Аннотация: финал "Бессознательного-5", альманах "Веси" (Екатеринбург) Љ50/51,2009, портал "Книгозавр", Реальность фантастики N 9 (73), сентябрь 2009 г
- ....приходи на мои поминки. Будет весело.
Чел на другом конце провода улавливает только вторую половину приглашения.
- А кто еще будет?
- Да все! - фыркаю я. Перед внутренним взором быстренько проплывает видеоряд "ближнего круга". - Халявная жрачка и все такое. Кто ж откажется?
Никто. Я знаю точно.
- Оки-оки... А когда? И где?..
Пошутила - и хватит.
- Как только, так непременно сообщу! - рявкаю злобной овчаркой, и отключаюсь.
Хорошо бы вырубить мобильник навсегда. Хватит ему рулить моей жизнью.
За окном - мутный, усталый вечер. Закономерный финал дня, наполненного важными и одновременно пустыми делами: звонки, встречи, переговоры, бесчисленные бумаги, - великая суета муравейника. Но в деятельности муравьишек, наверное, есть какой-то смысл. А в моей?.. Подобное все чаще приходит в голову. Особенно, когда чувствуешь себя сдувшимся воздушным шариком, и смутно понимаешь, что тебя в очередной раз - непонятно кто - в чем-то жестоко обманул.
Плаксивый, неряшливый ветер назойливо бьется в стекло. А не пошел бы ты тоже? - захлопываю створку у него перед носом. Он в отместку швыряет горсть блестящих капель: смотри, мол, что у меня есть! Хвастливый мальчишка... Жемчужные потеки медленно сбегают вниз, в их линзах причудливыми бликами сияют уличные огни. Но я-то знаю - все лажа. Этот блеск так же обманчив, как и остальное.
Початая пузатенькая бутылка на столе призывно манит темной глубиной: нырни - и все будет хорошо. Рядом надменно щурится ее приятель-бокал. Я уже подарила ему несколько поцелуев, и он считает, что может теперь позволить себе снисходительный тон. Но терпкая влага его хрустальных губ - ложь. Обожжет горло, волной ударит в голову, посулит-поманит, и станет только хуже.
Последнее время во всем так. Эдакое проклятие царя Мидаса... Одна лишь маленькая разница: то, к чему прикасался царек, превращалось в золото.
Я - обращаю сущее в разочарование.
Виной тому мои мысли и ощущения - все шесть способов мировосприятия, доступные человеческому существу. То, что я постигаю с их помощью, на поверку оказывается пустотой. Пустотой, имеющей свою цену, но лишенной чего-то главного.
Точным броском через всю кухню швыряю стеклянного обманщика в мусорное ведро. Ударившись, бокал жалобно звякает. Подумаешь! - мои надежды разбивались и не с таким звоном.
Пальцы кровожадно смыкаются на горлышке его подруги. Что, тоже хотела меня надуть? Вот тебе!.. И с размаху казню бутылку о край раковины. Я - не сдамся. Так будет со всяким, кто соблазнит малого мира сего...
Кухонные жители взирают на погром с тихим ужасом. Обделенные даром слова, свое негодование они выказывают мимикой: отчетливо читаю на деревянных мордах цвета вишни брезгливое удивление. Нет, уважаемые, трезва я... А вы мне - осточертели. Хотя бы потому, что любая ваша полочка - в цену пары часов моей жизни. А каждый из вас целиком - надгробие нескольким дням. Ибо в деньгах - вы мне стоили мало, но если пересчитать на время, которое я потратила, чтобы заработать... И вы, суки, позволяете себе ухмыляться? Лишь "бошевская" физиономия гиганта-холодильника невозмутима: вышколенный слуга не станет выказывать недовольства в присутствие хозяйки. Он перемоет ее кости потом.
Обходя осколки, разбросанные по полу, гордо удаляюсь в комнату. Уютное обиталище тоже заполнено руинами дней, потраченных на его обустройство. Разве что массивная туша рояля выбивается из общего ряда - это дедушкино наследие. Мне не пришлось расплачиваться за него кусочками своей жизни.
Толстый, черный и белозубый - копия Луи Армстронга в глянце - старый инструмент улыбается. Грустно и нежно. Он еще помнит тепло моих пальцев, а я уж и забыла, когда последний раз "стаю клавиш кормила с руки". Глажу его прохладный, полированный бок: нет, старик, я давно оглохла, кисти мои - скрюченные ветви сухого дерева. Нельзя петь, когда сердце немо.
В прихожей злорадно взрывается трель звонка: хотела тишины?.. Щ-щас!
В проеме входной двери - незнакомка.
Долгая пауза... Молчим обе. Я - раздраженно, она - с непонятно-веселым ожиданием. Постепенно с чужим лицом происходит очевидная метаморфоза: размыто проступают знакомые черты - привет из ушедшего далека.
- Ёоо-уу! - унылые сумерки одинокой вечери взрезает девчачий визг. - Сколько лет! Сколько зим! Какими судьбами?..
Ее плащ ложится в мои руки, - словно крылья промокшего ангела, загнанного непогодой в случайное убежище. Бережно расправляю его на вешалке... А духи она любит все те же.
Дежа вю.
Кухонные обитатели рады нежданной гостье: я при ней наверняка буду вести себя хорошо и не попрекну лишний раз "происхождением". Поэтому на столе сами собой, - во всяком случае мне, занятой разговором, так кажется, - возникают кофейные чашечки, вазочки с разной вкуснятиной, тарелочки с бутербродами. Я торопливо убираю следы недавнего бунта. В приоткрытое окно нахально врывается давешний ветер: свежий и мятный, он совсем не похож на того зануду с привкусом плесени, что изводил меня жалким плачем. "Это я принес тебе встречу..." - заговорщически шепчет он, и я отчего-то верю.
Мы пьем кофе, курим, смеемся, и - говорим, говорим, говорим! Взахлеб, перебивая, хватая друг друга за руки...
Подруга рассказывает о себе.
После консерватории, где мы вместе учились, она уехала в провинцию. Муж, дочка, старый домик, окруженный садом... Любимая работа: детская музыкалка, бесконечные репетиции, а самое главное - созданный ею хор. Когда она говорит о своем "детище", ее глаза светятся. Хотя они у нее всегда были такие и, слава Богу, пролетевшие года не погасили их блеска.
- Ну, а ты-то как? - виновато спохватывается она.
- Как? - я невольно усмехаюсь. - Пони бегает по кругу... Пригласили преподавать в училище музыкальном, но через два года я его оставила - не хотелось гнить в нищете. Помнишь же, каково тогда было... Устроилась через знакомых в банк операционистом, особого ума там не требовалось. Одновременно поступила заочно на экономический, чуть не надорвалась! - еще ж сынишка был маленький, - но закончила. Потом пристроилась в одну фирму, другую... Теперь вот, - я придаю лицу нарочито стервозное выражение, - коммерческий директор, блин... Бизнес-леди. Со всеми вытекающими.
- Молодец! - уважительно кивает гостья.
В ее одобрении - ни грамма фальши: похвала - дань не тем атрибутам, которые ныне окружают меня, а тому, что я нашла в себе силы выжить.
Эх, подруга-а... Знала бы ты, как я шла по головам, снимала скальпы, рвала зубами чужие позвонки! Нет, мне никого не жалко, и не собираюсь каяться. Пусть кинет в меня камень тот, кто... Но всего этого я не расскажу тебе. Тебе - свидетельнице того времени, когда душа моя еще умела петь.
Незаметно перемещаемся в гостиную. Она отставляет чашку, рассеянно сует окурок в пепельницу - все ее внимание приковано к "Черному Луи".
- Жив, стейнвеюшка? - помнит, что дед так называл инструмент. - Не продала...
Бережно поднимает тяжелую крышку, ее пальцы легко бегут по клавишам. И я словно проваливаюсь во времени. Туда, где мы были молоды, наивны и по-честному счастливы.
Она играет, беспорядочно перескакивая с одного на другое: отрывки из Дебюсси и Листа переплетаются с беглыми импровизациями.
- Хороший звук! Сама настраиваешь?.. Давай-ка по-нашему! - к роялю придвигается второй табурет.
Реальность жестко обрывает мое путешествие в прошлое.
- Нет, - холодно отказываюсь я. - Уже давно не играю.
"Стейнвеюшка" умолкает на полуслове, тонкие пальцы удивленно замирают в дюйме от клавиатуры.
Она не спрашивает "почему?". Задает совсем другой вопрос:
- Как же ты так можешь? Ты-то?..
- Не знаю... - безразлично откликаюсь я. - У меня с эмоциями последнее время как-то туго. Не звучит внутри, понимаешь?..
- Понимаю, - медленно произносит она после долгого молчания. Крышка рояля снова закрывается.
И я отчетливо чувствую, что ей становится душно.
- Слушай, - говорит она, чуть погодя. - Я завтра уезжаю. Дождь вроде тише... Сходим куда-нибудь? - ее черный силуэт у окна на фоне угасающего заката кажется призрачным.
Хороший вопрос. Только - куда?.. Проблема не в том, где провести остаток вечера: не хочу, чтобы очарование этой встречи было окончательно убито какой-нибудь дорогой харчевней, но ничего лучше не приходит на ум. И тут я вспоминаю о двух билетах, что лежат, смятые, в отделение моего бумажника. Мне преподнесли их на днях поставщики в качестве "маленького презента".
Через четверть часа мы уже спускаемся на лифте в подземный гараж. Застоявшийся "Лексус", вырвавшись на простор, резво набирает скорость.
- Куда мы? - интересуется подруга, с любопытством вглядываясь в ночные огни города.
Имя той, на чей концерт мы едем, ничего мне не говорит, в чем я тут же честно и признаюсь.
- Даймонда Галас? Это весьма на любителя... - замечает моя компаньонка. Очевидно, она там у себя в провинции более "продвинута", нежели я.
- Очень... мм... своеобычная певица, я слышала ее записи, - продолжает подруга. Как и в прежние времена, она рада поделится со мной хоть чем-то. - Работает в традициях рембетики, - греческие песни такие, ну да неважно... Только вместо древних инструментов - фортепиано и собственный голос. У нее - диапазон в четыре октавы, представляешь?.. - в интонациях моей собеседницы восхищение профессионала. - При этом - сочетание классического оперного исполнения и совершенно экстремальной вокальной техники! Она возродила забытое импровизационное пение amanes, характерное для Среднего Востока. В православных странах такая музыка считалась языческой и была запрещена, поскольку относилась к дохристианской погребальной традиции...
- Понятно. Сплошная эзотерика... - кисло подытоживаю я краткую лекцию. Услышанное не воодушевляет. - Это вы с детьми такое слушаете?
- Э-э... Вряд ли они воспримут подобное. Не тот возраст.
- Может, повернем назад, пока не поздно?
- Да нет... - глядя в черное пространство, задумчиво отказывается подруга, и добавляет по какому-то наитию: - Тебе нужно это послушать...
****
Правоту ее предсказания я осознаю позже.
А сначала, ошеломленная, буду с недоумением вслушиваться в странную, ни на что не похожую манеру исполнения той, что царствовала на сцене. Той, чье имя я даже не слышала до этого вечера. Той, что ни разу не повернувшись от рояля к залу, сделает эту встречу сокровенной, наделив нас отблеском запредельной реальности, что превосходит собой любую печаль и всякое утешение. Словно она была на одном конце времени, а мы, привыкшие к хитам-однодневкам, - на другом...
И сменив удивление, придет вдруг бесконечный миг, когда голос певицы, нечто на грани между звуком и криком, который и голосом трудно назвать, настолько в нем пульсирует до предела сконцентрированная боль, - спуск, начинающийся из бездны, и к бездне ведущий, - заполнит все мое внутреннее пространство, и заставит испытать такую глубину грусти и такое потрясение, что я буду после спрашивать себя: а было ли?..
Это случится, когда она начнет свою знаменитую "Plague Mass", и голосом ее будут взывать те ушедшие, чей удел не та безмятежность, которая - покой, тишина и конец, но та, иная смерть, каковая есть смерть без конца. Те, чья кончина была насильственна, неправильна, отягощена грехом - своим или чужим. И вдруг что-то неуловимо изменится в холодном течении моих вод, треснет выжженная кора моих пустынь, и зародится смутное осознание, что так, как есть, - более невозможно.
Ощущение неправильности собственного бытия - оно уже было у меня. Как у всякого, кто живет не своей жизнью, играет не ту роль, что написана для него Всевышним. Но, немилосердно фальшивя, я продолжала исполнять чужую партию, боясь отказаться от нее. Нужен был некий толчок, озарение... И вот теперь со сцены мне кричали: еще можно спастись, ведь ты - здесь, а не там, где уже ничего не исправить!
Возвращаясь после концерта, я и гостья, не сговариваясь, будем стараться молчать, чтобы не спугнуть звучащее в памяти, - что есть слова, когда твоему земному приоткрылись неведомые пространства?
На утреннем перроне - слякотном и промозглом - мы скажем друг другу не больше. Прощание будет странным - я не смогу после восстановить его в деталях, подобно тому, как невозможно вспомнить улетевшее сновидение, и единственным доказательством нашей встречи останется затрапезный бумажный клочок, где подруга второпях нацарапает свой номер.
Не пройдет и нескольких дней, как я достану этот листочек, - хрипящее меццо-сопрано в наушниках плеера заставит меня набрать заветный шифр к прошлому: быстрее, пока кипящая эйфория в груди не сменилась привычным холодом!
Голос подруги в трубке будет радостным, но легкий изумрудный оттенок удивления быстро потемнеет до густоты откровенного непонимания:
- Здорово! Как ты меня разыскала?.. Я дала тебе телефон?! Ты что-то путаешь, солнце! Я в Питере лет пять не была...
И я не стану спорить. Не стану напоминать о нашем вечере. Ненужными объяснениями можно нечаянно уничтожить случившееся волшебство.
Достаточно того, что предо мной - коробка от диска; с его обложки, перечеркнутая чернильным автографом, смотрит черноволосая женщина, - та самая, на концерте которой мы были. Вместе...
Шутка ли это каких-то неведомых сил? Некая временная петля? Какая разница... Произошедшее - так же реально, как и надрывный, яростный голос в наушниках. "...Let my people go!.." - кричит он, и дело не в том, что это - самая необычная аранжировка известной песни из всех, что я слышала: просто теперь понимаю истинный смысл этих слов.
"Отпусти себя..."
День этот и несколько следующих я потрачу на то, чтобы условиться с риэлтором насчет квартиры: продаю ее вместе с вещами. Только старый рояль останется со мной - ведь он не стоил мне ни кусочка жизни. Нас с ним ждет старый дом, утопающий в осеннем саду. Старушка-хозяйка его умерла и домик осиротел, - подруга и ее муж предварительно договорились с наследниками.
Меня то и дело будут отвлекать телефонные звонки из отвергнутой реальности - липкие, цепкие, точно лапки насекомых: муравьиная суета бесится оттого, что я ускользаю. Вежливо, но твердо посылаю все подальше: для меня есть другая работа - там, где горохом рассыпается звонкое арпеджио и божьей искоркой светятся детские глаза.
И как-то вечером, накануне отъезда, я открою наконец крышку "Черного Луи". Старик подмигнет мне с видом заговорщика: он-то знает мою маленькую тайну! Первые аккорды будут нестройны и неуклюжи. Извини, дружище, - я так давно не играла! Let my people go... Я не стала другой - невозможно перемениться за столь короткий срок, так же, как нельзя искупить все грехи - какие-то из них все равно останутся камнями на дне ручья. Let my peоple go-о-о!.. Но я - возвращаюсь к себе...