Пар валил из комнаты бытового обслуживания, где рядами висели сапоги и форменная одежда. На полках лежали клубки спутанных ниток, иголки, разномастные пуговицы и ершистые, как ежи щётки, по всему видно, размочаленные давно и с душой. У гладильной доски колдовал над готовой формой Сидорчук с утюгом и кружкой воды. Рядом стояла старенькая швейная машинка, обмотанная зелёными нитками.
- Неужели успел? - удивился я.
Сидорчук отложил утюг, поднял брюки и поднёс к окну.
- Вот, другое дело. Не зря я на фабрике два года кроил спортивные костюмы.
Женя перевёл взгляд на котелок.
- Мишка, это мне? Ну, спасибо.
- Держи, с боем пришлось защищать.
Вкратце пересказал ему последние события.
- Со своими грызёмся. Но ты молодец, вот только чем это может обернуться? - облизывая ложку, заметил Сидорчук.
- Неважно. Лично я не хочу голодать или терпеть побои.
- А кто хочет? Тут две тактики: затаиться и терпеть или идти напролом.
- Есть и третья, - уточнил я, присаживаясь на табуретку, - смеяться и делать вид, что тебя это забавляет. Даже когда избивают.
Сидорчук нахмурился.
- Что-то я не знаю такой тактики.
- Это от того, что по прибытии в часть тебя, видимо, "не воспитывали" кулаками. Я видел, как ребят унижали и били, а те смеялись, как дурачки. Одного такого "шута" как-то предупредили: "Брось смеяться! Шутки кончились. Ща покалечим".
- А он?
- Вместо ответа "шут" стал смеяться пуще прежнего, и у обидчика пропала охота бить первогодку. Через день, потирая ушибы "шут" уверял, что это самое лучшее средство спастись от побоев.
- Сомнительная рецептура...
- Не спорю. Он не из нашего призыва был. Летом приехал. Не отморозил ног, как многие нашенские пацаны. Помню, нас забирали с областного сборного пункта...
Ночью рассадили на грузовики. Не сказали, куда едем. Меня окружали испуганные лица призывников. Хватаясь за железный каркас тента, я всматривался в опустевшую ночную дорогу. Луна освещала голые сучья деревьев и сверкавшую, как наждачная бумага, мёрзлую землю. Ребята молчали. Только монотонно гудели моторы и под колёсами трещала мёрзлая, но ещё, как ни странно, живая трава.
- А из миллеровских ребят кого помнишь? - спросил Женя.
- Смутно Славку Фурманова.
- Он был укутанный во всё тёплое с головы до ног - родители позаботились, морозы стояли за тридцать, хотя днём ранее стояла плюсовая температура. Всю дорогу он молчал, а по прибытии в часть его определили во вторую казарму.
- Самую неуставную, - уточнил я.
- А Вовку?
- Это тот, кто храбрился и уверял, что любому наваляет?
- Нет, этого первого сломали, - вздохнул Сидорчук. - Когда тебя увезли с пневмонией в окружной госпиталь в Новочеркасске, ему крепко досталось.
- А мне он и словом не обмолвился, когда мы встретились в госпитале. Володю тоже скосила пневмония. Правда, в отличие от меня, его сразу отправили на лечение. Прошло меньше года, а я всё помню отрывочно, будто пунктиром. Машина... Перед глазами мелькает покрытая льдом растительность. Меня трясёт на ухабах... Рядом - весёлый крепыш, заливающий, что всех уделает... Фурманов в тулупе и валенках... Всякие разговорчики... Песни...
- А помнишь, кто пел? - спросил Женя.
- Кажется, Володя. Он пел громко, чисто и как-то одержимо.
- Он обычно в санчасти отлёживался. За драки часто получал по первое число.
- Вот кто нам нужен.
- В смысле? - не понял Сидорчук.
- Давай сколотим команду. Володька не разучился махать кулаками. Фурманов хозяйственный. Ещё он надёжный, расчётливый. Ты у нас шустрый. Пригодится, чтобы незаметно просочиться во вражеский тыл. Если кто на нас попрёт, будем давать отпор.
- Что-то я не разобрал, зачем мне куда-то просачиваться?
- Они все пока что-то скрывают: про Ханкалу - молчок, дневальный на нас косо смотрел, когда первый раз переступали порог казармы, а эти двое с тряпками? Ты видел, какие они запуганные?
- Ты прав... Что-то тут не так.
В бытовку влетел запыхавшийся казах, тот самый, что предупреждал нас в столовой о "качелях".
- Вы чего тут? Все на "взлётке" построились.
- А в чём дело?
- Реброва воспитывают!
Втроём мы помчались к центральному проходу, к жирной красной полосе, разделяющей спальное помещение на две равные части. Вдоль этой "взлётки" выстроились наши ребята. Они не сводили глаз с сержанта Реброва, принявшего упор лёжа. Над ним стоял заместитель командира роты, старший лейтенант Вязинский. Под его монотонный счёт раскрасневшийся злой сержант выполнял силовое упражнение. Младший сержант Борончук пытался доложить о происшествии Вязинскому, стараясь всеми правдами и неправдами защитить дружка, поколотившего троих казахов. Судя по разбитому телевизору, сержант несомненно переусердствовал.
Медлить было нельзя. Отозвав в сторону Славу, я посвятил его в свой план. Он сразу же согласился, добавив, что добром "прокачка" Реброва не кончится.
- А что делать?
- Не знаю, надо подумать, - ответил уклончиво Фурманов, как-то странно оглядываясь, возможно, кого-то выискивая.
Мимо прошли обозлённые казахи. Солдаты расступались, пропуская троицу. Казалось, что они хотят выместить на нас лютую злобу.
- Так, куда направились?! - рявкнул на казахов старший лейтенант. - Борончук!
- Я!
- Головка от часов "Заря"... Через десять минут построй роту возле казармы, выдели гуталину, кто не побрит - срочно хватайте "мыльно-рыльные" и "дуйте" приводить себя в порядок. Ну а ты, - Вязинский перевёл взгляд на Реброва, - можешь встать. Пока Борончук присматривает за твоей ротой, смени подворотничок - грязный он у тебя. Скоро построение. А вообще, не до нас, наверное, будет, - рассудил замком роты. - Слышали последние новости? Вчера под Ханкалой вертолёт сбили. Около сотни погибших. Трассу от Грозного до Гудермеса перекрыли. Колесят по ней сейчас только правительственные, да военные кортежи. Постоянно "висят" в небе вертолёты огневой поддержки Ми-24. Мёртвых и раненых свозят в ханкалинский госпиталь. Там сейчас настоящий аврал. А разговор только один - ждали свежего пополнения, а получили обгоревшие трупы.