни вообще. Я был уверен, что дон Мигель сбежит туда при первой возможности. Тулуза рядом: езжай - не хочу; высокое общество, снова же, а он - дворянин. Но пока Мигель задержался.
    - ... dom Веран.
    Я чуть не подпрыгнул.
    Пропустить отца Мишеля - это я, в самом деле, закопался. В бумаги и размышления. С головой.
    А отец Мишель переоделся. И умылся. И сыт, судя по виду. То есть ничего, о чём мне следует узнать немедля, с ними не произошло.
    Хорошо.
    А со мной это он, видимо, здоровался. А теперь стоит молча.
    А, понял.
    - Доброго дня, отец Мишель. Вам как удобнее - у меня или пройдёмся?
    Мишель кивнул:
    - Прогулка не помешает.
    Мы вышли за стены аббатства. Отец Мишель оценил расстояние, направление ветра, какое-то расположение невидимых звёзд и произнёс, обращаясь к кому-то в далёком лесу:
    - Я согласен с отцом Ив. Это убийство. И согласен с отцом Бенедиктом. Доказать это нам не удастся. И могу сказать, что работать вместе эти двое не будут, - он помолчал. - Во всяком случае, сейчас. И в ближайшее время.
    Что ж, ожидаемо:
    - Жаль. Это я о вашем последнем замечании. Настаивать ни в коем случае не буду, но очень жаль. Хотя мне для понимания понадобилось почти девять лет, у них ещё всё впереди.
    Отец Мишель взглянул вопросительно.
    - Отец Бенедикт напоминает мне моего наставника. Достоинства которого я, и то, боюсь, не полной мерой, оценил только сейчас. В возрасте отца Ив я на это тоже не был способен. Отец Мишель, а можете поделиться впечатлениями несколько подробнее? Сугубо для меня.
    Мишель кивнул:
    - Да. Соглашусь, это, в принципе, хорошая пара. Дополняют друг друга почти совершенно. В этом вся беда. Совершенно разный темперамент. Не находят друг в друге ничего общего, не способны договориться. В результате тратят силы друг на друга и пропускают то, чего не должны были пропустить. Да и устают слишком. У вас был такой наставник?
    - Да. Но намного старше, разумеется. Отец Бенедикт очень хочет с ним встретиться.
    Мишель фыркнул, покачал головой и снова кивнул:
    - Интересно.
    - Да. Отец Бенедикт сможет увидеть и к чему можно стремиться, и чего следует избегать. Попытаюсь дать ему такую возможность. К сожалению для отца Ив у меня такого высокого образца нет. Возвращаясь к делу. Отец Мишель, если мы ничего не можем доказать, почему все уверены, что это - убийство? Хотя бы вы мне можете это объяснить?
    Мишель усмехнулся:
    - Не могу. Не способен. Я поговорил с людьми, поинтересовался воспоминаниями лошади...
    Лошадь... Недоумок. Дурень беспросветный! Как я мог забыть. Лошади, с их абсолютной памятью! Гнать из дознания, поганой метлой.
    - ... Погибшего из опрошенных никто не убивал, о том, кто убил, ничего не знает. За это я готов поручиться. Лошадь помнит, что между кустами мелькнуло рыжее пятно. Лошадь опознала пятно, как лисицу. Опровергнуть лошадь я не могу, она помнит, что видела. Ей пришлось однажды отбиваться от бешеной, поэтому лис она боится до безумия. Свой испуг лошадь помнит. Ничего больше, стоящего запоминания, вокруг неё не произошло. Всадника своего она ненавидит, поэтому нашла разумный компромисс - и не ушла, и помочь не пыталась. И всё это вполне логично. Тем не менее, произошедшее, не могу конкретизировать - чем, но не выглядит естественным. Даже помимо того, что никто не может предположить, зачем убитый оказался на болоте. Верхом. Поэтому я поддержу предположение отца Ив.
    Это значит, что мы с рыжим что-то пропустили. Что-то настолько мелкое, что на него все смотрят, видят, но не осознают. Либо, наоборот, чего-то не хватает. И отсутствие этого чего-то не позволяет восстановить связь, которая должна присутствовать. А её нет. Знать бы, что это. За что цепляются и опыт Мишеля, и талант отца Ив.
    - А отец Бенедикт что говорит?
    Мишель помолчал, похоже, собираясь с мыслями.
    - Ему в лазарет бы надо, - час от часу не легче. - Замучился. И нас терпеть, и дознание вести. У него тоже - не складывается. А что именно - и объяснить толком не может, и сам понять. Тут мы все - в одинаковом положении. Но Бенедикт прямо извёлся. А вы что скажете, dom Веран? Вы ведь там были.
    Он остановился. Я, напротив, продолжил движение: не нужно давать возможным наблюдателям никаких поводов, ничего неожиданного и важного я не услышал.
    - Был. Шурин погибшего приезжал сообщить о грядущей жалобе вдовы. Я спросил, может ли он показать место, он согласился. Тем более, что там уже кто только ни побывал. Мной больше, мной меньше. Очень наследил?
    - Нет. Видно, что приехали, уехали. Ничего больше. Но были же.
    - Был. Поэтому я уточню у отца настоятеля подходящее время, и поеду к местному алтарю. Мы ничего не можем доказать, но и отрицать возможность убийства дознание не может. Значит, пусть решает Равновесие.
    Мы медленно возвращались в аббатство. Мишель молчал. Вот ведь у меня горе - одни умные люди вокруг.
    - Отец Мишель. Вы втроём представляете очень разные способы и виды дознания. Неужели вы думаете, я могу увидеть больше или лучше, чем вы, трое?
    Мишель качнул головой:
    - Всё может быть.
    - Может не значит есть. Но в нашем деле сомнение трактуется не в пользу обвиняемого. Поэтому мы заявляем об убийстве.
    Мишель коротко кивнул. На этом мы и разошлись.
    Я вернулся убрать свои бумаги - если Мишель утверждает, что отцу Бенедикту нужен лазарет, значит, нужно его туда проводить. И поговорить, при случае. Чего ему там для полноты картины не хватает.
    Но складывать бумаги я успел только начать.
    Потому что следующим ко мне подкрался отец Ив.
    И если Мишель утверждает, что отец Бенедикт - замучился, то затрудняюсь даже представить, на что он стал похож.
    Потому что отец Ив, и до того худощавый, сейчас напоминал ходячий скелет. Обтянутый неестественно бледной кожей. С запавшими глазами в широких тенях.
    - Dom Веран, я прошу об исповеди.
    Да, разумеется.
    - Вы ели сегодня что-нибудь, отец Ив?
    В его глазах промелькнуло изумление:
    - Да. Это имеет какое-то значение?
    - Разумеется. Я не знаю, насколько затянется наш разговор. Не хочу доводить вас до голодного обморока. Пойдёмте.
    Отца Ив я сопроводил в исповедальню. Придержал дверь, пропуская его вперёд по освещённой лестнице. Пока запер дверь, пока сам спустился.
    Отец Ив стоял у дальней от меня стены. На коленях - как положено; почему-то с закрытыми глазами.
    - Я бездарность.
    Опять. А меня этот вывод не устраивает. И это бледное видение - не устраивает.
    - Отец Ив, вы мне не поможете?
    Он открыл глаза и воззрился на меня с недоумением.
    Я стоял у помоста и с не слишком преувеличенным усилием пытался стащить вниз свой гроб. Гроб всё-таки полноценно деревянный и вполне тяжёлый, а ронять его мне не хочется.
    Ив поднялся на ноги, подошёл, взял ящик с другой стороны и вдвоём мы переставили его на пол к стене.
    Я уселся на гроб и показал отцу Ив на освободившийся помост:
    - Садитесь.
    Ив оглянулся по сторонам, но места коленопреклоняться я ему не оставил - это всё-таки исповедальня, а не зал, и ему пришлось принять моё приглашение.
    - Теперь расскажите, каким образом вы пришли к такому выводу.
    Он уставился на меня, словно пытался понять, что я такое говорю, несколько раз моргнул...
    - Но, dom Веран, я же ни одного дела... Ни одного, до конца... У меня ни одного дела нет!
    Доктор, помнится, просил его после возвращения зайти. Надо не забыть.
    - Отец Ив, скажите, зачем мы работаем? Зачем существует инквизиция?
    Он помолчал, слегка нахмурился.
    - Чтобы найти и наказать преступников.
    Ну, вот. То Матиш ересь нёс. Теперь Ив начинает.
    - Отец Ив. А вспомните, пожалуйста. Что за алтари у нас стоят?
    Он ответил, не задумываясь:
    - Равновесия.
    Дальше мы сидели молча. Пока я не понял, что сам он всё-таки не догадается.
    - Вы сказали - "преступников". Но это означает, что преступления они уже совершили. И всё, что мы можем сделать теперь - это послужить орудием возмездия, - он молча согласился. - А ответьте мне ещё. Вот инквизиция время от времени блокирует колдунов. Я имею в виду, совсем. Через обряд. Зачем мы это делаем?
    - Чтобы не дать им возможности совершать преступления.
    - А что нам мешало не давать им этого и раньше? Пока они были свободны и были колдунами?
    Он откровенно удивился. Задумался. Думал долго. И поднял на меня серьёзный взгляд:
    - Не знаю.
    - Вот. Качество работы инквизитора измеряется вовсе не количеством колдунов, которых он почему-то отправил в тюрьму. А количеством не совершённых этими колдунами преступлений. При этом колдуны должны всё-таки не сидеть в тюрьме - давайте тогда обратимся в Иберию, пригласим оттуда их Великого инквизитора, сразу всех пересажаем, на всякий случай, или блокируем, что ещё лучше, и нас тоже - мы же, всё-таки, колдуны, - отец Ив смотрел на меня с нескрываемым ужасом. - Не нравится?
    Он затряс головой:
    - Н-нет.
    - Тогда придётся согласиться с тем, что колдуны и ведьмы должны жить свободно, быть колдунами и ведьмами, но не совершать преступлений. А наша задача - вовремя напоминать тем, кто в этом нуждается, что возмездие существует, неотвратимо, и порой - в нашем лице.
    Насколько я могу судить, у отца Ив талант реконструктора. К сожалению, крайне слабый. Тем не менее, он проявляется - в безошибочном определении истинного потока событий. Школа его развитием, судя по всему, не особо занималась, в результате отец Ив свои ощущения сознательно обосновывать не умеет. Поэтому я и хотел, чтобы они с Бенедиктом работали вместе: отец Бенедикт - просто ходячее умозаключение.
    Я не умею обучать реконструкторов.
    Хотя знакомые реконструкторы у меня с недавнего времени есть.
    Не сейчас. Когда мы закончим с ними работать. Но я попрошу старшего позаниматься с отцом Ив.
    Не думаю, что на это нужно очень много времени и усилий.
    Реконструктором Ив не станет, но дознавателем станет - редким.
    - Отец Ив. Вы имели возможность несколько дней наблюдать, как работает отец Бенедикт. Вы видели, что он делает? - Ив молча кивнул. - Вы понимали, что он делает? - Снова безмолвное подтверждение. - Значит, вы можете это повторить?
    Ив задумался. И по мере размышлений вид у него становился всё более и более обречённым.
    - Нет. Не могу. Я не понимаю, почему он делает именно это и думает именно так. Он замечает то, чего я не вижу. А если мне прямо показать - я не понимаю, к чему это здесь. Он обращает внимание на какие-то мелочи, совсем разные, как-то их связывает и делает выводы. Я не понимаю. Я бездарность.
    - Отец Ив, почему вы находите талант в другом человеке и отказываете в собственном себе?
    Он усмехнулся:
    - Да нет у меня никакого таланта.
    - Если бы его у вас не было, вы бы не попали в школу. А вас в неё забрали. И вы её закончили. Но дело даже не в этом. Я читал ваши отчёты. Вы в своих предположениях ни разу не ошиблись. Ваши утверждения всегда были верны.
    - Ну как же всегда! И с Анатолем я ошибся, и сейчас, и вообще...
    - То есть мы снова возвращаемся к тому, что ваших обвиняемых никого не осудили, и вы полагаете, что это - ваше безусловное поражение.
    Ив вздохнул.
    - Во-первых, с Анатолем вы не ошиблись. Вы только дознание провели так, что доказывать что бы то ни было оказалось уже бессмысленно. Это плохо, но ваши утверждения были верны. Я это знаю, вы это знаете, и Анатоль это знает. Вспомните, с того дня, как вы его арестовали, он совершил что-нибудь из того, за что вы его арестовали?
    Ив задумался. Посмотрел на меня с вопросом, но ответил почти уверено:
    - Нет.
    - Повторюсь, я читаю отчёты инквизиторов отделения. Да, после Анатоля у вас нет дел, закончившихся прямым обвинением. Но как вы думаете, если вы сказали человеку: я знаю, что ты сделал, и если ты сделаешь это снова, я тебя обязательно найду, человек задумается? Коль скоро вы правы?
    Судя по тому, как он хмыкнул, о своём таланте отец Ив всё-таки знает. И использует. А обосновывать свои обвинения - инквизитору, в поле ... не обязательно.
    - В случае с погибшим у болота вы тоже правы.
    - Как?!
    - Да так. Если вы утверждаете, что это - убийство, отец Мишель утверждает то же самое, отца Бенедикта я ещё не слышал ...
    - Он утверждает, что ничего не может доказать.
    - И я с ним согласен, но если мы не можем доказать убийства - это не значит, что произошедшее - не убийство. Отца Бенедикта я обязательно выслушаю, тем не менее, мы объявляем о преступлении.
    Ив посидел. Помолчал. И хмыкнул:
    - Без преступника.
    - Так случается. Мы не всесильны. Поэтому мы обратимся к Равновесию. Отец Ив, вы в лазарете были? Доктор просил вас по возвращении зайти.
    - Не был.
    - Тогда пойдёмте.
    Доктора пришлось подождать. Появившись, он взглянул на отца Ив, на меня, снова на отца Ив, приподнял и опустил бровь.
    - Dom Веран, судя по состоянию ваших инквизиторов, наша тюрьма должна ломиться от заключённых. Что вы с ними делаете?
    С заключёнными? Извожу, по мере сил. Что показательно, инквизиторы - "мои", а тюрьма - "наша".
    - Ох, доктор. Мы вот только с вашим пациентом обсуждали. Что когда инквизитор работает хорошо - пустуют и тюрьма, и ящик для жалоб. У них было много сложной работы. Так что этот - только первый, чуть позже я ещё одного приведу. Я с ним пока не говорил, возможно, его состояние хуже.
    - Тогда сначала приведите, а потом будете разговаривать. А то дождётесь, что говорить будет не с кем. Этого я принял.
    Отца Бенедикта я не нашёл ни у него в комнате, ни в трапезной, ни в архиве, ни в библиотеке. И уже совсем озадачился, но заглянул к себе в приёмную - и обнаружил. На внешности отца Бенедикта его внутреннее состояние, видимо, отражается не так очевидно, как у отца Ив. Потому что Бенедикт выглядел усталым, но не смертельно. Хотя я могу ошибаться.
    - Отец Бенедикт, вас настоятельно хочет видеть доктор. Что, если сначала вы покажетесь ему, а потом мы побеседуем?
    Бенедикт посмотрел на меня, подумал и выразительно удивился:
    - Я не жаловался.
    - За вас пожаловались. Отец Мишель утверждает, что я вас с отцом Ив замучил непосильной работой.
    Бенедикт чуть улыбнулся:
    - Нет. Она выполнима. Но сложная. Я, например, не справился.
    - Давайте всё же дойдём до лазарета, и там вы мне расскажете. Так возможно?
    Я проводил Бенедикта к доктору, и доктор заявил, что говорить он с пациентом позволит, но только мне и только если пациент будет лежать, причём в затемнённом и защищённом от шума помещении. То есть отец Мишель прав. И это плохо. Потому что виноват я.
    Доктор устроил Бенедикта, поработал с ним, вышел, закрыл дверь и сообщил, глядя на меня этим своим инквизиторским взглядом, что молодой человек спит.
    Пусть спит. Мне не к спеху.
    Я, всё-таки, собрал свои бумаги, отнёс в кабинет, сложил всё. И пошёл ужинать.
    В трапезной оказался первым - не иначе, как самый голодный - и получил возможность наблюдать, как заполняются места за столами. На такое отделение, как у меня, положено полтора десятка только дознавателей. А у меня людей всего - немногим больше, чем полтора десятка.
    Сейчас Ансельм на выезде, Ив и Бенедикт - в лазарете, а остальные все передо мной. Даже Олив, которого доктор ещё не отпускает совсем, но уже выпускает.
    Когда у меня ещё появится такая возможность?
    - Я прошу всех после ужина задержаться.
    Шёпот прошелестел по трапезной - и затих. Все приняли к сведению.
    Я не стал задерживать их надолго. Объяснил, что поинтересовался архивами. Обнаружил постоянную практику одиночных выездов. И с сегодняшнего дня их запрещаю. Официально и категорически. Если кто-то почему-то вдруг не может найти себе напарника - пусть обращается, будем искать выход. Но единственным, кому отныне позволено работать в одиночку, остаётся отец Мишель. Проверять выезжающих, стоя на воротах, я не буду. Но каждый, о ком узнаю, что он решил, будто моё распоряжение к нему не относится, будет готовить для нас сообщение. По делам из архива. О ближайших по времени трёх пропавших дознавателях. И зачитывать в трапезной. После ужина.
    Я выразил надежду, что меня все услышали и поняли - и всех отпустил.
    Отпустились они своеобразно - столпились во дворе, и я бы с удовольствием к толпе присоединился, но меня нашёл посыльный из лазарета: проснулся отец Бенедикт.
    А это, пожалуй, сейчас более важно.
    Когда я вошёл, Бенедикт попытался встать, но мне так живо вспомнились недавние опасения отца Мигеля:
    - Лежите. А то доктор меня сейчас отсюда выбросит и больше на порог не пустит, - Бенедикт, похоже, всерьёз оценил такую возможность и, судя по улыбке, признал её маловероятной. - И я присяду.
    Вряд ли он успел отдохнуть, за эти неполные три часа. Но чтобы отдыхать дальше ему нужно завершить дело. Я понимаю.
    - Dom Веран, я, наверное, тоже скажу, что это - убийство. Хотя я не могу этого доказать. Именно поэтому. Я не могу восстановить полную картину. Хотя должен - обычно это возможно и совсем не сложно.
    - Хорошо. Давайте исходить из того, что произошло убийство. И давайте попробуем восстановить ход событий. Насколько это в наших силах. Думаю, лучше если вы начнёте рассказывать - вы знаете значительно больше, а если я чего-то не пойму, я спрошу.
    - Хорошо. Но там сразу непонятно. Он ехал в сторону города. С довольно большими деньгами. Золото, серебро. Деньги все нашли при нём. Но для вдовы это оказалось новостью. То есть она не знала, что муж увёз из дома на поясе небольшое состояние, - Бенедикт замолчал и задумался. - Это говорит в пользу предположения, что на болоте у него был клад. И деньги он не привёз, а забрал. Но где - непонятно. Мы всё осмотрели, только что не ползком. Там ни ямы подходящей, ни дупла, ни вешек, чтобы вглубь пройти. Но, допустим, он эти деньги раньше где-то спрятал, а теперь за ними приехал. Тогда понятно, почему коня не оставил - на дороге мог кто-нибудь появиться и проявить ненужное любопытство. Забрал и уезжал. Но снова же, непонятно, зачем он возле болота разъезжал верхом, там коню и без всадника ноги поломать проще простого. Разве что он заведомо в выборе пути положился на коня. И вот конь идёт там, где пройти никому в здравом уме в голову не придёт, и вдруг видит между кустами лису.
    И Бенедикт замолчал.
    Он лежал, молчал и не мигая смотрел в потолок.
    А я ему не мешал. У каждого свой способ думать. Ни до чего хорошего для меня и рыжего колдуна отец Бенедикт очевидно не додумается, но до чего бы он ни додумался, для него это будет хорошо.
    Бенедикт вдруг сел на постели и посмотрел на меня с видом ребёнка, который обнаружил припрятанное лакомство:
    - А её там не было.
    - Кого?
    - Лисы. Не было там никакой лисы. Клад мог быть в каком-то месте, которого мы не нашли, но лису конь видел между совершенно определёнными кустами, отец Мишель их описал, мы их по описанию нашли. Там барсук точно ходил. Ещё звери, мелкие. А лисы не было. Ни следа, ни шерстинки. И нигде вокруг. А так не может быть. Там не было лисы. Его убили. Колдун. И не ради денег.
    Он снова замолчал. Лёг на спину. Подложил руки под голову. И полуутвердительно уточнил:
    - Мы же убийцу искать не будем?
    Я даже рассмеялся:
    - Нет. Мы - не будем. Я что-то не вижу, чтобы кто-нибудь очень хотел искать. Так что я просто встану к алтарю.
    Бенедикт повёл головой:
    - Это был плохой человек. И если кто-то его убил и оставил при нём деньги, на которые можно спокойно жить полжизни... Думаю, Равновесие решит всё правильно.
    Я пожелал ему спокойной ночи и оставил отдыхать. Теперь ему ничего мешать не будет. Отец Бенедикт закрыл для себя дело, начатое отцом Ив.
    Теперь мой черёд.
   
    * * *   день шестьдесят шестой
   
    Утром я проснулся поздно. И к общему завтраку не успел. Что, впрочем, не означает, что останусь голодным.
    Я как раз шёл к трапезной, когда сзади меня окликнули. Я обернулся и увидел отца Мишеля, который спешил ко мне от лазарета:
    - Dom Веран, вы с отцом Бенедиктом вчера говорили?
    - Доброго утра, отец Мишель. А что, сегодня доктор к нему не пускает? Это правильно. Отцу Бенедикту нужен отдых. Да, мы вчера говорили. Он нашёл звено, которое свидетельствует об убийстве.
    И отец Мишель на глазах переменился. Вот только что выглядел воплощением обеспокоенной ответственности, и вдруг превратился в хищника, учуявшего добычу. Даже зрачки расширились:
    - Что это?
    - Лиса. Которую конь безусловно видел, но которая там очевидно не ходила.
    Отец Мишель устремил взгляд в бесконечность и задумался. И так же задумчиво уточнил:
    - Dom Веран, я могу ещё туда съездить?
    - Разумеется. Но будьте осторожны. Я не хочу, чтобы пострадал кто-нибудь ещё.
    Отец Мишель перевёл взгляд на меня. Постоял. Качнул головой. И склонился в поклоне, прикрывая глаза:
    - Да, dom Веран. Я понимаю. Я буду осторожен.
    И что именно он понял? Этот одинокий упрямый волк.
    Ладно. Подожду, пока вернётся. Если что найдёт - скажет.
    Самое занятное, что я никакого преступления не совершил. Если не считать того, что я то, что совершил, ото всех скрыл. Вследствие чего подвергаю опасности своих дознавателей.
    Что-то я запутался вконец.
    Распутаться, хотя бы с одной стороны, мне может помочь алтарь.
    Поэтому я нашёл отца настоятеля и всё ему объяснил.
    Что мне, и именно мне, нужно провести обряд. У алтаря. Не нашего, другого, но вполне конкретного. Перед большим количеством людей. Тоже вполне определённых. Что я намерен обратиться к Равновесию с просьбой о справедливом возмездии. По делу сложному и не однозначному. Поэтому я хотел бы, чтобы событие и содержание обряда были подтверждены - или опровергнуты - теми, чьё свидетельство невозможно поставить под сомнение. То есть служителями Равновесия: состоящим при том алтаре, у которого я намерен встать, и отцом настоятелем. И что мне нужно знать, когда такой обряд провести лучше всего.
    Последний вопрос - существенный. Чувствительность и настроение, если можно так сказать, каждого алтаря много от чего зависят. Например, людей вокруг, места, в котором размещён алтарь, положения Луны, в конце концов. Обо всех особенностях каждого алтаря знает только его служитель. А я служителя того алтаря, через который хочу работать, совсем не знаю.
    И мне очень нужна помощь.
    Отец настоятель меня внимательно выслушал.
    Формально я - аббат, и все относящиеся к аббатству службы мне подчиняются. Монастырь в том числе. На самом деле мысль указывать что бы то ни было отцу настоятелю, который только служит дольше, чем я живу, мне ни разу в голову не приходила. Тем более, что в рамках обязанностей служителя алтаря ему вообще никто ничего указывать не может.
    Но я могу попросить.
    С просьбами я обращаюсь достаточно редко, просить всегда стараюсь внятно о конкретном, необъяснимыми капризами, кажется, не страдаю, и, насколько могу судить, отец настоятель мне откровенно благоволит.
    Поэтому в удовлетворении моей нынешней просьбы он мне тоже не отказал.
    Договорились, что все переговоры с собратом по алтарю отец настоятель возьмёт на себя, но накануне обряда мы соберёмся там, на месте, и я ещё раз всё объясню.
    Очень хорошо.
    Дальше я отправился к доктору. Выяснять, что такое происходит с отцом Бенедиктом - чего я не понимаю, хотя обязан.
    Доктора я подождал, дождался и выразил обеспокоенный интерес здоровьем обоих задержавшихся у него дознавателей.
    Доктор посмотрел на меня, усмехнулся, фыркнул, покачал головой и предложил садиться. Пантомимой я более чем озадачился и сел. А доктор у ковена точно судья, потому что под этим его время от времени проявляющимся взглядом я себя немедленно начинаю чувствовать обвиняемым и подсудимым. Хотя я - инквизитор и примас, а он - всего-то навсего колдун.
    - Что я могу вам сказать, dom Веран. Отец Ив сегодня будет ночевать у себя, хотя ещё два-три дня мы за ним присмотрим. А отец Бенедикт эти же три дня проведёт там, где находится сейчас, и в тех же условиях. А дальше я посмотрю. Я побеседовал с отцом Ив и кое-то для себя выяснил. Например то, что вам не хватает людей. Это объясняет, почему они ко мне попадают в таком состоянии. Но раз вы знаете, что люди работают слишком много, потрудитесь предъявлять их мне до того, как они начинают падать с ног. В конце концов, это ваши люди.
    - Хорошо. Хорошо, доктор, я понял. Я стану уделять больше внимания некоторым вещам. Но, согласитесь, раньше в этом не было такой необходимости.
    Доктор вздохнул и стал похож на утреннего обеспокоенного Мишеля:
    - Ковен начинает рассыпаться, dom Веран. Это неизбежно. Круг пока удерживает связи, насколько возможно, но эти возможности не бесконечны. Без принцепса ковен распадётся, и счёт идёт уже на месяцы, - я, видимо, удивился достаточно выразительно, потому что он кивнул. - Состояние ваших людей с этим напрямую связано. Все, кого раньше воля принцепса сдерживала, пользуются тем, что связи ослабли.
    Да, возможно. Наша тюрьма пока ещё пустует, но отчёты дознавателей в последнее время потолстели. И убийство это ещё.
    Земли нашего отделения - это один большой сильный ковен. Очень большой и очень сильный, который возглавлял Марко. И небольшие части ещё пяти или шести других ковенов, поменьше, чьи алтари стоят на землях других отделений. Но такой ковен, какой был у Марко, ещё по королевству поискать надо. Чтобы убедиться, что единственный. Если он распадётся... Будет беда.
    Ковен - это очень много. Это связи, общность, помощь, защита, живое дыхание алтаря. И если рассыплется ковен Марко, нас ждут не только всевозможные преступления, но и болезни, безумие, беспорядки.
    - Нет, доктор, погодите. Погодите. Вы говорите, что круг не может удерживать ковен. И матушка Клаудиа, помнится, что-то говорила о пяти годах. Но почему? Ну да, принцепса нет, но круг ведь никуда не делся, и алтарь стоит. Почему ковен рассыпается???
    Доктор посмотрел на меня с некоторым недоумением:
    - Потому что ковен объединяется венцом принцепса. А как раз принцепса - и нет.
    - Нет, подождите. Принцепса нет, а венец где?
    - На алтаре, разумеется.
    - То есть алтарь ковена есть, венец принцепса есть, связи все есть, а чего нет? Личности? Принцепс выступает объединяющим началом? - доктор молча кивнул. - Нет, погодите. Это как-то неправильно. Ковен связан на венец, венец лежит на алтаре, что мешает связать венец с алтарём напрямую и поддерживать связи ковена без посредника?
    И доктор снова стал похож на отца Мишеля. Только Мишеля-охотника:
    - Dom Веран. Вы понимаете, что вы говорите?
    - Я прекрасно понимаю, что я говорю. Это колоссальный труд, да, но если этим заняться сейчас, не упустить время, которое ещё осталось, всё можно успеть.
    - Кто это будет делать?
    - Круг, я полагаю.
    И доктор усмехнулся:
    - Мы все умрём раньше, чем закончим. И ковен всё равно рассыплется, только сразу. Представляете, что тогда будет?
    Представляю. Трупы. Много. Может быть, очень много.
    - Доктор. А скажите, будьте любезны. Почему по ковену ходят слухи, будто Марко завещал венец мне?
    Он пожал плечами:
    - Потому что Марко вам его завещал.
    - И как это возможно?
    - Откуда мне знать. Вы что думаете, за пять лет никто не захотел занять место Марко? Ха! Только к алтарю они как подходили, так и ушли. Венец ковена заклят, проклят, не знаю, что с ним Марко сделал, но любой, кто попытается надеть венец, кроме вас - умрёт. Венец это сообщает вполне внятно.
    - Как это возможно?
    - Не знаю.
    - Почему именно я!?
    - Не знаю.
    - И что мне теперь делать???
    - Не знаю.
    Да что же это такое, в конце концов.
    - Хорошо. Я должен завершить одно дело - это ближайшие дней десять, не дольше. И когда я его завершу, мы съездим к алтарю ковена. Я не собираюсь становиться принцепсом. Но я попытаюсь выяснить, можно ли напрямую связать венец с алтарём. Круг в целом способен же работать с алтарём?
    - Да.
    - А больше ничего не нужно. Алтарь сохранит связи ковена, а я не вечен: чего-чего, а моей кончины Марко не мог не предусмотреть.
    - А если у вас не выйдет?
    - Доктор. Если я, будучи примасом, надену венец ковена, я закончу жизнь так же, как Марко. Вы этого хотите? Я - нет. Выход должен быть, и мы его найдём. Всё. Только сообщите кругу, чтобы не шарахались.
    Доктор фыркнул и молча поклонился. На чём мы и расстались.
    Почему я? Марко сдался, заранее всё подготовив? Почему мне? Я его никогда до того не видел. Как можно передать венец одного из самых могущественных ковенов континента двадцатилетнему мальчишке? Первому попавшемуся. Зачем это нужно было Марко?
    Надо ехать к алтарю. Хоть что-нибудь я там да узнаю. Во всяком случае попробую найти, как можно сохранить ковен без принцепса.
    И тогда, надо полагать, все местные принцепсы объединятся и скопом меня убьют. За такое открытие.
    Я вернулся к себе в кабинет и увидел через окно идущего по двору Ансельма. Наконец.
    У Ансельма в роду явно были мавры. О чём свидетельствуют характерные разрез глаз и оттенок кожи. Так вот, судя по тому, что Ансельм нынешний был темнее себя уезжавшего раза в два, он действительно провёл эту неделю в снегах у Базиля. Интересно, с пользой или с удовольствием?
    Ансельм, оказывается, шёл ко мне. Вошёл и даже садиться не стал:
    - Где Мишель?
    - На выезде.
    - Он должен быть здесь.
    - Здесь я. Этого недостаточно? Отец Ансельм, вы уехали, поставив меня в известность. Отец Мишель уехал, выполняя моё распоряжение. У вас есть к нему претензии? Я внимательно вас слушаю. Но имейте в виду, отец Мишель сейчас - единственный дознаватель, на благополучное возвращение которого у меня есть основания рассчитывать.
    Ансельм был зол, я был прав, уступить пришлось Ансельму:
    - Что у нас случилось?
    - Садись, расскажу.
    Рассказал я, понятно, только то, что должны знать все.
    Но Ансельм задумался. И думал долго. И пошевелился в кресле, словно ему вдруг стало неудобно сидеть. И произнёс, негромко, обращаясь не то к шкафу, не то к стене:
    - А найти бы надо.
    И меня вдруг осенило. У меня же есть ковен. Буквально. Только что не в кармане. Всё, что мне нужно сделать - это поговорить с доктором о рыжем колдуне. Даже безотносительно убийства.
    - Ансельм. Я сам. Я знаю.
    Отец Ансельм изобразил свою долю скепсиса, причём не менее выразительно, чем доктор, и ушёл.
    Я дождался ужина. Вспомнил, что не обедал. И убедился, что Мишеля всё ещё нет.
    У этого волка достанет и упорства, и опыта дознаться истины. И дело не только в том, что мне это не нужно. Дело в том, что это опасно. Для него, для рыжего, для ковена.
    Я не хочу жертвовать рыжим. Я не намерен жертвовать Мишелем. А также Ивом, Бенедиктом и вообще кем бы то ни было. Я ненавидел человека, убитого на болоте, с той минуты, как узнал о его существовании. Я сам убил бы его с удовольствием. Я фактически и признал, что я его убил. Мне где-то там это убийство уже зачли. Я хочу, чтобы и здесь всё, наконец, закончилось. Благополучно для всех.
    Я так хочу. Я, колдун, варлок и инквизитор.
    Я взял коня и поехал к болоту. И в сумерках увидел, как от линии леса отделился всадник. Знакомый силуэт. Мишель возвращался - живой и, судя по посадке, целый и здоровый.
    - Доброго вечера, dom Веран. Что случилось?
    - Доброго вечера, отец Мишель. Ничего. Вы задержались, я беспокоился. Что у вас случилось?
    - Ничего. Кроме того, что лисы я в самом деле не нашёл. Зато появилось одно предположение. Хотел бы обсудить.
    - К отцу Бенедикту доктор в ближайшие дни никого не подпустит. Отец Ив будет свободен уже завтра. Что за предположение?
    - Я согласен с отцом Бенедиктом в том, что деньги, которые нашли при убитом - клад. Места, в котором хранился этот клад, мы так и не нашли. Потому что, похоже, хранился он не там, где мы искали. Убийца знал, где. Взял. Заманил жертву на болото и положил деньги лошади в сумку, когда убедился, что владелец за кладом больше не придёт. У меня это - скорее, догадки в духе отца Ив, но, думаю, отец Бенедикт сможет обосновать. Так что это - убийство. Но не обычное. Это больше похоже на месть. Или казнь. Так что для всех остальных в лесу теперь безопасно, вряд ли этот убийца будет дальше убивать всех подряд. Палачу это не нужно. Мститель своё дело сделал. Вы действительно пойдёте к алтарю?
    - Да. С отцом настоятелем я договорился.
    - Да. Это, пожалуй, лучший выход.
    Некоторое время мы ехали молча. Потом Мишель повернул голову ко мне:
    - Dom Веран. Я прошу прощения. Сегодня утром я вёл себя недопустимо.
    Он меня совсем ошарашил, я стал судорожно вспоминать утро, и никак не мог припомнить, что же такое утром произошло. Но если я чего-то не помню, значит этого не было:
    - Отец Мишель, возможно сегодня утром я был недопустимо рассеян, но я не знаю, о чём вы говорите. Из чего следует, что если вас и было за что прощать, то я не только простил, но и забыл.
    Он снова повернулся:
    - Dom Веран, простите, но так нельзя.
    - Нет, отец Мишель, читать нотации себе я не позволю. Вы - взрослый человек, я тоже - не мальчик, просто скажите, в чём дело, как-нибудь мы друг друга поймём.
    - Хорошо. С примасом положено здороваться при встрече. И ещё оказывать некоторые хотя бы простейшие знаки почтения.
    - А утром вы этого не сделали? Отец Мишель, я не заметил. Это не свидетельствует о моём пренебрежении, я просто задумался и решил, что приветствия не услышал. Мы можем считать это недоразумение исчерпанным?
    Он промолчал в ответ. Ну что за странные люди.
    - Отец Мишель. Вы возвращаетесь в аббатство с безусловно важными наблюдениями и выводами. Я вас встречаю, потому что возвращаетесь вы поздно и с места убийства. И теперь мы двое должны спешиться посреди поля в ночи, чтобы я по всей форме даровал вам прощение за то, что утром вы со мной не поздоровались? Ну, отец Мишель. Ну что вы из меня шута делаете.
    Он молчал. Потом из темноты послышалось тихое "хм".
    - Мне спешиваться, отец Мишель?
    - Нет.
    - Мы оба считаем недоразумение исчерпанным?
    - Да.
    - Благодарю вас, отец Мишель.
    - Благодарю вас, dom Веран, - он явно посмеивался.
    Нет, он прав, прося прощения за утреннюю грубость. И не его вина в том, что я себя чувствую до крайности нелепо. Но я-то чувствую.
    В аббатстве ещё не спали. Мы отдали лошадей, и отец Мишель попрощался, поклонившись подчёркнуто вежливо:
    - Доброй ночи, dom Веран.
    - Доброй ночи, отец Мишель, - а то я не слышу, что ты смеёшься.
    Что за люди.
   
    * * *   день шестьдесят седьмой
   
    Вообще-то к доктору я ходил узнать об отце Бенедикте. В результате узнал много интересного, только не то, за чем приходил.
    Пришлось идти снова.
    Доктор на моё приветствие откровенно усмехнулся:
    - Что у вас случилось?
    - Да всё то же самое. Мои дознаватели. Мне казалось, что состояние отца Ив намного хуже. А вы говорите, что его отпускаете. А отец Бенедикт, наоборот, ещё остаётся у вас. Я хочу понять, на что мне дальше обращать внимание.
    Доктор задумчиво покивал головой:
    - Д-да. Возможно, это не очевидно. Смотрите. Допустим, им обоим нужно попасть из одного места в другое. Отец Ив будет этот путь бежать. Сразу сорвётся - и побежит. И будет бежать, пока не израсходует примерно две трети своих сил. В этот момент он почувствует усталость. Огромную. Непреодолимую. Другими словами, на его пути вырастет гора. Гряда. Летать отец Ив не умеет, поэтому он ляжет у подножия и будет отдыхать. Пока восстановит не меньше половины потраченных сил. Тогда он откроет глаза, выяснит, что гора испарилась, и побежит дальше. Бегать так он может довольно долго и без особого вреда для здоровья, поскольку каждый раз всё-таки отдыхает. А то, что усталость весьма выразительно отражается на его внешности, служит дополнительным основанием предположить, что понукать его продолжать забег, когда он видит перед собой гору, никто не станет.
    - А Бенедикт?
    - А-а, это другое дело. Отец Бенедикт бегать ни в коем случае не будет. Он возьмёт посох и пойдёт. Не спеша. Но именно потому, что не спешит, он в нужную минуту никакой горы перед собой не увидит. Он увидит лежащую поперёк дороги ветку. Переступит через неё и пойдёт дальше. И будет идти, пока его тело способно двигаться. А когда он упадёт, отдыхать, в общем-то, уже поздно. На восстановление в этом случае требуется много времени и, чаще всего, посторонняя помощь - либо восстановление будет не только долгим, но и весьма частичным. Ваш отец Бенедикт в этот раз шёл очень долго. Теперь ему нужно долго отдыхать.
    Это - моя вина. Я же видел, как именно Бенедикт читал дело Анатоля. Очевидно, в дела отца Корентина он вникал не менее тщательно. Это - труд. Большой труд, по себе знаю. Потом я оторвал его от чтения и заставил договариваться с отцом Ив и ещё ехать куда-то работать по делу, которое не он начинал. Что тяжко, проще дело заново начать и закончить. А с привычкой отца Бенедикта вникать в каждую мелочь... Я его своими распоряжениями и уморил.
    - Я так понимаю, по его виду определить, что он уже дошёл до своей ветки, так просто не получится?
    - К сожалению.
    Да, но Мишель как-то это определил. Узнать, как.
    - Доктор, а вы отцу Бенедикту сможете объяснить, на что ему самому нужно обращать внимание? Я не хочу, чтобы он повредил своему здоровью - у меня все люди особенные, и каждый - на вес золота.
    - Сделаю всё, что могу. Но и вы, со своей стороны...
    - Да, доктор. Я понял и запомнил. А можно тогда ещё другой вопрос?
    Доктор молча развёл руками: "Куда мне деваться".
    - Это о ковене. Я занимался убийством и набрёл на человека в лесу. Колдун, живёт в землянке, внешне - такой бурый медведь, - доктор заметно насторожился. - Подскажите, чего от него можно ожидать?
    - Вы его в чём-то подозреваете?
    - Нет, доктор. Нет, - что мне подозревать, я точно знаю. - Но у меня убийство. И человек неподалёку. Не проверить я не могу.
    - Да. Вы уверены, что речь об убийстве?
    - Уверен. И оба ваши пациента тоже. И не только они. Поэтому я спрашиваю.
    - Что я могу ответить. Вы сами видели. Живёт в лесу. Один. Очень давно. К зверью относится лучше, чем к людям. Но ничего дурного от него за всё время никто не видел.
    И, помнится, когда я к нему явился, он определял, чем я могу ему повредить. Не наоборот. То есть в нашем деле он, скорее всего, выполнял роль палача. Уже легче.
    - Благодарю, доктор. Я понял. Мы не будем его беспокоить, я потому и хотел узнать. Благодарю.
    В самом деле, не будем. В конце концов о том, что рыжий сделал, никто, кроме меня, не знает. Хотя почему он это сделал, я бы узнать не отказался.
    Но с вопросами я к нему не пойду.
    С вопросом я пойду к Мишелю. Мне нужно выяснить, на что обращать внимание, глядя на отца Бенедикта.
    Отец Мишель нашёлся в саду. Прогуливался и беседовал с отцом Ив. Это даже хорошо, что они вдвоём.
    - Доброго утра.
    - Доброго утра, dom Веран, - оба ответили чуть не хором и вместе поклонились. Это заразно, что ли?
    - Отец Мишель, у меня к вам вопрос. Припомните, вы мне говорили о том, что отец Бенедикт плохо себя чувствует. Вы это определили, но по каким признакам?
    Мишель нахмурился:
    - Бенедикт всё-таки болен.
    - Можно сказать, что да. Ему не понадобится на восстановление столько времени, сколько потребовалось отцу Олив, но он не здоров. И доктор решительно возражает против того, чтобы отец Бенедикт в дальнейшем доводил себя до такого состояния. А для этого нужно знать, когда его остановить. Потому что сам он, по словам доктора, этого делать не умеет.
    Отец Мишель кивнул:
    - Всё характерно. Он начинает плохо слышать - нужно повторять, чтобы понял. И сам плохо говорит. Долго подбирает слова, обрывает предложения. Забывает названия предметов. Причём самых простых и на которые смотрит.
    Нда. Понятно, что Мишель, с его опытом работы в тюрьме, это заметил, но когда так - это Бенедикт свою ветку давно перешагнул.
    - Я вас понял. Но, согласитесь, если отец Бенедикт смотрит на стол и не помнит, как он называется, это слишком поздно. Его тогда нужно немедленно хватать и тащить в лазарет. Нужно что-нибудь пораньше.
    Отец Ив, сосредоточенно рассматривавший землю перед собой, поднял голову:
    - Он раздражается.
    - Простите?
    - Отец Бенедикт обычно спокойный, как тот стол. А в этот раз он стал раздражаться. До того, как начал слова забывать. Не грубил. Но стал отвечать резко. Как будто мы ему мешали, - он посмотрел на меня вопросительно.
    Я согласно кивнул - мешали, разумеется.
    - Отец Ив, а скажите. Вам отец Мишель не рассказывал, что всё это означает?
    Ив перевёл взгляд на Мишеля. Отец Мишель чуть усмехнулся:
    - Не думаю, что в этом есть необходимость. Отец Ив наверняка и без меня это всё хорошо знает.
    Сомневаюсь. И из собственного опыта, и глядя на отца Ив, который вдруг стал каким-то виноватым. Читать об этом в учебнике - одно, определить признаки нервного истощения на практике - несколько другое.
    - Но если отец Ив захочет задать вам некоторые вопросы. Вы, полагаю, не откажетесь ответить.
    Мишель снова усмехнулся и склонился в поклоне:
    - Разумеется.
    Разумеется.
    - Я благодарен вам обоим. Но прошу. Если вы припомните что-нибудь ещё, что может в будущем помочь отцу Бенедикту - дайте мне знать. Никогда не думал, что отдыхать нужно учиться... - дальше я смог только развести руками.
    Но оба дознавателя поклонились мне в ответ вполне серьёзными. Может быть, что-нибудь ещё и припомнят.
    Я оставил их - и встал перед дилеммой. С одной стороны разговаривать третий день кряду я уже устал. С другой - нужен ещё один разговор. И чем раньше он состоится, тем лучше
    Поэтому дальше я нашёл Ансельма. Привёл к себе в кабинет. Усадил, и мы поговорили.
    О моей встрече с реконструкторами. О необходимости всё-таки искать повод для ареста Жиля. О моём запрете на одиночные выезды. Об особенностях некоторых дознавателей - Ансельм время от времени остаётся старшим, обязан знать. О всё открывающихся подробностях убийства на болоте. О том, каким образом я намерен это дело закрыть. И о том, что следующим алтарём, к которому я поеду, будет алтарь ковена. И зачем.
    Я даже обед для нас велел принести ко мне - Ансельма отпусти, потом не отловишь.
    Ансельм сначала слушал. Потом взял доску. Затем лист бумаги.
    Ближе к ужину, когда я, наконец, закончил сообщать ему необходимые сведения, Ансельм посмотрел на ворох своих записей и вздохнул:
    - Тебя нельзя одного оставлять. У тебя тут же беспорядки начинаются. Везде, что показательно. Но я всё-таки не понимаю, как варлок может работать с алтарём. А просто закрыть то дело ты не можешь?
    - Нет, не могу. Ты правила совсем забыл? Убийство должно быть раскрыто. Когда угодно, как угодно, кем угодно. Я должен либо написать, что имел место несчастный случай. Либо найти убийцу. Если я закрою дело, как несчастный случай, его снова откроет кто угодно. Любопытный отец Ив. Главный обвинитель по новому доносу. Внутреннее дознание в порядке надзора.
    - А ты не хочешь.
    - Нет. Не хочу. Это - убийство. И туда убитому и дорога. А моё обращение - к Равновесию, обрядом, при свидетелях, через алтарь - пусть кто-нибудь попробует оспорить.
    - А если убийства продолжатся?
    - Нет. Поговори с Мишелем, он объяснит. А я об алтаре и варлоках тебе тоже расскажу, но после того, как дело закрою. Это долгий разговор.
    И мне к нему нужно подготовиться. Самому что-то почитать. Что там брат архивариус найдёт.
    Три дня бесконечных разговоров меня в самом деле утомили, и я в самом деле собрался посидеть в библиотеке. Но после ужина меня пригласил отец настоятель и сообщил, что если я хочу проводить обряд, делать это нужно послезавтра.
    Поэтому я не стал нарушать вечерний покой брата архивариуса и лёг спать. С чужим алтарём нужно познакомиться заранее, с его служителем - тем более, и выезжать лучше бы на рассвете.
   
    * * *   день шестьдесят восьмой
   
    Утро выдалось погожим, на редкость. Тихо, ясно. И день явно обещал стать продолжением утра.
    Я как раз шёл к конюшне, когда через проём ворот увидел двух удалявшихся всадников. Один - отец Лайнел, его спутать ни с кем невозможно, второй, скорее всего, отец Мигель, но я всё же решил уточнить.
    Отцу Лайнелу имя8 подходит как нельзя лучше: он невысок - со спины его можно принять за юношу лет пятнадцати, тонок в кости - более хрупким выглядит разве что брат архивариус, и украшен гривой золотых кудрей того яркого оттенка, за который, говорят, знатные модницы платят колдунам настоящим золотом. Гриву свою отец Лайнел холит, что на мой взгляд несколько обременительно: она на редкость густая и спускается ниже плеч.
    Список на выезд подтвердил: в самом деле, у меня на глазах отец Лайнел и отец Мигель отправились с инспекцией. В Родез.
    Интересно, почему от нас все туда именно ездят? Монастырский комплекс - аванпост Родеза, чтобы попасть в город нужно покинуть аббатство через маленькую дверь в противоположной воротам стене, спуститься к речке, перейти по мосту и немного подняться - город, начинавшийся когда-то с замка на вершине холма, теперь занимает большой холм почти целиком.
    Если бы подобную прогулку решила совершить Магда, в её нынешнем положении, вряд ли бы ей понадобилось много более получаса. А молодые люди садятся верхом, объезжают вдоль стены снаружи половину аббатства - а это немалый крюк, и тратят больше времени, чем если бы коротким путём прошлись.
    Я тоже взял коня и уехал. Мне не только аббатство по второй половине круга объезжать, но и большую часть городского холма.
    Те двое, которых я сейчас проводил - они занятная пара. Живое доказательство тезиса "медальон уравнивает всех". Отец Мигель - иберийский дворянин с длиннейшим списком предков, и здесь его отец тоже получил дворянство. Отец Лайнел о своих предках знает только, что то ли два, то ли три поколения назад они пришли из-за Апеннин, спасаясь от очередной междоусобицы; а в школу его забрали из ярмарочного балагана, причём он до сих пор - прекрасный акробат: если детские навыки могут оказаться полезны, школы их обычно поддерживают. Или хотя бы не мешают поддерживать тем, кто этого хочет.
    Ещё отец Лайнел - редкий задира и забияка. Почему ко мне и попал. С кем-то в очередной раз повздорил и свою правоту доказывал силой. Успешно. Но побеждённый оказался чьим-то фаворитом, поэтому отец Лайнел угодил сначала в карцер, а потом к инквизиторам службы внутреннего дознания. И dom Кириан отправил его к нам.
    А у нас он на удивление легко и быстро сошёлся с Мигелем. На почве общего увлечения фехтованием, для начала. Они и теперь время от времени устраивают сложные поединки, из которых отец Лайнел выходит победителем значительно чаще, чем можно было бы ожидать. К чему отец Мигель, обычно вспыхивающий по малейшему поводу как сухая виноградная лоза, относится философски - рост, вес и особые навыки во многих случаях предоставляют отцу Лайнелу значимое преимущество, а поединки изначально сочетают упражнение с удовольствием, а не устанавливают первенство.
    Отец Мигель отыгрывается на выезде. Потому что отец Лайнел, который физически - в самом деле небольшой лев, в колдовстве - сугубо homo mentis et animae, человек ума и сердца. Его единственная защита - медальон и собственное умение проникать в чужие умы и души. Что спасает далеко не всегда.
    Так что отец Лайнел уехал с сопровождением не потому, что испугался моего распоряжения. А потому что вообще не работает один.
    Homo sapiens.
    Об уме, кстати. Не забыть взять в архиве описание того, что я собираюсь делать у алтаря. И хорошенько выучить. Это - регламентированный обряд, совсем отсебятину я нести не могу.
    Странно, почему моя возможность обращаться к Равновесию посредством алтаря так моих инквизиторов удивляет. Вот о том, как к нему можно обращаться безо всякого посредства - это да, это я почти случайно в архиве прочитал. А с алтарём работать меня ещё в школе научили. В последний год. Я понимаю, что так не со всеми; я даже думаю, что и в нашей школе - не со всеми, но со мной служитель занимался. И не относился к этому, как к чему-то из ряда вон выходящему. Хотя о том, что я в Лимб хожу, он точно знал и ещё мне объяснял, что есть обряды, которые я поэтому проводить категорически не могу, не должен, и мне запрещено. Венчать fata, допустим.
    А любопытно, как у Рене жизнь складывается. Спросить у матушки Клаудии, что ли. Наверняка же об Агнис справлялась. Как та доехала и всё такое.
    И любопытно, что там за Ноэми такая, что отец Матиш в добровольность решения Рене никак поверить не может. Да хотя бы и образец красоты, она же strega. Хоть и не ведьма. Женись на такой - потом костей не соберёшь. Не говоря уже о чести, достоинстве и репутации. Агнис, конечно, не красавица. Зато fata.
    Так я ехал и размышлял, солнце грело сквозь дымку, ветер дышал теплом. То ли настроение у меня сложилось под погоду, то ли погода под настроение. Но к алтарю я подъехал в самом что ни на есть подходящем состоянии. Умиротворённом.
    Тот алтарь, который стоит у нас, поставлен сугубо для аббатства. Поэтому он под несъёмной крышей и с частично неразборными стенами. Тот алтарь, к которому я приехал - он, скажем так, общественный. Для всех. Для каждого. Для любого. Проходящего и приходящего. Поэтому он - большой каменный куб на ровной площадке под открытым небом. Даже крыши на столбах, как чаще всего ставят, над ним нет.
    На ночь и от непогоды вокруг него соединяют камышовые маты, но сейчас стояло погожее утро, поэтому я мог созерцать алтарь с любой стороны в его естественном виде. Тем более, что поблизости не наблюдалось ни единого человека. Что плохо: мне нужен местный служитель. Без него я к незнакомому алтарю даже не подойду.
    А я - болван. Забыл спросить у отца настоятеля, как этого служителя зовут. Нет, мне говорили, наверное. Наверняка, говорили. Но я не помню.
    Ладно. Вот есть алтарь, у него есть служитель, служитель должен обретаться где-то неподалёку. Где здесь ближайшее человеческое жильё?
    Дом, помеченный знаком равновесия - горизонтальными волнистой линией над ровной - нашёлся в сотне шагов. Отгороженный полосой кустов и деревьев от шума, ветра и излишне назойливых любопытных.
    Любопытствовал пока что я один, но и дом - с распахнутым окном и незапертой дверью - стоял пустым. Я привязал коня и начал обход окрестностей.
    За деревьями, домом и всякими вспомогательными постройками открылось обширное, весьма своеобразно заполненное пространство.
    Деревья. Кусты. Пряные травы. Островки овощей. Аптекарский огород.
    Всё это было перемешано - на первый взгляд - самым причудливым образом.
    С другой стороны, это не казалось ни небрежным беспорядком; ни случайным хаосом.
    Я стоял, смотрел и всё пытался понять, что вижу, и это вдруг стало очень важным - понять, и смутная догадка даже начала помахивать хвостом где-то в туманном далеке...
    - Доброго утра! - донеслось откуда-то сзади.
    Я очнулся, обернулся на звук - и никого не увидел. Понял, что ветер и эхо решили меня подурачить, завертел головой во все стороны: и всё равно - никого.
    Вряд ли в качестве служителя при алтаре здесь состоит бестелесный голос, но служителей Равновесия я чувствовать не умею - сомневаюсь, что это вообще возможно - поэтому перестал вертеться и стал ждать. Захочет - покажется.
    Из-за ряда малины у дальнем углу сада не спеша поднялся, выпрямляясь, человек. И помахал мне рукой:
    - Доброго утра!
    - Доброго утра, - я поклонился так почтительно, как только смог изобразить.
    Человек вышел из-за кустов и направился ко мне.
    Среднего роста. Крепко сбитый. Видимо, очень сильный. Очевидно, уверенный в своей силе, и явно не только физической. Он был одет, как для работы в саду, но мне подумалось, что шёлк, атлас и баронскую корону этот человек носил бы так же свободно. Он вообще был - свободен.
    Шёл ко мне и улыбался.
    Моя растерянность совершенно очевидно его позабавила, но, в то же время, он готовился оказать мне помощь. Потому что я в ней нуждался, раз к нему пришёл.
    Не совсем понимаю, как это можно выразить в одной улыбке, но ему удалось.
    И я почувствовал себя до крайности неловко.
    Почему-то.
    А почему, собственно? Я ведь, в самом деле, здесь - не примас, не инквизитор, не колдун. Я - проситель. Нуждающийся в помощи, совете и покровительстве. А он - человек при силе и власти, которые даны ему не людьми, но которые он принял и несёт достойно, и использует, когда сочтёт возможным и нужным.
    И всё встало на свои места. И я сам себе улыбнулся, опустил глаза и склонил голову:
    - Доброго утра, padre. У вас удивительный сад.
    - И чем именно он вас удивил?
    Я, наконец, получил возможность рассмотреть подошедшего вблизи. Он всё ещё улыбался. Большой, сильный, спокойный человек. С улыбкой fata.
    - Он какой-то правильно неправильный.
    Служитель рассмеялся:
    - Хорошее определение.
    - Но я никак не пойму, чем именно это - правильно.
    - А я объясню, - он кивнул. - Если вы посадите одну капусту рядами, её съест гусеница. А если между капустой посадить сельдерей, чеснок, шалфей и синий зверобой - капусту станете всю зиму есть вы. И травы заготовите. Малина должна расти между яблонями, тогда ни ягоды не сгниют, ни яблоки парша не тронет. Лук и чеснок нельзя сажать рядом с фасолью и горохом, зато хорошо - рядом со смородиной. И розам не помешают. А тля не выносит полыни. Да я вам так долго могу рассказывать. А дело в том, что растения нигде не растут отдельно друг от друга. Если заметить и понять, какие друг другу помогают, то и урожай вырастите, и места слишком много не займёте. Вот такая правильность. Но вы ко мне вряд ли приехали учиться огородничеству. Чем ещё могу быть полезен?
    - Да. Простите. Но это тоже очень интересно. Поучительно. Меня зовут Веран.
    - А-а, да, - он кивнул. - Жером меня предупреждал. Пойдёмте, я переоденусь и вас проведу. А вы мне пока ещё раз всё расскажете.
    Мне понадобилось некоторое время - сообразить, что Жером - это отец настоятель. И служители, раз так, находятся не только в формальных, но и дружеских отношениях.
    Хорошо.
    По дороге я объяснил, что собираюсь делать; признался, что олух и сам обряд сейчас едва помню по сути - но завтра обязательно буду знать во всех подробностях назубок; и попросил о возможности познакомиться с алтарём.
    При этом меня не оставляло ощущение, что я несу какую-то нелепую чепуху, потому что слушатель моей речью вполне откровенно забавлялся. Во всяком случае у меня сложилось такое впечатление.
    Когда мы добрались, наконец, до алтаря, его служитель остановился, повернулся ко мне и впервые за всё время посмотрел вполне серьёзно.
    - Молодой человек. Мы вами раньше не встречались...
    Я развёл руками:
    - Это моя вина.
    В самом деле, алтарь стоит рядом с монастырём, я мимо ездил несчётно раз, но с человеком познакомиться до сих пор не удосужился. И не познакомился бы, если бы не необходимость. А человек незаурядный.
    - ... но Жером мне о вас говорил. И от него я знаю, что вы работаете с алтарём. Вполне свободно и значительно шире, чем это обычно делают инквизиторы. Поэтому - знакомьтесь. Я не стану вам мешать.
    А я надеялся на помощь. В моём понимании чужой алтарь - это как необъезженная лошадь. Попробуй договорись.
    Служитель, видимо, уловил моё замешательство, потому что добавил:
    - Я, безусловно, буду рядом.
    Ладно.
    Давайте познакомимся.
    Традиция предписывает цепочку: инквизитор - медальон - алтарь - Равновесие.
    Но сейчас я не собираюсь обращаться к Равновесию. Я хочу приноровиться к алтарю. И медальон мне в этом случае только помешает. Поэтому пусть висит, его я касаться не буду.
    Я подошёл к алтарю как можно ближе.
    Провёл рукой над самой поверхностью - если даже я его не услышу, то он будет знать, что здесь кто-то есть. Кто-то я.
    И коснулся камня кончиками пальцев.
    Сначала ничего не происходило. Ожидаемо. Я не знаю его, он меня. И вообще он - спит.
    А потом алтарь начал просыпаться. Я положил на него всю ладонь и сосредоточился на ощущениях.
    И чуть не отпрыгнул, когда он мне ответил.
    У его служителя не зря такая улыбка. Не знаю, как они друг друга нашли, но это - правильная пара. Потому что закрыв глаза я мог бы на этом самом алтаре поклясться, что мне отвечает кто-то наподобие Агнис. Юная, чистая, наперекор всему уверенная в доброте мира fata.
    Это невозможно.
    Алтарь, стоящий на перекрёстке всех путей, алтарь, к которому приходят ... да кто только к нему не приходит! Все. Буквально.
    Да кто же его такой ставил??? Женщины этого не делают. Не потому, что им кто-то запрещает, а потому что для этого нужен мужчина. У ведьмы алтарь Равновесия не выйдет. Получится что-то другое.
    Они это другое время от времени делают и ставят, инквизиция косится, но делает вид, что ничего не знает.
    А я стою у алтаря Равновесия. И кем, каким был тот колдун, который поставил этот источник?
    И как я буду вот с этим разговаривать завтра.
    Я обернулся к служителю - в его фигуре чувствовалось напряжение. Он что, ожидает, что я могу вот это обидеть? Да подо мной прямо здесь земля и разверзнется.
    - Я завтра должен говорить об убийстве. Убийце. Возмездии. Мне нужна ваша помощь, domine. Один я не справлюсь. Скажите, domine, как об этом возможно говорить с вашим алтарём?
    Служитель вдохнул - и расслабился.
    - А вы, молодой человек, в самом деле полагаете, что вы - первый, кто будет говорить с этим алтарём об убийстве? - на его лице снова появилась та самая улыбка. - Не беспокойтесь. Завтра вы проведёте обряд. А Равновесие его оценит. Вы инквизитор. Вы умеете работать с алтарём. Пусть остальное вас не волнует.
    Оно меня очень даже волнует. Потому что какой именно обряд я на самом деле собираюсь проводить, знаю только я. И я уже ни в чём не уверен. Я как-то на fata в качестве алтаря не рассчитывал.
    Моя рука всё ещё лежала на алтаре, и я вернул ему своё внимание. Ну, что делать. Другого всё равно нет. Придётся объясняться с этим. Только как вот этому всё рассказывать?
    Я сосредоточился на деле и потянулся мыслью к месту убийства.
    И мне стало нехорошо. Потому что я ни на гран не реконструктор. А если они видят и чувствуют так же... За их работу никакого золота не хватит.
    Я видел болото в какой-то из дней, когда убитый был ещё жив. Ещё в сознании. Грязное, окровавленное, искорёженное тело на влажной вязкой земле. И конь, спокойно пасущийся неподалёку.
    Человек страшным усилием приподнял голову. Я увидел его взгляд. И тогда алтарь утащил меня оттуда - так же, как принёс.
    У меня бешено колотилось сердце, но алтарь ощутимо нырнул куда-то в неведомые глубины - и оттуда поделился покоем и миром.
    Я колебался какое-то мгновение. Да, и мне за это стыдно, но я колебался. Один миг.
    А потом всё встало, как должно. Я - мужчина, колдун, инквизитор. Я взял на себя ответственность. За то, что только что увидел, в том числе.
    В тот день я вообще удивительно много видел. Fata мне обычно благоволят, и алтарь, похоже, не стал исключением. Я увидел объёмную полосу - это не свет, но я не знаю, как это ещё назвать, раз я его именно видел - которая медленно и плавно поднялась от алтаря. И другую, похожую на солнечный луч, которая опускалась сверху. Где-то в небесах они встретились. Слились и разъединились. И алтарь вполне внятно сообщил мне, что, в переводе на привычные мне понятия, дело закрыто.
    Я знаю. Но всё равно мне нужно завтра провести об этом же формальный обряд. И провести - на самом деле, всерьёз.
    Мимо алтаря прошёл кот. Сел впереди и стал тщательно умываться. Закончил, потянулся, прищурившись посмотрел на меня и зевнул во всю пасть.
    А о мою ладонь, лежащую на алтаре, не менее явственно потёрлась кошачья голова.
    "Приходи".
    Кот был здоровенным, как конь, и чёрным, как ночь. А кошечка под моей ладонью - белой, маленькой и изящной.
    Наваждение какое-то.
    На этом аудиенция завершилась - алтарь меня отпустил. Я снял руку, убедился, что никаких кошачьих между нею и камнем нет, и повернулся к служителю.
    Спросить его имя у отца настоятеля. А то чувствую себя... Что есть, тем и чувствую.
    - Благодарю вас, domine. У вас совершенно необычный алтарь. Я рад, что познакомился с ним. А он давно стоит?
    - Больше трёхсот лет.
    Ого. Книга, которую переписывали Мигель и Олив, немного помоложе. Я не знаю таких колдунов. Я теперь понимаю, почему матушка Клаудиа не хотела отпускать Агнис. Мне к этому алтарю нужно как-то притащить Матиша. Пусть познакомится.
    - Скажите, domine. У меня есть инквизитор. Он не работает с алтарями. Но с вашим ему точно нужно встретиться. Подскажите, как это лучше сделать?
    И у меня снова появилось ощущение, что я несу чепуху. Которой мой собеседник откровенно забавляется. Даже любопытно, что же такого несусветного глупого я произношу.
    - Всё очень просто, молодой человек. Ваш инквизитор должен придти к этому алтарю. И обратиться ко мне. Я помогу.
    - Благодарю вас, domine. Но завтра сюда снова приду я.
    - Да. Я помню. К полудню. Я буду вас ждать. И много других людей, которые хотят вас услышать.
    Он произнёс это с интонацией, которая заставила меня думать. Очень быстро.
    - Вы не одобряете того, что здесь завтра будет, domine?
    - Молодой человек. Вы присваиваете мне титул, которого я не ношу. Насколько я знаю, его носите как раз вы. Да. Я - не одобряю. Убийство не может быть ни прощено, ни оправдано.
    Да. Недавно я тоже так думал. Я понимаю, почему алтарь показал мне человека, издыхающего в муках на болоте. Но я видел Жерара. У которого было сломано и отбито всё, что можно сломать и отбить у человека, чтобы человек не умер немедленно. Почему это я должен прощать?
    - Domine. Моё обращение - дань уважения. Я, признаю, в этикете весьма невежественен и не знаю, каким ещё очевидным способом могу выразить вам своё почтение. Которое искренне испытываю. Что касается убийства. Почему все, включая вас, полагают, что моё обращение к Равновесию с просьбой о справедливом суде - это спектакль, который я собираюсь сыграть с единственной целью - обмануть доверчивую публику, и который поэтому не будет иметь никаких последствий?
    Судя по выражению его лица он примерно это и думал.
    - Domine. Завтра здесь буду не только я. Но и вы. И отец настоятель. И ещё, полагаю, достаточно колдунов, которые смогут оценить, насколько моё обращение искренне и действенно. Тогда и посмотрим. А сейчас я благодарю вас за помощь, - я склонил голову достаточно низко, чтобы мой поклон выглядел благодарностью, а не насмешкой. - У вас удивительный алтарь, и я рад, что познакомился с ним, так же, как с вами, пусть даже по такой печальной причине. Прощайте. До завтрашнего полдня.
    Я вернулся к дому, забрал коня и уехал.
    Меня не провожали, я не настаивал - похоже, служителю я понравился куда меньше, чем алтарю.
    И как мне теперь завтра изворачиваться?
    Хм. А в этом точно есть необходимость? До сих пор я всё время думал о возмездии. Которого хочу избежать. Но сегодня у алтаря произнёс именно те слова, которые нужны. Я буду просить о справедливом суде. Суд состоялся, приговор вынесен, его, надо полагать, подтвердят завтра, как подтвердили сейчас. Я не буду ни лгать, ни пытаться покрыть свою ложь. Всё будет честно.
    С этой мыслью я вернулся в аббатство и попросил архивариуса подобрать мне всё, что есть об обряде, который собирался проводить.
    Сел в кабинете, обложился книгами, наделал выписок, составил план и стал учить. План ещё раз пять переделал. Поупражнялся с каждым вариантом. Нашёл правильные, на мой взгляд, настроение и состояние ума. Поупражнялся в них. В очередной раз открыл глаза - и увидел кота. Утренний котище сидел посреди кабинета, отсвечивая ярко-зелёными глазами. Посмотрел на меня и зевнул во всю пасть.
    Это что значит? Утром я почему-то однозначно связал этого кота со своими алтарными упражнениями. А сейчас что? Что-что. Упражнялся. Но без алтаря же. А какое это имеет значение? Ох. Я что, весь день из раза в раз долбился в небеса? И надоел Равновесию до чёрных котов? Ох. Ладно, понял. Я закрыл книги, сложил свои записи, посмотрел на кота. И никого не увидел.
    А интересно, служитель его утром видел? Или это только для меня? И что теперь завтра будет? Ох. Остаётся надеться на покровительство маленькой белой кошки, которая так явственно меня утром пригласила. А что мне ещё остаётся.
    Нет, остаётся ещё много чего, по крайней мере, сегодня.
    Я испросил и получил аудиенцию у отца настоятеля. Который встретил меня открытой улыбкой. Да что это с ними сегодня такое?
    Я стоял и смотрел на улыбающегося настоятеля, пока, наконец, не ответил ему тем же.
    - Ну, наконец. Проходите, dom Веран. А Жером усомнился, что вы умеете улыбаться.
    - Жером?
    Отец настоятель рассмеялся:
    - Да. Нас обоих так зовут, из-за чего время от времени случаются небольшие недоразумения. Садитесь.
    - Благодарю. Мне показалось, ваш тёзка остался мной не доволен.
    Настоятель поднял брови:
    - Жером? Это невозможно. Тем более, что с алтарём вы, по его словам, прекрасно поладили.
    Воспоминание снова заставило меня улыбнуться:
    - Да. Алтарь там невероятный. А известно, кто его ставил?
    - Немного. Его звали Николло.
    - Не местный?
    - Нет. Иллириец. Он был колдун, целитель и служитель Равновесия. Хотя постоянного места никогда не имел. Этот алтарь не единственный, который он поставил, но сколько их точно - никто не знает. Как и где они все стоят. Также мы не знаем, ни когда точно он родился, ни где и когда умер. Зато у нас есть поставленный им алтарь.
    Да. Кому нужно жизнеописание человека, если человек оставил после себя практически вечность. Его алтарь стоит триста лет, а может простоять ещё три тысячи. И всякий раз будет встречать просителей, вроде меня, своей улыбкой fata.
    - Padre. Вы будете завтра там со мной?
    И настоятель вдруг стал похож на матушку Клаудиу: спокойное внимание, поддержка, покровительство. Коротко склонил голову:
    - Разумеется, dom Веран.
    - А если со мной поедут ещё несколько моих инквизиторов?
    Он удивился:
    - Dom Веран, да хотя бы и все. У алтаря вы будете один.
    Да.
    - Padre. Благодарю.
    Я подумал, что нужно предупредить - и Бенедикта, и Ива, и Мишеля - что завтра дело, которым они занимались, будет завершено. Даже если кто-то и догадывался, я обязан сказать. И я отправился в лазарет, для начала.
    Дверь в убежище Бенедикта была приоткрыта, и сам он не спал. Лежал и сосредоточенно рассматривал что-то за окном.
    Я постарался войти потише и говорить не громко:
    - Доброго дня, отец Бенедикт.
    Он повернул голову, сосредоточился на мне, узнал - и широко, совершенно радостно улыбнулся:
    - Доброго дня, dom Веран.
    - Не вставайте, я в самом деле не хочу навлекать на себя громы и молнии.
    - А я надеялся, что вы меня отсюда заберёте.
    - Если доктор не возражает - с удовольствием. Помните, я говорил, что дело об убийстве на болоте я завершу у алтаря? Завтра. Если хотите...
    - Хочу, конечно. Если доктор меня снова чем-нибудь не опоит. Вы не знаете, что он мне даёт? - я удивился достаточно выразительно, чтобы он пояснил. - Я же не первый раз устаю. Ну, так, сильно. Мне тогда нужно много спать, да, я как-то четырнадцать часов подряд проспал. И ещё нужен день, может быть, отдохнуть. И всё. А сейчас я сплю третьи сутки, как барсук в норе. Не сам же я так. Я как раз думал, что это может быть. Чтобы ни цвета, ни вкуса, ни запаха. И с таким действием. Вы спросите у доктора?
    - А почему не вы?
    - А мне он не скажет. Он со мной обращается, как с ребёнком, - Бенедикт снова улыбнулся.
    - Вы - его пациент. Подопечный. Вы нуждаетесь в его помощи - он так утверждает, а его утверждения о здоровье обычно верны. Но я бы тоже хотел видеть вас завтра там, возле алтаря, поэтому доктора я попрошу. И могу спросить, разумеется, но я не думаю, чтобы доктор вам что-нибудь подливал, подсыпал и подмешивал. Он колдун, для него в этом нет необходимости.
    - Совершенно верно, - раздалось позади.
    Доктор стоял, подпирая плечом дверной косяк, и усмехался, глядя на нас так, словно мы два щенка, пытающиеся у него на глазах припрятать косточку посреди двора.
    Что-то надо мной сегодня все издеваются. Наверное, день такой.
    - Доброго вечера, доктор. Вы отца Бенедикта завтра со мной отпустите?
    - Да отпущу, отпущу. Если вы его забираете любоваться окрестностями, греться под солнцем и слушать птиц. Но если вы его заставите снова работать и снова доведёте до полного изнеможения, я на вас жалобу подам, учтите. Я знаю, кому и куда.
    Ну, вот. Один утром почти обвинил в преступном намерении всех одурачить, другой прямо угрожает. Нет, сегодня точно день такой.
    - Хорошо, доктор. Я вас понял. Я отцу Бенедикту ничего поручать не намерен. И вообще завтра работать буду один я. Поэтому всё должно сложиться благополучно. Отец Бенедикт, мы должны быть у Родеза завтра ближе к полудню, так что торопиться необходимости нет. Отдыхайте. И, в самом деле, вы можете задать доктору все ваши вопросы, вряд ли он откажется отвечать, - я, в свою очередь, посмотрел на доктора с вопросом, доктор молча пожал плечами. - Спокойной ночи всем.
    Так. Ужин только начался, то есть остальных можно искать в трапезной.
    Нашёл.
    С теми, кого искал, по углам не шептался, в результате с нами выразили желание ехать ещё Олив с Мигелем, а Ансельм просто уточнил, когда выезжаем.
    И хорошо. Хотя настроение у меня, как для завтрашнего обряда, совершенно неподходящее. Словно я собираюсь не обратиться к Равновесию перед множеством людей, а втихаря обнести чей-то небедный сад.
    И я неплохо поживлюсь.
    И меня не поймают.
   
    * * *   день шестьдесят девятый
   
    К моему ужасу до утра это непотребное настроение никуда не делось.
    Я был бодр, почти весел и по-прежнему намеревался успешно совершить нечто если не вполне противозаконное, то точно предосудительное.
    Но я не собираюсь делать ничего такого! Дело закрыто, да - но оно закрыто для меня, остальным об этом ничего не известно. И всё, чего я хочу - это сообщить всем, что правосудие свершилось.
    А судя по настроению, я еду совершать публичный обман в корыстных целях по предварительному сговору с Равновесием.
    Безумие какое-то. Это в чём моя корысть? В том, что никто не узнает, как я раскрыл это дело? И что я его вообще раскрыл. И я же за это ответил. Тоже мне - озолотился, тьфу.
    Я достал свои записи и ещё раз повторил обряд. Сугубо слова наизусть, никаких обращений. А то и до алтаря не доеду, прихлопнут по дороге, как надоедливую муху.
    Выезжать ещё слишком рано, но и занять себя особо нечем. Я всё-таки пустился вниз - и выяснил, что меня уже ждут. Мои инквизиторы.
    - А отец настоятель?
    Мишель кивнул:
    - Давно уехал. Утром ещё.
    Это хорошо. А вот в моём сопровождении что-то неправильно. Оно и вчера так было, но я не сообразил. И сейчас не соображу никак. А.
    - Отец Мигель, отец Лайнел поедет сегодня в Родез один?
    Мигель посмотрел на меня с откровенным недоумением:
    - Нет. Подождёт меня и поедем.
    Интересно, возвращаться - зачем? Оттуда не ближе?
    Видимо, эта мысль написалась на моём лице, потому что Мигель её прочитал и согласился:
    - Езжайте. Догоним.
    Отправились мы неспешно, и Лайнел с Мигелем нагнали нас за ближайшим поворотом. Лайнел попутно развлекался и ехал, с самым безмятежным видом стоя в седле. Ансельм недовольно покосился, но веселящийся Лайнел подходил моему несерьёзному настроению как нельзя лучше:
    - Оставь. У нас что, официальный выезд? Пусть делает, что хочет.
    Ансельм повёл бровью, опередил меня на корпус лошади и остаток пути смотрел исключительно вперёд.
    Отец Ансельм у нас последовательный поборник дисциплины и порядка. При том, что ко мне попал как раз в порядке дисциплинарного взыскания. Не знаю, за что. Dom Кириан причину никогда не указывает. А я не спрашиваю. Кто захочет - сам расскажет.
    Лайнел, например, рассказал. Потому что после первого же выезда в Тулузу вернулся с жалобой. На себя. От службы обвинения. Лайнел в очередной раз был прав, помимо того, что не сделал ничего, значимо выходящего за рамки дозволенного, поэтому жалобу я формально оставил без последствий.
    Но с Лайнелом побеседовал. Он толковый дознаватель - dom Кириан мне дураков почему-то не шлёт - и я хочу, чтобы он работал, а не болтался по тюрьмам в качестве заключённого. А для этого он всякий раз должен понимать последствия того, что делает. Или намерен делать.
    Разговор был тяжёлым. Неприятным. Для меня, во всяком случае. И не могу сказать, чтобы отец Лайнел после того остепенился. Но жалоб на него я с тех пор ещё не получал.
    Лайнел изощрялся в верховой езде до самой алтарной площади. На которой, к моему удивлению, собралось уже немало людей. Хотя до оговорённого времени не меньше часа, а день ярмарочный.
    И я на нём - бесплатным развлечением.
    Вот отца Лайнела подобные соображения явно не беспокоили. Ввиду площади он сел верхом нормально, окинул быстрым взглядом собравшихся, подъехал, спешился, привязал коня, ещё раз осмотрелся и отправился работать. Он во всей этой ярмарочной неразберихе, как рыба в воде; впору позавидовать.
    Оба отца Жерома беседовали о чём-то рядом с алтарём. Так увлечённо, что отец настоятель обернулся только вслед пылающему факелу гривы Лайнела. Кивнул в ответ на неслышный мне вопрос собеседника и показал в нашу сторону.
    Лайнел работает. А я чего восседаю?
    Оказалось, отец настоятель тоже приехал не один: кто-то из его небольшой свиты принял у нас коней.
    И я пошёл работать.
    Служители на моё приветствие ответили сдержанно и отошли. Я закрыл глаза и поздоровался с алтарём. Тот долго молчал, чем меня немало встревожил, но в конце концов я услышал знакомое тепло и совершенно явственное: "мурр".
    Вот незадача. Теперь у меня есть знакомый алтарь, который поставлен известным и почитаемым служителем Равновесия, и который встречает меня мурлыканьем. Хуже того, я даже знаю, как выглядит эта "мурр". Откуда-то. Кому сказать - засмеют.
    Ладно, мурлыка. Мне сейчас нужно проводить обряд. В который никто, кроме меня, не верит, а нужно, чтобы поверили все. И проводить с медальоном. А мне почему-то кажется, что инквизиторов ты не жалуешь. А?
    Кошачья голова, как в прошлый раз, потёрлась о мою ладонь на камне: "мурр". "А ты попробуй".
    Придётся. Я снял медальон, положил на алтарь, накрыл другой ладонью. Искренне попросил Равновесие не взыскивать с меня за мою наглость прямо сейчас.
    И открыл глаза.
    Оказалось, что площадь заполнена людьми, а местный служитель стоит рядом со мной и явно ожидает. Странно. Мы с мурлыкой не больше, чем парой слов перекинулись. Ну да ладно. Солнце в зените.
    Служитель коротко напомнил, зачем все собрались. И дальше я просто говорил и делал всё, что выучил вчера. Где-то с четверть часа. Может, чуть дольше.
    Но по окончании мурлыка мне ничего не сказала. То ли не возражала. То ли ушла.
    Зато ответило то, к чему я обращался.
    Хорошо так ответило. На меня с небес упала океанская волна. Стекла по рукам, нырнула в алтарь, заполнила его и выплеснулась дальше, растекаясь по площади и накрывая всех - и заинтересованных зрителей, и случайных зевак. Неся ясный ответ о том, что обращение услышано и справедливость установлена. Правосудие свершилось. Точка.
    Волна схлынула, как пришла, а я, когда обрёл способность соображать, даже удивился, что не мокрый - вода казалась вполне материальной: я чуть не задохнулся и едва на ногах устоял.
    Равновесие моё удивление, видимо, восприняло, как приглашение. Или, может, это у него по плану было. Во всяком случае, после того, как мы усвоили его сообщение, на нас пошёл дождь. Самый обыкновенный. Мелкий, не частый. Тёплый. Слепой - солнце сияло во всё небо, я так и не смог найти тучу, которая вот здесь и сейчас решила нас умыть.
    Подумал, что мурлыка точно не намокнет.
    И тут на мои сапоги что-то взгромоздилось.
    У меня даже предположений никаких не возникло, я просто опустил голову посмотреть. И выпрямил руки, чтобы увидеть. В результате треугольник: мои ноги, тело, стена алтаря - разомкнулся, и в свободное пространство упала капля дождя.
    Мохнатое ухо недовольно дёрнулось, стряхивая непрошеную влагу, и восседавший на моих сапогах чёрный котище поднял морду - с выражением крайнего неудовольствия.
    - Прости, понял.
    Я снова замкнул треугольник и решил ничего не объяснять. Даже себе. Всё равно ничего не понимаю. Безумие какое-то.
    Дождь закончился так же внезапно, как начался, мои сапоги немедленно освободились, и я завершил обряд, вернув медальон себе на шею. Попрощался с алтарём, хотя мурлыка мне так и не ответила; похоже, инквизиторов за работой она всё-таки не любит. Хотел попрощаться со служителем, но он как раз засмотрелся на что-то в стороне. Я обернулся туда же.
    На сухом пятачке земли сидела маленькая белая кошка. Которую старательно умывал стоявший рядом здоровенный чёрный кот.
    Значит, я не один с ума сошёл. Радует.
    Люди не спешили расходиться, только перестали быть толпой, а собрались в группки разной величины. Это хорошо, всякие мифы и легенды так и появляются, а мне сейчас какие угодно не помешают.
    От толпы отделилась пара и направилась к нам. Мужчина - и невысокая женщина, опирающаяся на его руку. Родные Жерара: дядя и мать. О, это хорошо, а то забыл совсем, я бумаги с собой прихватил, а что их подписать нужно, забыл совершенно. Обряд провёл, обрадовался. А брат сестре руку предложил явно не из вежливости. Она нездорова?
    - Доброго дня, dom Веран. Луиза хотела бы поговорить с вами, если можно.
    - Да, разумеется. Вам, может быть, лучше присесть?
    Вид у неё в самом деле, нездоровый - припухшее лицо, тёмные круги под глазами.
    - Нет. Мне лучше, когда я хожу.
    - Тогда позвольте мне предложить вам руку и давайте пройдёмся.
    Она опирается - тяжело. Наши ладони соприкасаются. И я понимаю причину её нездоровья: она ждёт ребёнка.
    - Простите, madame, вы не обращались за помощью?
    Она поднимает голову:
    - Обращалась. В вашем лазарете мне очень помогли. Мне намного лучше.
    А о Жераре даже не спросила. Мать.
    - Хорошо. О чём вы хотели со мной поговорить?
    Её рассказ оказался довольно долгим. Не всегда гладким. И я не переставал удивляться, как всё непросто порой.
    Луиза вышла замуж едва ей исполнилось шестнадцать. Муж был богат, хорош собой, жену баловал - что ещё нужно. Они прожили вместе чуть больше года, и муж засобирался на родину - в Иберию. Оставаться в чужой стране он изначально не собирался, об этом все знали, и то, что детей у пары не появилось, оказалось даже хорошо - путь предстоял довольно неблизкий. Но завершился благополучно.
    Муж промышлял торговлей, много времени проводил в разъездах, и так прошло ещё года два. А потом мужчина простудился и в дороге умер. Что делать, так бывает.
    Детей у них по-прежнему не было, родные мужа молодую женщину сразу приняли не враждебно, но холодно, а после его смерти прямо дали понять, что какую-то долю наследства выделят, но частью рода её не считают. И Луиза засобиралась домой.
    И вот тогда к ней пришла другая молодая женщина. С младенцем на руках. Не назвала ни своего имени, ни имени ребёнка, и предложила сделку. Луиза забирает мальчика, сама даёт ему имя и увозит с собой. И дальше растит его, как сына, чему должна помочь немалая сумма золотом. Мать не будет знать ни имени ребёнка, ни где он живёт, и никогда не предъявит на него никаких прав.
    Луиза гостье почему-то сразу поверила. То есть никаких сомнений, что перед нею мать и сын, у неё не возникло. Как и вопроса, почему мать отдаёт своего ребёнка, да ещё на таких странных условиях.
    Сделка была очень выгодной.
    Не только деньгами: ребёнок приносил молодой вдове определённое положение, в то время как бездетность грозила стать клеймом.
    И Луиза согласилась. Так у неё появился Жерар.
    - Вы не думайте, я о нём заботилась. Как о своём. Да я и привыкла, что он мой. Всем говорила и сама поверила.
    - Пока не вышли замуж снова.
    Луиза вздохнула:
    - Я его любила, - помолчала и вздёрнула подбородок, - И сейчас люблю.
    - Мужа? Ваше право, на него никто не посягает. Ваш ребёнок от него?
    - Да.
    - А почему ваш муж решил убить пасынка?
    Она снова вздохнула:
    - Так Жерар сказал, что у него братик будет. Или сестричка.
    - Обрадовался?
    - Да, - я удивился, но слезу она утёрла самую настоящую. - Я ничего не могла сделать. Сидела, как заворожённая. Я умом понимала, что делается, а остановить не могла, - она всхлипнула.
    - Вашего брата кто известил?
    - Я. Я не хотела, чтобы Жерар умер.
    - Успокойтесь. Жерар жив. Здоров. Учится. Его любят. Деньги, которые нашли с вашим мужем в лесу - это наследство Жерара?
    - Нет, - она удивлённо подняла брови, - нет. О тех деньгах муж не знал. Он не знал, что Жерар не мой ребёнок, что вы. Он знал только о том, что я получила, как вдова.
    - И прихватил их с собой.
    Луиза снова вскинула голову:
    - Он мёртв. Деньги вернулись ко мне, хотя это не я его убила. Я снова вдова, так что они мне пригодятся.
    - Вы когда-нибудь задумывались, почему иберийка отдала вам Жерара?
    - Нет. Зачем это мне.
    - А я вам скажу, тем не менее. Мать Жерара была ведьмой. А отец - колдуном. В Иберии это само по себе - преступление. Женщина, видимо, не могла бежать - не важно, по каким причинам. Она никогда не предъявит прав на мальчика, потому что давно мертва, - Луиза вздрогнула. - И отец, скорее всего, тоже. Думаю, его арест и сподвиг женщину на такой шаг. Единственная возможность для ребёнка остаться в живых. Его, правда, и тут едва не убили, но это в прошлом. Сейчас он в аббатстве. А там живут колдуны. И ведьмы. Так что о Жераре заботятся не только, как о ребёнке, но и как о колдуне. А у вас теперь будет собственный ребёнок. Вы не будете возражать, если я предложу передать нам опеку над Жераром?
    Она подняла на меня глаза. И закивала, опуская взгляд:
    - Да.
    Мы подписали все бумаги прямо там, на алтаре. Мы сделали хорошее дело, обидеть никого не должны. Никто и не обиделся.
    Я не требовал с Луизы денег, причитавшихся Жерару. Во-первых, при составлении договора я о них не знал, во-вторых, ей в самом деле одной растить ребёнка. В конце концов, формально опекуном становлюсь я - вернее, аббат Родезский в моём лице, так опеку нельзя оспорить - а я Жерара как-нибудь обеспечу.
    С нашей стороны свидетелем выступил отец настоятель, с другой - брат Луизы. Который подписал опеку с явным облегчением и заверил, что поможет сестре всем, чем возможно.
    Они ушли, а мы с отцом настоятелем переглянулись с одной и той же явно мыслью: что наконец-то всё закончилось, и хорошо.
    Я оглянулся на своих - кроме ожидаемо Мигеля и Лайнела отсутствовал отец Олив. И только открыл рот спросить, как разглядел на ярмарочном конце площади престранную процессию.
    Впереди шёл отец Лайнел, крепко держа повыше локтя какого-то замарашку неопределённого возраста, но явно лет до четырнадцати. Следом отец Мигель нёс на руках другого, чуть лучше видом, лет четырёх-пяти. А замыкал процессию отец Олив, которого обнимала за шею какая-то совсем кроха. Не младенец, но что-то настолько маленькое, что под платьем и не разглядишь.
    Лайнел дотащил до нас свою добычу:
    - Ярмарочный воришка. До приюта довезёте? А то его сейчас стража поймает, и те двое, - он мотнул головой назад, - с голоду помрут.
    - Да, разумеется. Не здешние?
    - Нет, конечно. Аж из-под столицы. Девочку в лазарет сразу.
    - Хорошо, понял.
    Младшего мальчика принял Бенедикт, причём ребёнок ничуть не возражал, только перевёл взгляд с одного инквизитора на другого - и добровольно переехал. А старшего забрал Мишель: подросток оценил принимающую сторону, осунулся и молча покорился.
    Я всё-таки попрощался с местным служителем. Который в ответ улыбнулся мне всё той же загадочной улыбкой. И мы уехали.
    Вообще-то беспризорные дети на территории нашего отделения не встречаются довольно давно.
    В лазарете аббатства рожают и оставляют детей проститутки и жертвы насилия. К нам привозят сирот, которых не смогли или не захотели взять под опеку родственники. Монастырский комплекс со временем превратился в отдельный город, не намного меньший Родеза, в котором лазарет, приют и школа главенствуют. И инквизиция прилагается. Хотя инквизиторы детей тоже подбирают, если вдруг находят.
    Отец Олив держал малышку, словно она - свеча на ветру. И Лайнел так определённо настаивал на лазарете. Я подъехал ближе - девочка, казалось, спала.
    - Она нездорова?
    - Совсем слаба. И это не голод, они за нею смотрели, как за инфантой. Сразу не понять. Пусть доктор смотрит.
    Назад мы вернулись намного быстрее, чем уезжали - груз обязывал. Въехали в ворота - и наткнулись на стоявшего посреди двора Жерара:
    - Куда вы все подевались!
    У него привычка - топать ногой в возмущении. Этакий принц в изгнании. Что, как оказывается, от истины недалеко.
    - Жерар, мы работаем. И мне с тобой нужно поговорить. Чуть позже.
    Ссаженный Мишелем на землю подросток уставился на Жерара с удивлением. Мишель передал поводья коня кому-то, кто оказался готов их принять, и заметил:
    - Что такое? Тебе же сказали, здесь приют.
    - Видел я эти приюты.
    - У нас не такой. И сестру вашу доктор сейчас посмотрит, полечит, будет здорова.
    - Не будет. Маме доктор говорил, я слышал. Она больше трёх лет не проживёт.
    - Это смотря какой доктор. Ты ещё нашего не слышал. Идём.
    В лазарет отправились они все. А я остался.
    - Жерар. Я должен тебе кое-что сказать. Мы, действительно, работали. Все вместе. Потому что твоего отчима убили.
    Жерар нахмурился. Потом распахнул глаза:
    - Кто?
    - А неизвестно. Кто-то. Искали, кто - не нашли. Больше искать не будем. Дело закрыто.
    - А как же мама? У неё маленький будет.
    - Да. Не беспокойся, при убитом нашли кучу денег, в этом смысле они бедствовать не станут. И твой дядя обещал всячески помочь.
    Жерар кивнул:
    - Да. Он поможет, раз сказал.
    Задумался и вскинулся:
    - А я как же?
    - Мы с твоей мамой договорились. Ты останешься здесь. Мы подписали договор, по которому она это разрешает. Будешь учиться. Силой тебя забрать отсюда никто не сможет, а захочешь уехать - дело твоё.
    Он снова задумался:
    - А если я захочу к ним? Ну, навестить?
    - Жерар, этого тебе никто запретить не может, только не нужно этого делать в одиночку. Потому что если ты уедешь молча один, мы никак не узнаем, это ты в гости поехал, тебя украли или ты сбежал. Понятно?
    Видимо, я высказал новую для него мысль, потому что думал он долго. Но согласился вполне серьёзно, что для Жерара означает глубокое и ясное понимание:
    - Да.
    И тут же просветлел:
    - А можно я в лазарет пойду?
    - Мы вместе пойдём. Я тоже хочу знать, в чём дело.
    Всех инквизиторов мы застали в приёмном зале на первом этаже. Мишель увидел нас и усмехнулся:
    - Доктор сказал, кто к нему сейчас сунется, то сразу будет и лечиться.
    - Оправдано. Он всех забрал?
    - Нет. Мальчишек разобрали, а малышку он, как коршун, схватил и утащил. Шипел, как змея.
    Плохо. Потому что это значит, что на первый взгляд доктора положение оставляет желать много лучшего. Хотя, после того, как они вытянули практически мёртвого Мигеля, я сомневаюсь, что для нашего доктора есть что-то невозможное.
    Доктор заставил нас ждать не слишком долго. Но вышел очевидно злым.
    - Помочь можно. Требует много времени и сил, но можно. Сердце. Иногда оно неправильно формируется. Если такие рождаются у нас, мы сразу всё делаем, дальше растут здоровыми. А тут запустили. С возрастом всё сложнее. А ещё недоедание. В её возрасте, с её сердцем.
    Он помотал головой и повернулся уходить.
    Олив шагнул следом:
    - Доктор. Если мы можем чем-то помочь, говорите.
    Доктор кивнул и ушёл, не оборачиваясь.
    То есть перспективы огорчают. Нда. Но тут доктору решать. Если ей не помогут наши колдуны, то не поможет никто.
    Мы разошлись, и Жерар пошёл со мной. Очень тихий и сосредоточенный. А потом подёргал меня за рукав:
    - Веран. А когда Солей родится, доктор её сразу посмотрит?
    Я не смог сдержать улыбки и притянул его к себе:
    - Ты же слышал. Доктор сказал, что сердце так формируется. То есть у ребёнка это заметно, как только его сердце можно услышать. А на Солей смотрят по три раза на неделе, если не чаще. И она совершенно здоровая замечательная ведьмочка. Но в любом случае, когда она родится, у неё ещё раз всё проверят. Непременно. И у неё всё будет хорошо.
    Это ещё вопрос, когда и как она родится, но Жерару этого знать не надо. Толку, что он будет беспокоиться все недели впереди. Уж Солей у нас точно выживет.
    А Жерар под моей рукой уже не производит впечатления ходячего скелета. Толстым он в ближайшие годы точно не будет - сложение такое, но хотя бы до нормального вида отъелся.
    Хоть что-то хорошо.
    Жерар убежал по своим делам, а я пошёл к архивариусу.
    Между прочим, поймав малолетнего беспризорного воришку, Родезская стража должна была бы нам об этом сообщить. Такой у нас уговор. Отец настоятель, навещая местную тюрьму, его соблюдение неуклонно проверяет. Другое дело, что для девочки и два дня могли оказаться решающими. В этом Лайнел прав.
    Брата архивариуса я, добравшись, попросил найти всё, что можно, об отношениях варлоков с алтарём. Не немедленно, разумеется, но мне надоели утверждения о том, что я в принципе не могу делать того, что очевидно делаю. Хочу знать, что об этом утверждали до меня.
    Архивариус записал мою просьбу, задал утомительное множество уточняющих вопросов, выслушал насколько возможно внятные ответы и пообещал помочь.
    Хорошо.
    Теперь мне нужно официально закрыть дело. А для того - написать хотя бы лист отчёта о сегодняшнем обряде.
    Я устроился у себя в кабинете, взял доску и начал сочинять отчёт. Написал. Стёр. Написал иначе. Снова стёр. В конце концов, затёр доску настолько, что пользоваться ею стало невозможно: почему-то сговор с Равновесием, засвидетельствованный маленькой белой кошкой, в моих формулировках с каждым разом просматривался всё очевиднее.
    И тут дверь в кабинет распахнулась.
    "Ну что ещё случилось..."
    С этой мыслью я оторвался от доски. И это была моя последняя мысль.
    Потому что в кабинет ворвался Анатоль.
    А с ним влетела звериная, на грани смертельного отчаяния, ненависть.
    Потянуть щиты я уже не успел. Слишком неожиданно. Слишком быстро.
    Попытался - пока летел. А потом впечатался в шкаф - крепкий дубовый шкаф от пола до потолка за моей спиной, в котором хранится всё, что в нём должно храниться. С последним озарением: я знаю, кто заказал рыжему убийство.
    *
    Мне было очень нехорошо. Жутко болела голова. Невыносимо. Над моим ухом кто-то дико заорал: "Доктора!". И мне стало совсем плохо - не помню уже, когда было настолько. Попытался открыть глаза - солнце прямо в лоб, что ли, светит. Тошнит невозможно. Сердце колотится, как бешеное. Да что ж это такое.
    - Что случилось?
    Это доктор. А вот это хорошо.
    Это действительно хорошо, потому что голова сразу стала болеть вполне выносимо, и тошнота почти прошла.
    - Dom Веран, вы меня слышите?
    - Да.
    - Замечательно. Я вас сейчас забираю в лазарет. И вы там лежите. Неделю, по меньшей мере. А первые трое суток - вообще не шевелитесь. Никаких дел, никаких посетителей. Если, конечно, вы не хотите покинуть лазарет с трясущейся головой, дрожащими руками и полной неспособностью к сознательной деятельности.
    Не хочу.
    - Доктор. А что со мной?
    - А это вы нам часа через два-три расскажете. А пока лежите и ни о чём не думайте.
    *
    "Что со мной" я действительно вспомнил не сразу. Странно, меня чуть не убили, а я этого не помнил. Отчёт свой помнил, даже не один вариант. А Анатоля - нет. Врач сказал, это нормально. Слишком сильно ударился головой. Врач надо мной немножко поработал - не доктор; доктор наш, сказали, занят с малышкой, и это правильно - и я всё вспомнил. И чувствовать себя стал почти хорошо. Но врач сказал то же самое: лежать.
    Я буду лежать, но мне нужно поговорить с Ансельмом. Пять минут. А лежать я буду. И даже с закрытыми глазами. Но пять минут. Это очень важно.
    - Ансельм. Послушай меня и сделай, как я скажу. Не спорь, мне, говорят, сейчас нельзя. Где Анатоль?
    - В тюрьме.
    - Поместить в ту камеру, из которой я его выпустил, - это одна из хороших, в ней можно жить. - Не бить. Нормально кормить, поить, давать спать. Дознание не вести. Это наши личные счёты, я сам.
    - А может, его сразу отпустить?
    - Ансельм. Сделай сейчас так, как я сказал. Я встану - ты мне всё выскажешь, что захочешь. А сейчас сделай то, что я прошу. Так нужно. Я тебя прошу.
    Судя по дыханию, он бы меня с удовольствием сам сейчас убил.
    Прости. Я виноват. Я был уверен, что это дело уже закрыл. Я ошибся. Оно, оказывается, ещё длится. Но это я виноват. Анатоль тут ни при чём.
    - Хорошо.
    - Благодарю.
    - После поговорим.
    Он ушёл, а я уснул. И проспал до самого вечера. А вечером оказалось, что у моей кровати стоит круглый одноногий стол, за которым сидит брат Доминик и что-то рисует.
    На мою попытку пошевелиться он оторвался от рисунка и отрицательно покачал головой:
    - Нет. Доктор сказал, вам нельзя вставать. Лежите. Я буду вас поить, кормить, умывать и всё, что нужно.
    - Доминик!
    - Сердиться вам тоже нельзя.
    - А что можно?
    - Лежать.
    - Доминик, я не младенец.
    Он смерил меня взглядом и совершенно серьёзно кивнул:
    - Нет.
    Задумался:
    - Да. Вы можете говорить. И будете говорить мне о том, что вам нужно.
    Он ещё немного подумал и широко, довольно улыбнулся:
    - Но лежать вы будете, как младенец.
   
   
  
Глава 12.
   
    * * *   день неопределённый
   
    Следующие дни я спал. Не считал, сколько. По точному выражению отца Бенедикта, "как барсук в норе". Полусонным открывал глаза, что-то ел, пил и засыпал снова. Брат Доминик оказался умелой сиделкой - даже то, чего я, откровенно говоря, бодрствуя - стеснялся, не доставило никаких неудобств. Врач приходил и, кажется, часто, но окончательно просыпаться у меня ни разу не нашлось ни сил, ни желания.
    Пока однажды, проснувшись каким-то утром - в одиночестве, я не выяснил, что спать не особенно хочу. И есть не особенно хочу. А хочу потянуться. И встать, и пройтись.
    Вообще-то, лежать неподвижно должна моя голова. А остальные части тела, насколько помню, к шкафу не прилагались. Странная какая-то мысль. А, вот - не прикладывались. Точно. И на них запрет шевелиться, по-моему, не распространяется.
    На этом соображении я отодвинул одеяло, закрыл глаза и начал выполнять упражнения. Все, какие сумел хоть как-то делать лёжа не шевеля головой.
    Попутно снова вспомнил Бенедикта. Меня снотворным точно не поят. Но и врач ко мне приходит не просто так.
    Когда я наупражнялся до того, что почти устал, от изножия кровати донеслось:
    - Неплохо, - я открыл глаза; врач расслабленно опирался о спинку кровати и наблюдал за моими занятиями. - В самом деле. Я было думал, придётся вас где-нибудь ловить, - он выпрямился и направился к изголовью.
    - Постойте. Не надо меня сразу усыплять. Я хочу спросить. У Анатоля в тюрьме кто-нибудь был?
    Врач в самом деле остановился и очевидно задумался:
    - Нет, насколько я помню.
    - Почему? Его должны были освидетельствовать в первый же день. Обязаны. Мне нужно знать о его состоянии. Потом я буду спать, если нужно, но сначала узнайте. Я подожду. Полежу спокойно. Пожалуйста.
    Врач смерил меня взглядом:
    - Сначала я выясню ваше состояние. А потом буду интересоваться Анатолем. Если ваше позволит.
    Работал врач со мной долго и кропотливо. Наверное и раньше так - не помню, спал. Я его совсем не знаю - прежде не встречался. Как бы это сказать - тесно, близко, часто. Голова в самом деле дурная - простые слова не подберу.
    - Доктор, а я соображать нормально - буду?
    Какое-то время его руки ещё бродили по моей голове и я слышал только ритмичное дыхание. В конце концов он отпустил меня и отозвался:
    - Грубая лесть - плохой способ расположить к себе человека; у меня нет степени доктора, и вам это известно. Тем не менее, к вам я всё-таки расположен, поэтому делаю всё возможное, - он встал так, чтобы я мог его видеть. - Ваше состояние меня вполне удовлетворяет. Во всяком случае серьёзных необратимых последствий не сулит. Но если вы сейчас начнёте вставать, мой труд пойдёт прахом. Как и ваше здоровье. А работать впустую я крайне не люблю.
    - Я не буду вставать.
    - Моё дело предупредить. Об Анатоле я сейчас узнаю.
    Развернулся и ушёл.
    Он моложе всех в нашей колдовской врачебной четвёрке. Ровесник Матиша, пожалуй. Работать впустую он не любит. Ершистый. Доктор его ко мне нарочно, что ли, не подпускал, боялся, что не поладим? Или это у молодого врача в прошлом - не всё ладно? Так я проверять не буду. Да-да-да, это неправильно. Но не буду. Проклятье, Анатоль мне всё перепортил. Я не сунусь к алтарю ковена - в таком состоянии он меня просто убьёт. И к Жилю в подвал не полезу - там колоссально много работы, а я на кровати чуть потрепыхался и уже устал. И по провинции нужно съездить. И с Жераром кто-то должен заниматься. А я лежу тут, сплю. И лежать мне неизвестно сколько. Щиты перед столом надо держать, остолоп.
    Входная дверь чуть-чуть приоткрылась. Потом щель расширилась, и я разглядел в ней глаз, цвета спелой маслины. Из наших такие у Мигеля, Лайнела и Жерара. А этот смотрит с высоты - до груди мне, пожалуй, не достанет.
    - Жерар, заходи.
    Дверь распахнулась и маленький колдун в комнату буквально впрыгнул:
    - Ты не спишь? А почему? Ты должен спать.
    - Я отдыхаю. От сна. Сейчас врач вернётся, буду спать дальше. А ты у меня стража?
    - Нет, - Жерару весело. - Доминик сказал, что ему нужно отлучиться, и чтобы я за тобой присмотрел. Тебе что-нибудь нужно?
    - Нет. Я ещё ничего не хочу. Хочу побегать, а мне не разрешают.
    Жерар широко раскрыл глаза:
    - Тебе нельзя!
    - Да я знаю, знаю. Садись.
    Жерар сел на постель ко мне лицом, немного посидел и нахмурился:
    - Тебя потрогать можно?
    - Можно. Трогай.
    Он поднялся и осторожно положил ладонь мне на лоб. Подвинул руку. Такое впечатление, что что-то искал, но я не мешал ему лишними вопросами.
    - Тебе больно? - Жерар снова сел рядом и смотрел на меня очень серьёзно.
    - Нет.
    - Неправда!
    - Жерар. Ну зачем мне тебе лгать? Лежание не прибавляет мне сил, и оно мне надоело, но боли я не чувствую. А ты слышишь так, как будто бы мне больно?
    Он кивнул.
    Посидел немного молча. Ссутулился, опустил голову и вздохнул:
    - Зачем он это сделал?
    - Не зачем, Жерар. Почему. Зачем - и так понятно. А вот почему он решил, что я сделал что-то такое, за что мне нужно убить - этого я не знаю. Не успел спросить.
    Жерар быстро поднял взгляд, но я не шутил, и он снова вздохнул:
    - Я хотел его проведать. А туда не пускают.
    - Потому что это тюрьма. Туда сейчас врач пошёл, - Жерар вскинулся, - проверить, как здоровье Анатоля, вернётся - всё нам расскажет. Подожди немного.
    Мальчик разрывается между приязнью ко мне и дружбой с Анатолем, потому что мы, два взрослых дурня, не нашли возможности договориться. Тьфу.
    Но провинился в данном случае, формально - Анатоль. А власть вся у меня. И выход, значит, искать мне. Если подходить формально, Анатоля ждёт то, к чему его готовил в своё время отец Ив: покушение на убийство примаса - это приговор на блокирование безусловно. И как мне эту формальность обойти?
    Вернувшийся врач приоткрытую дверь отметил, и, входя, буквально рванул. Жерар тут же слетел с кровати и развернулся лицом ко входу - раньше, чем я успел сообразить, что вообще происходит. Не знаю, что там удовлетворяет в моём состоянии моего врача, с соображением у меня явно туго.
    Вошедший оценил обстановку и очевидное раздражение погасил:
    - Мне сказали, вы давали распоряжения относительно Анатоля.
    - Да.
    - Они выполняются. Заключённый содержится в хороших условиях, жив, цел, физически здоров. Занят тем же, что и вы - ест, пьёт, спит, отдыхает. Дознаватели его не беспокоят. Телесных страданий не испытывает.
    - Хорошо. Благодарю. Жерар, ты, наверное, можешь идти. Когда Доминик вернётся, я уже буду спать.
    Жерар посмотрел на меня, перевёл взгляд на врача:
    - Отдыхает?
    До чего-то додумался - поднял брови, довольно улыбнулся от уха до уха - и убежал.
    Я тоже посмотрел на врача:
    - Хорошо. Теперь говорите остальное.
    Он слегка пожал плечами:
    - А что говорить. В том умонастроении он долго не проживёт.
    - Он варлок.
    - Это не помешает ему умереть. Он просто угасает.
    - Отказ от жизни есть форма самоубийства. Он варлок!
    - Успокойтесь. Я подойду сейчас к отцу настоятелю. А вам нужно спать.
   
    * * *
   
    Когда я проснулся в следующий раз, вокруг была непроглядная чернота, и откуда-то из-за моей головы доносилось ровное дыхание Доминика. Ночь, значит. Но мне-то всё равно. В какое время думать. Как избежать приговора Анатолю.
    Как ты его избежишь, с покушением на убийство. Представить случайностью? Что можно делать у меня в кабинете, чтобы случайно по неосторожности так меня приложить?
    Не знаю.
    Хорошо, запомним это, как рабочий вариант. Ещё что?
    Я перебирал различные предположения, одно глупее другого, пока кромешная тьма вокруг не стала менее плотной - за окном светало.
    Почему-то вспомнилась маленькая белая кошка. А дело я так и не закрыл. Сам бы Анатолю сейчас врезал. От души.
    Я оставил бесплодные усилия и стал просто наблюдать медленное превращение ночи в день. Весьма занимательно, надо признать. Когда источника света не видишь, а мгла сама собой рассеивается прямо на глазах.
    Ночь - день. Мрак - свет. И не ссорятся ведь. Союзники в круговороте.
    Чёрно-белая кошачья пара тоже не ссорилась. Даже наоборот.
    Я так и не спросил, видел ли их отец Жером. Оба отца Жерома.
    Пока я всё это думал, в комнате посветлело настолько, что я начал различать углы. И почувствовал, что хочу спать. Сам по себе, естественным образом.
    И когда уже почти уснул, понял. Что мне делать с Анатолем. Это так просто.
    Всё-таки, я остолоп.
   
    * * *
   
    Снова я проснулся - под рукой врача. Надо бы выяснить, какой это день, а то я, как в Лимбе. Ни времени, ни пространства.
    Врач моё пробуждение услышал:
    - Доброго утра. Прекрасная динамика, должен вам заметить. Замечательная.
    - Должен ли я расценивать это как уверение, что лежать бездумным бревном мне осталось недолго?
    - О, - врач рассмеялся. - Насчёт "бездумным" оценить не могу, а полежать ещё придётся. Единственно - спать постоянно вы больше не будете. В этом нет необходимости, да это уже и не полезно.
    - А что я могу делать, раз бодрствую?
    - Лежать. Принимать посетителей - понемногу.
    - Писать, читать?
    - Нет.
    - Диктовать?
    - Я бы на вашем месте так не спешил.
    - А если читать будут мне?
    - Ну какая разница? Работать вам пока нельзя. Вы же хотите быть здоровым? Побездельничайте ещё.
    Легко сказать. Бездельничать во сне просто и приятно. А лежать неподвижно в ясном уме и практически полной силе... Только и того, что кормят вдоволь и можно шевелиться. А по сути отличие от карцера невелико.
   
    * * *
   
    Меня навестил отец настоятель.
    - Доброго дня, dom Веран.
    - Доброго дня, padre. Что ещё случилось?
    - Ничего нового. К сожалению. Я был у Анатоля. Ко мне приходил Жерар, - он ответил на мой вопросительный взгляд, - выплакаться. Увы, я мало чем могу помочь обоим. Мне пришлось побеседовать с отцом Ансельмом - он крайне недоволен всем происходящим, что происходящее только усугубляет. Людям нужна определённость, dom Веран, и источник этой определённости - вы, - теперь вопросительно смотрел он.
    - Padre. Если я скажу вам, и пока - только вам, что ни суда, ни приговора не будет, и Анатоль станет свободен - совершенно официально, как только я поднимусь?
    - Это возможно?
    - Вполне. Да, это очень не понравится отцу Ансельму, и ещё наверное многим, но будет так. Только я не хочу, чтобы об этом пока знал кто-нибудь ещё.
    - Мне это тоже не нравится, dom Веран. Вы создаёте нехороший прецедент.
    - Может быть, да. Может быть, нет. Этого сейчас никто не знает. Но сделаю я именно так.
    Мы помолчали, каждый о своём.
    - Padre. Можно я задам вопрос? Из другой области. Я мало в ней сведущ, - и того, что обещал найти брат архивариус, почитать не успел. - У алтаря ведь может быть образ?
    - Вы видели образ алтаря? Какого именно?
    И я стал рассказывать. О маленькой белой кошке. Здоровенном чёрном коте. И обстоятельствах, при которых видел обоих.
    Отец настоятель выслушал и покачал головой:
    - Это нужно рассказать Жерому. Он порадуется. Николло все алтари делал - именными, если можно так сказать. На севере есть один - с образом сокола. А во владениях вашего отца Базиля - с образом одного их тех его спасателей-псов. Старая порода. Белая кошка - образ алтаря, да. Вы ему, значит, очень приглянулись. А вот насчёт кота. Это надо с Жеромом поговорить. Мне несоразмерные чёрные коты, да ещё гонцами от Равновесия, ни там, ни здесь до сих пор не являлись. Узнаю - расскажу.
    - Благодарю.
    - Хорошо. Dom Веран. Единственная просьба. Прежде чем вы сделаете то, что намерены. Расскажите об этом мне. Хотя бы накануне. Я не могу ни вам запретить, ни помешать...
    - Можете. Как раз запретить - можете. Потому что мне снова нужен будет алтарь. Нет-нет, не смотрите так, обряд будет другой. Но без алтаря я не обойдусь и вашего позволения, значит - тоже. Поэтому я вам безусловно всё расскажу. Но мне нужно ещё подумать.
    - Хорошо, - он улыбнулся. - Выздоравливайте. Хорошо, что к вам позволили приходить.
   
    * * *
   
    Пришёл врач - другой, не колдун. Размял моё обленившееся тело и показал, какие ещё упражнения и как можно выполнять. Я принял к сведению и исполнению, а то я так, поднявшись, и пера в руке не удержу.
   
    * * *
   
    Я пригласил к себе Мигеля с Оливом и озадачил их обучением Жерара. По переписанному учебнику - раз. И языку - два, хотя бы разговорному. Я не сомневался, что Олив говорит по-иберийски, аквитанцы все на нём говорят, тем более, что Олив рос в портовом городе. Велел выяснить, кто ещё у нас это может: Жерару нужна практика, и как можно большая, и акцент собеседников большого значения не имеет. А произношение ему Мигель поставит. У Мигеля иберийский - самый что ни на есть аристократический. Слышал.
    С Ансельмом я договорюсь.
    Так что пусть согласовывают планы с матушкой Клаудией, школьными занятиями - в школе Жерар иберийский должен учить непременно - составляют расписание и начинают заниматься.
   
    * * *
   
    Мне разрешили сесть. Голова кружится, но это пройдёт. Зато я могу больше не лежать. Я почти выздоровел.
   
    * * *
   
    Попросил заглянувшего отца Бенедикта узнать у брата архивариуса, есть ли что-нибудь по моему заказу. О варлоках и алтарях.
    Бенедикт вернулся с книгами и отцом Олив.
    В книгах нашлось много интересного.
    Вообще-то, "варлок", в первоначальном значении, это просто такой колдун, который, по определению Мириам, "поселился" в Лимбе. То есть у колдуна в пространстве Лимба есть своё место, обустроенное, как колдун захотел. И насколько смог: взаимодействовать с тем пространством способны не все одинаково.
    Но после этого колдун может, в меру способностей, использовать энергию Лимба, находясь в любом пространстве - хоть там, хоть здесь - любым способом для достижения любых целей.
    И поскольку колдун, использующий Лимб, может, в абсолютном большинстве случаев, гораздо больше, чем колдун, Лимбом не пользующийся, то словом "варлок" стали в конце концов обозначать всех значительно могущественных колдунов.
    А поскольку "любым способом для достижения любых целей" слишком многие понимают буквально, то у понятия "warlock" со временем появилось отдельное значение: могущественный колдун той же репутации, что и у ведьм-strega. Распространённое значение, кстати говоря.
    И попробуй разберись, кто, произнося "варлок", что подразумевает.
    Я варлок в изначальном смысле слова. До второго смысла сложно сказать, дотянусь ли. А с третьим - это пусть Равновесие определяет. К какому результату приводит моё колдовство.
    Отец Олив, судя по проявленному интересу, тоже - варлок. Что ожидаемо: как бы он ещё сохранил силу, когда её из него последовательно выбивали.
   
    * * *
   
    Мне позволили ходить! Пока что от стены до стены, но я, можно сказать, уже свободен.
   
    * * *
   
    Наши книжные изыскания добрались, наконец, до алтарей.
    Общепринятая точка зрения заключается в том, что Равновесие и Лимб - антагонисты.
    Что не совсем так. Вернее, так, но в том смысле, что на пространство Лимба действие законов и правил Равновесия не распространяется. Потому что это - другое пространство.
    Пространство "не жизни", по большому счёту. Почему варлоки так дорого за возможность им пользоваться и платят.
    Исцелять Лимбом можно - как любым источником энергии, но для целителя это, да - в конце концов, смертельно. Потому что передавая энергию Лимба целитель очищает её собой. Иначе пациент скончается тут же.
    А так у меня бегает живой Жерар. А моё трёхдневное горячечное беспамятство - это, оказывается, здоровая реакция: я попросту избавлялся от той части принятой энергии, которая живому не полезна.
    Мириам, между прочим, надо бы навестить.
    В Лимбе алтарей Равновесия, соответственно, нет, но обращаться к Равновесию отсюда, из этого пространства, варлокам ничто не мешает. Другое дело, что warlock к алтарю и не подойдёт, потому что Равновесие его тут же на месте и взвесит, и разделит. Но в общем случае пользоваться алтарём никому не запрещено. И позволено, и возможно.
    Что я и делаю, при необходимости. Хотя мне это тяжело. Как любому варлоку. А нечего жить на два пространства.
   
    * * *   день девяносто второй
   
    Утром ко мне зашёл доктор. Впервые с того дня, как отправил меня в лазарет.
    - Вам нужно отдохнуть, - я сказал это даже раньше, чем подумал.
    И сам слегка удивился. С радостью, надо признать: я помнил, как обнаружил присутствие врача у своей кровати только после того, как тот заговорил. И Жерара узнал по внешности.
    А доктора я ощущал, наконец-то. Только отдыхать ему, по моим ощущениям, необходимо прямо жизненно.
    Доктор кивнул:
    - Я отдыхаю. Сложных пациентов сейчас нет. Так что мы все - отдыхаем.
    Он выдержал паузу. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, а потом он улыбнулся - совсем, как Доминик:
    - Мари жива. Здорова. Много ест, много двигается. Растёт. А мы отдыхаем. Я сейчас вас отпущу, надеюсь - и дальше пойду отдыхать.
    В течение следующего часа доктор сидел, откинувшись на спинку стула, и наблюдал, как я выполняю всевозможные упражнения. По его распоряжениям.
    Наконец, он поднялся:
    - Довольно. Ваше состояние меня удовлетворяет. И оно не ухудшится, если вы выполните некоторые условия. Ближайшие три-четыре дня ездить верхом я вам не советую. Дальше - найдите себе какого-нибудь умудрённого жизнью иноходца. Визиты в Лимб отложите как можно на дольше. И вообще, постарайтесь пока не вспоминать, что вы - колдун. Я бы и блоки на вас надел, но с варлоками это мало эффективно. Просто помните, что вопрос стоит о вашем здоровье.
    Я поблагодарил. Он ушёл. И я, наконец, стал жив, здоров и свободен.
    Правда, ненадолго: на выходе из лазарета меня встретил брат Доминик - поэтому оставшуюся часть утра я мылся, брился, стригся и завтракал.
    А потом, всё-таки, вырвался в библиотеку.
    Обряд, который я намерен провести, внешне - прост. Всего-то три предложения. А вот по сути...
    Перед тем, как попасть в лазарет, я использовал алтарь для того, чтобы покарать - я же не виноват, что мы с Равновесием до того обо всём договорились.
    А теперь, покинув лазарет, я собирался воспользоваться алтарём для того, чтобы простить. Что куда сложнее. Я Анатолю тогда в тюрьме красиво всё рассказал - об арифметике. Теперь придётся подтверждать.
    Я устроился в читальне - там больше всего света. Сложил возле себя всё, что смог найти о применении нужного мне обряда. Тихо попросил брата архивариуса помочь и поискать ещё - архивариус посмотрел задумчиво на меня, внимательно на собранную мной библиотечку, ушёл и вернулся с тремя папками, из которых уже торчали хвосты закладок.
    В итоге всё это собрание слов подтвердило, что обряд совсем не прост. И если я - не то, что ошибусь, нет - окажусь недостаточно искренним; хотя искренним можно либо быть либо нет, так что если я просто не буду искренним; то с Анатолем ничего не случится, а вот его долг - перед Равновесием - станет моим долгом. В какой части - это Равновесие на месте оценит, насколько напрасно его побеспокоили. В случае откровенной лжи можно и жизнью заплатить.
    И самое главное - простить нельзя что-то одно. Что-то конкретное: с частными обидами к алтарю не идут.
    По сути, обряд заключается в том, что я обращаюсь к Равновесию с просьбой закрыть все, какие есть, невещественные обязательства Анатоля передо мной.
    Хм.
    Я вздохнул - и мысленно закрыл расчёт. Так будет спокойнее: Анатоль мне ничего не должен. И я от него ничего не жду. Кроме неприятностей.
    Я так сосредоточился, что ничего вокруг не слышал. Пока не увидел вдруг тень, упавшую на бумаги. Поднял глаза: у стола стоял отец Ансельм.
    - А. Доброго дня.
    - Доброго? Тебя не было три недели. Сегодня ты появляешься - и где я тебя нахожу? Чем ты здесь занят?
    - Работаю. Садись, покажу.
    Глаза Ансельма сузились на мгновение, он вскинул голову, шагнул назад и поклонился с преувеличенным почтением:
    - Простите, domine. Не могу. Очень занят, - развернулся и быстрым шагом ушёл.
    Ну вот что мне с ним делать? Догонять, ловить, объяснять?
    Я занят тем, что считаю нужным. Или я должен заниматься исключительно тем, что считает нужным для меня отец Ансельм? Которого я за эти три недели тоже, между прочим, ни разу не видел. Как-то обходились, без меня? Три недели? И ещё один день подождут.
    Я взял лист бумаги, записал на него свои соображения по обряду и пошёл к отцу настоятелю.
    Настоятель меня принял. Но лист мой перечитывал долго. Я даже решил, что проводить обряд он мне всё-таки запретит. А его разрешение - не пустая формальность - он служитель того алтаря, с которым я хочу работать.
    Если служитель не даст разрешения и сообщит об этом алтарю, а я всё равно захочу обряд провести, то алтарь либо мне не ответит, либо отправит меня туда, откуда я пришёл.
    А если бы я не поставил служителя в известность и провёл обряд, а служитель его не одобрил, то этот алтарь мог бы оказаться закрыт для меня навсегда. Ну и дальше я не смог бы рассчитывать на сотрудничество не только с конкретным служителем, но и другими, с кем он поддерживает отношения. А служитель своё решение обосновывать не обязан, так что весьма вероятно я на каждое своё обращение стал бы получать отказы ото всех алтарей. Прощение в этом случае получить, конечно, можно. Но не просто. Лучше не ссориться.
    Настоятель, наконец, оторвал взгляд от листа:
    - Dom Веран. Обряд прощения - обряд личный. А, значит, один из тех немногих, запретить которые я вам не могу. Нет у меня таких ни права, ни власти. Но вы его и проведёте, как частное лицо. А то, что произошло между вами и Анатолем - это значительно большее, чем отношения между двумя мужчинами или двумя колдунами. Вы - не только частное лицо. И отделить ваше положение от вас никак невозможно. Веран может простить что угодно - dom Веран, насколько я понимаю, таких широких полномочий не имеет. И это значит, что даже после того, как обряд будет завершён, факт покушения на жизнь примаса - останется.
    - Нет, padre. Чтобы покушение стало фактом, оно должно быть доказано. Дела не открывали, дознания не вели, доказательств нет, ни заявления, ни подозрений, ни умысла - ничего. Причинной связи между тем, что Анатоль находился в моём кабинете, и тем, что меня нашли в этом кабинете без сознания с отбитой головой, формально нет. Мы говорили, и я неловко встал со стула, - выражение лица настоятеля приобрело несколько ироничный оттенок. - Да не важно. Чтобы обвинить Анатоля в покушении, нужно провести дознание. А его не будет. Ни сам я не буду вести, ни разрешения не дам. На это полномочий у меня хватит. И никакая инспекция, сколько их у нас ни есть, открыть это дело без моего согласия, пока я жив, не может. Именно потому, что примас. Ну, разве Верховный инквизитор даст прямое распоряжение. Но это кто-то очень должен потрудиться. Не представляю, зачем.
    - Я понимаю, - настоятель покивал головой. - Запретить вам, как я уже говорил, не могу. Но с вашим решением я не согласен, его не одобряю и присутствовать на обряде не буду. Вам это нисколько не помешает, обряд сам алтарь и оценит - в моём свидетельстве необходимости нет. А я в этом участвовать не хочу.
    - Хорошо, padre. Я понимаю. По этому вопросу я вас обещаю больше не беспокоить. И благодарю за уделённые мне внимание и время. Всего хорошего.
    Я вежливо - действительно, очень вежливо - поклонился и ушёл.
    Это, видимо, надо понимать так, что Анатоль настоятелю признался. Ну, служителю Равновесия можно признаваться в чём угодно, его к дознанию привлечь нельзя. Интересно, а причину Анатоль тоже назвал? И не спросишь ведь.
    Нет, это я у отца настоятеля ничего спросить не могу. А спросить Анатоля мне ничто не мешает.
    Нет, мешает. Совесть. Я ведь не знаю, насколько рыжий после моего обряда благополучен. Это я предполагаю, что с ним ничего не случилось - так должно быть. А как на самом деле? С чего-то же Анатоль меня убивать прибежал.
    Я бы к рыжему съездил. Но доктор против немедленной верховой езды возражал, а у меня самого отец - врач, и я знаю, что насчёт трясущихся рук и неспособности к сознательной деятельности - это доктор не на всякий случай пугал. Такого исхода я не хочу.
    Остаётся доктор.
    Который обещал мне, что будет отдыхать. Но делал это весьма своеобразно: сидел у себя в лазарете и читал какой-то фолиант страшенной толщины.
    - Странно вы отдыхаете, доброго дня.
    Доктор оторвался от книги и смерил меня взглядом:
    - А вы так и вовсе не отдыхаете, как я посмотрю.
    - Но и не могу сказать, что чрезмерно утруждаюсь. Доктор, у меня к вам вопрос. Помните, я как-то спрашивал о колдуне, который живёт в лесу? Вы не знаете, с ним всё хорошо?
    Доктор повёл головой и усмехнулся:
    - Занятно. А знаете, dom Веран, давайте-ка пройдёмся. И вам полезно, и мне не помешает.
    Мы не спеша вышли за ворота и направились к лесу.
    - Да. Так почему я вас пригласил прогуляться. Ваш лесной знакомый спрашивал о вас. Не далее, как вчера. Тоже интересовался здоровьем и благополучием. А поскольку вы с ним в последнее время встречаться никак не могли, - доктор повернул голову в мою сторону, - то мне это не нравится.
    - С моими здоровьем и благополучием всё понятно, а у него?
    - У него всё значительно лучше, чем у вас. В превосходной степени. Даже сравнить не могу. Совершенно здоровый, ничем сверх необходимого не обеспокоенный человек. Зачем он вам?
    - Да нет, он мне не нужен. Просто хочу, чтобы он и дальше оставался в здоровье и покое. Ничего больше.
    - Не возражаю. Только не понимаю, что, кроме взаимных пожеланий, может связывать примаса курии и лесного колдуна.
    - Ну-у... В данном случае, скорее всего, Анатоль.
    В молчании мы дошли до леса и двинулись вдоль опушки. Наконец, доктор, глядя вперёд, тихо произнёс:
    - Анатоль сделал глупость.
    - Вы имеете в виду ту частность, которая произошла у меня в кабинете, или дело вообще?
    Доктор повернулся ко мне, внимательно рассмотрел и уставился в землю перед собой:
    - Занятно. И что дальше?
    - Дело вообще я вот вернусь сейчас к себе и закрою. А то меня так бесцеремонно прервали, что я не успел. А частности просто нет. Ни дела, ни дознания, ни обвинения. Завтра Анатоль будет свободен - сегодня поздно уже.
    - И кто вам это позволит?
    - А чьё позволение мне нужно?
    - Но как-то же вы должны будете своё решение объяснить?
    - Нет. Не обязан. Привилегия положения.
    - Занятно. Но у меня тоже есть некоторые привилегии, поэтому я вам сообщаю, что свободным Анатоль в монастыре не останется.
    - Я на ваши права не покушаюсь. Но меня, в свою очередь, занимает вопрос, почему вы с отцом настоятелем так против этого моего решения возражаете.
    - А он возражает?
    - Категорически. Я всё равно это сделаю, но интересно, что вы оба знаете такого, до чего я не додумался.
    - До собственной смерти вы додумались?
    - Вполне.
    - Это для вас не аргумент?
    - Аргумент, но в данном случае ... условный.
    - Тогда поступайте, как решили. А я буду делать то, что считаю нужным я.
    - Хорошо. Договорились. Благодарю.
    К Анатолю я не пошёл. Похоже, есть то, о чём мне знать не полезно. Перед завтрашним обрядом - так точно. Но в тюрьму зашёл - предупредить, что Анатоль мне будет нужен: живой, здоровый, целый, чистый, сытый, завтра за час до полудня у алтаря.
    Тюрьма, по-моему, единственное место, где мне не возражают. Нужен - значит, будет.
    Я вернулся в библиотеку и убрал со стола. Добрался до кабинета и завершил, наконец, дело об убийстве на болоте: написал заключение, пронумеровал страницы, составил опись, поставил все печати - и сдал брату архивариусу. Всё.
    Время, между прочим, к ужину. А завтрак у меня был поздним, поэтому обед я прогулял. Есть хочу.
    В трапезной я оказался первым и с четверть часа наблюдал улыбки, усмешки и ухмылки, когда взгляды входящих обнаруживали меня вместо примелькавшегося, должно быть, за три недели пустого места.
    Когда все, кого я ожидал увидеть, собрались, я попросил после ужина задержаться. А по окончании трапезы встал и объяснил, что произошло недоразумение, касается оно меня с Анатолем лично и никак иначе, недоразумение необходимо разрешить, я собираюсь это сделать определённым образом, о чём и сообщаю, чтобы избежать кривотолков; желающие присутствовать могут, разумеется, присутствовать - благодарю за внимание.
    Наступила тишина. А потом в ней раздалось звонкое:
    - Ха. Я же говорил.
    - Отец Лайнел, это вы о чём?
    - Я им говорил, что вы не будете открывать дело против Анатоля, потому что это какая-то чепуха. А они мне не верили.
    Мигель опустил взгляд и негромко уточнил:
    - Три недели в лазарете - это, по-твоему, чепуха?
    - А когда ты тогда ногу сломал, меня что, тоже надо было в тюрьму сажать?
    Непосредственность возмущённого Лайнела сняла возникшее было напряжение. Ногу Мигель, действительно, сломал - треснула кость в голени, когда они только начинали свои фехтовальные упражнения и об акробатическом прошлом Лайнела ещё никто не знал. В результате Мигель месяц показательно страдал от невыносимой тирании наших врачей, зато теперь о переломе и не вспоминает.
    - Отец Лайнел, тогда никто не сомневался в том, что вы не хотели причинить вреда отцу Мигелю. С Анатолем всё более сложно. Но я не хочу, чтобы о случившемся говорили, как о покушении на примаса. Потому что это не так. Недоразумения между людьми иногда случаются. Иногда они имеют и более тяжёлые последствия. Это лишний раз показывает, что все недоговорённости, непонятности, слухи нужно выяснять до того, как применять силу: один вовремя заданный вопрос может спасти жизнь одному, а не заданный - сломать другому. Говорить друг с другом, хотя бы для того, чтобы не задавать работу врачам и не проводить потом сложные обряды. Мне вот завтра придётся проводить. И потом ещё объяснять, что примас курии и колдун по имени Веран - это не всегда и не вполне одно и то же.
    Нда.
    Проповедь я своим притихшим инквизиторам читаю правильно. А вечер порчу - нет.
    - Ладно. Это касается меня и Анатоля, мы с ним этот вопрос разрешим, он станет свободен - и я, надеюсь, тоже, но это будет завтра. А сегодня - доброго вечера всем. Отец Ансельм, можете сейчас уделить мне некоторое время?
    Мы с Ансельмом вышли во двор.
    - Ты что, в самом деле собираешься его отпустить?
    - Да.
    - То ли он тебя слишком сильно по голове ударил, то ли из лазарета тебя рано выпустили.
    - Ансельм, прекрати. Мы просто подрались. Неудачно для меня.
    - Это ты мне говоришь?
    Я посмотрел ему в глаза:
    - Да.
    Ансельм способен восстановить картину произошедшего. И наверняка это сделал. И она должна остаться при нём.
    Ансельм вздохнул. И вдруг успокоился:
    - Зачем это тебе?
    - Надо. Так должно быть. Ничего не было. Ничего не произошло. Ансельм, ты не служитель Равновесия, исповедаться тебе я не могу.
    - А настоятель согласен?
    - Нет.
    - А как ты собираешься проводить обряд?
    - Это, как выяснилось, обряд из тех, которые не требуют разрешения и не могут быть запрещены. Поэтому его я проведу в любом случае.
    - Может, к отцу настоятелю стоит прислушаться?
    - Я знаю, что стоит. Но сейчас отец настоятель видит то, что случилось, с одной стороны, а я с другой. Моя сторона требует, чтобы Анатоль был свободен. Во всех смыслах. Доктор, кстати, сказал, что его выгонит.
    - То есть?
    - Ну вот так. Взгляд доктора на случившееся требует, чтобы Анатоля в монастыре больше не было.
    - То есть все против, но ты упёрся.
    - Ну, как-то так.
    - Осёл аквитанский. Значит, завтра, за час до полудня? Хорошо. Кто-то же должен позаботиться о том, чтобы ты остался жив. До завтра.
   
    * * *   день девяносто третий
   
    Я обещал доктору перепривязать ковен. Сложно сказать, о чём я думал, когда это обещал. Но крайне сомневаюсь, чтобы эта простая мысль пришла в голову мне первому.
    А чужие мысли хранятся где? В библиотеке. И ещё там, где их умеют находить реконструкторы; но я не умею, поэтому с самого утра отправился в библиотеку.
    По дороге встретил не только солнце, но, к своему глубочайшему изумлению, ещё и брата архивариуса - бодрого, как солнечный луч в капле росы. В ответ на мои пояснения архивариус задумался, потом кивнул:
    - Пойдёмте.
    Интересующие меня сведения оказались разбросаны по многим и разноязыким фолиантам, ничуть не меньшим, чем тот, над которым отдыхал доктор. В книгах не было прямого ответа на мой вопрос, но подробно описывались принципы построения структуры и связей ковена.
    То есть то, что я должен бы знать. Но не знал, почему-то.
    Пришлось учиться.
    Я обложился досками, выписывал, переводил, сводил, сравнивал, чертил, рисовал - и переносил на бумагу то, что начинало казаться мне знанием. Отдельно записывал вопросы, на которые пока не нашёл ответов. На полу возле стола образовался небольшой холм из досок, которыми уже нельзя было пользоваться, и я собрался сходить за чистыми, когда над моей головой раздалось:
    - Здесь что, мёдом намазано? - Ансельм снова меня нашёл.
    - А я что, муха? - ну что ж такое, три недели без меня все жили, а теперь один рассвет не переживут. - Я примас. К сожалению. Которому нужно сохранить ковен. Не меньше, чем самому ковену. Ищу подходящий способ, как видишь.
    Анесельм взял стул, сел рядом и стал просматривать мои записи:
    - Ты уверен, что это возможно?
    - Если пришло в мою голову, значит, возможно. До невозможного я бы не додумался. Вопрос в том, как именно это сделать и под силу ли это мне.
    И если "как" - я начинаю, кажется, понимать, то на последний вопрос ответа нет. И не появится, пока я не встану перед алтарём ковена.
    Ансельм отложил бумаги и откинулся на спинку стула:
    - Я когда к тебе только ехал. Думал - захолустье, скука. Снова же - у примаса под боком. Старцы проповедями замучат. Решил - сбегу при первой возможности.
    - Это ты меня готовишь к тому, что всё-таки съедешь к Базилю?
    Ансельм фыркнул:
    - Базиль меня не возьмёт. Мы же выяснили, что я не варлок и вряд ли им стану. Да и у тебя тут становится всё интереснее и интереснее, - он постучал пальцем по стопке исписанной бумаги. - Соберёшься вот это делать, предупреди, поедем вместе.
    - Я не хочу, чтобы тебя потом обвинили.
    - В чём? Примас ездил с инспекцией, я его сопровождал. Но если ты по дороге упадёшь, поднимать тебя будет некому.
    - Доктор поможет, если что.
    - Доктор принадлежит ковену. Поэтому я еду с тобой. И ты сегодня собирался кое-что делать, так пора.
    Как? Уже? Я шесть часов над книгами просидел? Не заметил.
    У меня осталась четверть часа на то, чтобы проветрить голову и полюбить Анатоля.
    Жерар, надеюсь, сейчас к алтарю не придёт. Должен быть в школе. Не забыть ему сказать, что Анатоль свободен.
    Вот странно. Венчал Магду - и сложно, и необычно, и не как всех, и от стольких людей зависел - и был спокоен. А тут - обряд строго по книге, три предложения, ничего нового. И как-то мне неуютно.
    И с приглашением всех желающих я, похоже, переусердствовал. Пришли, по-моему, даже те, кто должен был сегодня уехать.
    Только Анатоля почему-то нет. Хотя уже время.
    Почему Анатоль так... задержался, я понял, когда его увидел.
    Меня пытался убить здоровый, полный сил человек. А тюремная стража едва не на себе принесла измождённого, едва передвигающего ноги старца. Которого алтарное пространство встретило растерянной тишиной.
    Нет, за три тюремных недели человека можно и не до такого довести, было бы желание. Но ведь не доводили же. Этот исхудавший серый человек с потухшим взглядом особых физических страданий не испытывал - это не сложно определить, и определили немедленно все собравшиеся. Получили подтверждение. И растерянно замерли в тишине.
    Но ведь с ним в самом деле ничего не делали. Содержался в условиях лазарета - я в тюрьме вчера записи смотрел и с людьми говорил.
    Он так себя извёл, потому что уверен, что мой обряд рыжему повредил? Так надо было самому убивать. А не подрядить человека и ожидать, что я глаза закрою. Я не могу. У меня официальная жалоба, обязан дело открыть. И закрыть, как-то.
    Ладно. И то дело я закрыл - и это сейчас закрою.
    - Блоки снимите.
    Это несложное действие Анатоля разбудило: он поднял голову, медленно осмотрелся, разглядел меня - в его взгляде снова затлела ненависть - и прошептал:
    - Не боишься?
    Боюсь. Потому что ты безумен. И я не знаю, чего от тебя ждать ещё.
    Ансельм, Мигель, Мишель, Олив шагнули вперёд к рёбрам алтаря. Олив? Не рано? Но хорошо.
    Губы Анатоля дрогнули в презрении. Но промолчал.
    Ничего. Мне нет сейчас дела до того, что обо мне думает этот человек. Да и все остальные, признаться, тоже. Мне есть дело до Равновесия: я должен уговорить его простить этого безумца, который не сумел с умом завершить хорошее, полезное, хотя и скверное, дело.
    Алтарь мне давно ответил, поэтому я взял Анатоля за руку; прижал её ладонь к камню - не вырвется; и позвал Равновесие.
    Обряд внешне очень прост: в самом деле, три предложения, смысл которых в том, что я прощаю Анатолю все его злоумышления против меня, вольные и невольные, а также дела, случайные и преднамеренные, знаю я о них или нет, которые нанесли или могли нанести мне прямой или косвенный вред.
    Я закрыл глаза и произнёс эти три предложения.
    Рука Анатоля попыталась сбежать с алтаря, но этого я ей не позволил.
    Я ещё не всё сделал.
    Я не пытаюсь наказать тебя, дурень. Я не пытаюсь причинить тебе боль. Я пытаюсь сделать так, чтобы её не испытали мы оба. Во всяком случае по одному конкретному поводу.
    И для этого мне нужно притвориться fata.
    Fata. Матушка Клаудиа. Которая своих расшалившихся подопечных как-то прощает. А я чем хуже?
    Анатоль в роли школьника выглядел забавно. Я в роли матушки Клаудии - прямо смешно. Я почувствовал, что начинаю улыбаться - а невозможно же сердиться на человека, которому только что искренне улыбнулся.
    И я простил Анатолю. Всё. Все его злоумышления против меня, вольные и невольные. И дела, случайные и преднамеренные, которые мне повредили или могли. Даже если я о них не узнаю никогда. Или узнаю когда-то.
    И Равновесие согласилось. Укрыло нас обоих чем-то мягким и тёплым - как пуховое одеяло. Одно на двоих.
    А потом они разошлись. Равновесие в себя. Алтарь в себя.
    А люди остались.
    Обряд завершился.
    Я открыл глаза, нашёл тюремную стражу и кивнул на Анатоля:
    - В лазарет. Блоки не надевать.
    Врач не выбросит на улицу человека в таком состоянии. А дальше посмотрим.
    - Отец Олив, вы Жерара сегодня увидите?
    - Намерен.
    - Он беспокоился. Сообщите ему, пожалуйста, что Анатоль свободен.
    - Да.
    - Я благодарю всех присутствующих. За участие. Если со мной вдруг кто-нибудь не согласен, он может это высказать. Присутствующим. И отсутствующим. А также Равновесию. Но изменить ничего невозможно, и это очень хорошо. Я ещё раз всех вас благодарю, - это правда, и голову я склонил перед ними вполне искренне, никто ведь не знал заранее, как всё произойдёт. - Если я кому-то понадоблюсь, я в библиотеке.
    У меня впереди алтарь ковена. И реконструкторы.
    Будем проверять, какой я колдун.
    *
    Я вернулся в библиотеку. И работал, пока пространство, сгустившись, не подсказало, что за окном закат.
    Солнце, уходя, отобрало у меня книги и записи, и я вдруг понял, что хочу спать. Невозможно, невыносимо, сейчас под стол упаду. Нет, не упаду - для этого шевелиться нужно. А я не хочу. Не буду. Руку только под голову подложу. А то без уха останусь...
   
    * * *   день девяносто четвёртый
   
    Проснулся я у себя в постели. То есть меня принесли, раздели, уложили - а я не слышал. Да что ж я каждый раз, как с алтарём поработаю, потом сутками непробудно сплю.
    А когда я с алтарём ковена побеседую, что тогда будет?
    Вот тогда и посмотрим.
    Ансельм со мной к алтарю ковена поедет, это хорошо. Но в обряде я буду с алтарём один на один, там мне никто не помощник. Где там мои записи с упражнениями?
    И Ансельм не рано отца Олив дёрнул? Ничего не случилось, да, но если бы случилось? Чем бы это отцу Олив аукнулось?
    Я составил правила - утреннее и вечернее: список упражнений, которые нужно выполнять обязательно, в строгой последовательности, до достижения определённого результата.
    И принялся утреннее выполнять.
    Потратил больше двух часов.
    Нет, утреннее правило и должно занимать около часа, но не в два же раза дольше! Лентяй. Слюнтяй. Мямля. Сам у алтаря сдохнешь и ковен за собой потянешь. Тьфу.
    Одно хорошо: раз начал, уже не брошу. А то скрутит - в бараний рог...
    Теперь позавтракать - и в библиотеку. Пусть курия меня простит, но она никуда не денется. А с ковеном всё может быть.
   
    * * *   день девяносто восьмой
   
    Я восстановился удивительно быстро. Настолько быстро, что на пятый день утреннее правило отправился выполнять в лес. К алтарю ковена поближе.
    А то сижу в четырёх стенах безвылазно.
    Нет, в библиотеке я больше не спал - в кровати отдыхается лучше - но дни проводил от рассвета до заката. Оказалось, я кое-что знаю: в школе основы, оказывается, давали, и, встретив их в книгах, я всё вспомнил. Но чем дольше я работал, тем больше усложнялась картина нужных мне связей в моих записях и в моей голове. А это плохо. Это значит, что я не понял закономерности, по которой картина строится. И пока я её не пойму, у алтаря ковена мне делать нечего.
    Пока что я прихватил песочные часы и отправился в лес. Упражняться.
    И как же это хорошо. Когда ум, тело, и всё, что вокруг - одно. Когда пьёшь чистую холодную воду, хотя до неё метра полтора нетронутой земли; летишь, разглядывая лес метрах в тридцати под собой; несёшься по деревьям, едва касаясь веток - не потому, что спасаешься, а потому что силён, и пушистый хвост уравновешивает тебя абсолютно, и каждое твоё касание точно; и всё это сразу - и как же тебе хорошо...
    Песочные часы показали, что утреннее правило, вместе с заключительным удовольствием, заняло у меня час. Ну, наконец. Нет, этого недостаточно, чтобы поставить ковен на колени, но выжить я уже, пожалуй, смогу. Теперь нужно каждое правило здесь выполнять - лесу не повредит, а мне польза.
    Со связями бы ещё разобраться. Побыстрее. Время течёт, как песок в часах. Времени мало.
    Я вернулся в библиотеку и зарылся в очередную книгу.
    Книгу нужно было переводить, поэтому как открылась дверь позади я не услышал. Почувствовал только, как на мою спину опустились чьи-то кулаки и заколотили по плечам.
    Это не было больно, но пришлось оторваться от перевода и выяснять, в чём дело и кому это понадобилось так немедленно выколачивать из меня пыль.
    Кулаками надо мной размахивал Жерар. Который не увидел, что я обернулся - он стоял зажмурившись, по щекам текли потоки слёз. Я поймал его за руки и притянул к себе:
    - Что случилось?
    Он не мог говорить: губы дрожали, его трясло.
    - Жерар, что такое?! - я подхватил его на руки и собрался бежать.
    - А-а-анатоль...
    Фух. Я думал, что-то всерьёз стряслось.
    - Что с Анатолем?
    - У-у-у-уехал...
    - Погоди, как уехал? Он же в лазарете был.
    - У-у-уеехал... - Жерар просто рыдал.
    - Ничего я не понял, пошли выяснять.
    Я перекинул его через плечо, как мешок, и направился к доктору.
    Мы столкнулись в приёмном зале лазарета - доктор удивлённо посмотрел на мой груз, я коротко объяснил:
    - Анатоль уехал.
    В ответ на что Жерар буквально взвыл.
    Доктор развернулся и побежал. И я следом.
    Мы прибежали к доктору в кабинет. Доктор, беззвучно ругаясь, Жерара успокоил, чем-то напоил, и мальчик, время от времени ещё всхлипывая и вздрагивая, уснул. Так-то оно лучше.
    - Доктор, а что с Анатолем? Он же неживой был.
    - Да что вы говорите? Он ещё вас переживёт. Непоколебимого здоровья человек.
    - Почему-то мне так не показалось.
    - Потому что он варлок, а вы не врач. Как только он понял, что ваша совместная глупость не будет иметь последствий - ни для него, ни для кое-кого ещё, немедленно ожил, - Жерар застонал во сне, и доктор отвлёкся. - И я его не выгонял. Хотел, но. Мальчик у него здесь поселился. Только что не на коврике под кроватью ночевал. Выставляли с боем, - доктор вынул из сундука одеяло и укрыл Жерара, немедленно свернувшегося калачиком. - Но теперь если встретите - скажите, чтобы не возвращался. Я ему вот этого, - Жерар под рукой доктора глубоко вздохнул и, наконец, расслабился, - не прощу.
    Мы постояли, глядя на Жерара.
    И доктор вдруг тихо произнёс:
    - Реконструкторы готовы работать.
    Я почему-то не удивился. Но вдруг подумал, что если бы Жерар. Я бы не скоро ещё это услышал. Именно спавший перед нами ребёнок окончательно объединил нас с доктором в заговор.
 
1 инквизиция: inquisitio (лат) - разыскание, изыскание, исследование, приискивание поводов к жалобе, подыскивание доказательств обвинения; в данном случае - организация, осуществляющая сыскные, судебные и карательные функции относительно обвинённых во вредительстве колдунов и ведьм     [вернуться к тексту]
 
2 инквизитор: inquisitor (лат) - изыскатель, исследователь, дознаватель; в данном случае - индивид, получивший в закрытом учебном заведении специальное образование, и тем самым включённый в состав организации, определяющей его общественное положение, права и обязанности     [вернуться к тексту]
 
3 excellens, экселленс, от excello (лат) - такой, что выделяется, отличается, превосходит     [вернуться к тексту]
 
4 dom: сокращение от dominus (звательный падеж - domine) (лат) - господин     [вернуться к тексту]
 
5 курия: curia - в Римско-католической церкви совокупность учреждений и лиц, помогающих папе Римскому, епископу, генеральному настоятелю, главе провинции монашеского ордена в исполнении их обязанностей; в данном случае - территориально и административно обособленная совокупность инквизиторов и связанных с инквизицией организаций и лиц     [вернуться к тексту]
 
6 принцепс: princeps (лат) - первый, главный; в данном случае - руководитель ковена
   ковен: от convenio (лат) - сходиться, съезжаться, собираться; в данном случае - территориально и организационно объединённая, связанная обрядом совокупность колдунов и ведьм
   примас: primas=primarius (лат) - влиятельный, один из первых; в данном случае - человек, возглавляющий курию     [вернуться к тексту]
 
7 трибол: tribulus (tribolus) (лат) - шарик с четырьмя острыми шипами, концы которых соответствуют вершинам правильного тетраэдра; tribuli рассыпались для задержки неприятельской конницы     [вернуться к тексту]
 
8 Лайнел: Lionel (fr.), Leonello (it.) - уменьшительное (-ello (it.)) от Leone - лев     [вернуться к тексту]
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"