Дон Кихот на покое 

                           Полухину Виктору 

           I 

 Темень не столь молодёжи рада, 
 сколько зрелым, которым уже вряд ли надо. 
 Я сижу взаперти, провернувши ключ 
 в дверях, выходящих наружу, несколько 
 раз, представитель всеядных. Между 
 нами снежный барьер. Чтобы встретиться, прежде 
 хорошо бы февраль переждать. Колюч 
 мороз, и пытаться пока что бестолку... 

           II 

 Вновь из кирпичных моих имений 
 не без вида на чью-то из улиц, в сомнений 
 час тревожу тебя я, твой редкий гость. 
 И мысли натянуты на извилины 
 мозга, как струны - на гриф гитары. 
 Или Демона очи - на облик Тамары. 
 Или кожа на лобную, скажем, кость 
 коробки скуластой, привыкшей к имени, 

 данному предками в честь кого-то. 
 В общем, пишет тебе вроде дона Кихота 
 некто, что не на верном сидит коне, 
 а просто на стуле, вдали от стремени. 
 Спрятав себя среди стен от ветра 
 за окном, в полумраке сижу, эти недра 
 согревая собою, ища в окне 
 движенья. Короче - завис во времени. 

 Видишь ли, тянет побыть вне света, 
 одному, ухватившись мечтою за лето, 
 находясь, между тем, посреди зимы 
 рыдающей. Не обессудь, о возрасте 
 тянет сегодня спрягать глаголы, 
 равно как и наречия. Будучи в полу- 
 пьяном образе, старости жду. Пойми, 
 дружище: всё дело в начальной скорости. 

 Словом, один из несчастных пишет, 
 обращаясь в твой адрес, уже не мальчишек, 
 разбазаривший юность свою, как то 
 уверенность в смысле существования 
 личности собственной в этом доме 
 отсыревшем, в котором ни особи, кроме 
 той, что пишет. Скорее никто, чем кто 
 тебя беспокоит, наевшись знания... 

           III 

 Здравствуй, дружище! В седле ты или 
 под седлом? Отдавая скопившейся пыли 
 как бы должное - рядом не с той, мой друг, 
 которая, сбегавши с тряпкой по воду, 
 ей не дала бы прилечь хотя бы 
 на мгновение, - пыль не тревожу я, дабы 
 всё же помнить, что где-то, за рёвом вьюг 
 находится "та". Как видишь, по поводу 

 я обращаюсь к тебе наружу 
 изнутри этих стен, вне которых не нужен 
 никому из знакомых, замуровав 
 своё одичавшее эго, будучи 
 обществом в обществе. Тень от тела 
 норовит слиться с тенью от штор то и дело, 
 за которыми пялится, как удав 
 на кролика, в окна фонарь, к полуночи 

 хитро подмигивать звёздам, свыше 
 созерцающим, вдруг принимаясь... По крыше 
 дома кошка скользнула, держа трубой 
 котов будоражащий хвост... Не жалости 
 слушай меня ради. К чёрту жалость! 
 Просто слушай, пока беспросветная старость 
 в планах. Что ж, потолкуем, мой друг, с тобой 
 о том, что нас ждёт в этой самой старости. 

 Не торопись засыпать, поскольку 
 все успеем. Боюсь, даже ты, стукнет только 
 шестьдесят или сорок один. Как знать! 
 Страшат не причины, но их последствия 
 тень от меня, среди пыльных бюстов 
 заскучавшую (речь не о женских - отпустим 
 всё, что с ними, на все, будь их даже пять) - 
 меня, кто на волос от сумасшествия. 

 Возраст как женщина. Он подобен 
 упомянутой в прошлой строке, и особен- 
 но второю из пары своих личин: 
 чем ближе к концу, тем охотней тянется. 
 Несколько пошло, однако смысла 
 всё же не лишено. Моя память зависла 
 на несбывшемся некогда. Будто джинн 
 в бутылке, сижу взаперти, понравиться 

 зеркалу даже не в силах, пледом 
 тёплым грезя, которому холод неведом. 
 Только вряд ли согреет мне душу плед, 
 лежащий в секунде пути от бренного 
 тела, забытого кем-то свыше, 
 нам невидимым - тела, беззвучия тише, 
 весь несущего этот ужасный бред 
 неделю по собственной воле пленного... 

           IV 

 Жизнь продолжается. Дней похмелья 
 в ней, как водится, больше, чем, скажем, Рожденья. 
 Посмотреть бы тебе на меня, старик, 
 шатенок своих, равно все их прелести 
 в долю послав теменную мозга, 
 где, поди, залежалась без дела расчёска! 
 Что увидишь ты? Борозды (сеть улик 
 на лбу, наводящих на мысль о зрелости). 

 Это и будет, уверен, рода 
 своего отраженьем того, что природа 
 положила зачать двадцать семь назад 
 тому долгих лет. Твоим отражением, 
 прямо напротив застывшим. Ибо 
 каждый плод - в нашем случае каждая "рыба" - 
 скоропортящи. Смысла беречь свой зад 
 особого нет. Принимай решение... 

           V 

 Тихо-то как! Как в гробу, пожалуй. 
 Или, скажем, в раю, коли верить скрижалей 
 информации. В общем, сменив семь кож, 
 взирая на тень от себя, простёртую 
 навзничь, кукую на хлипком стуле 
 в окружении дум, что быстрее той пули, 
 от которой М. Лермонтов стал негож, 
 с простреленной падая ниц аортою. 

 Так и сижу средь углов, которых 
 по четыре обычно в прокуренных норах, 
 данной аналогичных. Боюсь, что мне, 
 к её попривыкшему затхлой сырости, 
 ставшей роднее, чем мать родная, 
 боль утраты которой до самого дна я 
 исчерпал в свой черёд, позабыв о сне, - 
 разлуки меня кое с кем не вынести. 

 Знанье, дружище, отнюдь не сила. 
 Если мысль копошится твоя в том, что было, 
 значит дело в дознании. Мне оно 
 мешает теперь наслаждаться местом и 
 часом. Не это ли признак боли, 
 обуявшей мои две разбухшие доли 
 уморазума?.. Полночь. Февраль. Окно, 
 повисшее между двумя подъездами... 

           VI 

 Тупо не спится и бес не в жилу. 
 Словом, нет в одном месте известного шила. 
 И фигура, замечу, не та уже, 
 что раньше. Так Фигаро одновременно 
 быть разучился однажды сразу 
 в двух местах. Я пишу, запрещая течь глазу. 
 И не кошки "скребут" на моей душе, 
 а страх, что с которой не я, - беременна. 

 Видишь ли, суть бытия есть тренье 
 тел, в часах закупоренных стрелок, похмелья 
 серых дней друг о друга. Мы только бред 
 с тобой сумасшедшего в стенах клиники, 
 стоит вглядеться тверёзым взглядом 
 в то, что здесь происходит. И если не адом, 
 то чистилищем можно сей мир посред- 
 ством данной назвать, с позволенья, лирики. 

 Став в этом городе homo hidden*, 
 постороннему взгляду я только и виден 
 аккурат по субботам, когда свой зад 
 ношу из конца в его край по городу, 
 светом от солнышка грея темя 
 и всё то, что под ним. Остальное же время 
 в основном посвящаю тому назад, 
 отращивая потихоньку бороду... 

           VII 

 Жизнь продолжается. Всё в порядке 
 полном. Мог бы чирикнуть "Спасибо!" зарядке, 
 да не делаю вдохов, на тяжкий вздох 
 в тиши полагаясь, устав от бремени 
 жизни. Прости, что твой сон тревожу 
 или день твой, который тобою не прожит, 
 не открывшим покамест глаза. Я плох 
 сегодня. Иначе - завис во времени. 

 Коротко ли, кто ответит, долго 
 ли до тени в плаще мне поры? Вот и чёлка, 
 не надеясь на золото, в серебро, 
 увы, с головой окунуться просится, 
 золото сдать серебру без боя 
 норовя планомерно под всхлипы гобоя 
 спозаранку Вивальди. Короче, про 
 ход времени я говорю. Проносятся 

 годы мои. Обложили, черти! 
 Жизнь и впрямь есть движение... В сторону смерти, 
 я добавил бы. То есть - небытия. 
 Всё меньше со мною чудес и, в частности, 
 невероятного происходит. 
 Впрочем, каждый одет может не по погоде 
 быть: и те, и другие. Сегодня - я. 
 Всё дело в теории вероятности. 

 Мне-то известен финал. Моллюска 
 дом, лишённый присутствия фасций и мускул 
 отслужившых, глотающий молча пыль 
 утробой своею, держа извилины 
 в ступоре, - дольше меня, бесспорно, 
 в результате пробудет - меня, что упорно 
 не тревожит её с давних пор; в утиль 
 которого сгинут, лишивши имени. 

 Нешто исход моей жизни ясен? 
 Час пробьёт, самому я себе не опасен 
 больше стану, как роща, отговорив 
 и костью ржавея, подобно якорю. 
 Память стучит по мозгам, как дятел. 
 Если б знал ты, на что половину потратил 
 бытия своего я! Точь-в-точь Сизиф, 
 катящий валун свой постылый на гору. 

 Сам посуди. Что я есмь такое? 
 Дон Кихот в состоянии, близком к покою, 
 вне которого нескольких милых дам 
 успел обольстить, наслаждаясь оными, 
 как супостат долгожданным местом, 
 завоёванным ради широкого жеста, 
 возопивший союзникам: "Не отдам!". 
 А может, как верующий - иконами... 

           VIII 

 Темень-то, а! Как в одном у негра 
 (да простят меня "чёрные") месте. Ни ветра 
 (он снаружи, напомню) к тому же, ни 
 надежды в уставшем собою темени 
 быть. Я врачую себя в который 
 раз на снежную улицу видом за шторой. 
 Так-то вот и живу, коротая дни. 
 По сути же, сам знаешь что - во времени. 

 Раз хоронить, чем на свадьбах десять 
 показаться, полезней. Советую взвесить 
 это правило. Что же до нас с тобой, 
 мы оба по разу уже. С нас станется. 
 Мог бы добавить, что смерть ничтожна, 
 вновь родившись, но дважды войти невозможно, 
 если речь не о женщине (жаль, не той, 
 которая нынче с другим слоняется 

 телом по жизни в порывах ветра, 
 предоставив тому свои спелые недра, 
 свои профиль божественный и анфас, 
 иначе - рельеф, воздавая семени 
 должное). Мне же одна забава 
 остаётся - раздумья в их честь или славу. 
 Мне, который в квадрате окна сейчас, 
 зависнув, как в коме больной, во времени, 

 темень включил. В ней своя отрада 
 зачастую для тех, кто отбился от стада 
 копошащихся в завтра мозгов, кто ключ 
 в замке провернул, не гнушаясь местом и 
 часом унылыми, об июле 
 кто мечтает, трясясь на из дерева стуле 
 не от холода... Ночь в феврале. Колюч 
 февраль. Ну а между двумя подъездами - 

 око. Оно же окно. Окошко, 
 так и быть, среди сотен таких же... А кошка 
 без надежды на чью-то блуждает там, 
 по крыше соседнего дома. Ежели 
 cranium** (или же то, вернее, 
 что содержит он в рамках себя, костенея) 
 упомянет о ней к девяти часам, - 
 возьму на поруки. Всё лучше, нежели 

 быть ей самой по себе, глупышке. 
 Будем вместе скучать, назову её Мышкой 
 из любви к всевозможным контрастам. Так 
 и будем сидеть взаперти, молчанием 
 греясь впотьмах обоюдным друг о 
 друга, тихо внимая, как бесится вьюга 
 за окном (так и быть, за окошком), как 
 на вопль переходит её мычание... 

           IX 

 Время, мой друг, подводить итоги. 
 Вроде целы покамест и руки, и ноги. 
 Голова норовит поседеть, на двух 
 болтаясь плечах - те не зря сутулятся. 
 Всё тяжелей одному. Всё чаще 
 взгляд, блуждая по комнате, в звёздные чащи 
 по ночам сквозь стекло, близорук и сух, 
 вперяется, точно фонарь - вдоль улицы, 

 в этой вселенной с гуртом галактик. 
 Что за ней, не отвечу. Хреновый, знать, практик 
 из меня. Передай же привет, прошу, 
 общительной кошке твоей с усищами. 
 Ей они, надо признаться, к морде. 
 Что ж, на этом, не в такт развесёлом, аккорде, 
 не прощаюсь, но, дружбы не чужд, пишу: 
 до лета. Пока она длится, нищими 

 нам не бывать, я уверен в этом. 
 Как и в том, что увидимся мы. Пусть не летом, 
 но увидимся точно... В моём окне 
 светает. И тощий фонарь, что пялится, 
 будто циклоп, на моё и окна 
 крепко спящих в обнимку за ними, волокна 
 мышц расслабивших, напоминает мне, 
 который не в силах уже понравиться 

 зеркалу даже (молчу о прочих 
 кандидатах), меня самого же. Короче, 
 он и я - истуканы. Отличье в том, 
 что, одушевлённым предметом будучи, 
 сливши себя с деревянным стулом, 
 наторевшим стоять подо мною, сутулым, - 
 я избрал эту роль, окружён гуртом 
 галактик, осознанно до полуночи. 

 С радостью взял бы тебя в соседи 
 по площадке. Нетрезвые наши беседы 
 до зари бы гремели. Пока ты цел, 
 тебе ни подстилки, как пух, заранее 
 не пожелаю, мой друг, ни тверди. 
 Ибо лучшее средство отсрочить факт смерти, 
 уготованной нам среди прочих тел, - 
 не сметь обращать на неё внимания... 

           X 

 Друг мой, прости за излишки речи. 
 Что, в надежде приблизить момент нашей встречи, 
 потревожил тебя я, твой редкий гость, 
 сидящий на стуле вдали от стремени... 
 Скоро увидимся, повторяю, 
 мы. Возможно, не раз в рамках этого края 
 беспощадных ветров и далёких звёзд, 
 зависшего в рамках пространства-времени. 

 Слово не мальчика и не мужа. 
 Слово друга даю я, который от стужи 
 прячет душу, не в силах очей сомкнуть, 
 пеняя (боюсь, что зазря) на нервы, не 
 в силах опять же забыть о прошлом 
 (как и прежде, по-дружески будучи пошлым). 
 Не жалею об оном нисколько. Будь 
 здоров или просто. Но лучше - первое. 

Февраль 2008 


 *Homo hidden (от лат.) - Человек скрытный 
 **Cranium (от лат.) - Черепная коробка