У санитарки глаза голубенькие, в кружеве легких ресниц, на носу - нежные веснушки. Верхняя губа чуть вздернута, но это ее не портит, наоборот, делает еще милей. Девочка-ромашка, девочка-колокольчик. Полевой цветок, незамысловатый, а присмотришься - глаз не отвести.

Новенькая, первый день на работе.

И сама вся такая чистая, светлая, радостная - как весна, нечаянно пришедшая в ноябре. Впрочем, по нашему климату - в самый раз. Весна в ноябре. Весна в захолустной психушке. Хорошенькая санитарка, сияющая юностью, не идет этой облупленной больничной палате. Стены в наскоро замазанных трещинах, окно, заложенное кирпичом так, что даже лучу света не скользнуть себя контрабандой... Вместо солнца - тусклая лампочка под потолком. Похоже, это первая весна, пришедшая в палату за много лет.

- Белье стелить? - радостно спрашивает Весна сопровождающую ее медсестричку. Та постарше, потолще, позлей. Хмурое лицо похоже на розовую когда-то наволочку, застиранную до серости. Неравномерно застиранную: на щеках медсестры цветут лихорадочно-яркие пятна румян.

Кровать в углу палаты не застелена. Пружины из матраса кое-где вылезли и задорно торчат вверх. "Белье стелить"...

- Нет смысла. - отвечает медсестра. - Этот спит прямо в своем кресле дурацком. Если вообще спит.

А может и не злая она, просто усталая. Уставшая от жизни.

Этот - жалкое, ссутулившееся в кресле существо. Плечи сведены вперед, голова откинута на одно из них. Из-под длинного рукава линялой больничной пижамы выглядывает какой-то странный браслет. Может, его ультразвуком каким лечат? Как разбуянится, нажмут на кнопку - и он сразу смирнехонький... В черной шевелюре, кстати, не так уж и много седины: мужчина - если его можно так назвать - не стар. Но что не женщина - точно! Черты лица, впрочем, правильные, подбородок очерчен четко. И как ни сутулит пациент плечи, а понятно, что они широки. Кажется, этот когда-то был видным мужчиной. Когда-то. Очень давно. Был. В прошлом.

Впрочем, нет никакого прошлого! Есть только здесь и сейчас.

Санитарка-Весна ловит взгляд пациента и кокетливо строит глазки. Этот широко улыбается в ответ, из вялого коричневого рта течет струйка слюны. Брр! Санитарка непроизвольно морщит носик, превращаясь из Весны в обычную хорошенькую девчонку.

Старшая хмыкает:

- Не трать силы, да? Ты с контингентом лучше поосторожней, у нас ведь и буйные есть! Поймут не так и... Хорошо, этот как овощ - ничего не соображает.

- Ну, я, так, на автомате... - оправдывается хорошенькая.

Когда ты красива, сложно забыть об этом даже в психушке.

На столике рядом с инвалидным креслом стоит антикварный патефон - настоящий, с ручкой. В воздухе выписывает фигуры легкомысленная, дурашливо-небрежная мелодия.

- Адьез, мадрисита...

Старая добрая "Рио-Рита" - только на-испанском. Символ тридцатых-сороковых годов двадцатого века, веселого мирного времени за пять минут до войны... Заводная мелодия, услышав ее, сложно удержаться на месте.

Вот и у хорошенькой покачивается в руках стопка наволочек и простыней: каблучок одной ноги непроизвольно постукивает в ритм. Медсестра роняет с ненавистью:

- Пляши пока... Как меня достала эта чертова песня! Круглые сутки, круглые сутки! У палаты две двери, вторая железная, а все равно слышно. Это же самой можно сойти с ума с этими психами. Иногда ночью думаю: подкрадусь к патефону этому дурацкому, выключу и отдохну хоть чуть-чуть. Жизни же от этой "Рио-Риты" идиотской нет. А он никогда словно не спит, этот урод. Как ни войдешь, глазами зыркает, сторожит свою пластинку придурошную.

- Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито...

- Так взяла бы и все равно выключила! - хорошенькая делает шаг к патефону и тянется к ручке.

- У-уу! А-аа! А-ааааааааааааааааааа!!!

Жуткий крик сотрясает воздух.

Хорошенькая отскакивает в сторону на полметра. Простыни и полотенца летят вверх: вот вам сразу и салют, и развевающиеся флаги.

Пациент кричит и трясется, как же жутко он кричит! Глаза вытаращены, слюна течет ручьями с подбородка на грудь. И вид его теперь не жалок, а, скорее, страшен.

- Да не связывайся ты с ним, - устало говорит медсестра - опытная, тертая, битая - испуганной девочке. Он всегда так реагирует, если шарманку чертову выключить пытаешься. И ухудшение состояния потом настает. Главврач велел этого дурика не беспокоить. Он на особом положении у нас, все у него преимущества какие-то. Палата вот одиночная, музыка... идиотская.

Медсестра смотрит на пациента злобно.

Ей кажется, что взгляд его не так бессмыслен, как этот хочет показать, но какое ее дело?

Она тут работает - и все.

Остальное ее не касается.

II. 25 марта 1808 года

Жаркая Пуэрто-дель-Соль.

Ворота Солнца - самое сердце Мадрида. И солнца здесь в избытке! Ангелы наискось расчертили яркое небо белыми полосами облаков. На Доме Почты бьют часы. Полдень.

Мария, пританцовывая, вышагивает по площади, в воздухе пахнет счастьем. Мария хороша. Черные глаза, тонкие запястья. Никто не учил ее грации, легкости походки, это у Марии от природы. Она сама - воплощенная грация. Солнечное обаяние в изобилии изливается в стороны, пленяя всех подряд. Мужчины восхищенно свистят ей вслед. Пожилые мадридцы, сидящие на ступеньках своих домов или на балконах, смотрят с приязнью. Мария - не какая-то там свистушка, достойная молодая сеньора из хорошей Юная, как вечнозеленая олива, душистая, как ее цветы.

Какой-то гири из солдатиков, бормотун иностранный машет ей рукой:

- Привет, красавица! Когда снова пойдешь по площади? Не хочу пропустить!

- Маньяна! - пожимает Мария плечами. Маньяна: завтра, послезавтра, через год. Когда-нибудь. Может быть, если получится.

Когда ты красива, сложно забыть об этом, даже если ты примерная католичка и - представьте себе! - почтенная матрона. Год назад друг семьи, священник дон Франсиско де Лилла обвенчал их с Карлосом в церкви Сан Антонио де лос Алеманес. Конфетти и рис летели во все стороны, а Мария с Карлосом целовались, целовались и все не могли остановиться...

И вот итог: Мария замужем, Мария счастливая, Мария беременна. Ни за что не скажешь, что сроку - уже пять с половиной месяцев. Круглый животик скрывает покрой платья, а в остальном никаких примет: ни нос не распух, ни кожа пятнами не пошла. И уж, конечно, Мария не стала грузной, как Консуэло, жена ее брата Хосе, которая тоже сейчас ждет ребенка - уже третьего. Посмотрите, как тонки щиколотки! Ах, Мария, птичка-невеличка, цветок оливы, замужняя девочка.

Жаркий полдень. Очень жаркий.

Из чего, интересно, сделано небо, текучее, как самое легкое вино?..

Мария ловит языком соленую каплю, скатившуюся со лба по смуглому носу и хохочет. Впереди - целая жизнь, полная восторгов и удовольствий. У них с Карлосом еще будут дети. Много-много детей.

Она самая счастливая на свете. Счастливей не бывает.

Два дня назад, 23 марта, французские войска вошли в Мадрид.

Теперь жизнь совсем пойдет на лад. Революция сделала французов счастливей, то же будет и с испанцами.

Здорово, правда?

2 мая 1808 года.

- ...Не ходи! - плачет Мария. - У тебя жена больна и скоро будет ребенок... Вот Хосе думает о семье, он не пойдет на площадь!

- Пойми, я должен! - голос Карлоса тверд, его рука - большая, горячая сжимает тоненькую смуглую ручку Марии. - Наполеон навязывает в короли Испании какого-то выскочку, настоящего наследника престола сейчас увезли в Байонну, в мадридцев, попытавшихся этому помешать, стреляли... Каждый мадридец сейчас должен взять оружие и идти на площадь. Французишки не знают, с кем связались...

Мария в панике: где ее Карлос набрался революционных мыслей?!

Сontra.

Марии больно: муж совсем не думает о ней и будущем ребенке.

Сontra.

Мария горда: муж не может поступить иначе. Он настоящий мадридец. Жизнь соткана не только из счастья и покоя, без опасностей ее узор тускл и бледен. Она не смогла бы жить с человеком, решившим иначе. Ее Карлос - лучший мужчина в Мадриде, в Испании, на земле. Она побежала бы за ним на край света, не только на площадь - испанцы презирают опасность, но лихорадка не дает встать с кровати. Иногда становится лучше - вот как сейчас, но пиступы следуют один за другим. Только бы болезнь не повредила ребенку... Он родится уже скоро, через два месяца.

Как она без Карлоса? Как? Но другого решения нет.

Pro.

Мария тихонечко целует мужа, благословляя. Dos Dэ Mayo - второй день мая. День знойный, безветренный, но в воздухе отчетливо пахнет грозой. Из чего сделано небо? Из металла колоколов. Из металла ножей и пистолетов, вроде тех, с которым Карлос идет на мятежную площадь Пуэрто-дель-Соль.

Прекрасную Пуэрто-дель-Соль, Ворота Солнца.

Жаркий день, очень жаркий.

У юной женщины начинает щемить сердце. Она кладет руку на живот. Семь месяцев.

Ночь со 2 на 3 мая 1808 года

Плохая новость приходит ночью. Мечущейся в подушках Марии ее приносит Консуэло, жена брата Марии, Хосе. Их дом - совсем рядом с площадью.

- Мятеж подавлен. Карлоса забрали, - говорит она срывающимся голосом.

Мария замирает. Не может быть! Только не ее Карлоса...

Косуэло мнет передник в руке.

- Это не все. Отца - тоже забрали... И Хосе.

Как отца? Как Хосе? Их же не было на площади! Не было, правда же, скажи Консуэло? Отец - совсем старик, какой из него мятежник?

- Французы пошли по домам с обысками. Всех, у кого нашли ножи - увели, - отвечает жена брата на незаданный вопрос. Что спрашивать - все видно по глазам.

Ножи... Еще бы их не нашли! В семье Марии все мужчины шорники, как им без ножей?

- Много народа похватали... Пол нашей улицы... - продолжает дрожащая от страха и возмущения Консуэло. - Всех погнали в казармы или в монастырь. Я детей спрятала - и к тебе. Сейчас к монастырю пойду, наши, говорят, там... Куда ты одеваешься, дура? Ты же на ногах не стоишь! Какое еще "мне лучше"? Ну, завернись хотя бы в платок... разве тебя переупрямишь...

Мария ходит под окнами монастыря Мария де Арагон, придерживая живот. Ни Карлоса, ни отца, ни Хосе в окнах не видно. Длинноногая Консуэло побежала к казармам - посмотреть, что там. У Марии не хватит сил на еще один переход. Ничего, Карлос наверняка здесь, в монастыре. Небо не зря привело ее именно сюда! Ничего, все образуется, все обойдется. Она, Мария, везучая. Она самая счастливая на свете, у нее любимый муж и скоро будет долгожданный ребенок. Просто не может быть иначе. Мария это точно знает.

3 мая 1808 года

Сначала Марии кажется, что выстрелы приснились ей в горячке. Не выдержав длинного перехода и долгих плутаний вокруг монастыря, она не выдерживает и засыпает прямо на земле. Выстрелы... приснились... не приснились! Мария поднимается так быстро, как может и торопится на звук, спотыкаясь и падая. Черное небо - уже не небо, кромешная темь. Холодная ночь еще холодней от предчувствия чего-то ужасного. Но нет, не может быть, чтобы повстанцев казнили немедленно, той же ночью! Это какие-то другие выстрелы. В деле надо сперва разобраться, ведь французы схватили слишком много невиновных.

Мария слишком слаба, чтобы быстро добежать до пустыря у горы. Мария далеко. Она не видит, что отец и Хосе уже лежат на земле, отпустив души в небо. Первые жертвы освободительного движения. Кровь, всюду кровь, багрово-коричневая, как будто безумный повар переборщил с томатным соусом и залил им все вокруг... Священник дон Франсиско де Лилла еще жив, руки сложены в молитве. Он тоже был на площади... Сосед Педро яростно сжимает кулак.

В центре группы - Карлос. Стоит, раскинув руки и ноги словно Андреевский крест. Или... распятье? Ему осталась пара секунд

.

Палачи, плечо к плечу стоящие клином, слились в одну бездушную машину смерти. Машина не видит, кого убивает. Видят только люди. Только люди чувствуют.

- Запомните меня, я Карлос де Гильермо! - кричит Карлос, сам не зная зачем, но чувствуя, что так правильно. - Запомните меня!

Мария не слышит его крика, но отчего-то сжимается ее сердце, колотится, словно вылетит сейчас птицей из груди и полетит.

Карлос падает так же, как стоял - широко раскинув руки. Душа вылетает из груди птицей и летит навстречу птице Марии. Сильное красивое тело стало мусором. Душа - нет.

Мария не видит казни, но другой человек - видит. Через подзорную трубу на расстрел смотрит, сжимая в руке заряженную винтовку, королевский художник Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусьентос. Потребовав, чтобы садовник тоже зарядил ружье и сопровождал его, художник отправляется к окровавленному пустырю. Так надо.

Свет Луны освещает непогребенных мертвецов.

С другой стороны пустыря одновременно с художником появляется маленькая бледная женщина. Нет, она не кричит. Коротко вскрикивает и оседает, словно пустырь встретил ее заблудившейся во мраке пулей.

Художник достает планшет и начинает быстро-быстро рисовать. На листе появляются линии: мужчина-крест, белое пятно рубашки, сжатый кулак. Из ужаса родится красота.

Кричит, корчась в родах маленькая, похожая на девочку Мария. Всего час назад ее звали Мария Гомес Диас. Сейчас - еще и въюда де Карлос. Вдова Карлоса.

Старик-садовник бестолково пытается помочь роженице.

- Адьез, мадрисита... - нервно поет он, пытаясь убедить себя, что все происходящее вокруг ему просто кажется. Что он сошел с ума.

По бедрам женщины течет суковица. Багровой, темной кровью залита белая рубашка Карлоса. Человек умер. Человек рождается.

Гойя шепчет что-то себе под нос, чиркая по листу, углем и словом "проборматывая" сюжет. Кричит Мария.

Красота родится из ужаса и смерти, захватывающая красота.

Ничего не закончено. Все только начинается.

III. Однажды

Музыка на пластинке обрывается, "споткнувшись" о царапину. Человек в инвалидной коляске протягивает руку и отправляет ее в дальнейший путь. Сумасшедшие бывают пунктуальны как никто, а этот помешан на своей ненаглядной мелодии. В общей сложности в этой комнате в день бывает дай бог десять минут тишины.

Одно движение и вот хрипловатый, с легким акцентом голос задорно выводит по-испански:

- Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито...

Пластинка скрипит, пластинка сипит, совсем этот ее заездил.

- Давай я тебе скачаю песняк в mp 3? - предлагает хорошенькая санитарка, не надеясь на ответ. - Не качество, а кошмар!

Она все еще девочка-Весна, но уже не Март, а ближе к Маю - расцвела, похорошела еще больше. Скоро станет Летом и упорхнет: негоже таким красоткам носить утки в психбольнице. Им место на подиуме или куда там еще стремятся нынче девочки.

Этот, пациент без имени качает, головой. Девочка-Весна знает, что он совсем ничего не соображает и качания-кивки не являются ответом ей. И так же ясно, что патефон свой этот отдаст только вместе с жизнью. Смешной такой. Милый. Хоть и псих.

Задорная мелодия "Рио-риты", незамысловатые слова. Медсестричке нравится эта песенка, она часто под нее танцует. И не раздражает ничуть! Наоборот, она к ней привязалась. И к пациенту странному привязалась - почему-то. Он хуже собаки - совсем не понимает ее слов, даже "Фу!" и "На!", но девочке все равно нравится с ним разговаривать. Он хотя бы слушает ее - в отличии от начальства и родителей! Это смешно, но... ей с ним спокойно. Словно, пока этот сидит здесь, пока хрипит пластинка, все будет хорошо.

25 марта 1808 года

Жаркая Пуэрта дель Соль в самом центре Мадрида. Ворота Солнца, солнцем щедро залитые - все, как положено.

Пританцовывая, Мария вышагивает по площади.

На нее оглядываются - Мария хороша. Лукавые черные глаза, тонкие щиколотки.

Какой-то гири-французишка улыбается ей и машет рукой, крича что-то веселое.

Она строит глазки в ответ.

Когда ты красива, сложно забыть об этом, даже если внимание посторонних мужчин не нужно тебе даром. Если дома ждет любимый муж и счастье, счастье, счастье.

Жаркий полдень. Впереди - только хорошее... Крак! Внезапно все чернеет, мир опрокидывается, Мария летит куда-то в пустоту и ничего не разобрать... Треск.

Все кончено.

Однажды

- Все кончено! Достало!..

Сердитая медсестра швыряет пластинку в сторону. Месяц назад ее любимый ушел. Он много раз уходил - "подумать", "разобраться в себе", "отдохнуть", но теперь сказал, что "насовсем". Ей больно, как же ей больно. Сердце рвет пополам, голову разрывает изнутри на сто частей. Она держалась, она долго держалась - на транквилизаторах и силе воли, но всему приходит конец. Вчера она напросилась встретиться, думала, все вернуть... умоляла... и тут у него зазвонил сотовый. Мелодия - задорная "Рио-Рита". По его улыбке - нежной, счастливо глупой, какой женщина не видела уже много лет, стало ясно: звонит соперница. Разлучница... Решение умереть принять было легко: шприц уже ждет своего часа в кармане. Конечно, она не хотела связываться перед смертью с каким-то психом. Хотела зайти в пустой кабинет и сделать все красиво, достойно... Банально сорвалась. Испанские ритмы, расплескиваемые в воздухе старым патефоном, прорвали хрупкую оборону, сорвали крышу. Нет, не имеет права звучать эта задорная мелодия сейчас, когда кто-то в шаге от смерти. Никто на свете не имеет права быть счастлив. Она ненавидит этого пациента, эту мелодию, эту сволочную сопливую санитарку. Ишь, танцует она! Все на свете достается хорошеньким! Суки неразборчивые, они готовы под психа лечь, но всегда будут с мужиком! Всегда!

Медсестра швыряет об стену девочку-Весну, а вслед ей - пластинку. В комнате наступает пугающая тишина, которой эти стены не слышали много лет.

Нет, не полегчало.

Женщина заносит каблук над пластинкой, чтобы раздавить ее как мерзкую гусеницу в детстве. Как далекую недоступную соперницу... И сильно удивляется, когда каблук впечатывается в дощатый пол.

Пластинка - в руках этого, пациента без имени, просидевшего сиднем в кресле черт знает сколько лет. Когда она пришла в клинику пять лет назад, он здесь уже сидел... А что раньше было - ни у кого не спросишь, персонал в больничке отчего-то часто меняется.

- Я знала, что ты придуриваешься! - с ненавистью говорит медсестра этому. - Никакой ты не паралитик. Что тебе надо от меня, сволочь?

С неженской силой она бросается на "инвалида" и вырывает у него пластинку. Тот от неожиданности выпускает, но вскоре завладевает ею вновь. Медсестра не согласна терпеть поражение...

Девочка-Весна приходит в себя после удара о стену и с ужасом наблюдает, как паралитик и всегда аккуратная медсестра возятся на пропахшем хлоркой полу. Ей страшно.

Конечно, пациент сильней.

Ему ничего не стоит снова отобрать пластинку вновь, посмотреть насмешливо, твердо: "Не влезай, дамочка. Убьет". Взгляд жесткий, опасный.

Мужчину бы остановил один только этот взгляд. Но не женщину на грани отчаяния. Она не даст одержать над собой власть еще и этому! В тот момент, когда странный пациент берется за ручку патефона, медсестра выхватывает из кармана шприц, срывает колпачок и делает укол. Так этому и надо, никакой он не больной, обычный лжец! Все мужики - притворщики, лгуны, сволочи!

Пластинка падает из руки пациента.

Визжащая женщина, бьет, бьет, бьет ее каблуком и чувствует: отпустило. Отпустило.

Мужчина, оседая, успевает нажать кнопку на своем странном браслете.

Через мгновение в палату влетают главврач и охрана. Хлопают двери, бывшего обитателя палаты уносят, накрыв простыней - он мертв. Не сопротивляющуюся, непрерывно хохочущую медсестру уводят еще до того.

Девочка-Весна, спрятавшаяся под кроватью, видит, как главврач собирает осколки пластинки. Выражение его глаз не передать. Боль. Ужас. Безысходность.

Неужели он такой меломан?

Наверное, просто пациента любил - как и она. А эта пластинка - как бы кусочек этого...

На следующее утро, выйдя на работу, девочка слышит, как из знакомой палаты доносится:

- Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито...

Уф! Обошлось. Врачи все преувеличили!

Этот жив и все будет в порядке. Пластинка играет, а значит, он жив...

Девочка радостно отпирает железную дверь, врывается в комнату... На каталке у патефона сидит полноватый крепыш восточного вида. Бессмысленный тусклый взгляд, изо рта течет струйка слюны. На руке - странного вида браслет.

Другой человек. Другая пластинка. Та же - только мелодия. И струйка эта дурацкая... И браслет с тревожной кнопкой...

- Что ж это такое? - в сердцах говорит юная санитарка. - Выдают вам эти пластинки при поступлении, что ли?

Делает решительный шаг к патефону, в глазах новичка появляется осмысленное беспокойство.

- Не бойся, не трону я ее. - машет девочка рукой.

Но пациент, похоже, и сам знает, что она - не тронет.

Оба-на! Вот так сюрприз. Подойдя ближе, санитарочка видит, что пластинка склеена. Та же, та же пластинка! Все то же...Только человек другой.

- Познакомьтесь, Олечка, это наш новый пациент. - говорит главврач, неслышно появившийся за ее спиной. - Не выключайте только пластику, ему так спокойнее. Она хорошо на сложных пациентов действует. Ну, вы знаете. Вы зайдите ко мне потом, кажется, нам пора поговорить.

- Знаю. Скажите, а как звали этого... того?

- Я и сам не знал. Не положено, - главврач выходит из палаты.

- Чертовщина какая-то, - бормочет Олечка. - Дурдом.

Но ощущение, что все в порядке, все равно не покидает девушку. Сердце щемит и все равно, все в порядке. Как надо.

*** Смотрительница крохотного лондонского музейчика, всю смену напролет вяжущая шарф очередному внуку, сдает пост коллеге - веселой старушке, ненавидящей вязание. Ненавидящей, но остервенело вяжущей одну уродливую вещицу за другой. А чем еще прикажете занять руки, когда глаза должны быть заняты одним - не спускать глаза с картины в зеленоватых тонах, висящей в углу?

- Знаете, мне кажется, я уже видел вас с этой самой книгой месяц назад! Пишете по ней диплом? - обращается к симпатичной парижанке в очках не менее симпатичный юный парижанин. Учеба учебой, но так приятно встретить в читальном зале подобную симпатягу. И повод для разговора есть!

- Шит! - бормочет про себя девушка. - Мерде. И ведь придется доложить об этом куратору. Как он был против того, чтобы на это пост ставили меня. Говорил, буду вызывать слишком много внимания, что все равно рано или поздно придется меня менять... И ведь придется! Хотя какое-то время у меня есть: диплом - нормальный предлог. Только бы парень не полез смотреть, что это за книга...

Есть вещи на Земле, значение которых трудно объяснить. Нужно просто знать, что оно велико; этого довольно. Еще труднее объяснить, откуда эти вещи взялись. Да ниоткуда! Всегда были, с момента сотворения мира. Все-гда. И всегда должны оставаться на своих местах. Пока крутится пластинка на старом патефоне, шелестят страницы ветхой книги, успокаивает глаз картина, все будет хорошо. А самое главное: не задумываться, не задумываться, не задумываться! Иначе крыша поедет даже у тебя, офицера секретной разведки... А вот бы попросили объяснить все это гражданским? Представить страшно. Ура, да здравствует гриф "Секретно".

Какие-то дураки-предатели, правда, пытались пару раз... Но кто им поверит?

В это же время

В мадридском баре дымно.

- Каких только глупостей не пишут в газетах! - фыркает черноволосая девушка. - Мол, наша Земля - всего лишь искусственно созданный слепок другой Земли, существовавшей миллионы лет назад, а потом погибшей. Типа, земляне успели отправить нам артефакты, отвечающие за цикличность событий, и теперь мы точь-в-точь повторяем развитие той Земли... Те же этапы, те же люди рождаются, те же события с ними происходят. Один в один. Бред!

Мария Мария Гомес Диас откладывает "Паис", взятый у стойки, и закуривает. Мария не любит газет: новости лучше передавать из уст в уста. Вот она, например, знает историю своей семьи аж с 1808 года - в какой газете такое прочитаешь? Мария на редкость красива. Черные глаза, тонкие щиколотки.

Над Мадридом ночь.

- Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито... - мурлыкает девушка себе под нос.

Шестнадцатилетняя Мария сама не знает, откуда взяла эту старую песенку.

Так, привязалась.