Те ещё - все. Я учился в школе инквизиции1. Одной из обычных инквизиторских школ. Старшеклассники, не скрываясь, называли наши интернаты "застенками": за стены учебных заведений входили мальчики, лет около одиннадцати; а выходили, в первый и последний раз, инквизиторы2 - восемь лет спустя.
Нас учили как никого - хорошо; и как никого - жестоко. Но к собственной боли я всегда относился довольно равнодушно. Я не понимал смысла школьных истязаний и воспринимал их как очевидную потерю сил и времени - чем огорчался, но именно боли никогда не боялся. Своей. Потому что чужой не выносил совершенно.
Вернее, чужого страха перед болью. Потому что мои однокашники боялись. Дико - до истерики, невменяемого ужаса, форменного безумия. Я до сих пор удивляюсь, как за все годы существования этих школ в них никто не умер и в самом деле, не рехнулся. Однако же - не умер и не рехнулся. Воспитатели знали, что делали.
Я терпел свою боль. Выносить чужой страх я не мог. Я тогда сам срывался - на крик, истерику, побеги. Совсем из школы не убежишь, но спрятаться при большом желании можно. На время. Потом меня, разумеется, находили, и я получал всё, что - по мнению инспектора - заслужил. Но это меня уже не так волновало.
В тот раз я превзошёл самого себя. Подрался. Морду набил - лично Валентайну. Разбил нос, губы и оставил на глазу сплошной кровоподтёк.
Поднял на инспектора руку. И ногу, потому что он меня свалил, и по губам я ему каблуком двинул.
И ничего, что инспектор это спровоцировал - догадался, что именно выводит меня из себя и решил убедиться. И над провинившимся в чём-то - не помню, не важно - старшеклассником тогда просто издевался. Нет, не бил. Давил. Страхом. Медленно. По методике. И в какой-то момент на меня посмотрел. Проверить.
- Н-да? - Что-то я развспоминался. - Доброго утра, брат Доминик.
- Доброго утра, dom Веран. Вы просили разбудить.
- Да. Благодарю. Будем считать, что я проснулся.
Я просил брата Доминика о побудке, потому что вечером читал и собирался заниматься этим долго, а ночные бдения моему раннему вставанию почему-то не способствуют.
Ещё теперь и кошмары сниться начинают.
Брат Доминик нарушения мной общепринятых правил не одобряет, не говоря уже о том, что не разделяет, но милосердно прощает. В конце концов, мне всего двадцать семь. И я - главный инквизитор провинции.
Я умылся, побрился, оделся, и тут снова возник брат Доминик:
- Dom Веран, вас спрашивает отец Матиш.
- Он здесь? - дурацкий вопрос. Провинция большая, отделений не одно. Не с небес же он вопрошает, если живёт за полсотни километров.
- Да. Он ждёт вас наверху.
Отца Матиша я знаю давно - он учился в той же школе, только года на четыре старше. Исключительно серьёзный человек. Мрачный, откровенно говоря. Брат Доминик рядом с ним - просто источник благорасположения и веселья.
Матишу я зачем?
Спальни с рабочими комнатами у нас на разных этажах. Не иначе, чтобы быстрее просыпались. Во сколько это отец Матиш встал, что уже приехал? И даже под кабинетом стоит.
- Dom Веран, мне нужна помощь.
- Доброго дня, отец Матиш. Проходите. Чем могу служить?
- Около трёх недель назад мы получили сообщение о ведьме.
- Отец Матиш, называйте вещи своими именами. Вы получили косвенную информацию или прямой донос?
- Донос. Ведьму арестовали. В её виновности сомнений нет. Но добиться признания мы не можем.
- За две недели? При наличии прямых улик?
- Н-нет. К сожалению, улик нет.
- Прямых?
- Никаких.
- А на основании чего вы сделали вывод о виновности?
- Она - ведьма!
Ох.
- Отец Матиш. Понимаете, есть правила. Закон. Я не подпишу обвинительное заключение, построенное на единственном доносе. И даже на пачке. Мне нужны доказательства. А если вы не смогли найти их за три недели - значит, их нет.
- Есть! Я не смог их получить, я виноват, но она - ведьма!
О-о-о.
- Ну хорошо. Где она сейчас?
- Во дворе.
- Здесь? Вы её привезли?
- Да.
Наверное, это - лучший вариант.
- Она в состоянии передвигаться? Приводите. Посмотрим.
Во дворе. Это у меня под окнами, что ли?
Ну, отец Матиш. Ведьма или нет, она или её родственники имеют полное право жаловаться. И мне придётся отвечать. Потому что в клетке можно перемещать осуждённых преступников, но никак не обвиняемого. В чём угодно.
А если она - ведьма, то тем более - нельзя. Открытая транспортировка, возможность влияния, контакта. Ох, я отцу Матишу уши надеру. Правда, с него тогда станется поставить на телегу короб, вместо клетки, и будет тогда точно карцерный гроб.
А почему у меня дверь так скрипит и никто её не смажет? Ну что же, ведьма или нет - доброго утра, будем знакомиться.
Босиком ходить не привыкла; власяницу на неё надели явно не вчера, но крови на рубахе немного; а в цепи, скорее всего, заковали не раньше переезда - потёртости свежие и более давних не вижу.
Но в целом общение с инквизицией пошло предполагаемой ведьме явно не на пользу. Хотя, если её вымыть, накормить и дать отдохнуть, выйдет, ну-у, пожалуй, довольно симпатичная девушка.
Которая посмотрела на меня и шарахнулась так, что едва не упала. Пришлось ловить - бесчувственное тело. Нет, пусть её врач теперь смотрит, в конце концов, до обморока меня ещё не пугались.
*
Я ведь тогда своё время долежал. Полностью.
Ну, меня вынули, пролечили. И кто-то внимательный попался. Вот, жаль, не знаю - кто.
Но возле меня появился новый человек. С инквизиторским медальоном, только необычного серебристо-белого цвета и с чёрной гравировкой по ободу: excellens3. Сказал, что ответы из учебников он все знает. Ему важно, что думаю я.
Он приходил. Мы разговаривали. Долго. Потом я выздоровел.
И оказалось, что Валентайна из школы убрали. Но меня всё равно перевели. В другую школу. Не совсем такую, как остальные.
Не могу сказать, чтобы условия там были мягче - и учеников было много меньше, и занятий намного больше. И спрашивали ещё строже. Но просто издеваться над нами там никому в голову не приходило.
А через пару месяцев после перевода у меня вдруг стали выпадать волосы. И очень скоро вылезли совсем. Только бы печали, подумаешь - лысый инквизитор, но годам к шестнадцати они начали расти опять. Совершенно бесцветные. Такими и остались.
Людей это почему-то пугает.
А меня их страх - уже нет.
Две недели в тесном замкнутом пространстве. Постоянные голод, жажда и боль.
В какой-то момент я не выдержал. Испугался. Очень испугался. Но я был уже достаточно взрослым и достаточно учёным, чтобы понимать, что страх меня убьёт. И поэтому он должен жить сам по себе. Без меня. Отдельно.
*
Врач осмотрел ведьму сказал то же, что я подумал: горячая еда, покой, и всё с нею будет хорошо.
- Отец Матиш, цепи - снимите. И скажите - пусть миску похлёбки принесут. Причём горячей и съедобной. И ложку положить не забудут.
У отца Матиша такое выражение лица, словно я предлагаю есть ему, причём горящие угли.
Обуви по размеру для неё не подберу, но тёплый плед найдётся.
- Садись.
Она пятится, пока не вжимается в стену.
- Не бойся. Это - самое обычное кресло, ничего особенного в нём нет.
Деревянный стул по другую сторону моего стола. С подлокотниками, высокой спинкой и обитым кожей сиденьем.
Удобное. Мои собеседники должны думать о моих вопросах, а не своём онемевшем седалище.
Я по-прежнему вызываю в девушке страх, но она поела и согрелась. Теперь её очередь доставить мне некоторое удовольствие.
- Как тебя зовут?
- Агнис.
- Ты знаешь, в чём тебя обвиняют?
- Да. Но я не делала этого, нет!
Она начинает поднимать голову, взгляд падает на мой медальон и застывает в ужасе. Да что ж такое.
- Ты знаешь, кто тебя обвиняет?
Судорожный вздох:
- Инквизиция.
- Да, но эта мысль не пришла же в голову отцам инквизиторам просто так. Ты не догадываешься, почему пришла?
Молчит. Уставилась себе под ноги. Если так пойдёт и дальше, мне придётся переставлять стол или перестилать пол - доски обуглятся.
Ладно, пусть помолчит. Я пока почитаю.
А читать нечего. Это - не донос. Это - кляуза. Анонимная. Но явно - женская. Давно подобной чуши не читал. Облизанная жаба, под подушкой... Доносчица откуда знает? Сама облизывала? И за компанию подкладывала? И под какой подушкой, вон, заключение: обвиняемая девственна. А жабу, по логике вещей, нужно совать в постель тому, кого соблазняешь. Они что, спят с мечом на кровати? Или девушка ночью по чужим спальням шатается с единственной целью подсунуть мужику насмерть зацелованную жабу?
Нет, это доносчицу надо арестовывать. Допросить, высечь и выставить к позорному столбу - чтобы неповадно было загружать инквизицию подобной ерундой. Чем там отец Матиш занимался?
Сейчас он сидит под стенкой на лавке и изучает мой пол. А мне приходится - его бумаги.
Протоколы допросов. О-о-о. Нет, способности у обвиняемой, конечно, есть. И немалые, иначе бы я с нею здесь не беседовал. Специально ими пользоваться она, похоже, не умеет, тем не менее, почти три недели пытается доказать отцу Матишу, что мир вокруг добр.
Другими словами, она - ведьма, но fata, а не strega. Если принять каноническое определение strega, как способностей, сознательно и последовательно обращаемых ко злу.
Fata свои способности во зло не употребляют, поэтому инквизицию не интересуют. И я понимаю, что отец Матиш не преуспел, пытаясь заставить fata признаться в колдовстве, о котором та понятия не имеет. Но, по большому счёту, здесь на всё дознание нужен - час.
- Агнис, тебя животные любят?
Это - один из квалифицирующих признаков. Если к ведьме ластятся лошади, подлизываются собаки, а следом бегают птицы - она не strega. У тех бывают компаньоны, но массово зверьё, особенно домашнее, их сторонится.
Девушка вздрагивает и поднимает на меня непонимающий взгляд:
- Да. И я их люблю.
- А людей? - обращённый на меня взгляд становится ещё более непонимающим. - А кто такой Рене ле Ольна?
Отворачивается. И что там, за окном, такого интересного?
- Мой жених. Был.
- Он что, умер?
Вся сжимается:
- Нет! Нет. Просто...
- Он хорош собой?
На её лице появляется подобие улыбки:
- Да.
- Богат?
Задумалась:
- Нет. Не особенно. Не беден.
Не врёт. Правда, не знает. Если судить по документам, мессир Рене состоятелен, как индийский раджа. По нашим провинциальным меркам, конечно, но и в столице - не затерялся бы.
- Ты его любишь?
- Да!
И сама испугалась.
- А это ты видела? - кладу перед нею лист доноса.
Отодвигается, словно я предлагаю ей ту самую жабу:
- Да. Но я этого не делала. Клянусь!
Естественно, нет. И если бы даже и да, это ни к чему бы не привело. А то я не знаю, как привороты делать. Нет, надо же было такой бред сочинить.
- А Ноэми - это кто?
У неё начинают дрожать губы. Руки. Наконец, она уже не может сдерживаться - её сотрясают рыдания.
Ничего, слёзы очищают. И помогают пережить несчастья. Но мне нужен ответ. Для протокола.
Выхожу из-за стола, наклоняюсь к креслу Агнис и беру её за подбородок. Она пытается отвернуться, но моя рука сильней: я смотрю ей прямо в глаза:
- Но-э-ми.
И девушка вдруг сползает на пол. В первое мгновение я даже подумал, что у неё снова обморок. Нет, просто упала на колени. Её губы касаются моей руки - вот наказание, я оцарапался утром, и моментально просолившаяся ссадина теперь отчаянно щиплет. В конце концов Агнис замирает, обхватив мои ноги:
- Пощадите.
- Которую из вас двоих?
Она отпускает меня и застывает на полу, закрыв лицо руками. Можно подумать, я над нею с бичом стою.
- Агнис, послушай. Её всё равно вызовут на допрос. Я вызову. И буду с нею беседовать. Но сидеть в удобном кресле при этом буду я один. Как думаешь, долго она станет отпираться?
Да, да. Да. Я - злой. Жестокий и бесчувственный. Работа у меня такая.
- Сядь. Давай, помогу. Вот - возьми платок. Успокойся и рассказывай. И можешь мне не верить, но так будет лучше. Для всех.
Секретарь тихо скрипит пером в соседней каморке. Между Агнис и ним только тонкий лист дерева, который хорошо усиливает звук.
История Агнис обычна, проста и отчасти удивительна: две девушки - красавица и не очень, и один мужчина, выбиравший между добрым сердцем и блестящей внешностью.
Выбор он сделал, прямо скажем, неожиданный. И тогда злая подруга, сама или по наущению - это ещё нужно уточнить, написала донос. Расчёт был на то, что Агнис вернётся неизвестно когда, осуждённой, заклеймённой и опозоренной.
Руку подруги Агнис узнала. И всё поняла. Но молчала.
Кстати, Рене ле Ольна уже во время дознания приходил к отцу Матишу с опровержениями.
А Ноэми ещё и глупа, потому что описала в доносе подробности, даже о возможности существования которых ей и предполагать не положено. Ведьма она вряд ли, но проверим. Проверим. Я её допрашивать не буду - для таких бесед есть свои специалисты. Но записку напишу. Мало не покажется.
А в приёмной у меня кто-нибудь есть?
В приёмной читает брат Доминик. Что бы я без него делал.
- Брат Доминик, а пусть спросят у матушки Клаудии - мне нужна кто-нибудь из её наставниц. Нужно, чтобы о задержанной позаботились.
Отец Матиш сидит белый. Побледнел он что-то рано - с ним у нас разговор ещё впереди. Например о том, почему имя Ноэми встречается в протоколах один-единственный раз: в заявлении всё того же Рене, с предложением вызвать её в качестве свидетеля защиты. Наивный. И почему отец Матиш заявителя попросту выгнал, оставив бумагу без рассмотрения. Хорошо, хоть не выбросил. Отец Матиш болен, с ума сошёл или что случилось?
Агнис рассказала только то, что посчитала возможным - и то, очень осторожно: я ничего не услышал ни о зависти, ни о соперничестве, ни об авторстве доноса. И всё равно, своим "предательством" буквально убита.
Странно. Агнис ни в чём не виновата, но готова погрузиться в пучину раскаяния. Отец Матиш очень виноват, а раскаивается, судя по утреннему заявлению, совершенно в другом.
Я написал распоряжение, в котором осталось проставить имя наставницы, и как раз задумался о раскаянии, как послышался острожный стук в дверь. Трогать отца Матиша я не стал и открыл сам. За дверью стояла матушка Клаудиа.
- Доброго дня, dom Веран. Мне сказали, вы ищете наставницу. Сёстры как раз все заняты, а я - свободна. Что случилось?
Матушка Клаудиа - fata. Причём сильнейшая. Мысль о том, что когда-нибудь я могу встретиться с такой же strega, заставляет меня продолжать учиться.
Она - талантливый организатор: на ней приют для сирот, школа и, частично - лазарет. Как-то она ухитряется со всем справляться.
И ещё она - превосходный наставник. Дети её беззаветно любят, ходят за нею толпами и заглядывают в рот. Лично я им завидую.
Я не обладаю и десятой долей её общечеловеческих способностей. Кроме того, матушка Клаудиа в самом деле годится мне в матери. Поэтому я всякий раз склоняю перед нею голову, отдавая свою дань уважения. Что матушку Клаудиу почему-то всякий раз смущает.
- Доброго дня, матушка. Мне стыдно вас загружать, право. Но у меня есть обвиняемая. Арестовали по навету. Допросили. Она должна остаться у нас на время, пока дознание будет завершено. Ей нужно отдохнуть, поправить здоровье, кое-что понять и кое-чему научиться. Боюсь, это отнимет много времени.
Матушка Клаудиа подошла к Агнис, задержалась и, не отрывая взгляда от неподвижной фигуры, заключила:
- Вы - бесчеловечное существо, dom Веран.
- Простите, матушка. Вы ей поможете?
- Разумеется.
Отец Матиш закрыл глаза и покраснел, как альбинос на солнцепёке.
Я подписал и отдал матушке Клаудии подтверждение её высоких полномочий. Наша подопечная сидела с отсутствующим видом, словно находилась не здесь.
- Агнис.
Никакой реакции.
Матушка Клаудиа мягко коснулась её плеча.
Дальше всё очень напоминало встречу двух муравьёв. В конце концов муравьи согласились, что из одного муравейника, и матушка Клаудиа увела свою новую подопечную. Не удостоив меня на прощание даже взглядом.
Я сел, отпустил секретаря и вздохнул с облегчением. Ничего. Матушка - хороший человек и исправит всё, что отец Матиш напортачил. Остальное я попробую как-нибудь пережить.
Три минуты покоя.
- Я прошу об исповеди, dom Веран.
О-о, нет. Не надо. Не хочу. Терпеть не могу.
Вот на "не буду" права не имею. Более того, если бы отец Матиш не предложил, должен был бы сам заставить. Есть такая "принудительная исповедь", врагу не пожелаешь. Хотя, нет, кое-кому пожелал бы. С удовольствием.
- Отец Матиш, а можно я сначала позавтракаю? - ну не могу я есть в несусветную рань.