6 мая ***3 г.

Привет, Кирилл!

Вдруг захотелось написать... Вроде и видимся, и созваниваемся. Но слова вдруг перестали говориться, и "завтра" превращается в "послезавтра", в "когда-нибудь", в ожидание все оправдывающей старости...

Все мы где-то рядом, но уже почти два года ни разу не собирались все вместе. А ведь еще несколько месяцев назад казалось, что все это временно, просто у каждого какие-то стрессы, завалы, невнятные полосы, которые вот-вот кончатся. Я встречался много с кем, и - Господи, как тяжело! Ведь мы все те же; никто не изменился, никто никого не предал. Но у тебя конец аспирантуры, у меня так часто болеющий Лешка, у Златеники теперь двое малышей. У Андрея разваливающаяся затея со школой, куда уже втянулись Тема и Славик. Там сплошное затыкание дыр, и до них практически не достучаться. Плюс ты знаешь Темину ситуацию, из-за которой он все свободное время тратит на репетиторство. Лариса просто киснет, такое чувство - ей нужно лишь, чтобы пришел любой из нас и врубил в ее квартире музыку на полную катушку. Только кто сейчас на это способен?

Встречаемся, говорим, что прорвемся, хлопаем друг друга по плечам. Да только странно мы это делаем - не поднимая глаз, что ли. За последнее время удалось повидаться почти со всеми из того старого четырнадцатидневного лагеря. Как ни странно, легче всего с Иришкой. То есть "легче" - не то слово, просто разговор выходит прямее, острее и больнее. Как будто Ириша больше всех переживает за Отряд, что удивительно. Ведь хотя она в доску своя, и была таким ярким организатором и во всех лагерях, и зимой на клубе, но так и не стала, так и не захотела стать членом Отряда. А может, в этом все и дело?

А труднее всего мне... с тобой. И я чувствую, почему. Не могу сказать, что понимаю, именно чувствую. Слишком много было слов. Все эти наши ночные беседы в том же лагере, когда ты был стажером, твои расспросы и мои "мудрые рассуждения". Но ведь все было искренне, все было настоящее. И ты сам это почувствовал - и в ночь, когда потерялись девчонки, и после ролевухи - когда Сергей тихо сказал "лагерь получился" - и в последнюю ночь, когда принимали Лариску. Но теперь на сердце так, как будто я куда-то заманил и бросил.

А что если настоящим может быть только мгновение, которое нельзя повторить? А мы все пытались вывести правильные навсегда слова, и повторяли, повторяли их. Потери и начались тогда, когда начались повторы. Давно еще. Уже через год, во втором четырнадцатидневном - где вроде бы было так же классно, и так же звучали песни, и так же горели глаза, и не было многих прежних ошибок. Да только не было и слез, этих неожиданных слез "обретения" (или "причастности" - не помню, какое слово употребил Игорь в своем опусе). Само собой опять написалось слово "вроде бы" - а именно тогда оно и начало потихоньку звучать, а потом чаще, а потом и вместе со словом "Отряд". Давно-давно началось это раздвоение: с тех пор, как мы объяснили себе "как надо", и пытаемся следовать этому, и в то же время словно не мы, а наша оболочка действует за нас. Потому и глаза не подымаются - что вот он Отряд, и другого у нас нет, и никто ни от чего не отрекся. И про него же хочется сказать "как бы Отряд", и веет пустотой, и мы живем в этих двух мирах, не понимая, какой же из них сон, и как бы изловчиться себя ущипнуть.

Слушай, у меня, кажется, есть ответ. Я б и не взялся за письмо, если б не было. Опять слова? Слова, конечно. И все же совсем другое - ни логики, ни планирования, ни убеждения. Только чувство, одно простое чувство, которое воскресло во мне. Оно не поддается логике, и я лишь сумбурно описываю то, что есть - для тебя.

Это чувство восходящего солнца. Сейчас - восходит. Вообще это единственное, о чем стоит писать; Хаос достоин внимания лишь как отправная точка на пути в Амбер. Сработала инерция, и я потерял время на пустоту. Но теперь ничего не поделаешь - жди следующего письма. У меня уже слипаются глаза.

Твой Виталий

8 мая ***3 г.

Привет, Кирилл!

Как же трудно начать это второе письмо. Обещанное и по сути-то очевидное - когда видишь все целиком, но не знаешь, с какой стороны подступиться со своим грубым инструментом, с мясорубкой, которая должна настрогать из цельного и сияющего ровные ряды строчек. Какое местоимение мне брать, если я пытаюсь писать об абсолютном, об открытом каждому и уже произошедшем с каждым - хотя могу ли я об этом знать?

Все же попробую писать "я", а иногда "мы"; это "мы" порой лукаво-абстрактное, в котором второй - лишь собирательный образ. Но это и мы с тобой, Кир, хотя бы в те несколько мгновений, что пришли на память позавчера, когда я первый раз сел писать.

Опять затянулось пустое предисловие. Так как безумно противится оформлению то, что приходит к нам своим теплом плавить любые формы, рассыпать матрицы и взрывать стереотипы. Я написал "восходящее солнце", но это может и не быть восход, солнце может прийти как угодно - выглянув из-за туч, просочившись сквозь занавеску, отразившись в глади озера, вспомнившись, высушив слезы, упав на веки и разбудив.

Или даже любой символ, как - помнишь - та картина, где в глухой ватной ночи, укутавшей деревню, раздается первый петушок, пусть фальшивый и невнятный, но он словно разъединяет плотно слипшиеся сонные домики, обозначая неминуемость утра.

Витиеватые разговоры вечерами, из которых ты что-то потом пересказал Игорю - не порождение ли это пойманного нами двоими восхода утром четвертого дня смены? У тебя тогда затянулась неприкаянная ночная прогулка, что сразу напомнило мне мой первый лагерь, когда меня так же тянуло бродить по ночам, только там не было озер, и я уходил на многие километры просто по шоссе. Но теперь я уже - наоборот - оказывался на ногах рано; почему-то мне нужно было непременно встать раньше всех, выкупаться, быть "в полной форме" к общему подъему, хотя "в миру" я как раз сова. Так и застали первые лучи над дальним берегом Серебристого, а потом - вспомни - ты успокоился и разговоры шли все время под горку, тебе нужно было лишь обосновать, упорядочить уже найденное, превратить в железобетонную теорему сверкающую и жгущую аксиому.

Все это видится сейчас, а тогда я и не думал про восход, меня манили холод росы, вдруг проступающие между деревьев кусочки озерной синевы и замершее время, последние минуты перед тем, как начнет распрямляться пружина очередного лагерного дня.

Оставаясь неоцененным и почти незамеченным, дозволяя нам - на время - надевать защитные очки теорий и ярлыков, солнышко делало свою работу. Оно упорно заглядывало в окна электрички, на которой я с пятнадцати лет стал ездить в школу. И быстро подобрались естественные слова: хорошая девочка Юля.

...Пора идти отправлять письмо. Кажется, я перебрался через первый барьер и догадываюсь, о чем буду писать дальше.

Твой Виталий

9 мая ***3 г.

Привет, Кирилл!

С Днем Победы тебя! Сегодня не хочется к этому ничего добавлять.

Твой Виталий

11 мая ***3 г.

Привет, Кирилл!

Итак, иногда солнечным лучам удавалось продраться через завесу повседневности. Происходящему я пытался давать имена "из области дозволенного". Порой они были почти случайными, как эта "девочка Юля", а порой даже довольно точными. Так, однажды я открыл "светящихся людей"; я уверовал в этот символ, в эту идею - светиться! Все идеи и решения, однако, тускнели по прошествии месяцев и лет, вслед за тем, как тускнело вызвавшее их переживание и забывался запаливший это переживание утренний лучик. Оставалась борьба двух схем, двух инерций - старой привычки моего обычного поведения и попытки следовать за отблеском, за гаснущим, уже погасшим светляком.

Новые вспышки иногда оживляли старые идеи, а иногда требовали новых слов. Набор слов менялся по мере того, как уходили какие-то стереотипы и расширялась область дозволенного - вновь приходящие вера и любовь уже не нуждались в жестких "да-нет".

...Сел за письмо после перерыва, и вижу - перемудрил. Хотел просто написать, что с какого-то момента не стал задавать себе вопрос, влюблен ли я в того или иного человека, а также верю ли я в Б-га. Решил, что надо находить для каждой ситуации какие-то свои уникальные слова, что мои чувства вовсе не должны сопоставляться, уравниваться с чувствами других людей. Что навешивание ярлыков - просто привычка, ничуть не помогающая, а часто идущая во вред, заставляющая, например, делать выбор между двумя близкими людьми, так как "нельзя любить двоих". Я понял, что в общении с Иисусом Христом, в восприятии этого Света мне совсем не нужен ответ на вопрос, историческая это личность или литературный персонаж. Но тогда я еще верил, что хоть какие-то - "уникальные" - слова нужны, помогая зафиксировать и сохранить обретенный свет.

До поры толчком к тому, чтобы в очередной раз распахнуть утреннее окно, было обретение, открывание чего-то, существующего вне меня. Это могло быть открывание свойств души какого-то человека, или атмосферы, которую создавала внутри и вокруг себя группа людей, и в которую на какое-то время я мог погрузиться. На этот фон ложились старые воспоминания и вновь прочитанные книги, и в завершение - "елочка, зажгись" - приходил восход, позволяя мне вновь быть. Все было так же, но и совсем по-новому, когда я встретился с Отрядом. Но об этом в следующем письме.

Твой Виталий

9 июля ***3 г.

Привет, Кирилл!

Я начал это письмо 12 мая... Ну и закрутила же жизнь. Мог заставить себя вернуться к нему раньше - но хорошо, что не сделал этого. Если б взялся раньше, вышло бы лишь воспоминание о том, что я когда-то хотел сказать, то есть, по большому счету, пустота и ложь.

Многие из встреч, о которых я писал в предыдущий раз, давали мне учителей. Помимо того, что опять начинала работать своя голова и всплывала буева туча вопросов - я воспринимал и ответы, найденные этими восхитившими меня людьми. Их цельность, красота и убедительность их поведения заставляли доверяться их решениям, следовать за ними, пытаться чуть-чуть смотреть их глазами - хотя последнее, ты это знаешь, мне всегда давалось с трудом. Но то, что эти люди говорили и делали, будучи неожиданным, встряхивая меня и открывая свету - в то же время казалось глубоко своим, лишь забытым или ожидающим точных и нужных слов.

Именно так вышло и с Отрядом, но с великой разницей: все мы были сразу учителями и учениками, мы все учились у того Нового, которое в это же мгновение создавали.

... Да, именно мгновение. Думаешь, что это есть и никуда не денется, а реально - нет еще или нет уже. Прости, я забегаю вперед, просто комок подкатывает к горлу, не давая выстраивать мысли...

Когда я познакомился с Иваном, а вскоре и с остальными, Отряд уже был: Сергей, Денис, Иван, Аня. Еще не так много было придумано и понято, еще не было летних выездов, еще не звучало само слово "Отряд". Или звучало? Не помню, но это и неважно - Отряд был. Были зимние сборы с педсоветами на полночи и с Ваниной гитарой на оставшиеся еще полночи. И были другие ночи, домашние или лесные, когда гитара царила вначале, а потом шла в отставку, ибо затягивал разговор, уносившийся в будущее, полное акварельных силуэтов всех пришедших позднее, отзвуков их вопросов и сомнений.

В основном говорили Сергей с Денисом, конкретно, жестко спорили, с кучей педагогических терминов, впрочем, быстро всеми усвоенных. Златеника больше молчала, пропуская все через себя, а потом "била в корень", вылавливая недодумки и нестыковки, штопая дыры и возвращая нас к реальности. Но к реальности не какой-нибудь холодной и безнадежной, а к реальности нашего результата, нашего успеха. Да проще скажу: от красивых схем она нас возвращала к живым людям - реальным, талантливым, верящим, строптивым подросткам, с которыми мы работали. А также возвращала нам живых и реальных нас самих. Ведь именно Анька всегда "штопала" Отряд, не давая расколоться на мечтателей и прагматиков, на теоретиков и умельцев, видя все рельефно и поднимая всех нас, даря нам напряженные мгновения трехмерного видения.

А Иван, наоборот, умел снять напряжение - парой простых обыденных слов ли, или перебором струн. А ведь и необыденные слова он мог произносить просто - о счастье людей, о вере, о том, что рождается отряд. Даже не хочется писать это наше вечное большое "о", так все было просто и тихо. Большинство из нас, при тогдашней первой зажатости, да и сейчас, невольно сбились бы на пафос, ухмылки, чтобы этот пафос "уравновесить", длинноты и эвфемизмы. Но потихоньку мы учились у Ивана - вот как, оказывается, можно...

Каждый в чем-то был лидером, точнее, спокойно и чисто звучащим камертоном. Поскольку меня не было среди первых, приходится чуть домысливать назад. Но кажется, что раньше все были чуть не такими, что лишь в Отряде каждый пришел к той самой чистоте образа, теперь уже привычной. Можно продолжить музыкальную метафору, она совершенно очевидна.

Вообще-то мне эта параллель с музыкой только что пришла в голову. Но вроде получается теперь выразить главное, что я хотел сказать сегодня и все не мог подступиться. Ведь струны на гитаре настраивают по-разному - первую по камертону, а остальные по предыдущим. Так и у нас - разделилось на первых и непервых, на создавших и пришедших. "Первые" не в смысле лидерства, а в самом буквальном смысле отрядного стажа. Тот же Иван никогда не был в центре событий, но штука в том, что он стоял с этим вечно эн-плюс-первым существом, с Отрядом как таковым, всегда вровень, ему никогда не надо было "домысливать назад", на кого-то оглядываться, спрашивать "а кто мы такие"...

Мы никогда не говорили об этом и не придавали этому значения. Человек, пришедший в Отряд, вливался в работу, начинал что-то организовывать, вносил какую-то неожиданную ноту, достраивая общую гармонию, и все мы оказывались вровень и рядом. Проблемы-то не было. Но все же, глядя с птичьего полета на нашу историю, я вижу этот ход времени: чем позже приходил к нам человек, тем больше он воспринимал Отряд как "родителя" и тем труднее учился видеть в нем "ребенка".

Странные вещи я, наверное, пишу. Попробую в следующий раз о том же совсем иными словами.

Твой Виталий

17 августа ***3 г.

Привет, Кирилл!

Я подошел к самому трудному. Долго разводил "подготовку", думая, что потом от этого станет легче. Но легче не стало. Точные слова по-прежнему не идут, и остается продолжать по-старому - издалека, последовательными приближениями.

Каждому следующему новичку приходилось труднее, чем предыдущему. Казалось бы: легче продолжать, достраивать, чем создавать с нуля. Легче прийти, когда видишь - ЭТО реально, ЭТО получается, ЭТО ЕСТЬ. И прийти действительно легче. Но гораздо труднее влиться и поверить, что это твое, встать рядом с теми, кто начинал дело, перестать быть чуточку гостем.

Написал - и, конечно же, не то. Ведь вставали рядом, впрягались в полную силу, заводили всех и освежали. Игнат, который просто ошеломил отрядных стариков своей энергичностью, и мы все вдруг настроились на новые подвиги. Но как пришло, так и ушло. Мы себе потом все списали на поверхностность Игната, что, мол, нет в нем нашей веры, или нашей глубины, основательности и так далее и тому подобное.

А ведь вины Игната нет никакой на самом деле. Скажу больше: иначе и быть не могло. Мы НИКОМУ, кто приходит к нам со своим ПОИСКОМ, не можем ответить на равных. Мы не ищем, потому что у нас много чего уже давно решено и понято. И мы невольно оказываемся в позе ментора, хоть и боремся с этим на поверхности. Мы ж все время говорим, что открыты на максимум, что все решенное будем вновь и вновь вместе перерешивать. Да только наше сознательное желание "перерешивать" не имеет никакого значения. Это как оперативное восстановление девственности, извиняюсь за грубость. Мы как бы слишком "умные", чтобы быть с новичком на равных, задачки у нас все решенные, территории расчищенные. Ну и потому новичок, тот же Игнат, не мог у нас найти настоящего отклика, на равных, лицом к лицу. И потому и не приходил с по-настоящему открытым сердцем, а энергия вся уходила в конкретику: организовывались походы, какие-то игры бесшабашные. А мы и рады были радешеньки "второму дыханию". Но ведь не подарил он нам энергии, а только выжег с поверхности такое... как бы это сказать... то, что не от веры шло, а от инерции, от разговоров типа "Что ж это мы провисаем, пора бы за работу".

Мне на эту тему Майн-Рид вспоминается, "Всадник без головы", самое начало. Там герои, чтобы не погибнуть в степном пожаре, сами поджигают траву ему навстречу. Вот такой же огонь приносили нам все последние новички, кто меньше, а кто больше, как Игнат. Загоралось что-то внешнее, быстро выгорало, и мы оказывались в еще большем минусе.

Очень трудно оказаться на равных тому, кто начинал, и тому, кто пришел позднее "на готовое". И потому что, когда есть готовое, от тебя уже не требуется "верить в невозможное". (Понимаешь, одно дело встать посреди заболоченной тайги и сказать "здесь будет город заложен", и совсем другое - приехать в этот город на поезде.) И потому что уже не прочувствовать историю строительства, и гость все время ощущает рядом призрак "тайного знания", объединяющего коренных жителей города, хотя они и делают все возможное, чтобы устранить любые тайны, и нагружают гостей обилием холодных исторических фактов.

Здесь нет ничьей вины, с обеих сторон усилия перепрыгнуть эту пропасть честные. Просто когда-то она была меньше. Ведь и я не был первым - но тогда еще было не так трудно нырнуть на всю глубину. Вам с Таней было куда труднее, но все равно получилось, вы пробились. Тут сложилось и ваше желание пробиться, дойти до сути - и наша тогда еще открытость новому. Ведь мы ж тогда первый большой лагерь делали, опять замахнулись на невозможное - и оказались рядом с вами практически такими же учениками, первый раз в первый класс.

А после вас не удалось почти никому. Каждый новичок пытался Отряд "перевести на свой язык", найти всему какие-то простые имена. Нас от этого коробило, мы уходили в себя. Но что же мы творили?! Мы защищали себя, а на самом деле мертвечину - историю, традиции, умные теории. А то, с чем шел к нам новичок, его чистое и наивное желание найти "своих", его стремление помочь "настоящему делу", которое он как мог отдавал нам, гасили об эти стены, забалтывали приведением к общему знаменателю.

По сути мы занимались срыванием цветов. Ты хочешь с нами - тогда изволь разобраться в том, кто мы такие, пройди по таким-то и таким-то ступенькам, осознай как на самом деле мир устроен (а мы-то знаем). Не можешь - иди погуляй пока. Человек шел гулять и не возвращался.

А должно было быть наоборот: не он для нас, а мы для него. Не дерево на постройку стен, а стенка наша чтобы с одной стороны укрывала от ветра, чтобы росло это дерево не совсем уж в унылом и враждебном мире.

Опять намудрил... Знаю только, что когда все начиналось - этих издержек не было; все идет от старости, от обилия сказанных слов. И получается, надо, чтобы вновь и вновь случалось Начало.

И оно случается: всякий раз, когда из-за горизонта поднимается Солнце, и ты видишь, что не для тебя одного.

Твой Виталий

2 августа ***5 г.

Привет, Кирилл!

Неделю назад позвонил Денис, говорили о чем-то постороннем - и вдруг про Отряд прозвучало слово "был". Иначе и не скажешь, а ведь ни у кого язык не поворачивался... зацепило на всю катушку. Перечитал свои старые письма - да, два года назад еще был. Наверное. Пытаюсь ответить себе, почему. Вроде уж все пережевано и отвечено, кроме ма-аленького вопроса "что дальше"; начинаешь думать, и снова выносит течением на "почему". Вот послушай...

Да потому все кончилось, что умели мы только вперед. Только в неизведанные миры, только по непройденным дорогам. Задний ход конструкцией не предусмотрен, как у лунохода. И когда бросок вперед не вышел - усталость ли подоспела, заботы ли из риаллайфа - стало ясно, что не умеем мы (или не хотим, какая разница) кружить на месте, повторяться, функционировать. Я про это уже писал - как "что-то погасло вдали", когда мы начали повторяться. Особенно во втором четырнадцатидневном почувствовалось, что катаем программу, что поезд пошел на второй круг.
Но тогда еще мало об этом думали, энергетика была огромная - только-только приняли в Отряд вас двоих. Для нас это было всегда как главный допинг или наркотик - моменты, когда нас становилось больше. Но запас наркотика быстро таял.

Вот он, парадокс номер один. Самое главное, что мы хотели, во что верили и чему как будто научились - вести за собой. "...Уводят девчонок под белый покров и учат их там танцевать под тамтамы..." И это то самое, что становилось с каждым днем все более невозможным. Потому что увестись можно было, только разделив с нами все прошлое, которое сделало нас, которое нас соединило. Надо было с нами купаться на рассвете в Серебристом, и разыскивать Галю и Ксюшу в ту ночь перед ролевой, и вместе выдохнуть вечером следующим. И танцевать каждый наш "вальс после премьеры".

И вот мы пришли к тому, что мы всё хотим и даже как будто очень многое можем, но можем неизмеримо меньше, чем хотим. А делать малое не приспособились. "Нам слишком многое ничтожно..."

Потому и не встречаемся теперь вместе. Потому что любые разговоры типа "а помнишь..." (ну или наши песни) будут фальшью. Пародией. Предательством. Мы можем - так где же мы?

...Был такой великий тяжелоатлет - Давид Ригерт. Про него писали: в первом подходе он берет вес на 10 килограммов больше, чем ближайший из соперников, во втором бьет мировой рекорд, а третьего обычно не требуется. И вот, когда он уже был классикой, легендой из прошлого, он вновь вышел на помост; кажется, это была олимпиада. В первом же подходе он заказал вес на 10 кг выше мирового рекорда - и не взял за все три попытки.

А что было делать? Нельзя же разрушить легенду. Атлет старел, а легенда набирала силу.
У нас случилось примерно так же, хоть и по-другому. Потому что молва нам была не важна, но зато миф про нас внутри нас жил по тем же законам.

...Впрочем, все это ерунда. Ну или кусочки правды, вокруг да около. Жди следующего письма.

Твой Виталий

6 августа ***5 г.

Привет, Кирилл!

Я скажу нечто парадоксальное. Одна из вещей, которые служат опорой личности, позволяют нам уверенно жить - вера в собственную слабость. Убежденность в том, что, какую бы дорогу мы ни выбрали, окажется, что "поезд пошел своей". То есть, проще говоря, в том, что от нас по-крупному ничего не зависит, что жизнь больших сообществ, жизнь людей Земли в целом - это нечто сродни восходам и заходам Солнца и никак не стыкуется со сферой наших возможностей.

То, что я только что написал, не содержит нравственной оценки. Не признавая возможности своего влияния на "большой мир", определенным образом дистанцируясь от него, мы можем оставаться эгоистами и альтруистами, руководствоваться чувством "должного" и конкретными целями в любом сочетании. И напротив, те немногие, кто пытается преодолеть эту дистанцию, чувствует способность повлиять на процессы вокруг, способны нести в мир как добро, так и зло.

Я хочу лишь сказать, что вот это разделяемое почти всеми людьми чувство собственной "малости" (и связанное с ним определенное отчуждение от страданий и чаяний далеких людей) очень важно. Оно позволяет жить, работать и отдыхать, совершать добрые и злые дела без каждоминутной оглядки на какие-то планетарные процессы, без соотнесения повседневных мелочей и судеб мира, без принятия на себя ответственности за все то... за что принять ответственность мы не готовы. Оно позволяет действовать, а не маяться совестью за каждый сделанный шаг.

И эту-то подпорку в нас самих мы постепенно расшатали.

Становясь Отрядом, раскрываясь навстречу друг другу - мы стирали ощущение собственного потолка. Слабые стороны каждого из нас - часть "кокона" - компенсировались силой, умением кого-то другого. Более того, когда мы впускали в себя друг друга, когда эти слабости становились предметом доброго разговора, они воспринимались как что-то случайное и преодолимое. А наши силы как будто не складывались, а перемножались. Вспомни разговор в предпоследнюю ночь - Таня, ты, Златеника и я. И чуть слышное в приоткрытые двери дыхание тех, кто спал в вожатских. И как будто рядом были Лика с Мишей и Тёма. Словно физически таяли стены и расстояния, и шарик становился все меньше. А дети в наших командах уже отдавали нам частичку того же света...

Рос наш Отряд, рос каждый из нас в Отряде; вместе с реальным потенциалом прибывала вера в себя. И было нечто, росшее, пусть медленно и исподволь, навстречу росту наших возможностей.

Я имею в виду наше постепенное познание реальности. И на макроукровне, так сказать - когда мы читали что-то по социологии, по истории, по теории систем, вникали как могли. И из жизни брали, во многом друг от друга, поскольку все мы из разных кругов изначально, да и каждый потихоньку учился видеть - идя ли по улице, читая ли журнал. Начали чувствоваться связи, зависимости, узловые точки, в которых малые усилия приводят к значительным изменениям...
И когда происходят такое развитие и рост - как бы с двух сторон навстречу - возникает предчувствие касания, смычки. Как будто два растущих тела потянули друг к друг ложноножки. Сейчас это так видится, а тогда, наверное, заскреблось где-то глубоко в подсознании. И оттуда, из глубин, пошел страх...
Потому что все вдруг стало слишком всерьез... Детские игры кончились.

Пойми правильно... Конечно ж, с самого начала не было ни капли фальши. Было стремление на все сто. И "наша цель - счастье людей" говорилось с чистой душой, так, как мы это могли.

...Да не так. Потому что когда уже засвербит, пусть еще свернутое, неосознанное: от меня зависит - тогда вся твоя начинка, вся твоя жизнь последующая попадает под прожектор. Вся недоделанность, легковесность всплывает. По новой видишь свою "малость", потому что вопросы еще никогда с такой силой не стояли. То ли ты научишься, прорвешься и сделаешь, что можешь, то ли сольешь свою жизнь в песок. И слетает романтика, чувство полета; остается идти по земле в полной амуниции.

А решать, когда столько на кону, за тебя никто не будет. И все наши прежние соединявшие нас слова, честные и настоящие, становятся как будто театральными рядом с приоткрывшейся пропастью. Странное взросление...

Думается, примерно к такой точке все мы или многие подошли. К выбору, который каждый делает один и не мгновенно. На том и не стало Отряда.

Что же дальше? Пытаюсь думать...

Твой Виталий

                                                                                                                              23 января **11 г.

Здравствуй, Кирилл!

Ну что же, больше пяти лет... Сперва думал, что будет случаться письмо за письмом, то реже, то чаще. И... каждый раз останавливал себя. Казалось все глупостью, казалось, что берёшь больше, чем даёшь... А я так и не научился это себе разрешать. Делиться проблемой, а не решением. Ждал хотя бы обозначения решения, идеи, зацепки. Писать просто обрывок, никуда не ведущий, казалось нечестным; не преодолением, а продолжением всей той стыдобы, о которой уже было столько слов...

Что-то изменилось в последний месяц. Произошли почти подряд три события, и из них сложилось совершенно новое ощущение. События эти субъективные, внутренние, но нет сомнения, что ты поймёшь и разделишь...

Первое событие: я посмотрел на календарь. Я почувствовал (и продолжаю чувствовать) ужас оттого, что на дворе **11-й год. О таком ли мечталось? На календарь, в окно, опять на календарь. Да что же это с нами. Такого восприятия вовсе не было при смене веков. Ну да, "мир заблудился в непролазной чаще", но счётчик на нуле, мы натворим таких дел... С этим новогодним настроением можно было жить десятилетие, копить силы, рефлектировать, пробовать всякое разное. Но теперь век окончательно, безнадёжно, давно начался. Наш век... теперь уже не скажешь: 'нам устроили'. Это мы его устроили.

К этому ощущению 'почти запоротого' века добавляется (пожалуй, впервые появляющееся) осознание собственного возраста. Никуда не делось чувство 'всё только начинается', но оно впервые приобрело какую-то, скажем так, границу - или меру. Впереди... примерно столько же, сколько и позади. Значит... аккуратнее, всё больше осознавая копеечки минут. К прямому отсчету добавляется, пока еще тихий, метроном обратного.

...Поймал себя на том, что на автомате пишу в документах по-прежнему **10 год. Словно рука не подымается ставить эти две палки... как вражеские пики... какие-то заросли, через которые надо мучительно продираться. 'Месяц взвился в небо ятаганом...'

Второе событие: на днях, примерно в 6 утра, разбудила звонком Златеника. Она помогала Славику провести праздник в его с Андреем школе, ну и попросила вспомнить одно старое КТД на придумывание стихотворения. Всплыла недоделка в последний момент, в день самого праздника. И вот эта простая вещь для меня неожиданно сняла налёт 'как бы' с нашего Отряда. Отряд есть. Просто тогда - днём, в чистом поле, на конях, с шашками наголо в атаку. Сейчас - ночью, спешившись, увязая в болоте, меняем диспозицию. Порознь, не видя друг друга, лишь изредка перекликиваясь.

Так же мог бы позвонить я Денису... ты Иришке... каждый каждому. Не просто потому что друзья... друзья в трудную минуту, а тут... какой-то праздник. Потому, что кусочек главного, кусочек Той Самой Голограммы, заветного кода. Можем вот так, кусочками... но можем.

Неправду написал. Звонок Златеники был значим, но 'как бы' улетело и полный смысл раскрылся только после события номер три. Оно совсем субъективное и странное, и надо бы не торопясь, лучше о нём напишу в следующем письме.

Твой Виталий

                                                                                             25 января **11 г.

Привет, Кирилл!

Итак, третье из событий, благодаря которым что-то стало открываться в последнее время. Это был Сон.

Случился один из тех редких дней, когда можно было не вставать, чтобы отвести в садик Макса, когда не нависала какая-нибудь муть, которую непременно нужно сделать к середине дня, когда не позвонил поутру шеф... можно было выспаться и еще пять или десять минут оставаться в постели. Если вот так просыпаешься сам, непонятны отношения с только что закончившимся (или не закончившимся?) сном. Можно пытаться досмотреть. Можно не досматривать, но все же пытаться вспомнить. А можно...

Бывает сон-прикосновение - когда потом ходишь наполненный необыкновенным чувством многие часы, а то и дни. Бывает сон-фильм, сотканный из событий, движения, перспективы - хочется удерживать в себе затейливый сюжет, вспоминая детали. Бывает сон-квест, когда пытаешься выпутаться из сложной ситуации, и просыпаешься или с облегчением, или с досадой от незавершенного дела. Но чаще всего оказывается, что сон просто был - его стремительно смывает поток дневных забот, не оставляя ничего.

Сон оказался большой. Внезапно оборвавшись, он был еще совсем рядом, сложный, мощный. Не сон-прикосновение, который напоминает долго звучащую необычную ноту, скорее целый аккорд, поток звука от симфонического оркестра, когда выделить один из инструментов не представляется возможным.

Ничего конкретного не вспоминалось, но возможность пока была. Если сейчас начать о чем-то думать, впустить в себя дневные дела, остатки сна истают мгновенно. Если активно вспоминать сон, подбирая версии-отмычки, будет то же самое. Ведь реальной зацепки нет, а каждая случайная версия будет заполнять сознание, оставляя всё меньше ниточек, по которым ещё можно ускользнуть назад. Я чувствовал эти нити, достаточно прочные, чтобы не сомневаться в реальности случившегося, но слишком слабые, чтобы что-то вытянуть за одну из них... чтобы отважиться потянуть, не боясь порвать.

В запасе был метод, предложенный д-ром Фрейдом. Свободные ассоциации! Обычно, пытаясь вспомнить интересный сон, я именно так и поступал: позволял образам свободно течь, клубиться, сталкиваться, не допуская лишь активного вмешательства 'я', сопоставления, анализа. Порой одна из ассоциативных цепочек уводила в сердцевину сна, и вдруг проявлялся огромный кусок сюжета, как в игре 'сапёр', когда один удачный ход вдруг открывает порядочную часть минного поля.

Но этот Сон был чуть дальше 'радиуса досягаемости' фрейдова метода. Да, могло повезти... но  скорее я попал бы в небольшое ответвление сюжета, скажем, в прощальную сцену. И яркая вспышка от внезапного вспоминания этой сцены опять-таки порвала бы связь с остальной частью сна. Представь себе путешествие в волшебную страну, когда в памяти остаётся проверка паспортов на выезде и во всех подробностях лицо офицера-пограничника. Яркий, колоритный образ, физиономические особенности, характерные для жителя страны... какой-такой страны? Граница, таможня, зал ожидания... всё. Нет уж, лучше я выберу смутные отблески тепла, романтики, ожидания и полета... и еще многого, не имеющего названий - и забуду всё конкретное.

Поэтому я не стал уходить в ассоциации, вообще решил никак не пытаться вспомнить Сон. Пусть остаётся нерасчленённым, непонятым, но зато и неповреждённым симфоническое звучание... пусть гаснет медленно, по своим законам. Я буду чувствовать, что это есть... пока ещё есть.

В моей душе лежит сокровище, а ключ... утерян.

Самое дорогое в наших снах - что они 'не от мира сего'. Там страны, которых нет. Которые даже нельзя придумать, нельзя внятно описать - любое описание будет ложью. Вспоминается картинка из научно-популярной статьи времён моего детства. На ней был изображен слон с пропеллером, раскрашенный 'в цветочек'; объяснялось, что образы из наших снов образуются сложением привычных явлений - в данном случае слон+вертолёт+ковёр. Но это неправда: даже если вам приснился слон с пропеллером, это новая сущность, полноправный, аутентичный житель той страны. Нарисованный на картинке слон с пропеллером нелеп, абсурден; во сне абсурдность отсутствует, и поэтому картинка не воспроизводит сон; она лжёт!

Более того, в снах вам являются сущности, которые вообще не дано даже грубо 'разложить на составляющие'; какие-либо слова, параллели из 'дневного мира' к ним не подбираются. Может прийти 'слонопотам', в котором, безусловно, есть что-то от слона, но... тут вы немеете.

За это и спасибо. Это хороший урок 'Я-Ты отношения', когда нет места анализу, сравнению, вписыванию в прошлый опыт. Только впустить в себя как есть. И быть, а не иметь.

Сон оставил мне необычный, невыразимый, медленно гаснущий... звук? Или же запах? Или цвет? Даже соотнесение с одним из органов чувств было бы ложью. (Кстати, знаешь, почему зеркало меняет местами левое и правое, но не меняет верх и низ? А подумай.) Главное, что есть 'еще одно направление', новая дверь (не так важно, куда), что мир вновь оказался чуть больше, чем только что казалось.

Мне хотелось все это записать как прелюдию или иллюстрацию к дальнейшему... для разговора значимо не это, а мой опыт аккуратного прощания со сном, опыт пяти минут 'остановки потока информации', пяти минут полной осознанности. Получается опять новый поворот темы, и я пока прервусь.

Твой Виталий

                                                                                                4 февраля **11 г.

Привет, Кирилл!

И опять та же ловушка, что была в письмах 8 и 6 лет назад. Выложил фундамент из понятных кирпичиков... и очень труден следующий шаг. Ну давай уж как-то попробую, а потом буду исправляться.

Прежде всего, смысл моего 'события номер три', моего не запомненного сна, хочется выразить такими двумя словами: 'дно есть'. Вот представь, что ты изучаешь файл-картинку, увеличивая и увеличивая масштаб. И в какой-то момент ты начинаешь различать квадратики-пиксели... и всё. Дальше нет смысла усиливать масштабирование, квадратики останутся квадратиками. Или, слушая вновь и вновь любимое музыкальное произведение, вдруг осознаёшь, что различаешь каждый звук, а за ним каждое движение чувства и мысли.

Вот так, вслушиваясь в себя, в свои смыслы, мотивы, в некоторый момент видишь: правда. Не надо уже закапываться глубже. Поверь себе и делай.

Скручиваешь лупу обратно, выныриваешь из сна, опрокидываешь на себя поток суеты, недоделанных дел... но уже знаешь: поток конечен. Тебя залило, и предстоит сколько-то минут, часов, дней с ведром и тряпкой, и неизвестно даже сколько, но в конце концов вода закончится.

Всё случившееся с нами, всё найденное, всё прочувствованное осталось тут, закопанное, заваленное... абсолютно чистое и качественное. Оно ждёт. И не просто ждёт, а буравится нам навстречу, помогает раскопать себя, подсказывает пути. Светится, проступает, оказывается совершенно рядом, если позволить себе хоть чуть-чуть тишины. Когда удаётся разогнать мельтешение образов, стереть всё сиюминутное, приходят картины настоящего мира с очень простым пейзажем... как будто Лес-между-мирами у Льюиса или Медиана у Завацкой. Там наш Отряд. И там наш путь.

...Надо только понимать, что нас ждёт, хотя и возвращение, но не к пройденному. Дно есть, но мы там не были. Всё, что мы делали, основывалось на контрапункте: смысл+драйв. Верная цель и плюс кипение, полёт, прыжок. Потому и закисли быстро, когда стали позволять себе повторы. Драйв, кураж, романтика были нужны, без них мы бы ничего не сделали и ничему не научились. Но они были нужны тогда. А "дно" состоит в том, чтобы оставаться верным своему выбору и если волна не несёт, нет никакого внешнего кипения и никакой романтики. Чтобы отвечать на вопрос не тогда, когда берут на 'слабО', а когда вопрос на самом деле требует ответа. И тогда возможны повторы, если не получается иначе. И возможны ошибки, если все равно снова и снова будешь пытаться.

Есть две проблемы. Одна - это сверка. Моё 'дно' и твоё 'дно'. На самом деле дно должно быть единственным, но мало верить, надо вместе побывать там. Научился нырять... а теперь еще учиться нырять вдвоём. Другая - как быть рядом, как делать общее дело с тем, кому пока ещё нужен 'смысл+драйв'. Через это нельзя не пройти, но порой кажется, что между ними и нами (иначе говоря, между нами нынешними и нами тогдашними) пропасть. Попробую ещё подумать об этом и что-то написать в следующих письмах.

Твой Виталий

2 апреля **11 г.

Привет, Кирилл!

Ну вот, собирался писать подряд и завис на два месяца. А дело всё в том, что... 'роль не отпускает'. Как был учителем... который знает, обязан знать по крайней мере на шаг вперед, так и остался. А пока нет такой видимости на шаг - обязан молчать. Не вправе демонстрировать слабость. И писал все предыдущие письма 'с решением в кармане', имея целью рассказать непростое и не очень определённое, но всё же - решение.

В конце концов разглядел (не первый раз грабли) эту роль, решился писать - не откладывая, как есть, 'из слабости'. Но осознав слабость, подсветив её - сделал ее контролируемой, ручной, карманной. Будто и не было? (Напоминает ситуацию при изучении языка, когда выделяешь слова наиболее трудные, которые упорно не хотят запоминаться, потом среди них 2-3 самых упорных, и... оказывается, что всё уже знаешь.)

При этом вдруг получилось, что решение есть. Это то, что всегда с нами, это найденное нами в юности, обнаруженный нами мир, принятый нами сердцем и разумом. Наш Отряд, то, как и для чего мы его делали, чему мы научились... необратимо.

Меня цепляют строки Высоцкого:

   "Укажите мне край, где светло от лампад.
    Укажите мне место, какое искал, -
    Где поют, а не стонут, где пол не покат".

Впрочем, давай ещё раз послушаем целиком...

И вот, услышав... Услышав такое от кого-то, идущее от сердца, скажем ведь - ты, я, Тёма, Иришка, Денис, да каждый: 'Ну что ж, пойдём.'

Ну да, я не знаю сейчас, как именно пойдём. Сейчас я далёко от той точки, где это прозвучит. Но зато я знаю, куда. Потому что прошли мы через то самое... где пол не покат. И это с нами навсегда. Вот туда, к нам, в наше знание, в нашу память... в то, что мы сможем снова и снова принести в мир.

Обычно это не звучит. Как ты догадаешься, что где-то пол не покат - а здесь покат - если ты был только здесь?

Но есть и другое.

   ...А знаешь край, где хижины убоги,
   Где голод шлет людей на тяжкий грех,
   Где вечно скорбь, где лица вечно строги,
   Где отзвучал давно здоровый смех
   И где ни школ, ни доктора, ни книги,
   Но где - вино, убийство и... вериги?..

Это Северянин. Он отвечает А.К.Толстому на такие строки:

   Ты знаешь край, где все обильем дышит,
   Где реки льются чище серебра,
   Где ветерок степной ковыль колышет,
   В вишневых рощах тонут хутора,
   Среди садов деревья гнутся долу
   И до земли висит их плод тяжелый?

(и так далее). Так пусть видевший одну из этих земель увидит и другую. Первый вторую, а второй первую. Это главное, лучшее, что мы можем дать каждому: 'А знаешь край...' Чуть-чуть твоими глазами. А ты чуть-чуть его глазами. Как же пол-то не покат, когда Земля круглая?

Я несколько дней, как вернулся из Испании, познакомился с потрясающим мексиканцем. Парень удивительной судьбы.Окончил только начальную школу, продавал книги, потом решил стать врачом, поступил в частный медицинский университет. Отучился семестр, повздорил о чём-то с ректором, ушел и стал поступать уже в государственный. Пришлось готовиться к экзаменам, экстренно доосваивать школьную программу. В результате настолько полюбилась математика, что... сейчас он уже в Испании в аспирантуре под научным руководством президента Королевского математического общества.

Рассказывает он мне про это по-испански, я ему немного о своём, пытаясь после пары пива выстроить что-то связное из сотни испанских слов, которые знаю. Касаюсь и клубно-отрядного, и вижу, что Санти понимает идею, что она ему симпатична, но тут он добавляет: 'Для вас, русских, это привычное и естественное дело - хунта (т.е. союз). А в Мексике люди (он не говорит 'мы'), совсем не умеют и не захотят хунтар'. То есть объединяться.

Понимаешь, Кирилл, я не верю, что мы какие-то другие. Что русскому здорово, то немцу смерть? Ерунда... 'Игра будет долгой, все успеют побывать всеми.'

Просто покатое не покато, если смотреть из иной точки. И надо суметь побывать много где. Если, конечно, хочешь небезопасной честности, перед собой и перед другим, в пользу которой когда-то был сделан довольно неочевидный выбор.

И лучшее, что мы можем, я немного повторюсь, это показать. Сперва поделиться, так соединив сердца, чтобы увидеть его глазами и показать своими. А потом позвать (как на танец: Vamos?), привести прямо вот сюда, опрокинуть лодку на стремнине, и пусть выплывает, как выплывали мы. Но для этого, выходит, опять-таки нужна эта стремнина, тот самый драйв.

Прервусь пока, надо ещё собраться с мыслями.

Твой Виталий.