После того как мною, в образном смысле этого слова, было раскрыто убийство в Харламовской аптеке, я был допущен к самостоятельному расследованию дел.
По-прежнему особого ни чего в моей практике не было. Так мелкие кражи, драки между группами хулиганья, да и то если в дело пускался нож, и кто-то из них попадал в больницу. Там где драка обходилась в кулаках, то это заканчивалось без разбирательств полиции. Хулиганские происки по- прежнему были бичом для северной столицы Империи.
Относительно спокойно прошли рождество, за ним новогодние праздники которые не оставили в моей памяти особых воспоминаний. 1902 год обещал быть еще одним спокойным и неторопливым в жизненном аспекте для населения России.
Мой друг Пьеро, не изменяя своей натуре игрока, продолжал вести сумбурный образ жизни, мечтая принесть всего себя служению делу искусства. Но кроме заявлений, про это намерение, далее у него не продвигалось.
Именно в этом, в 1902 году в моем обыденном бытие незаметного чиновника полиции изменилось. Изменилось, и весьма.
15 апреля, в помещении государственного совета, некто Балмашов, член боевой организации эсеров, переодевшись армейским офицером, пятью выстрелами в упор смертельно ранил министра внутренних дел империи Дмитрия Сергеевича Сипягина. Он скончался через час в больнице.
К расследованию этого дела я ни коего касательства не имел, им занималось жандармское управление. Преступник был схвачен, что в свою очередь повлекло за собой значительную череду арестов.
Как по мне, так я не видел смысла в этом акте для террористов. Дмитрий Сергеевич по своей сути был совершенно человеком не государственным, да и если быть до конца честным, не большого ума, как для человека занимающим такой пост. Но при этом был лишен великорусской хитрости и царидворничества, что делало его лишенным всякой фальши, и неправдивости, убежденным и честным.
Наверное, ну, как, на мой взгляд, рэволюционэры избрали его жертвой по причине его приближенности к императору. Государь потерял в лице Дмитрия Сергеевича действительно преданного слугу.
Дабы не допустить впредь, таких потерь были приняты соответствующие меры...
В конце мая статс-секретарь, член Государственного совета князь Горецкий Павел Арсеньевич пожелал со своей фамилией провести две неделе на даче что была недалеко от Санкт- Петербурга вблизи Балтийского моря.
Меня задействовали в охране сей дачи, на время пребывания там, упомянутой особы.
Организовано это было жандармским управлением, которому по службе подчинялась, в том числе и сыскная полиция.
Такое пристальное внимание было вызвано к персоне князя по той причине, что он курировал строительство главных веток в проекте Транссибирской железнодорожной магистрали от Миасса до Владивостока.
Если учесть озабоченность и напряженность, которая присутствовала на Дальнем востоке, был смысл в проведении мероприятий связанные с охраной этого человека. В Империи была мода на терроризм.
Мне надлежало поутру к семи часам прибыть в жандармское управление по форме, в белом кителе при оружии.
Общее руководство по охране дачи исполнял немногословный господин в штатском, к которому все обращались не иначе как "Господин начальник".
Как я для себя выяснил, что Князь Горецкий будет у себя на даче осуществлять прием лиц и продолжит работу по руководству строительством.
Дачу по периметру охраняли вооруженные винтовками полицейские. Так же полиции было вменено осуществлять пропускной режим. В помещении дачи охранные мероприятия проводились жандармскими офицерами. Какие именно мне было это не ведомо.
Нижних чинов полиции задействованных в сим, для отдыха их смены в ближней роще был разбит палаточный лагерь. Полицейских офицеров для их отдыха расположили во флигеле. Жандармским, выделена комната в самой даче.
Был проведен инструктаж. Мои функции были определены как подручного, находящегося в резерве. Ежели, что, то мне надлежало принять меры до прибытия основных деятелей.
До прибытия хозяев дачи были сутки. Я растянулся на кровати и для того, чтобы не быть томимый бездельем, стал читать найденный на запыленной полке, романчик под названием "Роковое чувство". Мало того, что он на мой взгляд был неправдоподобен, с длинными бестолковыми диалогами, так просто люди в жизни не говорят, особенно если это касается привлекающей тебя дамы. Мало того, он еще был издан на французском. Я посмотрел на издательство. l'édition "Premiere" de Paris 1893 année. Боже мой, какая чушь.
Но альтернативы в выборе у меня не было. Я вынужден был это читать, чтобы хоть чем-то себя развлечь.
После прибытия на дачу семейства князей Горецких, я опять находился во флигеле читая через строчку любовное чтиво.
Суть изложенного была весьма проста. Молодой, вполне порядочный месье Жерар, полюбил девицу знатного рода. Между ними вспыхнуло недвусмысленное чувство, речь зашла о свадьбе, так как они в общих чертах определились в том, что друг без друга дальнейшее они себе не представляют. Родители ее всячески воспротивились этому браку... Одним словом все страдали. Ситуация до банальности глупейшая.
В третьем часу я подменял офицера, занимающегося пропускным режимом. После того как я сменился, вновь продолжил утомительное чтение, практикуясь во французиком языке.
С мало скрываемой раздраженностью в голосе высказался "Господин начальник"
- Вам надлежит ее сопровождать, при этом, и всецело обеспечивать ее безопасность. Мало ли? И чтобы ни один волосок. Вопросы ко мне?
- Если скажем, молодой человек к их светлости интерес проявит и попытается завести с ними знакомство?
Я счел свой вопрос вполне резонным.
- Я надеюсь на то, что коли вы рядом, с их светлостью дефилировать будете, то у всякого знакомится, охота отпадет. А ежели не отпадет, запоминать приметы, и сообщите после мне. А я уж проверю, кто он таков. Понятно?
- Так точно "Господин начальник".
В этот самый момент с крыльца дачи, спорхнула юная, изящная особа, лет двадцати. На голове, соломенная женская шляпка- канотье, легкая белая блузка с короткими рукавами, и светло серая юбка до щиколоток. И белые туфельки.
- Ваша светлость, это ваш сопровождающий. Обратился к ней "Господин начальник" указывая рукой на меня.
Она проигнорировала его, разве только хмыкнула недовольно в ответ и демонстративно пошла быстрым шагом. Я поспешил за ней вслед.
Пройдя не более сотни метров в таком шаге, она сбавила темп. Я молча шел за ней, придерживая саблю рукой, которая от непривычки ее ношения мешала.
Пройдя еще совсем немного, мы оказались на берегу Финского залива.
Княжна остановилась, разложила мольберт и готовилась приступить к рисованию. Я отошел на дюжину шагов и стал в тени растущего рядом дерева.
Вначале стал продумывать, как я поступлю, в случае если охраняемой мною особе будут угрожать...
Мое воображение рисовало картины нападения, в моем же воображении оные были с лихостью отбиты, а злодеи либо убиты, либо мною задержаны.
Вот тут то, после сфантазированных мною сцен, мой разум, по мимо моей охоты вырисовал...
А вот действительно, как поведет себя спасенная мною княжна?
Я начал представлять, как начнут развиваться событии, естественно в выгодном для себя свете. Все придуманные мною варианты заканчивались объятиями и поцелуями.
В этот момент я понимал, что это невозможно, хотя так прекрасно.
Я наблюдал за окрестностями места, где мы находились. Оно было совершенно безлюдным, и ни кто не нес угрозы занятой рисованием княжне Горецкой.
Так или иначе, но я все чаще и чаще скользил глазом по ее фигурке, благо я наблюдал ее со спины. В противном случае это было бы для меня невозможно.
Тем временем пока я представлял себе... Она закончила заниматься рисунком, и собравшись, при этом ни сказав мне не слова направилась в сторону дачи. Я следовал за ней. Войдя во двор дачи, она вошла в дом, ну а я остался стоять во дворе с чувством выполненного долга.
На следующий день, примерно в тоже время, мне снова было поручено сопровождение юной княжны.
- Bonjour.
Поздоровалась она со мной, довольно приветливым голоском.
- Здравия желаю Ваша светлость.
Я старался не проявлять каких либо эмоций, хотя непонятно зачем я это старался показать.
Шли мы к вчерашнему месту на берегу Финского залива уже не так быстро как вчера, а гораздо спокойнее.
Когда мы пришли, она разложила мольберт, а я занял свое место возле, все того же дерева.
Четверть часа ни чего не происходило.
Она неторопливо подошла ко мне, а я при ее приближении принял строевую стойку, да нет, вытянулся по струнке.
- Je suppose que je vous ai offensé hier?
- Ни коим образом Ваша светлость.
- И вы совершенно не сердитесь на меня?
- Как можно? Я нахожусь на службе и...
- С вашего позволения я могу узнать, как вас зовут, раз вы назначены мне в охранение?
- Провинциальный секретарь Императорской сыскной полиции Санкт- Петербурга, Коршун, Иван Карлович.
- Так длинно?
И она улыбнулась.
- Александра Павловна Горецкая.
- По долгу службы мне это известно. Уж извините.
Почему я это сказал? Причем тут это? Неловко.
- Вы позволите вас называть просто, Иваном Карловичем?
- Почту за честь, Ваша светлость.
Я мог ее рассмотреть не подглядывая, как вчера. От нее исходила какая-то очень хорошая и светлая, с родни теплым солнечным лучам энергия. Эта энергия, самым чудесным образом проникала в меня и заполняла пустоту, которая до этого была во мне. Я чувствовал, как это доброе, замечательное, полностью затопило меня. Мне очень нравилось находиться с ней рядом и просто смотреть на нее, это само по себе было для меня в удовольствие.
Немного вытянутое личико, плавно сужающееся к подбородку. Края немного, самую малость надутых губок направлены вниз. Необычайные карие глаза и волнистые немного приподнятые брови. Густые рыжеватые, ухоженные волосы под шляпкой. От нее веяло тонким обезоруживающе приятным запахом парфюма и добротой.
- Иван Карлович, мне бы очень хотелось, если бы вы не называли меня больше "Вашей светлостью". Мне от этого становится неловко.
- Не могу. Я на службе. Тем более так полагается...
- Хотя бы не называйте меня, когда нет ни кого рядом. Сделайте одолжение.
- Как вам будет угодно.
- Мне так угодно. А сейчас нам уже пора возвращаться.
Я признаюсь, что влюбился, влюбился совершенно бесхитростно, в эту девушку, а посути своей, просто в милейшего ребенка. А не влюбится в нее у меня не было ни одного шанса. Себя я считал уже невероятно взрослым. Мне через три месяца будет двадцать семь.
Во время ее прогулок вблизи берега, в моем сопровождении мы разговаривали с ней о разном. Она о своих детских воспоминаниях и понимании этого мира с ее точки зрения. О всяких пустяках, но мне это по какой-то необъяснимой для себя самого причине, было чрезвычайно интересно ее слушать.
- Ну, как вам ответить Александра Павловна? Я совершенно не могу сравниться с книжными образами. У меня обыденные дела были. Весьма скучные и сюжет неинтересен.
- А вам доводилось в злодея стрелять?
Перед тем как задать этот вопрос, она попыталась сделать свое милое личико крайне серьезным и суровым. Получилось у нее это, по детски забавным.
- Ну, что вы Александра Павловна? Я то за все время, что служу, ни разу револьвер не доставал из кобуры. Стрелял по мишеням, когда тренировки были. Не доводилось.
Она опять улыбнулась.
- А я подумала, что вы хвастаться непременно сейчас начнете. А вы нет. Вы не стали.
- Ну, как же я могу вам сказать неправду? Я вам, Александра Павловна, ни почем врать не стал.
Она остановилась и посмотрела на меня. Как она замечательно на меня посмотрела! И тихо, очень тихо, почти шепотом произнесла.
- Вы очень милый. Вы просто не знаете, Иван Карлович, какой вы милый человек.
- Александра Павловна. Я... Мне... Мне, тоже... Мне это очень лестно от вас слышать.
Мы шли вдоль берега и молчали, стараясь не смотреть, друг на друга.
Первой заговорила она.
- Иван Карлович, скажите, а если мы, к примеру, сейчас были бы в том месте, где играл оркестр и это было совершенно возможно... Вы бы пригласили меня на танец?
- Вне всякого сомнения.
- И вы бы меня заметили среди остальных, кто там находился?
- Я бы видел только вас, и более ни кого.
- Так пригласите меня, сейчас.
Я остановился перед ней и снова вытянувшись как подобает, поклонился, приглашая ее к танцу. Она ответила на мое приглашение как подобает по этикету. Ее рука в белой кружевной перчатке легла на мою белую перчатку положенной мне по форме. Я с каким-то смущением коснулся ее талии, и ощутил ее касание на серебре своего пагона.
- Разве? Я его прекрасно слышу. Прислушайтесь, музыканты великолепно играют.
Когда танец был окончен, я сняв фуражку, и склонившись, губами очень бережно коснулся ее руки. Так не хотелось выпрямляться. Наверно по этому мой поцелуй немного затянулся.
Я почувствовал, как она коснулась моего затылка и нежно провела рукой по моей прическе.
Далее затягивать было уже неприлично, и я все же выпрямился.
- Скажите, Иван Карлович, ... Скажите, я вам нравлюсь?
- Безумен тот, кто смог отрицать...
- Вы не ответили.
- Безусловно, да.
- А почему вы мне про это не сказали?
- Я не посмел бы позволить с вами такой вольности.
Я был постоянным сопровождающим Александры Павловны во время ее прогулок.
Две недели прошло, и князь Горецкий с семейством переехал в столицу. Из-за своей занятости он не заметил возникших обстоятельств, связанных с исполнением моих служебных обязанностей, касающихся его дочери.
Моя командировка закончилась, французский романчик так и не был дочитан мной до конца.
Через три дня после моего возвращения, в послеобеденное время дежуривший в участке городовой передал мне конверт, сообщив при этом:
- Ваше благородие. ГорнеШная приходила, вам письмо передать. От кого не сказывала. Просила вручить. Мол, вы сами сообразите от кого. Так вот я передал.
- Спасибо братец.
Ответил я и отойдя буквально шаг я вскрыл конверт. Я уловил аромат запаха, исходивший от него. Я знал, кому он принадлежит.
Когда я шел после службы домой, непонятно по какой причине я по пути зашел в посудный магазин и приобрел чайный китайский сервиз на двенадцать персон.
Кода я его рассматривал я поражался, с какой точностью и безупречным старанием мастер расписывал каждый предмет, каждую деталь. Особенно я не мог не восхитится как аккуратно были нарисованы чешуйки извивающегося дракона. Такой дракон был вырисован на каждом предмете сервиза.
Кода я расставил его на месте в комнате и, полюбовавшись им, мне представилось... Когда я буду уже совсем не молод, и уйду в отставку, мои дети соберутся приведя с собою моих шумных внуков и мы будем пить чай из этого сервиза на веранде дачи, сидя в плетеной мебели. Я обязательно расскажу, какую ни буть выдуманную историю про то, как появился у меня этот сервиз. Она будет увлекательная и немного романтическая. И непременно связанная с Александрой Павловной. Ведь именно она станет матерью моих детей и бабушкой моих внуков.
В Летний сад я пришел раньше назначенного в письме срока.
Я имел счастье наблюдать, как она шла мне на встречу, вся в белом, неимоверно красивая...
- Иван Карлович, дорогой мой друг Иван Карлович. Здравствуйте.
Обнажив голову, я склонился к ее руке.
- Я очень рад вас видеть Александра Павловна. Вы даже не можете представить, насколько вам к лицу белый цвет.
- От чего же не могу, очень даже могу...
Она засмеялась, и взяв меня под руку мы поспешили в безлюдные места Летнего сада.
- Иван Карлович. Мне очень хотелось вас увидеть. Может вы, посчитаете меня, совершенно глупой и избалованной девицей, но я заверяю вас, это не так.
- Как можно Александра Павловна? Я так не считаю, я..., я напротив...
Черт. Прямо как, в том глупейшем романчике, который я читал на даче. Наверно я от туда понабрался таких изъяснений.
- Александра Павловна, я постоянно думаю о вас. Я вполне серьезно отношусь к жизни, и у меня есть принципы. Я состою на службе и получаю за это жалование. Пусть не большое, но честно заработанное. Мои родители весьма уважаемые люди и ни коем образом не кинут тень или хоть как-то...
Я обязательно своим усердием и неустанной практикой... Я займу сам соответствующего положения...
Я поймал себя не том, что нежно держу Александру Павловну за руку, и по всей видимости я, если наблюдать меня со стороны выгляжу наиглупейшее.
- Я хочу спросить у вас позволение Александра Павловна, если у меня хотя бы надежда...просить вашей руки?
Она смотрела на меня очень добрым взглядом, и затянувшаяся пауза меня ни как не смущала.
- Вы меня любите?
- Более жизни. Без вас мне не нужен этот скучный мир. Это серое бытие, имеет смысл, и краски только когда вы есть рядом. Да, я люблю вас и приложу все усилия, что бы быть достойным находится рядом с вами.
- Я должна вам ответить, что должна подумать, но я отвечу, что ваше чувство взаимно.
Мы поцеловались. Вначале нерешительно коснувшись друг друга губами, а потом все же набравшись смелости...
- Да нет же, просто все меня дома называют Шура. Непривычно, ты первый кто назвал меня Саша из близких мне людей.
- Мне Саша нравится больше.
- Мне тоже, когда ты меня так называешь.
- Могу ли я быть в праве, иметь надежду объяснится твоим родителям, о намерении?
- Я непременно сегодня все расскажу папеньке. Он у меня совсем не строгий, каким все его считают. Я с ним очень дружна и он, конечно же, все поймет. Ваня все будет великолепно.
- Проходи Иван Карлович. И ты, это без церемоний... Я так сказать по простецки тебя позвал. Ну, ...Нет, избави бог... По службе претензий ни каких у меня к тебе Иван Карлович нет. Стараешься, надлежаще дела исполняешь... Тут как говорится, комар нос не подсунет.
- Егор Филиппович, ежели вы за то дело греть меня хотите? Так там, у мадам Никольской кражи не было, там и прокурорские убедились. Я формуляр по всей форме составил.
- Ой, да не за этим я тебя позвал. Ты присядь. Я с тобой по-простому, ну как будто, я твой родитель. Я же по старше тебя буду. И я начальством для тебя являюсь, а значит и уставом для тебя предписано меня послушать лишний раз.
Мой начальник Егор Филиппович тяжело вздохнул. Видно было, что ему вести этот разговор было не с руки. А я все еще не мог понять чего именно он будет косаемый.
- Ой, господи, это же с какой стороны начать-то? Ты Ваня, не сердись на меня, и я молод был, и у меня всяко бывало. Мы же полицейские, ну, нам это, попроще кого надо. У нас служба, не всякая супруга выдержит. А вы Иван Карлович, прямо из гря... ээээ участка, да в князья. Ну, куда ж это годится?
Совершенно ни куда не годится. Я вчерась, три часа от генерал- губернатора выслушивал про ваши амуры. Мол, что же это за охрана такая получилась? Ему лично звонили-с князь Горецкий. Это вам купидон стрелу в сердце пустил, а нам выходит, что из другого места торчит. Себя погубите, и нас всех за одно. Уж не знаю, как, только просили вас не ущемлять ни коем образом. А ведь в порошок растереть могли-с. Натурально могли-с.
Ну, не хотят они-с, ни как не хотят вас они у себя в зятьях видеть. Ну, что с этим поделать?
Я все прекрасно понимал, и от этого становилось на душе холодно, противно и мерзко. Ну, как же так? Почему так все не справедливо?
- Ты бы Иван Карлович не сильно то расстраивайся. Хочешь, я тебе три дня отпуска дам? Напьешься, отойдешь. А лучше, я тебе работы подкину. Когда дел невпроворот, то и грусть проходит.
Ладно, ступай Иван. И забудь, забудь. Мой тебе добрый совет.
Я встал и направился к выходу.
- Постой. Окликнул меня Егор Филиппович. - Вот возьми.
Он протянул мне конверт.
- Это вам. От нее. Я обещал. Все. Ступайте, ступайте. Меня еще втянули... Ступайте.
Здравствуй, мой самый замечательный человек. Мой самый дорогой на свете Ванечка.
Я рассказала про наши чувства папеньке. Он очень рассердился, таким я его ни когда не видела. Он был очень зол на тебя и на меня.
Я уговорила, чтобы он не причинил тебе ни каких неприятностей. За это я дала свое согласие на то, что некоторое время я поживу в Париже. Это было его условием.
Видно всегда для влюбленных людей судьба устраивает испытания. Нам тоже выпала эта доля.
Когда ты будешь читать это послание, я уже буду далеко от тебя.
Ванечка, как только приеду я напишу тебе. Я все время только и думаю о тебе. Не забывай и ты меня. Разлука пройдет, и мы обязательно снова будем вместе.
Прошло три месяца. Писем от Александры я больше не одного не получил. Не стану, особо распространятся, как мне было тяжело, какой я испытал удар. Но сделать я ни чего не мог. Время, должно было пройти время, оно, как известно лучший лекарь и лучший судья.
- Ваня, ты все грустишь? Хватит. Вот ей Богу хватит. Я понимаю... Вот я уже пятый год вдовый хожу. Тоже тяжело было. А что поделать? Надо жить.
- Я все понимаю Евграф Петрович.
- Не нравится мне, что ты смурной ходишь. Ладно.
Евграф Петрович, сидя за своим столом, раскрыл утреннюю газету и стал ее проглядывать. Я же занялся работой с бумагами, которые были у меня на исполнении.
- Вот тебе и раз. Пишут, что померла. А я с этой дамой знаком был. Пишут, что двадцати пяти лет отроду имела и вот тебе раз и померла.
Проговорил вслух Евграф Петрович, не отрывая взгляда от газеты.
- Ну и померла, так и померла и царствие ей небесное.
Без всякого интереса проговорил я на высказанное Евграфом Петровичем.
- Дело в том, что, вот как раз ты отсутствовал тогда. Хм. А я значит тут один управлялся. Пришла эта дама... Ох, и красивая же. Прямо аж дух захватывает. Модная вся такая. И горничную свою приволокла. Мол, в тюрьму ее сажайте и все тут, это она значит, у меня брошь утянула бриллиантовую. Та вся в слезми исходит, дескать не брала.
В общем, пообещал разобраться. Допросил я ту горничную, ну не она эту брошь утянула, не она. Она мне сказала, что барыня могла ее сама потерять, так как на, это... как его в черта, на "скейт ринг" ходить изволит. Там где-то ее и обронила, а на нее все свалить хочет. Я спрашиваю, мол, что это такое, "скейт ринг" этот? Вот ты Ваня знаешь, что это такое?
- Знаю. Это как каток, но для роликов. И там не лед, а пол. Там люди кто кататься на роликах умеет, время проводит. Он у нас на Маршеловом поле расположен.
- Точно. Все ты Ваня знаешь, неинтересно ты живешь, ни чем тебя не удивишь. Так вот. Я приметы этой брошечки по ювелирам и по скупкам, как положено, уведомление послал. И, что ты думаешь? Через два дня сообщают, что есть брошечка! Я туда, и задержали мы, того, кто ее сдать желание обладал. Вызываю мадам Толстинскую. Ну, это фамилия той дамы, что горничную свою в краже обвиняла. А она как увидала сего задержанного, тотчас заявление свое онулировала. Говорит, мол, это мой хороший знакомый, он это по глупости учудил. Я так и понял, и предложил ей по свойски этого кавалера самой наказанию подвергнуть. А к слову сказать, от того кавалера, кабелем на версту несет. Такие как он, у дам успех имеет. Есть такая парода.
- Ну и, что? Без всякого интереса ответил я на рассказ Евграфа Петровича.
- Да ну ни чего. А вот читаю, померла она. Странно просто. А проверь ты это дело.
- А зачем? Оснований нет для проверки. Туда квартальный на место выходил. Если бы был криминал, то тогда бы и расследование проводилось. А так умерла, то и умерла.
С момента этого разговора прошел день. На утро следующего дня в участок обратилась мать и младшая сестра Марии Толстинской.
На следующий день после похорон обнаружилось, что большая часть драгоценностей отсутствует. Они долго не находили ключей от ящиков где она хранила свои украшения сразу отыскать не удавалось. Их нашли только вчера и то случайно. Кто-то их забросил специально за шкаф.
Я первое, что сделал, это отправился к начальнику, который курировал службу квартальных.
- Разрешите, господин коллежский секретарь?
- Проходи Иван Карлович. С чем ко мне сыск пожаловал?
- Кузьма Фомич, вы не скажете, кто был у госпожи Толстинской, когда она померла?
- Я лично и выходил по адресу на Потемкинскую. И еще городовой Охрименков со мной был.
- Кузьма Фомич, тут такое дело, вы бы могли мне поподробнее рассказать, как там все произошло. Тут у меня дело поручено. Драгоценности у нее пропали. Это только час назад выяснилось.
- Ну, коли надо так и расскажу. Дело обстояло таким образом. Заявилась она под утро. Все было с ней совершенно благополучно. Я привратника опрашивал, то сказал, что видел ее. Только вот мерзавец он лыка не вязал, и припомнить, как не силился, не смог одна она была или еще кто с ней. Может, кто выходил от нее, не припоминает, как я с ним только не бился.
Время уже за полдень перевалило. Да тут еще из цирюльни локоны принесли, что она намедни заказывала. Кинулись ее будить, а она холодная лежит. Вот за нами и еще за доктором в тот момент и послали.
В комнате у нее все на местах стоит, сама так лежит, как будто уснула. Дождался, пока доктор ей осмотр произвел. Ну, я его и спросил, мол, от чего она дух испустила?
А он мне сказал, что Мария Андреевна от сифилиса курс лечения проходила. И значится, употребляла лекарство 606. Вот. Германцы это лекарство нам поставляют.
- Я знаю. Его еще "пулей Эрлиха" называют.
- Да. Так вот. Доктор еще мне поведал, что у кого сердце слабое, то возможно это лекарство сильное удушье вызвать может. Вот так-то. Диагноз он поставил, что остановка сердца произошла от удушья в связи с употребление этого самого лекарства.
Труп отправили в Мариинскую больницу. Я после туда Охрименкова посылал. Диагноз тот и в больнице подтвердили. Ну, а раз так, то значит так. Вот и все.
- Благодарю вас, Кузьма Фомич.
- Да не за что. А оно, говорите, эко вона как обернулось. Про то, что драгоценности пропали, вы Иван Карлович, ювелирных известили?