Андрей Жмакин

Возврата нет

Вокруг Н. вертелись издатели, - помню представителя "Ророро" (Ровольт), который обратился к нему с приглашением: непременно приезжайте к нам, у вас столько преданных читателей - почему вы ни разу после войны не были в Германии? И он - очень спокойно: "По то же причине, по какой я никогда не был в России, хотя меня и звали: я бы всегда боялся, сам того не зная, пожать руку убийце". Немецкий издатель промолчал, отступил и испарился. Воспоминание Жени Каннак о приёме в издательстве "Галлимар", приведённое Борисом Носиком в его "Мире и даре Набокова"

Голоса звучали громким шёпотом.

- Вы хоть что-нибудь видите?

Молчание.

- Виталий Евгеньевич!

- Да?

- Я спрашиваю, вы хоть что-нибудь здесь видите?

- Татарский вал.

- Где?

- Впереди, Степан Иванович, впереди.

Молчание. Лишь приглушённый мягкой землей звук копыт двух лошадей, да чавканье, когда они попадали в лужу.

- Где вы видите Татарский вал, Виталий Евгеньевич?

- Я же говорю, Степан Иванович, впереди.

- Тьма египетская, хоть бы луна... Ничего не вижу.

- И я не вижу. Но он впереди.

- Господи, Виталий Евгеньевич, вы шутите!

- Нет, Степан Иванович, Татарский вал действительно впереди, я знаю эти места. Но не думаю, что нам следует так бурно обсуждать этот вопрос. Вряд ли здесь будут патрули, но осторожность не помешает.

Они поехали молча.

Через полчаса перед ними в темноте выросла довольно высокая гряда.

- Вы были правы, - в полголоса заметил тот, кто сомневался в правильно выбранной дороге.

- Да, я был прав, - голос его спутника как-то просел.

Они поднялись на гряду. И как раз в это мгновение в просвете до сего момента непроницаемых туч появилась луна. Сразу стало виднее. К тому же на востоке над самым горизонтом прорезалась узкая полоска света.

Два всадника стояли на гребне Татарского вала. Оба одеты в солдатские шинели без погон и в будёновки. Но на ногах у обоих - сапоги и сапоги хорошие. Да и выправка выдаёт с головой. В общем, не зря они опасались патрулей, непролетарское происхождение их было видно невооружённым взглядом. Ещё хуже того - офицерьё, к бабке не ходи. И чего шляются здесь ночью? Да и вообще... Любой патруль победившей в стране год назад Рабоче-крестьянской Красной Армии без всяких колебаний пустил бы их в расход во благо Мировой Революции, вследствие революционной бдительности и из соображений целесообразности (чтоб не конвоировать и не нести ответственности). Да и из просто так.

Копыто коня громко звякнуло, наткнувшись на что-то железное. Всадник натянул поводья и свесился с седла вниз, рассматривая причину звука в высокой траве.

- Что там, Виталий Евгеньевич? - тихо окликнул его второй, тоже останавливаясь.

Не отвечая, Виталий Евгеньевич внезапно ловко соскочил на землю и, секунду пошарив под ногами коня, - отчего тот, фыркнув, отступил на шаг - выпрямился с длинным предметом в руках. Слабый луч восходящего солнца тускло блеснул на металле ствола винтовки Мосина.

- Армейская?

- Похоже, - Виталий Евгеньевич передёрнул затвор.

- Наших?

- Кто знает.

Оба всадника, один, пристав в стременах, второй - спешившийся, оглядывали вал и расстилающуюся за ним степь.

- Может, - сказал, как бы про себя тот, кто сидел в седле, - где-то поблизости лежит и её хозяин.

- Больше года прошло, - откликнулся второй и осторожно положил свою находку обратно в траву, - если и лежат, то кости.

- Упокой, Господи, павших за правой дело.

- Упокой, Господи, всех, погибших в братоубийственной войне, - словно поправил своего спутника Виталий Евгеньевич и не быстро, как человек, уставший после дальнего перехода, взобрался в седло.

Два всадника спустились с вала и пошли рысью по степи. Достигнув вскоре просёлочной дороги, перевели коней на шаг. Полоска на востоке всё расширялась, заметно светало.

- Где он нас должен ждать? - нарушил молчание Степан Иванович. Он был моложе Виталия Евгеньевича и заметно нервничал.

- На дороге, за валом, - рассеяно ответил Виталий Евгеньевич, думая о чём-то другом.

- Где именно, не уславливались?

- Нет.

Молча проехали ещё минут пять.

- Не волнуйтесь, Степан Иванович, Джумал будет.

- Джумал... Это его настоящее имя?

- Не знаю. Думаю, что нет.

- А самого его вы хорошо знаете?

- Я его знаю давно.

Степан Иванович хотел было ещё что-то сказать, но его спутник, прерывая его, показал рукой вперёд.

- Похоже, это он.

Впереди на дороге показалось небольшое облачко пыли, поднимаемое всадником.

- Это он? - переспросил Степан Иванович, останавливая коня и напряжённо всматриваясь в ещё не совсем ясную по слишком раннему времени даль.

Виталий Евгеньевич тоже натянул поводья.

- Надеюсь, что он. Кому здесь ещё быть в этот час.

- Мало ли... - неопределённо пробормотал Степан Иванович и засунул руку в правый карман шинели.

- Только не торопитесь, - заметив это движение, тихо бросил Виталий Евгеньевич и приложил руку козырьком, рассматривая приближающегося верхового.

На коне, болтая ногами в каких-то оборках, сидел неопределённого возраста татарин в страшно поношенном - на заплате заплата - халате.

- Это он, - удовлетворённо заметил Виталий Евгеньевич и проследил взглядом, как рука его спутника из кармана переместилась на поводья.

Обменявшись скупыми приветствиями, три всадника поехали рядом, вскоре свернули на едва видную тропинку и гуськом - впереди татарин - двинулись по ней, всё больше забирая в сторону от дороги.

- Виталий Евгеньевич!

- Да? - тот придержал коня на оклик сзади, и они поехали рядом, держа в виду показывавшего дорогу Джумала.

- Простите, ради Бога, Виталий Евгеньевич, но там, на валу, я подумал... Ведь он воевал здесь?

- Да, - после секундной задержки ответил Виталий Евгеньевич. - Более того, был ранен где-то здесь, правда, не тяжело. Его последнее письмо было из Севастополя, писал, что не теряет надежды попасть на пароход.

- И потом...

- И потом ничего не было. Добрался ли до Константинополя, остался ли где-то в Крыму... Неизвестно.

Помолчали.

- Будем надеяться, что встретим его в Константинополе.

- Будем надеяться, - тяжело вздохнул Виталий Евгеньевич.

Он задумался, голова его постепенно опустилась на грудь, но тут же, будто всадник внезапно пробудился, рывком поднялась, он тронул поводья и поравнялся с татарином.

- Джумал, как едем?

Татарин указал вправо:

- Там заброшенная тропа. Но видна. Старый тракт. По нему поедем на юг.

- До Феодосии?

- До Феодосии.

- Далеко?

- Немножко далеко, - татарин кивнул.

И добавил, словно извиняясь:

- Сильно петляет.

- Так может, по обычной дороге?

- Нельзя, - татарин отрицательно замотал головой, - Еще два дня назад патрули были. Кого-то ищут.

- Думаешь нас?

- Не знаю. Но раз ищут, лучше не попадаться.

Виталий Евгеньевич задумался. Искать именно их вполне могли.

Он вспомнил ту, первую, встречу с чекистом. Времена ещё были наивные, отпускали под честное слово. Наклонившись к нему и обдавая несвежим дыханием, смешанным с вонью махорки и самогона, чекист, хрустнув кожей куртки, прошипел:

- Мы ведь вас просто уничтожим.

- Хорошо, таким воли не дают, - возмущался после освобождения из "чека" бывший с ним один из его знакомых, - трудно представить, что бы началось...

Виталий Евгеньевич тогда промолчал. Не хотелось говорить. У него не было сомнений, что именно таким-то как раз дадут волю. И очень скоро.

Перед тем, как покинуть родной город, Виталий Евгеньевич долго бродил одесскими бульварами.

Невыносимо тяжёлое чувство гнало его из дома, на улицу, в толпу, заставляло без устали бродить, не давало покоя. Он с усмешкой вспомнил героя Пое, которого сознание совершённого преступления вот так же гнало в толпу, не позволяя остаться наедине с собой.

В конце концов ноги не выдержали и Виталий Евгеньевич вынужден был присесть на скамейку.

- Дедушка, вам плохо? Вам нужно помочь?

Детский голос вырвал его из полубессознательного состояния, вернул к действительности. Он поднял голову. Перед ним стоял мальчик лет десяти с треугольником красной материи, завязанной спереди большим узлом со свисающими до середины груди двумя свободными концами.

- Пионеры должны помогать старикам, - деловито проинформировал он Виталия Евгеньевича.

- Спасибо, мальчик, я просто отдыхаю.

Пионер, как он назвал себя, выбросил руку вперёд перед лбом на манер древнеримского приветствия и быстро зашагал к колонне таких же, как и он, с завязанными галстуками красными тряпочками, мальчиков. Виталий Евгеньевич заметил среди них и двух девочек. Пионеры выстроились по двое и в ногу, под дробь одинокого барабана, пошли по бульвару прочь.

"Старикам...". Виталию Евгеньевичу не приходило в голову, что его можно считать стариком. Его сыну не было и двадцати пяти. Хотя, последние годы выдались очень тяжёлыми...

Но новому поколению до этого не было дела. Новое поколение было молодо, энергично, оно весело шагало вперёд, цели у него были ясны. Жизнь была их.

Страшная усталость овладела Виталием Евгеньевичем, он с трудом поднялся со скамейки и потащился домой. Наутро он покинул Одессу...

Два раза они остановились, дав отдых лошадям. Попутно подкрепились сами, разогрев нехитрую снедь на небольшом костерке.

Ночь провели под бездонным звёздным небом, под похрапывание стреноженных лошадей.

Оба не спали.

- Подумать только, - словно про себя, не обращаясь к своему спутнику, проговорил Виталий Евгеньевич, - целых четыре года... Как закончилась Великая Война. И у нас бы закончилась. А вместо этого - ещё четыре года. Ещё четыре года кровь, кровь, кровь...

Он вздохнул и добавил с издёвкой:

- Мир народам.

- Многих устроило, - отозвался его спутник. - Проливы отдавать не надо, победой вообще делиться не надо. Да и тут... Получили что хотели. Троцкий - царский поезд, Ленин - царскую резиденцию. Растаскали всё по квартирам своим, да не своим - не было у них ничего своего - хозяев квартир этих в расход пустили, баб своих в награбленное разодели...

Виталий Евгеньевич промолчал.

Степан Иванович тоже замолчал. Вспомнился тот день на Островах, когда солдатский комитет их части взял власть. Он с группой офицеров возвращался с побережья, где на горизонте, в серой дымке, они заметили очертания линейного корабля. В бинокль был чётко виден германский флаг. Немец ещё никогда не осмеливался подходить так близко - как знал, что им сейчас будет не до него.

И застыл продолговатой серой фигурой. Словно ждал. Но ждал уверенно, как хозяин.

Это линкор встал у него перед глазами, когда на обратной дороге они наткнулись на тела расстрелянных офицеров их гарнизона.

Это линкор встал у него перед глазами, когда Степан Иванович услышал глумливое "А вот и остальные господа вернулись. И их туда же!", которым их встретил матрос Сумумляк - как говорили, дезертир, присланный в их часть для организации солдатского комитета.

Вероятно, если бы не этот линкор, не произошло бы тогда того, что произошло.

А так - линкор это стоял перед глазами Степана Ивановича.

Он без слов поднял свой револьвер и выстрелил прямо в ухмыляющуюся рожу - словно в тот линкор.

Внезапная смерть вожака - или внезапно оказанное решительное сопротивление - на время парализовало "товарищей" и оставшимся в живых офицерам удалось беспрепятственно уйти.

А Степан Иванович все последовавшие долгие четыре года гражданской войны не оставлял пленных в живых. Каждый раз веред ним вставал образ того немецкого линкора на горизонте. И ухмыляющееся лицо Сумумляка. И так же, как тогда на Островах, он стрелял в это лицо очередного Сумумляка - уверенно, не раздумывая, не взирая ни на какие приказы и ни на какие принятые раньше обычаи войны.

Но преимущество... И в живой силе и в вооружении. Доходившее до десятикратного.

В крестьянской стране крестьянам дали землю и разрешили грабить. Землю-то у них отберут - в этом Степан Иванович не сомневался - не совместимы красные с независимыми крестьянами, закабалят, отберут землицу взад. Вот когда Русь крестьянскую, фундамент государства Российского, ломать-то через колено будут, вот когда кровь-то настоящая прольётся, почище гражданской войны... Но это Степан Иванович в том не сомневался. А кто крестьянам всё то объяснит - не верят они Степанам Ивановичам, много сотен лет не верят.

И победили они их.

Нет больше тех, кого потряс образ уверенного немецкого линкора в пределах обстрела русской береговой батареи, нет тех, кто без колебаний стрелял в ухмыляющееся лицо российского Сумумляка, уверенного в своей безнаказанности. Нет их. Полегли на подступах к Петрограду, в перелесках близ Орла, в зауральских просторах и здесь - в пыли причерноморских степей.

Степан Иванович остался последним из офицеров той своей - ещё российской императорской - части.

Всё.

Но сейчас он думал уже о другом.

- Виталий Евгеньевич, - окликнул он своего спутника.

- Да? - тот не спал.

- Вы слышали о Сикорском?

- Конечно! "Илья Муромец".

- Да. Я его знал. Так вот, он мечтал о постройке геликоптера.

- Геликоптера?

- Аппарата, который может взлетать и садиться вертикально. Где угодно. Как стрекоза.

- Как стрекоза... Красиво.

- Красиво. А теперь представьте. Если бы... Если бы не всё это. И если бы Сикорскому удалось построить свой геликоптер...

- А где Сикорский сейчас, не знаете?

- Не знаю. Так вот представьте: президент России после принятия присяги садится в геликоптер Сикорского и улетает в свою резиденцию... А?

- Эх, Степан Иванович, да вы фантазёр.

Когда впереди показались белые обрывы гор, Виталий Евгеньевич, придержав коня, с тоской взглянул в сторону Старого Крыма. На тамошнем кладбище была могила его жены. Джумал понял его взгляд. Он знал эту молодую женщину, оставившую на руках его друга новорождённого сына.

Сейчас он отрицательно покачал головой:

- Не надо в города.

Виталий Евгеньевич и сам понимал, что не надо.

Они остановились в небольшом татарском селении через залив от Феодосии, почти всё население которого были родственники Джумала. Здесь было безопасно. Во всяком случае, на это можно было надеяться.

Через два дня должно было появиться судно, на котором они покинут Россию.

Виталий Евгеньевич в первый же день долго сидел на берегу, задумчиво глядя на раскинувшийся большой дугой по противоположенному берегу залива город.

Его расспросы Джумала ни к чему не привели. Того, впрочем, как и всех жителей селения, мало интересовала судьба оставшихся в Крыму после эвакуации Врангеля белых офицеров. Говорили, что Фрунзе гарантировал всем, сложившим оружие, жизнь и свободу.

Через два дня появилась хлипкая фелюга, хозяин которой уверял, что она без проблем доберётся до Константинополя. Была бы хороша погода.

Выбирать не приходилось.

Их, понятно, взяли попутно. Джумал, полночи помогавший своим родичам сносить на берег какие-то тюки и заносить вместо них другие, помахал на прощание с причала. Судно, увешанное для камуфляжа рыбацкими сетями, взяло курс на зюйд-вест.

Проходили ввиду Феодосии.

Виталий Евгеньевич стоял, опершись на борт, и жадно всматривался в толпу на набережной. Лица за дальностью расстояния было не разобрать и у него разболелись от напряжения глаза.

Он сел в углу у основания бушприта. Его не оставляло ощущения, что сын был где-то рядом. Может, с радостной надеждой думал Виталий Евгеньевич, он как раз проходил там, по набережной. Или по одной из тенистых улочек за железной дорогой, вместе с набережной огибающей залив широкой дугой...

Он не знал, что там, по правому борту, куда не дошла фелюга, взяв курс в открытое море, параллельно берегу, в метрах десяти под водой, по дну, тянулась цепь, к которой были прикованы человеческие скелеты.

Товарищи, выполняя приказ из Кремля о выправлении недопустимо благодушного распоряжения Фрунзе, экономили патроны.

Не было в Крыму через год после капитуляции бывших офицеров, почти не было.

В живых.

Но Виталий Евгеньевич был прав, его сын был в тот момент рядом.

(C) Андрей Жмакин, январь 2013