Солнечный свет издевательски рвался под веки. Брызгали блики цвета и мерцали смутно знакомые очертания предметов, что вызывало приступы тошноты. Тикали где-то часы, и каждый щелчок был равносилен удару в мою несчастную голову, которая все никак не хотела подниматься с подушки.
Хамелеоны. Это мысль финишировала первой в моем мозгу и утверждала, что именно таким существам принадлежит мой нынешний экстраординарный способ зрения. Казалось, будто левый глаз имеет неслабые разногласия с правым, и они решили варить кашу каждый в своей кастрюле. Затем объявилось искреннее сожаление, что я не отношусь к пресмыкающимся, так как подобное видение явно не шло мне на пользу, чего не скажешь о первых. Бронзу этого марафона я мысленно вручила унынию. В недрах моего организма ворочался Голод, и это явно не сулило ничего хорошего.
- И как поживает наша Спящая Красавица?
Едва знакомый голос прозвучал совсем рядом, звучно отозвался эхом в моих ушах и, срикошетив в черепной коробке с пару миллионов раз, в клочья разорвал мысли. Стало тихо-тихо; даже дыхание остановилось. Зрачки вперились в потолок, обвитый рунами, отказываясь делать малейшее движение в направлении говорящего. Я бы могла пролежать так целую вечность, словно египетская мумия, упорно игнорируя весь окружающий мир, если бы этот, так сказать, "собеседник" не приблизился к моему обездвиженному телу и наклонился аккурат над моим взглядом.
И тогда мне стало страшно.
Я никогда и не подумала бы, что смогу благодарить всех известных, и неизвестных в том числе, богов за нарушенное зрение. Но кто бы мог знать, что мое состояние, беспокоящее какую-то минуту назад, было просто детским лепетом, маленькой царапиной от листка бумаги по сравнению с той разрушительной волной страха, что нахлынула на меня в этот момент. Я не хотела ничего видеть, не хотела знать, кто стоит рядом со мной, и уж тем более, не хотела рядом с ним находиться. Тело охватила дрожь, а грудь сдавило, не давая кислороду и шанса на проникновение в мои испуганные легкие. Я захрипела, судорожно вцепившись в ткань постельного белья и пытаясь отодвинуться, но по-прежнему не смогла ни шелохнуться, ни вдохнуть. В голову уже вовсю лезли дурацкие мысли, что я вот так вот и сдохну, не сумев совладать с собственными эмоциями, когда прозвучало тихое "УСПОКОЙСЯ".
Резкая боль, словно ток, скрутила меня в узел. Паника мгновенно включила программу самообеспечения, послав огромную дозу адреналина магистралями кровеносной системы. Чувства бурно вскипели под мощным катализатором, - и вот уже Мистер Голод собственной персоной приглашает меня на сумасшедшее танго над пропастью небытия. Ноги скользят по грязи, я где-то балансирую на грани беспамятства, а мы все кружим, пляшем, да и музыка не кончается. Вырываюсь из воображаемых цепких пальцев из последних сил, успеваю бросить прояснившийся взгляд на все еще стоящего у моей постели молодого человека - и проигрываю эту битву....
...Коридоры и лестницы... Неприязнь к слишком яркому свету...
Голод. Настойчивый, первобытный Голод, что гонит меня вперед.
Запах хлеба - обычного черного хлеба, - полярной звездой освещает горизонт моего сознания. Пальцы едва успевают сжать ароматный мякиш, а зубы уже вгрызаются, жадно отрывая куски. Еда заполняет весь рот, не давая возможности нормально ее прожевать.
Острый приступ блаженства, ликование. Мне хорошо.
Удовольствие быстро заканчивается, и скулеж вырывается непроизвольно.
Хлеб. Хочу еще. ХОЧУ ЕСТЬ!!!
Проходит, как мне кажется, целая вечность, прежде чем я начинаю хлебать ложкой - ложкой? - суп. Вкус отвратительный, соли мало, с овощами неразбериха, но сейчас мне все равно. Это - лучшее, что я ела в своей жизни. Дар Богов и Манна небесная в одной тарелке. Расправляюсь с ней за полминуты и прошу добавки. Затем еще. И еще. Вскоре понимаю, что очередной порции уже не будет, а голод по-прежнему сжигает в своих объятиях.
ЕЩЕ, ЕЩЕ, ХОЧУ ЕЩЕ!!!!
Вконец обезумев, вожу носом, шаря руками по полкам шкафчиков. Из ведра под мойкой тянет порченым, но пройдет совсем немного времени, прежде чем я сдамся и съем все до последней очистки. Уговариваю себя поискать в другом месте, заранее зная, что там ничего нет. Последние крохи благоразумия покидают меня спустя каких-то пару минут, и я направляюсь к уже запримеченному ведру, содрогаясь от отвращения при мысли жрать из помойки где-то там, глубоко внутри себя. В тот же момент передо мной образовывается шесть холодных, пахнущих едой коробок. Кто-то о чем-то меня просит, но я не хочу ничего слышать. Жадно разрываю упаковку первой и упиваюсь зрелищем сытной, хоть и не разогретой мясной пиццы. Слюна едва успевает образоваться во рту, когда руки уже настырно запихивают треть содержимого прямо в глотку. Давлюсь, но с наслаждением прикрываю глаза, смакуя изумительный вкус, а затем тянусь за следующим куском и проделываю с ним то же самое...
...На третьей пицце меня выворачивает наизнанку. Куски непереваренных продуктов пляскают о пол, а я неистово радуюсь тому, что избавилась от супа и хлеба, освободив тем самым место для еще целых трех пицц...
...Реальность возвращается медленно, словно нехотя, и приносит опустошение. Я смотрю за окно на оранжевую листву деревьев, мысленно отвлекая себя от очередного приступа тошноты. Вокруг меня тишина, словно окружающий мир вымер или, по крайней мере, онемел. Меня это вполне устраивает. Его, по-видимому, тоже.
Проходит немало времени и за окном успевает окончательно стемнеть, прежде чем я слышу шаги позади себя. Мне все еще не хочется ни о чем думать, но посторонний шум выводит меня из немого оцепенения. Я знаю, что надо обернуться. Но внезапно охвативший стыд крепко держит меня на месте.
Я все еще хорошо помню лица тех людей, что увидели мой первый приступ Голода. Помню перекошенное от ужаса лицо матери и от отвращения - младшего брата. Заговорили со мной только через двое суток, а отец так и вовсе через месяц.
Могу представить, о чем сейчас думает человек позади меня. Мысль о том, что сейчас вдобавок у меня начнется истерика на почве жалости к себе, и тем самым я представлюсь в еще более ничтожном - если это, конечно, возможно,- виде отрезвляет меня и заставляет собраться с духом.
Пора расставить все точки над i.
Медленно, как во сне, я оборачиваюсь лицом к молодому человеку. Смотрю на высокого, худого парня, возможно ровесника, с густыми русыми волосами и добродушным выражением лица. Ловлю себя на мысли, что в толпе такие особо не приметны, и при первом же взгляде оставляют только благоприятные впечатления. Но что-то со мной все еще не так, потому что я панически его боюсь. Изо всех сил пытаясь унять дрожь в коленках, мысленно ругаю себя за вздорные мысли, будто бы эти добрые глаза мне лгут. Бред, говорю себе, убийцы не кормят своих жертв, позволяя блевать на дорогой ламинат. Это просто неправильное освещение. В конце концов, мы до сих пор сидим в темной комнате, лишь слегка подсвеченной из коридора.
Но избавиться от ощущений мне не удается, и слова прочным комом застревают в горле. Бегут секунды, а я так и сижу молча у окна на чужой кухне. Чуть поодаль, прямо под столом - огромные зловонные лужи, как результат моего помешательства, а в другом конце комнаты, стоя в дверном проеме, на меня смотрит парень, способный ввергнуть в ужас мою нервную систему одним своим добропорядочным видом.
Будь я хоть чуточку художницей, Дали бы мне был не конкурент.
Ожидание затягивается. Хозяин дома не особо торопится: то ли борется с брезгливостью, то ли размышляет, как повежливее выпроводить меня из оскверненного жилища. Установившееся положение меня порядком тяготит, но тронуться с места или заговорить по-прежнему выше моих сил. В конце концов, парень кивает головой, жестом предлагая следовать за ним, и выходит из кухни в освещенную часть дома. Идти мне вовсе никуда не хочется, но, решив, что пора уже что-то делать с этой неопределенностью, я встаю со стула. Вернее, пытаюсь встать, так как замлевшие от долгого сидения ноги тотчас подкашиваются, а комната плывет пред глазами, и мне требуется время, чтобы размять конечности и окончательно прийти в себя. Затем аккуратно подхожу к мойке, чтобы смыть с рук и лица назойливую вонь, активно пользуясь ароматным средством для мытья посуды. Кожу щиплет, и я с удивлением обнаруживаю на себе царапины. Очередная минута утекает вслед воспоминаниям о моем утреннем побеге и "полете ласточки" через балкон.
Тоже мне - "Героиня дня". Хорошо, хоть жива осталась.
Не питая никакого оптимизма от последнего "хорошо", я все-таки выхожу из своего временного убежища. Свет предательски слепит глаза и мне приходится передвигаться практически наощупь. Знать бы еще, куда идти. В очередной раз споткнувшись о нечто, оказавшееся моими дареными тапочками, я слышу спасительное "Сюда".
Наверное, сжалился над моими мучениями. Или побоялся, что разобью что-нибудь ценное. Мысленно склоняюсь ко второму варианту и стараюсь уже аккуратнее идти на зов. Получается слабо: по пути я успеваю познакомиться с журнальным столиком, попридержать волнения вазы, стоящей на нем, а также проверить локтем на прочность деревянные перила, что ведут на второй этаж. И это при том, что коридор широк, словно душа поэта. Но вот виднеется заветная дверь, за которой меня ждут, и я с облегчением замечаю, что там царит полумрак. Набираю больше воздуха в легкие и шагаю внутрь.
Комната огромна. Справа она полностью уходит в темноту, делая силуэты мебели едва различимыми. Пытаться что-либо там рассмотреть бессмысленно, да мне и не интересно, если быть откровенной. Зато левая сторона захватывает мое внимание полностью. Газовый камин - какой же современный дом без него? - распространяет мягкий свет и приятное тепло, магнитом притягивая к удобному диванчику, приютившемуся напротив. Там и обнаруживается мой нынешний наблюдатель. В одной руке он придерживает бокал, по-видимому, с красным вином, а другой указывает на место для меня.
Все-таки брезгует, - проносится в моей голове.
Мысленно отвешиваю себе подзатыльник за столь непотребные соображения. Опускаю глаза в пол, медленно подхожу и аккуратно присаживаюсь на противоположный край дивана. Перевожу взгляд на огонь и напряженно ожидаю дальнейших событий. Затягивается очередная пауза, тиканье часов становится почти невыносимым, а от тепла в комнате мгновенно потеют ладони. Не выдержав, поворачиваю голову в сторону парня. Заглядываю в его глаза и понимаю, что мне совершенно не ясен ход его мыслей, отчего становится еще более неуютно. Но я не отворачиваюсь, желая как можно скорее разобраться в своем положении.
И тогда он произносит:
- Часто с тобой подобное происходит?
Надо же, какой все-таки низкий у него голос. Густой, словно нефть. Сама тема мне неприятна, но почему-то становится очень важным сохранить последние осколки своего достоинства, а потому я собираю все свое самообладание в кулак:
- Бывает время от времени.
Звучит хрипло и сдавленно. Горло саднит. Не обращая на это никакого внимания, все тем же ровным тоном он продолжает:
-Ты ничего не помнишь?
В данном случае скорее слышится утверждение, нежели вопрос, но такой расклад вводит меня в некоторое замешательство. Усиленно пытаюсь придумать вразумительный ответ, но мой собеседник опережает меня:
- Меня зовут Иван. Тебя, насколько помню, Валерия. Я приехал сюда по делам и снимаю этот дом.
Хлопаю глазами. Надо же - Ванька-Встань-ка. Очень смешно. Хотя, если задуматься, ничуть не хуже, чем Красотка-Валера.
Но когда это я успела представиться?
Мысль наверняка отражается на моем лице, и Иван терпеливо разъясняет:
- Мы познакомились с тобой на парковке, недалеко от какой-то забегаловки. Ты села в мою машину. Просто открыла дверь и устроилась на переднем пассажирском. Кажется, ты вообще в тот момент мало что понимала. Представилась и сказала, что собираешься на тот свет.
Мои глаза становятся большими и круглыми.
- Я хотел отвезти тебя в больницу, но ты заявила, что терять тебе больше нечего и ты меня убьешь, если я попытаюсь так сделать. Или выпрыгнешь на ходу - что угодно, только не туда. Вообще ты многое говорила и вполне убедительно. Мне ничего не оставалось, как предложить ехать ко мне.
Кажется, это называется ступор. Но собеседник словно бы не обращает внимания и продолжает.
- Потом ты, видимо, заснула, и я испугался, что ты и вправду умрешь. Пришлось чистить тебе желудок. Одежду твою я выбросил, уж извини. Затем ты отключилась, и я отнес тебя наверх, где ты спала четыре дня. Неслабо, правда?
Иван улыбнулся, словно мой долгий сон был самым невероятным, что со мной произошло в его рассказе.
- Я даже врача вызывал. Но он сказал, что с тобой все в порядке и ты действительно просто спишь. Проснулась, как помнишь, вчера, но почти сразу же ухитрилась упасть с лоджии. Окончательно ты пришла в себя только сегодня утром.
Хотя нет.
Наверное, все-таки вечером.
Он замолчал, в доме снова воцарилась тишина. Медленно, очень медленно до меня доходил смысл услышанных слов. Я открыла рот. Закрыла. Судорожно сглотнула и продолжила переваривать информацию, уже не пытаясь что-то ответить.
Сказать, что я была выбита из колеи, значит не сказать ничего. Услышанное откровенно попахивало бредом, ведь я никогда и ни при каких обстоятельствах не села бы в чужую машину.
Или села бы?
В памяти всплывали обрывки воспоминаний. Рай, Костя, сопливый юнец... Туалет. Усталость. Отражение.
Я опускаю взгляд на порезанные руки. Некоторые раны отличаются от других и явно не являются свежими.
Сколько же было таблеток?
Выдержав очередную паузу и, кажется, осознав, что разговорчивость не является моей основной чертой, горе-рассказчик интересуется:
- Я так понимаю, тебе некуда идти?
Это действует на меня отрезвляюще. Черт, я ведь до сих пор не знаю, где нахожусь. И зачем.
Слишком мало информации, Лера. Тяни время.
- А с чего ты это взял?
Привычка - сильная штука, и я сама не замечаю, как переключаюсь в режим "Портовая шлюшка кокетничает". Выглядит отвратно и нередко выручает, отгоняя излишне настойчивых.
Ваня едва заметно морщится.
- Тебе никто не звонил. Кстати, мобильник вместе с паспортом лежит наверху. Я купил подзарядку, хотел даже сам кого-нибудь разыскать, но здесь меня поджидал сюрприз: ни единого номера. Ты что, от кого-то скрываешься?
Ну вот, не хватало мне еще частных сыщиков. Я хмурюсь и отвожу взгляд.
- Ладно, - вздыхает Ваня, - это все равно сейчас неважно. Я, в общем-то, вот к чему: у меня есть к тебе предложение.
Я все еще смотрю в сторону.
- Видишь ли, в этой стране я недавно, свободного времени у меня крайне мало, а потому мне нужен кто-то, кто может помочь его экономить. Конечно, я думал обратиться в агентство за домработницей. С другой стороны, так уж вышло - на меня свалилась ты, которой, как я подумал, вполне бы пригодилось подзаработать.
Я удивленно уставилась на потенциального работодателя. Признаться, даже вышла из роли.
У него что, крыша поехала?
Ваня пытается быть убедительным:
- Ничего, что выходило бы за рамки, в мои требования не входит. Обычная повседневная работа. В любой момент мне может понадобиться уехать, но не беспокойся: плачу наперед. Кстати, на проживание выделю тебе комнату, в которой ты спала. Если отключишься, то потом все нагонишь; разве что, с чаевыми придется распрощаться. Как ты на это смотришь?
Я смотрю, гуманизм все еще процветает в некоторых головах. Но почему-то верится мне в это с трудом. Непроизвольно вырывается:
- Ты отвратительно готовишь.
Должно быть, сказалось впечатление об утреннем супе, воспоминания о котором тут же красят мои щеки в спелый цвет. А мысль, что я несу чушь вместо проявления благодарности, - мне же все-таки жизнь спасли, как-никак, - довершает картину до перезрелого состояния.
Но, наверное, ничто не способно сегодня омрачить дух Вани-человеколюбца, потому как он мягко смеется над моим замечанием.
- Ты права, кулинария - не мой конек. Хотя сегодня утром я впервые в этом усомнился.
Шутка не возымела должного эффекта. Веселость Вани моментально улетучилась, хоть я и старалась не показать, насколько меня задели его слова. Тяжело вздохнув, он поставил опустошенный бокал на крохотный столик и продолжил уже серьезно:
- Послушай, я не знаю, что с тобой происходит. И, если честно, не хочу знать.
- Я не...
- Не хотела? А какая теперь разница?
В его тоне скользят жесткие нотки. Мой желудок снова сжимается.
- Я хотела сказать, что не думала зайти так далеко, - выпаливаю я скороговоркой. Внезапно в голове созревает план. - И еще. Я не совсем одна. Я обещала... должна заботиться кое о ком.
Резкая перемена темы заставляет Ванины брови совершить, возможно, первое в своей жизни поползновение на лоб.
- Ты? Заботиться? Это, наверное, шутка.
Я рассматриваю огонь в камине, отчетливо демонстрируя всем своим видом, что с юмором у меня сегодня туго. Он недолго молчит в унисон, а затем осторожно осведомляется:
- Хорошо, Валерия. И кто же этот таинственный подопечный?
Последнее слово прозвучало по-деловому спокойно, но внутренне я почувствовала, как Ваня напрягся, ожидая ответа. Честно говоря, мне было немного стыдно. Кирилл бы вряд ли сейчас мною гордился, но разве представится мне еще когда-нибудь такой шанс?
Я глубоко вздыхаю, словно перед прыжком в пропасть и... широко улыбаюсь своей лучшей хорошо отработанной пустой улыбкой. Нужно отдать парню должное, он не вздрагивает, как другие люди при виде этого зрелища.
"У Ваньки крепкие нервы. Хорошо", - мысленно отмечаю я, а вслух же весело говорю: