В туманно-серые, замутнённые окна вагона врывался тёплый, наполненный благоуханием зелени, ветер. Подставив лицо под его настойчивые порывы, я стоял у раскладного столика и с тоской взирал на родные просторы. Низкие грозовые тучи преследовали нас, прячась за неказистыми постройками и почерневшими от времени деверьями. Когда-то здесь, возле железнодорожного полотна, тянулись лесополосы. На равнине, которую сейчас проезжали, сохранилось немало огромных деревьев. Точно богатыри, глядели они, сняв шапки, в широкий простор, упрямо не желая покориться старости. Некоторые из них низко склоняли кроны к железной дороге, словно прислушиваясь к знакомым напевам. Из магнитофона доносились советские песни. Их патриотический настрой наводил на размышления о напряженной, строгой жизни, тяготах и тревогах. Меня из Волгограда везли служить в часть где-то под Астраханью двое сопровождающих - старший сержант в измятой тельняшке и лейтенант, застёгнутый не смотря на несносную духоту на все пуговицы. Оба выглядели так, будто выиграли в казино. С жаром шутили, чокались чаем и нарочно шульмовали за игрой в "дурака", чтобы вызвать в свой адрес порцию словесных пощёчин. Изредка они бросали на меня вопросительные взгляды. Им, видимо, не нравилась загнанность, с которой я смотрел, не переставая, в окно.
- Солдат, может, песни не нравятся? - забеспокоился офицер.
- Всё нормально. Просто залюбовался природой. Узнаю родные места, - с удовольствием потянулся я и представил, как скоро стану частью всей этой безмятежной идиллии.
В дальнем конце вагона показался рослый мужчина в синих с малиновым кантом брюках и в белой майке навыпуск. Он спросил лейтенанта, не сыграет ли тот с ним в шахматы.
- Да рады бы, товарищ полковник, но нам скоро выходить. К тому же сопровождаем солдата.
- А куда его?
Офицер что-то прошептал.
- И ему не сказали? - удивился полковник. Он, слегка покачиваясь, направился к выходу, лениво, с оттяжкой, предупредив: - Через остановку будем в Астрахани. Не пропустите.
У меня от волнения перехватило дыхание. Сопровождающие, как назло, затеяли спор, кто из них первым выйдет на станции. Никто не хотел уступать. Их эмоциональные жесты и выкрики мешали насладиться счастливым моментом встречи с родным городом.
- Идите вдвоём, - не выдержал я.
Они уставились с таким видом, будто я совершил непростительный проступок. Офицер удивленно спросил:
- Ты что, забыл, что запрещено оставлять тебя одного?
- Но мы почти приехали. Где находится часть?
- Так, так,- заулыбался старший сержант, - за три месяца службы ты ничуть не изменился. Разве не помнишь, как насолил командованию?
- Я рассказал ему правду.
- До твоей правды у командира полка была образцовая рота связистов.
- Он просто не замечал дурного всевластия "стариков", ограничиваясь тишиной и порядком.
- Ты, брат, говоришь разумные вещи,- признал старший сержант, выхватывая наручники и пристёгивая меня к железной ножке стола.
- А это зачем?
- Чтоб не сбежал, - сухо процедил лейтенант, оглядываясь на полусонного мужчину, ехавшего с нами в вагоне вместе с женой и маленьким сыном. - Открою секрет, служить тебя отправляют не домой - размечтался - мы едем в Чечню, парень. И, если не ошибаюсь, в Борзой.
Столь неожиданный поворот ошарашил меня. Я испуганно посмотрел на наручники, несколько раз дёрнулся, сметая со стола пустые тарелки и пластиковые стаканчики. Магнитофон зашелестел зажёванной плёнкой. Раздался протяжный гудок. Вагон ощутимо тряхнуло. Монотонный голос проводницы предупредил, что близится остановка, а я всё ещё отчаянно пытался освободиться.
- За что? Почему не предупредили? Не спросили, а вот так, силком на войну меня тащите?
- Какая война? - деловито поинтересовался офицер, - она давно кончилась. Официально боевые действия в Чечне не ведутся.
- А на самом деле? - спросил я с надеждой.
- Увидишь.
Они взяли с собой спортивную сумку и заторопились к выходу. За ними поплёлся и тот самый полусонный мужчина, оставив семью присматривать за вещами.
- Вы на рынок? Может...
Но меня не захотели слушать. Оставили одного. Впрочем, нет - в вагоне остались женщина с малышом. Мать держала на коленях маленького мальчика и пальцем показывала ему что-то в окно. Положение у меня было сложное, можно сказать - унизительное. По окончании миллеровской учебки командир справлялся у нас, "молодых" бойцов, хотим ли мы продолжить службу в горячей точке. Я, следуя советам отца, наотрез отказался. Потом, после распределения в Волгограде, меня снова спросили относительно Северного Кавказа. Я вновь запротестовал, чувствуя, что неведомые силы буквально подталкивают окунуться в водоворот боевых действий. Сколько можно им сопротивляться? Два - три раза? Скорее уж три - Бог любит Троицу.
"Может, поднять шум, пожаловаться, но кому?". Я оглядел пустующий вагон и остановился взглядом на женщине.
- Вы из Волгограда?
Она отрицательно повела головой.
- А я из Астрахани. Меня Михаилом зовут.
- Татьяна Владимировна.
Мы разговорились. Я рассказал о суровой природе маленького городка Миллерово, где находилась моя танковая учебная часть, о том, как в годы Великой Отечественной войны город был оккупирован немецко-фашистскими войсками и что на его территории раньше располагался лагерь для советских военнопленных.
Татьяна слушала внимательно, изредка одёргивая сына, который играл с пластмассовым вертолётом.
- Слышала, вас отправляют в Борзой?
В голове промелькнуло: "Сейчас самое время написать письмо родителям и попросить попутчицу опустить его в почтовый ящик".
- Самым опасным там считаются перелёты. Муж сказал, в этом году сбили два вертолёта. В феврале из-за плохой погоды упали две вертушки. Война на Кавказе приобрела классический партизанский характер. Многие отряды боевиков, пережив зиму 2001-го, перешли к активным действиям. Атаки на колонны, подрывы и налёты на лагеря военных - всё это происходит с удручающей регулярностью. Мне, как матери, тяжело это осознавать - столько солдатиков гибнет...
- А мне сказали, войны уже нет.
- Милый мой, да они тебя не хотели пугать...Ты ведь юный совсем, впечатлительный. Небось, ещё и стихи сочиняешь...
− Ну, вообще то...
Я постарался вспомнить, что-нибудь про любовь, но ни одно стихотворение не ожило в моей памяти - будто каждая строчка знала, что ничего путного из этого не получиться.
Татьяна между тем снова обратилась к словам мужа. Похоже, она его очень любила, раз так точно цитировала:
− Когда подписывали бумаги об окончании военных действий, высшим чинам казалось, что с Чечнёй покончено. Крупные силы боевиков полегли в Грозном и Комсомольском. К тому же, ваххабиты не контролировали ни один аул, их небольшие отряды повсеместно сдавались в плен.
- Но не всех ещё перебили, как я понимаю.
- У чеченцев остался испытанный метод борьбы, отлично сработавший в предыдущую компанию - как там мой говорил? Ах да - партизанщина!
Она сделала на последнем слове акцент и, помолчав немного, добавила:
- И первые месяцы оказались только кровавым прологом к настоящей войне. Я тебя понимаю. Никто не хочет отправляться туда, да и я не хочу. Мы живём на приграничной территории, рядом с Моздоком. Там, конечно, относительно спокойно, но всё равно - далеко не лучшее место для воспитания сына.
Меня одолел стыд за собственный страх. "Что ж я распереживался, как девочка? Вдруг не всё так ужасно, как я себе мысленно нарисовал? Отец бы меня пожурил, да и дедушка тоже. "Чтобы быть достойными их..." − вспомнил я фразу родителя и успокоился, заверив себя: "Ерунда всё это. Другие служат, и я как-нибудь..."