Отец Берад знать не знал, что настолько задержится в Халле.
В прошлый назначенный день отъезда он свалился с сердцем. Прихватило так, что ни вздохнуть, ни пошевелиться. Боялся не выжить.
А умирать ему не хотелось - впервые за много лет у него появилась надежда преставиться с чистой совестью. Странные вещи творятся на свете - мёртвый старик даёт поручение еле живому - и тому нельзя подвести. Надо сделать, что должно.
Впрочем, хоть в доме Матери Воздаяния и не любят гостей - выхаживали сёстры его на совесть. Он даже успел привязаться к двум молчаливым монахиням, одинаковым, как близнецы - с неизменным горячим отваром целебных трав в закопченных бронзовых чайниках. Однако на все попытки поблагодарить за заботу, да и просто завести разговор - сёстры отвечали словами: "так велит закон". Все их действия направлялись предписаниями порядка, служили Матери Воздаяния - и нигде не выходили за границы необходимого.
В этот раз он не стал прощаться заранее. Зачем лишний раз сестёр обнадёживать? Вот выйдет всё, как задумано - тогда и порадуются.
За тёплой одеждой и крепкими башмаками для зимней дороги он собирался послать в город молодого еретика - того, что доставил ему письмо Хора Астра. Попросить о подобной услуге монахинь почему-то не получалось - они не могли взять в толк, чего он от них добивался. Но еретик сказал, что уверен - его не пустят обратно. Да он и сам не стремится увидеть вновь эти мрачные рожи. Оставил ему свой валяный плащ, заявив, что, будучи магом огня, уж как-нибудь не замёрзнет, спускаясь со скалы. И очень серьёзно и с чувством пожелал удачи.
Славный парень. Сет, к примеру, вовсе не показался ему приятным - во всяком случае, до чаши с омой. Впрочем, Рдяному-то царю это, наверное, ни к чему.
В мешок с нехитрым добром отправились несколько чёрствых краюх, оставшихся от недоеденных ужинов. Сверху лёг новый список "Листов Саад", завёрнутый в чистую ткань. А письмо от старого еретика вместе с приложенным документом священник сунул за пазуху - так надёжнее.
Может близкое соседство важных бумаг пристыдит глупое сердце и заставит работать без перебоев? Вдруг воля великого мага, выраженная в письме, сообщила его листам какие-то чудесные свойства, чтоб направить и хранить в пути адресата?
В любом случае конверт за пазухой греет душу - отцу Бераду приятно думать, что он не один и делает общее дело. Он так долго был добровольным изгнанником - а теперь настала пора возвратиться к людям. Что натворили там дети, оставленные без присмотра?
Они все для него дети.
Берад всегда считал себя бесплодным деревом, как приличествует его сану. По иронии судьбы, он полжизни хранил реликвию, связанную с богиней-матерью, великой и страшной Энаной.
Когда отошла в мир иной последняя жена Рея Одвига Дейла, её рука сжимала небольшой сосудец из дымчатого стекла, в котором плескались несколько капель неведомой влаги. Никто не придал значения - много такого добра найдётся в хозяйстве любой порядочной дамы. Комната казалась сплошь уставленной баночками ценных масел, помад, пудры и благовоний, флакончиками духов и скляночками со снадобьями от неведомой хвори, одолевшей вечно юную и прекрасную императрицу. Но Берад подумал, что тут дело особенное.
Сначала от расспросов не было толку.
Император только отмахнулся от священника. Вокруг все боялись, что смерть любимой супруги станет для правителя страшным ударом - но вопреки ожиданиям, тот проявил поразительное равнодушие - и не вникал в подробности похоронных приготовлений. Загадочная вещица и вовсе не пробудила его интереса - он не увидел в ней ничего необычного.
Сначала Берад и сам не знал, с чего он так прицепился к стеклянной безделице. Потом припомнил странные речи, что слышал во время суда над прежним наследником престола. Тогда он списал их на помутнение рассудка Астра под влиянием любовной и магической одержимости. Да и кого бы не подкосил такой поворот судьбы? Но теперь священник был убеждён, что мало кто из людей проявлял когда-либо способность мыслить настолько ясно. Уже умирая, отец великой ереси одним росчерком пера спутал карты всем игрокам на земле и на небе. Влюблённость, конечно, и умного сделает дураком - но сейчас, вспоминая слова молодого принца, Берад видел в них куда больше смысла, чем открылось ему поначалу.
Он пытался вести с ним беседы помимо допросов, пытался понять, что за кошка пробежала между принцем и его загадочной возлюбленной, почему она всем выгодам любви столь блистательного молодого человека предпочла воздвигнуть на него чудовищное обвинение? Колдуны подсудны Церкви, даже если они императорского рода. Тогда всем было невдомёк, что Дейла не пропадёт, хватит на её долю и второго наследника. Принц вроде как намекал на тёмное и подозрительное происхождение красотки - но тоже вполсилы, любя и жалея. Может, ему одному и поведал. Тоже туманно:
- Она ведь не дева - обман. Морок, собранный с миру по нитке - улыбка одной, полногрудость другой. Стройная ножка, шёлк волос - всё, о чём можно мечтать. И весь искусный букет держится вместе за счёт колдовства. Мёртвая и живая вода - слышал об этом? Да, как в сказках - брызнул одной - части станут единым, а от другой оживут. Но это волшебная жизнь, не чета настоящей. Настоящая ведьмам не по зубам.
- Что за вода? - спросил тогда Берад, - если найти при ней колдовское зелье, это сильно повредит ей, как обвинителю.
Но принц только махнул рукой и отвернулся к тюремной стене.
Насчёт флакона отца Берада потом Вероста просветил, сочинитель, написавший для Рея Одвига историю его предков. Пару лет Вероста сидел безвылазно в пожалованном особняке, предавался излишествам и меланхолии. Но на похороны явился.
Священник не сильно его одобрял, однако считал весьма умным и осведомлённым человеком. Посему - отозвал в сторону и спросил совета.
Толстые пальцы поэта подхватили реликвию, поднесли к свету.
- Смотри-ка, на что похоже?
- На что?
- Забудь, что ты по церковной части. Для церковника ты всё равно темноват, раз не признал священный обсидиан. Смотри же, ну. Вот талия, вот бёдра. Это женское тело, лучший в мире сосуд. Из него выходит больше, чем было вложено.
- Похоже, - признал священник.
- Амулет Энаны, древний и очень ценный. Вполне законная штука, что бы там языки не болтали про женские чары хозяйки. Оставь себе, пока подрастает малютка Ченан. Потеряется - будет жаль.
- А влага внутри? Что это может быть?
- Вот это сказать не могу. Одно слыхал - что бы там ни было, в подобном сосуде оно может храниться вечно. Когда-то жрицы Энаны держали в таких любовные зелья. Надо же, хоть один уцелел.
- Законная, говоришь? Приворожить Астра, потом Рея, влезть в императорский дом - зачем?
Жирная туша поэта прижала священника к подоконнику, дохнула в лицо винным духом:
- Тише, отец, не шуми. Запомни - нет никакого Астра. Нет, и не было никогда. Я историк. Уж я-то знаю. Молись Энане, пекущейся о младенцах. Заделай своих, наплевав на сан. В мире есть много отличных занятий. А в это не лезь, не надо.
В общем, так он и поступал всю жизнь. Не лез, не вникал, уклонялся от важных решений. Разве бастардами не обзавёлся. Но к чужим детям прикипел-таки сердцем - и вот, идёт расхлёбывать, что они заварили.
Зря он, кстати, не поспрашивал хозяек обители - вдруг слыхали про мёртвую и живую воду. Или читали в своём хранилище знаний. Чего только нет в их лабиринтах. Где-нибудь под замком лежит теперь и его рукопись. Впрочем, копию он уносит с собой - истину надо нести людям. Он весь сейчас - словно бомба, заряженная зловещими истинами, вестник хаоса и разрушений. Что ж, так тому и быть.
Но нет.
Что-то с его побегом пошло не так.
Монахиня, подметавшая лестницу, бросила метлу и умчалась, едва его увидев. Даже поприветствовать забыла - хотя дисциплина у здешних сестёр всегда на высоте. Дальше до большого холла никто ему не встретился - однако вокруг за пределами видимости раздавались звуки беготни и взволнованный женский шёпот.
Пара коптящих масляных плошек на высоких подставках освещала сумрачный холл. Беспокойное пламя трепал сквозняк: вместо окон под потолком были прорези в толстой стене.
Дверь казалась незапертой, и вокруг - никого.
Впрочем, нет - в кресле у стены, по левую сторону от входа, клевала носом закутанная в серое фигура.
Что ж, не стоит будить так кстати задремавшую на посту сестру.
Берад прошёл мимо как можно бесшумней. Но в тот момент, когда он уже тянулся к задвижке, его окликнули.
- Куда это ты собрался, молодой человек?
Только одно живое существо на всём белом свете за последние полвека называло его молодым человеком. С полным правом - учитывая разницу в возрасте.
Но что здесь делает мать Эмергиса?
Берад медленно обернулся.
Из-под серого платка на него смотрело лицо цвета морёного дерева, на котором казались живыми одни глаза. В них дрожали отражения огней - а ещё Бераду снова почудилась в них насмешка - и в этот раз она не сулила ничего хорошего.
- Ни один опасный текст не покинет этих стен. Беспокойные словеса не должны расползаться по миру, смущать умы, подрывать устои. Мы держим такие записи под замком. Мы храним Порядок.
Две монахини, похожие, как близнецы, подошли с обеих сторон, отобрали и бросили на пол мешок, схватили повыше локтей железною хваткой.
- Мне надо идти, - сказал Берад, - я нужен в столице. Оставьте себе бумаги, если хотите.
- Ты ведь умнее, чем хочешь казаться. При чём тут бумаги? Написал свою книгу дважды, всегда сможешь снова. До тех пор, пока книга Саад в твоей голове - она - это ты. Не говоря уже о трудах святого Имы и прочих библиотечных редкостях. Это всё опасные знания. Они не покинут обитель.
- Но вы отпустили еретика.
Легчайшая заминка почудилась священнику в ответе:
- Это вышло случайно. Сложно за всем уследить.
Берад вдруг понял - тут что-то есть. Разум лихорадочно искал какую-нибудь зацепку, чтобы пробиться сквозь панцирь древней насмешливой невозмутимости.
- Вы сказали, он вам понравился - и вы дали ему кое-что узнать.
Голос настоятельницы звучал ровно, но всё же в нём появилось что-то новое:
- В глазах справедливости все равны. Никто из людей не заслуживает снисхождения. Я отдала свою жизнь Матери Воздаяния. Но Сет-еретик напомнил мне о других временах, разбудил ветхую Эмергису. Монахиню, которая выдала на мучения ту, что любила. Как рассудишь, можно держать столько лет эдакий камень на сердце? Твоё-то надорвалось - а всё маловерие. И я бы сама не справилась.
- Я должен ему помочь. Я думал, ко мне вы тоже неплохо относитесь.
- Был грех. Минутная слабость. Лошадку пустили пастись на травку - и она добрела до обрыва. Вот явится всадник - и отведёт от беды. Священник, тебе приходилось в жизни видеть хоть что-то священное? Сейчас мы это исправим.
И древняя хрупкая статуя, словно вырезанная из одного куска с деревянным креслом, медленно поднялась на ноги. Она оказалась выше, чем можно было ожидать, и стала ещё выше, выпрямив спину. Платок свалился с редких седых волос, на которых вдруг появился холодный отблеск - пламя светильников из жёлтого сделалось синим. Воздух в холле стал совсем ледяным. Вокруг Эмергисы разгоралось сияние вроде того, что случается в небесах совсем уж дальних северных земель.
И голос стал холоднее и звонче:
- Непонятливый старый глупец. Тебя ведь предупреждали. Уложили в постель, поили чаем. Что ж, не хочешь быть гостем - станешь узником в подземелье.
Потрясённый священник не верил своим глазам.
- Госпожа? Я слыхал о богах, что ходят среди людей. Но о том, что Мать Воздаяния во плоти стоит во главе обители - и подумать не мог.
- Это вздор. Ваша плоть не годится. Дух порядка, закона и справедливости слишком чист для пищи червей. Тут мне служат - и я могу снизойти. Но идеи живут и без тел - в буквах, стенах и мыслях людей. Те, кто слишком очеловечились - забыли про договор, задумали всё сломать. Ты мелкая сошка, священник - но сегодня заплатишь за всех.
"Так вот в чём секрет такой долгой жизни - отстранённо подумал Берад, - она одержима. Может, это и ангельский дух, но благим почему-то не кажется. Однако сам-то он кто, чтобы судить одну из бессмертных? В конце концов, она тут судья".
Монахини-близнецы повели его прочь, не ослабляя железной хватки.
Когда лабиринт и тёмные лестницы с коридорами остались позади, когда за Берадом захлопнулась дверь темницы, и отгремели задвижки - он с удивлением понял, что боль в груди покинула его.
К счастью, камера, вырубленная в толще скалы, имела оконце - круглое, не больше ладони, и глубокое, как труба, в глубине которой дрожало блюдце дневного света. Охапка соломы, дыра в полу, кувшин с водой - всё, что может понадобиться человеку. Спасибо, оставили тёплый плащ.
Но единственное, что нынче имело значение - письмо от отца великой ереси так и осталось лежать у него за пазухой. Никто не подумал его отобрать - будто и правда заговорённое. А ещё у него за пазухой припрятана корона Империи Одвигов, которую непременно надо отдать безродному псу, фанатику и бродяге. "Я лепил его с вас, в том числе" - написал ему истинный Император.
Выходит, и Сет, в каком-то из смыслов, его дитя.
Так с ним шутит Энана.
Но теперь шутки кончились, и весь он во власти другой богини.