Началось все с того, что после окончания занятий в гимназии мы играли в "казаки-разбойники". Так, ни чего особенного, баловство, детская шалость. Но, я относился к этой забаве детства с особой серьезностью для себя.
Наверное, отпечаток еще и наложили на мое формирующее сознание и прочитанные книги про сыщиков, про их приключения и хитроумные изощрения злодеев. На последней странице я торжествующе понимал, что еще в средине книге у них не было шансов против угрюмого служителя закона, поборника справедливости, наделенного всякими добродетелями и гибким умом. Мир, в котором жили мои книжные идолы, представлялся существующим в параллельном месте реальному мирозданию. Я его не видел и ни коем образом не ощущал. Нет, я видел городовых на улицах, суровым взглядом провожающих прохожих, важных как персидских воинов в древнем Багдаде из сказок Шахеризады. Они, скорее всего, стояли для красоты. Ни одного сыщика, а уж тем более их действий я не видел. Значит, все рассказы выдумки.
После, юридический факультет Петербургского университета.
Признаюсь, что мой выбор был таков по причине моей бестолковости в точных науках. Ну, ей Богу... какой из меня инженер? К тому времени я просто забыл о своих детских фантазиях связанных с сыском.
Студенческие годы, это стертая грань между нарочито незаслуженной чопорностью, и не обуздано глупейшей бесшабашностью в поступках.
Лекции, семинары по утомляющему меня "Римскому праву", сессия, непонятным образом переплетались с посиделками, кутежом и банальными попойками.
Но небеса были ко мне благосклонны, и в моем поведении в те годы, все было в меру.
Порой выходило все забавно. Любовные интрижки, имеющие краткость во времени и бесперспективность в грядущем. Они скоро меня утомили, хотя я и приобрел опыт в общении с женским полом. Слава тебе Господи, без последствий для здоровья.
После окончания университета я поступил на службу к частному нотариусу.
Месячное мое содержание было скромное, но оно позволяло мне снимать двухкомнатную квартиру, и при разумном подходе я мог себе изредка "позволять".
Одно весьма не продолжительное время, увлекся карточными играми и бильярдом. Я пошел на это не из-за азарта, а испытывая неким образом финансовые трудности. Наверное, здравый рассудок не дал мне возможности стать игроком Достоевского. Я счел это добрым знаком.
В это время я подружился волей судьбы с неким Петром.
Он был весьма импульсивным в поступках, дамский угодник и азартным игроком, ставящим на кон последнюю рубашку. Надо отдать должное, ему везло, но не постоянно. Особо он преуспел в игре на бильярде. Порой я прямо таки любовался его красивыми партиями.
Пьеро, как я стал его называть с развитием нашей дружбы, мнил себя служителем сцены, и его мечта была связать свою жизнь с театральными подмостками, в любом качестве.
Он, не смотря не все свои изворотливости и порой даже глупейшие выходки, был добрый малый.
Прослужив в натурильной конторе два года, и не добившись, на сеем поприще, особых успехов... А ведь мне уже двадцать пять! Совершенным образом для меня самого, мне пришла в голову мысль, которую я счел весьма интересной.
Февральским утром 1900 года, я подал прошение о поступлении на службу в сыскную полицию.
Мое прошение, через два с половиной месяца было удовлетворено. Пройдя все необходимые бюрократические формальности, мне было присвоено звание подпоручика или провинциального секретаря как правильно звучало в табеле о рангах.
Мне больше нравился армейское название.
Я долго крутился перед зеркалом в полученной мною форменной одежде, обращая внимание в ней на каждую мелочь.
Темно зеленый добротный двубортный мундир с серебряной нитью вышитыми на стоячем воротнике и манжетах "катушками". Манжеты и воротник были очерчены оранжевой выпушкой. Такую же выпушку имел и суконный ремень. Синие широкие брюки. Хромовые сапоги. Белые перчатки.
Кокарда крепилась на тулье фуражки а на околыше размещен герб Санкт- Петербурга.
Отдельно и долго я не мог налюбоваться положенной отныне к ношению, при форме, саблей.
Вволю накривлявшись перед зеркалом, и даже устав от этого, я повесил снятую с себя форму на вешалку и решил отойти ко сну, ведь мне завтра недопустимо опоздать на вручение предписания.
Заснуть я долго не мог. Я представлял, черт знает, что, по поводу своей карьеры на службе в полиции. Стыдно признаться, как я себе это представлял.
Я проснулся в четыре утра. Спать мне уже не хотелось, и я стал. Как мне того хотелось, "медленно собираться" на службу.
Через двадцать минут я был полностью готов. При разумном подсчете времени до моего визита оставалось еще три с половиной часа.
Со старанием, выполнив строевые приемы, я доложил о своем прибытии генерал- полицмейстеру Императорской столичной полиции.
Тот, кому я, как мне казалось, браво рапортовал, стоял ко мне спиной и был занят кормлением рыбок в стоящем на тумбе аквариуме.
Окончив доклад, я застыл по стойке "смирно", не решаясь убрать руку от козырька фуражки.
Окончив кормление, ими-с, мое присутствие было удостоено внимание.
- Так. Изъявили готовность проявить себя на поприще служения отечеству?
- Так точно ваше Высокопревосходительство!
- Похвально. Сейчас молодые люди, такие стремления не часто проявить намереваются. Более роптать на полицию склонность имеют.
Вас не смущает, что не вчасти наша служба в обществе мнение имеет?
- Ни как нет Ваше Высокопревосходительство! Считаю, сею службу почетной, ибо, для соблюдения свобод в обществе, необходимо справедливость отстаивать. Без соблюдения законности все остальные блага и развития невозможны в государстве!
- Похвально, похвально. Коли так не смею боле сдерживать ваши благородные порывы.
Он поставил подпись и протянул мне предписание.
- Начнете службу с самых низов. Следуйте в участок, там и начнете. Желаю успехов на сим поприще!
- Разрешите идти!?
Приложив руку к козырьку, после того как взял предписание из руки обер-полицмейстера.
Едя в пролетке к полицейскому участку, указном в моем предписании я косился на проходящих мимо горожан. Мне так хотелось, чтобы все заметили меня, в моем новом статусе, и обязательно мной любовались и как-то проявляли свое восхищение. Увы, ни кто на меня особого внимание не заострял, и уж подавно ни как не показывали своего восхищения моей персоной. Мой вояж был для всех обыден и скромен, и совершенно не привлекал чего- либо внимания. Незаметное для Империи событие.
- Коршун. Иван Карлович... Хм... При образовании... опять же...
Я стоял в кабинете начальника участка. Такой робости как в кабинете столичного генерал- полицмейстера я уже не испытывал, хотя внутренне был серьезен.
Окончив изучать мои сопроводительные бумаги, начальник участка, в звании станового пристава, разгладив, седоватые усы немодного на сегодняшний день фасона, произнес:
- Ступайте голубчик, в распоряжение Медянникова, Евграфа Петровича. От него, ежели переймете, то толк из вас получится. Он, правда, человек своеобразный, дворянством за службу жалован. Сам простой, из деревенских. С городовых начинал. В нашем деле дока, хочу вам сказать. Так, что вы уж с ним с пониманием... Я понимаю, у вас образование и вы из благородной фамилии. Но вы уж поучитесь у него. Опыта у него, поделиться то не убудет. А вам только польза от того. Желаю вам успеха.
Подойдя к двери, я немного поразмыслив, вошел без стука. Ну, право, теперь это мое, равно мое место, что же выходит я сам к себе стучать в двери, перед тем как войти должен. Нет, не должен.
Кабинет был не такой уж и просторный, хотя назвать его коморкой тоже нельзя. Он на взгляд убавил свои размеры из-за заставленности шкафами. Два стола, к которым придвинуты вровень тумбочки. На стене портрет Императора. Сены крашены в зеленый колер. Шторы на окнах тяжелые, плотной материи.
За столом, что находился под портретом Государя, дремал внешне уже не молодой человек с лысеющей головой и рыжеватыми усами. Он был немногим грузен, костюм был поношен, хоть и не мят, но не глажен. Жилетка на нем, зеленого цвета, подходил к шторам, но ни как не к костюму.
Он дремал, откинувшись на спинку кресла.
- Позвольте представится...
Он ни как не отреагировал, а продолжал сладко дремать.
Я кашлянул. Изменений его состояния не последовало.
Я кашлянул еще раз погромче. Он, с недовольной гримасой, приоткрыл только правый глаз.
- Тебе чего, офицерик?
- Позвольте представиться! Назначен на должность в сыскную полицию по сему участку в звании провинциального секретаря. Коршун Иван Карлович.
- Что же ты Иванушка такой звонкий? Ты же не на Лейб-гвардейском плацу. Тут тишина в части. Меня кличут от рождения Медянников, Евграфом Петровичем.
- Виноват. Ну, так, я же...?
- Ванюшка, ты чайку со мной желаешь? С баранками? А?
- Не откажусь.
- Вот и славно. А за чаем и дела обговорим?
- А, дело то серьезное в производстве? Убийство?
Он посмотрел на меня, и из-под рыжих усов выглянула улыбка.
- Экий ты неугомонный. Убивство ему подавай. Нету у нас ни какого убивства, слава тебе Господи.
- А, что тогда?
- Так, по мелочам все. Хулиганье озорует. А так все, слава Богу, обстоит.
Вот ваш чай, пожалуйте.
Евграф Петрович, протянул мне стакан чаю в мельхиоровом подстаканнике и поставил на стол вазочку с баранками.
- Вот только незадача, я без сахара пью. Уж не обессудь Ванюшка.
- Да ни чего, не стоит беспокойства по этому поводу.
- Так вот. Тут хулиганье разгулялось у нас с тобой на участке. Сладу нет с окаянными. Уже столько попересажали люда ихнего, а все знай безтолку.
В банды обедняются, город себе на вотчины поделили, и знай, драки с друг дружкой чинят. Кто из них значится, злобней промеж себя выясняют. А где драка там и нож в ход порой идет.
Их, хулиганье это по одежде на вскидку из толпы можно углядеть.
Они это таким фасоном ходят. На голове картуз "московку" наденут. Брючки в обляпочку и чтобы значится в сапоги вправить. Фуфайку все красных колеров, а вокруг шее кашне намотают. Так вот, по цвету кашне, можно с точностью знать к какой банде сей фрукт принадлежность имеет.
- Так, а мне какое задание будет Евграф Петрович?
- Какое. А вот тебе картотека с ихними фотокартами и данными про кожного. Сиди себе и изучай. Я после у тебя экзамен приму. Изучай и запоминай, глядишь, Бог даст и свидишься. А я по делам пройдусь, тем временем
- Понял.
- И еще Ваня, ты кабинет без присмотра не оставляй. Всяк раз пока по нужде выходить будешь, двери запирай. Ну а коли, пойдешь на улицу ключ дежурному на входе оставишь.
За окном уже стемнело, когда в кабинет вошел Евграф Петрович. Устало плюхнулся на стул.
- Ну, и как успехи Ванюшка?
- Сумбур в голове, прямо каша. Я их запомнить не могу, прямо беда.
- Да и пес с ними, оставь их всех на сегодня в покое. Ты мне Ванюша лучше скажи, ты печатной машинкой пользоваться можешь?
- Могу. Только двумя пальцами.
- А ну.
Евграф Петрович поставил на мой стол пишущую машинку "Ундервуд". Я вправил лист в каретку.
- Что печатать?
- На дворе трава на траве дрова. Ехал грека, чрез реку.
Я принялся нажимать клавишки.
- Видит грека в реке рак... ну и хватит.
- Напечатал.
Евграф Петрович пробежал глазами по листу с напечатанными буквами.
- Славно. Теперь Ваня, все печатанье на тебе. А теперь ступай домой. На сегодня хватит. Завтра приходи, только в штатское оденься. Казенное для парадов прибереги.
- А, что Евграф Петрович, и парады бывают в полиции?
- Нет, Ванечка, не бывает. Ступай домой полезный, ступай. Мне еще поработать немного надо, одному побыть. Завтра, все на завтра отложи.
Вот так началась моя служба в сыскной полиции Санкт- Петербурга. День за днем... Нет, рвения к тому, чтобы самостоятельно вести дело, жажды приключений с родни книжным у меня не было, так как я прекрасно понимал, как должно проводится расследование. Тем более опыта и знания определенных моментов, про которые словом не обмолвились на занятиях в университете давали понятие о том, что опыта у меня для этого недостаточно. За то Евграф Петрович щедро делился со мной своими познаниями в этой области. Не торопясь, не навязчиво он день ото дня раскрывал передо мной подноготную ремесла сыска.
Дела, в которых мне довелось принимать участие, не представляли собой сложность в сюжете, драки, кражи по мелочам, ни чего такого.
Я уж было стал размышлять о том, что...
Империя жила вот уже двадцать лет без войны. Стремительное развитие техники влекло за собой прогресс и благосостояние. Началось освоение Сибири. Еще совсем немного и Россию уже не в состоянии будет догнать ни одна страна мира. Преступность победят просвещение и всеобщий достаток.
Я действительно тогда в это верил по той причине, что мои слова подтверждались наглядно.
Но не все так выглядит радужно, Санкт- Петербург завоевывает дурную славу одной из самых криминальных столиц мира. Хулиганство является собой бессмысленное проявление жестокости по отношению порой совершенно к непричастному человеку, первому встречному.
Кулачные потасовки на рабочих окраинах столицы, каждодневная норма. Закаленные с детства в драках молодежь городских окраин, начинает сбиваться в шайки со своей иерархической пирамидой и дисциплиной. Особое беспокойство у полиции вызывают группировки известные как "Роща" и "Гайда". Им под стать сформировавшиеся не так давно "Дворянские", "Васильковские", "Железноводские". В газетах, описывая их бесчинства, журналисты употребляют термин "апаши". То аналогии с Парижским хулиганьем "Отверженных" Гюго.
Между сими бандами велась своя политика и дипломатия, своего рода. К примеру, Александровский парк на Петербуржской стороне, зона недопустимая для драки, своего рода зона мира.
Но в октябрьский вечер это негласное соглашение было нарушено.
"Народный дом". В "Народном доме" имеется синематограф, где билет, что бы посмотреть фильму стоит дешевле, чем в любом другом месте. Там дают театральные постановки, можно послушать лекцию о вреде пьянства, но главным образом туда влекут всех танцульки.
Именно туда, в танцевальную залу нам довелось в тот вечер прибыть на вызов.
Посреди танцевальной залы на паркетном полу лежал мертвый солдат, вокруг него собралась тихо шушукающаяся между собой толпа, чуть в стороне стояло еще трое солдат. Солдаты стояли молча.
Когда мы поднялись к месту злодеяния, следователь Бергер, Густов Андреевич, с безразличием и отсутствием эмоциональности произнес.
Задал мне вопрос, записывая цанговым карандашом, что-то в свой блокнот Евграф Петрович.
- Тут с самого начала танцев находились "Дворянские".
- Кто поименно, установил?
Не отрываясь от своей писанины, уточнил Евграф Петрович.
- Не представилось возможным Евграф Петрович.
- А от куда известно, что "Дворянские".
- По кашне.
- Продолжай.
- Танцуют пары, все выглядело чинно. После, примерно через час подошел некто Васька "Жбан", он же Ухов Василий, 27 лет от роду. Рабочий патронного завода. К нам доставлялся несколько раз за ношения при себе ножа.
- Во! Во! Видно, что картотеку изучал, надлежаще. Только забыл упомянуть, что он про меж "Дворянских" он за вожака. А так молодца Ванюша. Что далее?
- Далее "Жбан" совершил попытку пригласить привлекательную мадмуазель, которая соизволила ему отказать. Причем, она это сделала прилюдно, и гордо. В тот самый момент ее солдат ангажировал на танец, и она с ним пошла. "Жбан" громко сказал, что мол, " - Служба, с тобой я опосля разберусь" и вместе со своей сворой отошел к стене.
- Так, так, так. Сколь это видело?
- Трое показание дало, Евграф Петрович.
Евграф Петрович, перестал писать в блокнот и начал слушать меня более внимательно.
- После этого случая, совсем скоро в залу пожаловали "Васильевские". Поднялись вестибюлем.
- То ж, понятно, что не через окна лезли, По делу говори.
- Было их, "Васильевских" значит, не меньше десятка, в точности не установлено. Они толпой солдата с его партнершей по танцу окружили, и один из ихней компании пару разбил, и солдатика, не удел оставил.
Тут "Васильевские" "Дворянских" заметили. Все внимание на них перевели. Ну, вот-вот драка начнется. Все внимание на то переключили.
Правда, Евграф Петрович, тут одного опросил, так он свидетельствует, что мадмуазель, что с солдатом танцевала, вроде как ему показалось, что знакома она была с тем, который с "Васильевскими" пришел. Он ей допрос учинил прилюдно, когда танцевать после солдата с ней стал. Та, в свою очередь, ему тоже, дерзкое отвечала, что именно расслышать не вышло. Прекратила с ним вальсировать и удалилась.
Тот значит к солдату с претензиями. А служивый не один был, товарищи к нему подоспели. Драку учинили. Как ножом и кто из них солдатика ударил, ни кто толком не видал. Все кинулись, когда он на пол упал окровавленный.
Тут сумбур начался, хулиганье в рассыпную, городовые прибежали всех кто тут остался до нашего приезда не выпускали от сюда. Все, что узнать довелось Евграф Петрович.
- Теперь для твоего сведенья. Убиенного величали рядовой Волков Григорий. 23 годика. Приписан к службе в офицерской электротехнической школе. Год служить оставалось. Орудие убийства, нами на месте не обнаружено. Сейчас "Трефа", собачку славную подвезти обещались, может он, что нанюхает.
Что думаешь, Ванюша, по всему этому, что учинилось?
- Да дело по себе видать не сложное...
- Это пусть Густав Андреевич решает, какое оно, сложное, аль не сложное. Я тебя, спрашиваю, что думаешь?
- Раскрывать надобно. Одно дело, когда хулиганье друг дружку режет. А тут солдат, человек государев. Резонанс.
- Ой, твоя правда, Ванюшка. Это как в газетенках пропечатают. Шума будет, ой, не оберешься.
Реакция на происшедшее в "Народном доме" не заставила себя долго ждать.
По приказу градоначальника в столице проведены были тотальные полицейские облавы. К сему еще и привлечены казачьи части, что числились за гарнизоном.
Проводилось все самым жестким образом. За ношение холодного оружия при себе несколько месяцев тюрьмы, ежели, к примеру, не прописан в столице, немедля подлежал выселению. Возглавлял проведение сей чистки, лично начальник Петербургской столичной сыскной полиции Филиппов Владимир Гаврилович. Не стоит уделять внимание на то, что раскрытие сего злодейства, что было учинено в "Народном доме" в отношении солдата, считалось во главе всех остальных дел.
Когда в комнату для допросов завели задержанного "Жбана", Евграф Петрович обратился к городовому доставившего подопечного.
- Ступай голубчик. Как допрос закончим то тогда тебя полезного окликну.
Городовой, козырнув на выдохе браво отсалютовал, приложив руку к козырьку.
- Слушаюсь, Ваша благородь!
И удалился, закрыв за собой двери.
Я сидел за столом в готовности записывать протокол. Евграф Петрович, стоя неподвижно произнес в сторону доставленного в допросную "Жбана"
- Садись Гриша, не маячь.
"Жбан" с достоинством подошел к стулу, и подчеркивая свою безмятежность развалился на нем.
- Благодарствую Евграфий Петрович.
- Как думаешь, Григорий, каковы в сей раз дела у тебя? Я так из любопытства, ты ни чего себе такого не думай. Знаю тебя давно, просто любопытно на тебя в последние разы посмотреть.
- Ой, да не городи огород, Евграфий Петрович. Пря мо там последние разы?
- А ты как сердешный думать изволишь? Что за солдатика, слуги государева, защитника отечества тебя со столицы вышлют, аль годик сунут, а то и того меньше?! Не ГришАнька, так оно с рук тебе не сойдет. Газеты, щелкоперы эти, прохвосты так их перетак... Такой шум в газетенках своих подняли... Ой, что ты, до небес шум дошел. Да и судить тебя будут, не присяжные, коих разжалобить речами сладкими, а офицерики гвардейские. Они люди угрюмые, их патокой в словесах не переубедишь. В миг петлю тебе пропишут. О, как брат ты мой лихой выходит. Да, что я тебе все это разжевываю, сам все без меня знаешь.
- Да я тут, каким боком к тому солдату дело имею?
- У меня свидетельства есть. Я же тебе, лохмандею этакому, говорю. В газетах негодуют по этому случаю, начальство меня бранит. Говорят, вынь убийцу- злодея да полож. А, что я могу сделать. На тебя указывают, что ты там был. Говорю, что военный суд судить будет. А им лишь бы человечек был. Вот и делу конец.
Нет, конечно, я все понимаю, что не по правилам, чтобы шпана шпану сдавал с потрохами. Ну, раз ты таков, ступай на перекладину.
"Жбан" выпрямился на стуле и мучался в раздумьях.
- Ладно, пошли Иван Карлович, в участок. А после как все спишем, в трактир заглянем, горькой откушаем, что быстро дело закончили.
- Евграф Петрович, ты это, тоже коней осади. Закончили они. Водкой залют успех. Быстрые какие. Лишь бы кого в петлю сунуть.
- Так ты же ГришАнька молчишь, мне ни чего говорить, не желаешь? Так, что мне прикажешь с тобой делать? Молчишь? Вот так в петле так молча и болтаться будешь!
- Васька "Черный", "службу" пыревом ударил. Боле сам не ведаю, во те крест. Правду говорю Евграфий Петрович.
- А я тебе паря верю. Уж ты не сомневайся, все честь по чести следствие проведу.
- Ты уж проведи Евграфий Петрович. За свое я ответ держу. А то, не дело за чужое в петельке болтаться.
- А я те, что обалдую толкую. Вот сейчас городового кликну и пойду расследование производить.
- Евграф Петрович, а вам известен этот Васька "Черный". Я его по картотеке не помню.
- Вот Ваня, рано я тебя значится, похвалы удостоил. Есть он там. Казаков Николашка. Слесарь на заводе Розенкранса. За нож его к нам доставляли. Он промеж "Васильевских" верховодит. Молодой, чуть больше чем за двадцать ему. А сам он, не злобный малый, хулиганистый, но не злобный по натуре своей. Так, что сейчас нам к прокурорским поспешить надобно, бумаги оформим и по душу "Чорного" возьмемся.
- Евграф Петрович, а, что и взаправду вот так вот можно, было бы на "Жбана" убийство повесить. Я имею введу, как вы ему рассказали.
- Бог с тобою Ваня. Если бы прокурорские про сей разговор узнали, то досталось бы нам с тобой, на орехи. Не, так в жизнь у меня не получилось бы. Ты же Вань ученый, сам понять бы должон был. Это он сам к рассуждениям таким пришел. А тут мы к нему с допросом. Он по неведенью в законах, сам так размышлял. И после, нам злодея, чистосердечно, выдал. За это на суде поблажка будет, ему.
Васька "Чорный", он же Николай Казаков снимал квартиру по адресу Железноводская 10/ 1. Со слов хозяйки, у которой он квартировал, с того самого момента как все случилось в "Народном доме" Казаков не появлялся, у родителей его тоже не было. Приходила к ней взволнованная мать Николая с расспросами. Где он сейчас ей совершенным образом неизвестно.
Обыскав съемное жилье ни чего предосудительного найдено не было. А искали, прежде всего, мы нож, которым был убит солдат. Увы.
- А это, что за дамочка такая распрекрасная? Вы ее знаете, Мария Никаноровна?
Задал вопрос хозяйке Евграф Петрович, вертя в руках фотографию в рамке взятую с тумбочки возле кровати.
- Да я, ну, знаю, как зовут. Это Аня, Аня Ганзен. Коленька на нее виды имеет. Он и сам парень не плохой, от него я ни злого слова не услышу, пьяным редко видела, а когда выпьет, то малость, всегда на своих двух приходит. Ни разу не было, чтобы на бровях. Я вся в удивлениях. Что ко мне вы с обыском заявились. Ужо и вправду, не дай Бог, че сдуру накрутить умудрился?
- Да нет, Мария Никаноровна, это, мы всех проверяем. По службе положено так. Вот его очередь и пришла. Вы не серчайте, это так просто попало. Вот и все. А портретик мы на всякий случай возьмем с собой?
- Да берите. Коль Коленьку сыщите, то ему и возвернете. Его это вещь, не моя.
Потом Евграф Петрович, повернулся ко мне и сказал:
- Пошли Ваня, работы у нас с тобою край не початый.
На следующее утро я с удивлением, так как, такого до селе не было, Евграф Петровича в кабинете не было. Чтобы не терять времени даром, я стал просматривать записи, пытаясь найти,... честно говоря, я и сам толком не знал, что я пытался в них такого найти.
Через примерно час в кабинет вошел Евграф Петрович.
- Здравствуйте Евграф Петрович.
- Аааа Ванюшка, бездельничаешь? А я уже с утра пораньше делом занят. С осведомителями своими повстречался, да дотошно всех расспросить успел.
А у тебя сколь осведомителей есть?
- Ну, пока Евграф Петрович, у меня пробел с осведомителями. Я толком сообразить не могу с коего боку к ним подходец найти.
- Ванюшенька, послушай меня гриба старого. Не боги горшки обжигают, а на ловца, завсегда зверь бежит. Коль брюки по кабинетам протирать на стуле будешь, горазд, так и не сыщешь. С людьми говорить надо.
А человек существо тщедушное, особенно те, кто грехов за собой понабраться успел. Над коей персоной меч этот, как его в черта...
- Дамоклов.
- Да, вот этот самый, меч завис. Там подходов к ним всего три, и боле не надобно. Пороки людские, пороки, вот вся хитрость на них. Запоминай Ваня, запоминай, аль лучше запиши, боле повторять не стану. Первое, это жадность человеческая. Ты ему перед глазками алтынным сверкнешь и он твой. За пятак, воздух в церкви испортить готов. Это самый верный метод. Он до смерти твой, только полушкой помани, мать родную в крепость засадит, за нее. Второй путь, это страх. Ванюша страх он такую в себе силу имеет, что всех продать готов, тот, кто боится. Всех своих сотоварищей головами откупится, что бы только ему послабление дали. Вот только страх проходит, слабое чуйство. Только на разок его и хватает. Как поймет, что тучи над ним развеялись, то и тебя в грош ставить престанет. Третье Ванюшка, это зависть. Есть такое промеж людишек. Сам дерьмо дерьмом, совсем никчемный человечек. И сам это разумеет. А вот до других ему завсегда дело есть. И он продать любого готов, лишь бы вознестись над теми, кому он завидовал досель. Вот такие в самый раз и подходят.
Вот я тебе все секреты и раскрыл, а как их применить, сам решай. Ты Ванюшка человек умный, с образованностью. Как применить, то, что я тебе рассказал, сам догадаешься.
- Так, ведь Евграф Петрович, это как-то мерзко получается?
- Ай, не чистоплюйствуй дружочек, знал куда суешься. Тут сыскная полиция, а не пансион для благородных девиц. Тут все методы хороши. Тебе вверено покой честных людей защищать, чтобы злодея от общества избавить. Солдатик, с девицей провальсировал, а его ножом промеж ребер. А нам значит реверансом перед ними шаркать. Доброта и правда, Ваня с кулаками должна быть, да кулаки побольше, да посильнее. Ибо, любят кулаки, наши дураки. Вот так вот, друг мой ситный.
Ладно, то все присказка. А вот те сказка. Девица та с портрета, что мы у Васьки "Черного" изъяли, ни кто иная как, Анька "Модистка". В миру ее звать Анна Ганзен.
- Так хозяйка квартиры, так вчера и сказала, как ее звать.
- Мало ли, что там хозяйка наговорить могла. Вертихвостка и еще та стерва, эта Ганзен, хоть от роду двадцати лет толком не имеет. С "Васильковскими" шуры-муры водит, швейкой в модном салоне числится. Сама из семьи Васильеваострожской немчуры. Так, что Ваня одевайся, пора с этой модамочкой и нам знакомство завести. Она на шестой линии на Васильевском в комнате живет.
- Ты глянь на них! Понабилось в комнату, пройти нет места! Преступницу выискали!
- Аня! Ты мне тут бузу не начинай подымать. У тебя девица, не то положение сейчас, что бы криком брать!
Прервал крики Анны, Евграф Петрович. Но это ему не удавалось, "Модистка" продолжала влиять на ситуацию скандальными выкриками.
- А что мне думать?! У тебя усатый ко мне какие обвинения имеются? Ты, чего приперся, да еще с собой поновалакивал таких же, как и сам?!
- Ты не ори, кому сказано! Не ори! Где Васька "Черный" прячется?!
- Я такого знать не знаю, слыхом не слыхивала. Я девушка приличная, кто на меня наговорил, с того и спрашивай. Пошли вон от седова!
- Ох, и дура ты Анюта, ох дура! Сама себе жизнь калечишь!
Между тем обыск в комнате Анны Ганзен продолжался. В тот самый момент, когда она выкрикивала в лицо Евграф Петровича "не тебе меня судить!" на всю комнату раздалось:
- Нашел Ваше благородие, как есть нашел!
Евграф Петрович обернулся.
- Что ты там нашел Синицин!
- Ножечек, Ваше благородие, тот самый. Я его в аккурат за обоями под окном, где плинтус нашУпал. Тута на лезве, кровь запекшаяся, в наличии имеется, правда, малость самую. Его видать водой смывали.
Евграф Петрович опять обратился к Анне.
- Что теперече, девонька скажешь?
- А не че тебе не скажу! Мало ли каким ветром его сюда занесло. Тут у меня всякой дряни поискать, так найдется! А я не аккуратистка! То за то не сажают!
- Сажают! Одевайся, в участке беседу продолжим! Там я те дурь из головушки высыплю, ой высыплю.
- Ни куда не поеду, в ни какой участок. Прав таких, "фараон", не имеешь! Че ты мне сделаешь?!
- Синицин! Охрименков! А ну-ка, молодцы, в браслетках, барышню в участок сопроводите!
- Сушаюся Ваша благородие! Это мы живо! Барышня не балуй!
В участке я сидел за своим столом и разбирал бумаги, не смея вмешиваться в допрос, который проводил Евграф Петрович.
Должно сказать, что допрос не клеился, госпожа Ганзен упорствовала и ни каких свидетельств не давала по делу. Откуда в квартире у нее взялся нож, которым было совершено убийство, она упорно молчала. Допрос продолжался вот уже два с половиной часа.
Раздался стук в двери кабинета и вошел Синицын.
- Ваша благородь! Тута, ентот до вас просится!
- Кто "ентот"? Толком говори.
Нервно отреагировал на не изобилующего красноречием Синицына.
- Так енто, не при барышне.
Евграф Петрович, вышел из кабинета, и через минуту вошел обратно.