Сижу как-то на КаПэ, делать нечего... Иногда, бывало, назначат в наряд, как всегда, на сутки, и забудут снять. Ну, забудут не забудут, а мы, конечно, сидим - день, два, неделю сидим... Однажды два месяца проторчали в будке караульной. Зима была, жрать хотелось, наварили мы пшенки кастрюлю, навернули, спать залегли, а остаток под одеяло от мышей спрятали ко мне. Ночью снится, что пальцы у меня вроде горят. Просыпаюсь, смотрю на ноги, а там мышь сидит и обгрызает мои пальцы! Видно, я кашу ногой пнул, измазался, вот мышь и погрызла. Тоже с голодухи нелегко и животине.
Ну так вот, дело было на КП. Сидим, вечер уже, кто чем занимается, а я писал письмо домой. Мне до дембеля - всего ничего, время - конец марта. Дай, думаю, поздравлю мать с первым апреля. Ну, и пишу, как в том анекдоте: мама, купи поросенка, назови Прапором, приеду - зарежу.
Мать, кажется, поняла, отшутилась: купила, назвала, приезжай, ждем. И шутка привязалась, как ни пишу, все спрашиваю, как, мам, прапор мой поживает? Она в ответ: болеет все твоя животина, худосочный, мелкий, пожалей уж поросеночка! А я ей: нет уж, мать, такова его доля, быть ему зарезанным, так что давай, корми лучше.
В общем, дембель мне вышел. Телеграмму послал родителям, мол, ждите. Еду домой, по дороге - с парнем одним ехали - пива с орешками так приспичило, что жуть. На каждой остановке выходили и покупали поначалу, так что к утру следующего дня были полностью никакие. А ехать почти двое суток. Ну, кое-как к вечеру оклемался я, выхожу, меня отец на перроне встречает, все путем, едем домой. Я по дороге спрашиваю: "Где мама, что встречать не пришла?" Отец отвечает: "Да за кабаном твоим поехала. Она его на природу вывезла, чтобы он на свежей травке поправился".
-Не понял.
-Болел он, - хитро улыбнулся отец. - В городской квартире разве порядочную свинью вырастишь?
-еще как, - понял я юмор.
Дома уже и стол накрыт. Мы с отцом выпили, закусили, поговорили. Матери все нет. Я встал, по дому походил. Вроде все такое, как и помню, а все равно ощущение, как будто в другой дом приехал. То ли маленькое все стало, то ли я выпил много? Взял я нож, хотел колбасы отрезать - туповат нож. Нашел точило, стал нож острить.
Отец спрашивает:
-Как, чуешь, что мужиком тебя армия сделала?
-Нет, - отвечаю, - чувствую, что уродом меня она сделала. Тупым, как валенок.
-А по мне, - батя говорит, - на пользу тебе служба пошла: вон как хозяйство сразу ценишь начал родное! - и на нож показывает.
-Тупой, - говорю, - как и я, таким свинину не нарежешь.
Тут мать возвращается с кулечком прямо таким. И над столом этот сверток вытряхивает:
-Держи зверя!
Батя заржал, а я только ахнул. Ничего себе зверь! Поросеночек малюсенький, размером с кошку! И хнычет, мать его, как младенец!
-Чего это он такой... хилый? - спрашиваю. Неужели, думаю, это они так надо мной подшутить решили, за Прапора?
Мать слезу выжала:
-Болел он, Левушка, болел!.. Еле выходила я его, но вот расти перестал, уж я его и лечила, и кормила...
И краснеет чего-то.
А я прикидываю, как бы мне из этой ситуёвины выпутаться без потерь для солдатской чести. Сам кашу заварил вроде... Тяпнул я еще стопарь - для храбрости, за нож взялся.
-Ну, - говорю, - держись. Прапор!
И не знаю, с какой стороны подступиться к свинье. А младенец этот еще и на копытах своих держится плохо, стоит - пошатывается.
Отец говорит:
-Давай быстрее кончай животину, вишь, мать переживает. Ужин получится зато знатный! Запечет мать этого порося с яблоками... А, мать?
Та только знай глаза жалостные успевает переводить с отца на меня.
-Нет, не могу, - говорю я и нож кладу. - Какой, на фиг, это прапор? Едва дышит. Пусть еще поживет, мясом обрастет, рыло наест, усы отпустит, тогда и прирежу.
Родители замолкли и на меня в удивлении таком смотрят. И отец вдруг как рявкнет:
-Режь скотину! Куда нам пятачок этот худосочный, самим тесно!
А он, розовый, еще и нагадил на стол.
-Убирайте, - говорит батя, - свинью свою.
Мать засуетилась, а деть куда животное - не знает. Сунула под шкаф, убрала за поганцем, сидит да на меня поглядывает.
Да, думаю, заживем со свиньей в квартире, то-то будет весело!
Отец зовет нас с матерью за стол в кухне, наливает водки всем, мы обедаем, и за обедом он, давясь от хохота, рассказывает всю правду про порося. Оказывается, не было никакого Прапора, отец матери не разрешил свинью заводить (она-то для любимого сына и на такое была готова). Вот мать перед самым моим приездом и обернулась до бабки какой-то, новенького поросеночка и купила сегодня, вот только что. Так что, мол, резать все равно надо.
-Да я же пошутил!
-А меня не колебет, - сердито сказал отец. - Мать запугал, издергал... Иди режь скотину, чтобы и духу ее в доме не было!
Спорили мы с ним, спорили - да его разве переорешь! Ходил я еще под шкаф. Смотрел на пятачка несчастного - нет, духу не хватает зарезать курицу эту.
Напился я да и сбежал к подруге.
Вернулся осторожно - отец под горячую руку и прибить может, а я теперь себя бить не позволяю, не драться же с родным отцом?
Но он только рукой махнул - отправил нас с матерью возвращать свина бабке, у которой куплен он был. Поросенок родителям всю ночь спать не давал визгом и стонами, так у отца сил не было на разборки серьезные. Мать свиненка, подлеца, баюкала, молоком теплым поила.
Сдали мы, в общем, пятачка этого обратно, и денег не взяли. До сих пор помню, когда отдавали, - глазенки у него были растерянные такие...