Ваня Ванин хотел праздника. Можно даже сказать, что он только о нем все время и мечтал. И только открывал глаза, просыпаясь (еще может до конца и не проснувшись),--уже видел шеренги демонстрантов; и воздушные шарики, раскрашенные всеми цветами радуги.
А может он видел и саму радугу. Которая вспыхивала в голове Вани Ванина, яркими иллюминациями подсвечивая его мозги, закипавшие от такого ощущения праздника.
Но ничего с этим, конечно же, поделать было нельзя. Надо было постараться смириться.
Но удивительно, сколько бы он этого не понимал, наверное, так до конца и не понял. Потому что, по сути, понять, почему это было так - невозможно. Как невозможно было и разгадать,-- от чего у Вани была такая реакция.
И даже, наверное, стоило бы заметить, что в душе (в своей больной и израненной страданиями душе, а страдания, заметим, были у него иной раз действительно очень серьезные) Ваня Ванин совсем даже и не переживал иногда. Он смеялся. Даже чему-то радовался. Но как-то тихо так. Словно бы радость эта была и не его. И - не у него. А ему приходилось только наблюдать ее со стороны.
И ведь что удивительно. Словно бы и принимая все происходящее "как должное" -- Ваня Ванин порой очень серьезно сердился на это. На свое такое отношение. И бил (самого себя; в душе, конечно) самым отчаянным образом. Обзывая последними словами.
После чего удивлялся - уже всему этому.
Немного странный был человек, конечно, Ваня Ванин. Можно было бы сказать, что себя он не любил. Но почти независимо от какой-то любви или ненависти - Ваня Ванин хотел праздника. И иногда подобное желание набирало такую силу, что подчиняло себе всего Ваню Ванина. Всего, без остатка. И тогда уже Ване совсем ничего не оставалось, как действительно подчиниться. Радоваться, какому-то появившемуся и уже новому для себя состоянию души. Ощущения радости - в этой самой душе. Душе, в которой с этих самых пор наступал мир и согласие. Душе, которой теперь, на какое-то время, было ничего не нужно. Кроме как радоваться, смеяться, дурачиться. И быть может даже петь. Ведь мы почти упустили (да чуть не забыли, что уж тут говорить), что Ваня Ванин еще пел. Любительски. Не попадая в ноты. И чаще всего -- на какую-то иную мелодию, чем была у песни, которую он исполнял. Да еще Ваня пел таким отвратительным дребезжащим голосом (природа дала желание, но не успела талант), что он этого пения соседи Вани Ванина (он жил в коммунальной квартире в центре Санкт-Петербурга) - прощали ему все. И то, что он ворует мясо из кастрюли с супом. И то, что сыпет соль в чью-то сковороду с жарящейся картошкой. Как и то, что подолгу занимает ванную комнату; где и поет свои дурацкие песни.
И выходило так, что когда Ваня Ванин пел, рядом с ним находиться было невозможно.
А еще его очень хотелось пожалеть.
"Война не всех убила",--кряхтел, бывало, сосед дядя Коля, совсем еще не старый, но уже испитый мужчина, завидев прихрамывающего Ваню.
Ваня был инвалид. Точнее, ровно месяц в году - он изображал из себя инвалида. И тогда передвигался, прихрамывая на одну ногу (иногда у него оказывалась "перебита" рука. Иногда только пальцы. Иногда он вообще передвигался только на костылях. Но большинство месяцев в году - он, был инвалидом души (как смеялся тот же дядя Коля). Но смех этот был смехом сквозь слезы. Потому что Ваня действительно был инвалидом. У него была расстроена психика. Еще с детства (а не как он уверял, - после контузии в Афганистане. В армии Ваня вообще не служил). Была даже группа инвалидности. Первая. Поэтому Ваня нигде официально не работал. А неофициально - он был нищим. Попрошайкой. И частенько сидел в переходе на Невском проспекте. Положив на асфальт кепку, в которую добросердечные граждане должны были что-нибудь бросить.
Однажды в кепку к Ване кто-то положил гранату. Лимонку. И в тот же день Ваня ее продал, и почти месяц беспробудно пил, отмечая удачную сделку.
А как-то в кепку к Ване упала стодолларовая бумажка. И Ваня по ошибке уже было схватил ее "больной" рукой (якобы больная рука уже полдня висела, прижатая к груди марлевой повязкой). Но даже если бы Ваня не ошибся руками - для него все равно бы ничего не изменилось. Потому что его уже подхватили под мышки (дав, для порядка, пару раз под дых), и посадив в машину, провезли несколько кварталов и выбросили на улице Рубинштейна. Сказав, что теперь он должен работать только здесь. А к Невскому даже не приближаться.
И уже, было, крупные слезы от обиды покатились из глаз Вани, но тут он вспомнил, что банкноту у него забрать забыли. А значит, в какой-то мере для Вани Ванина праздник продолжался. Или только начинался. Или, что еще верней, теперь уже мог начаться. Потому что уж слишком часто Ваня думал о празднике. И по срокам - как раз мечта его должна была сбыться. А теперь уже наверняка и сбудется.
2
Ваня ошибся. Точнее - его обманули. Положив в кепку банкноту, у которой сто долларов было пропечатано только с одной стороны. А с другой (наверное, для надежности) было евро. Тоже сто. Так что, в зависимости от удачи, вам все равно могло повезти.
Ну, конечно же, так можно было бы по настоящему считать, если бы вы были ненормальными. Например, такими же ненормальными как Ваня Ванин. Который был откровенный псих и сексуальный извращенец. И он тут же придумал, как ему распорядиться с деньгами. И еще через время уже мог быть уверен, что такого минета ему никто не делал никогда. Ибо Валька-партизанка, местная и пока еще начинающая потаскушка, обслуживавшая за пачку сигарет или бутылку пива любого желающего, при виде денег честно призналась Ване, что такого богатого клиента у нее еще никогда не было. И Ваня еле успел оттащить Валю за забор близлежайшей стройки, потому что за доллары она готова была все сделать прямо на месте: с кем угодно, где угодно, и куда угодно. Ну, а так как Ваня был, в принципе, не против, то все между ними почти тут же и состоялось. И стоило им только оказаться за забором, как член Вани тот час же оказался в руках Вальки-партизанки, которая, не забыв похвалиться что за такие деньги она ему покажет высший пилотаж, не теряя времени, принялась за дело.
Ване было неудобно, что он обманывает несчастную девушку. Но ему еще никогда не было так хорошо. Да и подобная форма любви у Вани вообще была в первый раз. А если честно, так до этого у Вани и вообще никакой любви еще не было. Он не помнил, чтобы его кто-то любил. А тем более устраивал праздник. Несмотря на то, что было ему уже двадцать семь (а Валя, должно быть, была лет на десять младше). И хоть когда-то у него были родители, но написали они такую неразборчивую фамилию (когда сдавали Ваню сразу после рождения в детский дом), что там решили не мучиться (разбирая полупьяные каракули полуграмотной женщины -- мамы Вани), и дали Ване фамилию, производную от его имени.
Так он и стал Ваней Ваниным. Тихим, скромным, забитым, душевнобольным. Который и провел большую часть жизни в психиатрических клиниках. Пока государству, в конце 90-х, не стало слишком накладно кормить таких как он. И их выпустили на свободу.
Кстати, сам Ваня себя несчастным не ощущал. А сейчас он так и вовсе радовался жизни. Ибо дела у Валентины уже приближались к финалу. И вскоре Ваня Ванин, вцепившись руками в ее волосы (до этого руки его плавно покачивались в такт движениям головы девушки) издал победный рев. Разрядившись чем-то все это время созревавшем в тщедушном организме Вани Ванина прямо сквозь плотно сжимавшие его член губы Вальки-партизанки ("почему партизанки"?-- совсем некстати подумал Ваня).