Молодой дубок, трепещущая осина и кустик жимолости. Нет, лучше не так.
Молодой клён, гибкая ель и росток крыжовника.
К ботанике не имеющая никакого отношения, театральная семья. Он - в детском театре актером, она - сначала тоже актрисой, но потом в костюмерши, подальше от сцены, от истерик, от возни. И сынуля - кустик, росток; пятилетний плакса с хорошим аппетитом, но уже со слабым пищеварением. Плохо засыпает. Проблемно. Порой, отвратительно. В этом и будет соль рассказа.
Пятилетний Тимоша плохо засыпает, а перед сном любит возиться на диване с папой. Уже пристрастился к телевизионной рекламе и мультипликации про убийства. Осмысленно смотрит то на нее, то на папу, а потом задумчиво почесывается, не выговаривает букву "эр" и плохо засыпает.
Папе 28 годочков, мамочке - 25. Прекрасные люди постоянно недовольные собой: папе не дают ролей, он выбегает на сцену на несколько секунд в костюме пса и тяфкает даже не по-человечьи, маму вообще разжаловали из актрис и отправили подшивать юбки, не доверив даже гримировать Бабу Ягу и Лешего. Они терпят. Трутся друг об друга, пытаются совпасть темпераментами и нравами. Не все получается, но они молодцы. Не ругаются, не дерутся, пьют редко (не на что), воспитывают сына... Но он плохо засыпает, а своевременное засыпание - это бзик. Мамаочку всегда вовремя укладывали, и она была отличницей. Теперь и она хочет, чтобы Тимоша в свои пять годиков выговаривал букву "эр" и укладывался после восьми, а он безобразничает. Папа каждый день говорит: "Я что-нибудь придумаю. Я создам для него ситуацию, и мы все обретем катарсис". Мама с надеждой шепчет: "Поскорее бы, поскорей. У него нет мотивации к покою". Папа предлагает однажды... и предлагает совершенно серьезно: "Сразу после 20.00 ты должна превратиться в Мёртвую царевну". Мама озадаченно закрывает полуоткрытый рот ладошкой и признается: "Мне близка тема смерти, но я не смогу. Не смогу неподвижно лежать". Папа постукивает пальцами по столу и не ругает жену за такое неумение. "Ну хорошо, - уверенно говорит он, - тогда, пожалуй..." И нерешительно обрывает фразу, а на следующий день.
На следующий день он с особенным спокойствием сидит на диване напротив включенного телевизора и почти не обращает внимания на баловство сына. Тускло горит торшер, медленно ходит туда-сюда задумчивая мать. Вдруг папа начинает смотреть на Тимошу во все глаза, поворачивается к нему, нежно берет за плечи, пытается приблизить, обнять, пытается что-то сказать, пробует что-то сделать... и смотрит, смотрит на Тимошу во все глаза, растопырив глаза, полураскрыв рот, выпучив глаза. Папа издает тихий, но жалобный звук, зрачки его стекленеют и устремляются в сторону супруги, руки не отрываются от тимошиных плечиков. Он пытается приподняться, но стонет, гортанно сипит, отпускает сына, медленно заваливается и... падает на мягкий ковер возле дивана, где замирает в негармоничной позе. На боку. Руки неприятно разбросаны, ноги наоборот аккуратно и параллельно собраны воедино. Голова чуть набок. Рот полуоткрыт. Появляется слюна. Глаза успевают сомкнуться. Все тело - единый анатомический ансамбль.
Мама перестает ходить по комнате, встает перед папой и, молча, смотрит. Тимоша сидит, где сидел, и тоже смотрит на своего папу. Перестает бормотать слова и отвлекаться на телевизор, перестает шевелиться. Никакой тревоги нет в его детском взгляде и даже никакого любопытства. Нет любопытства, но есть сосредоточенность и покой. И нет вопросов. И это замечает чуть встревоженная мама. Тимоша сидит и смотрит на упавшего папу. Папа не двигается. Тимоша смотрит. Мама стоит рядом. Тимошино тельце начинает расслабляться на диване и принимать уютное положение. Мама замечает это, перестает смотреть на супруга и говорит сыну:
- Тимошенька, сыночек, сегодня уже ничего не будет. Сегодня все закончилось. Папа умер. А раз папа умер, телевизор надо выключать и идти баюшки. Залезай ко мне на ручки.
Тимоша внимательно слушает маму, но на ручки залезать отказывается. Он неторопливо соскальзывает с дивана, встает возле папы и некоторое время смотрит на его полуоткрытый рот и слюну. Мама берет его за руку, и они стоят вместе.
- Папа умил, - не спрашивает, а утверждает сын.
- Умер, Тимочка, и нам надо идти в кроватку.
Сын как будто хочет еще что-то сказать или спросить, но медлит и, наконец, поворачивается к трупу отца спиной и не торопясь идет с мамой в спальню, благо, что в квартире, которая им осталась от мертвой бабушки, комнат две.
Утром мальчик вбегает в комнату, где обычно на одной кровати спят папа и мама, и застает папу курящим (он всегда курить перед утренней гимнастикой), а маму, отхлебывающей что-то из чашки. Они лежат рядом, прикрывшись одеялом, и беззаботно улыбаются навстречу вбежавшему сыну.
- Папа не у-у-умил! - кричит Тимоша и лезет на кровать, чтобы его потискали и похлопали по попке.
Папа тискает сына, мамочка хлопает его по попке сюсюкая мармеладные нежности.
Но наступает вечер. Тимоша опять в возбуждении, опять смеется над рекламой, тычет пальцем в сторону экрана, пытается повторить лживые фразы вслед за популярными людьми. Папа и мама, уставшие от детского смеха, сидят вокруг. Неожиданно папа встает, делает пару шагов, разворачивается и сообщает, что хочет пойти на кухню, попить водички. Делает еще шаг... еще... и падает на ковер лицом вперед, едва успев вскинуть руки и защитить голову от удара. "Ой!" - спокойно говорит мама тихим голосом, а Тимоша, как и вчера, замирает на диване, перестает замечать события в телевизоре и внимательно смотрит на папу. Мать и сын сидят некоторое время почти неподвижно, потом встают и подходят к папиному телу.
- Тимошенька, сынок. Мне кажется, что папа вовремя не попил водички и от этого... от этого умер. Понимаешь? Все надо делать вовремя. И мы должны вовремя ложиться спать, потому что сегодня уже не сможем поиграть с папой.
Тимоша нагибается и трогает папу рукой, потом смотрит на маму, потом опять трогает папу рукой, но уже посильнее. Папа не шевелится, и мама с сыном уходят в тимошину комнату, где раньше жила умершая бабушка, бывшая хозяйка квартиры, в которой сейчас проживает полноценная молодая семья.
Утром, перед тем, как закурить сигаретку, папа говорит жене:
- Ребенок должен знать, что смерть существует, и она где-то рядом. И она внезапна.
Жена отхлебывает из кружки и одобрительно кивает мужу:
- Его психика только окрепнет, если он будет ложиться после восьми вечера. Без тебя ему скучно, и он хорошо засыпает.
Скрипит дверь, и сонная голова сына произносить, едва протиснувшись в комнату:
- Папа вчила не умил? Ула! Ула!
Он с разбегу заползает на родительское ложе и позволяет похлопать себя по попе и потискать за бока и щеки.
- Нет, сыночка, папа вчера умер, - уверяет мама. - По-настоящему умер, потому что не попил водички. Но это же было вчера. А сегодня папа живой и будет делать зарядку.
Тимоша смотрит на маму и ничего не понимает. Ему все равно. Он рад и доволен. Он смеется и барахтается на родительском одеяле, как морской котик в воде кипяченого моря.
Вечером родители опять терпеливо слушают возбужденный детский смех, но после восьми папа встает и уверенно выходит из комнаты. Мама недовольно смотрит ему вслед, а Тимоша прыгает на диване, как молодой козлик, сорвавшийся с привязи.
Через минуту из кухни слышится грохот, глухое падение и дребезжащий водопад из непонятных предметов. Мама пружинно встает и уходит, сын прекращает прыжки и прислушивается.
- Тимофей, сыночек, - зовет мама из кухни. - Подойди скорее сюда, только надень, детка, тапочки.
Тимофей не надевает тапочки и бежит к маме.
Посреди кухни на животе лицом вниз лежит папа. Руки его широко раскинуты, ноги растопырены, стопы нелепо вывернуты внутрь. Рядом валяется крышка от кастрюли, несколько вилок, нож и изящный мельхиоровый половничек, из которого Тимоше обычно наливают супик. Мальчик переступает через папины ноги, нагибается и поднимает половничек. Трогает папу за руку, тыкает в бок указательным пальчиком и говорит:
- Мам, папа опять умил.
- Да, сЫночка, - впервые пытается всхлипнуть мать. - Он торопился, стукнулся об холодильник и умер. Господи, как жаль. Нельзя торопиться! Ты слышишь, сыночек? Никогда нельзя торопиться после восьми часов вечера, когда уже надо успокаиваться и ложиться в кроватку.
Мать берет мальчика за руку и уводит из кухни, на которой когда-то умерла и бабушка, почти так же, как папа, упав на пол. Тимоша забывает выпустить из руки мельхиоровый половничек, поэтому утром обнаруживает его под подушкой.
А еще, пробудившись, он видит папу. Своего папу с двумя ржавыми гантелями в руках. Папа входит в комнату сына и поднимает гантели с разворотом на 90 %, а потом медленно опускает к плечам. Сын жмурится и смеется. Он даже не помнит, что вчера папа умер на кухне, ударившись, по маминой версии, сначала об холодильник, потом об линолеум.
Но этим же вечером папа приходит из театра злой, резко отвечает супруге и почти не сюсюкает с сыном. Супруга пытается узнать истину, задает вопросы, но папа целый час не отвечает, держится левой рукой за сердце, бурчит, копаясь в ящиках письменного стола, и, только слегка успокоившись, выдавливает:
- Сегодня делили роли. Я надеялся на Кощея, но мне досталась шляпа Мухомора-Поганочника и удовольствие стоять на одной ноге. Гады. Подонки!
Мама подсаживается к папе и гладит его по плечам, по бедрам, по спине, по затылку, по ягодицам.
- Играю только здесь. Только здесь, после восьми вечера, перед сыном. Для него. А там - существую. Отбываю время, - шипит папа и достает небольшой профессиональный пакетик-подушечку.
- Но это же пена! - удивляется жена. - Пена, которая идет изо рта у эпилептиков.
- У постановщика трюков украл. Зачем в детском театре пена для рта эпилептиков?
- Будешь пробовать перед Тимошей? - настораживается супруга.
- Буду, - твердо отвечает папа. - Пусть знает, что смерть не всегда быстра и приятна. Пусть видит...
И наступает вечер. Супруга напряженно ерзает, супруг зажимает в кулаке пухлый пакетик с пенной смертью. Когда Тимоша ненадолго отворачивается, чтобы встать на голову попой вверх, пакетик засовывается за щеку. Дальше следует подъем с дивана, подход к письменному столу, наклон к нижнему ящику, выдвижение оного - и тут начинается. Папу пронзает боль, он вскрикивает и хватается за эту боль, которая расположена внутри живота, на боках, в легких, в почках. Он скрючивается, приседает, валится на ковер и хватается уже не за бока, а за горло. Ему больно дышать. Ему невозможно дышать. Тимоша во все глаза смотрит на папу и начинает прыгать на пружинистом диване, начинает что-то кричать и размахивать руками, как болельщик в римском амфитеатре. Мама пытается его успокоить, и сынуля слушает маму, перестает скакать и сосредотачивается на папе. А папа уже раздавил зубами пакетик ужаса, и первая порция белой прекрасной пены ползет из его почти закрытого рта. Нельзя разжимать губы, невозможно громко кричать, иначе пена вытечет моментально и вся. Папа медленно давится, держа себя обеими руками за горло. Мама начинает охать и ойкать, сын остается на диване и не подходит к умирающему родителю. А отец уже переходить к захлебывающим, гортанным всклёкотам, уже выпускает всю пену наружу. Она заливает его правую щеку, ворот рубашки и течет на ковер. Наконец супруга выходит из ступора и, молча, берет сына за руку. Они опять встают перед отцом, который глубоко и неровно дышит... глубоко и порывисто. Это длится почти минуту: они стоят, он хрипит и захлебывается. И вот - все кончено. Отец отрывает руки от горла, делает последний то ли вдох, то ли выдох - и расслабляется. Впервые смерть зафиксирована на спине в правильной, элегантной позе. Ребенок удивлен, но не испуган. Тычет пальчиком в пену и спрашивает у мамы:
- Папу вылвало?
- Нет, Тимочка, папа умер, - с небольшой вибрацией в голосе сообщает мать. - Он кушал сегодня немытое яблочко и сливу. Микробы попали в его животик - и папа умер. Пойдем спать. Ведь мы же не ели сегодня немытых фруктов.
- Не ели немытых флуктов, - утвердительно кивает сын, и оба идут в тимошину комнату.
- Я достану еще пакетик с кровью, - говорит утром супруг, выкатывая из-под кровати ржавые гантели.
- Нет, довольно! - почти кричит жена и взмахивает ладошкой прямо перед его лицом. - Довольно и пены. Он вчера не сразу уснул, задавал вопросы, просился посмотреть на тебя еще раз. Умри завтра в ванной. Ты слышишь? Умри тихо, спокойно... И покрась, наконец, эти свои железки.
- Хорошо, умру в ванной - недовольно отвечает муж, - пусть растет хлюпиком и плаксой.
Вечером, когда мама отвлекается на телефонный звонок и некоторое время разговаривает с Ниной Матвеевной о чепчике для завтрашней Золушки, к ней осторожно подходит Тимоша и вкрадчиво сообщает:
- Мама, папа лежит в ванне. Мёлтвый.
- Как, уже девятый час? - вскрикивает мать, ища глазами часы. - Нина Матвеевна, извините, ребенка надо укладывать. Что вы спросили? А-а-а. Да нет же, нет, никто у нас не мертвый, Тимоша по телевизору американскую чушь увидел и спрашивает. Он же у меня ранимый мальчишечка.
Течет вода из незакрытого крана, папа лежит несуразным комком в узком пространстве ванной комнаты. Глаза его впервые открыты, остекленевший взгляд направлен в угол, под раковину. Тусклое освещение не позволяет заметить, что зрачки иногда дергаются, а ресницы шевелятся. Мама, чтобы избежать разоблачения, уводит сына в кроватку.
- Папа хотел помыть луки и умил, - утверждает сын.
- Нет, сЫночка, папа вовремя не помыл руки, а когда спохватился, было поздно, - уверяет мама. - Микробы с грязных рук попали ему в рот и в нос, и он сразу же умер.
- А, может быть, это все-таки опасно? - вдруг спрашивает мама через две недели почти непрерывных папиных смертей.
- Опасно было в первые два раза. А сейчас уже нет, - уверенно отвечает муж и вворачивает труднопроизносимый термин из патопсихологии, который вычитал и специально запомнил.
Но уже вечером происходит небольшой сбой. После довольно стандартной папиной смерти на ковре под телевизором (папа слишком театрально и неестественно схватился пару раз за сердце), Тимоша не может оторваться от экрана, где пауки-убийцы убивают убийц муравьев. Мама сидит с растопыренными пальцами, на ноготке каждого из которых сохнет лак, она не может немедленно увести сына в спальню, ей надо выждать еще хотя бы четыре минутки.
Папа лежит мертвый. Сын смотрит про пауков. Мама сидит с растопыренными пальцами. Но все благополучно заканчивается. Лак высыхает, Тимоша, наконец, обращает внимание на труп отца и мама, горестно вздыхая, выводит его из комнаты.
- Почему так плохо пахит? - спрашивает сын.
- Извини, Тимошенька, это краска на моих ноготках, - оправдывается мать.
- Фу-фу, - фыркает сын и закрывает нос ладошкой. - Папа от этого умил?
- Нет, дорогой мой. Просто ты его сегодня не слушался, он очень расстроился и умер. Нельзя так, котенок, с папой, нельзя...
Зато на следующий вечер сбоя удается избежать, а он явно напрашивался. Были на дне рождения у Вовы, которому досталась роль Кощея. Тимошу взяли с собой, поэтому засиживаться не стали, но домой все-таки попали часам к девяти. Мамочка уже ныла о смещении режима сна и питания, папа был гораздо решительнее и начал действовать на подходе к квартире. Схватился за сердце, засунув ключ в замок, оперся на дверную ручку, с трудом сделал два оборота и, ввалившись в прихожую первым, сразу же упал на паркет с жалобным предсмертным стоном. Мать и сын вошли следом, закрыли дверь, перешагнули через труп и стали раздеваться.
- Быстренько моем ручки и ложимся спатеньки, - ворковала мамочка, стягивая с Тимоши свитер. - Папа не правильно вел себя на дне рождения, сидел надутый, ничего не пил. Ты же видел, какой он был недовольный? Роль ему не дали, а дяде Вове дали - и это повод совсем не пить. Вот у него сердце и не выдержало - умер. Потому что нельзя завидовать и злорадствовать, правда, Тимочка? И на дне рождения можно выпить немножко винца или ликера, а не есть соленые огурцы с картошкой. Марина у меня даже спросила, чего это он у тебя картошку наворачивает? Не кормишь? Тоже зараза...
Мама и сын идут в ванную, моют руки, выходят, смотрят на лежащего папу и спешат в спальню, где Тимоша быстро засыпает.
Утром супруга весела и довольна. От вчерашнего ворчания ничего не осталось.
- И все-таки, как прекрасно ты придумал... как красиво работаешь. Тимоша меньше хныкает и выучил уже четыре буквы, - говорит она, обнимая курящего мужа.
- Однако пора заканчивать, - отрезает муж. - Возникнет привыкание и скоро у него пойдет обратная реакция.
- Нет, нет. Нет у Тимофея никакого привыкания. Я прошу тебя продолжать. Как актер ты не должен упускать такого шанса.
- Понимаю, но как-то тревожно...
- Это от вживания в роль, в тему. И должно быть тревожно, даже страшно. Ты же не воробушка играешь... который в луже барахтается.
И молодая семья живет дальше: папа околевает после восьми, Тимоша засыпает после восьми, мама нахваливает папу утром и упрашивает умирать хотя бы до момента, когда сыну исполниться шесть годиков. "Ты умрешь последний раз прямо в день его варенья", - смеется она янтарным смехом счастливой специалистки по детской психике.
Очередной вечер, очередные кровавые мулти-пульти по телевизору, прыгающий на диване Тимоша, умиротворенная мать, которая уже не переживает за конец своей актерской карьеры и находит удовольствие в подшивании воротничков и подолов. И возле всего этого по-прежнему недовольный отец, по-прежнему бурчащий о своих мухоморских ролях и второй раз за вечер жалующийся на невесть откуда появившийся озноб, а точнее, холодок внутри. Из-за этого он не играет с сыном, а часто встает и ходит по ковру замысловатыми петлями, трет ладонью бок, снова садится, но тут же подскакивает и снова мотается по комнате несуразным маятником. "Входит в образ", - одобрительно думает мать, - но за сердце стал хвататься как-то однообразно и пошловато". Стрелка настенных часов достигает восьмерки, и папа, заметив это, сразу начинает тяжело и убедительно постанывать, прерывисто дышать и крениться в сторону рядом стоящего стула. Рука пытается схватиться за спинку, но проскальзывает и папа резко и грузно падает на бок, достоверно стукаясь головой об ковер. Последний крик его громче обычного и потому кажется матери неправдоподобным, зато сразу несколько эффектных вздрагиваний всем телом производят на нее хорошее впечатление. "Головой стучит об пол, будто у него запасная есть", - замечает про себя супруга, а вслух заявляет, что папочка настолько испугался этих автоматчиков из мультфильма, что у него разорвалось сердце.
- Я не боюсь автомачиков! - кричит в ответ сын, но понимает, что мультфильмов больше не будет и надо идти спать.
Сегодня мама дольше обычного читает сказку и рассказывает, куда они пойдут в субботу, если Тимочка научится правильно чистить зубки, чтобы кариозные монстры не поселились у него во рту. Сын поеживается под одеялом и хорошо знакомыми жестами обещает матери полное послушание и покорность.
- Папа сегодня так гломко кличал, - неожиданно произносить он сразу после того, как мама встает и выключает свет.
В полной темноте мать присаживается на край кровати, некоторое время молчит, гладит сына поверх одеяла, потом не слишком уверенно шепчет:
- Конечно, громко, сынуля мой любимый, ведь папа умер из-за страшных автоматчиков в телевизоре.
Сын уже не отвечает. Мать тихо встает и выходит из комнаты, плотно прикрыв дверь, но вместо того, чтобы пройти на кухню, поворачивает в комнату, где почему-то громко работает телевизор, слышатся автоматные очереди. "Неужели и без ребенка он продолжает смотреть эту дурь", - раздраженно мыслит она, готовясь произнести вслух что-то более аргументированное и злое.
Тускло горит торшер, неистово и ярко мелькает экран, а ее актер-муж лежит на полу в той же позе, в которой умер. "Спит", - врывается в ее сознание первое нелепое объяснение, и, не отогнав его, она громко отчеканивает:
- Сначала телевизор сделай потише, потом репетируй.
Супруг не хочет ничего отвечать.
И тогда она медленно подходит, наклоняется, смотрит в его лицо, трогает сначала левой, потом правой рукой, опускается на колени, ухом прислоняется зачем-то к его губам, потом к глазам, ее движения становятся судорожными, она как будто что-то припоминает и уже резко прикладывает ухо к сердцу мужа, на несколько секунд замирает... быстро разгибается и ловит обеими ладонями истеричный вопль, вылетающий изо рта.
Ловит, чтобы вопль этот застрял в горле и не разбудил сына.
Ее муж не дышит.
Он мертв.
Дальше все мелькает отрывисто и нечетко. Мозаичные кусочки времени вываливаются из бездны в непонятной последовательности: эпизод, событие, действие, диалог, люди, одиночество, опять люди, она и сын, она и люди, она и пустота...
Ночь.
- ...И вы тоже скажете, что он не наблюдался у кардиолога? - спрашивает фельдшер, когда санитары вписывают носилки с телом в узковатый проем двери.
- Что значит, и я тоже? - удивляется она безжизненным голосом.
- Второй случай за день, когда человек умирает от сердца, ни разу на него не погрешив.
- Он никогда не болел. Он актер, - зачем-то сообщает она, и фельдшер уходит.
Утро.
- ...Мама, а почему папа не делает залядку? - спрашивает сын, заглянув в комнату, где она после бессонной ночи забывается поперек супружеского ложа.
До утра она ходила по квартире, иногда падая на пол и ревя, иногда, заходя в комнату сына, не включая свет, порываясь разбудить и рассказать... но всякий раз останавливалась и выходила.
- Папы нет, - начинает отвечать мать, но сын перебивает:
- Если папа вчела умил, как это его нет? Он должен кулить или делать залядку.
- Да, да, сЫночка, все верно. Он покурил, сделал гимнастику и ушел. Его вызвали в театр играть Кощея. Он обрадовался и убежал, не дождавшись, когда ты проснешься.
Вечер.
- ...Мама, раз папа весь день в театле, и он не будет умилать, можно я посмотлю про челепашек?
- Смотри, Тимоша, смотри, мой хороший.
Утро.
- ...Где папа? Уже утло. Мама, где папа?
- Тимошенька, прости меня, прости, сыночек... Папа умер. Понимаешь? Умер.
- Нет. Вчела он не умилал. Где папа? Вчела я смотлел про челепашек, а папа не умилал.
- Он навсегда умер. Навсегда.
Мать закрывает лицо руками и громко воет, утыкаясь в подушку. Что-то начинающий понимать сын, залезает на кровать и тоже ревет.
Э п и л о г
Через одиннадцать лет после это рыдания, шестнадцатилетний Тимофей рано утром без стука входит в комнату тридцатишестилетней спящей матери и зло... очень зло бросает:
- Ты! Это ты его убила! Сука! Ты убила! Тварь!..
- Пошел вон отсюда, идиот! - кричит в ответ моментально проснувшаяся мать. - Сколько можно? Сколько можно, дебил... Отец твой был хреновым актером и сыграл за свою жизнь только одну, одну роль. Для тебя! Как же ты, дрянь такая, не понимаешь.
- Не хочу слышать эту чушь! Не хочу больше слышать!..
- Ну и пошел вон отсюда! Выйди, сказала, и не входи в мою комнату в такую рань. Господи боже! И прекрати уже засыпать после восьми вечера... Прекрати уже, дегенерат!
Мужчина, лежащий рядом с матерью, равнодушно поворачивается на другой бок, не глядя на Тимофея.