Жамин Алексей Витальевич : другие произведения.

Разнопёрые

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Расшитый бархат
  
  
   На самом юге одного очень длинного полуострова, который моряки даже путали с материком, расположилась прекрасная страна Старого короля. Страна была прекрасная, но несчастная. Ни одна война не оканчивалась в её пользу, ни одно бедствие земное не миновало её. Тряслась под королевством земля, текла по виноградникам вулканом раскалённая лава, сдирая крестьянские домики со склонов гор, падал на королевство пепел, набегали на прибрежный берег могучие разрушительные волны и всё это не раз в столетие и не два. Так бы всё и шло дальше, пока не стала бы страна лёгкой добычей чужеземцев или голодной напасти и совсем обезлюдела, да прибило к берегу, одной из последних, разрушительных волн, ветхий чёлн, без вёсел и парусов.
  
  
   Вылезла из того челна старуха страшного вида, без зубов почти, да без волос - во рту только пара клыков осталась, а на голове пара прядей седых. Только она ступила на берег, как шторм прекратился, тучки разбежались, а напасти все как рукой из королевства смело. Огляделась старуха вокруг - никого нет. Тогда она набрала камешков в мешочек кожаный, что на груди у неё на ремешке сыромятном висел, потрясла им; привстала на носочек, как балерины делают по своему обыкновению, три раза вокруг одной ножки крутанулась, другой ножкой себя остановила; прошептала что-то пришепётывая, да слюной вокруг брызгая, и, только после всего проделанного, в мешочек, потяжелевший сильно, опять посмотрела. Полный золотых монеток мешочек оказался. Жить можно.
  
  
   Прошло немного времени, которого вполне достаточно, для решения всех вопросов, когда монет у тебя полный кошель, и зажила старуха вполне сносно в маленьком подвальчике, который был под старым маяком, да не в чужом подвальчике, где хозяева могут оказаться злющие презлющие, а в своём, за который чистоганом было заплачено. Подвальчик, как уже сказано было, при маячке заброшенном был, а старухе только того и надо было, не любила она людишек праздных, а ещё более занятых - сроду не видела она большого проку от дел мирских суетных, которыми преимущественно людишки и промышляют. Навела старуха уют в подвальчике, занесла в него травки нужные, в ближайших горах найденные, да принялась ждать - дело у неё такое было в жизни.
  
  
   Ждала же старуха не просто так, а с большой уверенностью - стоит ей, где-нибудь появиться, и события грядут. Грядут - никуда не денутся. Никто ничего не замечал в стране, но постепенно всё в ней стало налаживаться. Враги куда-то запропастились, голода, как не бывало - урожай за урожаем следует. Король пришёл на смену старому славный, всех заставил ему прислуживать и тем государство скрепил очень. Так скрепил, что жениться задумал на самой родовитой герцогине королевства. Хоть и не красавица была герцогиня, хоть и не очень уже богатая, по древности рода своего непрактичного, все богатства разбазарившего, но родить сына королю сумела, и опекать его не уставала до самой женитьбы.
  
  
   Королю-то это было и вовсе хорошо, потому как с претензиями своими неуемными герцогиня от него отстала, да все силы на воспитание сына бросила. Всем бы хорош был сынок, да вот только маму свою слушался как собачка своего хозяина, поэтому и невесту выбрала герцогиня ему сама. Выбирала, конечно, по знатности рода, но не это было для неё главное. Выбрала она такую тихую и спокойную девушку, такую спокойную, что даже птички на неё садились, когда она гулять в сад выходила, и ничуть девушку птички не боялись, иногда даже за кустик цветущий принимая и за ушко её щипля. Радовалась этому безмерно Королева-мать: вот такая мне и нужна, безответная, молчаливая, скромная, вот я какая молодец.
  
  
   Хвалила, хвалила себя Королева-мать, да не заметила, как стала полновластной в стране правительницей - умер её муж старый Король. Не погулял даже на свадьбе у сына. Траур, как положено, в стране выдержали, а свадьбу всё же устроили, да примерную и богатую. Только случай один омрачил свадьбу сына. В моде тогда при дворе, да и в окружающих королевствах стали платья бархатные расшитые золотыми нитями, да серебром. Модными стали, а мастериц-то таких, чтоб достойно могли изготовить для придворных дам, да самой королевы было очень мало. Жила одна мастерица замечательная недалеко от заброшенного, нам уже известного, маячка. Женщина во всех отношениях была достойная, с детства этим вышивальным ремеслом занятая, будто знала всегда - понадобится её мастерство, да только не очень это важно ей было - понадобится или нет - делала она своё дело просто из любви, огромной любви к красоте.
  
  
   Так этой мастерице нравилось вышивание, так нравился бархат высочайшего качества, да окраски, который обычно был таким красивым сам по себе, что, казалось, ничто его не сможет уже больше украсить, но появлялась на нём вышивка золотая, серебряная и в такое произведение искусства чудесное превращалось платье из этого бархата, что просто уже глаз нельзя было от него оторвать. Вот и не могла оторвать глаз наша мастерица от собственного труда. Прознала об этом старуха наша, что из челна на берегу появилась и поняла, если женщину мастерицу иногда не отрывать от её дела, то она просто умрёт с голоду, а куда это годится, живёшь себе спокойно в подвальчике, радуешься жизни, и вдруг кто-то рядом умирает от сущего пустяка, от того, что облюбовал свою работу до такой степени, что не смог от неё взгляда оторвать - непорядок это, нарушение гармонии.
  
  
   Не могла такого дела допустить старуха из челна. Приходила, не спросясь, в гости к мастерице, смотрела в её застывшие в восхищении нездоровые глаза и отрывала; прямо брала мастерицу за тугую косу и аккуратно, чтобы платье готовое не повредить, отрывала. Бывало, оторвёт, сбрызнет водой ключевой лицо мастерицы, тогда только та и отойдёт, в ум свой земной вступит. От чего это я тебя сегодня оторвала? Рассуждает старуха себе под нос, рассматривает бархат цветов разных, а больше вишнёвых, тёмно-синих, фиолетовых оттенков, а иногда и совсем чёрного. Всегда думала, зачем такую красоту портить - шей себе на здоровье прямо из такого бархата платья, даже плечики оголять не надо, кавалеры сами со всех сторон нависнут, зачем его портить вышивкой?
  
  
   Да, смотрю на твою работу и вижу - нет, не зря ты её делаешь, красотища неимоверная; на такое платье принц заморский прискачет, да коня своего во дворе подальше привяжет, пешочком, а то и на коленочках к тебе приползёт, краешек платьица поцелует и упадёт бездыханный - старуха радостно засмеялась - видно было, что такая картина ей очень по душе. Боже правый, а это что за красота такая - медузы серебряные, звёзды золотые, бархат алый, корона наверху, это что ж такое? Герб государства нашего любимого, поручение мне дали, вот я и вышила его к свадьбе нашего принца на девушке худородной, но милой и доброй, а вот посмотри, какое платье я из белого бархата серебром расшила для невесты. Старуха смотрела, смотрела, да поняла скоро, что её-то отрывать будет некому, только поэтому и оторвала свой взгляд от такой красотищи. Только и смогла сказать: да, вот это чудо.
  
  
   Чтобы в транс тоже не впадать, отвлекается: а вот тёмно-синее, тоже красивое, только что-то размеров необъятных - мамаше невесты что ли? Нет, невеста сирота, это для нашей Королевы-матери, правительнице нашей полновластной. Старуха к зеркалу привстала, талию платья прикинула на себя, руки расставила, когда бёдра мерила, да плечами пожала: сколько же народа будет её в корсет затягивать, ну, да бог с ней, её дело материнское, государственное, только сомневаюсь я, что дышать она сможет, очень сильно сомневаюсь.
  
  
   Вдруг что-то в зеркале мелькнуло, тёмно-синее, потом мастерица с испуганным лицом в нём показалась, потом планеты в ряд построились и солнце вокруг них обежало, а затем стражники ворвались в комнату, подхватили мастерицу и в суд поволокли, судьи головами покачали и костёр запылал, гарью в комнату потянуло....
  
  
   Старуха присела, стоять уж не смогла, а мастерица вся бледная, косу свою теребит, глаза как блюдца стали. Плохи дела, сказала старуха, конец тебе приходит, мастерица моя милая, до свадьбы тебе всего принцевой пожить осталось на свете этом, не вышивать тебе больше золотом да серебром по бархату. Мастерица в обморок хлопнулась, а старуха положила её на диванчик, куском бархата от сквозняка прикрыла и стала думать; ходит из угла в угол каморки и думает. Сколько прошло времени неизвестно, только мастерица, наконец, глаза открыла и лежит под бархатом фиолетовым вздрагивает. Вышивальщица моя милая, огорчить тебя хочу, но огорчить с большой надеждой на событие, которое редко кому удается, да многим бы по сердцу пришлось, а мне планетами подсказано.
  
  
   Умереть тебе всё же придётся, но не бойся, смерть твоя будет не мучительна, хотя все будут думать, что страдаешь ты страшно. Тут мастерица заплакала так, что старухе опять пришлось брызгать ей в лицо водой. Когда она немного пришла в чувство, старуха продолжила: была я как-то раз в Багавалпуре и тамошние фокусные умельцы одной штуке полезной меня научили; называется она мудрёно, ещё мудрёней исполняется, но вещь тебе как раз подходящая. Родить тебя придётся заново. Слушай меня внимательно.
  
  
   Пир начался в королевстве, никем непревзойдённый из свадебных устроителей, такой пир и празднество, что только одних серебряных монет нищим раздали целый воз, а уж медных возов пять. Всем хватило и угощения и музыки, да веселья всякого. Только Королева ходит хмурая, прехмурая, как тень чёрная бродит меж весельем. То ей не нравится и это, уж не знает к чему придраться, видать похмелье у неё тяжкое на день уж неизвестно какой этого пира, все со счёта давно сбились. Даже корсет на себе ослабила Королева, а счастья в ней не прибавляется, в Королеве-матери, не может она сыну простить, что из рук её выскальзывает, а то, что сама это всё придумала, да невесту ему выбрала, это уже для неё значения не имеет - недовольна всё едино.
  
  
   Тут её взгляд ненароком упал на герб королевский, государственный, смотрит она на него и злобой наливается. Герб-то намного красивее получился, чем её платье тёмно-синее. Красивей и намного. Позвать ко мне мастерицу, которая платье моё бархатное расшивала, позвать, плюнуть ей хочу прямо в лицо, а затем в суд её ведьму и казнить лютою смертью. Так всё и сделали. Суд королевский скорый, посидели судьи, головами покачали, да сделали так, как Королева-мать повелела. Запылал костёр на главной столичной площади, запылал синим пламенем, да вдруг вспыхнул так, что дрова все разлетелись в стороны, все вязаночки рассыпались, ахнул народ, а над кострищем тучка белая взметнулась и на небо улетела; только все рты разинули, а уж всё тёмным дымом покрылось, да не видно ничегошеньки стало. Прошло лет семнадцать, а дворец не нарадуется, народ не нарадуется на счастье в нём и покой, который появился через год после свадьбы с рождением прекрасной дочери у принца.
  
  
   Надежда у всех появилась, что злобный нрав Королевы-матери смягчится, когда новый принц в королевстве объявится, когда ещё один мужчина во дворце будет, может быть, он заставит остепениться Королеву мать, которая одна только и была причиной всех дворцовых да народных несчастий, а других будто и не было вовсе никогда. Все уж забыли, как их соседи завоевывали, как их горы тряслись, как их города пеплом заваливало, как волнами посёлки смывало - об этом уже никто и не думал, а ещё меньше думали о том, почему вдруг кончились эти забытые несчастья. Чем ближе такое событие как свадьба внучки приближалось, тем более хмурой становилась королева-мать.
  
  
   Настал такой день, когда сидела Королева в саду чернее тучи, а на беду принесли ей в тот день новое платье, как назло тёмно-синее, да золотом и серебром расшитое. Сидит злобная женщина, думает, как бы такое платье потуже на себе затянуть, а отвисшие свои груди повыше приподнять и вдруг всё ей припомнилось, как она на свадьбе сына увидела герб королевский, как велела вышивальщицу казнить, как та горела на костре и мучилась страшно. Тут кометой яркой подлетела к ней счастливая внучка, да как закричит несчастная: какое платье у тебя красивое, бабушка, какое красивое, только вот вышивка неправильно сделана. Так и подскочила на месте Королева, как неправильно - всё как я просила сделано.
  
  
   Нет, бабушка, вот тут под рисунок, ватку не подложили, он повыше должен быть, а вот цветок этот должен быть гораздо больше, ведь на востоке он женщину олицетворяет, её свежесть и красоту, а нитки надо было вот тут и тут брать не канительные, а спиральные из чистого золота и серебра, тогда бы было всё правильно, вот тогда бы стало красиво так как на нашем гербе.... Рассвирепела тут Королева, так рассвирепела, что и не сказать словами, повелела судей к себе призвать, да осудить и мать и дочь. Решила она сразу от соперниц своих вечных одним махом избавиться - колдуньи они обе, а уж с сыном она справится - не впервой. Молчать сыну приказала, да так приказала, что ослушаться он не мог. Сидит сыночек, принц вечный при матери, плачет, а сделать ничего не может, всё что выпросил, так это то, что дочь пока в башню заперли, а казнь на день отложили.
  
  
   Костёр уже приготовили на площади. Из башни место это видно хорошо. Так от него глаз до ночи не смогла принцесса оторвать. Ночь спустилась. Принцесса всё сидит у окошка решётчатого. Закручинилась до отчаяния. Вдруг видит, дорожка от жёлтенькой звёздочки протянулась к башне, да прямо к окошку по той дороженьке женщина прекрасная идёт, в простом льняном платье. Подходит к окошку и говорит принцессе: не бойся моя милая, ведь я это ты, просто я уже на небе живу, а ты пока здесь, ведь ты моя вторая жизнь, вся я в тебе не поместилась, больно мала ты была, но скоро мы совсем вместе будем, ведь когда меня на костре сожгли мне было только двадцать девять лет и была я мастерицей, вышивальщицей по золоту, вышивала твоей матери платье подвенечное. Как же мне не помочь самой себе в беде тяжкой, слушай меня внимательно.
  
  
   Попросишь у своей бабушки ниток золотых и серебряных, да платье холщовое, в котором твою мать на костёр поведут, а принесёт тебе всё это старуха страшная беззубая и почти лысая, но ты не бойся, она наша спасительница, всё, что скажет она тебе сделать - сделай, положись во всём на меня всё будет хорошо. Так принцесса и поступила. Пришлось, правда, бабушке-королеве в ножки упасть, да той так это понравилось, что согласилась она; решила, что так ещё интереснее будет, - пусть с вышиванием своим и горят обе, - она не смирилась с тем, что пока её внучка в башне остаётся, думала, что как-нибудь всё равно её на костёр сведёт, рано или поздно.
  
  
   В полдень пришла к принцессе старуха. Протягивает ей кулёк с нитками и холстом и говорит, вышьешь на платье узор - розочку восточную, разлапистую, над розочкой костёрчик золотой с серебряным пламенем, а вокруг звёздочки и солнышко восходящее, над левой грудью; вот тебе рисуночек, чтобы ничего не перепутала, смотри, будь внимательна, в твоих руках сейчас твоя судьба. В день казни толпа собралась великая на площади. Все смотрят и не знают радоваться им или печалиться. Растерялся народ, как ему быть, вроде бы казнь это дело интересное, а вот что любимицу народную жгут - плохо. Что делать-то? Когда так народ думает, ничего от него не жди - ничего и не будет.
  
  
   Тихая и скромная принцесса-мать проходит на костёр, а на груди у неё солнышко восходит, а посередине розочка светится, а вокруг звёздочки горят, и костёр меж ними пламенеет, только в нём уже настоящее пламя отражается. Потемнело всё вокруг, тучи затянули площадь, тишина наступила, только дрова горят, потрескивают; все ждут, когда кричать начнёт казнимая ведьма. Нет ни крика, ни стона, только тает дымка голубая вокруг костра; только дым совсем исчезает, путы от креста, к которому привязана была принцесса-мать, разваливаются и птицами в небо, голубками белыми взлетают, а меж них в середине птица лебедь летит, крыльями огромными и прекрасными машет.
  
  
   Застыла принцесса-дочь в окне, губы до крови закусила. Застыл народ, как заколдованный, а Королева-мать даже с места со своего королевского сползла. Сделали круг птицы над площадью. Птица лебедь села рядом с королевским местом, сбросила с себя лебединую кожу, что под ноги ей комом упала и стала обычным холщовым платьем для преступниц, да обернулась такой прекрасной царевной, такой распрекрасной девушкой, что народ ахнул и на колени встал разом, а королева-мать вся покраснела как костёр, да как завопит: так вот что колдовство делает, вот оно колдовство! Схватила она из-под ног у царевны холщовую одежду, нацепила на себя и в костёр ринулась, только не увидела она, что рисунок изменился на ней и вместо розочек и звёздочек теперь черепа, а вместо солнышка над грудью котёл с кипящей смолой.
  
  
   Не видела ничего Королева-мать, только торопилась опять молодой стать, опять превратиться в девушку прекрасную захотелось ей.... Вспыхнул костёр тёмно-синим пламенем, потемнел чёрным дымом; страшный крик над площадью пронёсся, и всё исчезло, как бы и не было этого костра вовсе. Подошли смельчаки к месту, где костёр минуту назад бушевал, а там коврик лежит шёлковый, а на нём бархатная подушечка, а на подушечке шарик хрустальный, а в шарике небо светится....
  
  
   От берега, закатав выше колен старую юбку и узлом подвязав, старуха беззубая отталкивала чёлн, поругалась немного на волны, потом прыгнула в него, прошептала что-то невнятное, чёлн и поплыл быстро от берега, но мы-то слышали, что старуха сказала....
  
   Простушка Фря
  
  
   Свиньи бывают очень разные, как и люди. Тот кто вырастил в жизни хотя бы одну свинью, никогда с этим спорить не будет. На острове Майкадрана тоже так думали, поэтому никогда свиней не трогали. Так и жили они мирно - люди, занимались своим делом, а свиньи в лесу занимались своим. Никто друг другу не мешал. Люди выбрали себе мэра, а свиньи выбрали себе предводителя. Мэра города звали Лужано, а предводителя лесных свиней звали Кабаньелло. Город был очень богат, и жили в нём люди очень достойные. Как не быть достойным человеком, если всего вдоволь. Город стоял на берегу лагуны, а в лагуне было полно жемчуга. Такой красоты был жемчуг в лагуне, что все сразу понимали, каждому захочется получить такой и лучше бесплатно.
  
  
   Жители это понимали и охраняли город, как умели, а умели они совсем немногое. Проще всего было никому не говорить, что есть такой на острове город, а ещё проще никому не говорить, что есть такой остров. Так жители и делали. Они построили сообща один большой корабль и в строго обозначенные дни, перерывы между которыми составляли целые месяцы, корабль приплывал на остров и привозил продукты и товары. Город был небольшой, и всем всего хватало. Вход в лагуну был очень узкий и, чтобы кораблю плыть правильно, жители построили неприметный маяк, но хоть он и был в обычные дни неприметным, когда приплывал корабль, он светил очень ярко и входить в лагуну не составляло никакого труда.
  
  
   Так оно всё и шло долгое время, но однажды корабль, когда он возвращался в родной город, захватили пираты. Ничего не поделаешь, если есть море, жемчуг, золото, и разные другие ценности, то есть и пираты. Пираты всегда очень злые, если добыча небольшая, а корабль им показался совсем небогатым, ведь ни золота, ни драгоценных шелков на нём не было, а вёз он самые обычные товары и простую еду. Всю команду пираты побросали за борт, а капитана решили расспросить, где же его сокровища, если он не возит их на корабле и куда вообще он держит путь. Капитан ничего не сказал, и его повесили на нок рее. Очень стало обидно пиратам, да делать было нечего, пришлось довольствоваться только кораблём, что, в конечном счёте, и неплохо для пиратов, только уж больно неуклюжим и не боевым был этот корабль.
  
  
   Тем бы дело и закончилось, пираты поплавали бы на корабле, сколько им нужно, да продали его какому-нибудь богатому купцу, но дело повернулось по-другому. Оказался среди пиратов один бывший пастор, который и грамоту знал хорошо и в бумагах разбирался. Любопытный был страшно. Засел он в капитанской каюте, да от нечего делать перечитал все судовые документы и книжки пересмотрел, а в одной книжке нашёл потайную страничку под обложкой, на которой всё и было описано совершенно ясно. Куда кораблю плыть, сколько и какого жемчуга было в последний раз получено, кому передано и другие важные подробности. Пастор был счастлив. Корабль повернул на прежний курс, только уже с пиратами.
  
  
   Ничего не умели жители острова, кроме как жемчуг вылавливать, потому и захватить их ничего не стоило. Так с тех пор и повелось, пираты приплывают, кой какую еду и самое необходимое жителям привозят, зато всё остальное, нажитое тяжким трудом островитянами, себе присваивают. Обнищали в результате такого оборота дел жители острова до самого крайнего состояния, а пиратам всё едино, отдай то, что положено по нечестному договору и всё, а не отдашь - марш на рею, а то и до лагуны не дойдёшь, прямо на пальме повиснешь. Понятное дело, что и негласный договор о взаимном спокойствии со свиньями сам собой порвался. Стали люди ходить к свиньям в лес и потихонечку на них охотиться, уж больно стали голодать, а поросятинка, хоть и дикая, очень еда хорошая.
  
  
   Куда с острова деться, как ни густы тут леса, а спрятаться совершенно надёжно невозможно, так и носятся свиньи по всему острову, а всё равно их отлавливают и съедают. Терпеть это стало свиньям невозможно, ведь дикие они, под нож сами не идут, не таков их нрав. Кабаньелло собрал совет старейшин и прохрюкал: объявляю людям войну, всем без исключения и городским и пиратским. Войну-то он объявил, а вот, что дальше делать; чем и как с людьми воевать никто не знает, а Кабаньелло не объяснил больше ничего - у предводителей часто так бывает, сказать, сказал, а вот как это сделать не ясно. Дело кончилось плохо, а точнее, как всё шло, так и продолжало идти. Ели свиней люди.
  
  
   В такое нехорошее время случилось прибиться к диким свиньям домашней свинюхе по имени Фря, которая вовсе дикой и не была, а довольно долго прожила на ферме, но когда ферму разорили пираты, она убежала, - ловка была и шустра, - вот и убежала. Не очень полюбили её дикие свиньи, за белую кожу, приятное обхождение и лёгкий нрав, думали, что раз она вежливая, так значит просто дурочка, поэтому и прозвали её Простушкой. Пришла беда, отворяй ворота, влюбилась Фря в сына предводителя, молодого и статного поросёнка, такого же приблизительно возраста, как и она, правда, Фря не спрашивала, сколько ему лет, понравился он очень ей, она и влюбилась. Выходит из отцовской пещеры сыночек, скрутит как всегда хвостик залихватским крючком и идёт выкапывать корешки любимого деревца, а Фря за ним, сзади пристраивается.
  
  
   Только пятачок свой сыночек зароет по самые уши в землю и заворчит оттуда из-под земли довольным хрюканьем, как Фря к нему подбегает и целует его прямо пятачком в зад. Толку от этого было мало. Вытащит пятачок сыночек, стряхнёт с него остатки корешков и пыль, недоумённо посмотрит вокруг маленькими красными глазками, да опять в землю упрётся; так и продолжается до тех пор, пока не наестся. Однако упорные личности, особенно дамочки, всегда своего добиваются. Привык к поцелуйчикам наш сыночек. Вроде бы ничего особенного, подумаешь поцелуй, а вот и нет. Спряталась однажды Фря за кустами, наблюдает за любимым своим, а с поцелуями не спешит. Ходил сыночек, ходил. То под одно дерево встанет, то под другое - везде корешки невкусные, чего-то в них не хватает. Так в тот день и ушёл голодный, ни одного корешка не съел.
  
  
   То же и на второй день повторилось, а когда несколько дней прошло, отец уже заволновался. Мало всяких несчастий на земле и горожане, и пираты, так ещё и сыночек заболел - не ест ничего, худеет. Фря, наконец, сжалилась, опять поцелуйчики продолжила - сыночек тут же и наелся, да только заметил это отец. Уж старой свинье сразу стало понятно, в чём секрет сыновнего недоедания. Зовёт он к себе Фря и говорит. Девочка, ты у нас личность пришлая, свинья никем не признанная, конечно, понимаешь, что не пара моему родовитому и знатному любимому сыночку. Понимаю, Хряково Величество, понимаю. Что же тогда себе думаешь, когда приучаешь к поцелуйчикам своим моего наследника? Думаю о детишках от вашего сыночка, штук так двенадцать или шестнадцать, с первого раза должно получится, а вы как думаете?
  
  
   Ни одного у тебя не получится, конечно, от моего сыночка, а вот, если от других каких отцов, например, меня, или от других каких нелюбимых мною сыновей, которых тут пол леса, то возражений никаких нет. Можно бы и от других, да вот люблю я очень сильно именно этого вашего свинёныша, поэтому ни от каких других поросят иметь не желаю. Странная ты свинья, Фря, пожалуй поставлю я тебе одно условие, а если выполнишь его, то и соглашусь, - свадебку отгрохаем, как положено, с песнями и плясками, три больших лужи забродивших бананов выставлю, - только справься, пожалуйста, ты мне как невестка очень даже по душе. Слушаю ваше хрюканье, Ваше Хряково, внимательно.
  
  
   Условие моё хрючит очень просто: избавь нас от пиратов, тогда и сыночек твой, а там глядишь, и людишки малость подобреют, и воевать с ними не придётся, согласна? Куда деваться, если по свински любишь - согласна. Сказала так Фря, а сама, как только отошла подальше в кустики, так и заплакала горькими слезами, будто и себя и детишек своих уже оплакивает. Только неожиданно как огонёк моргнул в пальмовой листве. Идёт Фря на свет того, привидевшегося ей огонька и думает - рано помирать, всегда выход есть, а там, как бог даст. Вернулась она к Кабаньелло и говорит: вели своим свиньям выгрызть мне лодку из ствола самого большого дерева, вели также парус сплести из самых широких листьев, когда готово всё будет, ещё скажу, что мне надобно.
  
  
   Делать нечего, надежды всё равно никакой, велел сделать Кабаньелло так, как просит Фря. Когда всё было готово и под сенью леса в голубом ручье закачалась большая лодка, Фря сказала предводителю: теперь в пустую тыкву соберёте мне светлячков, да самых сильных и ярких, положите им в тыкву мёда, чтобы им было что поесть, а сам пошлёшь самого смышлёного кабанчика договориться с мэром Лужано, вот о чём.... И на ухо прошептала Кабаньелло секретные слова. Ночь наступила очень быстро, так всегда бывает на юге, ближе к экватору. Вроде бы только солнце светило, а вдруг раз, и нет его, полная тьма. Только звёзды вспыхивают сразу яркие, луна выходит жёлтая и море светиться начинает, самым странным светом, какой на земле возможен. Парус от легкого ветерка надувается, сидит Фря на корме, лодкой правит.
  
  
   Время проходит, рассвет настаёт, а лучше бы его и не было, так сразу жарко стало, что никакое купание в тёплом море не помогает, а пить так хочется, что никаких запасов воды не хватит - всё одним махом можно выпить. Фря существо терпеливое, голову парусом спущенным прикрыла и ждёт, мечтает. Вот подходит к ней её любимый, поглаживает её по белому бочку, почёсывает животик, по всем сосочкам язычком пробегает, вздрагивает во сне Фря, так ей хорошо, что даже не слышит, как хрюкать начинает; хрюкает и хрюкает, а на то хрюканье жалобное черепахи из воды носы вытягивают, очень они любопытные эти черепахи. Потому как любопытные, так поэтому долго и не выдержали, спрашивают: свинюха мореходная, зачем так жалобно хрюкаешь, так, что черепашья селезёнка разрывается, что случилось у тебя, может в море заблудилась, так скажи, мы тебя мигом куда надо доставим.
  
  
   Очнулась Фря. Черепашки вы мои милые, просторы морские бороздящие, не нужно меня никуда доставлять, а всё что мне от вас надо, так то сочувствие ваше морское, женское и более ничего не надобно от вас. Сочувствие рыбок не стоит, поэтому, как услышали грустную историю черепахи, так столько его Фря предоставили, что уж она не знала, куда от черепашьего сочувствия деться, зато вечер быстро наступил, да ночь опять море накрыла, звёздочки вновь включились. Смотрит Фря на горизонт и видит, что маяк зажгли на берегу, значит скоро пираты появятся, дань свою неправедную получать. И точно, не прошло и нескольких часов, а с другой стороны завиднелись знакомые паруса пиратского корабля. Подняла Фря свой пальмовый парус и поплыла на пересечение курса с пиратами, а как только выплыла, выровнялась на линии маяка и идущего на неё судна, так достала тыкву со светлячками и три раза её открыла и закрыла. Теперь она стала ждать.
  
  
   Ждала довольно долго, вот уже и пиратское судно довольно близко, а результата всё нет, как нет. Совсем заволновалась Фря, но тут вдруг облегчённо хрюкнула, - потух маячок, - всё в порядке, поняли её на берегу. Подняла Фря парус, а тыкву на нём открытую приспособила, так теперь и плыли суда - маленькая лодочка Фря, а за ним в кильватере большое пиратское идущее на свет светлячков, будто на свет потушенного маяка. Плыли они плыли и приплыли прямо на огромные камни, там Фря ловко проскочила все камушки и на берег высадилась, а судно пиратское налетело на камни и затонуло, а до берега ой, как далеко ещё было - все пираты и погибли, как один. Беда только одна произошла. Лодка Фря тоже затонула, а одной ей никак её не починить.
  
  
   Не знает Фря что ей теперь делать, ходит по берегу, хрюкает жалобно, так и прохрюкала до самого утра. Утро в самом разгаре, вот уже опять жарко становится, а Фря всё плачет и плачет, на воду смотрит, а вода вся обломками пиратского судна покрыта, и так ей от этого грустно, ведь и она также теперь погибнет, не увидит больше своего любимого с такими прекрасными маленькими красными глазками. Вдруг видит, вода так и закипела вокруг прибрежных камней, словно змеиные головы из неё показались, да в огромном количестве. Оказывается это черепашки приплыли послушать опять как жалобно хрюкает Фря.
  
  
   Когда им это надоело, они говорят: наслушались мы твоего замечательного, жалобного пения, скажи, что для тебя сделать можем, а когда услышали просьбу Фря, то только рассмеялись - вот тоже беда, садись к нам на панцири, а мы пока плывём, нырять в море не будем, скажи только, как остров твой называется, мы по своей карте магнитной, положение его уточним и проблем никаких не будет. Знать бы как остров называется, да откуда маленькой свинке разные названия знать, возьми да и скажи: Жемчужный, точно, Жемчужный он, вот какое красивое у него название. Жемчужный, говоришь? Знаем такой, совсем он недалеко, только два раза за горизонтом скрыться, и приплыли, садись - отваливаем от этого нехорошего берега.
  
  
   Долго, как показалось Фря, плыли черепахи с ней на спинах, но зато все три большие лужи с бананами замечательно забродить к свадьбе успели, всем гостям понравилось. Некоторые прямо в них и заночевали, а уж где люди ночевали, после того, как отметили счастливое освобождение, то свиньям неизвестно.
  
   Носки из пуха попугаев...
  
   Калошница покрутила в руках зонтик и бросила его в угол. Лучше мокнуть под неожиданным дождиком, чем постоянно его ожидать. Она ухнула басом в унисон своим мыслям и продвинулась в переднюю норки. Даже не стала зажигать свет и так нащупает ножкой сначала одной, потом второй широкую, прямо корабельную на ощупь обувку. Толстый шерстяной носочек, из начёсанного с грудки и животика пуха молодого попугая, скрученного в нить на прялке, сделанной из маленькой круглой звёздочки (звёзды могут быть круглыми, когда их бросили лучики) и связанный на крючке пеликаньего носа, удобно вошёл в калошу и упокоился там так уютно, что тут же расхотелось гулять.
  
   Пришлось проявить волю и настойчивость. Калошница похлопала себя по толстому тугому заду маленькой пухлой ручкой и уговорила себя этим не очень хитрым приёмом открыть входную (сейчас выходную) дверь. Так и есть, как это прекрасно, когда дождик не пробивает листву, так и есть - день чудесный, день чудесный, но жаль, что уже был, ведь сейчас вечер, тоже чудесный, но вечер и скоро можно будет поискать новые круглые звёздочки, а потом уговорить их покинуть небо и поработать прялкой. Как хорошо идти по коврику мха, покрытому толстым слоем упавших листьев, ведь тогда, когда мох укрыт и спит, он не чавкает некрасиво своими ротиками и не тонет нога в мокром, хлюпающем и мохнатом слое, а прямо летит и летит, летит, но не нога, а калоша, которая оказалась не уплотнённой носком из пуха попугая, а разболтанной нетерпеливым, непоседливым, характером. Я стала забывать жутко нужное. Как это становится печально. Раньше я забывала только самое необходимое, а теперь забываю самое нужное.
  
   Если летишь над ковриком из листьев и мха, то уже совсем не нужен никакой, самый лучший и уютный ботинок, даже калоша совсем не нужна, но вот как же это необходимо: иметь пару калош, чтобы они были на одинаковых носочках. Да, на совершенно одинаковых по цвету и толщине, важнее даже цвет, а то получается, что одна нога довольна, а другая нет. Одной хочется гулять по земле, а другой хочется лететь над ней, это бы и ничего: какая разница, в сущности, лететь или идти, но вот беда летит не нога, а калоша, а нога мёрзнет. Я же говорила: она посинела, покраснела, побелела и всё это сразу же, одновременно, какой же это ужас, когда и синеет и белеет и краснеет, а главное, она мёрзнет и не хочет опускаться на землю. Когда не хочешь опускаться на землю, то страшно нужен зонт, он мешает летать и помогает плотно прижаться к земле, если, конечно, правильно его держать против ветра. Если держать неправильно, то улетишь ещё выше и дальше, чем с калошей на голой ноге и без зонта.
  
   Я умная. Бог, ты мой, лесной и скромный, в отличие от меня, какая же я умная. Нельзя так думать, а то кто-нибудь непременно начнёт думать иначе. Не успеешь о чём-нибудь исключительно справедливом подумать, как тут как тут, всякие завистники. Говоришь им: я подумала, только подумала, ещё до конца и, недодумав, что очень умная, а они уже тут как тут: ты нескромная, ты переоценщик сил, а не толстая, старая Калошница, ты просто политик какой-то, а не мастерица на все руки-ноги и, - самое страшное говорят: ты не красавица, никакая ты не красавица, а самая обычная.... Фу, не хочется быть обычной, совершенно не хочется. Что же делать, так и лететь дальше на одной ноге или вернуться за носочком? Пожалуй, вернусь за носочком, но ведь, если вернусь, то уже не пойду гулять, поэтому сначала найду звёздочку, которая поможет мне спрясть нитку для нового носка, а может быть даже для двух сразу, ведь впереди зима и надо обеспечить себя занятием на все длинные беспопугайные месяцы.
  
   Вот ещё незадача. У меня в друзьях только три попугая, а какие носки от трёх попугаев? Ерунда, только пятки без носков или носки без пяток, а не полноценные носочки (которые ещё и продать можно лешему). Да ещё попугайчики такие все пёстрые, я же всегда им говорила: ограничьтесь одним цветом, зачем вы пёстрые? - а они отвечают: мы не та порода, а вообще-то бываем и одного цвета, не чеши нас, если не хочешь, а напиши письмо в Амазонию - там всяких полно и все без работы, каждый попугай в Амазонии сразу же откликнется, там все хотят с толком почесаться, а уж если увидят хоть один твой носок, так точно согласятся. Конечно, они только один и увидят, я ведь и надела лишь один носочек. Потому как и связала в прошлую зиму только один. Бедная я несчастная (потому что умная) некому мне подсказать, что раз у меня две ноги, так и носочков должно быть два, а попугайчиков знакомых должно быть целых шесть, а то опять не хватит на два носка....
  
   Калошница втянула в ноздри прохладный, живительный осенью воздух, громко чихнула и страшно обрадовалась, когда втянутая ей в нос (совершенно случайно, ей же Богу, не нарочно) звёздочка сказала: пошли, Калошница, я прыгну к тебе на прялку и буду крутиться, крутиться, пока ты не сплетёшь страшно длинную ниточку, и не свяжешь себе столько носочков, сколько захочешь, всё равно ты уже отмахнула от меня всех моих любимых лучиков.... Звёздочка, нам надо ещё написать письмо в Амазонию, позвать попугаев, а то не хватит пуха на носочки.... Ничего, просто попьём с тобой чайку с млечным путём, а там может быть, и ответ придёт: вылетаем, ждите....
  
  
   Кувшин
  
  
   В небольшом селении у подножья гор жил юноша. Так случилось, что настоящей родины у него не было, а было только селение, где он вырос. Настоящая родина его была далеко, так далеко что, когда родители вспоминали о ней, то просто показывали рукой на восток и говорили: там - на родине у нас было всё, там - мы были счастливы. Он часто спрашивал у отца с матерью: что же случилось, почему мы оказались так далеко от нашей родины, что привело нас в этот край, прекрасный и плодоносный, но чужой. Долго не отвечали родители юноше, до тех пор, пока он не вырос.
  
  
   Однажды, отец позвал сына к себе, обнял его и сказал: ты, сын мой, хотел знать, почему у нас нет родины, так знай, мы с матерью поступили очень нехорошо - мы поддались искушению; все люди нас предупреждали, что нельзя ему поддаваться, но мы не послушались, а когда не послушались, то старейшины нас изгнали. В чём же состояло это искушение, отец, и почему вы с матерью нарушили закон? По обычаям нашего рода твоя мать была обещана другому мужчине, а я должен был взять в жёны другую женщину. Случилось так, что твоя мать увидела меня, а я увидел её. Законы наши суровы, но не жестоки, - каждый сам мог выбрать, следовать им или нет, - нас просто изгнали, когда мы поняли, что не откажемся друг от друга ни при каких обстоятельствах, и объявили это решение.
  
  
   Небо не стало нас наказывать, мы прожили почти счастливую жизнь, мы сумели сделать так, что ты ни в чём не нуждался, а других детей у нас больше не появилось. Мы никогда не забывали, где родились и где наш настоящий дом, только этим нас Небо и наказало. Теперь мы уже стали старые и нам ничего уже не надо, кроме того, чтобы видеть друг друга, и доживать свои дни вместе, но мы также видим, что настоящей родиной тебе наш новый дом не стал. Не будем разбираться сейчас, кто в этом виноват, возможно, мы слишком часто предавались воспоминаниям, и это было нашей ошибкой, но мы не хотим, чтобы это стало ещё большей ошибкой и для тебя. Мы с твоей матерью решили - ты должен узнать свою родину и выбрать, где тебе будет лучше, ведь это мы совершили ошибку, а не ты.
  
  
   Отец, ты, правда, считаешь свою жизнь ошибкой, и мама, тоже так считает? Да, мы оба так считаем, - мы совершили ошибку, - но если бы случилось всё повернуть назад, мы бы поступили точно так же. Когда ты постареешь, то поймёшь, что и ошибки человека это его часть жизни, - иногда, лучшая, - от которой отказываться нельзя. Долго шёл юноша на восток, его хорошо снабдили в дорогу родители и объяснили ему, какого пути он должен придерживаться. Очень долго плакал юноша, пока шёл, но, однажды, проснувшись на каком-то постоялом дворе, он понял, что больше плакать не хочет, а хочет просто идти дальше. Он был молод и полон сил, никакие преграды были ему не страшны, потому как он не представлял их себе, поэтому он шёл очень быстро и ушёл очень далеко от дома, когда на него напали разбойники и забрали у него всё, что у него было.
  
  
   Чуть живой он остался лежать на дороге, но вскоре очнулся и пошёл дальше. Мир не казался ему теперь таким прекрасным, каким он видел его только день назад. Раны его болели, ему хотелось пить, а вскоре, ему ещё страшно захотелось есть. Сколько он так шёл, неизвестно, но вот показался ручей в стороне от дороги, и узкая тропинка вела прямо к нему. Юноша припал к воде и пил очень долго, потом он просто заснул от слабости на берегу, на зелёной мягкой траве и проснулся только на следующее утро, когда опять захотел пить. Утолил юноша жажду и понял, что, если прямо сейчас не съест что-нибудь, то живот его прилипнет к спине и он умрёт. Только он об этом подумал, как видит - к ручью идёт молодая женщина, а на плече у неё большой кувшин. Женщина поздоровалась с юношей и начала наполнять кувшин водой. Госпожа, вы не могли бы мне дать лепёшку и сладкое яблоко, а я бы вам за это отнёс кувшин к вашему дому.
  
  
   Женщина начала смеяться, ей показалось очень смешным, что её называют госпожой. Насмеявшись вдоволь, женщина говорит юноше: ты очень красивый юноша, а дома у меня старый муж, я, конечно, дам тебе лепёшку и даже дам тебе вкусной баранины и напою тебя замечательным козьим молоком, но ты не должен ходить к моему дому, а должен подождать меня здесь. Юноша согласился, хотя и не понял, почему женщина не позволила ему заработать свой честный кусок хлеба. Прошло некоторое время, и женщина вернулась.
  
  
   С жадностью набросился юноша на тёплую лепёшку и сочную баранину, а когда насытился и принялся за фрукты, то женщина ему сказала: подожди с десертом, я приготовила тебе, что-то гораздо более сладкое, - с этими словами женщина зашла в ручей, приподняла подол своего платья, завязала его узлом у себя на бедре и начала мыть ноги; она поглаживала свою кожу, смачивая прохладной влагой ручья; сводила и разводила пальцы на руках и ногах и стряхивала капли прямо в лицо юноше; она распахнула тонкую сорочку и, поводя плечами, колыхала тяжёлыми персями... Юноша, зачарованный зрелищем, уронил виноград в воду и открыл рот. Что же ты роняешь сладкие плоды, иди ко мне и подними их.
  
  
   Как только юноша робко зашёл в воду и попытался выловить из ручья упавшую в него гроздь винограда, женщина схватила его за плечи и уронила в воду. Долго играл ручей волнами, размывая песчаный берег, смачивая прибрежную траву и заставляя блестеть алмазами капель яркие цветы; наконец, всё успокоилось, вздохи и вскрики не нарушали более тишину; стало слышно журчание маленького водопада. Двое людей лежали под деревом на изумрудной траве и молчали. Женщина играла локонами юноши и гладила его нежную кожу, ей казалось, что более нежной вещи она не трогала во всю свою жизнь, а юноша сладко спал, будто этот сон и был самым сладким из того, что могла ему предоставить красивая молодая женщина.
  
  
   Иногда он вздрагивал во сне, и женщина останавливала нервную волну, пробегавшую по его телу, легким прикосновением руки; она вздыхала и жалела себя, больше, чем этого юношу, которого и жалеть-то было ещё не за что - не за синяки же его жалеть, которые дня через три исчезнут бесследно. На дорогу женщина дала юноше кувшин, который до этого был полон козьим молоком, и сказала: откуда бы ты ни шёл, когда будешь идти назад, обязательно пройди мимо этого ручья, я всегда буду здесь тебя ждать. Очень о многом хотел спросить юноша женщину, например, о том, что нельзя же ждать вечно в одном месте, и как она узнает, что он вернулся, но женщина запретила ему говорить, закрыла его рот рукой и прогнала.
  
  
   Юноша долго шёл по пустынной дороге, но и она закончилась, а привела его к другой, очень шумной и тесной: по ней проносились красивые экипажи, ехали гружёные повозки с товарами, шли пешком люди, и всё это движение шло в обе стороны. Юноша решил подождать, чтобы увидеть какой-нибудь знак, подсказывающий ему: в какую сторону двигаться, но так ничего и не высмотрел за долгое время. Большая повозка двигалась очень медленно и, казалось юноше, что она не едет, а проплывает мимо него. Он заметил на повозке маленького мальчика, который строил ему рожицы. Юноша тоже состроил смешную гримасу мальчику, тот засмеялся и жестом пригласил следовать за ним. Долго шёл юноша за повозкой, на вершине тюков которой, ехал весёлый мальчишка, но тот не приглашал его сесть, а только смеялся над ним и продолжал корчить рожицы.
  
  
   Когда сил у юноши уже не осталось, и он думал, что сейчас упадёт, повозка остановилась. Юноша, откуда и куда путь держишь? Иду издалека на родину. Где же родина твоя, парень? Точно не знаю, где-то на востоке, за высокими горами. Хорошо, дело твоё, коли говорить не хочешь, а вот заработать денег и поесть прямо сейчас, ты хочешь? Юноша, не понимал, что всего сразу не бывает, и сказал, что хочет. Моему отцу нужны работники, пойдёшь работать к моему отцу? Юноша даже не спросил, что за работа - согласился. Он работал в каменоломне, на кухне, в конторе и везде, где от него требовали работу, ровно семь лет. Накормили его сытно только один раз, когда он подписывал договор, потом он уже никогда так хорошо не ел. Денег ему вовсе не платили, а вычитали все расходы за жильё и ночлег, которые как раз и составляли всё его жалование.
  
  
   Отец маленького парня, такого весёлого уже несколько лет как умер, а юноша, в которого превратился весёлый парень, был таким же весёлым, но жалование стал платить ещё меньше, чем его отец и наш юноша стал обрастать долгами. Хозяин, я не могу больше на тебя работать, сказал однажды юноша весёлому парню, тот даже не обратил на него внимания, а просто ответил: ты уволен. Семь лет прошло, а юноша стоит на дороге в том же месте, где семь лет назад остановилась повозка весёлого паренька, и ничего у него нет - ни денег, ни хлеба - только есть семь лет его жизни, которые безвозвратно прошли, но отнять их у него невозможно. Так он и стоял, пока на проходивший мимо обоз не напали грабители.
  
  
   Он стоял и смотрел: как убивают купцов, как грабят обоз, как вытряхивают мешки с товарами на дорогу и выбирают всё самое ценное, как навьючивают награбленное на верховых лошадей и отъезжают грабители. Один из них подъехал к юноше и сказал: я вижу, тебе это нравится - поехали с нами. Юноша ничего не ответил, а молча поехал с разбойниками. Ему дали лошадь, оружие, небольшую долю добычи. Теперь наш юноша грабил купцов, грузил добычу на лошадь, продавал самое ценное перекупщикам и на вырученные деньги покупал себе женщин и вино. Он был ранен не раз и не два; уходил от погони, прятался в лесах, командовал небольшим отрядом и вновь становился рядовым, когда удача отворачивалась от него; всё было в его жизни хорошо и всё не так как надо.
  
  
   Прошло ещё семь лет, и ничего уже не хотел менять в своей жизни юноша, но в очередном набеге под ним убили лошадь и он не смог уйти от погони. Его приговорили к смерти и, когда он стоял на эшафоте с петлёй на шее, ему вдруг сказали: ты поедешь рабом на плантации в Новый Свет, благодари Короля - тебя помиловали. Осуждённых погрузили на корабль и три месяца они плыли на запад. Корабль трепали бури, испортилась питьевая вода, протухла солонина, заплесневели сухари, они доплыли и те кто остался жив вышли на берег. На плантациях сахарного тростника люди умирали как мухи, но он не умер. Восстание рабов вспыхнуло неожиданно, и так же быстро было подавлено. Горстка рабов, не участвовала в восстании - они захватили лодку и уплыли на остров пиратов.
  
  
   Прошло ещё семь лет; с испанского торгового судна сошёл на берег юноша, который уже не был юношей, а был седым и крепким мужчиной, весь покрытым шрамами и немного прихрамывающий на левую ногу. Он не останавливался подолгу в городах, он не ночевал более одной ночи на постоялых дворах. Он двигался на восток - то конный, то спящей поклажей в телеге, то пеший - он двигался туда, где восходит солнце, туда, где была его родина. Однажды он встал на край суши, а впереди был только океан. Он понял, что потерял ориентиры, которые были ему даны родителями, он понял, что никогда не найдёт своей родины. Он уже не верил в то, что она у него была. Он медленно двинулся вдоль океана и остановился в ближайшем большом порту. Он снял комнату в гостинице, спустился на набережную и заказал себе ужин в харчевне, прямо на берегу.
  
  
   Он сидел и смотрел на волны, которые ни о чём не думали, а просто били в берег, смотрел на закат, повисший в сопках, и напрягал свой разум. Память легко предоставляла пищу его размышлениям, они были просты, и всё легко вставало на свои места; если что-то не складывалось в стройную картину, он этого старался не замечать; если того, что он старался не замечать становилось уж очень много, он звал на помощь воображение и придумывал недостающие детали и образы; если и это не помогало, то он наливал себе ещё стакан вина из кувшина и ни о чём не думал, пожалуй, это было лучшим в его занятии. На следующее утро он двинулся в обратный путь, он шёл ещё семь лет.
  
  
   Однажды он шёл по дороге, светило солнце, но жарко не было; он хотел есть, но не слишком сильно, у него болели старые раны и ноги; у него болела душа, но он привык к этой постоянной боли и почти её не замечал, только жажда заставила его осматриваться по сторонам в поисках воды и места для привала. Вскоре он увидел ручей, протекавший невдалеке. Он напился воды из ручья - пил прямо пригоршнями, а когда хотел освежиться, то опускал лицо в воду, открывал в ручье глаза и смотрел на песок и камни, они казались такими прекрасными, потому как прекрасна была прозрачная вода, которая их укрывала. Вода шевелила его выцветшими ресницами, она затекала к нему в ноздри, ласкала его губы, и он вспомнил...
  
  
   Женщина протягивает ему небольшой кувшин, который недавно был полон козьим молоком, он ещё пахнет руками женщины, а он, юноша, берёт этот кувшин и даёт обещание..., его лёгкие начинают дышать водой; они очень скоро наполнились этим самым замечательным созданием природы, и он опустился поближе к песку и камням, а вода стала его укрывать и шевелить его одеждой и седыми волосами, словно своими собственными водорослями; он всё ещё слышал, как кто-то ему говорит, журчащим прекрасным голосом: вот ты и пришёл, я всё-таки дождалась тебя, мой милый юноша...
  
  
   Рисующий ветер
  
  
   Что можно точно знать и описывать человеку? Самая точная наука математика и та совсем странная и непонятная, например, муравьям. О чём говорить и мечтать, когда даже отрицательные числа в этой науке, лишь выдумка мудрецов для своего удобства, не говоря уж о нуле, которого вообще-то в природе нет; да и выдуманный, он в непонятной правде находится, этот туманный ноль, и поделить-то ничего нельзя с ним. Вот и не описывал он ничего не знаками, не формулами, а просто рисовал. Рисовал прямо с самого детства и всё подряд. Видел песочек ровный - рисовал на песке. Видел камень гладкий - доставал уголёк из кармана и на камне рисовал.
  
  
   Всё вокруг изрисовал наш герой в окрестностях своего дома, где жил он с отцом лесорубом и матерью рукодельницей. Всем портреты он создал уже, всем жителям деревеньки, что стояла на озере Мьёзен, да и не жителям одним, а и животным всем в округе, которые и не боялись его совсем и близко к себе подпускали. Чего бояться человека, да ещё и маленького подростка, который только и делает, что чем-то по чему-то водит, а потом улыбается и приплясывает вокруг; так он доволен, если получилось у него хорошо. Иногда, правда, совсем редко и страшно бывает. Вот бежал один раз кролик в свою норку, по своей протоптанной дорожке, и вдруг видит: прямо на него волк бросился. Кроличья душа в пятки-то и ушла сразу, на спину он тут же перевернулся, чтоб душе воздуху дать, и всеми лапками в воздухе дрожит, не дышит уже почти.
  
  
   Волк только, каким-то странным волком оказался; всё бросается, всё летит, всё пасть скалит, а никак не долетит, никак не укусит, никак не проглотит кролика, который уж и готов с жизнью своей расстаться, попрощался и с родственниками всеми своими, и с крольчихой своей любимой, и с солнышком ясным, и с травкой нежной. Лежал так кролик и ни о чём уже не думал, но любопытно ему, наконец, стало, почему его не съели до сих пор; глаз и приоткрыл один, да тут же и закрыл опять - волк: как бросался, так и бросается, как летел с открытой пастью, так и летит. Полежал ещё кролик, а уже понимает, что его сегодня не съедят, опять глаз приоткрыл.
  
  
   Видит - стоит рядом с волком мальчик и смеётся. Раз мальчик рядом с волком смеётся, то и кролику надо посмеяться. Кролик и засмеялся. Оказалось, что на старом голом дереве без коры, прямо рядом с дорожкой, мальчик волка нарисовал, страшного, лохматого и как живого, только ещё страшней. Как тебя зовут, кролик? а кролик и не знал, как его зовут, понял, что это его мальчик кроликом называет, и сказал: меня зовут Кролик, а тебя? Меня зовут Ёрунд, или Ёрунд по прозвищу "рисующий ветер", сказал мальчик. Кролик от смеха упал на землю и долго по ней катался на спине - никак он не мог понять, как рисуют ветер? этот кролик был очень весёлым, поэтому рассмешить Кролика было очень легко.
  
  
   Чтобы Кролик не умер от смеха, мальчик быстро нарисовал Кролика и сделал ему такую мордочку и прижатые ушки, что сразу было видно - Кролик стоит на очень сильном ветру. Кролик перестал смеяться, подошёл к мальчику Ёрунду и сказал: я не понимаю, как ты это делаешь, но ты великий чародей. Прошло несколько лет и слухи о чудесном мальчике распространились далеко за пределами деревеньки, где он жил с родителями и достигли ушей могущественного ярла Гейрстейна, родственника самого короля. Слухи слухами, но специально ярл, конечно, не поехал к мальчику, да и звать к себе не стал, очень уж был занятой ярл, то одна война, то другая, то один поход в море, то другой, когда тут смотреть на рисующего мальчика.
  
  
   Случилось, однако, так, что завоевал ярл Гейрстейн одну страну на далёком юге, где очень ценили живопись и художников, были тогда и такие страны. Насмотрелся там ярл на всякие художественные разности и решил по возвращении в страну свою родную тоже завести придворного живописца. Кому же и не быть придворным живописцем, как такому мальчику, который уж и юношей успел стать, как не наш Ёрунд "рисующий ветер". Влиятельным людям всё на свете позволено; забрал Ёрунда ярл себе в замок и приказал: бросай рисовать птиц и зверюшек, не смей рисовать простолюдинов, не рисуй больше фьорды и шхеры, не рисуй ничего больше, кроме как меня "самого великого" и всех тех моих слуг, на которых укажу тебе, а всякие южные штучки, нам северным людям, вовсе и ни к чему, даже больше о них и не думай.
  
  
   Ёрунд был парнем храбрым, возражать умел, поэтому и говорит: ярл, наш великий, ярл наш всесильный, всё понимаю и подчиняюсь тебе с превеликой радостью, но вот захочу я нарисовать тебя на лошади, в боевых доспехах или нарисовать тебя с семьёй в парке, что тогда делать, если не буду я тренироваться в написании животных и природы - ведь осрамлю тебя на весь мир; никто и не посмотрит, что велик ты, ярл, а скажут: не очень-то и велик этот правитель огромного северного края, если на такой плохой лошади ездит, если парк его не красив, если такой неумелый у него придворный живописец. Подумал ярл, да согласился, ведь потому и был он так долго ярлом, что мудрым был; давно бы его родственник какой-нибудь отравил или враги порубили, если бы не спасала его мудрость.
  
  
   С тех пор Ёрунд и стал выходить из замка, добираться до своей деревни и рисовать природу или как правильно это рисование называется у художников - пейзаж. Надо сказать, что придворная служба его совсем не радовала, не радовали его ни балы, на которых он бывал, ни сытая жизнь, ни красивые дамы, которые очень даже добивались внимания придворного живописца. Ведь мало того, что был он красив собою, да ведь и портрет мог подпортить. Где взять такую даму, чтобы вся была прекрасна целиком и полностью, а приголубишь портретиста, глядишь на свой портрет между делом им исполненный и радуешься. Это ничего, что узнать уже трудно, кто на портрете, для этого имя есть на табличке, зато красота-то какая, а почёт-то какой к красоте её, когда смотрят на портрет те, кто и не видел-то этой живой дамы никогда.
  
  
   Земля ярла прославилась теперь своими рыцарями, то один то другой, укладывал портрет любимой дамы сердца, которую и в глаза-то не видел, в чересседельную суму, да ускакивал на подвиги ради неё разные. Хорошо, если убьют этого рыцаря, где-нибудь в пустыне неверные или в горах погибнет, где он с драконами борется, а если нет, тогда что? Да ничего, ровным счётом ничего - уж мало кто на дамах по возвращении из похода женился. Посмотрит на портрет рыцарь, глянет для того, чтобы сличить оригинал с портретом, на даму, пожмёт плечами и обратно в поход. Обиду затаили дамы. Нам-то ясно, кто виноват, а вот им всё равно обидно и сорвать зло своё девичье очень хочется.
  
  
   Начали дамы интриги плести, да ярла подговаривать: не пускай ты этого своего живописца-портретиста на прогулки, что он у тебя безо всякого толка на природе дышит, заставь баталии рисовать; глядишь, справится, ужасно страшно всю войну отобразит, так рыцари и не будут туда больше рваться; в государстве порядок установится, рыцари пойдут в армию служить и дома останутся, а дамы довольные замуж моментально повыходят. Что же касается земель новых не завоеванных, то земли у нас этой столько, что людей не расселишь в видимости, а приходится от одного дома до другого сутки идти - нехорошо всё это, особенно дамам. Ярл был мудрый правитель, как говорили уже мы, поэтому понял быстро: если дамы в государстве недовольны, уж чем там неважно, то беды не миновать - или государство развалится или обезлюдит совершенно, особенно быстро вымрут все благородные, а затем дело и до безродных докатится, которые во всём благородным подражать склонны.
  
  
   Отпустил он Ёрунда порисовать на озеро Мьёзен, что меж холмов и гор лежит, но предупредил: последний раз тебя отпускаю, потом будешь сидеть в мастерской своей и, если что тебе из природы понадобится, то в кладовой своей возьмёшь - вон сколько озёр, рек, зверей, букашек всяких нарисовал - на любую картину уже хватит, будешь не у природы, а у самого себя срисовывать, если нужда в этом будет. Делать нечего подневольному рисовальщику, в последний раз отправился он на пленэр, хотя и слова-то такого не знал. Расположился с красками напротив холма высокого, а перед ним озеро лежит. Расположился, всё приготовил, а рисовать-то и не может. Всё думается, ведь в последний раз много ли нарисуешь, ведь вон сколько всего остаётся, да и меняется всё постоянно и непрерывно, ведь вчера всё это видел уже, минуту назад видел, а уж всё другое, как тут уловишь, да ещё про запас? Ясно понимал Ёрунд - невозможно это.
  
  
   По озеру лёгкий ветерок летал, серебрил частым низким волнением голубую гладь, перекрашивал в стальной цвет огромное озёрное пространство, да в зелени прибрежной топил солнечные блики, не успевавшие скрыться у берегов. Мальчику стало жалко солнечных детишек и он стал смотреть на зелёный холм и ясно видел, что совсем он и не зелёный: много было синего цвета в нём, много красочной тишины он в себе держал, припрятывал её у своего подножья, медленно выводил за свою спину, ласково прикрывал бархатным покрывалом леса, который набрасывал на тишину и говорил ей: спи любимая, ещё рано, ещё не все звуки прорвались в яркий день, ещё не все птицы и звери разбужены солнцем, не все деревья качнулись от игривого ветерка, который задержался на озере, с волнами его поигрывает, всё бегает пострел молоденький, всё не надышится нежной водой, никак не соберёт её в грозные тучи, не нарушит с дождём-приятелем наше всеобщее спокойствие.
  
  
   Мальчик почувствовал в груди такую глубокую рану, что не понимал, чем её теперь укрыть, куда её завести, в какой закоулок своей души, чтобы покинуть её там до полного заживления, не знал он что делать, только ещё пристальнее смотрел на холм, влюблённый в свою тишину. Трепетала душа "рисующего ветер", трепетала и уже почти не держалась в его теле, часто выходила из него вертелась вокруг небольшим облачком, закручивалась легкими спиралями вокруг его прекрасного тела и отлетала всё дальше и дальше, будто понимала, не будет ей здесь покоя, не будет ей счастья в этой тесной оболочке, оболочке подневольной и рабской. Душа сделала особенно большой круг над юношей, вспорхнула на ветку раскидистой ивы, примерилась к своей неожиданной свободе, ещё немного покружилась и унеслась к холму, на противоположную сторону озера.
  
  
   Холм почувствовал, что не все так вокруг счастливы как он, не все так довольны тишиной и порядком, он увидел, как золотое облачко летит к нему, раскрыло свои золотистые крылышки и машет ему ими, будто просит, пусти меня к себе холм, пусти в свои объятия, сделай меня своим другом, познакомь меня со своей любимой тишиной, я тоже буду с ней дружить, я тоже буду стоять с тобою рядом и смотреть в озеро, тоже буду любоваться проказником ветром, который и есть истинный художник, я буду твоим пушистым туманом, буду спускаться по твоим плечам к озеру, буду играть с ветерком над его поверхностью, но никогда не уйду от твоего подножия, никогда не покину тебя, моего замечательного друга.
  
  
   Холм приподнял свои плечи, будто удивился, да немного нахмурился; слыханное ли это дело, чтобы душа не в срок, не во время, вот так вот запросто расставалась со своим хозяином, дружбы у него, холма, испрашивала, да планы собственные строила, нехорошо это показалось холму, совсем нехорошо, но мудр был холм, так мудр, как только сын природы бывает мудр. Не позволю я остаться со мной, как ни проси, не позволю, а вот помочь я тебе могу, веди сюда своего хозяина, впущу я его в свои недра, познакомлю с истинной красотой, от глаз злых людских скрою. Делать нечего, вернулась душа в юношу, подняла его и понесла к холму, а холм впустил их в свои недра.
  
  
   Влажная тёплая галерея, сомкнувшая своды над тихой коричневой речкой приняла их в себя, и глазом не моргнул Ёрунд, как понял, что оказался на лодочке длинной, а на носу той лодочки стоит Кролик и отталкивается длинным шестом от песчаного дна. Над головой у них в пять ярусов лес дивный, а в ветках обезьяны носатые, да птички цветные хвостатые. Река хоть и коричневая, а вода в ней прозрачная и рыбы в ней плавают такие, которых от роду юноша не видел у себя на севере. Вокруг них как пчёлки вокруг улья летали маленькие птички и освежали их ласковым ветерком, и казалось, что просто повисают они в воздухе, как звёздочки в ночном небе, только ярче они любых звёздочек.
  
  
   Сколько они так с Кроликом плыли неведомо никому, только лес кончился и проплывать они стали по реке уже в ущельях меж гор, а горы высокие и снежными вершинами под солнцем блещут, да такими снежными, какие на родине у них с Кроликом только зимой бывают, а вдоль реки по берегу часто пробегают животные дивные, на кошек больших похожие, да с хвостами круглыми и большими, как ветки у деревьев, а в небе над ними парят птицы огромные с крыльями чёрными, да грудь у птиц и лапы белые, а на головах хохолки как короны у ярлов, а клювы их остры и кривы. Подплыли они, наконец, к причалу каменному с лестницей бесконечной, в горы уходящей, вышли из лодки и подниматься по лестнице начали.
  
  
   Долго поднимались, в ворота вошли распахнувшиеся перед ними и видят пред ними стоит трон огромный, весь изумрудами усыпан, а на троне том сидит ярл Гейрстейн. Сидит и ничего не говорит. Стояли так Кролик и Ёрунд очень долго, даже страшно им стало, зачем они здесь? как оказались? кто их привёл сюда? ведь, что сами сюда случайно попали поверить невозможно. Вздохнул глубоко ярл Гейрстейн и говорит: не всё просто в делах государственных, кажется тебе, что самодур ярл, требует непонятного, а на самом деле всё в государстве смысл свой имеет и войны кровавые, и налоги тяжкие, и капризы дамские. Молод ты ещё и неопытен, юноша "рисующий ветер", ведь не случайно я тебя природу запрещал рисовать. Опытен ты стал в этом деле подражания ей, и очень искусен.
  
  
   Замолчал опять надолго ярл Гейрстейн, а друзья наши и не знают что им в ответ сказать, да и стоит ли вообще им говорить, как бы хуже не было. Покачал седою головой ярл и продолжил: умение твоё уж никто из смертных не превзойдёт, потому и не разрешал тебе больше природу рисовать, а думал я совсем о другом; не хотел я над тобою насилие вершить, а только в ум тебя ввести, а ты взял и так легко с душой своей расстался, хорошо хоть она у тебя послушной оказалась, послушалась моего холма, да вернулась в своё правильное положение. Да, хорошо это, а вот с тобой что делать? Раскрывать тебе тайну бытия или нет? Даже и не знаю, больно ты копировать всё любишь, даже ветер тебе в рисунках подвластен. Кролик твой уж очень мне нравится, придётся тебя направить ради друга твоего по пути точному.
  
  
   Кролик засмущался, присел и принялся задней лапкой ухо своё чесать. Ярл, великий, не томи нас, скажи, что хочешь от нас, ведь не выдержит сейчас кроличья моя душонка, опять как волка испугается и плясать начнёт, кто её тогда остановит? Так и запляшется до смерти. Тебе верная душа, ничего я не скажу, дело твоё простое, - быть просто, да по возможности рядышком с твоим другом, а вот Ёрунду скажу: пока новую природу не создашь, искусством своим, не отпущу тебя из замка своего изумрудного, не будет тебе на земле счастья, да и жизни уже не будет. Понеслись дни за днями, недели за неделями, месяцы за месяцами, годы уже прошли, многие годы, а всё не доволен ярл Гейрстейн, когда работы юноши "рисующего ветер" видит. Неплохо, говорит и уходит.
  
  
   Вышел однажды Ёрунд на простор, смотрит тяжко, красоты осматривает по привычке уже, а чувствует, что не хочет ничего глаз его, не хочет передавать на холст, да краски изводить рука его. Грустно стало юноше, понял он, наконец, что не в силах создать мир; мир, подобный этому прекрасному, который и есть уже сам по себе и для всех существует одинаково прекрасным, будь ты хоть кто: хоть ярл великий Гейрстейн, хоть Кролик, хоть Ерунд, а хоть бы и тварь какая малая божья. От грусти такой он не знал иного спасения, чем опять начать, опять заставить себя работать. Взял он холстину новую, натянул на подрамник, краски разложил, карандаш свинцовый в руку взял. Долго он работал, не пил не ел, Кролика отпугивал от себя, тот бедный уж и не знал, как покормить своего юношу "рисующего ветер". Наконец, отложил он кисть в сторону, отошёл на три шага от картины свей, схватился за сердце и упал на скалы.
  
  
   Подбегает к нему Кролик, пытается в чувства привести, да случайно тоже на картину посмотрел. Посмотрел и упал рядом. Забеспокоился ярл, что долго в этот раз не идёт ему работу показывать юноша "рисующий ветер", пошёл сам взглянуть, что там такое. Видит - лежат оба приятеля один лапки кверху, а второй дышит тяжело и за сердце держится. Обернулся ярл. Картина нерукотворная воздухом и светом наполнена; словно вся ветром весенним покрыта, словно горный ветерок светлый по саду прекрасному бежит, цветов плодоносных кипение под ветром в облачко взвилось, тучек нежных сборище весёлое в картине колеблется, но не сад то, не природа голая неживая, а девушка прекрасная, голубоглазая, с озёрной глубины очами, с волосами словно волны морские приливом во фьорд закатились, только цветом пшеницы спелой, и с волною мягкой, как на нескошенном пушистом луге, да губки у той девицы как вишенки спелые, а щёчки как снега горные вершинные.
  
  
   Покачал головой ярл Гейрстейн, да только не слишком удивился, хоть и поражён был красотой портрета исполнения, достигнутой юношей художником. Узнал он сразу на портрете внучку свою любимую по имени Ингунн. Покачал ещё раз головой мудрый ярл, да подумал: пусть полежат пока эти приятели бестолковые, а я пойду к свадьбе готовиться, внучку свою обрадую, что, наконец, пробрало этого бессердечного художника "рисующего ветер", а то надо же - всё ему краски, да кисти, а то, что девица по нему который год сохнет, и не замечал, дурень такой; да и не забыть самый большой изумруд для подарка выбрать; ладно, пусть полежат ещё, а у меня дел ещё много...
  
  
   Колибри
  
  
   Под сенью сельвы, на берегу медленно текущей реки, заросшей и невероятно красивой, стоял каменный божок. Звали божка Яра Тупа. Большой Бог лесов когда-то очень сильно разгневался на Яра Тупа. Разгневался за доброту Яра Тупа и любовь к людям. Причина гнева Большого Бога лесов была понятна и объяснима, ведь среди людей очень трудно найти хорошую невесту, а вот Большой Бог проявил божественное терпение и нашёл. Девушка была до того прекрасна, что сомнений у Большого Бога не было - это именно та девушка, которая нужна богу. Вот только препятствия в таких делах возникают совершенно неожиданно и даже у богов.
  
  
   Оказалось, что девушка, которую звали Наи Пур, совершенно не любила Большого Бога лесов и даже никогда не приносила ему к подножию горы чашечку мате или кусочек хлеба, как делали это, например, охотники, которые просили хорошую добычу, зато девушка охотно приносила всё это одному индейскому воину по имени Каро Ба, что ещё можно было бы стерпеть до официальной брачной церемонии. Совершенно непонятно было Большому Богу другое - как можно так долго сидеть рядом, держать друг друга за руку, молчать и при этом улыбаться и выглядеть совершенно счастливыми. Большой Бог думал, вот как только Наи Пур, станет моей невестой, а тут дело за малым - всего-то дождаться полной луны - я покажу этому горе воину, как надо с девушками обращаться.
  
  
   Подслушал такие мысли начальства Яра Тупа и решил влюблённым помочь - предупредил, что в чащу невесту уведут скоро и женой Большого Бога лесов объявят со всеми неизбежными лесными божественными последствиями. Приготовил молодым людям большую лодку, да ещё на дорогу продуктами снабдил. Пустились в бега влюблённые, да не успели далеко уйти на лодке - обрушил Большой Бог прямо перед ними речное русло, огромный котлован им на пути приготовил. Не успел добрый маленький божок Яра Тупа прийти вовремя на помощь, а когда прилетел, так увидел, что водопад огромный бушует на реке, а рядом стоит индейский воин в дерево превращённый, а у подножья водопада камень лежит - то прекрасная Наи Пур теперь вечно сладкой речной водицей умывается.
  
  
   Сколько не пытался маленький божок чары снять с влюблённых, ничего у него не получалось. За этим занятием его и застал Большой Бог лесов, разгневался, конечно, да и поставил маленького божка каменной скалой прямо напротив водопада, чтобы видел он всегда за что наказан, ещё и облик ему сохранил, чтобы уже все знали, как нехорошо идти против воли главного Бога, даже тем, кто сам божком является. За долгие столетия привык Яра Тупа смотреть на водопад и даже нравиться ему стало это занятие. Божественная работа, тоже довольно скучная, просьбы у всех весьма однообразные, только и думай: кому дать, то, что просит, а кому нет, - а об остальном даже и думать неинтересно.
  
  
   Отдыхал маленький божок от своих божественных дел и был вполне доволен наказанием, прислушивался, как водопад шумит, как птички вокруг поют, смотрел, как обезьяны безобразничают, даже посмеивался иногда, но старался это пореже делать - сильно земля при этом тряслась, так и птенцов можно напугать, которых птицы наплодили тут вокруг во множестве. Всё шло просто прекрасно, но однажды одна птичья семейка решила устроить в ухе маленького божка гнездо. Кто у молчащего бога, да ещё совершенно не птичьего будет спрашивать: можно у вас в ухе гнездо построить или нет? Вот и Яра Тупа никто не спросил, а гнездо строить начали.
  
  
   Между тем, пока гнездо было небольшим, маленький божок приступил к обдумыванию небольшой, но занятной проблемы - что такое жизнь - и уже почти обозначил все ключевые моменты бытия, как вдруг понял, что ничего абсолютно на левое ухо не слышит. Правым ухом он отлично слышал и водопад, и крики обезьян, и даже писк каких-то птенцов, а вот на левое ухо оглох окончательно. Сначала он не придал этому никакого значения, ведь на повестке дня у него стоял стоицизм, - что такое аскеза и частично конфуцианство он уже по полочкам разложил и для себя определил, как жизненные пути не вполне приемлемые, а вот стоицизм ему уже начинал нравиться, правда, до того как у него в ухе появилось гнездо.
  
  
   Сами посудите, если вы, по сути, есть камень, то, как вам можно устроиться с удобствами в этой жизни - конфуцианство, следовательно, отпадало. Аскеза не нравилась божку по другой причине, - как ему от всего отказаться, если у него и так ничего нет, а самосовершенствованием он только и делает, что занимается, и толку никакого, как стоял напротив водопада, так и стоит. Получалось, что только стоицизм ему и оставался как вполне осознанный и даже приемлемый выбор, тем более что он позволял оставить победу добра "в конце времени" ясной и практической целью существования всего сущего, ничуть не противореча нынешнему затрудненному во всех отношениях каменному положению. Божок только подумал, вот только подумал: сейчас начинаю, начинаю всё на свете игнорировать...
  
  
   Вдруг в ухе, в том, которое ничего уже не слышало, так громко щёлкнуло и загудело, что Яра Тупа, аж подпрыгнул - с головы его покатились камни, земля вокруг затряслась, а по котловану, в который падал водопад, заходили большие волны. Птицы подняли переполох и стали клевать во все места маленького божка, при этом страшно пищали на птичьем языке: ты, что, с ума сошёл, старый дуралей, всех наших птенцов передавишь, а ну прекрати трястись немедленно. Очень обидно было божку, ведь он отлично понимал все языки леса, давно его так не обижали. Обиду ещё можно стерпеть, а вот что делать с ухом, которое после щелчка уже совсем ничего не слышало. Надо было как-то посмотреть, кто там безобразничает в его ухе, но как это сделать, если ты просто скала, без шеи, а может быть и с шеей, но такой которую повернуть невозможно.
  
  
   Стоически пытался перенести свою глухоту божок, но если бы только глухота его донимала. В ухе постоянно царапались, шевелились, щекотали крыльями, когда вылетали наружу, а когда подлетали к нему, то хлопали крыльями так, что уже правое ухо от шума начало болеть. Так всё и продолжалось - левое ухо ничего не слышало, правое ухо болело - и продолжалось до тех пор, пока маленький добрый божок не разозлился, он сказал себе: раз зло не получается победить даже стоицизмом, то пусть оно станет хотя бы маленьким. Сказал так и превратил всех птичек вокруг в маленьких, маленьких, таких маленьких, что они стали не больше пчелы и жужжали почти также как пчёлы.
  
  
   Очень обрадовался Яра Тупа, когда почувствовал, что левое ухо у него слышит почти хорошо, а уж оскорблений всяких и слов нехороших, даже правое слышать перестало. Продолжалось так довольно долго, и совсем уж собрался маленький божок перейти от решения проблем бытия к решению проблем познания и определению ценностей, как вдруг одна маленькая птичка влетела ему прямо в нос. Слёзы потекли из глаз у великана утёса, маленького божка, да так бы и текли, до сей поры, если бы маленький божок не чихнул со всей силы, на какую был способен. Камни покатились в воду, земля задрожала, а дух маленького божка покинул скалу и улетел на небо. Что он там делает на небе, какой выбрал на небе жизненный путь - никто теперь не узнает, но уж точно, что не стоицизм.
  
  
   Прошло время. Всё вокруг котлована успокоилось, по-прежнему стоят вокруг деревья, по-прежнему бьёт в огромный камень поток воды и по-прежнему река продолжает свой путь дальше в леса. Только маленькие птички величиной с пчёл так и остались маленькими, да так и не вернулись к людям прекрасная Наи Пур и смелый индейский воин Каро Ба.
  
  
   Кобольды и принц Датский
  
   Пора бы и умыться. Извините, не представился, кобольд я, по имени Греф. Весь угольной пылью пропах. Ох, и не люблю я это дело. Не умываться, - умываться как раз люблю. У меня есть специальный банный зал. Что ни говорите ребята, а кобольды, если они настоящие, а не на картинках, они предпочитают бани римские. Термы. Сами подумайте. Разуваешься, ступаешь на тёплый пол, гладкий, мраморный, ступни и пяточки отходить начинают от ботинок тяжёлых. Ещё влажные ножки, но уже не скользят, будто чуть приклеиваются к полу. Ты себе идёшь, отлепляешь каждый шажок и точно знаешь - сейчас, вот прямо сейчас окунусь.... Ох, не дали вчера мне окунуться. Злые весточки прямо на краю ванны остановили. А ванна та, ах..., но чего не было, того не было.
  
   Кроты прибежали. Не любят они на посылках быть, ленивые, когда просто так перемещаются не за корешками, а уж если надо лаз какой отрыть, мало ли, где мои ходы завалило, - так не дождаться их до самых белых мух. Сейчас у нас весна, была бы зима, сказал бы до почек берёзовых. Чувствую, действительно беда, коли двое их, кротов прибежало. Глазки свои вылупили, дрожат. Представляете себе крота с вылупленными глазами - нет. То-то, и я не представлял до вчерашнего дня. Место у меня тихое, рудники все старые, выработанные давно, дядя мой меня устроил на это место. Дядя у меня под самым Замком живёт, только попроси - всё для любимого племянника сделает.
  
   Только не прошу я, гордый по природе своей горской. Устроил на место серебряное и довольно с меня, на жизнь холостую и свободных кобольчих хватает вполне. Да и много ли надо кобольчихе-то, - нет, совсем не много. Пока от моего лаза дойдёшь, до известного места под красным маком, насобираешь черемши, колокольчиков, ну, уж если самую дорогую хочешь, тогда маргаритку ищи. С ног собьёшься, бывало, ищешь, ищешь, эту самую маргаритку. Нет, даже не думайте, заклятья тут не помогут. С заклятием или приговором, каким, это запросто и орхидейный эдельвейс оторвёшь, но, уж поверьте, - ничего на заклятую маргаритку вы не получите. Чуют кобольчихи сразу, - заклятую принёс, не ценную значит для них вовсе. Уж, что они с маргаритками делают, ума не приложу, только их им и подавай. Попроще тоже бывают, я же говорил, можно, для попроще, принести, - да помните, вы что.
  
   Отвлёкся я, размечтался, видно давно под красным маком не был. Первый крот отдышался и говорит, Фортинбрас роет шурф, денег на войну не хватает. Второй отдышался, выдохнул, с ним принц какой-то Датский. Боже правый, я знать не знаю, где эта самая Дания, а тут принц. Фортинбраса знаю, он крыша наша, когда хорошо себя ведёт и в Европе не шалит, мы с ним бизнес делаем. Да, так ничего интересного, серебро на золотишко обменяем, хлебушка иногда хочется, ирландского виски, ещё какой гадости полезной, которой в наших горах не найти. Опять же кобольчихам, подарочек сделать надо, кружев там брабанских, шёлка лионского. Не, из Китая брал, не понимают, что с них взять - качество говорят хорошее, но рисунок не модный. Посмотри, чего принёс-то я, ни порвать, ни сносить даже в пещерках узких. Нет, упрётся, блондинка такая, - не модно, отстань, с глаз иди и на мак мой красный не заглядывайся. Пока, конечно, лионского не притянешь.
  
   Опять отвлёкся, прям как Сухов. Шурф мы прикроем, нечего глаза вылуплять, не в первый раз. На худой конец, руду пустую, им подбросим, фигушки ему, а не нашенского кобольдового родового серебра. Но с принцем-то что делать. Хоть и Датский какой-то, но принц. Придётся Вильяму опять отзванивать, он у нас консультант по связям с общественностью. Делать нечего, иду к дуплу, вертушку давно пора на мобильный поменять, да боязно, как на весь мир по нему разговариваешь, уж лучше по вертушке. На втором тысячелетии не больно то привычки поменяешь. Такое мне в этот раз Вильям завернул. Трагедия на все века. Подумал я и отвечаю ему, чтоб не обидеть. Ты, дорогой мой, пиши свою пиесу, чтоб зря сюжетец не пропал, а мне придётся самому выкручиваться, уж извини.
  
   Сел на кресло каменное у себя в кабинете, закурил трубочку, думаю. Чем этих принцев берут. Офелии у меня нет, да и не больно надёжной она оказалась. В суд Арбитражный обращаться не буду, не те принципы. Магия у меня только против руд сильна, а против принцев не очень. Дядьку нельзя привлечь, вдруг, что не так пойдёт, так и он места лишится. Трубочка вторая уже пошла, пришлось ирландским усугубить. После ирландского напитка, сами понимаете или в пляс, или под красный мак. Не до танцев мне. Маргаритку не стал искать, некогда, придётся в кредит, за доброе слово. Прихожу в любимое заведение, там полный аншлаг. Что делать, уж и зелёный бериллий предлагал, не берут. Всё по предварительной записи, порядок надо соблюдать строгий, горный или женись. Женатых кобольдов и гномов обслуживают без очереди. Вообще-то мы с гномами не дружим, но тут видите сами, в одной компании льготников оказались.
  
   Выхожу на свежий воздух, дышу по специальной гималайской методике не теми дырками, ничего не могу решить. Да, из Уфы, из центра йоги по знакомству Уральскому прислали пособие. Думаю, йога думать не мешает. Неужто вот, так, за здорово живёшь, из-за какого-то принца, ещё и Датского - жениться. Всё, конечно, понимаю, сказка там или не сказка, но шаг-то серьёзный, можно сказать судьбоносный. Не всё вам рассказываю, стоило бы так убиваться из-за ерунды. Пошёл бы в свою пещеру, тяпнул бы ещё Irish Whisky, огонёчек в камине красней, красного сделал, в удовольствие отвлекающее угольки помешал - чего мудрить. Правильно, всё вы говорите, но не всё так просто, когда любви касается. Под самый мешочек с золотом и серебром, да пересыпанным зелёным бериллием, который под сердцем у меня на верёвочке висит, успело меня ударить.
  
   Правильно мыслят эти славяне - пришла беда, открывай ворота. Увидеть я успел в шеренге показной восточную, славянскую кобольчиху прекрасную. Они к нам иногда на заработки приезжают. Увидел я её, господа кобольды, и думаю, Греф, - ты погиб, это тебе не в отставку уйти. Спросить только успел, как зовут пятую слева. Меня, без записи, без маргариток, гном с проводом в ухе и выгнал. Звали её Дэнса или Лада Дэнса, неважно, главное Дэнса. Нет, вы только послушайте, как звучит - Дэнса. Как эхо с горным ручейком смешалось, упало серебряным возгласом на лужок альпийский и рассыпалось полянкой цветочной. Мне, горному, чёрному человеку каково видеть такую, не вмещаемую в сердце красотищу. Скалой острой она оттуда теперь выпирает.
  
   Сижу на валуне, кручинюсь, за грудь свою впалую держусь. Всё сильнее оранжевым становлюсь. Тут мышка мимо пробегает, малая моя сестричка и помощница. Что кобольд задумался, никак жениться собрался. Я так и подскочил, откуда знаешь? Дело не хитрое распознать кобольда любовью оранжевого. Помогу я твоей беде, только достань мне кружочек сыра швейцарского Эмменталер. Чего, говорю, ...таллер. Ладно, после разберёмся, достанешь? Достану, говорю, а сам уже по немецкой своей привычке думаю, не превышаю ли я кредитоспособность свою, вроде пошла тенденция нехорошая.
  
   Мышка хорошей свахой оказалась. Действовала через охранника, того самого гнома с проводом в ухе. Не устану благодарить богов горных и подземных за то, что гномы не за маргаритки работают, - подошёл мешочек с золотом, ох, как подошёл, весь целиком и подошёл, со всем содержимым. Привёл своё сокровище домой в пещеру. Сидим у камина привыкаем. Надо сразу сказать, что как сокровище моё заговорило, так азарт у меня поубавился, не совсем, но в норму точно вошёл, понял, что до свадьбы ни-ни. Надо сначала принца Датского аннулировать. Руду-то я давно уж, раз плюнуть это, перепортил. Фортинбраса я устранил, а вот с принцем так и не решу, что делать.
  
   Думаю, а что это моя благоверная зря воздух сотрясает, всё только обстановку мою хвалит. Надо её привлечь к делу важному. Объяснил ситуацию, Фортинбрас, говорю, совсем исхитрился, в прикрытие себе политическое принца нанял, что с ним делать, не знаю. Думала, славянка моя, не более минут пяти. Скомпрометируем, резюмирует, нашего принца Датского в глазах общества, он и не станет подходить для дел Фортинбрасовых политических. Принцем, разумеется, останется, и не таких принцев мир видывал, а вот как прикрытие - сомневаюсь.
  
   Дорогая, а что ж тебе надобно для этого, ничего для такого дела не пожалею. Ничего особенного пусти меня погулять часик по вашим горным лугам, я травку подходящую и найду. Пустил, куда деваться, хоть и не хотелось. Сам сзади плетусь. Смотрю, а Дэнса, только одну травку собирает, ох, так знаю её хорошо - синеголовник это плосколиственный. Знакомый препарат для меня, когда невмоготу тянет под красный мак, я её предпочитаю принять, чтоб не тратиться. Дальше всё дело техники. Договорился с Фортинбрасом, дорого получилось, не скрою. Но познакомил он меня и Дэнсу с принцем, на свою же голову. Пир был знатный. Дэнсу я свою уже описал, да и сами вы её, наверное, видели, так что клюнул принц Датский как миленький. Потащил ночевать её к себе, а я под дверь встал.
  
   Проходит время некоторое, ничего. Жду. Опять ничего. Потом как начала орать моя Дэнса, как начала. Ты, не мужчина, только слышу, не мужчина. Что тут началось, слуги примчались, скандал. Придворные люди эти Дэнсовы претензии к поведению Датского очень хорошо услышали, маленькая моя постаралась, голосок у неё был ничего себе. Врача даже приводили, а что он мог-то, факт отсутствия зафиксировал и всё. Только всё улеглось, и Дэнса моя вроде бы спать ушла одна, а сама спряталась за портьерой, рядышком. Тут моя очередь комедию ломать и наступила. Как начал я шуметь, топать сапожищами, кованными по коридорам, по залам. Насилуют, люди добрые, насилуют. Опять шум скандал и принц выскочил из спальни, я в него и вцепился - вот говорю насильник мой.
  
   Врача уж тут звать не стали, а зря. Кончилось дело тем, что выгнали нас из дворца с большим скандалом. Если бы не откупился от всех, кроме взбешённого принца, то худо бы мне было. Только, что он один может сделать против правосудия. В Европе ребята, ничего сами по себе принцы не могут, уж поверьте. С тех пор нет-нет, да и обзовут нашего принца нехорошим словом, нет-нет, кто и исследование на эту тему выдаст, а зря вам-то я правду рассказал, как дело было. Нормальный он мужик, просто голову потерял на время, с кем не бывает.
  
   Я, честно говоря, до сих пор от моей Дэнсы балдею. Живем, душа в душу. Ах, да, свадьба. Всё бы хорошо было, только половину свадьбы я был очень взволнованный. Долги знаете, как немца беспокоят, ничего с натурой не поделать. Веселиться надо, а я всё на сестрёнку мышь смотрю, когда она этот сыр с меня потребует. Когда? А мышь моя спасительница, довольная, все кусочки какие-то в тарелочку серебряную себе подкладывает. Мне головой благодарно кивает.
  
   Не выдержал я и на ухо спрашиваю свою Дэнсу, где сыр-то брать Эмменталер (видите с испугу первый раз выговорил). Она мне, тоже на ухо отвечает, - мыши, и Пошехонский с удовольствием едят, мне с родины прислали, видишь, как уплетает. Вижу, говорю. Вижу.
  
   Попарились мы после свадьбы знатно. В ванночку горячую с озерцо небольшое - плюх. Так и сидим в нём до сих пор - кобольды - Дэнса и Греф.
  
  
   Жабья йога
  
   Обычное утро. Вполне обычное, но только для нелюбопытных аборигенов Верхней Вольты, а попал бы сюда наш северный житель, так бы вздохнул, что полушубок бы на нём непременно треснул, ну, конечно, треснул бы, если бы был застёгнут, что ему мороз северному жителю, мог и не застегнуть, вот тогда бы не треснул. Красотища, деревья непонятные все в цвету, цветы плодоносят как мичуринские яблони, кусты вокруг такие колючие, что любая ежевика от зависти умрёт, или от колючек, если пристроиться здесь вздумает у этих монстров под бочком.
  
  
   Да, утро, как утро думала древесная жаба, - аборигеншей она была. Вот сижу здесь всю свою жизнь, чего только не повидала. Подумала это и от жадности полезла на свою корягу повыше, ещё видать захотелось, видно было мало. Сидит на коряге, живописной такой коряге, и ничего, ровным счётом ничего вокруг неё не летает, не проплывает по ручью, не бегает по поляне, напротив, на другом берегу. Плохи дела, видно, что ничего не видно. Ох, дура же я, вот дура старая, я же в Астрале, какие тут к корягам чудеса, тут пустота, одна фактура, а жизни не наблюдается. Исправила жаба положение, навык был у неё, не одно сидихх у неё на счету, видит теперь, сразу же всё задвигалось, залетало, заплавало, - вот так-то лучше подумала древесная жаба, опять сознание шалит, эх старость.
  
  
   Задумалась Жаба. Жабой её звали, сказать забыли. Включила Жаба свои чакры на полную мощь, и перед глазами понеслась её жизнь, а чем ещё развлекаться на старости лет в Верхней Вольте, только воспоминаниями себя тешить. Вспомнила она себя несмышлёной икринкой, как папа её во рту носил, не давал съесть никому, и сам терпел, - не глотал, - а едоков много всегда в Верхней Вольте было, да и не только в ней, которые очень любят поесть, может не такие голодные, как в Верхней Вольте, но всё равно любят едоки это дело. Потом Жаба очень удачно, в сезон дождей как раз, попала в большую лужу и отлично там выросла, проплавав беззаботным головастиком, потому как есть её там было почти некому.
  
  
   Выросла, вовремя, лужа высохла, и Жабе пришлось идти и идти, да в основном по ночам, но слава богам Верхней Жабьей Вольты, дошла. Дошла она до ручья, с тех самых пор в нём и живет безотлучно, под той же корягой, а чего искать-то, от хорошего-то. Да, это она сейчас так думала, а вот когда была молодой и глупой решила заняться йогой, да не простой там какой, а самой что ни на есть хатхой. Глупой-то она было, а вот сделала очень умную вещь. Йога эта оказалась очень нужна, особенно в старости. Прежде чем йогой заняться, надо хорошо подумать, а чего собственно ты хочешь, ведь известно широко, что умную жабу йога делает мудрой, а вот глупую, в головастика превращает навечно.
  
  
   Когда поглубже задумаешься, то непременно спросишь, а какую же ты себе судьбу желаешь? Честно так спросишь, Жаба и ответила себе честно - хочу под корягой сидеть, когда жарко, и на коряге, когда попрохладней. Нужна ли повышенная гибкость, если хочешь жить под корягой, нет. Нужна ли она, если хочешь на корягу вползти, да, нужна. Теперь дальше, - эмоции, - хотелось бы ими управлять, ха, да ещё как. Иной раз, в такой азарт войдёшь, гоняясь за мухой, что всё пузо себе обдерешь, конечно, хладнокровней надо быть, да вот беда, какая температура в воздухе или воде, так такая же и у Жабы в крови. Это, если примитивно понимать проблему, а вот, если образно, то хладнокровие никогда не помешает. Летит зимородок какой-нибудь за рыбой, а почему ему Жабу не схватить по дороге, если она так приятно сидит и выглядит ничего себе, очень завлекательно даже. Схватит, из простого интереса схватит, уверяю вас, хоть ни в какой книге об этом и не написано.
  
  
   Необычные умения, эти самые сиддх нужны, куда ж без них-то, раз серьёзно собрался квакать, ой, йогать. Со снами надо, наконец, разобраться, пора их осознанными сделать, а то ложишься после дня неудачного, когда только фунт комаров в желудке, и хочешь не хочешь, а комариков во сне видишь, а то и цеце приснится, вот уж сон так сон, - никакого глубокого и полезного сна нет тогда. Не жди даже.
  
  
   Перейдём к болезням, слава богу, пока не болела, но ведь всё возможно, оса наездница, например, с перепугу какого, перепутает тебя с жуком и жало своё парализующее воткнёт меж позвонков. Ужас, лечиться надо, вот и получается, на всякий случай с болезнями надо уметь справляться, особенно с травмами всякими, запасную конечность отрастить никогда не вредно взамен старой, разумеется. Так, с этим понятно. Вот и переходим к самому важному осмыслению.
  
  
   Предназначение. Ведь то, что она делала и делает сейчас под корягой, ни в какое предназначение не вписывается. Хоть убей, постигнув все премудрости йоги, Жаба так своё истинное предназначение и не узнала, нет и всё. Только тихо, это секрет, а то главный Свами Сарасвати узнает, в астрал вход закроет, а так хочется иногда из-под коряги в астрал. Ну, да ладно, нет предназначения, так нет, а вот что означает постижение законов мироздания, что это за комар такой или цеце муха, не ясно. Законы-то понятно, это и Жаба знает, каждый день тяготение преодолевает, а вот мироздание. Большая коряга что ли, наверное, большая коряга, чуть подгнившая такая, но ещё большая, что и не осмыслить, не понять. Точно коряга.
  
  
   Вы, там тоже подумайте над всем этим прежде, чем в йоги ходить, а я пока в позу лотоса приспособлюсь и помечтаю. На Верхнюю Вольту полюбуюсь.
  
  
   Дороженька
  
   Среди лесов дремучих, позади полей бескрайних разлеглась дороженька. Не она виновата, не силы злые, что бросили её однажды люди и оборвались у неё оба краешка. Никто не виноват. Ни начала теперь нет у дороги той, ни конца. А ведь была красавица, когда в ней последнюю плиточку уложили. Пыхнул тогда кран голубым облачком дороженьке в спину и укатил по своим подъёмным делам. Крикнул только, скрипом поддужным своим проголосил: "Уложили тебя на матушку землю, так работай теперь и лихом не поминай!".
  
   Работала дорога. Много работала. Трясло её и размывало дождями. Морозило и укрывало снегами. Но плиточки были всегда с нею, дороге верные подружки. Стояли они одна к одной, ручки свои не расцепляли. Дружно держались. Проходило время, неслось над дорогой, над людьми по ней катавшимися в машинах, в санях, на велосипедах и даже на мотоциклах. Прошло всё. Всё кануло в окружающие леса, поднялось на небо, в землю легло. Лежит дороженька и думает. Кричать даже страшно подружкам своим плиточкам. Позовёшь их, прокричишь: "Доброго утра вам, подружки мои верные, а они....". Всё реже плиточки отзываются, всё больше их исчезает с дороги, а иные так и здесь ещё, да ответить уже не могут, в землю до того вросли или так потрескались, что и голоса их даже дороге не слышно. Ждут такие плиточки своего часа, ждут... Но и он не настаёт. Не помогут плиточкам ни в землю зарыться, ни в небеса распылиться. Брошена дорога давно. Никто по ней не ездит. Никуда она теперь не ведёт, ниоткуда она не выходит.
  
   Ветер злой по ней гуляет. Все ветры кажутся теперь дороженьке злыми. Ни один её не погладит, ни один камушками не прошуршит, а всё больше провыть ветра норовят, пролететь над нею без остановки. Ни присядут, ни поговорят.... Скучно дороге..., грустно ей.... Приходят иногда дядьки страшные, небритые, привозят к ней трактор с прицепом и давай её ковырять, плиточки выковыривать. Только и слышит дорога тогда, как плиточки её плачут. Редко какая из них целой остаётся, по кусочкам их достают. Хоть бы одна вернулась, хоть бы рассказала: куда же их увозят? Может, где-нибудь строят новую дорогу, вот плиточки и нужны.... Но не верится. Зачем на новую дорогу старые потрескавшиеся плиточки? Нет. Не нужны они там.
  
   Хорошо, если у коровника положат. Всё живое что-то по ним пройдёт, телега с молочком проедет, а если.... Не хотелось об этом думать дороженьке: если их в фундамент какой-нибудь замуруют, что тогда? Ведь и ни крикнуть даже, ни пожаловаться в фундаменте некому. Только стой и держи. Держись и стой. Ручку уже не протянешь подружке, а когда невмоготу станет, не треснешь, попробуй, тресни. Вдруг тебя и не подумают поменять, как треснешь, а просто завалится дом на бок и всё. Пыль над плиточками разлетится во все стороны. Палки над ними железные торчать будут. И будут тогда говорить: "Плиты старые мужики положили, а новые пропили, вот и рухнул новый дом". Так думала дорога. Только чувствовала она: домыслы всё это её. Грустные, одинокие домыслы.
  
   Если бы не лес густой вокруг. Если бы не кустики, что рвут её уже вдоль и поперёк, так совсем бы дорога отчаялась..., а так... ей было даже приятно. Мечтала она: "Вырастет на мне лес. Густой лес. Высокий. Красивый. Приедут в лес лесорубы. Удивятся. Вот так лес! Прямо на дороге вырос. Как же это хорошо и удобно. И лес и дорога сразу".
  
  
   Воля королевская
  
   Необыкновенная красота это сладкий ягодный пирог для пламенных душ. Но есть души как мухи, что тянуться к липкому пирогу и гибнут в нём ни за грош, а есть души мотыльки, летящие на пирог как на яркий фонарик счастья. Красота и счастье для мотыльков одно и тоже. Мушиные души гибнут от жадности и обжорства. Мотыльки гибнут от собственной слабости. Не могут мотыльки состязаться в силе с красотой. Эта сила убийственна для слабых духом мотыльков. Казалось бы, всё дело заключается в способности души питаться красотой, не теряя при этом сил. Далеко не так.
  
   В королевстве Феерия, на берегу Феерического моря правительницей была женщина. Должность её, как вы догадались, была королева. Куда деваться бедной женщине, если все звёзды указали - быть тебе королевой девочка. От звёзд ещё никто не уходил незамеченным и без судьбы. Не ушла и эта девочка. Стала она королевой. Груз тяжёлый, хоть королевство и небольшое. Дела государственные трудные, да и не вовремя всегда. Только присядет королева за стол, пообедать или поужинать, бегут проклятые посыльные, разрешение ввиду особой важности всегда на то имеют. Опять война, опять эмбарго, опять беспорядки в порту, оракулы бастуют, крестьяне хлеб не везут на рынки - инфляция. Что делать хрупкой женщине: мирится с врагами, послабления в пошлинах оказывает, казачков на время в порт отправляет, оракулам по замку даёт, крестьянам фиксированные цены, да в серебре и золоте - вот так и крутится целый день. Ещё и пожары интриг во дворе успевает потушить, а время-то это для личной жизни было отведено.
   От таких дел испортился у королевы характер совершенно. Головы полетели у вельмож, народ заплакал, даже дети в школах стали от страха хорошо учиться и плакать при этом от каждой пятёрки - страшно. Королева была женщиной, что вы уважаемые наверняка заметили, весьма разумной - пора решила с таким положением дел заканчивать. Объявила она набор женихов по странам ближайшим и дальним, условия конкурса объявила. Странное дело тут обозначилось. Пока королева никого не звала, конкурс не объявляла, - будто бы и не была прекрасного вида, - ни один не заглядывался. Ни один самый плохонький не являлся пред ясные королевские очи. Тут только руками развести, обычно-то у простых людей наоборот всё. Не успеешь потянуть замуж и лови момент - наблюдай, как пятки сверкают.
   Видно боялись очень огорчить королеву своим предложением, опять же помните, какая обстановочка была, - головы летели. Попадёшь под горячую женскую рученьку, ой как больно-то станет. Возможно, что и так рассуждали, хотя и чёрт их поймёт мужичков, то вьются как мухи, а то и брызнут тараканами во все стороны от взгляда одного. Прибывать стали женихи валом, а королевство-то небольшое, не туристическое вовсе, гостиниц и не хватает. Женихи не унывают, разбивают палатки в королевских садах. Антисанитария кругом, жуть. Жизнь есть жизнь, где антисанитария, там и золотарь.
   Золотарь феерического королевства был не простой, а чистое золото, не мужик. Красавец - в плечах широк, фигурой вышел сановником статным, глаза наглые, смелые и лицом свеж. Вот о чём другом так не скажем - запашок шёл от него ещё тот, что тут поделать - работа такая. Сказка была бы не сказкой, если бы выбор женихов был не зряшный наплывом. Поскольку мы не быль, а именно сказку рассказываем, то так всё и оказалось. Один безобразней другого. Подкатывает такой женишок на Феррари или на Лотосе, а выйти из него не может, пузо его оттуда не выпускает. Другой на такой страшной телеге подъедет, джип называется, что и не знаешь, сразу ему голову рубить или сначала может всё-таки в тюрьму.
   Плохо дело. День за днём проходят, а толку нет. Приходит к королеве главный санитарный врач, а он в скобочках заметим, ещё ничего был, видный, королева обрадовалась - ему-то не откажу, готова прямо сразу и венец тут не причём. Ан, нет, не с тем аудиенцию выпросил, подлец, - золотарь говорит, не справляется, помощь ему требуется, совсем этим самым делом сад завалили женихи. Королеве такое дело раз плюнуть, помните, какими делами ворочала. Дайте, говорит ему денег в достатке, он и справится. Нечего зря народ от производства валового продукта общественного отвлекать, да ещё на отходы от женихов некачественных.
   Не тут-то было. Денег дали, а сады в том же порядке. Вызывает тогда королева уже сама золотаря, ведь упрямая была, как королева, не хочет раннего своего решения менять. Приходит золотарь. Королева на него смотрит и глаз оторвать не может, красавец, а главное взгляда не опускает. Наглец, так глазёнками в королеву и уставился и не только в глаза смотрит, ещё чего по пути разглядывает. Погибла королева. Все королевские знания и причуды из неё блошками повыскакивали, словно персидским порошком осыпана королева. Было бы о чём и дальше говорить, если бы то, не с королевой происходило.
   Догадались вы или нет, но сказку заканчивать моя святая обязанность. Правит теперь в королевстве Феерия, феерический золотарь. В море его подержали денька три Феерическом, на волнах изумрудных и отошёл парень, от побочных своих недостатков.
   Разлетелись, кто, куда мухи души, погибли слабые мотыльки. Красота сама сдалась, кому ёй по воле капризной, королевской пришлось. По секрету ещё скажем - сил у золотаря ничуть не убавилось, хоть каждый день ей питается.
  
  
   Ведьмины заботы
  
   Насыщенная штрихами тень медленно продвигалась вдоль леса. На хвойном фоне была она вполне беззлобна. Идёт себе старушка, никого не пугает, да ещё кузов тяжеленный тянет. Только походка подозрительно лёгкая, подлётывающая у той тени. Лететь летит, да нет-нет и останавливается, по-молодому кузовочек на землю шлёпает. Шасть в кусты, что-то вытянет оттуда и дальше скачет. Около совершенной чащобы, она вдруг ныряет в лес и исчезает. Потом уже только у дома её и видим. Дом там её - в чаще.
  
  
   Выплетен дом из толстенных хлыстов, из верхушек смолистых деревьев, местами и ветки оставлены, не порушенные сплетением. Ни дать, ни взять сосна толстая, внутри пустая. Дверца, правда, в том дому дубовейшая, крепчайшая, на века привешивалась, никого впускать дверца эта не собиралась. Хозяйка прошла. Просторнейшее помещение её встретило, наисветлейшее, аккуратное, чистое, прямо лаборатория научная, какая, да и только.
  
  
   Хозяйка на чистоту внимания не обращает, топает прямо в обмотках своих несвежих к очагу, видно торопится очень. Кузовок на маленькую скамеечку ставит, крышку его открывает, и видим. Полон кузов травушек муравушек, корешков, плодов лесных разнообразных. Кора попадается, будто заячьими зубами срезанная, шелуха какая-то и вообще штучки непонятные, непознанные.
  
  
   Воды, пень гнилой, нет. Тьфу, не пойду, колода немытая. Пока не видит никто, наколдую лучше. Крутанулась ведьма вокруг себя разочек, ручкой махнула над котлом - он и наполнился. Ох, и почему так, как колдую, так вода живая приносится, а как сама на родничок иду, так мёртвая, загадочная она всё-таки природа наша. Ведьма вздохнула глубоко. Ладно, пока вскипает, я в порядок хоть себя приведу. Отвернулась от нас ведьмачка, сбросила одёжу свою лесную. Взгляд бесстыдный так и потянула на себя, так и повесила себе на плечики белые, на спинку стройную, обернула взглядом рученьки свои пухленькие, складочки свои в нём попрятала, пояском натянула, губки утёрла.
  
  
   Ох, в грех введёт сейчас, останусь ведь в доме этом сосновом навсегда, забуду труды свои бестолковые, над этой красотой лучше потружусь, не по городским улицам вас водить, не в книги умные пялиться, а любоваться век буду, той ножкой игриво отставленной, той грудкой привздёрнутой, ягодками дрожащей, телом белым с бантиком посреди пирожка треугольного, ой, грех, грех. Всё хорошо, что разглядеть дали, да быстро всё хорошее летит, а картинки весёлые тем более.
  
  
   В сарафане стоит красавица лесная, вышивкой ручной покрытом, не иголкой шитом, а рукодельницей умелой. Вскипела водица в чане, пока мы подглядывали. Приступила девица-ведмица к вареву своему, а пока делом занята, песню распевает, марш боевой, делу нужному волшебному вспомогательный.
  
   Снова лоб платком закрыт
   Соль из варева в лицо летит
   Нас кличут ведьмами исстарь
   Откроем мы запретный ларь
  
   Откроем ларь, запретный ларь
   Зовите ведьмами, зовите
   Нам вас не жаль, совсем не жаль
  
   Больше надобно травки, да разной, только не отравной, а там любая сгодится, главное в доме не варево, а кто варит его, так вот, учитесь людишки. Сейчас вам хаосика добавим. И добавила, не пожалела, ведь звали ведмицу-девицу Хаосина, отчего при таком звании не добавить. Участок ей достался труднейший. В заботу ей была отдана память человеческая, да всякие к ней прилагающиеся штучки, вроде парадокса времени и пространства, да ещё эволюций-революций всяких. Ясно, что последнее всё больше подспорьем было теоретическим в деятельности многотрудной, но разбираться в этом приходилось. Библиотечка у ведьмицы была, позавидуешь - небольшая долина кремниевая в чулане.
  
  
   Хаосина добавила в варево душистого горошка, начала помешивание и задумалась. Как же это удобно всё-таки мешаешь и всё видишь, что сварилось, что нет. Удобна монотонность для наблюдения, как же удобна, только вовремя остановиться надобно, ведь любая монотонность к неудаче приводит. Постоянно нужно в это развитие, что-то новенькое подбрасывать, вот и сейчас, похлёбка как похлёбка, а пришлось птичьего помёта добавить, и не хотелось вкус портить, а надо инновации вершить. Сбивать монотонность, это не фунт изюма в ковригу запечь.
  
  
   Беда, когда всякие процессы в резонанс бросаются, вот когда хлопот не оберёшься. Людишки ещё всякие учёные с этими вопросами шалят, только волю дай, а уж этот чёрт Пуанкаре, редкостный был выдумщик. Даже не пришлось его почти уговаривать, так кинула идейку мимоходом, а он и рад стараться, всё дальше сам. Беднягу останавливать даже пришлось, ну, да мандрагора с ним. Хаосина прервала помешивание, полезла в сундук, достала детектор времени и проверила, не нарушилась ли симметрия от её эволюций. Нет, в норме родимая, а то соскочим в другое измерение, плати там штрафы, выговоры получай, а то и на отсидку к Чёрнодыру отправят, у нас с этим строго.
  
  
   Хаосина вздохнула, потянулась, заглянула в зеркало, ох, и хороша же я до чего, ох, хороша. Вот, что значит, без мужика живёшь. Хоть зеркало занавешивай, мимоходом глянешь, обернуться не успеешь, а уж красавица. Беда с моим характером, ни шагу без волшебства, прямо правды и не узнать никогда. От этого ловеласа Резонанса, разве правды дождёшься, всё одни комплиментарные слова на языке, ну да ладно, у каждого своя фаза, сочтёмся вероятностями в другие времена. Пока на медленный огонёк поставим, а самой на проверку биополей надо, разрядились там, поди без меня. Да, уровень для пятницы низкий, сейчас поправим.
  
  
   Хаосина взяла кофемолку, подсыпала туда ноосферочек горсть и за работу взялась. Молола, молола, замололась, да хорошо кончились все зёрнышки, а то нового Дарвина зачнут. Пошла к дверям, полотенце не забыла захватить. Дверь приоткрыла, порошок волшебный высыпала, полотенцем развеяла. Цыпы, цыпы, цыпоньки, идите, мои хорошие. Вот дела какие, хаос дворовый только брось без присмотра - разбежится, все друг дружку переглотают без пропитания. Пора равновесие межличностное отлаживать. Мне-то плевать, подумала ведьма, какие там начальные условия, а вот с природой не поспоришь, надо из пространства привычного выходить, а то срывы зачастили. Вот ещё беда, срывы эти не вычислить, не рассчитать, вот работёнка, для ведьмы только - хаосом управлять.
  
  
   Заждались меня и людишки, на вверенной мне территории, сейчас мозги им немного подправим. Чем людишки образовываются, чем дышат, ох, опять не туда заносит, в информатику затянуло по самые уши. Было бы что, да кого информировать, а так спам в мозгах один витает. Гуманитариям дадим льготы, остальных пока попридержим. Проверим общественное сознание, фу, воняет-то как. Бегу к чану, полями здесь не отделаешься, чистотелу туда, да норму превысим, так, хорошо. Образы они как умели, так и умеют распознавать, любят это дело, ну и пусть, ничего трогать не будем. Логика и воспроизведение мыслишек такие, что и варево уже не поможет, тут уж больше даже в совесть дело упирается, врут всё напропалую. Помогать не буду, подожду пока новые подрастут.
  
  
   Двигательная память, хорошо тут всё. Слишком хорошо, увлеклись все движением так, что к столу уже часов на восемь, вряд ли кого загнать можно. Только усадишь, бегут на фитнес, будто знают, как это переводится на ведьмин язык. Последние мозги из себя вытрясают, да ещё гиподинамию придумали в оправдание, эх, силу свою не знают, любой шимпанзе сильнее любого человека в двадцать раз, а они тренажёров понаделали. Истинно - не ведают, что творят.
  
  
   О бедной своей голове никто и не думает, стихов не учат, читают детективы, что хорошо, но они-то читают "иронические", вот, что погано. Последнее на сегодня осталось. Эмоциональная память, да что с ней-то. Пожалуй, хуже всего, но не с ней, а с тем, о чем переживают. Вот тут просто совсем плохо. Вот уж тут пусть сами справляются, а я посмотрю, стоит им ещё порошка подбросить или пусть уж так доживают. Посмотрим, мне торопиться некуда.
  
  
   Бродяга и Красавица
  
  
   1
   Бродягой быть такая радость, весь мир сложить к ослу
   копытам
   Да только грубость это слабость и для красы и для
   джигита
  
  
   Зной.
   Кругом, палящий зной, да только если утром рано вышел из приюта своего, то страннику всегда легко.
   К обеду будешь далеко.
   Вот чайхана сверкает синей гладью смальты, то будто храм из глины и огня приветливого и душистого напитка, от чая сила, а вся грусть слегла.
   Прохлада в русле от арыка возникает, идёт к столам, и будто мудрость прибавляет всю жизнь уж обсудившим старикам.
   Но вот, нахальный, путник молодой приходит, как к себе домой и требует еды, напитков, а видно сразу, что лихой, не ждёшь его монеты звонкой.
   А как даёт, то спросишь сразу, где заработал кареглазый. Твои глаза быстрее ветра они в орбитах бегают и пляшут, быть может, ты работал месяц, а может, ночью промышлял. Осла не привязал, не аккуратен, сначала б, ты скотину покормил, ведь он шагал, а ты сидел на нём и песни напевал.
   Вам старикам меня учить пристало, вы мудрость свою чаем разбавляли, а я издалека и требую заботы, зачем не дать чайханщику работы. Пусть с углей жарких снимет он котёл, да не забудет, свежую заварку всыпать. Люблю я чай зелёный по жаре, он сердце выправит и разум обнадёжит мне.
   Забудь о разуме, когда старик всё слышит, он дольше ведь тебя на свете дышит. Поклон не стоит ни динары, а может сослужить большую службу. На, пей быстрей и ешь свою лепёшку. Покажем мы тебе дорожку.
   Ушёл наш путник молодой, не только он в еде лихой, он оскорбил честь стариков, придётся дать ему урок. Не знаешь, общества не суйся со своей монетой, окажется она фальшивой, тут пожили уже на свете и знают колдуна.
   Вот он сидит, молчит, хоть взглядом может осудить на вечные мученья, не будет он читать нравоученья.
   Ушёл и след его затерян, стеклянным воздухом уносит образ в небо.
   Да только тучи в нём видны, минуешь бури, не минёшь судьбы.
  
  
   2
   Рассудок бьётся в сетях ветра, готов покинуть он
   тела
   Не буря, страх, рождённый ею, убьёт вернее, чем
   стрела
  
   Знакомимся, Фаим, герой наш безрассудный, он вечно пыльный странник дорог пустынных и вписан точными мазками в пейзаж восточный.
   Он весел, груб, отёсан кое-как, но есть и в нём душа, он кормит птичку, не спеша, которая плечом его спаслась, в усталости своей не в силах песок калёный выносить.
   Есть благодарность в мире, и не в руках аллаха, есть.
   Взлетела птица, путь её широк, и нам двуногим путникам известен мало.
   Вот перед нами путь так путь, простёрся он, бескраен, от океана и кончен тихим океаном.
   Но света край нам невдомёк, у нас свои заботы. Свои, да тучка всё растёт, да вот она, уже не нужно голову ломать, чтоб видеть этот страх. Он виден вам воочию и может быть рукой дрожащею потроган.
   Фаим беспечен, но не глуп, мешок на голову ослу уже надет, и силиться теперь Фаим его сложить упрямыми ногами на песок горячий. Нет животного, глупей, упрямей только есть, но он же. Уже над головой пророчество сбывается, а наш герой с ослом копается. Вот не увидел бы он зной, сгустившийся до злобы из калёного песка, не видели б его глаза природное беспутство, так и не страх его бы взял, а было бы одно геройство.
   Но знаем цену мы герою спящему, ему цена не настоящая. Проспал свой страх и вышел в люди, а если видел и стерпел, то стал действительно героем и уваженье будет, всего земного населенья.
   Не заслужил таких похвал Фаим, он задрожал осиной, хотя осины не видал в краях пустынных. Вой ветра, шёпот поднебесья, для человека худшей вестью в ушах стоял и поднимал с него попону, мешок с осла срывал.
   Нет бури равной, - в море, в небесах, - песчаной беспредельной, стоит стена из каменных песчинок и мнет всё на своём пути. Ему б, Фаиму, укрепить свой дух молитвой, да не знал он их, и родом был без веры, хоть мусульманской, хоть любой, без веры жить нельзя. Да, ладно б жить, нельзя и умирать. Страх одолел его.
   Он заползал в него змеёй и душу по кусочкам вынимал, что делать, если ты не знаешь уже кто ты, кем был, и где твой дом родной.
  
  
   3
   Кто ищет "Что" своей внутри природы, тот утеряет
   своё "Я"
   Расплата долго выжидает, но иногда она
   скора
  
   Не на земле, внутри тебя потерян компас. Терялось быстро твоё "Я", Фаим в пустынях оголтелых. И вот стоишь, стряхнув песок горячий, и если смог бы, плакал, но нет души-то, нет, хоть "плачь" зови спасеньем, он не придёт к тебе на помощь облегченьем.
   Не знает бедный человек, идёт борьба миров и потрясает до основ их слабые сердца. Сейчас на сцену выступала Хазма, великая правительница мира. Подвластны ей желанья душ, когда они собрались в стаи. Всё население планеты под властью у неё, она не знает каждого, но все известны вместе ей.
   Уткир, волшебница, всегда на нашей стороне, но если мы отдельно бредём по жизни, наедине со своей думой. Не может стадом управлять Уткир. Известен каждый ей сполна, но только лишь, когда один.
   Хазма искала проводник в мир единиц людских, а тут стояла уж Уткир, не пустит никогда в свой мир. Когда сцепились смертным боем непримиримые волшебные враги, устроили большую схватку, утихли все мирские непогоды.
   Не совладать природе с волшебством, не хватит мочи в схватке с волшебницами дня и ночи.
   Победа в этот раз на стороне ночи была. Хазма уж прогнала Уткир.
   Лишённого души испугом, среди людей она нашла, теперь воспользуется им.
  
   4
   Пути не ждут от вас решений тут каждый сам и
   по себе
   Спеши в труды преодолений, пусть труден он себя
   любя
  
  
   Фаим, растерянный, остался на песке. Не понимал он, что творится в мире, был слаб он так, как слабый человек, ещё ослабленный большой утратой. Когда над головой ударил гром, то мир наполнен плотной ватой. Когда звенит душа, забытой притяжением земли стрелой, то это значит, пустотой она объята.
   Но путь лежит перед тобой, он не стал короче, ни от бурь пустынных, ни от потерянной души, стремленье в путь превыше смерти. Идёшь, Фаим, - иди, но только помни, на пути стоят преграды ада.
   Бредёт наш странник, собирает пески на ноги. Идёт, уже не чувствует тревоги, просто знает, что опять блуждает, круги в пустыне нарезает.
   Один, второй, уж раз он падает без сил и видит человека.
   Жалок его вид, не красит его бледность и пустыни бедность. Он сам пустыня, он сам древней песков, но говорит по-человечьи.
   Фаим, ведь ты, Фаим, тебя я знаю, ты бродяга, припасена должна быть фляга в узлах у твоего осла. Будь другом, напои меня. Клянусь не сделать лишнего глотка, лишь жажду приглушить, и смерти в отдаленье от жилья не допустить.
   Дай воды, чуть-чуть и снова можешь возвращаться в путь свой трудный, а чтоб дорогу облегчить я укажу тебе и не примерно, точно, куда идти и, на звезду какую взор свой обратить.
   Обмен наш будет равноценен, хоть для меня бесценен.
  
  
   5
   Добром, успевший поделиться, из родника судьбы
   напьётся
   А жадный, хоть душой взорвётся, но не получит
   ни гроша
  
   Но как сказать, чтоб понятому быть, тому, кто не подвластен милосердью.
   Бездушный перед ним стоит Фаим, сейчас произнесёт отказ, и сам погибнет он.
   Друзья не падают из туч, они летают в небе.
   Увидела, та птица вдруг, что друг в беде, в своём слепом раздумье. Спешит на помощь, последним, что осталось, поделиться, даёт ему свою, пусть маленькую, но очень верную душонку.
   Фаим, возьми, тебе она сейчас нужней, так говорит она, хотя и знает, жить не будет птица без души и до заката дня.
   Фаим услышал лишь, бери, и он её берёт, откуда в чувствах пустоте узнать, что друга убивает.
   Как только птичья песнь вошла в его телесные пространства, он снова чувства обретает.
   Глаза его как молнии любви, душа поёт, он взор свой на дервиша обращает.
   Когда беда настигла одного, он говорит, то тут беды не миновать, и должен путник путника спасать, не дать другому холмиком взойти у края бесконечного пути.
   Указан путь спасённым человеком, кто лучше знает тайны звёзд, чем дервиш древний.
  
  
   6
   Ты не забыл условий наших, наградой будет
   сладкий сон
   Кто сну желает долгих лета, тот познаёт успех
   совета
  
   Не долог даже длинный путь, коль верно направленье. Ступил, ступил ещё немного и вот уж близок к завершенью твой переход, а путь закончится не скоро. Всё знает только бог, когда совсем его остановить. Быть может, долго будешь жить, Фаим.
   Уж вечер, стражники ворота закрывают, но успевает наш герой пройти, хоть в этом должно повезти. Теперь дойти до караван-сарая и упасть. Усталый путник долго должен спать. Осёл накормлен и привязан, и видит наш Фаим, расслабив члены, вытянув разутые ступни на запад, сон, снизошедший до земли. Спустившейся с небес Уткир хитрейшей он показан.
   Идёт война миров, но вас людей тревожит это редко.
   Не знаешь ничего, - всегда в спокойствии пребудешь.
   Война не прекратится никогда, и будет вечной, ты, лишь не попадайся сгоряча под рук всесильных волшебство. Умом своим беспечным, мирским, несдержанным в решеньях, ошибочных, порочных не шевели, а слушайся меня, плохого на сегодня тебе уже не будет.
   План есть, осуществишь его и обретёшь покой душевный. Не расслабляйся очень-то от птичьей радости и дара, он очень короток делами, и не справляется с делами человека. Неделю, больше с ним не проживёшь, пока души по жизни впору себе не обретёшь.
   Не вздрагивай, от страха, ты мне опять мешаешь махом своей ноги не мытой и бороды небритой.
   Во дворце, у визиря султана прекрасная особа есть, она выходит завтра замуж. Богатства много визирь тот уворовал, у бедного теперь султана, оставив должность лишь одну ему домашнего тирана.
   Причуды бедных хорошо известны, но нам они не интересны, повыше надо полетать уж если душеньку спасать, то надо пользоваться птичьей. Поэта дар ты получил, не знал об этом, так узнай. Побудешь, потерпи лишь завтра ты поэтом.
   По прихоти богатства дева та, уж до того дошла, от папочки имеет разрешенье, идти, но только за того, чьё виршей угощенье покажется вкуснее и обильней.
   Объявлено давно, уж поданы прошенья, но так и быть устрою я тебе надёжное от визиря решенье. На площадь приходи, базара завтра там не будет, а будет пир и наслажденье для масс народных и особ, высокого происхожденья.
   Победишь, и дам тебе очередное испытанье, его пройдёшь, и душу обретешь до века, а с ней заботы повседневно, но будешь, зато жить.
  
  
   7
   Есть силы зла, они везде витают и подсознаньем
   управляют
   В раздорах их ты выживаешь, но будешь смертный королевы
   пешка
  
   Шумит базара площадь не торговлей, хоть огревай, кого оглоблей с места не сойдет, прилип он к месту плотно, и держит оборону. Однако, стражники помогут тем, кто участвует стихом, основы разбивает брака, соревнованием случайным, от песен слов обозначаемым. Шелка с равнин Шанхая, самоцветы с Уральских гор блистают, знать украшают золотую, и опахала обвивают пёстрый двор дивана, прохладу душную мешают с дымным благовоньем.
   Робеет путник наш Фаим, не чувствует в себе поэта, а думает, что песня спета, ещё лишь несколько деньков не миновать ему прощанья до заката. Но слушает, в ряду сидит почётном и очереди ждёт.
   Вдруг чувствует, что кто-то его зовёт. Да так зовёт не просто, а будто в мозг его вступает, и там уж оглашает приговор. Хазма, откуда здесь Хазма, соперница она, зачём поэту на день помогает.
   Не нам понять интриг небесных ходы, попить в жару воды вот наши все заботы. Фаим расстройство дум не показать стремится и просит у слуги напиться, а сам прислушался к себе и начинает понимать, зачем Хазма пришла его спасать.
   Уткир, добра, но Хазма зла, что может устоять напротив такой силы, ни та, ни эта не желают рисковать, их ставки только верны.
   Хазма толпою управлять обученная с детства, а ведь сейчас толпе решать, не только власть имущим, кто будет из поэтов лучшим.
   Хоть птичья душа у Фаима, но доступа не будет в неё вступать Хазме, так изнутри способна поддержать сама Уткир.
   Ну, вы волшебницы хитры, так думает Фаим. А сам уж потихонечку дрожит, совсем немного уж поэтов перед ним пока сидит.
   Суров закон, кто не понравился, тот вон, ступай к себе на крышу, пусть родственники слышат твой позор.
  
  
  
   8
   Плоды любви ты пожинаешь, не ты ведь урожаем
   станешь
   Любовь сильна тут спора нет, но вот зачем она
   сложна
  
  
   На возвышение Фаим выходит, вдох, выдох, что тут происходит.
   Грудь полнится любовью к красоте, он говорит слова не те, которые всегда в нём содержались, они вдруг испугались своей природной наготы, слились в объятия, танцуют, веселятся, забыли, для чего им человек велел предназначаться.
   Они теперь ковёр, ковёр и самолет, они готовы уносить в полёт любого, кто осмелится хоть слово донести до разума, опутанного дымкой, такой любовной красоты, что можно бить всех плеткой верткой, никто не возразит, а будет лишь просить ещё, ещё, ещё.
   А хочешь, в море уведёшь, построишь тонкой лентой, по одному начнёшь топить, пока не сгинут в волны, а ты всё будешь их катить.
   Тебе стоять не гоже, ты будешь миром управлять, на троне восседая, а не они ничтожные.
   Качнулись сомкнутые волны над головами смертных душ, победа Хазмы.
   Каждый свернул в комок презреньем смерть души поправ и думает о вечном, - то Уткир вползла, своими щупальцами вертит, не стесняясь больше боли человечьей.
   Победа. О, ты ль пришла на площадь.
   Пиррова победа. Нет ни одной души свободной, нет ни одной не подчиненной.
   Среди толпы одна стоит, то ли согнулась вдруг, иль руки подняла, сама не понимает, но идёт, заворожена, идет и плачет и смеётся.
   О, мой Фаим, мой рыцарь нежный, готова пренебречь обычаем я и сразу лечь к тебе в объятья. Умру, но буду, счастлива тогда, бери меня, бери меня.
   И тут толпа взорвалась, бери её быстрей, на площади бери базарной, пусть будет вам союз, общественной любовью освещен, презрен закон от века мусульманский, желаем счастья совмещенья, минуя все благославления.
   Один Фаим не стал безумным, когда безумие поэта отлегло. Разорвано внутри всё, все цепи на куски порвались, ненужные лохмотья они.
   Когда была Хазма так занята толпой, его Уткир подстерегла, не смей безумная твоя душа, не смей послушаться толпы, владею я тобой одна.
   Ты, помнишь строгий уговор, так слушай, пока безумны все и уж молчат, подавлены Хазмой, верь, навсегда ты мой.
   Ты, видишь эту красоту перед собой, да видишь, но и вижу я, что ты слепой душой. Кто может обмануть меня, не ты, не любишь ведь её, не знаешь, как зовут, а взялся покорять. Вот получай ничтожный смерд, задание моё, пока от страсти не сгоришь, не ввергнешься в любовь, до сжатого смертельно горла, ты не получишь, ни её, и ни себя, - возврат души тебе отложен.
  
   9
   Как пустоту наполнить пустотой, не мысли, сначала
   запасись ведром
   А там беги, спеши пока вода в нём, коль голова
   дырява
  
   Как полюбить, когда не гложет сердце ни одна черта, когда смертельная тоска на пятки наступает, когда ни времени нет, ни желания, особого, того, которое любовью вызывать положено. Что делать с девушкой, которую не любишь, как поступить когда она готова всё отдать, а ты не можешь ничего, не только в связи с клятвой, а просто потому, что так устроена твоя душа, пусть птичья, но пока твоя, и пусть дана лишь на два дня, но как её ты переступишь.
   Всё в городе спокойствием наполнилось, оставлены они одни для внутренней борьбы, всё развели вокруг те чары колдовские, они теперь одни.
   Так что, ну, просто ничего.
   Хотя бы время было, тают дни, душа ко времени слабеет, так ничего, как будто Фаим и не умеет. Она ему твердит, люблю, а он лишь головой качает, что делать?
   Наступает час, когда ему уж легче умереть, чем деву нелюбимую терпеть.
   Но, чудо всё же происходит. Уходит птица из души, пока он был один, он мог бороться с жизненной невзгодой, мог путь держать и без души, ослом довольствоваться мог, лишь пяткой зло на нём срывая.
   Что вдруг произошло, какие измененья в мире.
   Старик колдун сказал ему из чайханы. Прощу, и душу временно свою к тебе впущу, я стар, но от любви страдал не так как ты. Умел я сердце слушать и быть любви послушен.
   Бери, люби, но помни милость, никто не будет в мире без прощенья, и ты не будешь в мире без него, прощаю я тебя, мне хватит до конца предназначенья того, что остаётся у меня в привычках от души.
   Мои воспоминанья заменят молодости пыл, оставшийся случайно в старике.
   Как только это он сказал, тут, словно ожил сердцем рыцарь, упал на землю, на колени, всё сжалось у него внутри, и понял вдруг он ясно - то происходит от любви.
  
   10
   Когда бушуют капитаны, моря молчат
   и океаны
   Придётся ждать у них согласья, свои дела решать
   судьба
  
   В занятии тяжёлом оставили мы наших злых волшебниц.
   Они ещё озлобились за время, когда боролись каждая за свой кусок владенья миром.
   Особенно разбушевалась Хазма. Упущен был ей тот момент, когда из властного повиновенья безвозвратно ушёл свободный человек. Ну, нет, такое допустить нельзя, последних сил и чар не пожалею, убью его, и, может быть, себя. Себя, подумаю, вот мысль пришла, голодною подкормленная злобой. Придёт на выручку не ум, так колдовство. А чтобы интересней было, то заколдую не его, отступника, а пользоваться буду его любовью, пусть в мучениях гибнет. Она сказала так, и слепнуть начала Янгюль, так её звали, нашу героиню. И этого ей мало, коварной Хазме, она лишила её речи и осязание украла. Что бедной девушке досталось, её спасала лишь любовь одна, которая ещё осталась.
   Фаим на руки её взял, унес в дворцовые палаты и над телом недвижимым так заплакал, зарыдал, как будто разум потерял.
   Нет в жизни счастья, одни ненастья.
   Влюблённые остались в своём горе, волшебницы же вышли мерить силы в поле и дрались там, пока уж сил у них осталось лишь на ползучую змею.
   Упали обе на песок пустынный, и только отдышавшись от борьбы, вдруг разом дружбу предложили. Какая дружба у таких особ, позвольте сомневаться, но мир возможен и у них, до новой смертной схватки.
  
  
   11
   Едва нашлась причина горя, спеши исправить
   злую долю
   Поклоны бей противнику, когда твоя неправда
   сторона
  
   Все силы удалились, покинули повествованье, одна печаль преследует героев.
   Что делать им покинутым всесильными, да ещё в страшных чарах колдовских.
   Янгюль, красавица лежит, почти не дышит, а рядом, руки заломив, и сам уж ничего Фаим не слышит. Отчаянье настало, но и оно бывает продуктивно, не обратиться ль с просьбой к старику, ведь в суете прощение оказано ему, а он ведь сам так и не извинился.
   Быть может его искреннее горе поможет девушке лишиться злобных чар, и он отправился на поиски враждебного когда-то старца. Его нашёл он у дороги, сидел старик и улыбался, на посох свой он руки положил и выслушал все сбивчивые речи.
   Молчал минуту, а потом сказал, ты честно говорил, я тебе верю, но сил моих не хватит на такое дело. Стой, не плачь, ещё не всё сказал, я помогу, но только если предков духи помогут уже мне. Я буду вызывать, но в очередь всех умерших в моём роду, они дадут нам знать, когда дождётся бедная Янгюль освобожденья или угодно богу положенье.
   О, аллах, высоконебный, правый, как пересказать, кого пришлось Фаиму увидать, какие страсти претерпеть в общении, что пережил он, мы не в силах описать, особенно, когда пришло решенье. Из строя выступил измученный старик, он был глава древнейших уважаемого рода. Он выступил и огласил свой приговор, едва не рухнув на колени от усилий, так тяжело покинуть мир иной.
   Мы обитаем в царстве мёртвых, принято считать, что мы не видим несправедливости подлунные, но всё не так. Мы рады помогать всем любящим, ведь были мы живыми, и наши души рвутся из земли, а у кого и с неба, - хотим помочь. Сказали, помогите, и рады мы, хоть чем-то обеспечить мир любви, а сами удаляемся, теперь уже навеки.
  
   12
   Потёмки в бурях сами ветры разогнали, устали
   все
   Мы это знали и спешили сказать вам, вся ребята
   сказка
  
  
   Дорога, лишь дорога впереди, идут по ней любимые герои, отстали от них духи тьмы, до времени, так что же. Всё временно, и нас уже не будет, когда прочтут потомки о любви, которая случается в пустыне, как здесь боролись силы тьмы, со страстью человеческих сердец. Истории конец любезной и прекрасной Янгюли и нелюбезного, бродяжного Фаима.
  
  
   Шеф повар
  
   Волк облизнулся и раскрыл единственную книгу, которую он всегда читал. Так и говорил - пошёл книгу читать. Зайцам своим говорил. Говорил и спешил в отдельный кабинет к любимому делу. Книга была почти новая, пятна жировые, да потёртости различные, не в счёт. Местами книжка была подозрительно украшена вмятинами и углублениями. Волк вертел её в руках и укоризненно сам себе говорил, да, не стойкий стал, не удержался. Нехорошо, даже голодному, книги портить.
  
  
   Ласково погладив книгу, Волк открыл её на любимой главе. Она называлась Домашняя птица и дичь. Особенно ему нравилось слово "дичь", он просто смаковал его. Так гурман может любить, что-то более непростое в понимании, но зато более легко достающееся. Домашнюю птицу Волк любил меньше. Хлопот не оберёшься, пока добудешь, но вкус , конечно, не сравнишь, кого в лесу так кормят, да и не на убой ведь, только на убой так можно стараться, когда точно знаешь не зря всё это - тебе достанется, тебе на обед или на ужин. Званный ужин.
  
  
   Волк мечтательно закатил глаза, романтический ужин с волчицей. Он мысленно стал перебирать знакомых волчиц, для выбора, правильного выбора, кого же оставить для мечты романтической, при тусклом свете луны. Попеть можно, отчего не попеть, подумал ещё раз Волк, очень даже здорово попеть при луне, потом ещё подумал и добавил в мысли - с волчицей, хорошо, стоит рядышком бочок прогревает, а ты поёшь. Волк, даже кашлянул, будто добычу, принесённую волчице, срыгнул, и сказал, на вот жри дорогая моя, старался, жизнью рисковал, всё для тебя, он пошёл, уже совсем смелым мысленным шагом, и со смаком вписал туда - родная.
  
  
   Да, родная, бог мой, да где ж взять-то родных, одни... Это додумывать Волк не стал, чтобы не портить себе удовольствие от книжки. Что же сегодня выберем, надо с погодой определиться - выбор пищи так от погоды зависит, от настроения не меньше, но настроение - только от погоды, от чего ещё-то, да нет, пожалуй, лишь от неё, Да, забыл от волчицы, тоже зависит, но всё ж больше от погоды. Волк почесал за ухом и продолжил свои чтения. Погоду он выбрал хорошую, осеннюю, когда не жарко и блох меньше.
  
  
   ... птица поступает в продажу большей частью мороженая и ощипанная... мороженая (?), зима что ли, какие же ошибки всё-таки недопустимые бывают в этих книгах, какая мороженая птица осенью, куда редактор смотрел, эти-то чего только не напишут, как их там, писатели, что с них взять, на то и писатели, но это же ведь не художественная литература, нельзя так врать откровенно, мороженая - Фу, хорошо хоть, ощипанная. Волк закатил глаза от удовольствия и заключил - ощипанная это правильно, молодцы...
  
  
   ... Ощипанную тушку надо опалить для удаления оставшегося пуха ... Так, это что же такое делается, где я им огонь-то возьму, так это запросто, - взял и опалил, легко сказать. Чудаки какие. Почти с раздражением Волк перевернул страницу. После опаливания, необходимо аккуратно отрубить шею и лапки, осторожно выпотрошить, чтобы не раздавить желчный пузырь ...
  
  
   Вот, молодцы, а я как раз последний раз, раздавил, ох, противная штука получилась, ой, чего это я. Я вегетарианец я, вегетарианец, не забывай, друг, ты теперь вегетарианец. Читаем дальше. Дичь. Заяц, тушёный в сметане. Волк облизнулся, и глаза опять сами закатились. Хвост закачался из стороны в сторону.
  
  
   Эй, Шеф, иди капусту есть, готово всё давно. Волк разочарованно захлопнул книгу. Что с ними делать, с зайцами, всё испортят всегда, только дошёл до самого интересного.
  
  
   Туманоходцы
  
  
   Страна эта не имеет своей земли. Нет земли у страны Туманов, зато всегда есть территория. Много её. Не счесть вёрст в квадратах её. Не окинуть немереных квадратов тех взглядом, не осмыслить умом пытливым и с советчицей весёлой подружкой фантазией. Только, где-то на земле синь воздушная замутилась взору, только она потеряла присущую ей от рождения прозрачность в первой дымке несмелой, так тут и жди - появится территория Туманов. Будет тут прибавление государству этому перекатному всенестойкому и вольному. Государство Туманов, как и любое иное, как королями своими живёт, так и капельками народными ядрами гигроскопическими всюду развисшими.
  
  
   Пришла пора перемен в туманную жизнь, заневестилась принцесса молодая, на выданье пошла, как звездочка, взошедшая она теперь на краешке вселенной. Делать нечего родителям надо замуж выдавать. Почесал в верхних слоях шевелюру свою папаша Король Завес Х и решил пора, пойду только с матушкой на всякий случай посоветуюсь, для государства это тьфу всё, а мне ещё жить с ней и жить. Королева Мать Молокотума, в косе своей чесать не стала, а сразу проявила прыть цвету и строению своему несвойственную. Обрадовалась, замутилась окончательно и всё взяла в свои руки. Завесу того только и надо, пошёл свои великие дела делать, а дома в королевстве всё на самотуман пустил. Королева уже долго не думала - клубиться стала.
  
  
   Вызвала срочно товарок своих, жён министерских, осчастливила их занятием интересным. Поболтали они язычками крепенько. Пока говорили у Геркулесовых столбов и в проливе Лаперуза пять шесть кораблей на мель сели, три столкнулось, да и один танкер вроде, как ни с того, ни с сего разлился. Не всё ещё, суперлайнер Евроконцерна неудачно потерял колесо при посадке, и какой-то деятель быстренько описал это в книжицу, ставшую немедленно бестселлером, а два шатла решили не рисковать плитками, и остаться на орбите до следующего года. Вот ведь как иногда женщины могут проблему обсудить, - долго расхлёбывать будешь это обсуждение. Без них уже, правда.
  
  
   Утомить можем испытаниями, да не самими ими, а лишь описаниями их, что прошли мужи достойные и не очень, которые решились за руку принцессы побороться. Всем туманы по вкусу, все хотят в тумане славы и богатства искупаться. Только и принцесса сама по себе кусочек лакомый исключительно тем, кто в дымчатой красоте разбирается. Чудо как хороша была Принцесса Дымка Перистая. Сами посудите, ну какая это потеря видимости, когда более версты видать, зачем на что-то ещё смотреть, если перед вами принцесса. Ещё момент в её красоте, немаловажный уже для последующей, счастливой жизни.
  
  
   Слыхали, что стареющих дикторш и особенно актрисочек, операторы снимают через капроновый чулок, для удаления дефектов молодости, ой, простите опытности, так на свою принцессу, а тем более на вас самих, коли счастье такое выпадет, никогда чулочек натягивать не придётся и так всё всегда будет в дымке. Теперь следующая её красоты положительная составляющая. Видели ли вы когда-нибудь что-нибудь перистое. Подушку, например, гуся белого (домашнего) или ещё кого. Так вот, "перистость" символизирует или вещь очень приятную (подушка) или абсолютно недостижимую (облака). А тут у вас всё сразу, подушка мягкая, гусь тёплый, облака близки, как никогда. Оценили.
  
  
  
   Осталось их всего пять из всей толпы оценивших это ранее вас. Пять претендентов на руку прекрасной Принцессы. Прошли они все испытания, которые смогли придумать хитроумные министры туманисты и совсем не гуманисты. Точнёхонько исполнили министры все пожелания жён своих добрых. Последнее испытание, да, что это мы. Один, конечно, будет, на совсем последнем, но и то счастье, что хоть увидели они все пятеро, ту, за которую боролись. Вот они красавцы писаные.
  
  
   Дуб Стойер - джентльмен, до мозга костей, усики чуть вверх подкручены, не манишка под кафтаном заморским, а сорочка тонкая, не глазки узенькие маленькие, а прищурены просто, изучающие и подсмеивающиеся, а боты на ногах, ох, двуцветные на пуговках застёгнутые. Да, забыли, тросточка в стороне лежит, а может и зонтик вида хитрого, неудобно спрашивать, ещё чего подумает. Затуманный ведь товарищ.
  
  
   Ван Ка Ду - далеко ему сразу видать до джентльмена, писать начнёт, так точно буковку "е" вставит в джентльмена этого, но говорит складно, даже вроде и не говорит, а поёт. Лучше не будем расшифровывать, что поёт, - частушки какие-то неприличные, но поёт же, не просто так чего лепит. Ох, и складно, одну все ж скажу, больно нравится ... ладно не буду, а то под "cut" надо будет всю сказку убирать, не буду говорить. Лицо у него, что сказать - рожа как рожа. Больше и говорить нечего - Ван Ка Ду, есть Ван Ка Ду.
  
  
   Кощ Бе Ме - вот я вам скажу мужчина, просто чёрен как печеный клубень, но глазки такие белые как редька спелая с-под Орла города. Так и вертятся шалуны, так и бегают в ипподромных своих глазницах, выискивают, где существо противоположного направления мыслей. Чувствуется по всему, что не только он смотреть может, ведь и находил нередко существ этих доверчивых чрезмерно, но неуступчивых бледнолицым и голубил их бедненьких во всю свою чёрную мощь. Вот такой был соперник.
  
  
   Ом Буд Лам - одна внешность перед нами сидит, дожидается, ничего в ней не понять. Закрыт полностью его мир внутренний, открывается только не меньше чем космосу всякому залётному. По утрам на рассвет ходит. Сядет перед рассветом, и как будто говорит ему: хочешь, - рассветай, а не хочешь не рассветай - мне милый ты мой рассвет всё равно. Загадка, а не человек, поняли вы уже. Гиблое это дело загадки описывать, пусть так загадками и остаются. Знаем, что осудите, поспешность такую, чего проще, ведь в руках, не в голове же, всё у рассказчика. Поэтому о внешности пару слов пропечатаем. Возьмите и слепите из теста лицо своего мужа, а потом как тресните этим тестом об стол - вот точный портрет. Задача выполнена художника.
  
  
   Ягий Сын - вот чудак, в самом деле, вот скажите, куда он пришёл, кого он хочет покорить, хоть бы подумал, - нет, не думает ничего, а если и думает, то только тем местом, которое должно только работать, но никак не думать. Каждый знает, начнёт думать, работать перестанет. Вот он никогда и не работал, это точно, но не так не работал, как то место, а совсем уже по-человечески не работал. Зато как танцевал. Как он умел прокаблучить к партнёрше своей, будь она хоть тумба. Всё вокруг расцветало сразу, начинало прихлопывать и притопывать, прищёлкивать и подпевать. Да уж не так, как Ван Ка Ду, не тем совсем текстом, а таким, что и под балкончик с таким текстом не стыдно выйти, а потом и отдельными нотами аккомпанемент издать. Вроде бы не серьёзный соперник, ан, нет - вот такие, чего хотят от принцесс, запросто добиваются. Запросто.
  
  
   Процессия движется на сервер. Строго с юга на север. Так заведено спокон века. Приготовлено царское место особое. Скамьи дубовые коврами ткаными мягкими накрыты. Света здесь много, ему ничто не должно мешать, любят позолотиться особы царствующие. Последнее, тяжкое испытание проходят избранные, посредством воплощения умений своих. Утвердились на возвышении старшие особы царские, но всё же ниже они главной героини, та всех выше забралась, чтобы видеть всё в тонкостях. Ни власти нет пока у неё, ни сил для успешного её применения, но есть главное у этой любопытной особы - право на власть.
  
  
   Во всём это видно у Принцессы Дымки Перистой - красота её величественна и скромна; движения достойны и грациозны; взгляд глаз огромных испытующ и прекрасен; стан крепок и строен. Что бы вы ещё хотели от будущей королевы. Народ точно более ничего не хотел. Народу всегда всё равно всё на свете, только бы хлебца пожевать дали, винцом позволили запить, да вечером от цветного ящика не отрывали, а вот министры пассионарии по должности - так и зашевелились, забегали. Некоторые и честно бегали, а некоторые и не очень.
  
  
   Крючок-то свой убери, убери, говорю от уха носище. Никто не слышит и так, говори спокойно. Туманы я все приготовил. Команда моя отработает слаженно. Порядок запуска помнишь. Ну, так вот, твой пойдёт по туману фронтальному. Так я жребий подтасовал. Как увидит вверху свет, так пусть на него идёт. Я там ему коридорчик в тумане и прорублю, всё понял. Хорошо, остальное как договорились 1/25 государства - тебе. Главное обещание выполню, а там поторгуемся ещё. Я тебе поторгуюсь, так поторгуюсь, что получишь дырку от тумана. Хорошо, пошутил я просто. Помни - фронтальный. Помню. И в Туманах уши имеются. Тень прозрачная метнулась от шептавшихся заговорщиков, и исчезла в пробном тумане сухого типа, не показав цвета своего и не оставив запаха.
  
  
   Церемония продолжалась. Шла к концу её торжественная часть. Высказался уже Туманотерапевт Фрейзи, просвещал двор о социальной политике в стране Туманов, как специально говорил, для женихов - не зарывайтесь милые, если повезёт, тут всё уже определено, не вздумайте рыпаться. Рассказал уже всё Туманобилдер Рухлан о перспективах дорожных в королевстве, - наобещал много, но как знали все, что у туманов дорог никогда не было, так и остались в своей этой несознательной уверенности. После этого долго сообщал о подвижках в экономике и финансах Туминвест Разрынок, но ничего при этом в карманах не зазвенело, - курам на смех, - туманы звенящие, когда это было. Вот, что порадовало, так это, когда Тумакодав Селявик пообещал твёрдо. Никто на туманы нападать не собирается, а если, где и возьмутся разгонять, так самим окажется дороже. Порадовал Селявик, ничего тут не скажешь.
  
   Селявик, отговорив, как дубовая роща, остался стоять, ведь поручено ему было распоряжаться испытаниями. Вот он правила и объявил испытуемым. Раздеться всем до состояния мама родила, форма ноль, то бишь. Фонарики противотуманные у кого есть сдать. Руки упрятать за спину и ждать, когда их там спеленают ремешком сыромятным. Выходить на стартовую позицию согласно полученным по жребию номерам. Задача номер раз - найти в тумане воздушный шарик. Задача номер два - донести воздушный шарик до света. Пятками по плитам мраморным не стучать, туман ногами не бить. Всё ясно. Ясно. Ясно. Ясно. Да. Да. Тогда первое "Да" пошёл на старт.
  
  
   Первым "Да" оказался Ом Буд Лам. Вышел на старт, ждёт. Наслали на него туман радиационный, созданный Старецем Гиперпомохой придворным устроителем спецэффектов. Туман создавался в условиях температурной инверсии, да ещё умелец подпустил приличный антициклон, так что туман сидел над плитами дворца крепко. Дело своё старец Гиперпомоха знал туго. Ом Буд Лам сверкнул последний раз бритой башкой под софитами и исчез в тумане. Исчез, но только не для жителей страны Туманов, которые туманами и были, ведь они в туманах рождались, в туманах жили, туманами же и умирали. Какие могут быть препятствия для наблюдательного тумана, - только его полное отсутствие.
  
  
   Они и видели, что Ом Буд Лам заметался по туману, потом понял, что это бесполезно, сел на пол и начал медитировать. При этом он так выкрикивал часть своего имени, что даже ко всему привычным жителям страны Туманов становилось жутковато. Как это ни странно, но воздушный шарик к нему приполз и даже присел на его бритую башку. Тут случилось то, чего никто не ожидал. Может быть побрился кришнаид не так тщательно, может чакра какая случайно излишняя открылась у него, но только хлопнул так печально шарик на голове у жёлтого человечка и даже туманом брызнул на первые ряды наблюдателей. Быстро он, отшарился, высказал общее мнение Туманотерапевт Фрейзи.
  
  
   Селявик торопился на банкет, который организовывало министерство Тумакодавов по случаю отправки на пенсию в озеро туманных ветеранов. Естественно, он страшно обрадовался быстрому окончанию испытаний для одного из претендентов, даже забыл утереться от капель взорвавшегося шарика. Так они теперь и текли у него по носу, а сам он уже командовал. Второе "Ясно", на выход из строя женихов, левой, левой. Им оказался Дуб Стойер, в зубах он держал зонтик и всё время пытался им прикрыться. Нечего тут антитуманы проносить на туманный полигон, а ну отдай. Селявик с презрением выдернул зонтик у Дуб Стойера и запулил его в самую гущу тумана. Неожиданно для всех раздался печальный хлопок. Селявик, поняв что произошло, радостно объявил. По правилам турнира, лопнувший шарик претендента замене не подлежит. Дуб Стойер печально поплёлся одеваться, забыв попросить развязать руки.
  
   Настал черед Ягьего Сына. Он смело подошёл к краю тумана и прокричал. Во имя великой и ужасной Бабы Яги я сделаю это. Я истолку все туманы в ступе, и сварю в них суп, размету их бабкиной метлой, развешаю их по деревьям. Он начал пританцовывать, при этом себе подпевать и улыбался так, что мелкие капли тумана оседали у него на зубах и текли ему в рот. Его поклонницы на трибунах взревели от восторга и начали ему кричать, чтобы он быстрее находил шарик и взрывал его, они ему таких удовольствий приготовили, все как одна, что принцессе их никогда не переплюнуть, как ни дымчись, как ни перись. Большое сомнение отразилось на лице у Ягьего Сына, он уже хотел повернуть назад, но Селявик впихнул его в туман.
  
  
   Ничего не происходило долгое время. Никто ничего не понимал, ведь туманные жители просматривали всё насквозь, но, где Ягий Сын, где он. Тут по туманному полигону пронёсся сначала ветерок, а потом уже настоящий ураган, туман клочьями летел во все стороны. Все ахнули, прямо в центр площадки приземлилась Баба Яга. Она схватила за ухо голого сына и заорала во весь голос. Эко, что надумал, дрова не колоты на зиму, огород не перекопан, мрак трава ему не расти, жениться вздумал подболконщик. А ну, за мной, я тебе дам жениться. Опять побежал ветерок, потом начался ураган. Баба Яга умчалась восвояси, держа за ухо своего Ягьего Сына. Только кучка его одежды осталась лежать на краю тумана. Селявик, распорядился убрать всё это куда-нибудь подальше во мглу.
  
  
   На краю тумана теперь стоял Кощ Бе Ме. Произошла маленькая заминка. К Селявику подошёл Старец Гиперпомоха устроитель спецэффектов и что-то сказал ему на ухо, тот кивнул головой. Селявик уже очень громко произнёс для всего собрания. Его внятный строевой голос пошелестел по туманам и забился глухим эхом по самым дальним углам. Объявляется перерыв на туман, требуется замена уставших капелек, Кощ, ты можешь пока прикрыть свои кости. По рядам пробежал одобрительный шум, но многие принялись чихать. Известно, какая сильная аллергия у туманов на громкие звуки.
  
  
   Все изрядно проголодались. Ушлые торговцы побежали с лотками к трибунам, надеясь быстро продать прозрачные рульки айсбергов, засахаренные лепестки лилий и снежно-голубые рахат-лукумы. В качестве напитков обычно предлагалась простокваша из мотылькового молока и кисель из морской воды, но последнее время многие полюбили Смого-Колу, страшную отраву, на наш взгляд. За ушами тумановцев замелькали искрящиеся огонёчки, ведь рты у них имели форму тора, а плотность поля возрастает в сторону отверстия, разряжение же к внешним сторонам.
  
  
   В зоне сгущения поля радиус вращения заряженных частиц меньше, а в разряженной зоне больше. Вот из-за градиента поля и происходит разделение зарядов, об ионах азота и кислорода просто умолчим, уж больно очевидно всё это. Всем это понятно, поэтому насладимся зрелищем ползущего тумана, пробежимся взглядом по его головам, порадуемся всполохам электричества такого полезного для обмена туманных веществ, которые чаще всего есть просто разного вида вода. Тот, кто не видел, как туманы едят, тот прожил свою жизнь зря. Это незабываемое зрелище, в чём-то сходное с кормлением питонов мелкими грызунами, по чувственному восприятию, разумеется.
  
   Однако многие тумановцы ещё не сделали ни глоточка мотылькового молочка, не закусили его сахарным лепестком лилии, а Селявик уже дал сигнал Кощ Бе Му двигаться в туман. Теперь туман приобрёл новую силу, он встал плотной стеной и по рядам пробежал шёпоток восхищения. Фронтальный, гляди-ка, фронтальный выставили, ну, и не повезло Кощу. Кощ решительно громыхнул всеми костями и зашёл в туман. Уже через пять минут всем стало ясно, шарика он не найдёт. Он метался по всей площадке, а сам практически не покидал своего первоначального местонахождения. Ноги его заплетались, торопились и несли строго по кругу по направлению против часовой стрелки. На трибунах возмущались, да что же это он, не понимает в каком полушарии что ли, совсем очумел, полюса отказали у Коща этого.
  
  
   Вдруг всё изменилось. Никому на трибунах этого не было видно, но над головой Кощ Бе Ме повисла небольшая шаровая молния, она подмигнула мятущемуся в поисках шара жениху и медленно поплыла в направлении этого предмета. Когда Кощ особенно торопился правой ногой, молния к нему подплывала и нежно жалила в левое ухо, чтобы скорректировать курс. Молнии всё удавалось, и очень скоро победитель, держа шарик в связанных руках, торжествующим шагом выбрел из тумана к помосту с надписью Финита ля комедия. На трибунах поднялся рёв. Нельзя было сказать, что за Кощ Бе Ме особенно переживали, но победитель есть победитель. Все позабыли о Ван Ка Ду, и совершенно напрасно, - его выхода никто отменять не собирался.
  
  
   Где тут у вас туман, спросил Ван Ка Ду. Ему дали пощупать туман, это правилами не возбранялось. Чтобы он не особенно тут умничал, его просто втолкнули в туман парочкой туманят и время пошло. Как же хочется в тумане вытянуть руки, как хочется уцепиться взглядом хоть за что-нибудь, хочется крикнуть громко-громко, а крик тонет ещё не выйдя из горла. Остаётся только, когда руки связаны, вытянуть язык, попить немного туманных капелек и двигаться куда попало, заботясь лишь о перемещениях ног и отсутствии болезненных падений. Где же, где же шарик мой, такой красивый, такой счастливый шарик, он так мне нужен.
  
  
   Я так хочу эту Дымку, я совсем забыл, что она иноземная принцесса, мне так хочется привезти её в свою деревню, запихнуть её на печку, а самому испечь для неё пироги, а потом мы достанем огромную четверть самогона, хлопнем с принцессой по рюмочке, выйдем на улицу и пойдём вдоль неё в сторону нашей церкви, все будут с нами здороваться, а иногда останавливать нас и расспрашивать, это вот и есть та самая Дымка, которую ты из страны Туманов вывез, поздравляем, вроде бабонька ничего, вполне справная, а пироги с ливером умеет печь или травой кислой будет тебя кормить, так что ты сам скоро в туман превратишься. А принцесса на это ответит...
  
  
   Долго ты, ещё тут чухаться будешь по туманным закоулкам. Эй, кто это. Да, я же Угар - враг твой, самый злой деревенский, и ты мой враждебный друг, а врагов из беды нужно выручать, кого потом травить-то будешь, если ты сгинешь в тумане этом. Тут голов не рубят, без принцессы может и останусь, не велика беда, а головы не лишусь. Был дурнем, дурнем и остался. Слушай, коли я уже здесь. Подслушал я разговор один. Коррупция, моя знакомая, тут действует вовсю. Нечестным путём победил этот Кощ Бе Ме, а Гиперпомоха, режиссер тутошний, куплен Разрынком, видно он крыша этого Коща, явно нефтью всё попахивает, но наше дело любовь, что нам интриги. Вытащу тебя да с шариком. Подыши мною поглубже, ума-то и прибавится, сразу дорогу к любви найдёшь, разница-то между нами небольшая, а если и есть, то очень несущественная, в тумане и не заметишь.
  
   Кому-то хороша ситуация, а вот судьям, да выборщикам всегда проблемы. Спрашивается, был один победитель, как хорошо-то, собрались и пошли на пир, а кто и за угол стаканчик пропустить, так нет, вот тебе наказание, - второй объявился, сиди и выбирай, придумывай ещё новое испытание, неприятны эти экспромты, как ни говорите, нет, не приемлем мы их. Больше всех бушевал Туманобилдер Рухлан. Билдинг стоит, а я тут прохлаждаюсь. Быстро срубим голову одному и порядок, первый всегда прав. Горячо его поддерживал Туминвест Разрынок - правильно, правильно говорил, рубить головы это самое дешёвое предприятие, чирк и нет проблемы, давайте немедленно рубить, чем меньше людей, тем ниже инфляция.
  
  
   Тумакодав Селявик был так уже расстроен из-за опоздания на чествование ветеранов, что ему было всё равно, а если Селявику всё равно, это означает, что он будет за рубку головы - так и было. Туманотерапевт Фрейзи был туманом крайне ушлым, поэтому он внимательно пересчитал голоса рубак и решил, что полезно будет поиграть в гуманизм, при его-то должности, ой как полезно. Против. Против я категорически смертной казни, вдруг он невиновен, случайно шарик вынес, случайно нашёл его в тумане, подсознательно, можно сказать и в той же дури его донёс до Финиты ля комедии. Аффект налицо или какая иная дрянь, а я человек вовсю прыть гуманный, поэтому только свобода дуракам и светит от меня. Выпустить на все четыре тумана, пусть оседает, где хочет.
  
   Ван Ка Ду же, угаром подмутившийся слегка, спокоен совершенно, сидит на ступенях, вверх заоблачную ведущих, голову подпёр кулачком, будто его это всё совершенно не касается. Не выдержала тут наша принцесса Дымка Перистая, спустилась со своего возвышения, прямо к министрам и проследовала. Как и говорили мы уже ни власти нет пока у неё, ни сил для успешного её применения, но есть главное - право на власть. Вот право то министры и вынуждены уважать, вперёд-то тоже надо смотреть, политика ведь, не туман сплошной и проблески бывают. Мне вот этот маленько притуманенный нравится, а вы ему голову хотите снять с плеч, не годится это с точки зрения дальнейшего принцессиного счастья.
  
  
   Чувствует Туминвест Разрынок, что дело его с нефтью да с делёжкой туманных владений не выгорает, но боец, думает свою линию прогнуть до конца. Принцесса наша уважаемая и прекрасная, да что ты в этом угоревшем нашла, посмотри как прекрасен и чёрен наш герой, вот он пред тобою во всей своей чёрной красе, работящий, заливом владеющий, золотым зубом сверкающий Кощ Бе Ме, воспитывался в Париже, не где-нибудь, а над лиловой Сенной водой, высокого полёта птица сея пустынная. Нет, говорит принцесса, я ночь сегодня плохо спала, гороховое поле утром из-под меня убрали, поэтому капризная, лучше вообще мне ничего не говорите. Разрынок не выдержал и как закричит, - да зачем вы принцесса пожелали себе этого Ван Ка Дура, зачем.
  
  
   Тут наш Ван Ка Ду очнулся, видно знакомое слово услышал и как крикнет, это кто это мою невесту дурой тут обзывает, я тебя тоже знаешь, как могу обозвать - коррупционер проклятый. Подскочил к принцессе обнял её за молочные плечи и выложил всё как на духу, что слышал от Угара. Угара на ковёр срочно вызвали, Селявик его допросил, как положено, - всё верно оказалось. Как ни ленив был Завес Х, а волю свою тут же проявил, убрать говорит из-под Туминвеста Разрынка разницу температур, лишить антициклона и сослать в Антарктиду, пусть там следит за айсбергами до конца своих дней. О Старце Гиперпомохе устроителе спецэффектов так и не вспомнили, он до сей поры во дворце служит, и говорят неплохо, только об интригах и левых заработках уж и не думает, ну, их в туман, лучше творить потихоньку за малую плату, чем головой рисковать за виртуальную территорию.
  
  
   Так вот всё и случилось. Теперь как Дымка Перистая появится над горизонтом, так Ван Ка Ду по радио и объявит - видимость более тысячи вёрст, всё спокойно. Потом радио выключит и долго на жену свою любуется.
  
  
   Сказка об обманутом рыцаре и его верной жене.
  
  
   Благородные господа сеньора Финетта и сеньор Гаспаро коварно оболганы проходимцем и лжехиромантом Пьове Рабоззо, который обвинил сеньору в измене мужу;
   ослеплённый ревностью сеньор отравил свою жену; расплата за грехи последовала незамедлительно и настигла всех, даже невинных.
  
   Недалеко от Флоренции, по дороге в Рим, есть небольшая развилка дорог. Если свернуть с большой дороги в сторону, то очень скоро попадёшь в монастырскую обитель, столь древнюю, что даже её обитатели, пережившие страшный пожар времён смуты среди простолюдинов и сомнения в алчных головах благородных сеньоров, ничего не скажут вам о её родовых корнях. Они не удовлетворят вполне законного любопытства пытливого странника, путешествующего налегке и не обремененного засушливой для ростков души и губительной для тела земной славой, в том: кем была обитель основана, и на чьи немалые средства.
  
   Пожар незапамятного времени был столь обширен и имел столь печальные последствия, что потеря архивов обители не казалась её обитателям столь существенной. От века соседями обители были семьи сеньоры Финетта и сеньора Гаспаро. Никто не удивился, когда семь лет тому назад, от времени настоящего рассказа, прекрасная и образованная сеньора вышла замуж за благородного рыцаря Гаспаро. Напротив, всё население этих мест радовалось и веселилось, ведь у всех появилась надежда, что объединённые земли двух семейств дадут такое могущество, которое не может не сказаться на достатке крестьян и бедных монахов, населявших святую обитель.
  
   Всё было так, как думали простолюдины, выбравшие своим временным домом на этой планете окрестности святой обители, или волею всеведущей судьбы и Господа нашего были сюда заброшены. Слаб человек в своих предчувствиях, всегда подкреплённых легкомысленной надеждой, и нездоровым оптимизмом, вызванным богатыми урожаями, которые следовали один за другим в течение семи лет. Расплата уже распустила свои чёрные негодующие и голодные до смерти и ничтожного людского прозябания крылья.
  
   Заточила свой железный клюв, выпустила раздвоенный язык, отпечатком которого легла дорога в Рим с развилкой, провожающей путников, не имеющих определённых целей в обитель и близлежащие деревни. Но нет страшнее человека, не следующего бесцельно, а имеющего намерения развлечься и потрясти других своим изощренным в пакости умом. Властелин случай, друг и приспешник госпожи расплаты, уже вёл по дороге бродячего хироманта по имени Пьове Рабоззо и останавливал его в размышлении на перепутье, а день клонился к естественному окончанию; алеющее на небе светило готовилось покинуть землю на долгую чёрную в высоких горах ночь.
  
   Сеньора Финетта и сеньор Гаспаро заканчивали свою обеденную трапезу в родовом замке семьи Гаспаро, где эта семья изволила поселиться после венчания, и готовились бы к долгому и счастливому вечернему, неторопливому разговору, за чашей драгоценного вина, но давно уже серая кошка скуки пробежала меж них. Всё чаще сеньора посещала святую обитель одна и жаловалась своему духовнику на недомогания не телесные, а душевные, которые ослабляли её веру в семейные радости и мешали наслаждаться жаркими ласками сеньора Гаспаро, которые, в свою очередь, становились всё более редкими и неустанно охладевающими. Горько молилась госпожа и обращала взор свой к небу, чтобы вернуть былое, казалось, недолгое семейное счастье.
  
   Сеньор Гаспаро и в этот злополучный час был в крайне неблагоприятном расположении духа ни к слугам своим верноподданным, ни к жене своей некогда несказанно любимой и ласкаемой. Брошены были сеньором стихи, писанные не более давно, чем год назад и посвященные любимой, выброшены были в дальние углы кладовых подарки, полученные им от прекрасной его жены сеньоры Финетта. Видя такое нерасположение к себе, сеньора распрощалась с мужем и ушла, по сложившемуся у неё правилу, советоваться с духовником. Как злой зверь, ненасыщенный злодеянием, ходил по замку сеньор Гаспаро -всё раздражало его и вызывало слепую ярость. Залы когда-то прекрасного счастливого замка, а теперь полного гнева и недоверия, исходил недовольный муж нервными, короткими и по стариковски шаркающими шагами. Дотошно изыскивал сеньор очередную придирку к жене или слугам. Наконец, он беспричинно раздражился настолько, что выхватил клинок и разрезал с размаху прекрасный портрет своей матери, мстя ей за появление своё на свет.
  
   Удар был так силён, что треснула даже толстая золочёная рама, крепившая портрет в замковой нише и посыпались, мелкими осколками камни, царапая резной, наборный пол залы из цветного драгоценного мрамора, и оставляя зримые следы его слепой ярости. В этот самый момент в зале появился слуга сеньора Гаспаро, дрожа от страха, но ещё более остерегаясь гнева господина за неисполнение своих обязанностей по докладу о посетителях, прибывающих в замок. Гнев сеньора внезапно утих, ведь он решил, что неожиданный гость отвлечёт его от страшных мыслей, гнетущих и его же самого и вызывающих такую скуку, сменяемую необоримым разумом гневом.
  
   Проходимец Пьове Рабоззо, являя собой собственную персону, предстал перед тяжело ещё дышавшим благородным сеньором. Соблюдая правила этикета, в изысканных выражениях представившись и постаравшись во всю мощь своего искусства врать, выдать себя в наилучшем свете, сей гнусный проходимец, предварительно уже расспросивший неосторожных на слова слуг о положении дел в данном семействе, предложил благородному сеньору свои услуги хироманта на предмет проверки супружеской верности сеньоры Финетта. Стоит ли говорить, что этот низменный человек, ведомый роком судьбы и нечистой волей тьмы, запутал и напугал бесчестием сеньора Гаспаро до умственного изнеможения, кляня и разоблачая ни в чём не винную сеньору Финетта. Наконец, ушёл он от сеньора Гаспаро, щедро вознаграждённый и осыпанный всяческими похвалами за якобы оказанную услугу, а господин остался в одиночестве зреть ненавистью от услышанного бесчестного наговора.
  
   Зёрна гнева рока упали на благодатную почву разочарования в любовных утехах и даже самой жизни, которые испытывал благородный сеньор. Злоба вёла за руку сего господина. Он велел накрыть слугам вечерний стол, подав только один сорт самого изысканного вина, в беседке на краю чудесного пруда, уже сверкавшего вечерней зарёй, такой яркой и краткой в горах. Это было странно, но он не испытывал больше гнева, холодный помрачённый ревностью рассудок окончательно поглотил остатки его некогда замечательного разума и возвышенных чувств его оболганной души. Все его чувства накрыла глубокая, густая тень.
  
   Вернулась сеньора, и сеньор Гаспаро выслал ей эпистолу с приглашением прибыть в беседку на краю пруда. Она, незамедлительно прибыла и завела неторопливый ласковый разговор с сеньором. Множество неповторимых, замечательных по смыслу, любовных оттенков, услышало бы каждое благородное сердце в её словах, но сердце рыцаря молчало, как молчит камень у дороги, не сообщая ни слова прохожему о выбранном им пути. Когда сеньора попросила передать ей немного вина, сеньор Гаспаро вздрогнул и пролил малую багровую каплю лишённого уже им благородства напитка на скатерть тончайшего китайского шёлка. Жёлтый глаз дракона, вышитый золотом на скатерти, моментально превратился в алый как рубин и засверкал остроконечными, колючими звёздами смерти, медленно прожигая нежный, беспомощный, и трепещущий шёлк. Одна из звёздочек пронзила сердце сеньоры, и она упала бездыханная на лунную дорожку, светившуюся шёлковой лентой на мраморном полу беседки, стоявшей на берегу чудесного пруда, принявшего и отразившего в небо её вспорхнувшую солнечным лучиком чистую и непорочную душу. Сеньор Гаспаро подошёл к распростёртому телу, которое, целую вечную минуту тому назад, было любящей его женой сеньорой Финетта, и упал на колени обессиленный страстями, но не сознавая ещё, что совершил страшное злодеяние.
  
   Между тем, Плут и хиромант Пьове Рабоззо, шёл по дороге петляющей меж прекрасных тёмных гор и уже готов был повернуть в сторону Рима, как вдруг его кто-то ударил камнем по голове и ловко отстегнул от пояса тяжёлый кошелёк, вручённый этому проходимцу Рабоззо, обманутым им благородным сеньором Гаспаро, как награда за ложь.
   В тот же миг, как негодяй Рабозза выдохнул свою чёрную душу, и ангелы смерти понесли её в ад, на сеньора Гаспаро снизошло просветление; он увидел всю несправедливость своего поступка, и испытал страшные муки совести, которые не могли уже прекратиться и с его смертью.
  
   Сеньор Гаспаро и теперь ещё доживает свой век, в неустанных молитвах о спасении грешной души своей и праведных тяжёлых трудах на благо той несчастной обители, которая так опрометчиво отнеслась к потере своих корней, не попытавшись обновить их, даже и после страшного пожара, созданием новой истории или хотя бы, приличествующей святому месту легенды. Люди здесь бедны и несчастны, до сей поры. Никто из живущих на грешной земле не знает, за что и за чьи грехи будет наказан Господом нашим все правым.
  
  
   Синие одуванчики
  
  
   Седой маленький человечек сидит за столом. Прямо перед ним белая стена. На стене висит лампа. Почти весь свет от неё падает прямо вниз. В комнате очень темно и по её стенам бегают пугливые тени. Они словно плавают по всем предметам и только иногда можно понять, кто их повсюду разбросал. Когда появляется длинный язык на полу и криво изгибается, вползая на противоположную от лампы стену, то ясно видно, что это тень от колпака маленького человечка. Если на стене начинает шевелиться и будто шумит кронами густой лес с толстыми старыми деревьями, то сразу понимаешь - это маленький человечек чистит закоптившийся фитилёк, и на стене пляшут его пальцы, которые превращены тенями в волшебный лес.
  
  
   Иногда тени смешиваются друг с другом, тогда уже совершенно не разобрать, кто в них виноват, ведь часть теней, густых и красных порождает свет от камина, а часть отбрасывает та самая лампа, которую чистит пальцами человечек. Маленький человечек очень сосредоточен. Он часто поправляет очки на носу, постоянно сползающие на его кончик, или поправляет дужку очков за ухом, но при этом успевает что-то написать в свою толстую, толстую тетрадь. Сейчас он совсем расстроился, и размеренно зашевелил губами, но это совсем не была песенка.
  
  
   Уходят мысли, уходят, покидают меня, зачем они оставляют меня наедине с пустой головой, ведь им так было там хорошо, я так о них заботился, лелеял их, вынашивал как беременный таракан, увековечивал память о них, записывал каждую, хоть немного стоящую, на бумагу, подправлял, делал её ясной и понятной, а они неблагодарные, одна за другой покидают меня и не желают больше рождаться, это просто ужасно, надо попробовать напоить их чаем с ромом, от этого они станут опять добрыми, ласковыми и ручными и я, наконец, допишу свой труд, о синих одуванчиках.
  
  
   Человечек снял с каминной полки чайник, повесил его на треногу, стоявшую в камине и полез в шкафчик за ромом. Он перевернул одну бутылку, вторую - в них не оставалось ни капли напитка. Тогда он почти с головой нырнул в самую глубину и вытащил огромную плетёную бутыль. Если и здесь ничего не окажется, я просто брошу колдовать и уйду работать озеленителем. Когда после встряхивания огромной бутыли раздался плеск волн, ударивших в её стенки, человечек повеселел и запел уже настоящую песенку.
  
   Если рома нет в бутылке,
   Если масла нет в коптилке,
   Будем просто танцевать,
   Песни громко напевать,
   Но когда плеснёт бутылка,
   И затеплится коптилка,
   Тут начнём мы пировать,
   Чтоб под утро крепко спать.
  
   Вейся розовый дымок
   Уходи под потолок
   Разбуди меня на утро
   Чтобы в руки взять перо
  
  
   Родничок
  
   Я родничок.
   Живу я на краю леса.
   Моя мама горка. Она полна глины и песка.
   Мой папа известняк, он очень сильный, большой и снежно-белый.
   Мои подружки малышки камешки. Они разноцветные и смешные.
   Мои гости деревенские бабы, мальчишки и девчонки.
   Редко, но и мужики заходят. Перекрестятся размашисто, черпнут горстью моей воды и дальше идут.
   Я всех вижу.
   Очень скучаю, когда ко мне долго не приходят.
   Ко мне давно никто не приходит, а ведь я полон угощения, вкусного и полезного.
   Никто не вяжет ленточек на кустиках рядом со мной. Старые ленточки уже потемнели и растрепались.
   Люди, я люблю вас. Приходите ко мне, пейте мою воду.
   Будьте счастливы и здоровы.
   Моё маленькое озеро сохнет без вас.
   Моя капель всё реже.
   Глина вокруг почти высохла.
   Мне пора уходить к маме, обратно в гору.
   Пусть папа накроет меня белым одеялом.
   Мне хорошо с ними, но меня ведь тогда просто не будет.
   Поймите это люди.
   Пейте больше родниковой воды.
  
  
  
  
   51
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"