Аннотация: Штучка написана 8 лет назад. Даже выставлялась на "Забытый рассказ". Прочитав её уже "чужими глазами", поняла, что надо править: ни форма, ни содержание действительности уже не соответствуют. Итак, дубль два.
Того, кто изобрёл пианино, следовало бы сжечь на костре. А может и нет. Он, наверное, кончил свои дни, так, как и как положено кончать их любому гению, не сожжённому на костре или не прославленному каким-нибудь недоразумением: умер в безвестности. Ну не то чтобы в полной, жена и соседи, скорее всего, заметили это прискорбное событие, да и имя они знали. А вот нам оно неизвестно. Имя человека, подарившего миру чудо. Чудо воды и ветра, солнца и прохлады. Божественный орган может петь лишь музыку небесных сфер. Фортепиано спускается до капель дождя на окне, до изящного подснежника, решительно пробившего ледяную броню, до мириад прочих незначительностей...
Это был, скажем прямо, не самый удачный отблеск гениального разума. Октавы решительно не желали звучать гармонично, один молоточек навеки припал к струне, так что ре первой октавы всегда придушенно и коротко тренькало. Благородная слоновая кость была подклеена на клавиши совсем недавно, а до этого приходилось играть прямо по ободранной древесине. Хозяин пожалел разбитый инструмент и не отвёз его не помойку, а поставил в одном подвальчике, где зимой и летом одинаково тянуло холодом и пахло сыростью. Жители редко играли на этом пианино: основная масса музыкантов играла на других инструментах, а в музыкальный подвал они спускались чтобы не портить отношения с немузыкальными соседями, изводя их вечными упражнениями. Впрочем, они мешали и там: в подвале висело объявление с нижайшей просьбой к музицирующим поплотнее закрывать окна и двери во время занятий.
Что до пианино... Приличный пианист предпочёл бы тренировать пальцы на столешнице, лишь бы не портить нервы злосчастной ре, которая короткой зубной болью перечёркивала любой красоты исполнение. Но то приличные пианисты. А я довольствовалась и этим. Как здорово, нажав педаль, взять минорный аккорд и долго слушать затихающие звуки. Звуки тают и проникают вглубь, а вместе с ними тает грусть, ярче светится радость.
Так вот и жили. Проблемы и печали случались, но не становились трагедиями. Да и с чего бы? Ведь можно было просто спуститься в подвал и открыть крышку голубого пианино. Именно голубого. Цвет не был порождением больной фантазии дизайнера. Просто донельзя ободранный корпус однажды покрасили масляной краской. Добротно покрасили, как дом или дверь. Вот и стояло голубое пианино в одиноком подвале.
Первый хорошо темперированный клавир Баха был просто как Библия: там можно было найти прелюдию на любое настроение. Фугу, вероятно, тоже, но в силу сложности они были недоступны. За Бахом следовала Лунная Соната Бетховена и что-нибудь ещё столь же меланхоличное, а заодно и доступное нетренированным пальцам. Попытки изобразить Элегию Рахманинова или Ноктюрн Шопена наполняли глаза слезами: от непостижимой гениальности творения и собственного бессилия. Впрочем, недоигранное руками послушно доканчивала память.