Аннотация: 29 место в полуфинале (где-то в середине)
Я - самый несчастный человек на свете.
Нет ничего больнее, чем муки ревности. Я видел взгляды, что бросал на мою молодую жену астроном Хорхе, видел ее ответную ангельскую улыбку, и черный меч боли входил в мое сердце. Король призвал меня в Толедо на совет рыцарей ордена Алькантара и я должен был уехать, но все дни, что длилось собрание, я сидел - лицом мрачнее мавританской ночи - и молчал. В постели метался без сна, за столом отворачивался от изысканных яств. Полыхающим от ненависти внутренним взором видел я Хорхе, ласкающего нагое тело Исабель, страстно кусающего ее коралловые губы. А ведь этот мерзавец приходился Исабель троюродным братом! Он долго учился в университете в Ватикане, и переехал в наш город Эспиносу лишь в прошлом году, унаследовав дом отца. Поговаривали, Хорхе превзошел все известные науки, но выбрал профессию звездочета. О, да, он был красив, и статен, и молод, дон Хорхе! Я не находил себе места. В конце концов, сославшись на недомогание, я испросил у короля разрешения покинуть совет до срока и уехал.
Я вернулся в Эспиносу когда колокол обители святого Антония прозвонил четыре утра - но пошел не домой, а к одному доброму монаху, коему перед отъездом поручил следить за моим домом. И худшие опасения подтвердились.
- Он приезжал к ней, дон Томасо, - тонким шепотом сообщил монашек. Его круглые глазки мерцали сочувственным испугом, - сегодня ночью, как взошла луна. И уехал всего час назад.
Я кинул монаху серебряный песо и зашагал по пустой утренней улице, раздавленный унижением. Дуэль? Хорхе втрое моложе меня, у него сильная рука и меткий глаз - я не смогу отомстить, лишь зря погибну и тем открою ему дорогу к Исабель. Донести кастильскому графу значило предать дело огласке. Позор для рыцаря рода Барьентос хуже смерти. Я должен действовать сам, и быстро, пока не поползли слухи. К счастью, я вспомнил, что среди многочисленных дипломов, которыми хвастался этот проходимец, был диплом лекаря - и в голове тотчас созрел план. Лактеон поможет мне, как помогал всегда. Лактеон!
Спустя час я постучал в дверь звездочетова дома. Заспанная служанка не узнала меня - я нацепил парик, фальшивые брови и бороду; фигуру скрыл до пят бесцветный крестьянский плащ. Дон Хорхе вышел навстречу - на нем были чулки и черный бархатный дублет. Сегодня ночью не ложился, понял я, и кипящая кровь застучала в затылке... но я сдержал себя. Смиренно просил я уважаемого ученого помочь моей жене: она очень плоха, и боюсь, не доживет до полудня. В Эспиносе известно, что дон Хорхе, помимо прочих достоинств, еще и великолепный целитель. Я говорил тихим надтреснутым голосом, и Хорхе, как и служанка, не признал меня. "Далеко ли ваш дом", спросил он. "Час пути от Эспиносы", отвечал я. Он взял свой саквояж, и мы вышли в дорогу.
В этот ранний час улицы были пусты, никто не увидел нас. На заставе похрапывал часовой в кирасе - мы не стали будить его и скользнули в калитку.
- Сколько лет вашей супруге? - спросил звездочет, когда мы свернули на пыльную сельскую дорогу.
- О, она молода и прекрасна, как этот рассветный луч, - сказал я, отвернувшись, чтобы скрыть злую ухмылку.
- Удивительно, - рассмеялся он, - как плохо со здоровьем сейчас у молодых женщин.
Я сбился с шага:
- Должно быть, это очень приятное занятие - лечить таких молодок, дон Хорхе.
- Каждый день я благословляю Господа нашего за то, что он дал мне силы и умение врачевать его создания, - серьезно отвечал звездочет.
- Да святится имя его. - Я осенил себя крестным знамением.
Через некоторое время мы свернули с дороги на тропинку, убегающую в скалы. Изломанные стены ущелья уходили вверх. Здесь, в черном сердце Старой Кастильи, вдали от людских взоров, собираются на шабаш ведьмы, здесь в ночной час выбираются из болот безобразные скользкие твари, порождения Сатаны - чтобы прокрасться к одиноким хижинам и полакомиться кровью младенцев.
- Да, у вас очень приятное занятие, - проговорил я, с яростной силой втыкая посох в пыльный грунт, - можно сколько заблагорассудится раздевать синьорит и замужних дам и трогать их юные тела.
- Мне кажется, вы забываетесь, - мягко остановил меня звездочет.
Я только сжал под плащом кулак: о, лицемер! Тропинка становилась уже, следы растительности по краям дороги исчезли, и под подошвами захрустела каменная крошка. Солнечный свет запутался в парящей над головами дымке, как в паутине - и на дне ущелья разлился холодный сумрак.
- Однако куда мы идем? - спросил дон Хорхе, оглядываясь.
- Моя лачуга там, - я махнул посохом вперед, - осталось немного. Неужто вам страшно, молодой сильный ученый?
- Чего мне бояться, друг? - улыбнулся Хорхе, - у меня нет с собой золота, да и вы не похожи на разбойника.
- Вы ведь образованный человек.
- И что?
- Вы должны знать, что рядом болота Ордунья, где нечисть кишит, как в кишках у дьявола. Вы должны помнить, что сейчас канун дня Святого Луки, когда мертвые встают из могил и бродят в поисках живого мяса.
Звездочет расхохотался:
- Как раз по причине того, что я образованный человек, я не боюсь мертвецов.
Клянусь, он походил на большого ребенка, такого невинного и спокойного, что я на какое-то мгновение заколебался и с ужасом подумал о том, что собирался проделать с ним. Я заставил себя вспомнить все мои муки в последние дни, и решимость вернулась. Я снова двинулся по тропе, постукивая посохом.
- Сын мой, не следует отрицать то темное и злое, что таится в ночи. Господь создал этих тварей в назидание нам - чтобы помнили об аде и грядущем возмездии за грехи наши.
- Верьте, во что нравится, - проворчал звездочет.
Он начал раздражаться, с удовлетворением отметил я и добавил:
- Чудовища существуют, молодой человек.
- Не сомневаюсь, - отвечал он с усмешкой, - но только те, которых мы создаем сами, открывая врата ада в нашей душе.
Я вновь осенил себя крестным знамением.
- Да снизойдет на нас благословение Божье, и милость его наместника на земле, папы Климента VIII. - Я краем глаза следил за звездочетом. - И да покарает Господь лютой мукою всех грешников, сластолюбцев, блудодеев, совратителей жен.
Ну, взбунтуйся же! Закричи на меня, покажи свое истинное лицо! Но дон Хорхе невозмутимо шагал следом за мной, саквояж в его руке раскачивался в такт походке.
- Странный вы крестьянин, - сказал он после паузы, - и ваш голос отчего-то кажется знакомым. Слово дворянина - если бы не ваша супруга, я бы предпочел держаться подальше от вас и вашего дома.
Я осознал невольную двусмысленность его слов, и черный меч ревности вновь вонзился в сердце - но я только стиснул зубы и ускорил шаг.
Тем временем ущелье сузилось до тонкой щели между холодных и влажных каменных стен. Идти становилось все труднее, и звездочет - еще недавно вежливый - шипел ругательства, прыгая по камням.
- Да кто может жить в таком месте? - проворчал он.
- Сейчас узнаете, - сказал я, и он взглянул на меня с удивлением.
Минута - и мы оказались на круглой площадке перед пещерой. Скалы окружали ее кольцом. Среди гранитных валунов белели обглоданные до прозрачности человеческие кости. Со дня сотворения мира не проникал сюда солнечный свет, и от влажных испарений болота сознание туманилось, словно отравленное вином.
- Где же ваша лачуга? - в раздражении воскликнул Хорхе.
- Вот она, - я указал в сторону
Он повернулся к пещере спиной, и я быстро скользнул в тень, давая путь Лактеону. И когда звездочет вновь обратил ко мне лицо, перед ним стояло чудовище. Вечно голодное несчастное существо, когда-то поселившееся в этих страшных местах. Годы назад, бродя в мрачном настроении среди скал, я обнаружил его и понемногу прикармливал мясом, каким-то образом зная - однажды оно послужит мне. Лактеон назвал я его, в честь свирепых людоедов римских легенд, пожирателей грешников.
- Что это значит? - воскликнул Хорхе.
Лактеон сделал шаг к своей жертве. В его лапе ржаво сверкнул древний меч рыцарей Алькантара. Лицо звездочета стало серее хлеба, а я рассмеялся.
- Проклятье, кто вы такой? - закричал он.
- Так ты еще не узнал? - голос мой эхом заметался в ущелье. Я сорвал парик и фальшивую бороду, бросил на камни плащ.
- Дон Томасо? - он уронил сундучок на камни.
- Дон Томасо, твой друг, которого ты предал, обесчестив его жену!
И в этот миг Лактеон бросился вперед. Звездочет сражался с отчаянием обреченного, но был безоружен, и вскоре упал под ударами меча. Он что-то пытался сказать, обратив ко мне искромсанное лицо, но безумные крики чудовища перекрыли его голос. Спустя минуту Лактеон уже рвал когтями его плоть, и камни забрызгала кровь. Жгучие слезы покатились по моим щекам, слезы ненависти и тоски. Так оплакивал я свою поруганную любовь к Исабель. Можно жить без цели и веры, но нельзя жить с камнем на сердце... Спустя вечность слезы иссякли, и я, пошатываясь, побрел прочь от пещеры Лактеона. Смутно помню, как добрался до ручья, умылся и зашагал домой.
Я знал - никогда не забуду предательства жены. Но все же в тот миг я простил ее.
Исабель разметалась на высокой кровати, под шелковым одеялом. Лицо ее было серо, под глазами залегли круги. Я провел ладонью по черным ее волосам (о, этот влажный жар, Иисус, помоги нам) и ресницы моей возлюбленной дрогнули.
- Вы здесь... мой добрый супруг? - она тяжело, прерывисто дышала.
- Святой Франциск! Что с тобой, голубка? Ты нездорова?
Тонкая и белая, как лилия, рука ее дрогнула:
- Лихорадка... давит грудь...
В миг я забыл о Хорхе и о чудовище, и о короле, и о том, что не спал несколько ночей - моя Исабель, единственное существо, которое я любил в моей жизни - задыхалась у меня на руках!
Служанка Мария неслышно возникла рядом:
- Очень плоха, синьор. Третий день не встает с кровати. Сегодня ночью посылали за доном Хорхе, лекарем.
- И что же дон Хорхе? - вскинулся я зло.
Мария отшатнулась, но тут же взяла себя в руки:
- Обещал к вечеру сделать порошки и доставить синьоре. Хвала Иисусу и святому Антонию, у нас в соседях есть врачеватель, если бы не он, не эти порошки... От болотной лихорадки в городе уже четверо померли, но доктор Хорхе...
- И это все? Он оставался с синьорой наедине?
Толстое добренькое лицо Марии вытянулось:
- Как можно, синьор? Мы с Эвитой были рядом все время.
У меня задрожали руки.
- Мой господин, вы здоровы? - слабым голосом спросила Исабель, - Отчего у вас под ногтями кровь?
Качнулась, поплыла по кругу чугунная люстра под потолком. Где-то звенели, осыпаясь, цветные витражи.
- Ничего, голубка моя... голубка моя... все уже хорошо.
И я обнял ее. Я смеялся и плакал. Исабель была верна мне, верна - как и клялась у алтаря! Она сохранила верность, о голубка! Я - самый счастливый человек на свете!