(-?-) — неразборчивый текст

Г.В.Чефранов
5.08.1988г.

Уважаемый Владимир Николаевич!

Да, начинать надо с математики. Ещё в начале века Вейль, Брауэр, Колмогоров писали о том, что наглядность закона исключенного третьего идет от его бытовой узости, неуниверсальности, ограниченности. Сегодня Н.Н.Моисеев в "Алгоритмах развития", (М.1988г) идет дальше: дело не только в том, что достаточно глубокие мировые процессы ненаглядны, они, кроме того, не подчиняются тому делению на возможное и действительное, случайное и закономерное, большое и малое, которое кажется нам безоговорочно объективным, существующим "на самом деле" и совершенно безотносительным как и нашей информационной системе, так и к любой другой. Но если не является бредом концепция фридмона М.А.Маркова ("О природе материи" М.1976г) по которой в одной информационной перспективе наша видимая Вселенная является космически огромной, а в какой-то другой информационной перспективе она же выглядит микроскопически малой, то что остается от нашей железной убежденности в том, что отличие большого от малого имеет строго объективный, не зависящий от информационной системы рассмотрения, характер? Николай Кузанский в этом же плане говорил о нашей неспособности увидеть связь между возможным и действительным, виртуальным и реальным, нечто и ничто, максимумом и минимумом. В те времена иллюстрировать такую концепцию можно было только бесконечностью радиусов круга. Сегодня таких иллюстраций больше: сингулярность Вселенной, кварки, принципиальная стохастичность турбулентности, неравновесная термодинамика (Пригожин, его "Порядок из хаоса", М.1986г), странные аттракторы Лоренца, и т.д.

В июле этого года в телеграмме, посвященной А.А.Фридману, эту тему затронули Сахаров, Марков, Линде. Марков подчеркивал слова Фридмана о том, что наше счастье заключается в незнании будущности, ибо будущее многовариантно, принципиально непредсказуемо. Это перекликается с представлением Эйнштейна о неспособности человеческой логики уловить логику процесса общемирового целого: для этого нужно, чтобы человек переменился физически (о чем писал Достоевский). Сейчас мы можем своим правополушарным мышлением только интуитивно догадываться о сущности тайны мироздания, почтительно снимая шляпу перед непостижимой красотой и сложностью этой тайны. Эта позиция Достоевского-Эйнштейна-Сахарова качественно отличается от позиции Лапласа противопоставлявшего случайное неслучайному по закону исключенного третьего, называвшего теорию вероятностей "здравым смыслом (т.е. левополушарным мышлением "дважды два - четыре"), выраженным в числах", и пренебрежительно заявлявшим, что для объяснения мира он не нуждается в информационных морально-духовных понятиях, для него, мол, вполне достаточно понятий механики и арифметики. Если 20-й век что и доказал окончательно, так это крах самонадеянной наглости таких, как Лаплас, Вольтер, Галилей, Чернышевский и им подобные! Отзвуки этой спеси, т.е. пренебрежения к феномену Вселенной под флагом "Человек — это звучит гордо", есть, конечно, и теперь (Бертран Рассел признавался в своей "космической непочтительности"). Мигдал считает, что ученый в науке должен руководствоваться той же логикой, что и домохозяйка на базаре, ректор МГУ Логунов вообще считает эвклидову коробку без стен не глупой выдумкой трехсотлетнего заблуждения европейской вольтеровско-галилеевской псевдонауки, а незыблемым фундаментом любой "пострелятивистской" науки. Но русло мировой науки определяется не ими, а Вернадским, Геделем, Пригожиным, Сахаровым.

Так Н.Н.Моисеев, утверждая существование, кроме второстепенного дарвиновского предсказуемого (неслучайного) отбора, еще и первостепенной важности недарвиновского непредсказуемого (случайного) бифуркационного отбора, противопоставляет эти два понятия не в лапласовском духе "или то, или другое, а в плане московского математика (-?-), доказавшего на примере задачи двух биллиардных шаров неслучайность случайности или то, что на Западе называют "эффектом бабочки" (бесконечно малое возмущение от крыльев бабочки в Южной Америке может закончиться бесконечно большим ураганом в Северной Америке). Но там, где учитывается вещественно-энергетическое бесконечно малое, там уже учитывается информация!

Парадокс заключается в том, что дарвинизм (но не Дарвин, который, как и Ньютон, уважал информационную компоненту мироздания) начинает с замены номогенеза тахогенезом, т.е. на место Бога ставит Случай. Но понимает этот Случай неинформационно, по Лапласу. Между тем, даже не будучи математиком, Булгаков в "Мастере и Маргарите" интуитивно чувствовал, что если от случайно пролитого Аннушкой масла меняется ход истории, то, значит, рядом с нашей рациональной логикой есть какой-то другой универсальный информационный механизм, стоящий не ниже нашей арифметики (как думал Демокрит, "случай измыслили глупцы для оправдания своей нерассудительности"), а выше нашего здравого рассудка. Вот где, действительно, диалектика!

Царь, освободивший крестьян от крепостничества и давший населению суд, о котором мы, через сто лет, можем только мечтать, вполне искренне обвинялся образованными людьми того времени в зверской жестокости и после десяти покушений был убит. А генеральный секретарь, вновь закрепостивший крестьян и вообще отменивший суд ("телефонное право"), удостоился хвалебных стихов даже от Мандельштама, ни одного покушения на него не было и на его похоронах репрессированный им Рокоссовский (таскал в тюрьме парашу) плакал так, что мундир на его груди был мокрый! И, тем не менее, весь этот клубок многовариантности говорит в пользу (-?-), а не Лапласа!

Действительно, разве мы ограничиваемся тем, что фиксируем существование 4 видов взаимодействия, 16 кварков, 300 элементарных частиц, 108 химических элементов, 250 кристаллических форм, 1500 000 видов растений и животных, (-?-) и Сталина? Нет, мы с безоговорочной уверенностью считаем, что все эти кварки и виды существуют не сами по себе, а, наоборот, все связано со всем и образует то органическое единство, которое называется "мир в целом". Скрепляющим раствором этого единства не может быть взаимодействие только вещественно-энергетическое, так как оно не может превысить скорость света и, следовательно, при таком взаимодействии получается не органическое единство, а механическая мозаика. В парадоксе Эйнштейна-Подольского-Розена одна часть волны меняется в зависимости от изменения другой части не со скоростью света, а мгновенно. В инфляционной (раздувающейся) Вселенной Линде процесс идет со скоростью точно так же превышающей скорость света. Когда отец умирает в Магадане, то сын в Москве делается сиротой не со скоростью света, а мгновенно. Во всех этих трех случаях речь должна идти о несиловом, т.е. информационном взаимодействии.

На бытовом уровне достоянием анекдота является ситуация, когда на вопрос "У вас мяса нет?" отвечают "Нет, у нас нет рыбы, а мяса нет в соседнем магазине". Но на информационно-космическом уровне отсутствие, вакуум гравитационного поля как раз и отличается от отсутствия, вакуума электромагнитного поля! Поэтому гегелевское "Ничто определенного нечто есть определенное ничто" сегодня оказывается созвучным сахаровскому "холодному вакууму" и пониманию проективной онтологии не только как тупика солипсизма.

Тупик получается при игнорировании принципа дополнительности, т.е. когда учитывают только феномен Человека, субъект, информацию (индивидуальный и социальный солипсизм) или же учитывают только феномен Вселенной, объект, вещественно-энергетические атомы в эвклидовом бесконечном пространстве-времени. Такую обрубленную, однополюсную картину мира пытался преодолеть русский философ А. А.Козлов (возможно, внебрачный сын Пушкина), исходивший из платоновского понимания времени как подвижного образа вечности. По Козлову существует нечто вечное, неизменное, неподвижное (как горы, звезды, и т.п.). Мы же, будучи по своей природе тленными и преходящими, выхватываем лучом своего сознания (наподобие луча прожектора, выхватывающего из ночной тьмы сменяющие друг друга картины) из той неподвижной вечности одну за другой разные ситуации и называем это своей жизнью. Такому двухполюсному подходу соответствует также образ роя бабочек в луче фонаря, воспринимаемых то как согнутая фигура, то как паук, то еще как-то. Соответствует такому подходу и иерархия топографических информационных реальностей, когда на первоначальных пересечениях волновых пучков как на подложке строятся все более и более сложные картины (энтузиасты волшебства голографии связывают ее и с природой времени, и с природой мышления).

При таком подходе конечно, можно употреблять выражение "на самом деле", но все же не в обычном бытовом смысле, когда кажется, что от информации можно отвлечься и учитывать только объективное, вещественно-энергетическое. В трехтомнике "Бессознательное" (Тбилиси, 1979г) по этому поводу приводится следующий пример. Загипнотизированному сказали, что он на лугу собирает цветы. Он ходит по кабинету, нагибается, чтобы сорвать невидимый цветок, но все же на столы и стулья не натыкается. С точки зрения вульгарных материалистов (называющих себя, само собой разумеется, истинными материалистами) должно быть одно из двух: или он должен вести себя как на лугу или же он просто обманывает, делает только вид, что он на лугу, а на самом деле прекрасно понимает, что он в кабинете. Но суть в том, что здесь как раз "на самом деле" нет! Есть только та или иная вещественно-энергетическо-информационная ситуация!

В этом же плане следует подходить и к вопросу о религиозном понимании бессмертия души.

Чехов писал брату Михаилу о том, что человек не всегда может и не всегда должен чувствовать себя царем природы, второй бесконечной Вселенной, образом Бога, гордым феноменом, паритетным феномену внешнего мира. Могут быть и должны быть ситуации, когда человек чувствует себя (в горе, болезни, смерти) ничтожным человеком, исчезающе малой величиной, нулем, ничем. Но это ощущение своей малости не унизительно для абсолютного человеческого достоинства только тогда, когда оно рассматривается в ритме Космоса и Бога (державинское: "Я — червь, я — Бог!"). Если же человек cознаёт своё ничтожество перед миром другого человека, кем бы этот человек не был, то он теряет свое личное достоинство и не заслуживает имени человека ("покорные скоты" в годы культа Сталина по выражению М.Ульянова в его фильме "Хроника одной роли"). Ницше, Вагнер, Ибсен, Горький, напротив,— исходя из того, что только в анимизме непросвещённых дикарей мир в целом рассматривается не как эвклидова коробка с атомами и звездами, а как нечто сравнимое по своей информационной сложности с мозгом человека,— считали, что " Бог умер" и сложнее человека в информационном отношении нет ничего. Отсюда замена, — по терминологии Достоевского, — богочеловека Христа Человекобогом Сталиным, Гитлером, Мао, Пол-Потом. Под флагом "Человек — это звучит гордо", "Человек — самый ценный капитал", и т.п. Верхом унижения считалось назвать себя "рабом Божиим", но ползать на брюхе перед любой мелкой начальствующей сошкой можно было сколько угодно! Аналогично рассматривалось, как недостойное человека торгашество нежелание грешить на земле, чтобы заполучить "тёпленькое место" на небе, но ничего плохого не замечали в том, что перемещение чувств в голову, а совести в карман привело к изменению не только образа жизни людей, но и национального характера народа! Точно так же оценивали как моральную трусость, как страусову позицию, желание понять свое место во Вселенной в духе "Нет, весь я не умру, — ведь я не только плоть: дух дышит, где хочет, и, значит, живет!"

Чижевский считал, что дикари, считающие себя "детьми Солнца", стоят ближе к истине, чем Лаплас и Галилей, считающие себя случайным ("случайным" в их смысле) порождением атомов. Безграмотная старуха, считающая, что она живет не в Таганроге, а "в Боге", стоит ближе к космической религии Достоевского-Эйнштейна, чем академик Логунов. Андрей Платонов по этому поводу писал, что раньше люди жили труднее, но умирали легче, так как чувствовали себя во Вселенной своими, не чужими. У них было чувство (конечно, употреблённое в соответствии с их низким теоретическим уровнем) своей личной сопричастности вечному и бесконечному, и, следовательно, они ощущали себя не временщиками, не временными постояльцами, готовыми ублажать себя по принципу "После нас хоть потоп!", а хозяевами, отвечающими перед своей совестью за всю Вселенную. Для таких как математик Шафаревич это чувство сопричастия вечному оформлено соответственно иначе, но водораздел проходит не между безграмотными и членкорами, а между "коробочками", не верящими в информационную сложность мира в целом, и теми, кто (каждый по-своему), наоборот, не верит в примитивное лапласовско-галилеевское понимание космических пространств. Когда во время Достоевского интеллигенты спорили ночи напролет о Боге, то они спорили именно об этом! Смысл нашей жизни зависит от того, как мы понимаем свое место во Вселенной, а это место в своею очередь, зависит от того, является ли эта Вселенная тривиальной эвклидовостью, или же она порождена каким-то ненаглядными, таинственными, превосходящими наше воображение силами? В первом случае космический контакт оказывается незаслуживающим внимания, и смысл своей жизни надо искать в контексте расовом или классовом, т.е. в контексте социальном. Во втором случае тайна человеческая соприкасается с тайной звёздной, и социальное выглядит уже второстепенным довеском.

Если проблему смысла жизни сформулировать в других терминах, то можно говорить, о проблеме индивидуации. Я осознаю себя как нечто особое, индивидуальное, неповторимое, и, естественно, хочу понять, что же это такое, как оно соотносится со всем остальным миром. Винер говорит о будущем телеграфировании человека с одной его телесной подложки на другую,— при сохранении самотождественности его "я". Лейбниц в этом же плане говорил о сохранении монады нашего "я" в монаде монад, в памяти Бога. Современная теория топосов перевела монадологию Лейбница на математический язык с помощью топологии Гротендика ("множество может быть элементом самого себя"). Но еще Франциск Ассизский,— задолго до Есенина,— говорил о других живых существах как о братьях наших меньших, судьба которых подобна нашей судьбе. И глядя на раздавленную муху или дохлую кошку, разве мы не проводим параллель со своим собственным неизбежным "светлым будущим"? Разве эта муха сохранится в чей-то памяти на какой-то новой подложке?

И вот тут, начав с математики, надо переходить к биологии (при это сама математика, отождествлявшая себя в прошлом с точками механики и волнами оптики должна несколько измениться, говоря о точках бифуркации недарвинского отбора и волнах гриппа). Сегодня таинственность живого в образе СПИДа заставляет переходить с координатно-бытового мышления на информационно-космическое даже поклонников "Автопортрета с (-?-)" Рембрандта В фильме "Кто разбудит (-?-)" уже прямо ставится вопрос о том, что Дарвин "объяснил" происхождение видов не больше, чем Лаплас "объяснил" тайну мироздания (и не больше, чем классовая борьба "объяснила" историю человечества). Сегодня известно, что у бактерии, имеющей всего четыре гена, и у человека, имеющего 100000 генов, тем не менее, одинаково имеется онкоген, т.е. ген, от которого зависит как рост злокачественной опухоли, так и рост вообще. Рост, рак и регенерация оказались тремя ипостасями одного и того же информационного фактора! Здесь же, конечно, и проблема иммунитета как проблема узнавания. До последнего времени спорили о том, как дается иммунный ответ: есть уже в организме готовые заготовки против всех болезней (а их около 100 миллионов) или же они формируются по сигналу инфекции? Как и в споре с волной- частицей, преформизмом-эпигенезом, оказалось ни то, ни другое. В организме есть не окончательные заготовки-слова, а исходные заготовки-буквы, которые складываются в нужные слова при поступлении соответствующей инфекции. Считается, что вертикальная информация, передаваемая из поколения к поколению генами, дополняется горизонтальной информацией, передаваемой не то вирусами, не то ультрафиолетом (открытие ?122 Казначеева, Михайловой, Шурова). Деревья "разговаривают" друг с другом: если на плакучую иву посадить гусеницу, то не только это дерево начнет выделять противоядие, но и деревья, где никаких гусениц нет!

Таким образом, все живое, от бактерии до человека представляет собой не механическую мозаику полутора миллионов разобщенных видов животных и растений, а нечто единое,— связанные конечно, не только между собой, но и связанные с "холодным вакуумом" Сахарова. Вот так круг и замыкается!

На этом заканчиваю. Если у Вас встретятся новые книги или новые идеи, и Вы о них напишите, буду очень рад.

 

С уважением, Чефранов.

моё   письмо