Аннотация: Несколько слов о большом государственном стиле и трудноуловимом национальном духе.
Опубликовано на сайте "Русская idea" (14.04.2015).
Великим державам приличествуют многие достоинства, не то чтобы непременные все сразу, но в совокупности слагающиеся в величие. Большое государство не живёт без большого стиля. Как не живёт без него попросту успешное или претендующее даже не на успех - на долгое существование.
Охваченная антирусской революцией Россия сбросила с бронепоезда современности блистательный русский модерн (к 1917 году украшавший уже буранные полустанки и начинавший пускать по-американски гибкие корни даже в Средней Азии). Попытка прожить одним авангардом закончилась разве что не столь бесследно-óмутно, как благие начинания Чаянова и Кондратьева. Сочинская олимпиада показала, что супрематизма, как ни приелись рекламные переделки Маяковского и Родченки, хватит и на наш век. Советский Союз, отринув компенсационные "коровники в амурах", попытался было протянуть на одном недолго модном модернизме, и эта эстетическая бедность жестоко присовокупилась ко всеохватной советской скудости: "У вас чего ни хватишься - ничего нет".
Если царства и вправду гибнут оттого, что их не уважают подданные, Советский Союз погубила, в том числе, осточертевшая затрапезность, попросту не оставлявшая верным гражданам ничего, что можно было бы поднять на щит, если ленинский профиль утрачивал авторитет даже на крупных купюрах, партия отказалась от руля, а несокрушимая и легендарная сторонне замешалась. Наверное, удачными объединяющими символами консервативного (хотя бы в смысле "антикапитулянтского" и "антиэнтропийного") фронта в начале 90-х могли бы стать портрет Гагарина и изображение первого искусственного спутника Земли. Однако не имевшие привилегированных нацорнаментов "советские люди", сиречь русские, помимо прочего обделены были опытом создавать и согласовывать как символику, так и то, к чему её можно было бы приложить.
Нельзя сказать, чтоб у нынешней России не было никаких начатков большого стиля. С дизайном дело сегодня обстоит неважно, но всё же не так пусто, как в 70-80-е. Есть понимание того, что если земля начинается от Кремля, Кремль должен продолжаться чем-то, напоминающим работы Константина Тона, а не Дворцом Съездов. Однако эта претензия на большое слишком мелка, и продолжает она именно что растерянную эклектику (порою весьма посредственно и непрофессионально - стоит вспомнить странную арматуру в новодельной кремлёвской галерее-титулярнике, синемундирных русских генералов на станции метро "Парк Победы" или московские памятники Шувалову и Горчакову в невероятных значках, не говоря уж о полупластмассовых церквях в нагромождённых кокошниках, напоминающих осиные гнёзда).
Большой государственный стиль - это линия, от которой отсчитываются координаты всей остальной принятой в обществе эстетики. Праздничная одежда дворовых, конечно, беднее и аляповатее парадного костюма барина, но если барин вечно имеет вид, средний между Ноздрёвым и Плюшкиным, ни на Страстной, ни на Пасхе благолепия в доме не жди.
Большой государственный стиль - это очарование самой идеей государственности, утверждающее радостную верность национальному и утешающее, примиряя с несовершенством воплощения. Се форма, от коей бессмысленно требовать полного соответствия содержанию, но сама она довершает это содержание.
Сколь важно, например, в европейском мире воспроизводство классического наследия в государственных стилях, а "европейский" - и значит идущий от греко-римства и его позднейших изводов.
У каждой традиции своё прочтение классики. Каждая зрелая культура не скрывает, что она ценна и весома ещё и перековкой почтенного чужого, зачастую трофеев. Англия, в каком-то смысле - это средневековая Франция для англичан, которые, заматерев, стали играть в англосаксов и бриттов. Финляндия - это Швеция для финнов. Швеция, несмотря на вековую борьбу с немецким засильем, - в чём-то по-прежнему Нижняя Германия для шведов. Чехия - Верхняя Германия для чехов. Испания зашла с другой, реконкистадорской стороны - это латинская и католическая Андалузия. Польша - национализированная простыми ляхами шляхетская фантазия сарматства, покорившего к своей славе и славянство, и германство, и латинство. Америка по сей день играет в примеренную на себя англосаксонскими бунтовщиками Римскую республику.
Не менее важно и самопредставление от противного. И это противное - опять же образ Рима.
Франция - любимая дочь католической Церкви, первая католическая держава после впадшего в ничтожество Рима. Французам довольно короля - им не надобно ни константинопольского императора, ни германского.
Германия, в свою очередь, - настоящая, ожившая в новой плоти суровая Римская империя, не чета ветхому италийскому Риму и (на тевтонский взгляд) мягкому, как моллюск без раковины, Константинополю, коему уподобляются и кичливые французы. Никому, по мнению бисмарковских немцев, не дано так постичь вершины греческого и римского духа, как им самим. Той Германии уже нет, как нет и той Австрии, но нынешние светятся отражением отражения - поэтизацией тех бюргерского и творческого начал, которые взросли на почве самостояния Священной Римской империи германской нации.
Британия, при всей своей самодостаточности, - вполне себе альтернатива Римской республике, Рим, не изгонявший надолго царей.
Италия - новый Город, построенный поверх легендарного, более не правящего миром.
Испания доиграла партию Италии уже наших глазах, из альтернативной Римской империи, построенной на новом месте и так же рассыпавшейся, оставшись альтернативным Городом и образцом для других Городов.
Россия, чтобы стать вполне Россией, а не разбитой и обкорнанной "Российской Федерацией советской нации", вынуждена восстановить в себе римский стержень, стать и подлинным Третьим Римом, и достойным Антиримом. Третий Рим должен быть сравнимым с первыми двумя, а не Римом третьего сорта, китчевой прорисовкой с поддельных лаковых шкатулок и посредственных икон. Антирим должен хотя бы по смелости и яркости не проигрывать в сравнении с англосаксонским, французским, австрийским, итальянским, испанским Антиримом. Дело за художеством и хотя бы минимально личащей ему жизненной подложкой.
Разумеется, мы в тысяча первый раз услышим (в том числе и от тех, кто страшно оскорбится чьей-то попытке ввести монополию на Иисуса Навина или царя Соломона), что это все другие народы имеют право на Рим, ибо скованы исключительно из самородного золота, а русским даже сомневающихся чеховских интеллигентов и климов самгиных нужно выдавать по талонам, после сочного покаяния и всеобщего предательства. Мы увидим любителей британского научпопа про акведуки, европейской востребованности римских цирков и заокеанской пошлятины про "Сияющий град на холме" (и город этот, конечно, назывался не только Иерусалимом), которые будут шутить, даже небезосновательно, над палёным палехом с "Византеей", но проявят себя во всей красе, когда при воспоминании о кресте, не досягнувшем до Святой Софии не без помощи "союзников", из них, скептичненьких, полезут, срывая пломбы, борцы с "труположеством", троцкие, ярославские и покровские.
Однако, вспоминая, как европейские государи и рыцари высокого средневековья и ренессанса сравнивали себя с Карлом Великим и Роландом, мы не глумимся над тем, что они-де по невежеству стремились вернуться в медвежье раннее средневековье, да и сами были неровня нам, чистеньким и просвещённым. Мы понимаем, что они брали за идеал своей мирской жизни общие очертания великой эпохи и те детали, что, видимо, не случайно сохранились, оплодотворяя творческое воображение. Ищущие в Риме образец берут за основу не рабство и узаконенное неравенство, не хищничество и подобострастие, не застой, восторжествовавший в замкнувшейся системе, не беспощадную ревность к ближним и не слабость перед лицом новых внешних сил. Они понимают несовершенство человеческой природы и превратность судьбы. Рим велик для них ещё и тем, что вместе с Библией (а многих - и вместо Библии) вводит слабого человека и прозаическое общество в вечность временных лет, во вселенское пространство спора враждующих начал.
России как одной из важнейших европейских стран всех времён принадлежит весь Рим, от Энея до Константина XI, и распоряжаться им она вольна к лучшему расположению духа - ведь никому не придёт в голову сомневаться, прилично ли французам и другим европейцам вдохновляться далёкой французской историей, если в ней была и трусость перед норманнами, и бессилие перед англичанами, и высокомерие королей, и подлость революции, после которой та Франция осталась для потомков во многом заграницей.
Вопрос в акцентуации. Думается, после всего пережитого, России следует обратиться к образу борящегося со стихией христианского Рима и представить, каков он был бы, если бы выдерживал все удары.
Так, после классицизма, ампира, николаевского классицизма, переходящего в тоновский неовизантизм, византийского элемента в русском стиле, ампира в модерне, классицизма в бетоне и той эклектики, что именуют то советским классицизмом, то сталинским ампиром (но начавшейся с "красной дорики"), новое архитектурное слово напрашивается в неоромейском, точнее в неороманском средиземноморском стиле. Стереометрическая игра голой, но фигурной кирпичной кладки (национальное искусство, кое следует возрождать, что невозможно при эксплуатации демпинговой ввозной рабсилы). Аркады, перекликающиеся с модной ныне промышленной архитектурой конца XIX - начала ХХ веков, которую даже в России называют "викторианской", а если бы Акела не промахнулся - называли бы, пожалуй, архитектурой эпохи великих реформ. И самое главное, системообразующее - белокаменные (пускай хоть и бетонные) вставки декора, например, византийских и венецианских капителей, в кирпичную или крупноблочную кладку.
В декоративно-прикладном изобразительном искусстве русский модерн оставил нам достаточно образцов осмысления византийской живописи, однако разумен акцент на некоторую итальянизацию - точнее, итализацию (от "италийский"). Как без Италии не было бы знакомой нам ренессансной Европы, московского Кремля и кремлёвских соборов, так без Византии не было бы знакомой нам Италии. Мы имеем полное право дышать Средиземноморьем, к которому Россия так отчаянно стремилась, пока не пала на пороге, "заживо пожираемая червями", как живописал один из многознающих свидетелей.
Вспомнив настоящую работу каменщика, мы сможем претендовать на повторение чуда русской готики, тоже, в действительности, вышедшей больше из средиземноморских мотивов. Переосвоив ренессансную Италию, мы подходим к барокко - тоже нашему, нарышкинскому, петровскому, елизаветинскому. Мы возвращаемся в XVIII век с римской поступью подымающейся России. Стоит только для начала вернуться в Константинополь.