Рощин был перестраховщик. До боли и до жути мелочный и... ранимый. Бережливый наверное все-таки. Бережливый. Так он считал. И где-то в своей тщедушной душонке тешил себя этим. А на самом деле - такие люди как Рощин мне никогда не нравились. Не было в них этакого душевного размаха. Русского размаха. Того, что уже как бы и свойственно представителям наших широт. Нашего государства. Испокон веков стоявшего где-то на границе между Европой и Азией. И до сих пор так и не определевшившейся - к кому оно ближе.
Хотя корни самого Рощина были какие-то монгольские. И ходили слухи, что один из его прадедов даже был хан. Монгольский, разумеется. Хотя сам Рощин уверенно отстаивал собственную гипотезу, что он русский. Пусть и глаза раскосые, и картавит как еврей, и нос как у грузина, и скулы как у бурята - но сам он русский. И явно обижался, когда кто-то принимался на это его убеждение - откровенно смеяться. Смеяться, по мнению Рощина, было не над чем. Да и на самом деле, конечно, тут и не смеяться надо было. А, как минимум, плакать. Потому что, стоило только в собственности Рощина появиться какой-нибудь вещи (машине, например. Его последнему приобретению), и тотчас же у Якова Рощина начинали проявляться какие-то уж совсем отвратительные черты. Потому что начинал он трястись над этой самой вещью, думать только о ней, сдувать с нее пылинки, и зло (откровенно зло!) смотреть на каждого, кто, по мнению Рощина, стремился на эту самую его собственность - позариться. Хотя бы сесть в нее (в машину, в данном случае).
И уже только от возможности чего-то подобного - Рощин покрывался липким потом. Заикался. На него нападала какая-то жуткая (и непрекращающаяся) икота. И он совсем изменялся в лице. Потому что лицо его тотчас же становилось злобным, раздражительным, и... неуверенным. Неуверенным, должно быть, даже в том, что вообще возможна какая-нибудь другая мимика. Кроме той, которая была. Которая появлялась на лице Рощина. И он даже сам, наверное, невероятно переживал из-за этого. И совсем как будто не знал - что ему делать дальше.
И совсем не помнил - как он реагировал раньше. Если, конечно, предположить, что когда-нибудь Рощин реагировал как-то иначе.
Но мне так не казалось. И я вообще старался поменьше общаться с Яковым Рощиным. Можно сказать даже - избегать его. При этом сам же до конца и не осознавал - отчего так происходит. Ведь (по крайней мере--внешне) Яков выглядел вполне располагающим к себе молодым человеком. В меру упитанным. С круглыми, пухленькими, щечками. И какой-то не в меру стыдливой улыбочкой. Словно только что совершил что-то нечестное. Хитрое. Запретное. Направленное, быть может, даже против ближнего своего.
Хотя были ли те, кто с Яковым Рощиным общался - я не знал. И почти даже никогда не думал о том. Потому что, наверное, боялся в чем-то разочароваться. Ибо если и были у него товарищами - то отчего-то мне они казались такими же хитровыебанными как и Яков. (Кстати, я все время спотыкался на сочетании его имени и фамилии. Мне казалось, что кто-то что-то напутал. И если имя ему еще подходило, то уж фамилия должна была иметь совсем другое окончание: --баум, например, или - сон. Ну где-то так. Яков - Рощинбаум. Яков Рощинсон. Что-то на вроде того.)
Но к моему даже какому-то счастью - Яков так не считал. И у меня появлялась улыбка каждый раз, когда я (выходило это - ловил я себя на мысли - непреднамеренно) произносил - им же невольно и улыбаясь от такого глупого сочетания - имени и фамилии. Яков Рощин. Яков Сигизмундович Рощин. И получалось уже совсем черт знает что. Но что я мог поделать?
Но какой же Рощин на самом деле был перестраховщик. Если он вдруг пускал вас в свою машину, то я откровенно заебывался, постоянно помня о том, что этот идиот следит за тем, с каким усилием вы закрыли его дверь, чистая ли у вас обувь, не курите ли вы в машине, не слишком ли проминаете его кресло, и прочее и прочее. Так что уж действительно тысячи раз проклинаешь себя за то, что поддался на предложение Рощина "подвезти". Притом что я уже понимал, что и сам Рощин уже корит себя за свое "предположение". И переживает даже, наверное, не меньше вашего. А может даже и больше (и наверняка - больше).
И вы уже как будто и готовы побыстрее выйти из машины. Уже даже и забывая - о цели своей поездке. Точнее даже - напрочь забывая эту цель. А в голове у вас как счетчик постоянное щелкает необходимость выполнения соответствующих правил. Которые вы должны обязательно выполнить. Ибо сесть в машину и даже ехать в ней - это еще почти что и ничто. А вам еще предстояло вылезти из нее. Причем так, что бы у Рощина до конца не испортилось настроение (хотя настроение у него было испорчено всегда. Уже наверное от одного осознания вашего присутствия рядом с ним). И он что-нибудь не подумал вам вслед. Что-нибудь плохого. От которого -- уже будете переживать вы. Ибо как-то уже так выходило, что это именно вы, рядом с Рощиным, оказывались уж слишком душевного ранимым и впечатлительным человеком. И как раз вы-то больше всего и переживали - что, мол, да и как. А Рощин... Если Рощин за что-то и переживал, то это скорее, больше была только игра. И только игра. И модель поведения. Которой отчего-то (и видимо когда-то) решил следовать этот чудак Яков Сигизмундович Рощин. Человек, который перестраховывался изначально не тем, что не допускал какой-то ситуации, а тем, что сначала сам организовывал ее, а потом доводил вас до белого каления постоянными придирками и предостережениями. Пока вы не чертыхнувшись - уходили прочь. А он смотрел недоуменно вам вслед. Должно быть думая, отчего же так произошло? Ну не идиот ли?..