В коридоре мешались громкие голоса Сергея и Ангелины Марковны.
-А я сказал, я не понял, что этот человек делает в моем доме!
-Сергей, ты в своем уме, что ты говоришь?! Это не твой дом, а Федя - твой родной дядя!
-Какой дядя, совершенно чужой человек, пришел в чужой дом, говорит, что живет здесь, да я в первый раз в жизни его вижу! Пусть немедленно убирается отсюда!
-Не болтай глупости, Сережа, Федя здесь живет уже двадцать лет и никуда отсюда не пойдет.
На крики вышел Федор Николаевич, хотел заслонить худым телом жену.
-А я сказал, пошел вон! Если бы не моя мать, его бы здесь не было, так что пусть убирается! Он должен ей руки целовать, а он не поздоровался с ней, пошел вон!
-Сергей, успокойся, пожалуйста, ты не понимаешь, что говоришь...
-Я все прекрасно понимаю! Здесь чужой человек, который обидел мою мать! - Евсеев толкнул пожилого скульптора с такой силой, что тот упал на шкаф и оглушенный сполз на пол.
-Я покажу, кто имеет право жить в этой квартире! - заорал Сергей и занес ногу. - Я имею право!
Федор Николаевич видел черные впадины на падающем ботинке...
Ангелина Марковна завизжала и вцепилась в Сергея, пытаясь оттащить. Актер ударил поверженного скульптора раз, еще и еще, и пинал бы дальше, но выскочила Полина Марковна, прибежал сын Ангелины Марковны, Сергея оттащили в его комнату, дверь закрыли и держали кое-как, пока Федор Николаевич с помертвелым взглядом дрожащими пальцами набирал номер отделения.
-Да, да... Вознесенский проспект... да, квартира восемнадцать... да, - тихим голосом произносил он в телефон.
Положил трубку и посмотрел на родственников:
-Сейчас приедет наряд.
-Я вам покажу, кто имеет право! - крикнул Сергей и затих - милиции он страстно боялся, как всякую физическую силу.
-откройте! - постучала милиция.
-Я в своем доме! - отозвался Евсеев. - Заберите лучше этого человека, он здесь не живет!
Милиция посмотрела вопросительно на Ангелину Марковну и побитого Федора Николаевича.
-Это мой муж, он здесь прописан, вот паспорт, вот печать, - сказала Ангелина Марковна. - А Сергей пьян.
Ребята в форме примерились было к двери плечом, но подсеменила Полина Марковна:
-Не ломайте, вот ключ.
Сергея извлекли и увезли. В доме на миг появилась тишина.
-Довела сыночка! - сказала Ангелина Марковна, проходя на кухню. - Настоящий бандит!
-Сама виновата! - огрызнулась Полина Марковна. - Ни разу не поговорила с племянником, как он из армии вернулся!
И понеслась ссоре меж сестрами по накатанному.
...Федор Николаевич не мог заснуть. Крупное тело Ангелины Марковна занимало почти всю кровать, Федор Николаевич лежал подле, глядел открытыми глазами в потолок, перебирал обрывки прошлого. Ненавистный дом, где он старался не проводить лишней минуты: уходил утром сразу после завтрака, приходил к ночи, только чтобы поесть и тут же лечь. Ободранные стены, полные пыли гардины, сломанное кресло, заваленное одеждой... Все раздражало, но приводить в порядок дом, который как тюрьма, - нет, не хотелось. Когда-то, чтобы остаться в Ленинграде, продолжать заниматься искусством - любимый ученик А***! - женился, родил сына - и все время проводил в мастерской, работал, работал, лепил, отливал, искал формы и освещение... Выставки, заказы, поездки за границу, его работы уже в музеях и частных коллекциях, его называют предтечей и надежей мировой скульптуры...
Раньше Федор Николаевич старался не обращать внимания ссор между женой и ее сестрой. Он не заметил, как вырос сын, как сам начал седеть, да и не заметил бы, как и умер, вкладывая душу в линии, живя лишь среди теплых золотых и коричневых, с налетом зеленой патины, лиц и фигур, если бы не племянник, который тоже вдруг вырос.
Федор Николаевич смутно помнил светловолосого красивого мальчика. Пять лет института в Литве, два года армии - и вернулся Сергей здоровенным бугаем с лицом фашистского офицера. Устроился в детский театр, начал пить, в пьяном же виде оказался таким козлищем... Доставалось даже матери, а тетю с семьей Сергей возненавидел люто.
Сцены на кухне, невообразимый, нечеловеческий рев, дикие претензии, ругань по-черному - и глухота к словам. Как человек интеллигентный, Федор Николаевич не понимал, как так можно себя вести? А это, сегодня? Скульптор зажмурился с силой, прогоняя жуткие воспоминания.
Командор славы, хладная глыба имени, прижизненный памятник - все эти статьи, выставки, народ толпами, - но в нужный момент не загрохотали тяжелые шаги за дверью и не провалился под землю враг... получается, он, предтеча и надежа, всего лишь человек - и слабый человек.
Заснуть не удалось, и Федор Николаевич встал рано. Предоставив Ангелине Марковне идти в милицию писать заявление, он поехал в мастерскую. Сергей еще не появился, но к вечеру наверняка будет. И как теперь вернуться домой, после ... ? мысли ходили по кругу, ни на шаг не удаляясь от больного места. Как жить, зная, что ты всего только человек, и любой моральный урод может пнуть тебя, обхамить, и ничего ему за это не будет, и даже не ответишь, потому что он не слышит и н хочет слышать, твердит одно себе. Как жить?
Желтая ветка метро, по которой Федор Николаевич ездил каждые утро и вечер, казалась гнойной.
Мастерская скульптора во многом музей -- огромное пространство, полное искусства. Только здесь оно не выставлено на обозрение, а буднично задвинуто в углы, распихано по полкам, несделанными торсами маячит на станках, иногда стыдливо прикрытое.
Свет распирает мастерскую; окна начинаются на уровне груди и уходят вверх, где остаются; как будто целая стена прозрачна. До мелочи видно все, ничто не скрылось от воспаленного взгляда битого хозяина. Да и хозяин ли он хоть чему-либо в этом мире, если и телом своим не владеет?
Сегодня мастерская молчала, впервые за жизнь. И бросало в дрожь безмолвие всегда приветливых фигур, радующих, бывало, одним только изящным изгибом, нежным бликом, тенью, говорящей больше, чем все слова...
"Истуканы", - понял Федор Николаевич.
В дверь постучали.
-Да! - рассеянно крикнул скульптор.
-Можно, Федор Николаевич? - в дверь просунулась девичья головка. - А мы зашли проконсультироваться...
-Заходите давайте, - сказал Федор Николаевич. - Садитесь, рассказывайте, с чем пришли.
В мастерскую вошли двое студентов, веселая девочка современного вида и двадцати трех лет и сумрачный большеротый юноша лет тридцати, ностальгирующий по шестидесятым и хиппи.
-Мы пришли - вы извините. Федор Николаевич, если мы вас побеспокоили, - чтобы вы нам помогли с дипломными работами.
-Да вы садитесь, садитесь. Одежду можно повесить там. Верочка, включили чайник. Чай, кофе?
-Ой, что вы, Федор Николаевич, не надо! - замахала руками студентка.
-Кофе, если есть, - солидно сказал студент, откидывая со лба челку.
Скульптор пододвинул ему кружку:
-Давай, Андрей, клади кофе, он рядом с тобой. Вера, может, все же выпьешь чего-нибудь горячего? Замерзла, небось? В такой-то курточке? Вон и нос красный.
-Градусов десять на улицу, - согласился Андрей, насыпая в кружку две ложки растворимого кофе.
-Да ну что вы, Федор Николаевич, - засмеялась Верочка, но все же взяла чашку. - Вы нам поможете?
-Да что помогать, дети? - хозяин ловко разлил кипяток по кружкам, и в мастерской зазвенели, застучали ложечки, путешествуя из чашек в сахарницу и обратно. - Каркас сделали? Тема какая?
Я делаю как раз, но у меня, собственно, вопрос как раз об этом. Я рыбу буду лепить, и такой ей хвост хочу сделать, - студент показал руками, - так в хвост тоже надо проволоку вставлять?
-Конечно, надо, ты что? Иначе загнется и повиснет, как сопля, чего и спрашивать.
-Федор Николаевич, а я хотела посоветоваться, как вы думаете, успею ли я? Тема, мне кажется, интересная: подсвечник. Дафна, превращающаяся в дерево; ноги уже как ствол, даже, наверное, с корнями, для устойчивости, из ствола тянутся по торсу ветви, и руки, и волосы сплетаются с ветвями, и среди них лицо, обращено вверх и уже скрывается в ветвях...
-Я понял, понял. Только не уверен, что ты сумеешь такое отлить. - Слепить можешь не успеть. Попробуй чего попроще. Веток ведь наляпаешь, потом форму не сделаешь. Только если веток одну или две, без изысков, без завитков, как ты любишь. Когда защита?
-Через месяц.
-Очнулась!
-Нет, у меня уже каркас сделан, и ноги почти слеплены...
-Ну, тогда, может, и успеешь. Если украшательством не увлечешься. Ты позвони, когда фигура будет готова и глина подсохнет, я приеду, помогу форму снять, а дальше сама.
-Ой, спасибо, Федор Николаевич!..
Скульптор не смотрел на веселые, раскрасневшиеся от горячего кофе, лица студентов, взгляд застрял в пространстве.
-Ну, мы пошли, - сказали ребята смущенно и ушли. Часы пикнули полдень.
Любимый Арлекин, раскинув руки, словно распятый, стоял на одной ноге и будто дразнился. Распнули тебя, Творец! - говорили его голые глаза. Прочие отмалчивались. Сколько души вложено в каждое из бронзовых творений, а вот - заполняют пространство, и утешения не дождешься...
"Схожу в церковь, - подумал Федор Николаевич. - К первому встречному священнику подойду, к первому же..."
Золотая осень цвела во дворе Александро-Невской лавры. Около дорожки стоял низкорослый встрепанный священник в пыльной рясе. С брезгливостью художника Федор Николаевич обошел батюшку и направился к представительному отцу с окладистой седой бородой, что стоял величественно на крыльце храма.
-Батюшка, я хотел бы найти утешение в церкви, - спотыкаясь на непривычных словах, вымолвил пожилой скульптор.
-Ступайте к отцу Александру, он у нас специалист по утешениям страждущих, - улыбнулся слабо священнослужитель и указал на того самого невзрачного деятеля церкви, которого обошел скульптор. Пришлось вернуться. Отец Александр тут же охомутал Федора Николаевича.
-Бог посылает нам знаки, коих мы в гордыне своей не замечаем, - напористо затараторил батюшка. - за вас все решает Бог, он направляет каждый наш шаг, читает в нашем сердце и видит каждое душевное движение, только его воле надо подчиняться, и здесь вы всецело должны положиться на духовника, который суть глас Бога, отца нашего. Вы кто?
-Скульптор.
-О, как все запущено! - обрадовался батюшка. - Но ничего, для Бога нет ничего невозможного, а что вы лепите, на какие темы? Искусство может существовать только для прославления господа Бога и деяний его.
-Да я, знаете, разное, - растерялся Федор Николаевич.
-Давайте пойдем посмотрим!
-удобно ли вам? У вас, наверное, дела?
-Ничего нет важнее спасения души человеческой и приобщения ее к Богу, - перекрестился священник, направляясь мелкой рысью к выходу. - Куда, говорите?
-У вас тут уютненько, - заметил отец Александр, заходя в мастерскую и оглядываясь с искренним интересом. - Ага, вот и скульптурка, вижу, конечно, ну. что тут можно сказать, все понятно, немедленно все это надо бросать, а эту пародию на святое распятие вообще уничтожить, да вы не переживайте, вы получите взамен такое, о чем не думали и мечтать, вы получите жизнь вечную на небесах у Христа, отца нашего небесного, как можно тут горевать о земном? Земное - прах, пыль, преходящее, надо думать о вечном, я ведь, знаете, когда-то был директором ресторана, стихи писал, но, конечно, бросил, когда обратился к .Богу. Если хотите, я вам потом покажу, у меня сохранился сборничек. Да вы не переживайте и думайте только о том, что Бог вас любит, любит всех и каждого и ждет, когда душа обратится к нему за спасением и прощением. Надо только покаяться и начать жить праведно, всей душой обратиться к Богу, блюсти посты, молитву творить н кажды день и час, и утром, восставши ото сна, и вечером, перед отходом ко сну, посещать церковь, дом Бога нашего причащаться обязательно не меньше двух раз в месяц крови и тела Христовых. Вы думаете, вам на причастии дают хлеб и вино? Нет, это кровь и тело истинного Бога нашего и вкусив их вы причащаетесь его святости и духа и обретаете силы продолжать служение тому, кто всех нас сотворил. Вы верите в сотворение мира за шесть дней? Я вам сейчас объясню, как все было, пойдемте со мной, здесь вам делать больше нечего, вы посетите со мной больницу, где я утешаю сирых и убогих, калек, больных, вы увидите, как люди тянутся к Богу, поймете, в чем смысл, испытаете полноту бытия, пойдемте, Бог за вас все давно решил...
Хлопоча над гипсом, дергая за пластиночки, Верочка щебетала:
-Были мы с Андреем на вашей последней выставке. Федор Николаевич, а кто был тот. С бородкой? Шувалов? Конечно, знаю, второй ученик Аникушина, что вы, Федор Николаевич, конечно, знаю! Мне очень понравилась Балерина, я ее раньше не видела. А Адам и Ева, знаете, Федор Николаевич, я не сразу лица заметила, а как замечательно тела сплетены! А над чем вы сейчас работаете?
-Не работаю, Верочка, ни над чем, осторожнее здесь, не отломи ветку.
-Да что вы, Федор Николаевич? А что случилось?
-Ничего, Вера, не отвлекайся и не смотри на меня своим глазами. Я понял, что никакое искусство не в силах защитить человека от суеты и осветить душу и обратился к Богу. Все, что мы сейчас делаем, - ложь, Верочка.
-Федор Николаевич, да вы что, вы только посмотрите на свои работы, они же выражают самую суть, даже не выражают, они и есть сама правда жизни, сама жизнь, что вы говорите!
-Тебе на искусствоведческий надо было идти, а не на скульптуру, там любят громкие словеса лепить. Пусть правда, но ведь не жизнь, тем более не вечная.
-Ну. может, они не совсем вечные, но почти. Уж точно переживут и нас с вами, и всех-всех и много тысяч лет простоят. Вон как египетские статуи, почти всю историю человечества, во всяком случае, цивилизации, пережили!
-Все внешнее, сиюминутное. Человек создал - он же и разрушил. Есть только жизнь вечная, которой только и надо алкать.
Верочка, которая знала о чуть ли не воинствующем атеизме преподавателя, замерла.
-Но как же слава, бессмертие?...
-Суета, дым, - сказал Федор Михайлович. - Смотри, Дафна твоя как живая.
Из ветвей в потолок смотрелось печальное глиняное лицо.