Завацкая Яна : другие произведения.

Разорванный мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.05*10  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Есть женщины. Есть мужчины. А есть - ЛЮДИ женского и мужского пола. (А.Степнова - из отзывов на произведение). Написано в 2000 г.

  
  
  
   РАЗОРВАННЫЙ МИР
  
  
  
  
  -- Святая мать, - Чена склонила голову, - Этот вопрос не дает мне покоя...
  -- Я слушаю тебя.
  -- Святая мать, мы в Арвилоне не знаем мужчин, и страх овладел нашей жизнью... Скажите мне, как преодолеть этот страх?
  -- Дочка, - монахиня положила руку на плечо Чены, - Человек один преодолеть страх не в силах. Можно только спрятать его. Но есть и другое. Божественная любовь сильнее страха. Ты можешь победить страх любовью.
  -- Святая мать, но я не совсем понимаю...
  -- Что?
  -- Что такое любовь?
  
  
  
  
   Знайте: наша война -
   это наша любовь.
   И в этой войне льется нужная кровь.
   Значит, наша любовь -
   Это наша война.
   И нам этой битвы хватает сполна.
   "Наутилус", "Песня в защиту мужчин".
  
  
   Что мы скажем нашим детям,
   Когда матери пойдут на войну?
   "Песня в защиту женщин"
  
   Самолет заходил на посадку. Толчок - шасси коснулись полосы. Тело истребителя мелко завибрировало, затряслось, словно по ухабам, хоть полоса была ровной. Скорость падала, и вот самолет повернул и вырулил к своей обычной стоянке, в укрытие, и замер здесь на месте. И только тогда, откинувшись в кресле, Дали Маттаури почувствовала, как к горлу подкатывает комок, и хочется заплакать, и кружится голова. И глаза режет - так бывает, когда хочется спать, и сил нет дойти до кровати. Дали посидела несколько секунд в изнеможении. Потом она стащила шлем (руки вдруг стали очень тяжелыми, неподъемными) и полезла из кабины истребителя вниз.
   Дали спрыгнула на землю. Пряный запах трав, запах зноя поднимался над короткой травой летного поля, растущей меж бетонных полос. Вечернее, падающее к западу солнце все еще палило так, что под костюмом, казалось, образовалась жаровня... Впрочем, промокшая насквозь рубашка прилипла к телу давно и прочно. Голова опять закружилась. Да что же это такое! - Дали оперлась рукой снизу о стойку шасси, постояла немного, закрыв глаза. Неужели возраст... С кровообращением неладно. Не дай Бог... Или это просто усталость?
  -- Дали!
   Летчица встрепенулась. Ну конечно же, Римонда... Господи, что же она, так и караулила тут, на поле, пока звеньевая не появится?
  -- Ты что, тут и торчала все время? - поинтересовалась Дали, отрывая голову от шасси. Римонда подошла к ней - молоденькая, много моложе Дали, черноглазая, смуглая, в одной зеленоватой рубашке - в жару разрешалось куртки не носить. Под воротником был кокетливо повязан черный бантик со спускающимися книзу длинными шнурами, такое тоже допускалось формой.
   Римонда подошла и молча перекрестила Дали.
  -- Три часа. Тяжело было? - спросила она.
  -- Да ничего. Сейчас пойду начальству докладывать. Ждут ведь уже.
   Дали приветливо поздоровалась с девушками-техниками, бегущими уже к самолету. Летчицы двинулись через поле к низеньким серым зданиям администрации и казарм. Аэродром был стационарный, серьезных бомбежек давно не переживал, и домики смотрелись довольно аккуратно, даже цветочки вокруг них кое-какие высадили. Дали толкнула входную дверь.
  -- Я тут тебя подожду, - сказала Римонда.
   Дежурная, совсем молоденькая девчонка Мирейя, радостно приветствовала Дали.
  -- Я доложу госпоже полковнице, - она постучалась и исчезла за дверью. Дали молча рассматривала цветы на окне, вышитую кем-то занавеску, репродукцию с лесным пейзажем на стене. Мирейя выскочила из кабинета.
  -- Войдите, пожалуйста, - сказала она. Дали молча шагнула в кабинет.
   Мэррит, командир полка, самая старшая и опытная из летчиц, легко поднялась из-за стола навстречу Дали.
  -- Госпожа полковница, - сказала Дали, как полагалось по форме, - Командир седьмого звена Дали Маттаури, задание выполнено. Разрешите доложить о результатах?
  -- Докладывайте, пожалуйста, - сказала Мэррит, пристально глядя в лицо Дали. Летчица выложила на стол кассеты.
  -- Здесь результаты съемки. Я прошла на запад на расстояние около пятисот километров, до самого хребта. Зрительно я оцениваю донесение наземной разведки как ошибочное. Я не видела никаких артиллерийских орудий. В ложбине Мыши действительно находится лагерь, но это учебный лагерь, там я видела в основном подростков. Во всяком случае, там нет никаких серьезных орудий. Там мальчики. Пытались меня из автоматов обстреливать. В районе Нестла меня атаковали два "Маггона", но они пришли с северо-запада, по всей вероятности, из Сайры. Один из них уничтожен, другой отступил назад, видимо, к своей части. Да, на склоне Сайро-Монта я видела замаскированные объекты, судя по всему, ракетные шахты. Съемка, может быть, покажет точнее. Ближе подойти мне не дали. Там две зенитки, "Радуги" восьмисотые, как и раньше. Кассеты отсняты. У меня все.
  -- Благодарю, Дали, - сказала Мэррит.
   Затем начальница поднялась, подошла к Дали. Она была ниже Дали на голову, и седина уже преобладала в ее волосах.
   - Дали, не хочешь ли ты в отпуск? Небольшой, недели на две?
   Дали вздрогнула от неожиданности, но быстро собралась.
  -- Да, госпожа полковница, я, конечно бы, не отказалась.
  -- У тебя ведь двое детей, верно? А ты уже давно не была дома.
  -- Почти год, госпожа полковница. Но если боевая обстановка не позволяет...
  -- Сейчас позволяет, - сказала Мэррит, - Значит, я подпишу отпуск. Только советую ехать завтра с утра, мы отправляем как раз транспорт.
  -- Спасибо. Разрешите идти?
  
   Дали вылетела как на крыльях. Усталость куда-то исчезла. Римонда подошла к ней, и Дали почувствовала легкую вину перед подругой - завтра расставаться...
  -- Ну как?
  -- Все прекрасно, - сказала Дали, - С завтрашнего дня отпуск на две недели.
  -- Вот здорово! Ну пойдем в столовую, наверняка они что-то оставили.
   По дороге Дали начала рассказывать о подробностях боя с двумя "Маггонами". Римонда слушала внимательно и сочувственно.
  -- Ну а вообще разведка как?
  -- Все нормально. Мэррит, вроде, довольна.
  -- Ты знаешь, - отчего-то улыбаясь, сказала Римонда, - Мы завтра с тобой вместе в тыл едем.
  -- Вот как?
  -- Я беременна, - слегка смутившись, сообщила девушка.
  -- И ты до сих пор молчала?! - изумилась Дали.
  -- Ну, я не была уверена. Я уже пробовала раз, и не получилось. А в этот раз - прижилось. Я это сделала месяц назад.
  -- Ну и хорошо, - похвалила Дали, - Правильно. Тебе ведь уже двадцать пять. Иначе поздно будет.
   Они вошли в столовую. За стойкой слышалось звяканье посуды - видимо, мыли после ужина. Римонда постучала по стойке. Выглянула кудрявая голова поварихи Зитты.
  -- Эй, кто там?
  -- Накормите, пожалуйста, опоздавшую, - попросила Римонда, - Только что из разведки вернулась.
  -- Из разведки? - Зитта вскинула брови и исчезла за дверью, - Сейчас, - донесся ее голос. Дали села за стол. Через минуту появилась повариха с подносом, на подносе красовалась огромная тарелка с картошкой и консервированным капустным салатом, ломоть пирога и чай. Дали без лишних слов начала уписывать ужин. Римонда смотрела на нее, подперев ладонями голову.
  -- У меня были плохие предчувствия, - сказала она, - Я так боялась, что ты не вернешься.
  -- Вполне естественно в твоем состоянии, - пробурчала Дали с набитым ртом, - Страхи, предчувствия... Поэтому тебя и отправляют в тыл.
   Римонда отрицательно покачала головой.
  -- Нет. Я бы могла еще летать, я и просила меня оставить. У меня и токсикоза нет. Я ничего не чувствую даже.
  -- Глупости, - отрезала Дали, - Ты выкидыш, что ли, хочешь? Первая же перегрузка, и готово.
  -- Да, это верно, но... Сегодня у меня первый раз такое. С утра. Какое-то гнетущее состояние. Ничего не соображаю, все из рук валится. И все время кажется, что смертью пахнет.
  -- Как, интересно, пахнет смерть? - спросила Дали. Римонда пожала плечами.
  -- Не могу объяснить... Она похожа на пыль, на зной, на черноту и на сухую траву... выжженную солнцем траву. И все время что-то звенит в воздухе.
   Дали криво улыбнулась, отставила пустую тарелку.
  -- Смерть, она другая... Но видно твоя психика фокусы выкидывает. Впрочем, ты всегда была у нас поэтом.
  
  
   Они отдали посуду на мойку и вышли из столовой. Солнце еще не садилось, но мягкий вечерний свет залил строения, клумбы, кусты, руки и лица, и все вокруг, что можно было залить. Дали молчала. Ей было хорошо оттого, что живот набит, что можно вдыхать сладкий, уже не жаркий вечерний воздух, можно принять душ и завалиться спать, а ведь всего этого могло бы и не быть, если бы одна из "Радуг" на склоне Сайро-Монта... Ноги слегка подкашивались от усталости, но и это было хорошо. Римонда тоже не произносила ни слова - ей было спокойно рядом с Дали, она радовалась, что Дали вернулась. Вот только непонятно было, отчего по-прежнему так звенит воздух...
   - А куда ты поедешь? - нарушила молчание звеньевая, - В Филарес?
  -- Не знаю, - растерянно сказала Римонда, - У меня там никого теперь нет.
  -- Слушай, а поехали к нам, в Листрану? - предложила Дали, - Поживешь у меня... Потом найдем тебе квартиру. Моя мать тебе поможет с ребенком, да и вообще... Я тебя там познакомлю со всеми. Поехали, а?
   Римонда благодарно взглянула на нее.
  -- Я не знаю, Дали... Мне неудобно. Конечно, это замечательно, если я тебя не стесню...
  -- Глупости какие!
   Они вошли в здание казармы.
  
  
   Римонда спала плохо. Она металась во сне, стонала. Видимо, что-то ей привиделось нехорошее. Или дневные предчувствия продолжали мучить ее и ночью. Третья летчица звена, чернокожая молоденькая Харрис, просыпалась несколько раз из-за Римонды, но, сочувственно вздохнув, засыпала снова. У Харрис в тылу жила дочка пяти лет, и эта дочка снилась ей почти каждую ночь. Харрис любила спать, потому что во сне можно было увидеть Кэти. Последний раз она видела дочь три месяца назад. Ее довольно часто отправляли в отпуск, как всех, у кого дети маленькие, но все-таки ей хотелось видеть Кэти постоянно. Кудрявая маленькая Эйлин не просыпалась, но время от времени вздрагивала и ворочалась во сне. А Дали спала как убитая. Она и всегда отличалась крепким, здоровым сном, а сегодня, после тяжелого вылета, ее и из пушек было не разбудить. Впрочем, когда закричали в коридоре "Тревога! Тревога!" - Дали вскочила первой. Словно она и не спала секунду назад, как убитая.
   Летчицы натягивали высотные костюмы, накидывали шлемы, на ходу просыпаясь, двери распахивались, топот сапог грохотал в коридоре. Дали, выбегая, скосила взгляд на часы - прошла ли хоть полночь? Ничего себе, уже половина пятого.
   Женщины выстроились внизу у казармы. Звезды таяли в рассветном небе. Дали с одобрением посмотрела вверх. Чистое небо... Никаких облаков тебе. И солнце вот-вот взойдет, там, наверху, его уже видно. То, что нужно. Арлет, командир эскадрильи, молча стояла перед летчицами. Заложив руки за спину и слегка покачиваясь на носках, она приказала.
  -- Смирно! Значит так, девочки... В районе Дерсиль, в квадрате а7 противник предположительно собирается нанести бомбовый удар по объекту В12. В настоящий момент туда направляется группа из десяти "Трэгеров" и восьми сопровождающих "Маггонов". Группа находится сейчас приблизительно в полутора тысячах километрах от Дерсиля. Нам поставлена задача: перехватить эту группу, нейтрализовать истребители и не дать "Трэгерам" возможности провести операцию. По машинам!
   Дали побежала к самолету, за спиной - ровное дыхание девочек, Харрис, Эйлин,Римонды... Мертвое молчание приборной доски, закрывающегося фонаря, отрезающего тебя от живого, чистого мира, свежего воздуха, замыкающего стальной гроб. Тьфу, что за идиотские мысли!
   Но как ужасно, думала Дали, запуская мотор. Дерсиль - это госпиталь. Там же нет ничего, там только госпиталь, ну, несколько складов. Конечно, может быть, они и на другую цель летят... Но их, в общем-то, всего десять (перекличка закончилась, "Ос" начал ровный ускоряющийся бег по полосе)... "Трегеры" можно в расчет не принимать. Они знают, что мы не стремимся их уничтожить. Они уйдут. Только восемь "Маггонов", а нас - двенадцать. (Машина оторвалась от земли, Дали тянула ручку управления на себя, перегрузка сковала тело). Два года назад их было гораздо больше, и они разнесли бомбами половину Дерсиля, Дали тогда потеряла самолет, как и многие другие, но сама прыгнула. Только бы успеть. Успеть бы, а там мы им покажем...
  
  
  
   Дали ждала их появления, и все-таки они возникли внезапно. Словно толчок в сердце, и кровь бросилась в лицо - они. Уже почти достигли Дерсиля. До них было километров пятьдесят. Радар, в общем, справлялся с наведенными помехами, видно было неплохо.
   Арлет приказала перестроиться, и Дали повела самолет влево, к одному из "Маггонов", звено подтянулось за ней. Дали перевела бортовую РЛС в режим прицеливания, выпустила сразу две ракеты - тем временем строй противника рассыпался, спасаясь от атаки. И в тот же миг Дали увидела цепочку ракет, летящую к "Осам". "Вниз, уходим!" - крикнула она и стала снижаться, уходя от обстрела. Главное - не дать "Трегерам" отбомбиться. "Седьмая, возьми "Маггоны"! - приказала Арлет. Ясно, остальные пойдут на бомбардировщики. Противники стремительно сближались. Римонда, ведомая, летела справа и чуть позади Дали - ведущая почти мистически ощущала близость самолета подруги. Вот он вырвался чуть вперед, Дали видела нос самолета Римонды боковым зрением. Вот вспышка - выпустил ракету... И вдруг - словно в замедленной съемке, очень, очень тихо, так они не летают, они же быстрее нас, быстрее звука, их и увидеть трудно - ракета, самонаводящаяся, блестящая, стремительная, как акула в броске, воткнулась в истребитель Римонды, прямо перед кабиной... Дали услышала собственный вопль в шлемофоне, ударной волной шарахнуло по самолету, Дали машинально выровняла его... "Рима!" - крикнула Дали, и ей ответила Эйлин - "Седьмая, она сбита!" "Рима", - сказала Дали, и звук ее голоса был диким, и хотелось заорать, что было сил, и Дали выбрала себе цель, юркого "Маггона" и дала полный газ. Спокойствие овладело ею. Она вошла в ритм боя, в ритм отчаяния, смерти, ужаса, она была единым целым с убивающей машиной, она сама была смертью. И поймав, видимо, смертоносную ее волну, "Маг" стремительно пошел вниз, спасаясь, но было поздно. Дали развернула "Ос" так, под таким углом, как никто еще на такой скорости не разворачивал, как не предусматривала конструкция, и самолет выдержал, только волна тяжести, как свинцовая плита навалилась на грудь, но "Ос" выдержал, и Дали атаковала "Маг" сзади. Она не стреляла, выжидая нужное расстояние, стараясь не спугнуть - пилот "Мага" не видел ее сзади и не предполагал, что она может быть уже там. И когда расстояние до "Мага" уменьшилось до полукилометра, Дали начала стрелять. Снарядами она расколотила хвост самолета, и дымясь, он стал входить в штопор. Точка стремительно вылетела вверх из падающего истребителя, пилот катапультировался... И тотчас раздался в шлемофоне голос Арлет: " Эскадрилья, внимание! Отходим! Задание выполнено, идем домой!"
  
  
  
   Мир стал серым. В нем не было больше радости. Не было красок, и ничто не могло здесь быть интересным. Не было и горя. Только серая дверь, а за дверью - бездна. Черная бездна. И Дали что-то говорила, паковала чемодан, даже, кажется, улыбалась, она ехала на тряском грузовике, потом на вокзале покупала детям подарки. А на самом деле она все время стояла рядом с бездной, и подспудный страх - открыть дверь - преследовал ее. Откроешь дверь, и там, за ней... А здесь было тихо, только серая пыль запорошила весь мир. Лица под слоем этой пыли казались какими-то скучными, больными, тусклыми. Голоса звучали приглушенно. И поезд на Листрану, поезд, который шел так медленно, полз, пропуская военные эшелоны, даже он стучал по рельсам очень тихо, словно сквозь слой ваты. В купе Дали ехала одна, и это было хорошо. Мало народу сейчас стремилось в тихую, удаленную от границ и фронта Листрану. Можно было лечь на полку и не двигаться. Не думать ни о чем. Только сдерживать руками дверь - чтобы не открылась ненароком, чтобы не выпасть в бездну.
   Это не первый раз у тебя, напоминала себе Дали. Да, не первый. Но все прошлые разы, все погибшие подруги, сестра, тетя, бабушка - все они и были в этой бездне, и боль от потери их даже и с годами не стала легче. К ней просто привыкаешь. Можно привыкнуть, иногда как бы даже забывать эту боль. Но как только вспомнишь имя - заболит с прежней силой. Не становится легче. Не становится. Все серое. И главное, похоже, что это уже навсегда.
   Дали ничего не ела. Она спала долго, долго. Поезд стоял почти двенадцать часов. Потом тронулся. Дали проснулась. Сходила в туалет и легла снова. Вагон качался на рельсах, полку мягко потряхивало. Дали не думала ни о чем. Если думать о детях, о матери - сразу вспоминаешь, что хотела-то приехать вместе с Римондой, познакомить ее с домашними. Можно еще думать о том, что ТЕ летели бомбить госпиталь, а в госпитале - тоже чьи-то сестры, подруги, дочери... И не зря все это получилось. Не бессмысленная гибель. Но почему-то и это не было утешением. И как ожог мысль - почему не ты? Дали родила и вырастила двоих детей, она пожила достаточно, хорошо пожила... У Римонды все только начиналось. И не одна она погибла. Еще одна жизнь, совсем крошечная. Господи, какая же это нелепость...
   Можно было думать о Боге, но Дали не привыкла к этому. Вот Римонда, другое дело, та всегда мыслями готова была обратиться к Всевышнему. И все, связанное с религией, для Дали навеки теперь было связано с Римондой. Иногда она начинала плакать, иногда чувствовала тошноту. Потом засыпала и просыпалась снова. Поезд то стоял, то тихонько трясся по рельсам. Потом в купе к Дали вошла молоденькая проводница. Заподозрила, видно, неладное. Или просто почувствовала. Девушка предложила Дали чаю, та отказалась. Проводница замялась и сказала, что у нее есть немного виски, не хочет ли Дали купить... Эта мысль понравилась летчице. Девчонка принесла поллитровую плоскую бутылку. Дали отдала ей несколько крон и предложила выпить вместе. Проводница от выпивки отказалась - совсем молоденькая, старательная девочка, она боялась, на рабочем-то месте. Но предложила посидеть с Дали просто так, за компанию. Ей все равно делать было нечего, и она собиралась ужинать. Для закуски проводница принесла колбасы и огурцов, и заодно для себя чаю с печеньем. Дали выпила треть бутылки, наливая в жестяную крышку от фляги. Проводница молча сидела рядом, наблюдая за ней. Мир стал проще и естественнее, и Дали сказала проводнице, что позапрошлой ночью у нее погибла подруга. Девушка кивнула сочувственно и рассказала, что у нее три месяца назад при бомбежке была убита мать. Дали опрокинула еще одну крышку. Все было правильно. Девчонка все понимала, она не говорила ничего лишнего, утешающего - какое тут утешение? И она знала, что это такое, знала тоже. Вы поешьте, сказала проводница, и Дали начала есть колбасу, хлеб, хрустеть соленым огурчиком... Потом она вспомнила, что раньше никогда не пила просто
   так, не закусывая, и мимолетно удивилась себе. Она выпила еще и стала рассказывать проводнице про Римонду, и почему-то теперь это было легко. Какая она была, Римонда (постарше тебя, вообще-то, но молодая), что она стихи писала, и хотела учиться, и как познакомились, и как Римонда училась летать, и как сбила в первый раз "Маггона", и как ее все любили, и как она относилась к Дали, и что она решила завести ребенка, и у нее получилось, и вот, в последнюю ночь, наутро она должна была ехать в тыл... И про этот злосчастный бой тоже рассказала.
   Потом девчонка ушла по своим рабочим делам. И Дали уснула. Когда она встала, голова почему-то не болела. И вообще, хотя мир был серым и тоскливым, но оказалось, что в нем можно как-то передвигаться. Что-то делать и говорить. Дали вышла на перрон - поезд, кажется, опять застрял. Купила детям шоколада. Она везла мало подарков и в который раз пожалела об этом. Поезд тронулся - Дали едва успела вскочить в тамбур. И уже через три часа, замедляя ход, локомотив вошел в пределы зеленой, чистой, не тронутой войной Листраны.
  
  
  
  
  
   Дали узнавала улицы. Открывала их заново, одну за другой. Так же, как во времена детства, грохотали по мостовой подковы лошадей, катились коляски. Скакали верхом девочки в красивых амазонках или в брюках. Каждый дом, каждая завитушка на чугунных воротах, окно в кружевных занавесках, яркая клумба рассказывали, напоминали, здоровались. Листрана оставалась неизменной. Чисто вылизанные тротуары, узорами выложенные камни, ухоженные клумбы вокруг двухэтажных особняков и маленьких, словно игрушечных, домиков. Мелкие перемены, происшедшие за год, лишь подчеркивали эту незыблемость листранского бытия. Поставили новый телефон-автомат на углу Желтого бульвара, на Лиственной улице вместо полосы асфальта сделали газон и высадили молоденькие деревца. На площади Дождя (розовые с белыми колоннами зданьица, араукарии между ровных асфальтовых плит, гуляющие с собачками старушки) поставили маленький белый обелиск. Дали подошла, прочла надпись. Закусила губу, и слезы не выкатились из глаз. Было бы совсем глупо теперь плакать, за двести метров до родного дома. Хотя на памятнике и был изображен маленький самолетик, и выбито было под ним: Погибшим в небе. Под обелиском лежали цветы.
   Дали увидела свой дом.
   Желтый, двухэтажный дом - семья Дали занимала первый этаж. Стеклянная дверь с витой ручкой. Крыльцо, густо обложенное темно-зеленым плющом. Дали подошла и остановилась. Почему-то было трудно поднять руку и позвонить.
   Она стояла и смотрела на дверь. И могла бы стоять так долго. Но дверь открылась. Мать выбежала ей навстречу. Дали вскрикнула, прижалась к матери и стояла так долго.
  -- Где дети? - спросила она наконец шепотом.
  -- Идем, - так же шепотом ответила мать. Они вошли в дом. Коридор встретил знакомым запахом. Дальше шла гостиная. Огромный белый пес выскочил из комнаты, бросился на Дали, норовя достать ее лицо языком.
  -- Здравствуй, Лир, здравствуй, - Дали приласкала собаку. Легкие шаги, бег в коридоре, Дали встрепенулась. Девочка, выбежав из своей комнаты, молча прыгнула к ней, стиснула руками, прижалась - точно так же, как она к своей матери, ее бабушке.
  -- Господи, какая ты большая стала, Синди, - пробормотала Дали. Каждый раз было трудно свыкнуться с этим шоком: совершенно чужой, посторонней, длинноногой и незнакомой девчонкой, сохранившейся в памяти совсем другой - младще, проще, ниже ростом.
   Они вошли в гостиную. Мебель стояла теперь иначе, большой диван посреди комнаты, по стенам, как прежде, вился виноград. На маленьком столике - ваза с красными розами. Запах был прежний, привычный, запах чистоты, покоя, любимого домашнего тепла.
  -- Что ж ты не позвонила, - сказала мать, - Я бы хоть праздничный обед приготовила.
  -- Ах, мама, для меня любой обед дома праздничный, - сказала Дали.
  -- У нас сегодня кексы, - сообщила Синди, не сводя с матери огромных черных глаз (ох, и красавица стала!)
  -- Ты красавица стала, - сказала Дали. Волосы у Синди были светлые, чуть рыжеватые, а глаза - в мать, черные, большие, чудное сочетание. И вся она была тринадцатилетняя, тонкая, как олененок, нескладная, милая.
  -- Мама, я чувствовала, что ты приедешь.
  -- А где Хэлл? - спросила Дали и обернулась на мать. Бабушка неловко молчала.
  -- Я пойду накрывать на стол, - Синди бросилась в кухню.
  -- Я сейчас подарки распакую, подожди, - Дали сбросила мешок на диван, - Так где Хэлл? Опять где-то шляется?
  -- А Хэлл... Он ушел, - спокойно произнесла мать. Дали застыла.
  -- Он совсем недавно ушел. Две недели только. Я хотела тебе писать... - начала объяснять мать. Дали кивнула.
  -- Да. Все нормально. Ну что же, ему шестнадцать. Когда-то он должен был.
   Чтобы покончить с этой темой, Дали развязала свой мешок.
  -- Вот шоколадки, - она выложила покупки на столик, - Синди, иди сюда! А это тебе, мам.
   Она протянула матери сверток. В свертке был пушистый жилет, купленный по случаю, из чудной голубой ангорской шерсти, и такие же носки. Синди она привезла пару хороших приключенческих романов, жемчужные бусы и браслет, шелковое серое платье. Подумав, отдала дочери также и подарок для Хэлла - настоящий нож десантника в кожаных ножнах (выменяла у соседнего батальона десантниц) и модный нашейный платок. Синди взвизгивала, листала книги, тут же бросилась примерять платье и украшения, мать тоже встала перед зеркалом, оправляя жилет.
  -- А ты хорошо выглядишь, мам, - искренне сказала Дали. Шестидесятилетняя стройная женщина с улыбкой посмотрела на нее.
  -- Ох, скажешь тоже... Старуха и есть старуха. А ты бы пошла пока в ванную, скоро обедать будем. И одень что-нибудь приличное наконец.
   Дали с удовольствием полежала в ванной, вспоминая давно забытые ощущения, оделась во все чистое... Бог ты мой, кружевное белье, белоснежная блузка, юбка наконец-то, а не штаны! Из зеркала на Дали смотрела не старая еще, хотя и со значительной проседью в волосах, сорокалетняя женщина, черноглазая, живая, крепкая. Дали крутнулась на носках, легкая юбка взлетела и колыхнулась вокруг колен. Что-то кольнуло в сердце: а если тревога? Тьфу ты, какая тревога, посмеялась над собой Дали. Здесь не бывает тревог...
   Они вкусно пообедали. Картофельный суп, шницели, кексы на десерт. Синди сама пекла. Совсем взрослая девчонка становится. Серое шелковое платье, нитка жемчуга - вечерний наряд делал ее старше. О Хэлле не говорили. Синди, оказывается, выполнила норму юного мастера по прыжкам в длину. "Я же тебя не зря в детстве зайчиком звала", - заметила Дали. И в школе у нее все было хорошо. На осеннем балу она будет играть бабочку. Они уже сейчас шьют костюмы и репетируют. А еще они построили сами за лето корабль ("Да я же тебе писала") и плавали по Листре до самого Филареса. И у нее самые большие астры выросли. Одна очень красивого цвета, нежно-нежно голубая. А Лир обнаглел. Сбежал и нашел себе какую-то овчарку, ее хозяйка приходила жаловаться. Но мы пообещали, что щенков пристроим.
   Потом, не успели убрать посуду, заявилась Тамми. Слух о возвращении Дали, неизвестно, кем и когда пущенный, пронесся по городу. И до вечера шли уже не переставая. К счастью, Синди напекла много кексов. Чай приходилось ставить три раза. Все было как обычно, как и следовало ожидать.
   И только ночью Дали вспомнила Римонду и вспомнила Хэлла. Дверь над пропастью чуть приоткрылась. В окно смотрела яркая белая луна, и как завороженная, Дали не сводила с луны взгляда.
   Маленький мальчик помнился ей. Маленький мальчик сидел у нее на руках. С ним было куда тяжелее, чем с Синди. Он был капризным, непослушным, часто болел, он дрался, ломал руки и ноги, вечно был в синяках. Он купался, где не положено, бил стекла, лазил по крышам. Он мастерил рогатки. Но бог мой, она была матерью маленького мальчика! Какой она была счастливой, ничего не понимающей дурой!
   Каким он был дерзким, противным мальчишкой... Но он возвращался-то сюда, в этот уют и тепло, и здесь его кормили, укладывали спать, здесь ему читали вслух книги, смазывали царапины. Теперь ничего этого у него нет. Он отверг все это ради своей волчьей мужской свободы. Дали знала, всегда знала, что это произойдет. Хэлл не из тех, кто может остаться. Тот мир, страшный мир манил его, звал, требовал к себе. Хэлл был сыном того мира, неважно, что вырос он в Арвилоне (А где еще, кроме Арвилона, могут вырасти дети?) И теперь он получал то, что выбрал сам. Что не мог не выбрать. Но Дали стискивала зубы, и подушка ее была мокрой, она думала о мире, где живет теперь Хэлл, она думала о том, что он ел сегодня, на какой кровати - и на кровати ли - он спит, и спит ли вообще, и жив ли он, и если жив, то, возможно, избит, ранен, унижен, да бог мой, с ним могло произойти все, что угодно... С этим маленьким мальчиком.
   Потом она думала, что Хэлл мог и сам стать насильником, убийцей, мучителем... Честно - мог. Здесь он был добрым мальчишкой, но там, за пределами Арвилона, люди быстро меняются. Он всегда шел на поводу у других. То, что считается признаками мужественности, всегда вызывало у него восторг - презрение к своей и чужой боли, черствость, злоба, физическая сила... Он очень хотел стать таким. Стать суперменом. Тот мир - это и есть мир суперменов, где каждый когтями и зубами доказывает свое право на жизнь, на превосходство.
   Потом Дали понимала, что сделала все, что могла. Что останься она здесь, это ничего не изменило бы. Мальчики не потому уходят от нас, что мы не любим их. Нет. Они уходят потому, что им скучно с нами. И потому что они всегда ищут и продолжают искать отцов - которых никто из них не знает и не узнает никогда. Почти никто. И находя тех, кто похож на отца, они спрашивают у них, как жить. И отцы учат их. И они идут убивать своих матерей и сестер. Так погибла Римонда...
   К рассвету Дали заснула.
  
  
  
   Дали не очень хотелось идти к градоправительнице Листраны. Она сама даже не понимала, почему. Не отдавала себе отчета. Можно было отговориться какой-нибудь болячкой. Но Синди так рвалась показать всем свое новое шелковое платье и свою маму, летчицу-истребителя... Дали устала, ей хотелось побыть дома одной, наедине со своей комнатой, с роялем, с книгами... Ее же не оставляли в покое. И меньше всего ей хотелось встречаться с самой градоправительницей, Лорой. Хотя отношения всегда были хорошие. Дочь Лоры, Юлия и Хэлл были одного возраста... и учились в одном классе.
   Лора и поздоровалась с ней, казалось, как-то холодно. "Здравствуй, Дали", протянула руку - и проплыла мимо, беседуя с другими дамами. Ну и плевать, решила Дали. Она украдкой осмотрела себя в зеркале. Сшила новый наряд, разорилась. Впрочем, платили-то ей хорошо. Невозможно же всю жизнь в летной куртке.
   Легкая сиреневая вуаль окутывала плечи (широковатые, надо сказать), падала вниз, и под ней неясно прорисовывались очертания плотной фигуры Дали, обтянутой фиолетовым шелком. Аметистовое колье смотрелось, пожалуй, несколько тускловато на смуглой коже. И все же это было прекрасно! Дивное чувство - легкая, летящая юбка, высокие каблуки... И плевать на все, сказала себе Дали, любуясь зеркальным изображением. Сейчас танцевать пойду.
   Тем временем начался небольшой любительский концерт (хор девочек, в том числе, и Синди, пел "Stabet Mater"), глядя на чистые, раскрасневшиеся лица подростков, Дали снова ощутила укол в сердце... Им-то хорошо. Хорошо тем, у кого нет сыновей. Или вот Дейл Саторн. Ему уже двадцать. Он не ушел. Сидит с матерью под ручку, весь во внимании, весь такой благопристойный, благообразный, в черном костюме. Учится на священника. Редчайший случай. Он остался в Арвилоне. Один на пятьдесят. Хорошо Лоре. У нее только один ребенок, и это дочь. Юлия. Ей шестнадцать уже. Шестнадцать было... (почему было?!) Шестнадцать и Хэллу. Мать писала, у Хэлла была какая-то симпатия к Юлии. Гуляли вместе, что ли. Не удержала его эта симпатия... Где, кстати, Юлия? Дали огляделась. Не видно. У этих шестнадцатилетних бывают заскоки. Мало ли что... Господи, почему ЭТО свалилось именно на меня? За что? В чем я виновата? Нужно было оставаться с детьми... Но кто будет охранять Арвилон? У всех дети...
   Господи, да перестань, приказала себе Дали. Ты же все знала. Ты знала, что так будет. Все мальчики, вырастая, уходят из Арвилона. Остаются только двое на сотню, по статистике. Здесь живут только женщины. Мальчики уходят в мужской мир. Это уже давно так сложилось. Спокойной можно быть только с дочерью. А с сыном нужно заранее себя настраивать - он уйдет. И ты знала это. В чем же теперь дело?
   Может быть, Лора побоялась иметь еще ребенка, после Юлии... Может быть, боялась, что родится мальчик. Понять это тоже можно. Многие так. Это вот она, Дали, никогда ни черта не боялась.
   После хора девочек выступало струнное трио. Моцарт, Чайковский, напоследок женщины сыграли вещь, еще не слышанную Дали - новое произведение Дэллы Траян, пьесу, которая называлась "Сон о реке". Музыка плыла волнами, трепетала, замирала, кружилась в водоворотах... Завораживала и вела, и сердцу становилось все легче, все легче. Так бывает, когда пристально смотришь на текущую воду. Дэлла Траян (жила она, кажется, в Луканосе) всегда потрясала необыкновенной глубиной и какой-то природной естественностью композиций...
   После музыкантш вышла на середину совсем молоденькая девушка, лет семнадцати. Чуть-чуть старше Хэлла, а может быть, даже и не старше. Красивая, светловолосая... Что-то в ней такое было. Одета совсем просто, в белое платье, волосы зачесаны назад без затей, никакой косметики, горящие большие серые глаза. Хрупкой ее нельзя было назвать, но и полной - тоже. И какая-то сила ощущалась в ней, в том, как она держалась, как вышла... Имя ее Дали прослушала. Девушка просто взяла микрофон и начала читать стихи. ПО-видимому, свои, потому что читала она не артистично, да и стиль был совершенно незнаком Дали.
   Летящий в свет
   Падает в снег
   И просыпается по весне,
   И начинается по весне
   Глухое брожение в смутном сне.
   Слышится шепот, как шорох в листве.
   Шорох в листве.
   Дождь за окном.
   Город, в стельку пьяный дождем.
   И в воспаленном угаре ночном
   Хитросплетенье в мозгу головном:
   Суть не в смысле, а в чем-то другом.
   Кто-то другой,
   Шум в голове,
   Там притаился в пышной листве.
   Шепчет тебе хитроумный совет:
   Так ли уж сдался тебе этот свет?
   Очень уж холоден этот свет.
   Холоден свет.
   Тепл человек.
   Очень уж короток женский век.
   И разбирается женский век
   На кучу гнездышек, рук и рек.
   Усталость - сон.
   Сновиденье - бег.
   На острие - блистающий свет.
  
   Дали хмыкнула. Девушка неловко поклонилась и убежала под подбадривающие аплодисменты. Вышли несколько девочек, запели новую песенку:
   Мастерю мечты я, корабли,
   Мастерю и вижу на просторе,
   Далеко на краешке земли,
   Синее в бурлящей пене море.
   Корабли те ставлю на песок,
   Знаю, будет день, и силой ветра
   Их, качая, к морю понесет,
   Через скалы, в мареве рассветном...
  
   После девочек вышла пожилая пианистка, села за инструмент. Дали нашла глазами Синди - вон она, среди стайки подруг, рядом с градоправительницей. Лора восседала на возвышении (как на троне... королева!), благожелательно и равнодушно поглядывая на окружающих. Дали опять неприятно кольнуло. Могли бы породниться... Если бы. Если бы не дурацкая жизнь, разорвавшая мир на половины. А так - Лора улыбается и поглядывает свысока. А ей, Дали, рваться от муки.
   Вскоре концерт был окончен. Объявили танцы. В Арвилоне редко танцуют по-старинному, парами. В основном танцы общие, хороводы, змейки, игры... Дали решительно поднялась и пошла плясать. Она плясала до упаду, до чертиков в глазах, она кружилась и хохотала... Потом ей резко надоело все это, и отошла она в другой конец зала, где в креслах и на скамьях располагались не желающие танцевать.
  -- Дали, иди сюда! - рука Виолы потянула ее в кружок спорщиц. Кто-то протянул Дали тарелку с фуршетного столика, с сахарным миндалем и печеньем, кто-то подал фужер вина. Дали присела на маленький, словно из деревянного кружева, стул, всерьез опасаясь за его сохранность.
  -- О чем речь? - осведомилась она. Рядом с ней сидела Ольга, бывшая одноклассница, сидела на инвалидном кресле. Пулю в позвоночник Ольга получила лет пять назад, на западной границе. И осмотревшись, Дали заметила, что собрались почти все, имеющие прямое отношение к войне, воевавшие, списанные из-за ран или отпущенные по беременности (Римонда, Римонда...)
   Ольга повернула к Дали узкое смуглое лицо.
  -- Понимаешь, Дали, тут вот говорят, что война не имеет смысла...
  -- Я не об этом, - возразила Ренис, - Я повторю, потому что я вижу, что не все поняли. В старые времена, до Раздела, война обычно проходила как? Кто-то нападал, потом тот, кто оказывался сильнее, отбрасывал врага все дальше и дальше, по его же территории... Захватывал всю территорию врага и диктовал свои условия. И война кончалась. А наша война не кончается с самого Раздела. Иногда наступает затишье, потом - снова... Почему? Да потому, что мы не наступаем. Наша техника лучше, наша подготовка сильнее, о духе я уже не говорю. А мы ограничиваемся тем, что охраняем Арвилон. Так война будет бесконечной. Вернее, кончится тогда, когда они прорвут нашу оборону и захватят нас.
   При этих словах многие вздрогнули. Ужас перед мужчинами... О нем никогда прямо не говорили, но страх этот был в крови.
  -- Вообще это верно, - заметила Виола, - Нужно бить врага на его территории.
  -- Ну хорошо, - насмешливо вступила рыжая Бири, - Ну вот побьем мы мужиков на их территории, а что дальше?
   Все замолчали. В самом деле, что дальше? Диктовать ИМ свои условия? Какие? Чтобы ОНИ перестали быть тем, что ОНИ есть?
   - В том-то и суть, - заметила Ольга, - что с самого Раздела интересы женщин были - Раздел. Мы хотели только, чтобы нас оставили в покое. Мы вообще не хотим иметь с ними никакого дела. А их интересы - это объединение. Захватить нас и превратить в рабынь. Поэтому так и получается - они нападают, мы защищаемся.
  -- Да и вообще, - глухо сказала Дали, - Вы представляете себе, что это значит - пойти и бить врага на его территории... Да как мы их можем бить вообще? Ладно еще защищаться... Они ведь наши же. Наша же кровь. Мы их и вырастили. И вообще ведь они люди. Что я вам говорю, девчонки, сами же все знаете. Никудышные из нас вояки.
   Она встала. Синди бежала ей навстречу, раскрасневшаяся, счастливая.
  -- Мам, пойдем, а?
   Она потащила Дали за руку к компании сверстниц. Девочки окружили летчицу.
  -- Это моя мама, - с гордостью объявила Дали.
  -- А вы на Осе летаете? - спросила со знанием дела какая-то пигалица. Девчонки смотрели на Дали во все глаза.
  -- На Осе.
  -- А правда, что Ос лучше Маггорна?
  -- Да. Они у нас и скопировали, но неудачно получилось. Ос ведь в Арвилоне проектировали.
  -- А страшно летать? - спросила совсем маленькая девчушка. Дали улыбнулась.
  -- Да. Иногда страшно бывает. То есть летать не страшно, а вот когда видишь Маггорны, или зенитки начинают лупить...
  -- Здравствуйте, госпожа Маттаури, - сказал девичий голосок сзади. Дали обернулась и увидела девочку постарше, лет пятнадцати.
  -- Я занимаюсь в аэроклубе. Вы не придете к нам, опытом поделиться?
  -- Это можно, - согласилась Дали, - Когда?
  -- Когда вам удобно...
  -- Давайте завтра днем, хорошо? И полетать можно. У вас что есть?
  -- У нас... много чего. Четыре Оса есть, но "тройки".
  -- "Тройки", это не очень хорошо, - вздохнула Дали, - но для вас не так важно... Посмотрим, ладно.
  
   В гостиной затеяли уже игру в большой карточный банкет. Лора сидела во главе стола и раздавала карты. Единственное свободное место было рядом с ней. Дали, вздохнув, присела. Лора скосила на нее взгляд. Простая вежливость требовала не молчать.
  -- Ваш ход, Колетта, - громко произнесла градоправительница, - Дали, милая, как вам город? Изменился?
  -- Не очень, Лора... Дети вот изменились за год. Растут... А где ваша дочь, кстати? Что-то ее сегодня...
  -- А у меня нет больше дочери, - со спокойной улыбкой произнесла Лора, - Юлия ушла из Арвилона. Две недели назад. Вместе с вашим сыном.
  
  
  
  
   Было что-то забавное в том, чтобы здесь, в отпуске, снова карабкаться в кабину, разогревать двигатель, ощущать плавное давление на взлете... "Тройка" летела не очень устойчиво. Недолго продержалась эта модель, уступавшая "Маггорнам", а теперь уже "Семерка" на подходе. Испытания на авиазаводе в Луканосе уже ведутся, по слухам. Дали подняла машину к облакам, спросила сидевшую сзади девочку (разумеется, "Тройка" была спаренная).
  -- Не страшно?
  -- Нет.
   Дали развернула "Тройку" и с полупереворота бросила машину в пике... Недалеко от земли вышла из пике - перегрузка вдавила в кресло, затрещали кости - и снова поднялась выше. Девочка издала странный звук.
  -- Ты что? Тошнит?
  -- Не-а, - раздался в шлемофоне сдавленный голос. Дали сделала замедленную бочку, мертвую петлю, сделала круг над аэродромом, и повела самолет на посадку. Шасси, выскочив, вцепились в бетон, как когти ястреба в добычу. Едва самолет остановился, Дали отстегнулась. Лицо ее спутницы приобрело выраженный зеленый оттенок. Они выбрались из кабины. Несколько наблюдательниц уже бежали к ним по полю. Инструктор - Берри, седая бывшая летчица, уже четырежды бабушка... Воплощение будущего самой Дали (если, она, конечно, доживет). И несколько девчонок. Одна показалась Дали знакомой, ах да, вчера она читала стихи на вечеринке у Лоры. Белокурая такая, серьезная. Хорошая девочка. Все они хорошенькие, в туго перепоясанных форменных серых блузах, с горящими глазами, восторженно глядящими на Дали...
   Девчонка, летавшая с ней, уже оправилась и смотрела бойко, тень славы Дали падала и на нее.
  -- Здорово, - произнесла одна из девочек.
  -- Ну вот, мы посмотрели, как нужно работать в воздухе, - назидательно сказала Берри, - Теперь, я надеюсь, госпожа Маттаури прочитает нам лекцию и ответит на вопросы. Пройдемте в здание.
  
  
   Вопросов было очень много, и лекция завершилась только под вечер. Девчонки расходились взбудораженные, горячо обсуждая рассказ Дали. Летчица накинула куртку - снаружи было прохладно, спустилась с кафедры. Берри пожала ей руку.
  -- Спасибо, Дали. Ты нам очень помогла.
   Она рассеянно кивнула. Все это было знакомо, словно некое де жа вю - только раньше она, маленькая черненькая девчонка Дали сидела в этой аудитории и с волнением слушала подобные рассказы. Теперь же оказалась в другой роли. Но - словно и не прошли годы - все осталось так же.
   Ей нравились самолеты. Она всегда любила технику, внутреннее устройство машины, изгибы крыла, блеск стали - все это будоражило, волновало. Так же, как и всех этих девчонок - иначе они не были бы здесь. Ей смертельно хотелось летать. Хотелось покорить эту тяжелую железную машину, поднять ее вверх, сделать послушной и легкой... Ее мечта сбылась. Но и теперь, оказываясь в самолете, Дали ощущала легкое волнение, как бы вспоминая то состояние, ту детскую мечту... Вот сейчас, сейчас - полетишь. И такими же были эти девочки. И выйдя сейчас в коридор, они с азартом обсуждали подробности боев, о которых рассказала Дали, детали строения новых "Шестерок" и "Семерок", разницу с "Магами". Дали знала все это, она помнила собственную юность. В Арвилоне всегда так. Если занимаешься делом, которое любишь, то все получается. И это счастье. И больше ничего в жизни не нужно. Ну, разве что дети...
  -- Я вам еще понадоблюсь?
  -- Ладно, Дали. Отдыхай. Отпуск короткий, сама знаю.
  -- Спасибо.
  -- Так не забудь, приходи на крестины моей внучки.
  -- Обязательно.
   Дали двинулась к выходу. Коридор был уже пуст, одна только девушка стояла у подоконника. Та самая, белокурая, сероглазая, с ладной фигуркой. Заметив Дали, девушка быстро двинулась к ней.
  -- Я... простите, мне нужно с вами поговорить.
  -- Выйдем на поле? - предложила Дали. Они двинулись вместе по коридору. Девушка заговорила быстро, сбивчиво.
  -- Мне уже скоро двадцать. Я хочу летать, то есть по-настоящему. Я в клубе четыре года. Сертификат на "Тройку" уже есть. Вы не возьмете меня в часть?
  -- Как тебя зовут? - спросила Дали.
  -- Чена. Чена Лаккор.
   Они вышли на улицу. Вверху, в незамутненной сини, высоко парил крошечный транспортник "Тиннес". Несколько точек отделились от него, долго беспомощно летели вниз, потом взорвались разноцветными куполами - тренировались десантницы.
   - Сколько налетала? - поинтересовалась Дали.
   - Сто восемьдесят два часа.
   Дали одобрительно кивнула.
   - Ты бы могла написать заявление...
  -- Я писала. Но мне предложили на восток, на океан, а там ведь затишье... И потом, какая наставница будет, ведь это важно. Я с вами хочу, можно?
   Дали задумалась. Девочка, вроде бы, ничего. Вполне может заменить Римонду... Ей стало противно от этой мысли. Как будто Римонду можно заменить. Но - перебила она сама себя - в звене у нас пустое место. И неизвестно еще, кого поставят.
   Дали не любила, когда ей ставили слабых ведомых... Они быстро погибали. А это тяжело.
   Конечно, придется месяца три еще девчонку тренировать. Одно дело - учебный аэродром и "Тройка", а другое - реальные боевые условия. Теперь, правда, у них отличный компьютерный тренажер, так что они и стрелять учатся, и все ситуации проходят... Это мы учились прямо на ходу. Бросили в воду, выплывешь - молодец... Собьют - такова жизнь.
  -- Ты работаешь? - спросила Дали.
  -- Да. Я библиотекарь.
  -- Ого!
   Чена смущенно улыбнулась.
  -- Люблю книги. Ну и здесь вот, в летном клубе учусь.
  -- У нас в полку, кажется, библиотекарь нужен.
  -- Я летать хочу, - предупредила Чена.
  -- Да не беспокойся, будешь ты летать, надоест еще. А мать жива?
  -- Да. Мы живем на Солнечной. У меня еще две сестры, старшие. У них уже дети.
  -- А братьев нет?
  -- Нет.
  -- Твое счастье, - вздохнула Дали.
  -- Почему? Хотя...
  -- Я подумаю, - сказала Дали, - Если решу тебя взять, позвоню, хорошо?
  
  
  
  
  
  
   Когда-то в древности это был католический собор. Длинные ряды скамеек, готические окна и своды, пространство и свет, льющийся сквозь цветные витражи (последние, впрочем, обновлены совсем недавно), сверкающий алтарь в глубине кафедры, и у входа, как положено - Купель. Все, как и раньше. Только нет больше величавых священников-мужчин в рясах...
   Мать Феодосия в белом стихаре неслышно подошла к купели.
  -- Раскройте младенца, - тихо сказала она. Помощник - Дейл - поднес ей Библию в кованом переплете. Молодая мать, волнуясь, развернула одеяльце. Крошечная девочка, вся в белых кружевцах, спокойно смотрела на монахиню. Феодосия начала молитву. Окружающие женщины и Дейл тихо повторяли за ней.
  -- Крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа, - произнесла Феодосия, брызгая на младенца водой из Купели. Девочка недовольно поморщилась, но не заплакала. Феодосия быстро закончила обряд. Крестная мать приняла ребенка, как положено. Бабушка - Берри - протянула Дейлу стокроновую бумажку, пожертвование на церковь.
   Священнослужительница удалилась. Гости стали выходить из церкви. Дали, смочив пальцы святой водой, перекрестилась, и тут же вспомнила Римонду... Выйдя на улицу, все зашумели, зашевелились. Веселой процессией двинулись к дому Берри. Взрослая дочь - мать окрещенного младенца и еще одного, старшего мальчика - жила с ней. Тем более, дом был большой, целый особняк, не пропадать же ему.
   Люция, мать девочки, тут же уселась в кресло и дала ребенку грудь. Трехлетний старший мальчик пристроился рядом, завистливо поглядывая на эту картину. Хэлл тоже очень ревновал, вспомнила Дали. Начал впадать в детство, соску взял, истерики устраивал без повода. Приходилось с ним часами гулять, играть, чтобы он поверил, что мама вовсе его не бросила.
   Женщины во главе с Берри тем временем накрыли на стол. Напечено было множество пирогов, с мясом, с капустой, с грибами, соленые грибки стояли на столе, и икра, и салаты, и ветчина, оливки, овечий сыр... Так было принято, на крещение - пироги. На кухне ждала своей очереди еще и сладкая выпечка, яблочный пирог, творожный, кремовый торт, торт безе. Синди села рядом с матерью и накинулась на еду с такой прожорливостью, что Дали лишь диву давалась. Надо же, тощая, как глиста, а ест и ест... Растет она, что ли? А может, у нее и правда глисты завелись? Надо бы проверить. Вообще-то у них обоих конституция тощая, и у Хэлла тоже. Не в мать. Дали никогда особо худенькой не была. Удивительно, но Хэлл и Синди очень похожи, причем пошли не в Маттаури, а неизвестно в кого, в безымянную сперму, и не могла же она быть от одного и того же мужчины.
   (Сперму сдавали оставшиеся в Арвилоне мужчины, в том числе, и женатые - добровольно, разумеется, для этого велась разъяснительная работа. Но этого было мало для поддержки генофонда, и сперму брали также у старших мальчиков, тоже на добровольной основе, не очень хорошо, но для выживания, что поделаешь...)
   Люция уложила новокрещенную спать в коляске и сама уселась за стол. Мальчик взгромоздился ей на колени. Берри навалила целую тарелку пирогов.
  -- Ешь, ешь, тебе для молока надо.
  -- А потом худеть придется, - вздохнула Люция, с аппетитом уписывая пирог.
  -- А вот я...- начал кто-то, и пошел вечный разговор на тему: как похудеть после беременности. Дали повернулась к счастливой бабушке.
  -- Берри, вопрос есть.
  -- Да?
  -- У тебя там девочка есть, Чена Лаккор. Как она?
  -- Просилась к тебе? - мгновенно среагировала инструкторша.
  -- Да. Как летает?
  -- Летает прекрасно. Пилотирует уверенно так, реакция отличная. Вообще пожаловаться не могу. Страха нет. Ну и ты знаешь, она готовилась много самостоятельно. С парашютом опыт есть, рэстан, стреляет отлично...
  -- Ты так говоришь, как будто хочешь сказать "но"... Как характер?
  -- Хороший характер. Правда, не то, чтобы общительна, предпочитает уединяться, но в общем, пользуется уважением...
  -- Религиозна?
  -- Да. Ну, не то, чтобы чрезмерно, но...
  -- Здоровье?
  -- Хорошее здоровье. Да нет, Дали, нет у нее никаких недостатков.
  -- А в чем дело?
  -- Дело... Видишь, Дали, честно говоря, жалко.
  -- В смысле?
  -- Девочка очень умненькая. Интеллигентная. Читает много. Сама что-то пишет, стихи такие хорошие... Жалко, понимаешь, ведь у вас там тяжело... А если убьют? Не хочется мне ее пускать, честно говоря. Ну что наша жизнь - сама знаешь, сегодня жив, завтра сбили, да и бессмыслица - полеты, тренировки, все по кругу. Она для большего предназначена. Жалко.
  -- А других не жалко? - холодно спросила Дали. Берри вздохнула.
  -- Всех жалко. Ладно, забирай. Все равно ведь уйдет.
  
  
  
  
  
   Дали попросила, чтобы ее не провожал никто. Не хватало душераздирающих сцен на вокзале, то есть, конечно, мать и Синди сцены закатывать не будут, но ведь как это больно... Как договорились, на вокзале под часами ее ждала Чена.
   Дали так и не познакомилась с родными Чены... Хотелось, но она запретила себе это. Ни к чему узнавать девчонку ближе. Она в моем звене, и точка. Она мне не подруга, просто ученица. И лучше, если это состояние продлится подольше. Чтобы в случае чего не сойти с ума от горя и ужаса.
   Чена вскинула на плечи рюкзак, подняла гитару в чехле. ("А можно гитару с собой взять?" - "Возьми, это лишним не будет").
  -- Там поезд уже стоит, госпожа капитан, - обратилась она к Дали, - объявили уже.
  -- Пойдем, - Дали кивнула, - кстати, не нужно обращаться по званию. У нас это не принято, только к командиру полка, когда докладываешь, говоришь "госпожа полковница".
  -- А как же к вам обращаться? - они быстро шагали по перрону.
  -- А как ты к Берри обращалась?
  -- Мисс Берри...
  -- Можешь и ко мне так же.
   Кажется, это какое-то древнее слово, мисс, вспоминала Дали, вскакивая в вагон. Еще было "миссис", одно из них означало замужнюю даму, другое - девушку. Спросить бы Чену, она начитанная, помнит, наверное. Но неловко авторитет ронять. И на каком это языке? На английском, вроде бы...
   В купе, едва поезд тронулся, Чена вскарабкалась на верхнюю полку и раскрыла книгу. Дали, встав, чтобы прикрыть окно, глянула на обложку: Рина Виолани, "Второй Рим и разделение церкви". Надо же, довольно известный историк. Ну и вопросы интересуют юную летчицу и мастера рэстана.
  -- Интересно? - спросила Дали. Смущенные серые глаза показались из-за книги.
  -- Да. Она очень многомерна, Виолани. Она всегда еще и философию истории вскрывает. Здесь у нее любопытная версия разделения восточной и западной церквей... Вы не читали?
  -- Нет, - призналась Дали.
  -- И вообще целая глава о межконфессионных проблемах. Тогда ведь было много конфессий внутри христианства, а все началось с отделения Византии... А теперь у нас единая церковь.
  -- Это у нас. А у мужчин - своя, - возразила Дали.
  -- А разве у них есть церковь?
  -- Не знаю. Скорее всего, нет. Или есть, но не везде.
   Дали легче и проще, нежели Чена, чувствовала себя в сегодняшнем дне. Девчонке же, похоже, уютнее казались давно прожитые, древние эпохи... Мудреная философия, рассуждения, взлеты духа, как древние, мужские, так и современные, принадлежащие женщинам, но ничуть не ниже, не хуже тех, древних.
  
  
  -- А вы видели мужчин, мисс Дали? - спросила она как-то (они пили чай под тусклым светом, поезд катился сквозь ночь, темнота назойливо лезла в окна).
  -- Ну, как тебе сказать. Изредка пленные бывают. Переходят линию, аэродромная охрана их берет. Но я с ними близко не общалась.
  -- А я думала, там, на границе, часто можно встретиться с мужчинами, - призналась Чена.
  -- Любопытно?
  -- Да.
  -- Ну, ты ведь видела мальчиков...И взрослые мужчины у нас есть.
  -- Но это не то... Я имею в виду - тех. Они ведь совсем другие.
  -- Не стоит ими интересоваться, Чена, - наставительно заметила Дали, - ничего хорошего в них нет. И не дай Бог тебе однажды в плену у них оказаться.
  -- Этого я боюсь, - согласилась Чена, - Но вот просто посмотреть бы... поблизости.
  -- Ну что - люди как люди. Что на них смотреть?
   Дали вспомнила Эннис, и ее передернуло. Эннис, сбитая над территорией Свободного Мира, была единственной на ее памяти, кто вернулся из плена... То есть вернуться она не могла бы. Просто десантная часть захватила мужской полк рядом с Границей, и там обнаружили Эннис, пропавшую без вести недели две назад. Она умерла, впрочем, через пару дней, несмотря на все усилия врачей. Смотреть на нее было страшно. Она и говорить почти не могла, но жуткие раны, покрывшие ее тело, говорили о многом. Дали запомнились только глаза Эннис, большие голубые, недоуменно как-то смотрящие, на лице, сплошь покрытом белым пластырем, с кислородной трубочкой, торчащей из носа. Боль была в ее глазах и обида - за что это ей, почему... После смерти тело Эннис вскрыли, и там внутри был один сплошной кровоподтек, отбиты почки, легкие... И еще - она была беременна, совсем крошечный еще зародыш. Дали узнала об этом случайно.
   Одно дело, когда слышишь о том, что враг жесток, безжалостен, а другое - когда видишь собственными глазами вот такое. Да, война есть война, но всему же есть пределы. Многие, катапультировавшиеся над вражеской территорией, старались застрелиться... хоть это и грех.
  -- Нормальные люди, - повторила Дали, - ничего особенного.
  -- Зачем же мы воюем с ними?
  -- Это они с нами, - сказала Дали, - Тебе разве не объясняли? Это они хотят захватить Арвилон. А нам нужно только, чтобы нас в покое оставили.
  -- А почему мы не ведем переговоры с их правительством?
  -- Потому что они не хотят. Похоже, у них там что-то вроде диктатуры. По крайней мере, у них жесткая дисциплина, похоже. И они не принимают нас всерьез. Один их деятель высказался так: с женщинами не ведут переговоров, их трахают. Прости, - поспешно сказала Дали, видя, что Чена покраснела. Все-таки, девочка еще не привыкла к нашей грубости.
  -- Ничего, - сказала Чена, - Но странные они люди.
  -- Странные, - Дали вздохнула, - Ну ладно, пошли спать. Дрыхни, пока есть возможность.
  
  
  
  
   Чена быстро привыкла к новой обстановке, понравилась Харрис, Эйлин, да и вообще всем - хотя болтать не любила, держалась даже как-то отчужденно. Свободное время проводила на койке с книгой. Впрочем, вскоре она посетила библиотеку, начала там помогать дежурной, и с тех пор постоянно занималась любимым делом, возилась с книгами, переплетала (она и это умела), перебирала и составляла каталоги. Очень хорошо она умела подобрать книгу по вкусу любой читательницы, а библиотека в полку, надо сказать, была довольно богатая.
   Чена повесила гитару над койкой, уложила в тумбочку белье и зубную щетку, чуть-чуть косметики, наверх поставила фотографию матери с сестрами. Играла на гитаре она почти профессионально, и голос оказался приятный. По вечерам к ним стали заявляться гости - послушать. Чена задумчиво перебирала струны. Ее любимой поэтессой была Вероника Дилл.
   Земную жизнь пройдя до середины,
   Берусь сказать немного наперед:
   Мы будем жить, мы будем невредимы,
   Одна любовь нас дальше поведет.
   Ведь вот природа, царственный политик,
   Всего превыше ставит естество.
   Наука знает очень много гитик,
   Одна любовь не знает ничего.
  
   "Ос-6" понравился Чене. Она торчала в ангаре с ремонтницами, чтобы разобраться в строении "шестерки". И тренировочные полеты прошли хорошо, настолько хорошо, что Мэррит уже через месяц порекомендовала Дали взять новенькую в боевой вылет. Тем более, что самолет для нее давно был привезен и собран.
  
  
  
   Дали любила патрулирование. Летишь себе спокойненько на заданной высоте, посматриваешь на радары... Время от времени девчонки принимались засорять эфир - переговариваться по радио, хотя это и было запрещено.
   "Послезавтра день рождения у Литты", - это Харрис, голос, искаженный шлемофоном, звучал несколько гнусаво.
   "Что дарить будешь?" - осведомилась Эйлин.
   "Может от звена подарок сделаем, а, командир? Скинемся?"
   "Не возражаю", - ответила Дали.
   "Я такой набор видела в Ласдуге, - затрещала Эйлин, - Сережки и цепочка, хорошее золото, и всего семьдесят стоит..."
   "А кто поедет?"
   "А Мире завтра увольнительную обещали, мы попросим".
   "Хватит трепаться", - вмешалась наконец Дали. И вовремя - в шлемофон ворвался взволнованный голос Ларисы с РЛС.
   "Внимание, седьмое звено! Вижу цель, сто пятьдесят километров... Один "Маг" и... похоже, один "Трегер". Курс... пеленг...".
   Адреналин толкнул сердце, кровь помчалась по жилам скорее, Дали еще не видела чужих самолетов. Звено стало разворачиваться.
   Один "Трегер", соображала она, это маловероятно. Скорее всего, опять идут в плотном строю, так что для РЛС это все равно, что одна крупная цель. Сколько их там?
   "Высота цели - пятьсот метров", - сообщила Лариса
   Дали направила самолет прямо на север. "Харрис, высота две тысячи, дистанция километр", - приказала она. Вторая пара, Харрис и Эйлин, взмыли круто вверх, теперь они будут парить высоко и чуть позади, готовые в любую секунду спикировать. Чена двигалась, как положено, чуть сбоку от ведущей. "Остаемся на трехстах, Чена", - сообщила Дали. На фоне земли "Маги" обнаружить гораздо труднее. Экран радара был пока чист. Самолет несся вперед, медленно, но набирая скорость... Дали всмотрелась вперед, но небо, залитое неистовым полуденным светом, казалось пустым. Внезапно боковым зрением Дали увидела точки на экране, маленькую и большую, и прямо на ее глазах большая точка стала расплываться, и это значило, что три или четыре "Мага" идущих плотным строем, дабы обмануть радар, переходили в атаку. Стиснув зубы, Дали в одну секунду включила режим прицеливания и нажатием на гашетку отправила две ракеты в голубизну. Внезапно точки словно размножились - десять их было, двадцать... Радар никак не мог справиться с помехами... Одна надежда, что и у "Маггонов" такая же история...Тут глазами нужно смотреть. Где же они? Время идет..."Вижу!" - завопила Чена. Дали сморгнула, черт возьми, небо пусто. "Сколько?" - рявкнула она. "Их пять... направление два часа! Около пяти километров! Один падает!" Одна из ракет, значит, попала, констатировал кто-то спокойный и рассудительный внутри Дали. И тут она тоже увидела "Маги" - сначала черный дым, сверкающие на солнце обломки разбитого истребителя, валящиеся вниз, и только потом - серые стремительные, похожие на акульи брюха, силуэты четырех "Магов", они и теперь шли достаточно близко в строю... Дали прошипела "О дьявол!" и выпустила еще две ракеты. "Харрис, Эйлин, не стрелять!" - крикнула она. А то еще попадут в нас... Идем на ближний бой, другого выхода нет. "Чена, атака!" - сказала Дали, и самолет понесся, набирая скорость и высоту, пологим левым виражом вдавливая летчицу в кресло, целя в хвост противнику... Ничего, думал кто-то рассудительный, в ближнем бою "Осы" несравненно лучше. И главное, похоже, они до сих пор нас не видят... На фоне земли... Они знают, что мы где-то здесь, но радары работают не лучше, чем у нас. Дали приготовилась стрелять. Сейчас... Чуть ближе. Шестьсот... "Маги" дрогнули, начиная разворот - увидели. Поздно! "Чена, стреляй!" - одновременно Дали сама начала обстрел... "Маги" пошли круто вверх и вправо, спасаясь от неожиданной атаки, рассыпали строй. "Харрис, Эйлин, атака!" - приказала Дали и сама стала заходить в хвост ближайшему "Магу". "Дали, сзади!" - крикнула Чена. Кто-то, значит, пристроился ко мне, заметил рассудительный внутри (Дали вся клокотала от ярости и ужаса, но на того, рассудительного это никак не действовало, и руки, и ноги ее действовали совершенно спокойно). "Я его атакую!" - сказала Чена. Ну давай же, подумала Дали, но не сказала ничего. Волнуется девочка... Разрешения еще спрашивает. Дали начала стрелять, подойдя с задней полусферы, но "Маг" быстро ушел из под обстрела вниз... Теперь опять высота была небольшой... Да выслали бы они помощь, что ли... Глупо же гибнуть у своего аэродрома. Дали направила самолет в погоню за "Магом", краем глаза заметив, что вторая пара отбила два "Мага" и тоже носится с ними на виражах чуть дальше. Внезапно она увидела самолет Чены впереди и слева... Как так получилось-то? И "Маг", убегающий от Дали, попутно вознамерился атаковать Чену... Ну уж нет, дружок, Дали начала стрелять, еще не подойдя на достаточное расстояние. В этот миг - она ясно видела это впереди, сквозь фонарь, Чена попала из пушки в крыло преследуемого ею истребителя, "Маг" завращался вокруг горизонтальной оси, потеряв управление, и тут же - второе попадание в мотор заставило самолет клюнуть носом. Две крошечные точки взмыли вверх из кабины, сработала катапульта, но одну из них настиг кувыркающийся огромный осколок крыла... Чена так никогда и не узнала, что убитого ею вражеского летчика звали Риал Натан, и он когда-то учился с нею в одном классе и в пятнадцать лет написал ей любовную записку...
   "Молодец, Чена!" - заорала Дали, искренне радуясь за девчонку, и тут же: "Уходи! Вниз!" Но Чена сообразила уже и сама, пошла на снижение, уходя от пушки преследующего ее "Мага". Дали ударила, и тому стало не до атаки, он завертелся, спасаясь от звеньевой. "Дали, они ушли!" - закричала в шлемофон Харрис, - "Мы идем к тебе!" "Ну теперь держись, золотце!" - пробормотала Дали, пуская самолет в погоню. И в этот миг самолет Чены заклевал носом, задымился... "Нет!" - заорала Дали. Неужели попал? "Чена, прыгай!" "Меня задело осколками, я прыгаю!" - неестественно спокойный голос девушки. И в тот же миг из черного дыма вылетела кувыркающаяся точка, взмыла вверх, и Дали еще успела увидеть раскрывшийся купол парашюта. Слава Богу! И на своей территории еще... Теперь трое летчиц преследовали удиравшего последнего "Маггона". Меняя высоту, вихляя, он уходил от выстрелов, уводя их все дальше в глубь вражеской территории. "Возвращаемся", - велела Дали. Судьба Чены волновала ее куда больше, чем уничтожение "Мага", к тому же и не рекомендовалось без особой надобности залетать слишком далеко на территорию противника.
  
  
  
   Чена вернулась только на следующее утро, хотя на ее поиски выслали вертолет - но район сегодняшних боев был покрыт густым лесом, и довольно-таки трудно найти в таких условиях человека. Дали не спала почти всю ночь, несмотря на усталость, иногда впадала в тяжелое забытье, ей снилась Чена с черными глазами Римонды, и смотрела она укоризненно отчего-то... Наутро Лус постучалась в дверь и крикнула из коридора: "Девчонки, Чена пришла! Она в медпункте!" Дали вылетела, одевшись мгновенно, как по тревоге. Чена сидела в медпункте с забинтованной, положенной в гипсовый лубок правой рукой, бледная, с чернотой вокруг глаз, но очень довольная. Дали обернулась к Руте, и та проворчала: "Ничего, перелом закрытый". "Это при посадке?" - спросила Дали. "Нет, попала под обломок", - объяснила Чена. Запоздалый страх толкнулся в сердце. Легко отделалась, подумала Дали. "Парашют я свернула и там оставила", - сказала Чена, - "Не могла тащить... Руку больно". (тащилась, значит, с нестерпимо ноющей рукой, одна, через лес, ночью по компасу) "Все правильно, молодец", - сказала Дали. "Мэррит даст тебе отпуск, домой съездить", - заметила Рута. "А можно я тут лучше останусь?" - попросила Чена. Ну, понятно - прослужить всего месяц и вернуться к матери со сломанной рукой, что тут хорошего? "А кто тебя гонит?" - усмехнулась Дали. Молодец девочка... Первый бой - и сбитый "Маггон". Повезло в какой-то степени, но ведь не случайно повезло. Это мне повезло с ней, подумала Дали. Талант. Такие редко попадаются.
   Сквозь радость от возвращения Чены, сквозь гордость ею, Дали ощущала какой-то неприятный осадок. Как будто предательство Римонды.
   Та была совсем другой. Чена - из самостоятельных, сильных. Дали и сама была такой. Женщина-воин, никогда не поддающаяся панике, унынию, всегда идущая к цели. Талантливая, умная, сильная до невозможности - просто железная. Дали была такой, и она летала уже пятнадцать лет (не считая перерывов) и знала, что вот только такие и удерживаются в небе долго. Других сбивают. Таких, как Римонда - мягких, нежных, привязчивых, умеющих плакать. Какими бы ни были их реакция, их умение - такие не могут воевать, именно им почему-то всегда не везет, как не повезло Римонде. А Чена - та продержится долго. Такова жизнь, сказала себе Дали и выбросила эти мысли из головы.
  
  
  
  
  
  
   ... Был уже поздний вечер, когда Дали и Чена почти незамеченными проскользнули в шумную, веселую столовую, и день рождения Литты подходил к концу. Сама Литта сидела в уголке, в круге, где пели под гитару, именинница по специальному разрешению начальства надела нарядную, в рюшечках белую блузку, но зеленая пилотская куртка была наброшена девушке на плечи - вечерняя прохлада давала о себе знать. Дали протолкалась к Литте через толпу подруг. Чена последовала за начальницей, но забинтованной рукой задела кого-то, сморщилась от боли и отстала.
  -- Литта! - Дали протянула девушке сверток через плечо, - Держи. Это от седьмого звена.
   Литта подняла смеющиеся огромные глаза в черных ресницах.
  -- Спасибо, Дали.
   Чена тем временем нашла два свободных стула и издали махала начальнице рукой. Все затихли. Гитара была в руках Ирмы. Поплыли медленные, негромкие переборы. Голос у Ирмы был глуховатый, как бы уходящий в себя, но чистый и своеобразно мягкий.
   Моей души надломленный изгиб
   В глубоком обмороке, Боже, как он дышит!
   Разорванные где-то струны встреч
   Разлукой корчатся, ты знаешь, вышит
   Рукой судьбы неяркий сарафан.
   Я в прошлом, как в надежности, купаюсь...
  
   Свет уже погасили из экономии, лишь несколько коптилок на столах освещали мрак, выхватывали из тьмы лица женщин, ставшие таинственными, глубокие глаза с пляшущими отражениями огней. Чена оглянулась - окна исчезли под светомаскировочными шторами, и казалось, что вся столовая превратилась в некий корабль... ковчег, плывущий в неведомой тьме. Или в подводную лодку. "Мы все живем на желтой подводной лодке", - вспомнила Чена слова какой-то бодрой древней песенки. Что-то в этом было... Но не было страшно. Здесь было хорошо - рядом с Дали, с Эйлин, со всеми подругами. Только рука тихо ныла, эта боль стала уже почти привычной.
   Гитару взяла Люси. Голос у нее был густой, сильный. И песни она сочиняла потрясающие. Мурашки по коже бегали от ее песен.
  
   А на небе один был приют,
   Для тех, кто был убит на войне.
   А для тех, кого скоро убьют,
   Строились города в стороне...
  
   Потом настала очередь Мирейи. Смуглое лицо ее в смутном свете казалось бронзовым, жесткие кольца волос временами падали на лоб, мешая смотреть, и Мирейя, коротко прерывая игру, поправляла правой рукой волосы. Она пела песню древней какой-то поэтессы (вот ведь и в те времена женщины сочиняли что-то), которая очень нравилась Чене. Даже под сердцем холодело как-то, и по коже бежали мурашки.
  
   Мне нравится,что вы больны не мной,
   Мне нравится, что я больна не вами,
   Что никогда тяжелый шар земной
   Не уплывет под нашими ногами.
   Мне нравится, что можно быть смешной,
   Распущенной, и не играть словами,
   И не краснеть удушливой волной,
   Едва соприкоснувшись рукавами...
  
  
   "А ведь это о мужчине", - кольнуло в сердце. Чена зажмурилась. Это о Них. Только с Ним можно быть вдвоем. Я люблю маму, люблю Дали, Мирейю... Да всех люблю. Но только с Ним можно быть вдвоем. Почему это так? И почему это поет так хорошо Мирейя, не знавшая мужчины?
  
   Мирейя закончила петь.
  -- Теперь ты, Чена.
  -- Она не может, - закричали несколько голосов сразу.
  -- А можно я стихи прочитаю? - сдавленным голосом спросила Чена.
  
   Вот опять ты уходишь в ночь, не сказав
   Самого главного слова.
   Бьется полночь о поручень, и на часах
   Час забвенья людского.
   И проходят минуты, проходят года
   В ожиданьи великого "Здравствуй".
   Нам с тобой на Земле не сойтись никогда.
   Нам с тобой невозможно расстаться.
   Полуправда меж нами стоит испокон,
   Полуискренность бродит по кругу.
   Но опять нас сбивает Великий Закон,
   С неизбежностью гонит друг к другу.
   И вот так мы живем, и рождаемся вновь,
   Продлевая людское мученье...
   И вот это они называют - любовь?
   Или, может - предназначенье?
   Этой ночью я буду спокойнее спать.
   (Ты опять надо мною смеешься).
   Буду в небо смотреть, и на звездах гадать.
   И когда-нибудь ты вернешься.
  
   Воцарилась тишина.
  -- Хорошо, - сказала Маргарет, вздохнув.
  -- Перепиши мне, ладно? - попросила Литта, - Я хочу глазами прочитать. Мне показалось, - продолжила она, немного помедлив, - Что это о нас всех вообще... О разделении на два мира. А природа-то нас все равно сталкивает. И вот - война. Нелепость.
  -- Раньше эта война происходила в кругу каждой семьи, - возразила ей Джанни, - с переменным успехом.
  -- Каждой?
  -- Ну, в большинстве семей, - поправилась Джанни, - Так ведь и в Арвилоне есть нормальные мужчины, которые в состоянии жить рядом с женщинами.
  -- Все равно, - пожилая, седоволосая уже Маргарет говорила тоном, не допускающим возражений, - Война - это не женский метод решения вопросов.
  -- А что женский?
  -- А как иначе?
  -- А что же вы предлагаете? - посыпалось со всех сторон. Маргарет пожала плечами.
  -- Терпение, любовь, ласка...
  -- Но ведь это они начали войну...
  -- Подожди, Маргарет... - вмешалась Дали (по старшинству только она осмеливалась спорить с Маргарет на равных), - Терпение, да. Но до каких пределов должно доходить терпение женщины? Наверное, можно любое унижение вынести. Но если нужно защитить детей? Да и не только детей - хотя бы свое собственное право быть человеком, делать то дело, к которому ты предназначена судьбой - если тебе этого не дают?
  -- Между прочим, твоя очередь петь, - напомнила Литта, - и вообще, кончайте эту философию. Все ведь уже на двадцать раз обсудили.
   Маргарет кивнула.
  -- Да, Дали, поговорим позже. Да ведь и мои слова относились не к практической жизни. Это так, мир идей... Никто не знает, как прекратить эту войну.
   Дали взяла гитару.
  -- Эту песню я сочинила для моего сына... Когда он был маленьким.
   Она запела неожиданно высоким, звонким голосом.
  
   Между небом и землей -
   Тонкая граница,
   Чистый перистый полет
   Облачного ситца.
  
   Там, где песенкой звенит
   Синева без края,
   Самолетик мой летит
   И крылом качает.
  
   Самолетик мой летит,
   Дальняя дорожка...
  
   Дали вдруг отбросила гитару, почти с гадливостью. В полете, правда, перехватила инструмент рукой и осторожно положила на пол. Но резкость жеста бросилась всем в глаза. Дали прикрыла лицо рукой.
  -- Простите, - сказала она сдавленным голосом, почти шепотом, - Не могу. Простите.
   Чтобы замять неловкость, Джанни, сидевшая рядом, сказала,
  -- Давайте лучше что-нибудь все вместе споем, - и слегка обняла Дали за плечи.
   Литта взяла гитару и начала знакомое всем вступление. Вскоре зазвенел хор высоких и низких, грудных голосов.
  
   Догорает огонь в очаге, и над тихой заставой
   Расплетает туманные пряди багряный рассвет,
   И ложатся к озябшей земле пожелтевшие травы,
   У подножия башен безмолвно смотрящих нам вслед.
  
   Беспокоится конь под седлом, и мерцает тревожно
   Алым светом кольчуга, но странно спокойна рука.
   И у пояса спит в потемневших от времени ножнах
   Серебристое пламя послушного воле клинка...
  
   Содержание песни относилась к законченному недавно и нашумевшему роману Россы Грей "Ты возьми меня с собой", в жанре фэнтези. Пели охотно и дружно, на несколько голосов. Потом Литта сказала.
  -- И вообще, может, попляшем? А то скоро полночь, разгонят.
  -- Разгонят! - раздался из мрака грозный голос Мэррит, многие девушки покраснели, смутившись неожиданным появлением начальства, - Так что веселитесь, пока не поздно.
   Встали, зашумели, завозились с магнитофоном. Чена поднялась и стала пробираться к выходу. Даже обычная ходьба отдавалась болью в сломанном предплечье.
   Когда девушка выскочила на темное крыльцо, за спиной уже гремел вальс. Чена задернула за собой штору, но тут же послышалось вновь шуршание. Чена обернулась - за ней шла Дали.
  -- Вы... Ты тоже не хочешь танцевать? - несмело спросила ученица.
   Дали покачала головой.
  -- Какие танцы с моим ревматизмом. Из меня уж песок сыпется... Ну что? Чудная ночь, верно?
  -- Я и хотела погулять, - сказала Чена, подумав: все равно заснуть не смогу. Рука ныла не сильно, но упорно.
  -- Составить тебе компанию или лучше баиньки пойти, - полувопросительно сказала Дали.
  -- Мне бы было очень приятно... - тихо ответила Чена, - Если бы вы... ты...
  -- Ладно, пойдем, посидим, - Дали махнула рукой в сторону аэродрома, - Рука болит? - спросила она по дороге.
  -- Ага. Вторые сутки уже, невозможно, - пожаловалась Чена.
  -- Завтра перестанет, - пообещала Дали, - Еще только эту ночь потерпи. Антиальгин принимала?
  -- Да. Никакого толку. А фесдол Рута не дает.
  -- И не надо. Завтра перестанет, вот увидишь. Всегда сначала ноет, одну ночь или две... Я знаю, у меня тоже было.
   Летчицы уселись на трубы. Трубы водопровода тянулись из ближайшего ручья, за день жесть нагревалась, сейчас сидеть на них было тепло и приятно. Это так и называлось в части - "пойти на трубы". Значит, посидеть, поболтать, тайком покурить - для тех, кто предавался этому пороку, или даже выпить кое-чего запретного. Дали с сожалением подумала, что сейчас у нее ничего подобного нет, а Чене бы не помешало - для забытья. Все равно, даже если будет тревога, Чена никуда сейчас не полетит.
   Черный купол раскинулся над ними, необъятный, озаренный чудным светом чистых огромных звезд. Это было почти так же прекрасно, как из кабины "Оса" в ночном полете. Только не гудел мотор. Вообще было тихо. Цикады уже не звенели. Тихо и очень темно, затемненных зданий отсюда не различить, и полное ощущение одиночества в космическом пространстве охватило Дали и ее ученицу. Им было хорошо, и говорить не хотелось.
  -- Дали, а может быть, он вернется, - сказала Чена.
  -- Кто? Хэлл? - Дали помотала головой, - Ты же знаешь, они никогда не возвращаются.
  -- Нет, говорят, бывают случаи.
  -- Ты сама видела хоть один такой случай? Я - нет, - Дали вздохнула, - Да и не думай об этом, я ведь с этим смирилась. Я смирилась с этим, как только у меня родился мальчик. Я всегда знала, что он уйдет. И потом, слава Богу, у меня есть и дочь. Просто я... Ну, знаешь, иногда накатывает сентиментальность.
   "Каково же ей летать", - вдруг подумала Чена с содроганием. Стрелять в противника... На любом из этих самолетов может оказаться ее сын. Ну, сейчас нет, ему всего шестнадцать, года три на обучение. Через три-четыре года - уже вполне реально. Господи, ну почему так получилось?
  -- Дали, почему так получилось? - спросила Чена.
  -- Что получилось?
  -- Ну, вся эта война. Разделение мужчин и женщин. Знаешь, я с детства все думала - какие они, эти мужчины? Почему мы не можем жить вместе с ними?
  -- Ты же знаешь, - Дали пожала плечами, - Об этом много пишут...
  -- А ты как думаешь? - теперь это "ты" далось Чене почти без труда.
  -- Я? Что я могу думать, Ченни? Ведь я такая, как все. У меня никогда не было мужчины. Мои дети были зачаты с помощью ИОСа.*
   /*Искусственное осеменение/
  -- Все-таки мне кажется... - нерешительно сказала Чена, - Что каждая из нас что-то знает о мужчинах, неизвестно откуда. Может быть, это память прежних существований или что-то еще. Откуда иначе вот такие песни, стихи, как у Вероники Дилл или у Ирмы?
  -- Да, верно... Мы очень много сочиняем о мужчинах. Неизвестно только, насколько верно. Но понимаешь, если мы углубимся в прошлое, в ту эпоху, когда сочинять разрешалось, в основном, мужчинам... Такое впечатление, что они просто не могли относиться к женщинам как к равным себе. Как к людям. Тогда была поговорка "Женщина - друг человека". Они доказывали, что мы не можем творить, что мы не можем разбираться в технике, ну и так далее... И действительно, редко кто из женщин тогда достигал каких-то высот в науке, в искусстве.
  -- Но сейчас, у нас в Арвилоне, c этим все в порядке.
  -- Даже не знаю, почему. Может, в древности женщины действительно были глупее? - предположила Дали.
  -- Виолани пишет, есть две причины. Первая - равенство прав только на бумаге. В сознании людей до самого Раздела держалось, что женщина обязана выполнять по дому всю примитивную работу, и эти ежедневные 5-6 часов не давали им возможности полноценно конкурировать... Даже если они и работали при этом где-то еще. Вторая причина, - Чена помолчала, вспоминая, - Оценка, скажем, произведений искусства, созданных женщинами, с мужской точки зрения. Общество-то было мужское. А объективной ценности искусства ведь не существует...
  -- Да, наверное, - кивнула Дали.
  -- Некоторые мальчики остаются, - сказала Чена, помолчав, - У нас из класса один остался. Но я бы не могла в него влюбиться.
  -- Почему?
  -- Он какой-то... никакой. Маменькин сыночек. Боится отойти от мамы.
  -- Ну, это такие матери бывают властные, - сказала Дали, - Пасут сыновей, шагу не дают ступить. Это тоже, конечно, ничего хорошего. Но с другой стороны, зато этот мальчик остался в Арвилоне, а со временем он женится и все равно станет самостоятельным.
  -- А может, и не станет. Ведь даже в Арвилоне не все мужчины женятся.
  -- Да, бывает, что мама не пускает, - согласилась Дали.
  -- Неужели они иначе не могут? - спросила Чена, - Или быть маменькиным сынком, или... уйти совсем. Неужели нельзя жить нормально, как мы?
  -- Не знаю, - Дали становилось скучно, да и холодновато уже, - Видишь, Ченни, мы столько раз все это обсуждали. Кто их разберет, мужчин этих, что ими движет... Может, это все любовь виновата.
  -- Что такое любовь? - спросила Чена.
  
  
  
  
   Сквозь рубашку Хэлл ощущал горячее тело Юлии, они спали в одном мешке. Ниже, от пояса, одежды не было на обоих, и это было удивительное, приятное ощущение, касаться ногами крепеньких, теплых, гладких ног Юлии. А нос замерз окончательно. Солнце медленно выкатывалось на востоке, над Арвилоном, над территорией Армии Нея, где, по словам вчерашнего бродяги, находились теперь беглецы. Хэлл выбрался из спальника, стал сгребать в кучу хворост. Сделать костер, пока Юлия проснется. Работая, Хэлл поглядывал в сторону спящей подруги. Юлия спала так трогательно, длинные ресницы лежали на щеках, золотистые локоны падали на лоб. Носик у нее был маленький, прямой, черты лица правильные, может быть, чуть великоват рот, но это не портило ее. Хэлл мог бы смотреть на Юлию без конца. Тем более теперь, когда он узнал, какое чудное наслаждение может дарить ее тело. Или душа. Или все вместе. А вдруг она забеременела, забеспокоился он. Тогда ей нужно назад, в Арвилон. Хотя, кто это сказал, что здесь нельзя растить детей? Может быть, здесь как раз и можно. Они найдут уединенную хижину в горах. Вон какие горы чудесные... Хэлл сможет охотиться, ловить рыбу. Двустволка и дробь есть. Все лето еще впереди, до осени они что-нибудь придумают. Жить бы вдвоем, только вдвоем, чтобы никого больше не было... Хотя Юлия хотела попасть в поселок мужчин. Она любит танцы, любит общество, комфорт тоже любит. В общем-то, можно понять. Ну что ж, наверное, и здесь как-то жить можно. Живут же люди. Правда, женщины здесь большая редкость. Наверное, так же, как в Арвилоне мужчины, даже еще реже - ведь в Арвилоне живут мальчики, и уходят только лет в 16-18... А здесь, говорят, и детей нет. Или очень мало. Опасно здесь женщине. Ну что ж, Юлия ведь не одна. Ей не грозит опасность, пока я жив, подумал Хэлл и сжал кулаки. Неужели он не сможет защитить Юлию? Защитить или умереть... Он же не зря занимался рэстаном еще в школе. И еще есть нож и двустволка.
   Костер уже весело разгорелся. Хэлл сбегал за водой к ручью, набрал котелок - они хорошо экипировались для этого похода. Не хуже, чем для воскресного пикника со школой. Повесил воду над костром. Потом пошел проверить бредень - три средних форели трепыхались в нем. Хэлл вытащил рыбу, умело оглушил ударами о камень. Стал отрезать рыбешкам головы и чистить. Уха на завтрак - не очень, но в обед, может быть, и не будет такого случая, как свежая, только из ручья форель.
  -- Хэ-эл! - голос Юлии был чуть обиженным.
  -- Доброе утро, - весело сказал мальчик.
  -- Холодно, - пожаловалась девушка, выбираясь из мешка. Она натянула свои джинсы, вынув маленькую расческу, уложила волосы, и сразу стала легкой, золотистой, длинноногой, аккуратной, как всегда была, как нравилась Хэллу. Удалилась в кусты, к воде и долго плескалась там, умывалась, что ли... Потом она вернулась к костру - кончик носа замерз и покраснел и села поближе, грея у огня ладони. Хэлл сунул рыбу в воду.
  -- Ты что, уху варишь? - удивилась подруга.
  -- Свеженькая, - объяснил Хэлл, - Вкусно будет,- Юлия передернула плечами и сказала капризно.
  -- Хоть бы куда-нибудь выйти. Надоело уже по лесу болтаться.
   Хэлл почувствовал себя виноватым. Он был мужчиной и обязан был создать условия для любимой. А вместо этого таскал ее по лесу в такой холод. Ему-то в лесу нравилось. Он и в Арвилоне, в Листране иногда удирал от бабушки в лес на пару дней. Конечно, утром холодно вставать, рюкзак тянет плечи, земля - не пуховая кровать. Но что все эти мелочи, если засыпая, можно смотреть на звезды, и можно слышать шум ручья и птичий гомон, и шелест деревьев, и сливаться с этой вечной лесной музыкой, и стать неподвижным, покойным, как дерево, и шустрым, как белка, и мягким, как трава и вода... Но ведь каждому свое нравится, и Юлии нужна и хорошая постель, и еда нормальная, и тепло. И это все будет у нее, пообещал себе Хэлл. Все, что она захочет. К людям - значит, пойдем к людям. Может, я в армию поступлю, решил Хэлл. А она будет ждать меня... Все равно единственный способ разрешить эту проблему с разделением - это завоевать Арвилон. Это они обсуждали с мальчишками. Женщины боятся, ну и дуры. Мужчины же не звери, они точно такие же люди. Если были какие-то жестокости с пленными, так ведь это война, а на войне все может быть... Тьфу ты, о чем я думаю, выругал себя Хэлл. Вечно мысли разбегаются в разные стороны, как стая ворон.
  -- Может, сегодня выйдем к людям. Я смотрел по карте, поселок Тункара тут недалеко.
   Хэлл почистил луковицу и две оставшиеся картофелины. Бросил их в суп, посолил и поперчил.
  -- После этого дела так есть охота, - заметила Юлия.
  -- Да, точно, - подтвердил Хэлл. Теперь и он ощутил зверский голод.
  -- Сейчас будет готово.
   Все-таки странные эти женщины. Почему они так о нас думают? Ведь все мы вышли из Арвилона, там же мы были нормальными пацанами. Вот я - неужели я ни с того, ни с сего начну убивать людей, мучить, насиловать? Нет, конечно, с какой стати? Что я, изверг, что ли? Наоборот!
   Хэлл любил Юлию, и от этого чувствовал острый приступ любви ко всему миру.
  
  
  
   Хэлл вымыл котелок, затоптал тлеющие угли, собрал рюкзак и привязал к нему спальник. Юлия все это время сидела, съежившись в комок, сначала на спальнике, потом на готовом рюкзаке. Горячая уха и костер не помогли ей согреться. Хэлл обнял подругу и стал согревать ее поцелуями. Это Юлии понравилось, она повеселела, и вскоре беглецы двинулись в путь.
  -- Вот моя мама, наверное, с ума сходит, - с грустью заметила девушка.
  -- А моя и не знает, я думаю. Она же на фронте. Пока ей бабка напишет...
   Юлия стала вспоминать школьных подруг. Удивительно, но она в каждой находила какие-то смешные или неприятные стороны, о которых Хэлл не подозревал раньше. Сантина, оказывается, ужасно храпела по ночам, и когда ездили на вылазку, будила весь лагерь. А Тамара, когда задумывалась, начинала трясти ногой, так что стол грохотал... Хэлл смеялся, видя девчонок в совсем ином свете - раньше он относился почти ко всем женщинам с каким-то благоговением, уважением, все они были такие необыкновенно красивые (все... у каждой была какая-то красивая черта, хоть одна, или голос приятный, или пальцы длинные, тонкие, или нежная округлость щек), все такие тонкие, интересные, душевные... Почти ангелы. Юлия возвращала его на грешную землю. Разве что она сама еще парила в этом недосягаемом раю, со своими золотистыми кудрями, легкими, тонкими косточками предплечий и голеней, голубоватыми, красивого разреза глазами. Она была вне всяких мелких грехов. Она не могла ходить с дыркой на кофточке или без пуговицы, у нее не могли сваливаться джинсы, и в мел она никак не могла вляпаться, и она ела сколько угодно и не толстела, как Бася Рудак. Она была просто прекрасна. Она была - совершенство.
   Губы ее были такими мягкими, горячими, сладкими... Хэлл вспоминал, вспоминало его тело... Груди ее, маленькие, налитые, мягкий, плоский, шелковый живот и волосики там, внизу... Он все еще краснел, думая об этом, хотя ничего в этом не было стыдного, плохого, это было правильно и прекрасно. Они любили друг друга. Любили. Этим арвилонским клушам никогда их не понять.
   Ему так хорошо было идти рядом с Юлией, просто ощущать ее близость. Он чувствовал тепло, исходящее от нее, призывное, ласковое тепло, даже на расстоянии. Они уже были одним целым. И все, что она ни говорила - все было правильно, хорошо, интересно.
   К полудню они вышли на холм и увидели внизу, в долине, Тункару - поселок казался заброшенным, после цветущих городов Арвилона, переломанные заборы, давно не крашенные, не чиненные, деревянные домишки, грязь, неровные, заросшие травой улицы. Но какое-то движение все же наблюдалось между домами, и беглецы стали спускаться к поселку.
  
  
  -- Ты кто? - третий раз спросил бородатый, сильно грязный мужчина, бессмысленно глядя на них. Юлию он, впрочем, игнорировал.
  -- Меня зовут Хэлл Маттаури, - терпеливо повторил юноша, - Мы из Арвилона. Мы перебежчики. Скажите, как нам найти здесь поселковый совет или градоправителя?
  -- А тут нет правителя, - хрипло ответил мужчина, - Вам кого?
  -- Ну кого-нибудь! - Хэлл терял терпение, - Кто бы мог нам объяснить, куда идти и что делать!
  -- А пузыря нет?- с надеждой спросил мужчина. Хэлл даже не понял сначала, о чем речь. Потом догадался.
  -- А-а...Нет.
  -- Эх, - мужчина тоскливо махнул рукой и, пошатываясь, побрел по улице. Хэлл взял Юлию за руку.
  -- Пошли. Кого-нибудь да найдем.
  -- Они тут все идиоты какие-то, - пробормотала Юлия. Хэлл остановился, прислушался. В одном из домов играл магнитофон. Музыка была какая-то знакомая, древняя. Майкл Джексон, кажется. Хэлл решительно взбежал на крыльцо и постучался.
  -- Заходите, - послышалось из-за двери. Хэлл первым сделал шаг вовнутрь и тут же увидел дуло. Это был автомат, не из худших, арвилонский, ЛТ2, его еще называли Лютик. Дуло смотрело на них из черноты коридора, а обладатель его был скрыт выступом стены.
  -- Оружие на пол, - предупредил хозяин дома, - Быстро! На счете три стреляю! Раз, два...
   Хэлл поспешно отстегнул нож от пояса, бросил двустволку на пол.
  -- Да у меня нет оружия, - сказал он, - Это охотничье.
  -- Девка тоже.
  -- У меня ничего нет, - ответила Юлия, - Мы перебежчики из Арвилона.
  -- А мне хоть из задницы! - ответили из темноты, - Мешок тоже скидай. И заходи по одному.
   Хэлл шагнул вперед, оставив рюкзак на полу. Тотчас две пары рук вцепились в него и стали быстро, ловко обшаривать тело, одежду, залезать в карманы, в складки, за пазуху, даже в штаны. Обыскивают, догадался Хэлл. Ему было неприятно, но возражать, возмущаться не хотелось, а может, здесь так положено, может, иначе нельзя... Его отпустили и толкнули вперед, так что он вылетел в большую комнату. Здесь сидело несколько молодых парней, играл магнитофон с Джексоном, парни чистили автоматы, у стены стояла батарея пустых бутылок. Один из них, в пятнистой пехотной форме, видимо, старший, восседал в плетеном старом кресле, заложив ногу на ногу, и пристально смотрел на Хэлла.
   "А ведь ее тоже сейчас обыскивают", - кольнула страшная мысль, Хэлл обернулся, и тотчас из коридора раздалась какая-то ругань и потом крик Юлии.
  -- А-а! Хэлл! Помоги! - мгновенно он метнулся назад. Кто-то преградил ему дорогу, он ударил ногой, вылетел прочь. Двое парней стаскивали с Юлии кофточку. Сразу оценив обстановку, Хэлл ударил одного из них ногой в солнечное сплетение (пока они не успели сообразить, что происходит), второго рубанул ладонью по шее, и когда тот согнулся, схватил за волосы и треснул головой о стену. После этого он встал возле Юлии и принял стойку. Девушка, всхлипывая, лихорадочно застегивалась.
  -- Дурак! - один из парней наконец разогнулся, - Надо же обыскать! Мало ли что она прячет. Может, план... У нас с этим строго. Раздели бы да посмотрели. Ты ненормальный, что ли?
   Хэлла передернуло. Отчего же его не раздевали? Впрочем, все понятно...
  -- Эй, что происходит? - донеслось из комнаты.
  -- Салага психует, - отозвался ударенный.
  -- Парень, - лениво произнес тот же голос, - Иди-ка сюда. Один. Не бойся, девке ничего не сделают. Я отвечаю.
   Хэлл оглянулся на Юлию - она промокала глаза платочком, они у нее покраснели и от этого стали еще более привлекательными.
  -- Ты позови, если что, - сказал он и шагнул в комнату.
  
  
   Все молчали, автоматы были собраны и отложены. Говорил один лишь светловолосый, по-своему красивый, если бы не уродливый шрам на носу, мужчина, сидевший в кресле.
  -- Ты кто?
  -- Меня зовут Хэлл Маттаури. Я перебежчик из Арвилона. Девушка со мной.
  -- Ясно. Будем знакомы. А меня зовут Кондор. Это такая птица, в Южной Америке живет. Хищная. Всяких мелких зверюшек ловит, - мужчина как бы цедил фразы.
  -- Вы к кому относитесь? - спросил осмелевший Хэлл, - Вы из армии Нея?
  -- Какого черта, - усмехнулся Кондор, - Мы ниоткуда. Они, - он кивнул на товарищей, - относятся ко мне, а я - ни к кому, понятно?
  -- Понятно.
  -- Так вот, у нас тут боевое братство. Один за всех и все за одного. Ты, как я понимаю, все равно не знаешь, куда податься. Так оставайся у нас. И девка пусть остается. Дерешься ты лихо... Ну как?
  -- Я бы в армию Нея хотел, - нерешительно сказал Хэлл.
  -- Ты дурачок,- ласково сказал Кондор, - Ты здесь еще ничего не знаешь, кто друг, а кто враг. А рыпаешься. Роберт!
  -- Да, хозяин, - один из парней поднялся.
  -- Подними-ка рубашку.
   Парень поднял рубашку, и Хэлл с ужасом увидел на его спине переплетающиеся обильные зажившие рубцы.
  -- Где тебя так разукрасили? - спросил Кондор.
  -- В армии Нея, - послушно ответил Роберт.
  -- Ясно? Могу еще показать. Ну что, хочется тебе в армию? - спросил Кондор. Хэлл промолчал.
  -- У нас здесь свобода. Не захочешь с нами - уйдешь потом. Осмотреться-то тебе надо, верно?
  -- Да, мы, наверное, останемся, - сказал наконец Хэлл. И ведь Юлии нужно отдохнуть!
  -- Только пусть Юлию не трогают.
  -- А вот с этим, как понимаешь, у нас проблемки, - грустно сказал Кондор,- Баб вокруг нет. У нас ведь свобода. Я, положим, запрещу ребятам, но я ж не могу днем и ночью караулить. У нас ведь все общее.
  -- Тогда мы пойдем, - Хэлл сделал движение к двери. Один из парней вышел из коридора и загородил выход. На парне уже красовался запасной пуловер Хэлла, связанный бабушкой, на поясе висел охотничий нож.
  -- А это у вас не получится, - грустно сказал Кондор, - Ты уж прости. Но только рэстан тебе не поможет. У нас тут все такие.
   То, что потом произошло, описать довольно трудно. На Хэлла навалились как-то все сразу. Действительно, это были хорошие бойцы, рэстан, или, скорее, какая-то дикая смесь разнообразных приемов, Хэлл прыгал, бил кого-то, уклонялся от ударов, но очень быстро его схватили и скрутили руки за спиной, связали каким-то шпагатом.
  -- Ну вот видишь, что получается, - печально сказал Кондор, - Против коллектива идти нельзя. И, кстати, я, как руководитель коллектива, должен заботиться о его нуждах. Коллектив должен быть удовлетворен. Ты не возражаешь, если мы начнем прямо сейчас? Я имею в виду твою подружку.
   Хэлл вскрикнул что-то хрипло и яростно.
  -- Я понимаю, тебе неприятно. Но что мы можем сделать с коллективом? Впрочем, знаешь, у нас здесь принято обходиться без женщин... так, по-мужски, между собой. Может быть, ты согласишься заменить девочку? Тогда мы ее не тронем. А дверь закроем, она не увидит, не беспокойся.
   Хэлл долго молчал.
  -- Где гарантии, что вы ее не тронете? - спросил он наконец.
  -- Слово Кондора, - высокомерно бросил вождь.
   Хэлла била крупная дрожь. Единственный выход... но очень уж плохой. Но если он откажется, что тогда будет с Юлией?
  -- Ну как, надумал? - ласково спросил Кондор.
  -- Согласен, - хрипло сказал Хэлл.
  -- Развяжите его, - велел вожак.
  -- Хозяин, он же драться будет, - возразил один из парней.
  -- Он не будет драться, - спокойно сказал Кондор, - Он сам штаны снимет. Давайте, ребятки, в очередь.
   Хэлла отпустили. Дрожащими пальцами он медленно расстегнул джинсы.
  
  
  
  -- Пусть зайдет, - крикнул Кондор. Хэлл вздрогнул. Он лежал у стены, и ему было уже все равно. Незнакомая, нестерпимая боль, и еще сильнее - стыд... даже не стыд, а ужас какой-то, отчаяние, доходящее до смертельного предела. И очень больно, и больно в таком месте, о котором не то, что сказать, и подумать-то стыдно. Юлия вошла в комнату. Хэлл беззвучно заплакал.
   Юлия растерянно обвела взглядом парней, Хэлла, лежащего у стены, посмотрела на Кондора. Она не знала, что сделали с Хэллом, и слава Богу.
  -- Не бойся, - ласково сказал Кондор, - Как тебя зовут?
  -- Юлия, - прошептала она.
  -- Никто тебя не тронет, - пообещал вожак, - Слово Кондора. Иди сюда.
   Юлия покосилась на лежащего у стены Хэлла.
  -- Ничего, он отойдет, - сказал Кондор, - Мы тут поспорили немножко. Он чуть-чуть слишком зарывается, но это пройдет. Это у всех новеньких так. Ты за него не волнуйся.
  -- Хэлл, ты что? - Юлия подошла к нему.
  -- Все нормально, - прошептал Хэлл. Не скажешь же об этом... А так - ничего нет, лицо чистое, ни царапины, ни синяка. Юлия постояла, выпрямилась и посмотрела на Кондора. Потом она подошла к нему. Кондор взял ее за руку.
  -- Хорошая девочка. Юлия. Останешься со мной? -спросил он. Юлия смотрела в его лицо - обезображенное шрамом, но с чистыми голубыми глазами, твердым подбородком, настоящее мужское лицо. И рука его - твердая, тяжелая, совсем не такая, как вялая подростковая кисть Хэлла, от этих жестких горячих пальцев словно тепло бежит по телу.
   Юлия кивнула. Что-то происходило в ней, что-то, отчего вчерашняя любовь казалась детской, и робкие прикосновения Хэлла развеивались, как дым. Один только взгляд этих голубых глаз заставлял кровь быстрее бежать по жилам, разливаться, и внизу живота так странно расширялось и застывало что-то...
   Кондор, словно пользуясь ее разрешением, положил руку ей на талию. По-хозяйски так положил, словно она - его собственность. Но Юлии это было приятно, она не двинулась с места. И когда рука мягко, но настойчиво потянула ее вниз, Юлия покорно села на колени Кондора.
  -- Слышишь, как тебя? Хэлл? - Кондор обратился к мальчишке, лежащему у стены без движения, - Мы с Юлией друг другу,вроде бы, понравились. У тебя претензий нет?
   Хэлл отвернулся к стене лицом.
  
  
  
  
  
   Чена задумалась. Небо было ясным сегодня. Крупные звезды ложились в знакомые узоры, в такую ночь хорошо быть в воздухе... Особенно в Листране, в авиаклубе, когда ты не ждешь каждую минуту ночного боя. Луна почти полная, да и в темноте Чена видела неплохо, поэтому овраг и кусты на противоположном берегу не выглядели сплошным пятном мрака. А рука все еще не зажила, хотя гипс сняли вчера, но какой-то слабой она ощущалась. К полетам Рута еще не допускает. Еще, наверное, неделю ждать придется. Чена уже соскучилась по самолету, по ощущению неподвижности кокона - высотный костюм, ремни кресла, послушной твоей руке огромной машине, по небу, неизмеримо прекраснейшему небу, с облаками - как полярные снега, сияющим солнцем и дивными красками восходов и закатов... Даже в аэроклубе она летала чаще, таких перерывов еще не было. И неприятное ощущение своей ненужности, безделья среди занятых людей. Может быть, поэтому Чена выпросилась у Мэррит в аэродромную охрану, в ночной дозор. Пришлось демонстрировать стрельбу левой рукой, которой Чена владеет не хуже, чем правой. Хотя кому нужна эта стрельба? Какой дурак потащится на чужой аэродром среди ночи? В общем-то, эта охрана - пустая формальность. Стой себе, вспоминай стихи.
   Я рисую Свет, и он
   Приобретает вид, и форму,
   И очертание - твое...
   Быть может, это богохульство?
   Но здесь - познание Его.
   Быть может, обретаем чувство,
   Чтобы постичь Его искусство.
  
   Это сочинила подруга Чены по библиотеке. Не совсем совершенные стихи, но вот это начало: я рисую Свет, и он приобретает вид, и форму, и очертание - твое... Что же это за любовь такая? Чена помнила мальчишек в классе, и все эти глупости, она, помнится, и сама была влюблена в одного, целовались как-то... Но вот так, чтобы сказать: я рисую Свет, и он приобретает вид, и форму... Нет, тот мальчик был совсем не похож на Свет. Свет - это другое. И Чена вспомнила - в церкви - Божьего Сына. Вот он был похож на Свет. И так можно было о Нем сказать. Чена приходила в церковь одна и смотрела на ту картину, где он сидел на троне, и из раны в его ладони, пробитой гвоздем, летели семь звезд. У Него были удивительные глаза на этой картине, и так чудно, так хорошо было смотреть на Него. Он похож, да Он и есть Свет. Только с Ним невозможно было бы целоваться. Это совсем разные вещи.
   Что же это за человек должен быть, чтобы о нем так сказать?
   Так думала Чена, а время дозора летело быстро. И было очень тихо, так что Чена сразу услышала в кустах шорох.
  -- Стой, кто идет? - завопила она, подскочив от неожиданности. Кусты замерли. Чена подняла автомат, придерживая его в основном левой рукой, шагнула вперед.
   Может, заяц какой, со стыдом сообразила она. Тьфу ты, истеричка! Но в этот миг она заметила в кустах металлический блеск.
   Заяц?
  -- Выходи, стрелять буду! - приказала Чена, - Выходи, бросай оружие!
   А может, их там двое или трое?
   Чена подняла дуло кверху и пустила в небо короткую очередь.
  -- Выходи, тебе ведь не уйти, - сообщила она, - Сейчас прибегут.
   В тот же миг словно вихрь налетел на нее. Чена едва успела бросить автомат за спину и принять стойку. Засевший в кустах схватил ее больное запястье, в другой его руке сверкал нож, можно было бы сделать переворот, но рука не позволяла, и Чена просто ударила его ногой, потом, когда парень согнулся - по локтю правой руки, державшей нож, оружие полетело на землю. Чена отпрыгнула, подняла автомат и сказала дрогнувшим голосом:
  -- Руки вверх! Двинешься - стреляю.
   Парень медленно поднял руки.
   Что с ним теперь делать-то?
  -- Оружие еще есть? Бросай все, - приказала Чена.
  -- Нет больше, - хрипло ответил лазутчик.
   Сзади послышался шорох - на выстрелы бежал кто-то из внутреннего охранения. Чена перевела дух и, сообразив наконец-то, зажгла фонарик.
  -- Ты один?
  -- Да, - сказал парень. Чена направила свет на его лицо. Лазутчик был ее возраста или немного старше, выше ростом, и лицо его было таким, как нравилось Чене - узкое, с острым подбородком, уже заросшим золотистым волосом, глаза сверкали, отражая свет фонаря. Парень был тощий, с длинными конечностями, немного нескладный, с вытянутым носом и несколько торчащими ушами, русые волосы неровно и коротко обрезаны.
   Девушки из охраны, с овчаркой на поводке, подбежав, мгновенно оценили обстановку.
  -- Оружие на землю, - приказала одна из них.
  -- Уже, - Чена кивнула на валяющийся нож.
  -- Руки вперед, - охранница защелкнула наручники, - Давай шагай.
  -- Я осмотрю местность, - сказала вторая девушка, державшая на поводке собаку.
  -- Хорошо, - охранница бросила беглый взгляд на Чену, - А вы оставайтесь на посту. Я справлюсь сама.
   Она зашагала вслед за пленным к воротам. Вторая девушка приказала собаке "Ищи!" и отстегнула поводок. Овчарка закрутилась на месте, нюхая землю, побежала в кусты. Вскоре она исчезла во мгле, и хозяйка за нею, виден был только качающийся свет фонаря. Чена осталась одна.
  
  
  
   Он ел так, как ему не удавалось поесть уже давно. Он ел овощной суп, и котлеты, и тушеные овощи, и салат, и оладьи с вареньем, запивая чаем. Ну и жратва тут у них, в Арвилоне, думал он, уничтожая содержимое тарелок, принесенных ему в камеру, в подвальную, но довольно уютную комнату, с окном и дверью, забранными решеткой. Он приготовился к худшему, и конечно, не следовало сразу демонстрировать противнику свою слабость. Но запахи еды так дразнили... Последний раз так он ел, наверное, еще у мамы. Впрочем, понятно. Ведь здесь одни бабы, еще бы им не уметь готовить. После еды его отвели в душ и дали возможность спокойно, по-человечески помыться. Даже унитазы у них тут были, черт бы их побрал, этих баб... Охранницы с автоматами и собакой остались за дверью. Он подумал над возможностью разоружить хрупких на вид девушек, но тут же отклонил этот вариант. Не такие уж они дуры, не поставят кого попало в охрану. В особенности его смущала собака. А эта курва, на посту, здорово его треснула, до сих пор ушибленное место болит.
   Ему даже полотенце дали. Одежду оставили старую, грязную, натягивать ее было неприятно. Даже обыскали очень поверхностно. Это глупо, а может, у меня граната в штанах, думал он. Ничего у него не было на самом деле. Он провалил свое задание, и оружие потерял, и возвращаться в свою часть - верный расстрел...
   Он спокойно вышел из туалета, позволил снова надеть себе наручники и отправился под конвоем в камеру. Камера... гм. Коврик на полу и покрывало на кровати, застеленной чистым бельем. Вот еще с чем большая проблема в Свободном Мире - с чистым постельным бельем. "Ложитесь спать", - посоветовала охранница, дверь заперли. Никакого даже глазка в двери, с ума сойти, можно решетку расшатывать, можно подкоп ногтями в соседнюю камеру делать, никто не заметит. Он не стал делать ничего такого, дернул только разок за оконную решетку, но та сидела крепко. Тогда он и в самом деле лег спать, не раздеваясь, он уже забыл, что это такое - спать раздевшись. В армии спали прямо на тюфяках, в форме, а уж до армии - и говорить нечего. Но все равно - он с наслаждением ощутил прикосновение чистой наволочки к щеке и тут же провалился в глубокий сон.
  
   Утром ему принесли завтрак, горячий омлет с ветчиной, печенье, чай. Он поел снова с большим удовольствием. Через некоторое время в дверь постучали (и что они тут все время стучат? Как будто он в гостинице, а не в тюрьме). На пороге появилась охранница с собакой.
  -- Выходите, - сказала она, - На допрос.
   Он вздрогнул. Ну вот, кажется, удовольствия кончились. Собственно, что с него возьмешь? Можно сказать, что дезертир, что давно уже бродишь по лесу... Мало ли таких. То, что он военный, они поймут, уже, наверное, поняли, а вот что он здесь делал и как сюда попал - тут можно и приврать. Ему надели снова наручники и вывели на улицу. Самолетов отсюда не было видно, длинные, одно- и двухэтажные здания, цветочки, черт возьми, на клумбах, кустики подстриженные. Подошли к одному из зданий, с надписью "Штаб", поднялись по чисто вымытой лестнице, мимо горшков с растениями, на второй этаж. Сердце тоскливо заныло. Он знал, что это все равно, есть ли у тебя информация, нет ли ее, если бабы попадались в плен (крайне редко), все они проходили через одну и ту же процедуру, и смерть для них была избавлением. Он это знал. Наверняка и тут так. С чего они должны к нам лучше относиться? И никакое вранье тут не поможет. Мужчина ты или нет, спросил он себя. Стиснул зубы и выпрямился. Ладно, посмотрим. Проклятые бабы... Надо же, даже тут, в штабе - никаких тебе диаграмм на голых крашеных стенах, никаких стенгазет "Школа молодого бойца" - цветочки, вышитые занавесочки, картина маслом. Сволочи. В такой обстановке умирать еще страшнее. Охранница толкнула дверь. Он вошел.
  
  
   Кроме него и двух охранниц, застывших у двери, в комнате были две женщины. Пожилая, с погонами полковника (полковницы?), за письменным столом. И вторая, он сразу узнал ее, та самая, что стояла вчера на посту. Красивая, подумал он. Еще тогда заметил, а сейчас она еще лучше выглядела. Белокурые зачесанные назад волосы, лицо такое спокойное, правильное, чистое, и особенно хороши глаза - серые, ясные, и так и светятся, кажется даже, добротой светятся. Давно он таких глаз не видел. И летная зеленая куртка была ей к лицу.
  -- Как тебя зовут? - спросила полковница. Он внутренне сжался, но ответил спокойно.
  -- Мартин Дьюн, - имя его никакой роли не играло.
  -- Ты в армии Нея?
   Он молчал. Сами ведь знают...
   - Твое оружие, - полковница достала нож, - Именное, армейское. И одежда. Такой добротной у штатских нет. Ты в какой части служишь?
   Он ничего не ответил. Собирался врать, что дезертир, но отчего-то было противно. Пусть делают, что хотят.
   - Ты разведчик?
   Мартин снова промолчал. Полковница вздохнула.
  -- Сколько тебе лет? - неожиданно спросила она.
  -- Двадцать три.
  -- Жалобы есть? Может, ты ранен, тебе помощь нужна?
  -- Нет, - буркнул он.
   Сероглазая летчица за столом неожиданно подняла голову, подперла ее рукой и стала на него смотреть. И было в ее глазах что-то странное. Он вдруг почувствовал слабость. Хуже этого нет. Ему не хотелось противостоять этим женщинам. Он не чувствовал себя среди врагов, скорее - как нашкодивший мальчишка, которого отчитывает мать. К тому же отчего-то он чувствовал свою вину. А ведь это враги, напомнил он себе. Пытать, может, и не будут... почему-то так кажется, что не будут. Или отправят к себе в тыл (а вот там уже - настоящая тюрьма, концлагерь или что тут у них...), или сразу расстреляют. Чтобы скорее покончить со всем этим, Мартин поднял голову и сказал.
  -- Госпожа полковница, я не буду отвечать на вопросы, касающиеся армии и моего задания.
   Старуха снова вздохнула.
  -- Ну что ж... - сказала она, - Тогда иди. Отпустите его.
   Охранница сделала к нему шаг, открыла наручники. Он был свободен.
  -- Иди к себе, - повторила полковница, - Дорогу-то найдешь? Может, компас дать?
   Слова застряли в горле. Наконец Мартин справился с собой.
  -- Как идти?
  -- Ну так, ногами.
  -- Вы меня отпускаете?
  -- А что с тобой делать? Расстрелять, что ли? У меня два сына таких же, оболтуса, тоже среди ваших. Иди уж... Только на аэродроме не задерживайся, пожалуйста, это ни к чему.
  
  
  
  
   Неизвестно, почему Чене захотелось его догнать. Просто делать было нечего. Ночь она не спала, но ведь это не первая и не последняя ночь без сна. Она, по приказу полковницы, тщательно проследила за пленным издали (дабы тому не пришло в голову заглянуть в ангары и на поле). Но парень, видно, совершенно ошеломленный, а может, и напуганный, прямым ходом направился к воротам, показал выписанный полковницей пропуск и удалился. Тогда Чена очень быстро побежала в обход, через дырку, промчалась вдоль оврага, удаляясь от линии часовых, и вскоре увидела на грунтовой дороге, ведущей в Свободный Мир, нескладную, длинную фигуру Мартина. И еще сама не понимая, что делает, и главное, зачем - она прибавила скорости и догнала его.
   Услышав шаги за спиной, Мартин шарахнулся в сторону и принял боевую стойку. Чена остановилась, тяжело дыша, медленно сделала несколько шагов в его сторону.
  -- Ты чего? - парень с подозрением смотрел на нее.
   Наверное, думает, что меня подослали... Решили все-таки его убить, сообразила Чена. Она показала открытые ладони.
   - У меня нет оружия. Я так... Я сама.
   Мартин всмотрелся в ее лицо.
  -- Чего ты?
  -- Так... хотела поговорить, - Чена смутилась.
   Объяснить это было невозможно. Просто этот парень ей понравился отчего-то. И ей хотелось снова поговорить с ним, не так, как ночью. Не то, чтобы он был какой-то особенный, Чену окружали очень хорошие девчонки, женщины, много лучше этого бродяги. Но что-то в нем все же такое было, необычное... Наверное (Чена смутилась от такой мысли)это оттого, что он был мужчиной. И обладал для нее каким-то странным обаянием, какой-то нестерпимо притягивающей силой... Ей понравились его странные темные, назойливо блестящие глаза. И как он себя вел - ведь он не знал нас, он явно ждал, что его расстреляют, а может, и еще что-нибудь похуже... На войне, как на войне, так ведь они говорят. Но он держался очень прилично. Не дрожал за свою шкуру. И опять же, в этом не было для Чены ничего особенного, многие из девчонок вели бы себя так же на его месте, она и сама бы не струсила. Но он-то не был девчонкой. И этот, в общем, обычный поступок, казался Чене героическим, потому что совершил его мужчина. И при всем этом Мартин был очень симпатичным. Не то, чтобы классическим красавцем, а просто - хотелось смотреть на него, не отрываясь. Впрочем, все эти слова не могут объяснить, почему Чене захотелось догнать Мартина.
  -- Ну давай поговорим,- усмехнулся он, подошел к ней. Чене вдруг стало страшно... Женщины там у них дефицит, что, если он накинется на нее, как зверь... Конечно, она сумеет себя защитить, но это было бы так неприятно. Но Мартин не стал прикасаться к ней.
  -- Ты к себе возвращаешься? - спросила Чена. Он покачал головой.
  -- Если я к себе вернусь, меня расстреляют.
  -- За что? - удивилась Чена. Мартин вздохнул.
  -- Теперь уж все равно. Вообще-то никакой тайны и нет. Нас сюда с заданием забросили. А у меня так получилось... Я на банду набрел. Оружие отобрали, и вообще. Наши ушли, не знаю куда. Меня по голове стукнули, я сколько-то без сознания валялся. Потом по лесам ходил. Назад боюсь возвращаться, - признался он, - У нас там строго.
  -- А к нам-то зачем полез?
  -- Ну, я думал, может, разведку проведу, посмотрю ваш аэродром, информацию найду ценную, может, меня простят. А ты кто, летчица?
  -- Да. Только я сейчас не летаю пока, по ранению. А что же ты теперь будешь делать?
  -- Не знаю, - он пожал плечами, - пойду на север, может, пробьюсь через линию фронта, там, говорят, города сохранились... У нас ведь учета никакого, Свободный мир. Затеряюсь там. А тебя как зовут?
  -- Чена.
  -- Ты из какого города?
  -- Из Листраны. А ты?
  -- Из Филареса. Это недалеко. У меня там мать осталась и сестра.
  -- У меня тоже, - проговорила Чена и тут же поняла нелепость аналогии - ее-то родные знают о ее судьбе, переписываются, надеются на встречу.
  -- Слушай, а ты мне оружие не можешь достать? - спросил Мартин, - У нас без оружия нельзя. Тридцать километров - и граница, а там меня точно убьют.
  -- А что же ты будешь, в своих стрелять? - удивилась Чена. Мартин криво усмехнулся.
  -- Тебе не понять... У нас все чужие. У нас своих нет.
  -- Не понять, - подтвердила Чена, - Как же можно так воевать?
  -- Ну как... Вот если ты, положим, ошибешься в бою, самолет погубишь зря, да еще не только свой - что тебе будет?
  -- Да ничего не будет. Стыдно, конечно... Утешать все будут.
  -- А если твоим подругам скажут в тебя стрелять - станут они?
  -- Да им не скажет никто. Но даже если скажут, то не станут, конечно. Лучше самой умереть, чем стрелять в беззащитного...
  -- Ну и жизнь у вас... как вы до сих пор существуете-то еще.
   Чена пожала плечами.
  -- Ну а меня убьют, если я вернусь. Мои друзья, с которыми я выпивал и курево стрелял.
   Чена потрясла головой.
  -- Какой у вас страшный мир...
  -- Свободный.
  -- Какая же это свобода? Почему же вы служите в такой армии?
   Мартин усмехнулся.
  -- Долгий разговор. Ну, с начала у меня, например, были идейные соображения. Видишь, мы хотим вернуть прежний мир между нами и ба... то есть женщинами. А единственный путь для этого - завоевать Арвилон. Мы так думаем, - добавил он, видя, что Чена пытается возразить, - А потом... мне лично уже стало плевать на идеи, но из армии так просто не уйдешь, поймают, а потом, в армии жратва, одежда, дом, какие-никакие приятели.
   Чена кивнула.
  -- Интересно, - сказал Мартин, - Стоим тут с тобой на дороге, болтаем. Как в школе. Я уж много лет ни с кем так не разговаривал.
  -- А когда ты ушел из Арвилона?
  -- В шестнадцать. Семь лет назад.
  -- Я еще девчонкой была. Мне двадцать сейчас.
  -- Я и не думал, что с девушкой можно разговаривать, - признался Мартин. Чена удивленно вытаращила глаза и залилась смехом.
  -- А что же еще делать с нами? - Мартин усмехнулся, промолчал.
  -- А у вас там совсем нет женщин?
  -- Почему, встречаются, только редко. И они всегда кому-нибудь принадлежат.
  -- Как можно принадлежать кому-то?
  -- Ну, я имею в виду, есть кто-то, кто их защищает от всех остальных. Женщины, они ищут кого посильнее.
  -- Слушай, - Чена задохнулась от собственной смелости, - А может тебе не ходить через линию фронта, а? Останешься тут в лесу. Сейчас лето. К зиме землянку отроешь. До границы еще тридцать километров, ваши тут почти не появляются. А я тебе еду буду носить. Только на аэродром не ходи, пожалуйста, - попросила она, - А то нехорошо получится, как будто я предатель.
   Мартин помолчал, обдумывая слова Чены.
   Сумасшедшая девчонка. Неужели влюбилась? Неужели в меня можно влюбиться? То есть, понятно, они мужиков не видят, на любого бросаются... Да нет, другое это. Она не так в меня влюбилась. Конечно, и я бы трахнул ее сейчас с радостью, как и любую на ее месте. Но у нее это - другое... Мартин не мог бы объяснить это словами, но понимал очень хорошо.
   А зачем ей такие хлопоты - еду носить, от своих скрывать...
   Но почему бы, собственно, и нет? Чем он рискует? Идти через наши позиции - верная смерть. Лучше уж тут... побалансировать еще на грани.
  -- Ну как?
  -- Да вот думаю... зачем тебе это?
  -- Так ведь ты погибнешь, если пойдешь через фронт. Знаешь, я тут гуляла, и знаю одно хорошее место. Идем?
   Они свернули с дороги и углубились в лес. Сначала шли по узенькой тропке, потом тропка кончилась, шли вдоль холма.
  -- Только ты обещаешь на аэродром не ходить?
   Мартин вздохнул.
  -- На аэродром я от отчаяния полез. Что бы я там мог узнать? В самолетах разбираюсь, как в балете. Я ведь и в армии недавно.
   Через час они вышли к небольшому лесному озерцу под скалой. Козырек скалы нависал низко, здесь можно было укрыться и от дождя, тем более, вокруг рос густой, почти непроходимый высокий ежевичник. В озерцо, заросшее тиной, впадал небольшой чистый ручеек. Мартин осмотрел место.
  -- А что, неплохо... Какое-то время можно пожить.
  -- Я потом тебе достану оружие, одежду нормальную, еду... А то что ты так пойдешь, - сказала Чена.
  
  
  
   Никогда еще не чувствовала она себя такой счастливой. И в то же время несчастной - потому что не было времени, и не было никакого терпения ждать следующего освобождения. Она уже начала летать, и теперь у нее никак двух-трех свободных часов не выдавалось: дежурства, патрулирование, вылеты, повышение подготовки (обязательные два часа теории и два - физической тренировки), а еще она набрала дел в библиотеке, и тоже теперь отказываться было неудобно, а вечером, если нет дежурства, посиделки с девчонками (да и в темноте же не пойдешь в лес). Правда, освобождение на полдня давали часто, три, четыре раза в неделю. Особенно после тяжелых вылетов, а их что-то стало многовато.
   А ей хотелось все время видеть Мартина. Все время быть рядом с ним. И сначала было как-то дико, непонятно, пока она не осознала, что влюблена. Что вот это и есть - то самое. И она очень удивлялась этому, как такое могло с ней произойти. В мире, давно уже лишенном любви. И почему, что такого в этом пареньке с блестящим взглядом, почему хочется все время быть рядом с ним? Тепло - нашлось слово. От него струилось удивительное тепло, из которого невозможно было уйти, к которому тянуло, как в холод к огню. А потом она привыкла и уже не удивлялась...
  
  -- Что с тобой, Чена? Куда ты ходила опять? И почему у тебя лицо такое странное?
  -- Странное?
  -- Счастливое какое-то. Что произошло?
  -- Я должна рассказать тебе, Дали... Нет, ничего особенного. Ты помнишь, у нас пленный был? Так вот, он тут живет, неподалеку, в лесу. Ему нельзя к своим идти, его убьют. На аэродром он не ходит. Просто тут живет. Я хожу к нему.
  -- Это не кончится добром, Чена. Я же вижу, ты с ума сходишь. Лучше бы ты его оставила.
  -- Я не могу, Дали. Это сильнее,чем я.
  -- Не можешь?
  -- Да, я умру, если не буду его видеть.
  -- Это плохо кончится, поверь мне, плохо.
  -- Почему ты так думаешь?
  -- Да потому, что они не такие, как мы. Им нельзя верить. Он доведет тебя до беды и бросит... Ну не плачь. Ладно, может и обойдется. Не слушай старую дуру. Мне-то откуда знать?
  
  
  
  
  
  -- Мартин, объясни... как все это получилось? Почему вы уходите? И если ты понял, что в Свободном мире плохо, почему не возвращаетесь?
  -- Не знаю. Сложно это.
  -- Но у тебя - как это было?
  -- Ну, знаешь, мальчишки в пятнадцать лет начинают считать себя взрослыми, а в Арвилоне что, одни женщины, и как-то становится стыдно им подчиняться. Это ты по школе знаешь. Девочки ведь и учатся лучше, а о дисциплине и говорить нечего. Ну вот... так и уходят. А я ушел с одной девчонкой. Мы с ней были... в общем, влюблены были.
  -- А что с ней потом стало?
  -- Потом? Не знаю. Она меня предала. Выбрала другого, посильнее. Я не знаю, что с ней. Наверное, не пропала.
  -- А ты?
  -- А я пропал.
  -- Почему ты так думаешь?
  -- Сначала я научился убивать, чтобы выжить. Меня одна шайка захватила... чтобы бежать, я убил человека. И стал убивать, из-за еды и так далее. У нас иначе нельзя.
  -- Это я могу понять. Но разве тебе это нравится?
  -- Да нет... Жизнь собачья. Прибился как-то к монахам, а они оказались еще хуже остальных. Как звери. Уничтожали грешников. Потом как доходяга был... и пристроился уже к доходягам. Нет, думаю, нельзя так. Пошел в армию.
  -- А почему же ты тогда не вернулся? Когда понял, что тут хуже?
  -- Я не могу вернуться, Чена. Понимаешь, я грязный очень стал. Я буду на каждую девчонку в Арвилоне смотреть и... тебе этого не объяснить, ты сама слишком чистая. И потом, понимаешь, скучно в Арвилоне. Жизнь у вас - для кастратов. Ну чем вы живете?
  -- Все по-разному. У всех есть дело любимое, творчество, кто-то в церковь любит ходить, кто-то общественную работу ведет.
  -- Ну и что, это же пустота все, понимаешь? Главного-то у вас нет.
  -- А что главное? Я не знаю, Мартин... Мне кажется, у нас все есть. Я не чувствую, чтобы мне чего-то не хватало.
  -- Любви...
  -- Но я люблю мою мать, подруг, Дали люблю.
  -- Да другая это любовь. Не понимаешь ты.
  -- А здесь, Мартин? У вас есть такая любовь?
  -- Любовь? Нет, ее пожалуй, тоже нет.
  
  
  
  
  
   Чена летела над лесом, и думала, что Мартин видит ее самолет. Для него все самолеты - на одно лицо (тем более - на брюхо), но все равно, может быть, он чувствует. Она смертельно устала, и ей казалось, что машина устала точно так же - шли на малой высоте, подползали к аэродрому... горючего впритык. Но должно хватить, не может быть, чтобы не хватило. Был дурацкий, долгий, выматывающий бой - безрезультатный, сначала "Маги" гонялись за "Осами", потом "Осы" за "Магами", и обе стороны отступили без потерь. Но над лесом Чена словно проснулась - она подумала, что Мартин, уж точно, сидит, закинув голову в небо, и думает о ней. Там, где песенкой звенит синева без края, самолетик мой летит и крылом качает. Горючего еле хватило - она посадила машину, вылезла, поплелась вместе с девчонками переодеваться. И пока мылась в душе, пока надевала свежую рубашку (старая была совершенно мокрой от пота, Чена ее выполоскала и повесила сушиться) - силы появились снова. Девчонки завалились в комнате на койки без сил, а Чена - тихонько, бочком, захватив приготовленный мешок с припасами - в дверь и на улицу. Солнце отражалось в мелких лужах, в тысячах капель на мокрых ветвях, и в каждом отражении сверкала улыбка Мартина, его глаза, его лицо... Чена побежала - дырка в заборе, овраг, лесная тропка под мокрыми ветвями, птицы совершенно ошалели от радости, что кончился дождь, и свиристят напропалую. Земля слегка пружинит под ногами, и пахнет лесом, листвой, водой, свежестью... Не доходя до озерца, Чена засвистела пароль - песенку резинового ежика, память из детства. И тотчас услышала ответный свист, и сердце дрогнуло. Мартин! Он ждал ее на полянке. Взял за руки, заглянул в глаза. Так можно было бы стоять долго... вечность. Но Мартин отпустил ее руки.
  -- Я тебе вот принесла... Поешь.
   Она стала выгружать припасенное. Молоко, хлеб, сыр, колбаса, яблоки, пироги, печенье...
  -- Тут на целый взвод хватит! - Мартин покачал головой.
  -- Ты ешь.
  -- Да я не голодный. Зайца сегодня подстрелил. Жаркого хочешь?
  -- Нет, - Чене не хотелось есть. Сначала усталость вытесняла голод, а теперь, рядом с Мартином, вообще невозможно было о еде думать.
  -- Посмотри, тут все для тебя.
  -- О! За фонарик спасибо, - Мартин стал копаться в мешке. По его мнению, Чена таскала ему слишком много совершенно ненужных вещей. К примеру, зачем ему мыло с полотенцем... Совсем уж глупо - притащила книгу какую-то. Он уже забыл, как буквы выглядят, за семь-то лет. Но вот, скажем, пуловер и форменная летная куртка - вот это было действительно ценным приобретением. А самое главное - нож, почти такой же, как у него был, десантный, и - даже автомат, укороченный "Лютик". Чена притащила его в разобранном виде по частям.
  -- Как тебе удалось автомат раздобыть?
  -- Ну как... Это, вообще-то, мой автомат.
  -- А ты как же?
  -- А я потом скажу, что потеряла или еще что-нибудь, и новый выдадут.
  -- Ну и дела... И не влетит за это?
  -- Да у нас, собственно, нет никаких наказаний. Ну, Дали поворчит... это звеньевая наша и моя наставница. Если что-то серьезное, Мэррит к себе вызовет и проведет беседу. Но автомат, это же мелочи...
  -- Ничего себе мелочи! У нас бы все перевернули... Слушай, у вас не армия, а бардак какой-то.
  -- Не знаю. Пока вроде ничего такого страшного не случилось.
  
  
  
   Стемнело, и они сидели рядышком, на камнях, подстелив куртку, и рука Мартина отыскала руку Чены.
  -- Хорошая ты, - сказал он, - Странная.
  -- Что же во мне странного? - Чена повернулась к нему.
  -- Не знаю... Вы все, арвилонки, странные. К вам и не подступишься. И даже почему-то не хочется особо. Хочется просто быть рядом.
  -- Знаешь, - сказала Чена, - А я предчувствовала, что со мной что-то такое произойдет. Я всегда думала... В мире есть какая-то тайна, и мне так хотелось ее раскрыть. Ведь о чем-то пишут стихи, песни, романы... Что это такое? Тайна любви... Послушай, Мартин, помоги мне понять это.
  -- Для вас это, конечно, тайна, - сказал Мартин, - Но вы ведь сами отказались от этого.
  -- А для вас?
   Мартин пожал плечами. И для нас - тоже тайна. Но вслух этого он не сказал.
  -- Вот послушай, - Чена начала читать стихи.
   В моей обители - серебряная тишь.
   В подлунном мире - двух сердец молчанье.
   Я потому молчу, что ты молчишь,
   Моя любовь, мое отчаянье.
   Я потому молчу, что свет
   Тебя таким далеким создал.
   Печаль моих прошедших лет
   И счастье дней моих грядущих звездных...
  
   Она вдруг остановилась. Почему-то ей не хотелось читать стихи Мартину. Казалось, что ему неинтересно. Хотя он и слушал вроде бы, но... отчего-то было такое чувство. Казалось, стихи с его точки зрения - вообще глупость и слушал он из снисхождения...
  -- Ну вот, видишь, как прекрасно... А о чем это? Что это за тайна такая? Теперь я понимаю... Я чувствую. Но для чего это чувство? Что стоит за ним? Ты можешь мне объяснить?
  -- Я попробую, - Мартин взял ее за обе руки и вдруг притянул к себе. Тепло нахлынуло на Чену, словно поток, ей стало так необыкновенно хорошо, и тут Мартин прикоснулся губами к ее губам. Все тело ее, до самой глубины, до самой нижней точки, пронзило, словно током. Но губы Мартина были настойчивы, они проникали дальше, раздвигая податливый рот Чены, и его язык проник вовнутрь... Ей стало мокро и неприятно. Чудесные ощущения исчезли, хотя тело и пронизывал странный поток, заставляя трепетать, набухать, изменяться в тех точках, которые отличают женщину от мужчины... Но что-то было в этом не так. Слишком как-то грубо, слишком настойчиво целовал ее Мартин. А может быть, так и нужно, думала Чена и покорялась ему... Откуда мне знать, я старая дева, мы все, в Арвилоне, старые девы. А он знает. Он научит меня. Он откроет мне тайну. Мартин коснулся руками ее груди, и снова - одновременно приятно ей было, даже не то слово - приятно, это был трепет и наслаждение, и в то же время как-то не так... Что-то в этом было неправильного, убивающего то, истинное чувство, заставившее ее лететь сюда как на крыльях. Но Мартин-то знал... Это она была неопытной, значит, чувства обманывали ее, значит, ей нужно просто научиться ЭТОМУ... А Мартин вдруг резко изменился, всегда спокойный, как бы чуть равнодушный, он стал страстным и любящим, глаза его горели, глядя на Чену с такой любовью и добротой, и оторвавшись от нее, он прошептал: "Я люблю тебя... милая... Я люблю тебя". А Чена не могла ответить ему, да, она любила его, любила безумно, она только о нем и думала все дни, но вот сказать ему в ответ "люблю" - не могла, но ведь нужно было как-то дать ему знать об этом, и она просто прильнула к нему снова, как кошечка, приласкалась, и слезы потекли из ее глаз от бессилия, от счастья, от готовности все отдать, всем пожертвовать ради него...
  
  
  
   Она шла назад, как трудно, как невыносимо было отрываться от Мартина, расставаться с ним... Может быть, на целых два дня. Ночь светла - луна только-только пошла на убыль... Огромный диск горел в небе. Свет, подумала Чена. Ей вспомнилось: я рисую Свет, и он приобретает вид, и форму, и очертание - твое... Нет, это не про Мартина. Ничего общего, подумала она. Мартин - это совсем другое. Это такие сладкие и стыдные прикосновения, такое милое, родное тепло... Но Свет? Нет. Та, что писала эти строки, не знала ничего о Любви. Она не знала этой тайны, да и откуда ей знать, ведь она арвилонка. Глупое стихотворение, подумала Чена и более не вспоминала его.
  
  
  
   На следующий день снова был боевой вылет, и почти обошлось, но самолет Эйлин подбили, и она тянула, как могла, а потом кончилось горючее, и самолет ее рухнул совсем недалеко от аэродрома, километрах в двадцати, она успела прыгнуть, и ее долго ждали и послали вертолет, и все звено не уходило с поля, ждали возвращения вертолета, может быть, Эйлин найдут. Тревога была так сильна, что Чена на какое-то время перестала думать о Мартине. Сегодня они остановили эскадрилью "Трегеров" и их эскорт из истребителей, а "Трегеры" шли бомбить железнодорожную станцию. Станция осталась цела, а вот Эйлин... Наконец вертолет показался вдали черной точкой, он приближался, рокотал все громче и опустился на площадку. Вертолетчицы вылезли из кабины и потащили за собой что-то неподвижное, большое, висящее кулем. Дали, Харрис и Чена уже неслись к машине со всех ног. Лицо Эйлин было совершенно белым, из уголка рта спускалась струйка крови. Ее подхватили на руки втроем, Чена взялась справа, и почувствовала, что ладонь погружается во что-то мокрое... Кровь? На белом лице открылись узкие карие щелочки глаз.
   - Девчонки, - прошептала Эйлин, - Ой, больно...
  -- Тихо, тихо, - сказала Дали ласково, - Сейчас к Руте пойдем. Все будет хорошо.
   Эйлин впала в забытье. Они дотащили подругу до медпункта. Уложили на кушетку.
  -- Раздевайте, - велела Рута, доставая шприцы. Дали приподняла Эйлин, Харрис и Чена стали осторожно стаскивать с нее высотный костюм.
  -- Разрезать придется, - Рута решительно взяла ножницы. Одежду Эйлин (рубашка и подкладка промокли от крови) разрезали. Девушку прошила автоматная очередь. Самая крупная рана зияла в грудной клетке, просто чудо, что сердце еще билось, а выходное отверстие на спине было еще шире - и прямо на позвоночнике... Очередь прошла через живот, пах и бедро. К счастью, крупные сосуды не были задеты, иначе Эйлин давно погибла бы.
  -- Н-да, дела, - процедила Рута, вводя иглу в вену на руке. Она добавила в капельницу фесдол, надежный наркотик. Чена держала руку Эйлин и смотрела ей в лицо, бледное, покрытое потом, искаженное болью...
  -- Девчонки, я... Меня кто-то обстрелял на посадке. Я даже не знаю, кто...
  -- Тут много сволочи по лесам шастает, - сказала Дали, - Бродяга какой-нибудь. Ничего, не бойся... Потерпи немножко.
   Фесдол начинал действовать, Эйлин закрыла глаза и задышала ровно. Надя, медсестра, подошла к Руте.
  -- Стол готов.
  -- Ладно. Переложите ее на каталку и выметайтесь, - распорядилась Рута. Подруги подняли Эйлин, переложили ее. Надя увезла каталку в операционную.
  
  
  
   Вечером у Чены было время, но к Мартину она не пошла. Хотелось узнать, как там Эйлин. Рута обработала раны, но прогноз был печальным - перебит позвоночник. Эйлин не то, что летать - встать больше не сможет. Она спала, и договорились сидеть у ее кровати по очереди - вдруг очнется. Чена дежурила до полуночи. Она смотрела в спящее бледное лицо подруги, держала бессильно повисшую руку... Ей было страшно. Вот так это и происходит. Бой в воздухе, когда каждую секунду удивляешься тому, что ты еще жива... Потом тягостный полет назад: хватит горючего - не хватит, успеешь запустить катапульту - не успеешь. Раскроется парашют или нет. И после всего этого, как итог - какой-то бандит (граница не для них, конечно) просто так, от нечего делать, прошивает тебя очередью, и ты уже никогда не сможешь встать... (Наверное, на такую же банду и Мартин нарвался, из-за чего не смог выполнить задание). Мир жесток. Это просто железная машина, поезд, который едет по тебе - и твое счастье, если успеешь выскочить из-под колес. Наверное, нам лучше было бы вырасти в Свободном мире, чем в Арвилоне, в нежности, любви, доброте - и потом узнать, что ты находишься под колесами железной машины...
   Тайна любви... Зачем она тебе, если знаешь тайну смерти. И что в этой любви? Чена вдруг вспомнила - физически вспомнила прикосновения и ласки Мартина, и внизу живота так сладко и стыдно запело... тьфу ты, какая гадость! Не хватало еще об этом думать сейчас. Сейчас только об Эйлин надо думать. Раненая открыла глаза.
  -- Чена...
   Узнала.
  -- Эйлин, это я. Все хорошо. Ты пить хочешь?
  -- Да.
   Чена взяла поильник, дала Эйлин воды.
  -- В туалет? Судно дать?
  -- Не... Больно.
  -- Я спрошу у Руты, может быть, можно фесдол...
   Чена выскочила в коридор. Рута перебирала что-то в биксе.
  -- Рута, она очнулась. Говорит, больно.
  -- Пусть терпит. Конечно, больно.
  -- А может, можно ей что-нибудь поставить?
  -- Ты ее наркоманкой хочешь сделать? Она заснет скоро все равно.
   Чена вернулась к подруге. Эйлин тихо стонала, шевеля сухими губами. Почувствовав появление Чены, открыла глаза.
  -- Чена, я... Я больше не смогу ходить, да?
  -- Не знаю, - Чена старалась говорить убедительно, - Надо подождать. Еще ничего не ясно.
  -- Больно.
  -- Рута говорит, фесдол пока нельзя... Подожди. Ты попробуй заснуть, - Чена взяла в ладони виски Эйлин и стала медленно массировать их, ей почему-то казалось, так будет легче. И постепенно Эйлин закрыла глаза и, кажется, заснула. Хотя и во сне она продолжала стонать.
  
  
  
  
  -- Тебя давно не было.
  -- Это из-за Эйлин. Сегодня ее увезли в тыл. Ужасно.
  -- Не думай об этом, - ласково сказал Мартин, - с тобой ничего не случится.
  -- Почему?
  -- Потому что я тебя охраняю.
  -- Но мне жалко Эйлин. Это такой ужас... И ей так больно.
  -- Жизнь такова. В ней много ужаса и боли. Сегодня ты убьешь кого-нибудь, а завтра - тебя.
  -- Но я не привыкла к этому... У вас там, в Свободном мире все не так. А мы... Ты ведь помнишь. Мы не привыкли причинять кому-то зло.
  -- Но вы же стреляете в наших.
  -- Когда нет другого выхода. Может быть, и это неправильно, я не знаю. Я уже ничего не знаю. Я вчера, в бою, все время думала о тебе... Мне было трудно стрелять. Так меня собьют очень быстро. Я не могу, я думаю о том летчике, и мне кажется - это ты.
  -- Я ведь не летчик.
  -- Все равно, он такой же. Может, его кто-то любит.
   Мартин обнял ее. Чена отстранилась.
  -- Ты что?
  -- Мне почему-то кажется... Я не могу. Может быть, сегодня, после Эйлин. Мне кажется, в этом есть что-то нехорошее.
  -- Ты мне веришь? - Мартин смотрел ей в глаза.
  -- Да, конечно.
  -- В этом нет ничего нехорошего. Это тебе внушили. Тебе так кажется. Это ведь любовь, что в ней может быть нехорошего.
  -- Да, ты прав, - Чена приникла к нему. Мартин жадно поцеловал ее губы, стал расстегивать рубашку. Чена не возражала, но и не помогала ему. С замиранием сердца она ждала, что будет дальше. Мартин снял с нее куртку, рубашку, лифчик. Потом стащил свою футболку. Чена впервые видела его при свете дня обнаженным. На плечах, на руках, груди Мартина белели зажившие разнообразные рубцы и шрамы.
  -- О Господи! Что это? - Чена знала, как выглядят шрамы от пуль, и это было не похоже. Она даже забыла о собственной наготе.
  -- А, это, - Мартин мельком взглянул на себя, ему явно было неприятно, - Ерунда. Это в армии.
  -- Тебя били? Кто?
  -- Ну, наши. Старослужащие. Так у нас положено. Учили уму-разуму.
  -- Ничего себе учили!
  -- Но это нормально, Чена. С нами иначе нельзя.
  -- Почему ты так говоришь, - Чена отшатнулась, - Что ты, я не понимаю - сумасшедший, маньяк, ты иначе дисциплине не подчинился бы?
  -- Я бы подчинился. Но у нас люди разные. Поэтому иначе нельзя. Да забудь ты об этом, я уже давно забыл.
   Мартин стал гладить ее плечи, грудь... Прижал к себе. Это было совершенно новое ощущение - прикосновение голого горячего тела. Рука Мартина скользнула ниже, проникла под ремень... Другой рукой он нетерпеливо расстегнул пряжку. Чена вздрогнула от стыда и удовольствия. Мартин прикоснулся к ней там. И тотчас жадные пальцы его проникли в самую глубь, в самую суть женского тела, и Чена замерла. Мартин стал целовать ее взасос, а рука его двигалась где-то там, и это было невыносимо, невероятно сладко, и так же невыносимо стыдно и противно. Но она не двигалась, зная, что должна узнать эту тайну, и должна научиться...
  
   Он снял с нее брюки, раздел ее совсем, и они лежали вдвоем, голые, на двух расстеленных куртках под прикрытием ежевичника. Спелая ягода раздавилась у нее на груди, и грудь была перемазана соком. Лежа было не так стыдно, и она стала робко отвечать на ласки Мартина, она гладила его по спине, по затылку, целовала его шрамы. Как-то ее рука оказалась внизу, и она вдруг нашла что-то твердое, острое, как нож, горячее, вздрагивающее. Она поняла, что это такое, и в этот миг он раздвинул ногой ее бедра. Это же больно, вспомнила она. Это должно быть больно. "Не бойся", - прошептал Мартин, проникая все глубже. Но ты же умеешь терпеть, сказала она себе. А это не такая уж страшная боль. Но отчего-то было очень жутко. Чена стиснула зубы и закрыла глаза, и нож ударил, и стало больно - но через некоторое время она поняла, что ничего, что вытерпеть можно. И потом с Мартином стало происходить что-то странное, он весь изогнулся, как в эпилептическом припадке, застонал, забился, потом обмяк, обессилел, отвалился от Чены и лежал без движения. Ей было мокро, больно и противно. Очень хотелось вымыться. Она встала, накинула куртку, пошла к ручью и кое-как помылась холодной водой. Потом оделась, и ей стало легче. Все происшедшее казалось нелепостью, страшным сном. Не может быть, чтобы вот это - и была тайна любви. Хотя, судя по всему, с ней и произошло то, к чему так стремятся все (во всяком случае, все мужчины), воспевающие любовь. Она любила сейчас Мартина меньше, чем когда-либо. Ей так нравилось быть одетой, и чтобы никто не прикасался к тем тайным уголкам ее тела, и чтобы смотрели ей в глаза и говорили, как с другом, и не было вот этого - господи, да в чем же здесь радость? Но Мартин поднялся, посмотрел ей в глаза (в его взгляде - такая нежность, она тонула в этой нежности) и сказал: "Спасибо, любимая".
  
  
  
   Хэлл был уверен, что пришла его смерть. Он и сам приблизил бы ее, но не мог, не поднималась рука. А эти... эти точно убьют. Его тащили куда-то в глубь двора. Внесли в дом. Почему они все в черном, в рясах каких-то, монахи, что ли? Откуда здесь монахи? Хэлл вспомнил распятие, висевшее у них в гостиной, у Христа была такая рана, в боку, и в ней сидел раскаленный ржавый гвоздь, и жег, и мучил... Точно так же, как у него сейчас, в его собственном боку. Хэлл потерял сознание.
   Очнувшись, он увидел деревянное распятие на стене. Точно такое же, как дома. Что за чушь? Бок тихо ныл, но гвоздя в нем уже не было. Хэлл провел рукой по животу и обнаружил бинт. Его перевязали. Господи, да куда же это он попал? Хэлл скосил взгляд. Совсем маленькая комнатка, стол, на нем лоток с медицинскими инструментами и распятие на стене. Кровать, на которой он лежит. И все. Больница? Разве в Свободном мире может быть больница? Дверь открылась.
   Опять этот, в черной рясе. Тот самый, который открыл ворота, когда Хэлл в них колотился (колотился с мыслью - хоть бы вышел кто и пристрелил...) На монаха похож, даже очень, поверх рясы - большой деревянный крест. Черная с проседью борода, глаза, мрачно горящие из-под густых бровей.
  -- Как тебя зовут? - монах остановился у кровати.
  -- Хэлл. А вы кто?
  -- Ты находишься в общине Братства святого Иосифа. Меня зовут Леонард. Ты можешь обращаться ко мне отец Леонард.
  -- Отец Леонард... можно мне попить?
  -- Пожалуйста, - монах помог ему приподняться, поднес кружку к губам. Хэлл жадно напился.
  -- Твоя рана не опасна. Но некоторое время тебе придется лежать, - монах кивнул и вышел за дверь.
   Вечером Леонард принес ужин - перловую кашу и несладкий жидкий чай. Хэлл голодал весь последний месяц, и эта каша, без сахара и соли, показалась ему райским кушаньем. Он жадно проглотил ужин. Леонард осмотрел повязку - крови не было, поставил ему какой-то укол. Хэлл едва не заплакал. Впервые за столько времени кто-то заботился о нем, делал для него что-то. Он был слишком избалован Арвилоном, он не привык к законам Свободного Мира. Леонард отставил пустую тарелку и сел у кровати раненого.
  -- Настоятель назначил меня твоим наставником, Хэлл. Сколько тебе лет?
  -- Шестнадцать.
  -- Ты ведь недавно из Арвилона?
  -- Пять недель.
   - Был ли ты на исповеди и у причастия?
  -- Ну... там я перед уходом, примерно недели за две...
  -- Я не говорю о нечестивой еретической церкви Арвилона, - резко и враждебно перебил Леонард, - священник-женщина - столь же страшное издевательство над Господом, как перевернутое распятие, да простит мне Господь... Месса, которую служит женщина - суть черная месса.
  -- А... ну тогда я совсем не был. У нас, правда, был один мужчина-священник, но я был у матери Феодосии.
  -- Я не виню тебя, сын мой, за принадлежность к церкви антихриста, ты должен лишь покаяться.
  -- Каюсь, - сказал Хэлл. Сейчас он был готов покаяться в чем угодно, лишь бы его не выставили за ворота.
  -- Когда ты встанешь, сын мой, мы приобщим тебя к тайнам истинной Церкви Христа. Сейчас же я должен подготовить тебя.
  -- Я даже не знал, что тут есть церковь. Как это здорово...
  -- Ты стремился к нам душой, и Господь привел тебя в миг нужды... Велико Его милосердие! Но я хотел бы знать, каким образом ты получил свою рану.
  -- Я... - Хэлл умолк. Все это было слишком сложно. Так много произошло всего, и все было переплетено... И вдруг его словно прорвало - он стал рассказывать обо всем, что произошло с ним с момента ухода, вместе с Юлией, рассказал даже о том, что с ним сделали в шайке Кондора. И как он потом ушел ночью и убил того, кто пытался его задержать, забрал его оружие. И всю эту путаную историю шатания по деревням, поиска пищи (и как он убил человека из-за мешка картошки, и этот мешок потом у него отобрали, он тоже рассказал), стычек с разными шайками. В первый миг ему показалось, что Кондор, с его царственной манерой держаться - царь и бог, по крайней мере, этих мест. Но он быстро понял, что здесь каждую деревушку контролирует одна или две такие шайки, и от них лучше держаться подальше. Что ему не всегда удавалось. Об армии ему порассказали всяких ужасов, и он уже не знал, хочет ли туда. Можно было пробираться на север, но во-первых, там насильно забирали в армию, во-вторых, там тоже - неизвестно что... И в конце концов двое взрослых бугаев захватили его и заставили лезть в какой-то дом воровать, и он воровал для них, а для себя нашел пистолет, и когда вечером к нему стали приставать, он уже решил заранее, что чем снова такое - лучше смерть, и стал обороняться, и застрелил одного (или, может, ранил), а второй ранил его, и долго за ним гонялся, и вот так Хэлл очутился у ворот обители и стал стучать, истекая кровью, сам не зная, куда - пусть бы пристрелили. Все это он выпалил одним духом. Леонард выслушал его снисходительно, как маститый критик - начинающего литератора.
  -- Ты увидел, мой сын, что наш сегодняшний мир - обитель зла. Но тебя самого зло еще не затронуло до корней. У тебя есть надежда.
  -- Почему? - удивился Хэлл. Он считал себя уже закоренелым убийцей (и в этой мысли была какая-то греховная - но гордость).
  -- Потому что, если бы ты был мертвым, а не живым, ты бы, уходя от Кондора, убил и его, и твою подругу, сознательно,а не случайно, как у тебя получилось с охранником. И ты бы убивал не ради пропитания, а ради удовольствия. Такие, как ты, долго не живут в нашем мире. Но твое счастье, что Господь привел тебя к нам.
  
  
  
  
   Отец Леонард оказался довольно интересным собеседником. Только когда речь заходила о религии (а это, естественно, происходило часто), Леонард переставал говорить и начинал вещать, проклинать и призывать. Когда же разговор шел о предметах обыденных, монах оказывался весьма неглупым человеком, к тому же многое повидавшим, и в общении с ним Хэлл узнал много полезных вещей.
   Однажды он высказал беспокойство за судьбу Юлии. Разумеется, она сама выбрала ее, но... ведь она еще совсем девчонка, пока Кондор защищает ее, а если он погибнет - что тогда? Леонард снисходительно усмехнулся.
  -- Такие, как она, не пропадают. Ты не должен беспокоиться за нее. Думай о себе, она защищена лучше, чем ты.
  -- Но чем, почему? Ведь она женщина, слабая... Она даже борьбе не обучалась, стреляет кое-как.
  -- Женщины очень сильны, Хэлл, и чем они слабее, чем меньше они умеют и знают, тем труднее их победить. Главная их сила - в греховной страсти мужчин, удовлетворить которую могут только они. Но женщины в Арвилоне - иные, они изменили свою природу, они не подвержены страсти... Юлия, судя по тому, что ты рассказал - из тех, кто любит секс, ради него самого, для нее эта страсть важнее прочего, и потому она принадлежит этому миру и может даже править им - руками того мужчины, которого изберет.
  -- Но ее могут превратить в рабыню.
  -- Умная и любящая постель рабыня может вертеть своим повелителем так, как захочет. В истории было множество примеров тому... И разве ты не слышал еще об армии Квисанги?
  -- Да, я слышал... Это к западу отсюда, да?
  -- К северо-западу. Квисанга контролирует очень большую территорию, ты, наверное, знаешь, что о ней самые отчаянные говорят с ужасом. Тот, кто попадет в страну Квисанги, превращается в пожизненного раба или вступает в армию, что не лучше. А ведь сама Квисанга - это женщина. Маленькая, кривоногая, безобразная азиатская женщина с дюжиной любовников, которых она меняет по своей прихоти.
  -- Об этом я не знал, - признался Хэлл.
  
  
   Рана его довольно быстро заживала, хотя была пробита брюшина, в общине нашлись сильные антибиотики, и осложнений удалось избежать. Вскоре Хэлл начал вставать и стал считаться послушником. Он всерьез подумывал о том, чтобы остаться в общине, если не навсегда, то хотя бы надолго. Устав здешний был суров, поднимались в два часа ночи, ложась в восемь вечера, и весь день был заполнен работой и молитвами, молитвами и тяжелой работой - монахи возделывали огород, участок земли, кормили себя сами, держали коров и свиней, строили новые здания (кажется, они были единственными, кто что-то строил, а не рушил в этом мире). Нужно было и охранять общину, и для этого ежедневно монахи тренировались в стрельбе и рукопашном бое, приемы которого были, в общем, похожи на рэстан. Хэлл был еще слаб для тяжелой работы, ему поручали чистить картошку, мыть полы, чинить одежду (пришлось научиться держать в руках иголку, от чего в Арвилоне он упорно увиливал). Весь день был занят монотонным трудом и службами в маленькой церкви, свободного времени (которое так ценил Хэлл в Арвилоне) практически не оставалось. Взыскания на монахов налагались также довольно строгие - лишение пищи, заточение в крошечной келье, тяжелые трудовые повинности. Но это все же было лучше, чем все остальное в Свободном мире. Вернуться же в Арвилон - было невозможно. Об этом и думать нечего... Там было гораздо, несравненно лучше. Но это мир детей и женщин, а он мужчина. Нельзя вернуться в собственное детство... Мир жесток, и нужно приспособиться к нему, принять его таким, как он есть. Арвилон же... Хэлл по-прежнему презирал Арвилон.
   Хотя именно тогда, когда ему не хотелось жить, когда он понял, что не сможет жить больше и искал только способ закончить свое существование, некое воспоминание остановило его. Он вспомнил мать и бабушку, и вдруг понял, что они приняли бы его и таким. Что для них этот позор - не позор, что они все равно его любят. Несмотря и на то, что он ушел, и даже если бы он стал убийцей - они любили бы его и приняли бы назад без единого слова. Они даже не упрекали бы его. И они не променяли бы его на другого - более сильного, мужественного, семи пядей во лбу - любого, он и только он был им нужен таким, как есть. И мир вдруг изменился. Где-то в беспросветной тьме образовался светлый сектор, и любящие лица смотрели оттуда, и для них он был - любимым, единственным, что бы ни случилось с ним. И тогда он встал, и отобрал автомат у охранника в коридоре, и убил его и вышел, чтобы жить дальше.
   Эта любовь, оставшаяся в Арвилоне, не стала для него важнее всего. Он, как и все мужчины Свободного мира, не думал о возвращении. Это был неслыханный позор - вернуться. Это было невозможно, немыслимо. Но именно эта любовь давала ему силы жить в мире, лишенном любви.
  
  
  
   Отец Леонард отпустил Хэллу грехи на исповеди. И пользуясь своими правами наставника (или считая это своей обязанностью), ежевечерне вел с ним душеспасительные беседы. Он громил всех вокруг, в особенности арвилонок, и после этого Хэлла охватывал некий мистический ужас, в передаче отца Леонарда весь мир погряз во зле, не было ни одного человека, не обреченного геенне огненной, за исключением его самого и нескольких десятков монахов (да и те, также подверженные разным страстям - еще под вопросом). Когда духовный пыл охватывал Леонарда, тот становился совершенно другим человеком, и говорил иные вещи, чем в обычном настроении.
   - Кто же виноват в том, что мир разделился, отец Леонард? - спросил как-то Хэлл, - То есть, я понимаю, это дьявол виноват, но через каких людей он действовал?
  -- Разумеется, сын мой, через женщин, так же, как было это от самого грехопадения прародителей наших... Ибо женщина создана Господом как помощник мужчине, а помощник всегда повинуется, не так ли? Они же не захотели повиноваться, как это повелел Господь, они стали горды и независимы, и наступили последние времена.
  -- Отец Леонард... мы проходили в школе по истории, что это просто из-за войны так получилось.
  -- Ну и что же вы проходили? - зловеще спросил Леонард, - Мне хотелось бы слышать, сын мой, что вложили в твой юный разум эти ехидны, эти порождения греха. Говори!
   Хэлл смутился. Но деваться было некуда.
  -- Ну, мы проходили, что... Была, в общем, большая война, раньше ведь на всей Земле люди жили. А теперь только на нашем континенте. И Арвилон - это была тыловая область, получилось так, что здесь бомбы не бросали. И жили в основном женщины с детьми, потому что мужчины все были в армии. Тогда уже всех забирали, даже больных. А потом началась бактериологическая война, армии перемешались, и образовалась зона анархии... Потом оттуда стали шайки приходить, набеги делать на Арвилон, а женщины там уже свою власть установили, ведь мужчин почти не было. И пришлось защищаться. Вот так это и получилось, - испуганно закончил он, видя, как лицо отца Леонарда постепенно становится кирпично-красным.
  -- Что ж, сын мой, - спокойно начал монах, - Ложь - оружие Антихриста, и эти порождения змея, эти поганые гнусные твари - (тон Леонарда постепенно накалялся),- эти пресмыкающиеся чудовища найдут свою преисподнюю, и будут гореть в огненном озере вечность вечностей! Я говорю об этих так называемых женщинах, потерявших право называться женщинами, об этих снедаемых сатанинской гордыней дочерях ада! Если бы Господь сподобил меня (монах уже почти кричал) - самому вершить суд над этими созданиями тьмы, о, я нашел бы место для них! Я воткнул бы раскаленные колья в их гнусные лона, я вырвал бы их бесстыжие глаза, я жег бы их медленным огнем на железных жаровнях... О, я знал бы, как отомстить этим тварям, я заставил бы их есть мясо друг друга и сказал бы: это за то, что вы уничтожили истинную святую Христову церковь! Я заставил бы их народить нам детей, коих мы вырастили бы в чистоте, а самих развешал бы голыми на всех площадях, и кричал бы им в лицо: это вам за то, что вы не хотели покориться Господу! - Леонард перевел дух. Хэлл весь дрожал, не только смысл речи Леонарда, но бешеный его пыл, ненависть, равной которой он еще не видел - вызывали у него ужас. Видя это, а может быть, просто выкричавшись, Леонард сказал мягче.
  -- Ты еще мало видел в жизни, сын мой, и для тебя моя святая страсть чрезмерна. Но ты привыкнешь и поймешь, ты станешь истинным воином Духа.
  
  
  
   Постепенно, приглядевшись, Хэлл понял, что большинство монахов - увечные, физически или психологически не способные жить в Свободном мире калеки. Видимо, многие попадали сюда таким же путем, как и он. А если в результате ранения человек лишался руки или ноги, от контузии становился заикой или глухим - у него просто не было шанса выжить где-либо, кроме общины. Были здесь и относительно здоровые, но старые, плохо владеющие оружием или же просто те, кто хотел что-то сеять, выращивать животных, строить, не боясь, что завтра очередная шайка все разрушит и отберет. Большинство монахов были, в общем, простые ребята, не особенно задумывающиеся об искоренении страстей и других духовных проблемах. Правда, Леонард и еще несколько наставников, читавших проповеди, громили грешных братьев на чем свет стоит (проповеди, как правило, звучали еще похлеще, чем выпады Леонарда против арвилонок). Епитимьи тоже налагались очень строгие, однако без мелких грехов, вроде воровства пищи, увиливания от службы, побегов в деревню все равно не обходилось.
   Хэлл сошелся с одноногим Мауро, работая вместе с ним на кухне (это было основное место Хэлла, пока рана не зажила, и ходил он с трудом). Мауро, неопределенного возраста мужичок, черноволосый, но при этом невероятно конопатый, ловко прыгал на своем протезе, обходясь без палок и костылей, сворачивал шеи курицам, ощипывал, резал, бросал в котел, шинковал, рубил овощи, варил довольно сносные супы и каши для всей братии. С Хэллом он обращался сносно, хотя и не давал ему посидеть без дела, но и не нагружал чрезмерно, учитывая рану, и все время болтал. Он был из тех людей, кто не умеет слушать, но очень любит поговорить. Но рассказывал он довольно занятные вещи, оказывается, он где только не побывал. Даже в области Квисанги он жил как-то, и там, действительно, было хуже всего. Там он работал в шахте, и на поверхность их вообще не выпускали. Так было три года, многие слепли, многие умирали, воздух там был ужасный. Потом случился большой обвал, много народу погибло, а часть подняли на поверхность, и ему удалось бежать. Больше он в Квисангу ни ногой. А что сама Квисанга - женщина, это правда. Страшненькая такая и, говорят, зверюга, лично пытками руководит. Был он и в армии Нея, артиллеристом, там ногу потерял, списали его. Был на севере. Как там на севере? Да ничего хорошего тоже. Там вроде какое-то правительство есть, но он толком не знает... Главное, там вся природа отравлена. Тут, у нас, хоть можно огород садить, а там - леса все мертвые, пустыня одна и города каменные. Хотя порядку больше. Рассказывал он и множество забавных историй, в основном, связанных либо с бабами, либо с гомиками. Послушав Мауро, Хэлл перестал так стыдиться того, что с ним произошло в самом начале, здесь это, похоже, считалось самым естественным делом. Все ведь зависит от точки зрения...
   Насчет Юлии Мауро тоже успокаивал его.
  -- Ты не дергайся, ничего с девкой не будет. Она уж о тебе и не помнит, это точно. Девки здесь в цене, так что жизнь ей всегда сберегут, будут за нее драться, как за золотник. Единственное, кому плохо - тем, кто это дело не любит, со всякими там выкрутасами арвилонскими, знаешь, чтобы не с кем попало, чтобы обстановочка там, и так далее... Но твоя-то нормальная баба. Да другие сюда и не приходят. Еще бывает плохо, если родить захочет. Здесь не дай Бог с ребенком... Некоторые в Арвилон возвращаются, если им дадут, конечно. А то бывают болваны, семьей у нас в Свободном живут. Долго это не длится, тут же найдутся какие-нибудь, мужика зарежут, а бабу, сам понимаешь, себе. Вообще они здесь не рожают, аборт сделала, и никаких проблем.
   В общем, жизнь в монастыре начала даже нравиться Хэллу. Мужская болтовня с Мауро как-то возмещала унизительные и даже страшные иногда беседы с наставником Леонардом. Послушники тоже производили впечатление нормальных ребят. Жили они все открыто, в одной огромной общей спальне (используемой, впрочем, только ночью, для сна). Хэлл рвал для Мауро табачные листья, когда его посылали в лес за грибами, табак рос в одном месте по дороге. Курить монахам запрещалось, но Мауро никак не мог расстаться с дурной привычкой, втихаря сушил листья, вертел самокрутки. Однажды вечером, когда Хэлл домывал посуду (в коридоре уже погасили свет, все отходили ко сну), Мауро вдруг подошел к нему сзади и цепкими руками схватил за бедра.
  -- Вы что? - Хэлл дернулся. Дыхание Мауро стало частым и каким-то зловонным.
  -- Дай, ну... Малыш! - прошептал он со страстью, - Мы же друзья с тобой!
  -- Нет, - сказал Хэлл, отпрыгнув в сторону. Он весь дрожал.
  -- Ну давай же, - Мауро протянул к нему руки, - Да ты что, дурачок, ты жизни не знаешь... У нас же все этим занимаются. И Леонард тоже, для чего он, думаешь, тебя воспитывает. Ты посмотри, по всем углам же прячутся. Да ничего же в этом плохого нет, это же приятно, ну давай! Что же ты, всю жизнь без человеческого тела проживешь?
   Хэлл выскользнул из кухни, помчался по коридору. На следующий день он старался не оставаться с Мауро наедине. А вскоре его перевели на стройку, и он перестал сталкиваться с поваром.
  
  
  
   В Арвилоне Хэллу нравилось ходить в церковь. Проповеди обычно читала мать Феодосия или кто-то еще из монахинь. Говорили они о том, что нужно любить своего ближнего, стараться всегда сохранить мир в душе, и тому подобную общеизвестную чушь. Хэлла эта чушь особенно не задевала, положено - пусть говорят. Но с другой стороны, мать Феодосия была известна во всем городе своей праведной жизнью, лицо ее так и лучилось светом и добротой, с ней стоять рядом - и то было приятно. И на исповеди она так умела все объяснить и понять тебя, что становилось хорошо, и хотелось быть хорошим и жить иначе, и всех любить. Хотя она, вроде бы, тоже плохо относилась к грехам, но никогда никого не проклинала, а вот грешить после общения с ней хотелось гораздо меньше. Поэтому не было никакого противоречия в том, что она делала, говорила на проповеди и в жизни, и что Хэлл читал в Евангелии. Когда он бывал в церкви, в душу опускался мир, спокойствие, и такая чудная музыка, и голоса хора - словно ангельское пение, и свечи, и взгляд Христа со стены - из раненой ладони Его поднимались семь звезд... Хэлл не признался бы в этом мальчишкам-приятелям, это считалось моветоном, но он ходил в церковь не только по обязанности.
   Странно, но в общине святого Иосифа церковь показалась ему тягостным бременем. Службы проводились шесть раз в день, и каждый раз словно свинцовая тяжесть наваливалась на душу. Здесь было положено испытывать те чувства, которые он когда-то испытывал в арвилонской церкви, но они почему-то не приходили. Наверное, из-за проповедей Настоятеля Рафаэля, Леонарда и других старших монахов - в них так и гремели всякие "сосуды греха", "ехидны" и "нечестивые отродья антихриста", проклятия и угрозы сыпались на весь мир, включая самого Хэлла... Но даже если забыть о проповедях - как-то душно и тошно становилось ему, хотя вроде бы во время пения глаза монахов блестели, и голоса куда-то возносились... То ли плохо от сознания своей греховности, то ли - от страха перед пылкими речами Леонарда, неизвестно. Когда положено было опускаться на колени (в Арвилонской церкви это было как-то естественно и нормально), Хэллу казалось, что это уже какое-то наказание, это было унизительным, словно не перед Господом он преклонялся, а перед Настоятелем. Он опустил голову, как положено - Настоятель готовил Святые Дары, а перед глазами стояла вчерашняя сцена, его сосед-послушник покаялся в воровстве хлеба, и духовник заставил его стоять коленями на горохе четыре часа, за счет сна... Дурак ты, сказал себе Хэлл. Во-первых, нечего ему было каяться, мог бы и помолчать, желторотый еще. Во-вторых, все равно... Просто с нами иначе нельзя. Как еще справиться с Мауро, например, да со всеми, кто прячется по углам? А Настоятелю это все же удается. Это единственное место, где люди живут относительно спокойно, работают, что-то производят, кормят сами себя. А что до пылких речей, лучше уж речи, чем действия... Внезапно колокольный звон прервал литургию. Настоятель уже подошел с чашей к монахам, но набат становился все громче... Все оглядывались, по рядам побежал шум.
  -- Дети мои, времени нет! Благословляю вас на защиту Святой Обители! - крикнул Настоятель. Хэлл вместе со всеми бросился из церкви. Оружие передавали по цепочке из склада, наконец, Хэлл получил свой "Лютик" и кинжал. За забором палили из автоматов, раздавались вопли. Суматоха была только кажущейся. Монахи уже строились и занимали оборону. Хэлл побежал, как ему полагалось, к отряду Леонарда. Он занял свое место на помосте за железным забором, осторожно выглянул, стараясь не зацепиться за колючую проволоку и увидел нападавших. Это была небольшая банда, человек тридцать, наверное, они лезли на забор, подставляя лестницы... Один из бандитов оказался недалеко от Хэлла, здоровенный детина, бритый наголо, Хэлл аккуратно прицелился, дал очередь,на лицо детины выплеснулась кровавая страшная блямба, и он стал падать с лестницы...
   Уже через десять минут остатки банды поспешно улепетывали. Монахи орали и улюлюкали вслед, их боевой пыл лишь разгорался. И Настоятель подал команду:
  -- Очистим поселок от детей антихриста!
  -- Очистим! Очистим! - завопил мрачный хор. Хэлл вслед за всеми побежал к воротам.
   По-видимому, монахам были не впервой такие операции. Население поселка поспешно драпало - алкоголики, наркоманы, гомосексуальные семейки, маленькие шайки выбирались из домов, дрались за уцелевшие средства передвижения. Кое-кому удалось захватить машины, остальные пытались спастись бегством, но монахи стреляли по ногам... Упавших и пойманных быстро связывали - и у Хэлла на поясе висел моток шпагата - вели под конвоем в общий строй, и к обители. Кое-кто пытался сопротивляться. Хэлл наткнулся на маленькую баррикаду, из-за которой торчало несколько дул. Спортивный азарт овладел им - спрятались, гады, посмотрим, удастся ли мне с вами справиться. Прячась от выстрелов за выступами дома, он стал осторожно подкрадываться к баррикаде. Выбрав позицию, прицелился - чей-то затылок торчал в зоне видимости. На баррикаде на него не обращали внимания, отбивались от наступавших спереди. Хэлл начал стрелять. Но в этот миг кто-то кинул гранату. Обломки баррикады поднялись в воздух, Хэлл едва увернулся от летящей на него железной двери... несколько монахов уже связывали тех, кто остался в живых после взрыва.
   Вскоре все было кончено. Поселок, полностью опустошенный, представлял собой плачевное зрелище. Пленных связывали заново, более тщательно, и прикручивали к железным скобам забора... Разместить такое количество людей в помещениях было все равно невозможно. Просто поставили нескольких часовых с автоматами - охранять. Многие из пленных были ранены, хриплые стоны неслись отовсюду, но никто и не думал их кормить, поить или лечить. Наверное, это было правильно, но Хэлл так и не смог по-настоящему заснуть в эту ночь, под вопли, доносящиеся со двора.
  
  
  
  
  
  -- Но почему ты не можешь остаться? - Чена растерянно смотрела на Мартина, - Жил бы здесь... Зимой здесь не так уж холодно. Землянку бы сделал.
  -- Чушь это... землянка. Уходить надо, - Мартин говорил, как резал, - Засекут нас здесь.
  -- Но ты же был у нас... Тебе ничего не сделают.
  -- А тебе?
  -- И мне тоже. Да ты пойми, ведь я уже все рассказала Дали и Харрис.
  -- Ты с ума сошла! - Мартин вскочил.
  -- Ты что, Мартин? - Чена встала тоже, недоуменно глядя на него.
  -- Ты ненормальная! - крикнул Мартин со злобой, - Провокаторша! И я еще ее слушал!
  -- Мартин! - Чена заплакала, - Не надо! Ты что? - она бросилась к нему, обняла, спрятала лицо у него на груди. Машинально Мартин прижал ее к себе.
  -- Да ничего же нам не будет, - плача, говорила Чена, - Ну и что, что они знают? Они не скажут никому. Но даже если скажут - что в этом плохого? Пойми ты, нас не осудит никто... Только за автомат, может быть. Про автомат я никому не сказала.
  -- Вы все какие-то блаженные, - буркнул Мартин, - Армия, тоже мне. Под боком живет враг спокойненько, ты к нему на свидания ходишь, а весь аэродром рукоплескает. Автомат свой вынесла, и никто не заметил. Как вас до сих пор еще не перебили всех?
  -- Но ведь не перебили...
  -- Может, ты мне еще предложишь у вас поселиться?
  -- Ой, Мартин... Это было бы так здорово! - Чена подняла голову, глаза ее засияли,- Нет, правда! Мы бы поженились с тобой. Ты бы мог прямо у нас жить, если воевать со своими не хочешь, стал бы техником... Ты бы быстро научился. Или мы можем в тыл уехать. Правда, подумай, Мартин...
  -- Дура, - спокойно сказал Мартин, - Ты что, серьезно думаешь, я буду жить с вашими курицами?
   Чена проглотила комок.
  -- Со мной... - прошептала она, - Ты не хочешь со мной жить?
   Мартин сел на камень, глядя на спокойную темную поверхность воды.
  -- Только не в Арвилоне, - сказал он наконец, - Как хочешь, только не в Арвилоне.
  -- Ну тогда здесь... Никто же не против, правда.
  -- Да чушь это, - Мартин махнул рукой, - Несерьезно, понимаешь? Землянка, ягодки, грибки, подачки твои из столовой... Надо о жизни думать. На север надо пробиваться, там жизнь.
  -- Но как же через линию фронта идти? Убьют.
  -- Лучше пусть убьют. Знаешь, у нас тот, кто за свою жизнь дрожит, ничего не добьется.
  -- А чего ты хочешь добиться?
   Мартин пожал плечами.
  -- Да хватит уже, с твоей философией. Жить я нормально хочу, по-человечески, понятно?
   Чена подошла к нему.
  -- Мартин... почему ты так говоришь со мной? Так... грубо.
   Ей было больно, непривычно больно - ныло в груди. Отчуждение росло, и обида - почему, за что, ведь он любит ее, и она любит, почему он так говорит с ней? С ней еще никто в жизни грубо не разговаривал. В Арвилоне это не принято. И Мартин, видно, почувствовал эту боль. Повернулся, взял ее ладонь, поцеловал, посмотрел блестящими темными глазами.
  -- Чена... прости, я не хотел. Не привык. Чена, ты пойдешь со мной?
   Она молчала.
  -- Мне будет тяжело одному... Я без тебя не смогу. Чена, прошу тебя, пойдем со мной.
  
  
  
  
   Она не смогла никому сказать о своем решении, и уходила тайно, как убегают подростки-мальчики из Арвилона. Она не могла даже выйти на поле, проститься с самолетом, погладить в последний раз фюзеляж... Скорее всего, она уже никогда не взлетит. Никогда в жизни. От одной этой мысли отчаяние захлестывало ее.
   О подругах даже думать не хотелось. О тех, кто погиб... об Эйлин, которая уже никогда не сможет встать. О тех, кто оставался здесь, чтобы защищать Арвилон. От того мира, в который она уходит. Она знала, что поступок ее ужасен.
   И еще меньше хотелось думать о будущем. Она будет рядом с Мартином, да... И уже неизвестно, почему: оттого, что ей хочется быть с ним, или оттого, что без него она уже жить не может. Скорее, второе. Словно страшный магнит тянул ее к Мартину, и тащил, и расплющивал о железо. Свободный Мир пугал Чену, и любопытство было, да, но гораздо сильнее жгло ее предчувствие беды. Она погибнет, и добро еще, если смерть будет легкой. Только гибель рядом с Мартином казалась легче, чем жизнь без него. Лишь теперь она понимала, как любит свою Родину, Арвилон, и как невозможно ей уйти из него, как он прекрасен, этот мир... Только Мартин был для нее больше, чем Родина, больше, чем целый мир.
   Мартин не спрашивал, отчего она молчит. Они шли уже довольно долго. Чена прихватила карты приграничных территорий. Стремясь уйти как можно дальше, они не отдыхали, уходили в глушь, прячась от возможных встреч, для них любые встречи были нежелательны. Только вечером любовники остановились в глухом лесу у небольшого ручья, натаскали сучьев и развели огонь, Чена стала кипятить воду, выгребла туда банку тушенки (Мартин сказал: не экономь. Все равно, скоро все мешки бросать придется). Сварила суп с вермишелью. Они поели, Чена вымыла миски. Устроились на куртках, легли рядом, Мартин осторожно стал ее обнимать. Чена смотрела в небо, где медленно возникали первые звезды.
  -- Знаешь, - голос ее отчего-то казался безжизненным, - Я не знаю, почему, но мне кажется, в этом есть что-то неправильное... Это не любовь... Как бы сказать... Любовь - это другое. Это когда ты можешь в любую секунду за человека жизнь отдать. Я бы могла за тебя...
  -- Но это тоже любовь, - сказал Мартин.
  -- Да, может быть. Но все равно. Я не знаю, почему, но это как-то неприятно.
  -- Тебе неприятно?
  -- То есть, приятно, но... это только телу приятно, а душе плохо.
   Мартин вздохнул, убрал руку.
  -- Ты просто закомплексована, - сообщил он, - Слишком умничаешь.
  -- Может быть... Нас так воспитывали. Нам не внушали, конечно, что это плохо, но ведь мужчин у нас нет, мы не видели правильных отношений между мужем и женой. Поэтому мы все, наверное, закомплексованные...
  -- Ох уж, не надо, - пробурчал Мартин, - Можно подумать, у вас в Арвилоне все ангелы. Лесбияночки, наверное, тоже есть, а?
   Чена даже не сразу поняла, о чем он говорит.
  -- А, ты имеешь в виду... Нет, у нас этого не бывает. Ты ведь учился в школе, разве ты когда-нибудь слышал или видел...
  -- Ну, в школе вы еще сопливые, а потом-то? Неужто уж совсем нет?
  -- Нет, - с легким удивлением сказала Чена, - Но зачем? Разве это так необходимо? Кроме этого так много интересных вещей в жизни...
  -- Но тело-то просит... Черт возьми, да вы, наверное, там все больные!
  -- Но ведь тело не главное в человеке, Мартин. Конечно, в детстве у всех бывает... Я помню, и у меня было. Фантазии всякие. А потом как-то... работа, тренировки, книги... не до того стало. И уж не с женщинами же, это совсем гадость! Да нет... Если бы у нас что-то такое было, все равно какие-то слухи бы ходили. Может, у кого такие мысли и бывают, но для этого и церковь. Ведь все мы, хоть в мыслях, а грешим. С грехами нужно просто бороться, вот и все. А потом, знаешь, может быть, те девчонки, кто без этого дела не может, просто из Арвилона уходят. Вместе с мальчишками.
  -- Остаются одни синие чулки...
  -- Это ты про меня?
  -- Да, чулочек мой драгоценный...
  -- Но Мартин, я же понимаю, что я дура необразованная. Ты меня научи... я не буду говорить, что это плохо. Просто я еще чего-то не понимаю. Я хочу быть с тобой, Мартин!
   Чена прильнула к нему. И вдруг вскрикнула:
  -- Ой, смотри, летят! Низко как... Километр, не больше.
   Мартин взглянул в потемневшее небо - прямо над ними, едва различимые, скользили четыре серебристые тени.
  -- Это, наверное, звено Маргарет... Они сегодня патрулировали, - в голосе Чены слышалась тоска, - отсюда самолетов не различить.
   Она снова безвольно легла, чуть отодвинувшись от Мартина.
  -- А Эйлин никогда не сможет летать. И даже ходить не сможет. Никогда. Господи, какой это ужас!
   Мартин прижал ее к себе, словно пытаясь утешить. Шелковистая, мягкая кожа Чены, пахнущая чем-то сладким, чистым, и духов никаких не надо - у Мартина голова кружилась от этого запаха. Ничего... она забудет со временем. Это война, что поделаешь. Зря все-таки я пальнул в ту парашютистку, подумал Мартин. Чего, спрашивается, испугался? Что бы она мне сделала? Да я и пальнул просто по привычке... Если б я знал, что это подруга Чены, что из-за нее теперь все эти страдания. Не дай Бог еще, Чена узнает... Хотя, откуда?
  
  
  
   Они шли все дальше, и однажды только встретили каких-то доходяг-наркоманов у костра. Чена все порывалась им помочь, накормила их своими продуктами ("Ты же сам говорил, чего беречь, скоро все бросим!"), оставила одно из одеял. Здесь, к счастью, народу было мало. Вечерами Мартин брал свое, наслаждался за семь лет одинокой проклятой жизни. Жаль только, что Чена как-то вся сжималась, иногда вроде бы ей нравилось, приятно было, но что-то будто мешало. Она, впрочем, не возражала, даже если Мартин будил ее по три раза за ночь, "значит, так нужно". Не возражала, но он-то чувствовал невольное ее сопротивление.
  -- Ты не любишь меня, - сказал он как-то.
  -- Почему? - спросила Чена, помолчав.
  -- Потому что. Я же чувствую.
  -- Но это же другое... Понимаешь, я не могу... Я просто не могу научиться.
  -- Сколько тебе еще нужно учиться?
  -- Не знаю. Но я же честно хочу.
  -- Если бы ты меня любила, таких проблем бы не было, - сухо сказал Мартин. Он догадывался, что Чене больно это слышать, но ему уже было плевать.
  -- Но это не имеет отношения к любви. Я же правда люблю тебя. Я все для тебя сделаю, что захочешь. Я же из-за тебя ушла из Арвилона...
  -- Ну прекрасно! - возмутился Мартин, - И теперь ты будешь всю жизнь меня этим попрекать?
   Чена расплакалась.
  -- Но разве я попрекаю? Мартин!
   Внезапно она замолчала, подняла голову и прислушалась.
   Кто-то шел прямо к ним, напролом, через кусты. Нет, там тропочка была, но очень узкая. Теперь и Мартин слышал. Чена вскочила, быстро натянула брюки, схватила свой "Лютик".
  -- Глядите, баба! - завопил кто-то в кустах, и тотчас раздалась автоматная очередь, и Чена с силой рванула Мартина вниз. Они лежали на берегу речушки, у небольших валунов, и теперь, бросившись на землю, Чена, а за ней и Мартин, не успевший взять оружие, быстро поползли по-пластунски - укрыться за камнями. Трое хорошо вооруженных парней в кожаных куртках появились на поляне.
  -- Эй, баба, выходи, тебя не тронем! - позвал один.
  -- Еще одно движение, и я стреляю, - предупредила Чена. Мартин замер рядом с ней. Он понимал - его-то не пощадят. По курткам он опознал местную мафию, "кожаных драконов", собирающую оброк со всех, кто что-то выращивал в приграничной зоне. Эти парни славились веселой легкостью, с которой отправляли на тот свет каждого встречного, не способного быть им чем-нибудь полезным.
  -- Баба, да брось ты своего цыпленка, - стал уговаривать "дракон", - Ты же с ним все равно пропадешь. Пошли лучше к нам, а? Ты только на нас погляди.
   Парни явно были навеселе. Чена аккуратно прицелилась и дала очередь - мелкие камешки взвихрились из-под ног "драконов".
  -- Уходите, - спокойно приказала Чена, - Вам тут делать нечего.
  -- Ну, б...! - взвыл один из парней, - Погоди! - он выпустил очередь по камням, Мартин и Чена пригнулись. Безрезультатно. "Дракон" бросился вперед, Чена пальнула было по ногам, но поздно, парень стоял уже над ними, занося ногу в кованом ботинке. Чена захватила, как учили, ногу и рванула противника на себя - "дракон" полетел в речку. Сзади послышался гогот. Чена выпрямилась, подняв автомат, ее поза не оставляла сомнений - живым к ней подойти никому не удастся. Мокрый "дракон", разъяренный, поднимался из воды... И тут парни сделали ошибку. Они должны были схватить Чену. Ей было трудно выстрелить, воздушный бой - это совсем другое, а выпустить кишки человеку, стоящему прямо перед тобой, к этому нужно привыкнуть. Вместо этого двое стоящих на полянке бросились к Мартину, он не успел даже поднять оружие, схватили его, закрутили руки назад. Третий бросился на Чену, она отшвырнула его снова в речку четким ударом в солнечное сплетение... И увидела, как один из схвативших Мартина заносит над ним нож. Чена стреляла очень хорошо. У нее даже не возникло сомнения, не попадет ли она в Мартина. Она, почти не целясь, дала очередь, и "дракон" выронил нож, стал медленно, медленно падать, и тогда она выстрелила еще раз, и второй "дракон" отпустил Мартина. Третий, снова выбравшись из воды, не оглядываясь, бросился в кусты. Чена подошла к убитым.
  -- Легкая смерть, - сказал Мартин. Он весь дрожал.
  -- Ты бы оделся, - посоветовала Чена, - холодно.
  
  
  
  
   За аэродромом была часовня, старая, в незапамятные времена построенная. И туда Чена, да и другие, ходили молиться. Иногда приезжали и священницы.
   Чена, как и другие, не задумывалась о том, что убивает. Для нее важно было уничтожить самолет. Машину. Это был ее триумф, когда ей удалось сбить "Мага". Что произойдет с летчиками - спасутся они или нет, в конце концов, это уже не ее дело. Кроме того, понятно, и в высшем смысле все было правильно, они останавливали бомбардировщики, которые иначе принесли бы смерть сотням, тысячам женщин.
   Но это что-то совсем другое - когда ты смотришь в глаза человеку, которого убиваешь. Хотя и это было правильно, иначе было невозможно, они убили бы даже не ее - Мартина. Вот только... Мартин мог бы быть на их месте. При других обстоятельствах он мог бы вести себя так же. И - она отдавала уже себе в этом отчет - любой из этих ребят мог попасть к ним в плен, и она бы сошлась с ним, возможно, так же. Нет, конечно, нет! Мартин такой необыкновенный, этот темный блеск глаз, худоба, стремительность движений, таких, как он нет. Но ведь и этих парней кто-то мог любить. Ей было не по себе. Она объясняла себе, что все правильно. И все равно было как-то нехорошо. Она покосилась на Мартина. Кажется, спит. (Они сменили место ночевки, не уходя, впрочем, слишком далеко). "Господи, Иисус Христос, - стала она молиться про себя, - Прости, помилуй меня. Защити и помоги мне, прошу Тебя, только Тебя люблю, только на Тебя надеюсь"... Знакомого тепла не было в сердце. Христос не отвечал Чене. Ей стало страшно. Я что-то делаю не так, подумала она. Это из-за "драконов"? Нет, поняла она, это было необходимо, неизбежно. Это не из-за них. Отчего же? Она стала молиться с новой силой, как учила мать Феодосия, три раза "Отче наш", потом "Радуйся, Мария, Дева Небесная"... Вдруг нетерпеливая рука Мартина стала гладить ее грудь.
  -- Мартин, подожди, - Чена отодвинулась, - Я не могу сейчас. Ну правда, не могу.
   Несовместимо это было с молитвой, острое, пронизывающее, стыдное удовольствие. Все равно, что испражняться во время молитвы или есть.
  -- Конечно, - в голосе Мартина прозвучала обида, - Ты думаешь, что я не настоящий мужик, раз не смог тебя защитить.
  -- Господи, Мартин! - Чена была поражена, - У меня и мысли такой не было! Просто... ну не могу, устала. И не по себе, ведь я первый раз человека убила.
  -- Ладно, - Мартин отвернулся. Чья-то давно высказанная мысль вдруг задела его... Кто-то давно уже говорил ему, здесь, в Свободном мире: один раз баба тебе откажет - лучше или заставь, или выкинь ее сразу. Потом беды не оберешься...
   Может, в этом что-то и есть, устало подумал Мартин. Да как ее заставишь? Или выкинешь - она сама меня выкинет, если захочет. Кроме того, ему тоже хотелось спать...
  
  
  
   Через день они наткнулись на армейский патруль.
   Здесь уже ничего другого не оставалось, Чена нашла подходящую позицию, за поваленным деревом, и шесть часов они отстреливались, не давали патрульным зайти в тыл... Патроны катастрофически кончались. Тогда Чена - ну и девчонка, откуда только у нее силы такие! - поползла под прикрытием деревьев, попыталась взять патроны с убитого, ее заметили, она вступила в рукопашную с двумя армейцами, и уложила-таки их, третьего, оставшегося в живых, пристрелил Мартин из укрытия, а к ней уже не пошел, знал, что она справится, и она справилась с двумя, ей самой не так уж сильно досталось, только ребра ушибли прикладом. Они быстро собрали патроны, напились воды из фляжек и двинулись дальше. И в ту же ночь за ними пустили целый взвод, с собакой, и оставалось только драпать, что было сил, они бежали по ручью, замести следы, вымокли насквозь, вещи бросили, не до того, оставили только оружие. Потом полезли на скалы, там, в случае чего, отбиваться проще. Мартин сорвался, но удачно, отделался царапинами. Вот только выбираться из щели пришлось ему часа три, за это время их вертолет засек. Стали обстреливать сверху. Это был ад сплошной, кромешный, ужас, Мартин стал орать, что все, что он больше не может, но тут Чена нашла какую-то пещерку, укрытие (она, похоже, вообще никогда самообладания не теряла), и там они отсиделись. Вертолет высадил нескольких парней, десант, и с ними пришлось снова драться. Чене попали в голову, Мартин увидел ее лицо, залитое кровью, и пришел в окончательный ужас, но Чена как-то умудрялась драться и с простреленной головой. Несколько десантников разбежались, Чена втолкнула Мартина в вертолет, буквально насильно, он боялся, орал: "Ты что?", она оглушила вертолетчика, связала его и сама села за управление. Потом говорила, что водила вертолет один раз в жизни. Она подняла машину, повела ее вперед, за линию фронта, и все было хорошо, но тут по ним стали молотить зенитки... видно, десантники связались со своими. Вертолет потерял управление. Чена не знала, где парашюты, да и поздно было, летели-то на ста метрах, от обстрела спасались... Вертолет стал падать. Вот тут Мартин перепугался и начал орать благим матом. Чена пыталась выровнять машину, и в конце концов, вертолет упал в озеро. Они успели раскрыть люк, и пока машина тонула, выбрались, бросились в воду и поплыли до берега. Потом Чена сняла рубашку (Мартин был уже слегка не в себе, зубы стучали от холода и от пережитого), разорвала ее и попросила Мартина перевязать ей голову. Пуля задела ее по касательной, отколола маленький кусочек черепной кости. После этого Чена еще попыталась развести огонь, и это ей удалось, у нее сохранилась зажигалка в кармане. Ни о каких автоматах речи уже не было, но, правда, у них остались ножи. Чена заставила Мартина раздеться, и стала сушить вещи, свои и его, над огнем. Они и сами согрелись. Наверное, это было неосторожно, огонь разводить, но согревшись, Мартин вновь приобрел способность соображать. Чена затушила костер, и они легли на землю, прижавшись друг к другу для тепла. И слава Богу, если бы они не поспали хоть несколько часов - смерть настигла бы их легко. Голова Чены раскалывалась от боли, но выбора не было, нужно было идти, и постепенно боль как-то забылась, отступила... Зато Мартин, видно, простыл в ледяной воде, начал кашлять, голова у него кружилась, стала подниматься температура. Они шли дальше и дальше на север, обходя посты, и пока им везло. Еще раз они встретили патруль, трех человек, и в этот раз пришлось драться врукопашную, бросаться сразу, пока их не расстреляли... И снова умение Чены пригодилось. Один был убит, двоих она связала, и теперь у них снова были автоматы с хорошим запасом патронов. Вот только тащить оружие Мартину было все тяжелее. В глазах плыли круги, он явно заболел. Чена взяла его автомат, но он уже и идти не мог. Тогда Чена стала подбадривать его "Давай, парень, давай!" и даже стала петь какие-то бодрые песни, и в конце концов так осточертела Мартину со своими песнями, что он сел на землю, и сказал, что тут и умрет, и пусть она катится одна, куда хочет. Тогда Чена бросила автомат Мартина, и захватила его самого на плечи, как их учили таскать раненых, и понесла. Тащила она его недолго, потом он все-таки пошел сам. На ночь нашлось хорошее укрытие, пещера, Чена развела огонь, и оказалось, что она прихватила паек у патрульных (надо же, вспомнила! Что значит женщина - всегда позаботится об ужине), и они наелись сухарей и тушенки. Мартин весь пылал, Чена устроила ему постель из курток, прилегла рядом. Он потянулся к ней, и она подумала, что для него это было бы хорошим лекарством, и расстегнула куртку, спустила брюки, и он сделал с ней все, что хотел. К счастью, это длилось недолго, потому что каждое движение отзывалось дикой болью поврежденного ребра и - волной в горящую голову. И после этого Мартин спокойно заснул, а утром ему действительно стало лучше.
  
  
   На севере изменилось все.
   Здесь не было леса, совсем. Стояли какие-то голые палки, как зимой, совершенно мертвые, темные, ни травы, ни птиц не было в таких лесах. Тянулась голая пустая степь, иногда встречались посевы, и на них даже работали какие-то трактора. Мартин и сам ни разу не был так далеко на севере, для него все это было в новинку.
  -- Но это же логично, - сказала Чена, - Если есть военная техника, должна быть и промышленность... И сельское хозяйство, что-то же вы едите?
   После ночевки в пещере они захватили какую-то машину, вроде штабной. Снова был небольшой бой, закончившийся победой Чены. Выяснилось, что Чена немного умеет водить. Во всяком случае, она завела мотор, и машина поехала. Хотя в Арвилоне легковых машин очень мало, да Чена специально и не училась. Но как летчица, все-таки, с техникой она чувствовала себя легко. Вот только кровь все сильнее проступала через ее повязку, а перебинтовать было нечем. Чена не решалась попросить рубашку Мартина, он ведь болен, а он не догадывался. На машине дело пошло скорее, пару раз их обстреляли, но они прорвались, и ехали часа два, три, все вокруг изменилось полностью, а потом в машине кончился бензин. Они бросили колымагу у дороги, и пошли дальше пешком.
  -- Может, здесь и больница есть, - с надеждой сказала Чена, - или аптека. Голова болит, сил нет.
   Здешний мир внушал ей больше доверия. Здесь создавалось впечатление какого-то порядка, власти, цивилизации. Правда, вот птиц совсем не было. Это тоже Чена заметила, Мартину было, по правде сказать, все равно. И зелени очень мало, так, какая-то травка пробивается, да на засеянных полях что-то, вроде растет. Зато скоро они увидели широкую мощную асфальтовую дорогу. В четыре полосы, посредине разделенную заборчиком, и по ней мчались в обоих направлениях машины, в основном, грузовики.
  -- Это, кажется, называется хайвей, - сказала Чена, - Сколько я из истории помню. По-английски это называлось хайвей.
   Воздух пах чем-то отвратительным. Даже дышать не хотелось. Впрочем, возможно, это было от головной боли. Чена расслабилась, не чувствуя больше близкой опасности, и организм брал свое - голова раскалывалась, требуя отдыха. Вдруг Чена подумала - впервые - если бы рядом был не Мартин, а кто-нибудь из девчонок, хоть Харрис, хоть Эйлин, хоть кто-нибудь из аэроклуба - Чене сейчас не нужно было бы думать, где переночевать, и где достать еду. Ее бы уложили, перевязали бы голову хоть рубашкой, хоть трусами, и нашли бы для нее все, что нужно. Но Мартин... Он и для себя-то не найдет ничего. Как он прожил семь лет один?
   Да он ведь совсем мальчишка, поняла Чена. Он ребенок. И о нем нужно заботиться, как о ребенке. Неудивительно, он в шестнадцать лет ушел из Арвилона, и на этом его развитие остановилось. Он так и остался шестнадцатилетним.
  
  
  
   Дорог здесь было довольно много. Грузовые машины катились в разных направлениях, как-то они видели и железнодорожную ветку. В Арвилоне было гораздо меньше бензиновых машин, собственно, почти не было. Была очень развита железнодорожная сеть, а внутри городов - обыкновенная старинная конка. Женщины всегда находили это удобным. В Филаресе разрабатывали гравитационный двигатель, но до практического применения еще было далеко. Что и говорить, война отбросила человечество назад, и даже современные истребители гораздо хуже тех, что были перед войной. Самые примитивные, на таких летали в середине двадцатого века. Но в Арвилоне развивалась новая наука, новая техника, не опасная для окружающей среды, а пока обходились конным транспортом и ветряными электростанциями. И всех это вполне устраивало. Женщины ведь - народ неприхотливый.
   Север Свободного Мира напоминал, скорее, древнюю цивилизацию, существовавшую до войны. Вот только природы здесь не оставалось совсем, за исключением искусственно засеваемых полей и редких-редких живых деревьев. Чене эти деревья казались солдатами, из последних сил сопротивляющимися натиску мертвого железа. Вообще-то все окружающее она уже воспринимала, как бред - голова отказывалась работать. Вскоре они увидели первые строения. Длинные бетонные здания, похожие на бараки. Вокруг них стояла охрана с автоматами, в серой форме, и ноги сами как-то инстинктивно понесли беглецов подальше от зданий.
   Возле одной из дорог они увидели небольшой крытый грузовик, шофер его, тоже в форменной одежде, выглядящей весьма убого, вылез и ругался с каким-то коллегой, тряся бумагами. Чена осторожно подошла к грузовику, подняла брезент.
  -- Жратва, - прошептала она. Кузов был заполнен серыми кубиками, напоминающими хлеб. Она схватила несколько кубиков и так же незаметно ретировалась к Мартину, ожидавшему ее за углом. Они рассовали хлеб по карманам. На вкус он больше всего напоминал опилки. Но за неимением лучшего... Вскоре стало темнеть. И тут им снова повезло. Они наткнулись на заброшенный каменный домик, напоминающий склеп, это был, видимо, какой-то недостроенный склад. Во всяком случае, это было убежище и крыша над головой. Чена не стала даже есть хлеб, она сразу упала на куртку и заснула. Мартин пытался разбудить ее, пытался пристроиться к ней спящей, но бросил эти попытки и заснул тоже.
   Под утро ему все же удалось разбудить Чену, и он полез к ней в трусы, но она дернулась и сказала:
  -- Я не могу. Прости меня, я не могу. Потом, ладно?
  -- Ты зачем вообще со мной пошла? - обиделся Мартин.
  -- Потому что я люблю тебя, - не открывая глаз, спокойно ответила Чена.
  -- Да, конечно, я все понимаю. Я не мужик, ты крутая, теперь ты у нас будешь всем распоряжаться, да?
  -- Господи, какие глупости! - пробормотала Чена.
  -- Ты чего из меня чучело огородное-то делаешь? - Мартин кипел от злости. Злился он на себя... Но ему сейчас так нужно было, чтобы Чена дала ему, чтобы признала, что он здесь главный, что он все-таки мужчина, он решает, когда ему заниматься сексом, а когда нет... Даже если она такая крутая и тащила его через линию фронта. Неужели она не понимает этого? Или специально хочет показать, что да, она крутая, когда захочет, тогда и даст, а ты здесь пешка, ты и на вертолете летать боишься, и не умеешь ничего... Унизить хочет. Чена лежала совершенно неподвижно, темные ссадины ярко проступали на побелевшем лице, тряпка на виске промокла от крови.
  -- Успокойся, пожалуйста, - попросила она, - Ну не надо сейчас,а?
  -- Почему? - спросил Мартин.
  -- Потому что я не могу.
  -- Или не хочешь?
  -- Или не хочу.
   Мартин, размахнувшись, ударил ее, попал в бок, Чена вскрикнула... ах, черт, о ребре-то и забыл. Может, и правда, сломано. Закусив губу, свернувшись в комок, Чена пережидала боль.
  -- Больно, - сказала она и вдруг заплакала. Мартин встал и вышел. Уже рассвело. Прямо навстречу ему шел какой-то патруль, двое в серой форме с автоматами и дубинками у пояса. Бежать было поздно.
   Да и зачем, подумал Мартин. Что я дезертир - никто не узнает. А если уж пришли сюда, надо как-то устраиваться. Вот только как с Ченой... Оставлять ее одну как-то нехорошо. Но нужно сначала самому устроиться. А потом я ее найду, пообещал себе Мартин. Заодно поймет, как нужно себя вести. Останется одна и поймет. Чувство крепче будет. Он пошел навстречу патрулям.
   Нехорошо, думал он, вообще-то, как она тут одна. Вряд ли она кого-то найдет, насчет этого можно в ней не сомневаться, она верная. Ну а найдет, что же, ее дело. Она без меня вообще не пропадет, крутая ведь. И бессмысленно так сидеть. Нужно подойти, выспросить, что тут и как, может, на работу можно устроиться. Там жилье найти, все как положено. И тогда уж ее заберу. Она, наверное, тут и останется, а что, хорошее место, ночевка есть. А я сейчас что-нибудь выясню и дам ей знать. Пусть ждет. Ничего не случится, подождет. Создам условия, и заберу уже тогда ее к себе... Парни приблизились к Мартину.
  -- Кто такой? - дубинка уперлась ему в горло.
  -- Я с юга пришел, - объяснил он, - Работу ищу.
  -- Ах, работу, - ухмыльнулся один из патрульных. Второй поднял автомат, и прежде, чем Мартин успел двинуться, прошил ему грудь короткой очередью.
  -- Мусор, - сказал второй. Вдвоем патрульные стащили тело Мартина с дороги и оставили лежать - будет корм бродячим собакам.
  
  
  
   Хэлл сидел у костра, кутаясь в прожженное одеяло. Темнота сгустилась давно, и сегодня голод не терзал его, удалось даже поесть (он нашел в лесу двух убитых, обшарил их и обнаружил немного сухарей и шоколадку). Но он боялся заснуть. Как обычно в последние дни, он тянул со сном до того момента, когда уже станет невмоготу, когда веки сами сомкнутся, и под ними не вспыхнут яркие картины, и сновидения не придут... Один из наркоманов лежал на голой земле, уже под кайфом, не чуя холода. Второй обнажил страшное исколотое, перевитое воспаленными бугристыми жилами предплечье, его приятель взял шприц. Хэлл отвернулся. Смотреть было неприятно. Парни были тощие, кожа туго обтягивала черепа,в глазницах сверкали страшные провалы, одежда, напоминающая лохмотья, болталась на мослах... Такие долго не живут. Хэлл уже встречал таких и знал, их зовут доходягами, они, пожалуй, самые безобидные здесь, но вот связываться с ними нельзя, заразишься их немочью, их тягой к смерти, и однажды захочется воткнуть в руку грязный шприц. У третьего наркомана обе руки гнили, он колол сам себе в бедро... Где они достают эту заразу? Сами, наверное, готовят, мака здесь полно.
  -- Попробуй, парень, - ласково сказал наркоман, - У нас еще есть. Попробуй, это в кайф. Забудешься хоть.
   Хэлл помотал головой. Нет. Пока еще нет. Может быть, позже он все равно к этому придет. Последнее время он постоянно чувствовал какое-то темное крыло над головой, закрывающее даже летний полдень. Понимал, что это значит - скоро его застрелит кто-нибудь, или он заболеет и умрет, или, может, арвилонки возьмут в плен и расстреляют или просто убьют случайно, здесь линия фронта совсем рядом, их части где-то расположены. Холодно... Он поплотнее закутался в одеяло, и вдруг увидел метку на уголке. Поднес к огню, рассмотрел повнимательнее. Там был маленький самолетик вышит и буквы АН. Хэлл вздрогнул. Он с детства знал эту метку, на маминой форме она была вышита изнутри... То-то одеяло уж очень хорошее для этих мертвецов. Аэродромное одеяло. Откуда только у них?
  -- Откуда у вас одеяло? - спросил он, но никто не ответил ему. Все трое уже погрузились в иное измерение. Хэлл стал смотреть в огонь. Но от воспоминаний его снова замутило... Он отодвинулся. Теперь и на огонь нельзя смотреть по-человечески. Когда ты видел, как живая плоть морщится, обугливается в костре, превращается в черную головешку... Они этого не чувствовали, повторил он снова. Они сразу задыхаются. Так Мауро сказал, подойдя сзади. На костре первым делом задыхаются, а горят уже мертвые. Наверное, к этому можно привыкнуть, подумал он. Я бы тоже мог стать воином духа. Если бы не так сразу и много... И потом, я совсем недавно из Арвилона. Если бы Леонард занялся моим воспитанием серьезно, сначала одного грешника казнил, и не так страшно, скажем, просто расстрелял бы, потом двух, например, через повешение. К смерти ведь я уже спокойно отношусь. Наверное, когда сам перестал ее бояться, перестала волновать и смерть других. Ну и что? Все там будем. А вот боль... вот это пока для меня тяжело. Мне показалось, что я в аду. И удивительно, сначала я не верил, что так все и будет. Когда Настоятель начал суд, и их всех приводили по одному, и оглашали их грехи, и Леонард начал выносить приговоры, я все еще не верил (хотя надо было бы поверить, после той ночи, когда их всех привязали на улице, как скот, и многие умерли, кто был ранен). Я относился к этим приговорам примерно, как к угрозам Леонарда в адрес арвилонок: развесить голыми на площадях и так далее. Все это слова. А потом, когда их разделили на группы (во дворе стоял вой), по их грехам, тех, кто жил семейками и компаниями (а их-то грех в чем? Простые крестьяне, жили, пшеницу сеяли, только вот женщин у них не было, вот и обходились друг другом) - резали на части, сначала член отрезали... Еще там с кем-то что-то делали, я не помню... Одного, я помню, сажали на кол. А за что же жгли? Не помню. Убийц, что ли... так мы же все убийцы. Нет же в Свободном мире человека, который бы хоть раз не убил. И мне еще дали нож и сказали: давай, режь... И тогда я сошел с ума.
   Хэлл дальше ничего не помнил толком. Он убежал - это бред какой-то был... Там был запах такой страшный. Пахло огнем, паленым мясом, и свежим человеческим мясом тоже пахло, кровью, и крик стоял... За много километров - он бежал, и все еще было видно зарево, и слышен этот крик. Он шел без остановки, очень долго. Когда он пытался заснуть, под веками было красно, и какие-то картины перед глазами, рожи перекошенные, кровь, безумие, безумие... Он очень мало спал. И шел, как сумасшедший, на север, не соображая, зачем, куда - лишь бы подальше. Не могу я жить в этом мире, подумал Хэлл. Не могу. Вот сейчас, вроде бы, поуспокоился. Ну что? Все можно воспринять как должное. Например, в средние века - проходили же по истории, такие вещи все воспринимали, как должное, даже женщины и дети. Ходили смотреть на казни. А потом вообще, перед Последней войной, такой век был ужасный, концлагеря, там из людей мыло варили, а в России, там вообще каких только ужасов не было. И ничего, привыкали же люди, жили как-то. И я бы привык, если бы постепенно. Мог бы и гомиком стать, если бы начал с Мауро, если бы он меня тихонько уговорил. Глядишь, и понравилось бы. Может, и хорошо, что мне так сразу досталось. Мог бы и в общине остаться. Почему нет? Привык бы. А теперь - что? Сдохнуть сразу? Или еще куда-нибудь пойти? Куда? В область Квисанги - ни за что. Там, за ней, еще что-то есть, но ведь через нее пройти надо, так что это исключено. На восток - там Арвилон. Вернуться туда - да кто меня там теперь примет? Бабушка бы приняла, но... невозможно, как теперь к бабушке вернуться? Вот я, твой любимый внучек, жег людей на костре, убивал, грабил... Ладно, она бы и простила, и мать Феодосия бы отпустила грех, но как жить-то дальше в Арвилоне, среди чистеньких девочек? Я ведь еще и школу не закончил. Остается на север. Там, говорят, тоже плохо, но, может быть, как-то по-другому плохо? Может, я там приживусь? Правда, через линию фронта идти - патрули отловят и в армию заберут. А может, не заберут? Может, удастся проскользнуть?
   Посплю, решил Хэлл. Утро вечера мудренее, может, и дальше двинусь.
  
  
  
  
  -- Он в развалюхе ночевал, видишь? - патрульный показал товарищу на недостроенный домишко,- Может, шмотки там оставил? Давай глянем, а?
  -- Ну ты посмотри, - согласился второй, - Я тут покараулю.
   Патрульный прыгнул в оконный проем. Некоторое время ничего не было слышно, потом из глубины зданьица донесся его голос:
  -- Тут баба!
  -- Да ну? - второй охранник влез в окно, - Ты ее держишь?
  -- Она не в себе...
  -- Колечки надень, - посоветовал его приятель, увидев девчонку, валяющуюся на полу, с окровавленной тряпкой, обмотанной вокруг головы, - Мало ли что. Арвилонка...
   Патрульный нагнулся и защелкнул наручники на запястьях девушки.
  -- Ну и куда ее теперь? - спросил он,- В штаб?
  -- Погоди... Видишь, какая курточка на ней? Военная... Погоны отпороты, но все равно видать. Ее в контрразведку надо.
  -- Так может случайно, курточка-то.
  -- Ох, дурак ты... Из штаба ее все равно в контру отправят, разобраться. А нам премии не будет, если окажется, что она лазутчица.
  -- Стала бы лазутчица в военной форме ходить, - проворчал охранник, но больше спорить не стал. Он включил рацию, прислушался к хрипам и неясным переговорам, потом заговорил.
  -- Я третий... я третий... как слышно? Высылайте машину, улица 2а, возле старого склада. Нашли бабу, лазутчицу... Да, все понял. Ждем.
  
  
  
  
   Чена очнулась в машине - ее куда-то везли. Руки были скованы, рядом сидел какой-то мужик.
  -- Мартин, - сказала она.
  -- Чего? - мужик нагнулся к ней.
  -- Где Мартин?
  -- Это парень, который с тобой был?
  -- Да.
  -- Пристрелили твоего Мартина, - сказал мужик сочувственно и как-то так, что Чена сразу поверила. Она всхлипнула, вздрогнула.
  -- Забудь, дурак он, - посоветовал патрульный.
   Чена плакала. В этот миг она простила Мартину все - и неожиданную его агрессию, и неумелость, и эгоизм... Ей только хотелось его видеть, быть с ним рядом. Все для него делать, жить ради него. Пусть он будет даже грубым и противным, пусть он будет как ребенок. Только бы жил... А его не было, она чувствовала это. Еще до того, как мужик ей сказал - она ощутила, что мир опустел, едва очнувшись. Не только рядом не было Мартина - его не было нигде. Совсем. Значит, меня тоже нет, подумала Чена.
   В следующий раз она осознала себя, уже находясь в какой-то камере... Маленькое такое помещение, и ничего в нем нет, даже скамьи, бетонные стены и пол, и ведро еще в углу. Дверь решетчатая, виден кусок коридора, и свет падает только оттуда, никакого даже окна нет. Голова ужасно болела, и дышать тоже было больно, из-за ребра. Ей теперь и встать казалось трудно, а как же она бежала, и стреляла, и тащила Мартина? Она и видела все вокруг, как в тумане. Воздух колыхался, и словно темные водоросли плавали в нем. "Мама", - вдруг сказала Чена, и увидела рядом мать, и вдруг поняла, что это все, что все будет хорошо. Как в детстве - стоит прийти к матери, и все становится хорошо. Потом она увидела, что это не мать, а Дали. И еще Эйлин рядом, здоровая, и Харрис, совершенно черная в тусклом свете, со сверкающими белками. Девчонки были веселы и спокойны. Дали сказала: "Ну тебе и досталось, малышка", и подсунула руки под ее плечи, приподняла, а Эйлин дала ей воды. Чене ужасно хотелось пить, и как это было кстати, вода... Харрис подсунула одеяло под ее плечи, лежать стало тепло и мягко. "Потерпи, сейчас посмотрим, что с твоей дурной головой", - сказала Дали, и взяла ножницы, стала разрезать повязку, отдирать ее, но почему-то было не больно. Она что-то там делала с раной, потом взяла чистый свежий бинт и стала наматывать заново, Харрис держала голову Чены, и от рук ее было так прохладно, хорошо. "Надо ее раздеть", - сказала Эйлин, - Ужас, какая грязная". Девчонки стали ее раздевать, и в этом не было ничего стыдного, как с Мартином, это нормально было, она же ранена, а пуля ведь не выбирает, куда ударить. Ничего стыдного в человеческом теле нет, когда оно используется не для греха. Девчонки стали мыть ее тело теплой водой, и на ребра тоже наложили повязку, а потом надели ей все чистое... "Она спит" - услышала Чена над своей головой. "Она не виновата, - сказала Дали, - Она ведь просто хотела узнать тайну любви". "Узнала?" - спросила Эйлин. "Спросим, когда проснется".
  
  
  
   Гланиус, шеф контрразведки, поднял веки и посмотрел в упор на сидящего перед ним Рохаса. Тот заерзал - взгляд у Гланиуса был тяжелый, это все знали. Вроде бы ты и не виноват ни в чем, но... сразу начинаешь думать, в чем бы покаяться.
  -- Так вот еще, по поводу этой шпионки... С чего вы взяли, что она летчица?
  -- Куртка, - сказал Рохас, - на ней куртка форменная.
  -- А случайно она ее не могла достать?
   Рохас развел руками.
  -- Тут мы бессильны, ваше благородие. Но бдительность проявить надобно.
   Гланиус издал тяжелый стон.
  -- О, Рохас... Черт бы вас побрал. Столько лет работаете... Вы что, не понимаете, что одно из двух - либо она летчица... либо вообще просто б... залетная. Не пошлют же они разведчицу в летной форме, ну как вы думаете!
  -- Я полагаю... - Рохас совсем потерял голос... - Я полагаю, что она летчица... Не могу доказать, ваше благородие, но... Так кажется. Может быть, ассоциативный допрос... Она, впрочем, без сознания.
  -- Так в медпункт надо! Вы ее потерять хотите? Рохас, я вас переведу в третий уровень.
  -- Ваше благородие, я уже распорядился насчет медпункта, но там... Я велю взыскать. Врач пьяный.
  -- Взыщите. И немедленно пусть ее осмотрят и сделают, что положено. И заключение пусть даст о возможных мерах воздействия, сами понимаете. А потом ко мне, раз уж так получилось. Подготовьте восьмой кабинет, я с ней сам поговорю.
  
  
  
   Врачи, сволочи, угробили жену Гланиуса. Она умерла при родах, это в наше-то время, при всей аппаратуре и оборудовании, и ведь не в Женском доме она рожала, в лучшей клинике Нордоста. Просто не проследили вовремя, произошло какое-то там вколачивание плода, кровотечение, ребенок, тоже, естественно, погиб. Идиоты. Гланиус завел дело на акушера и на гинеколога, непосредственно виновных, но больше снижения уровня добиться не удалось. Ничего, теперь эти врачишки на третьем уровне поболтаются, по гоми-клубам походят, на конвейере попашут. Баб им не видать, как своих ушей.
   Гланиус побарабанил по столу. Восьмой кабинет был уже подготовлен, как положено, чего они тянут с девкой? Он снова чувствовал какую-то тоскливую пустоту внутри. Надо было поручить кому-нибудь. Нельзя делать дело, которое тебе не по душе. А ему допросы давно уже были противны. Стареет он, что ли... Раньше, бывало, брал себе тех, кого можно было и на простых следователей скинуть. Но тут случай серьезный. Это тебе не заговор на химзаводе и не диверсия в Женском доме. Это - вражеская лазутчица. Хотя Гланиус не верил в это. Именно потому, что девчонка была в летной куртке. Если уж она шпионка, ее бы одели по-простому, не дуры же они совсем там, в Арвилоне? Конечно, если она летчица, то с ней все равно есть о чем поговорить. Но Гланиуса это не касается. Это дело армейской контрразведки, и туда ее надо сплавить. Он ведь даже не специалист. Ну хорошо, информацию-то он из нее выжмет, и начнет она ему рассказывать, что у них на аэродроме есть шестые и седьмые "Осы" с тягой на форсаже такой-то, с шестью ракетами "воздух-воздух" типа такого-то, с пушкой калибра 30 мм, и что там у них еще бывает... Неизвестно даже, о чем тут спрашивать нужно. А вообще, скорее всего, просто дура какая-то, сбежала с парнем, полно ведь таких. Гланиус даже искренне желал, чтобы девчонка оказалась просто такой дурой. Отправить ее в Женский дом, и дело с концом. Это в его власти, ведь он специалист, как-никак, по человеческим душам, небольшая проверка - и он может авторитетно заявить, что девочка - святая невинность, обыкновенная б..., и не нужно из нее вытягивать никаких сведений о самолетах, она даже в пассажирском салоне не летала в жизни (да у них и нет в Арвилоне гражданской авиации, говорят). Дверь щелкнула... Гланиус выпрямился. Годы, годы... Годы - это та вещь, которую не должны замечать подчиненные. Охранники ввели шпионку.
   Красивая, черт бы ее побрал. Гланиус вздрогнул. Он хорошо относился к женщинам. Он терпеть не мог допрашивать женщин (собственно, и приходилось-то очень редко). Память о детстве еще сохранилась, что ли... Он сам вырос в Арвилоне, не был мажором первого уровня. Для него женщина - это святое... А эта шпионка даже так была красивой, с полосами пластыря на лице и с перевязанной головой (бинт был чистый, видно, все-таки, врач протрезвел), светлые волосы падали назад из-под повязки, и глаза... Большие такие, серые. Даже красивее, чем у Ниты. А фигуркой похожа на Ниту, стройненькая, но со всеми округлостями, как полагается, длинноногая, крепенькая. И пальцы длинные, изящные. Не хочется такие пальцы ломать. Глаза у девчонки расширились, когда она оборудование увидела... поняла. Не дура. Но и не трусиха, не вздрогнула, подошла так смело, спокойно. Боюсь, что все-таки летчица она... Ну и пусть тогда с ней армейцы сами разбираются.
   Молоденькая...
  -- Сколько лет тебе? - спросил Гланиус. Совсем старею, видно, кто же так допрос начинает?
  -- Двадцать.
  -- Как зовут?
  -- Чена Лаккор.
   Он записал имя и возраст на протоколе.
  -- С какой целью прибыла в Нордост?
  -- В смысле - сюда, на север? - уточнила девушка, - Мы с Мартином ушли, это мой друг. Мы хотели здесь работу найти.
  -- Как давно из Арвилона?
  -- Недавно... Мы ушли с Мартином. Он меня моложе, ему восемнадцать, и мы с ним дружили. Я решила уйти с ним вместе. Там, на юге, тяжело... Мы хотели уйти на север.
   Врет, понял Гланиус. За много лет работы он без всякого детектора определял, когда человек врет. А девчонка и вообще врать не умела. Выдала заранее обдуманную, готовую версию, отбарабанила, как из пулемета.
   Но с другой стороны, как же не врать... И он бы врал на ее месте.
  -- Вот что, девочка, - задушевно сказал Гланиус, - Дела твои плохи. Нам о тебе все известно. Ты у нас здесь с заданием. И врать ты не умеешь, парню твоему не восемнадцать, труп уже осмотрели, не беспокойся. Ему все двадцать пять. И из Арвилона он не вчера, а несколько лет уже, дезертир он из армии, у него наколки.
  -- Да... я знаю. Я с другим парнем ушла, его убили, а Мартина я потом встретила. Просто решила так сказать, чтобы не осложнять.
  -- Никогда не надо врать, - посоветовал Гланиус, - Надо всегда говорить правду, тогда никаких сложностей не будет.
   Девчонка промолчала.
  -- Ты летчица?
  -- Нет, - сказала она, - Если вы про куртки, то мы их случайно нашли, сняли с убитых парашютисток.
  -- Это ты опять говоришь, чтобы не осложнять?
  -- Да нет, я правду говорю.
  -- Кто тебя послал к нам? Только не надо плести сказок, я все знаю, - Гланиус усилил голос. Девчонка нисколько не смутилась.
  -- Никто меня не посылал. Мы с Мартином сами пришли.
  -- Что ты должна была узнать у нас? Или просто внедриться?
  -- Да никто меня не посылал.
  -- Какой радиус действия у шестого "Оса"?
  -- Чего?... это самолет такой, да?
   (Но глаза-то блеснули, и Гланиус заметил этот блеск. Гланиус, но не охранники. Ему сразу все ясно стало. А им... им - нет.)
   На тему шпионажа копать бесполезно.
  -- Вы думаете, что я летчица... Но это же правда не моя куртка, и я никакого отношения не имею.
  -- А какая эмблема на куртке нашита?
  -- Я не посмотрела точно... там, кажется, самолетик и две буквы, а и р, что ли... или б.
  -- А погоны где?
  -- Мы оборвали погоны.
  -- Какого звания были погоны?
  -- Я не разбираюсь в званиях.
  -- Ты лжешь, - сказал Гланиус, - Лжешь мерзко и отвратительно. Привяжите ее и выйдите, оба.
   Девчонка не орала, он так и думал. Некоторые сразу в истерику впадали, только начинаешь их привязывать. Она спокойно так подошла к столу, легла, позволила застегнуть зажимы. Гланиус подошел, посмотрел ей в глаза - там, где-то глубоко был страх. Но очень глубоко. Кроме него, наверное, никто и не увидел. Охранники вышли, оставив его наедине с жертвой. Он так часто поступал, не любил почему-то свидетелей.
   Может быть, если бы она орала и дергалась, он бы разозлился и начал допрос по всем правилам. Только она была - настоящая. Не такая, как все эти бабы из Женского дома, затраханные, ленивые, как жены-мажорки. Настоящая арвилонка. Он ведь поэтому и не взял новую жену после Ниты. Где ты ее найдешь, настоящую?
   Гланиус выключил магнитофон и камеру. Он принял решение. Теперь все зависело от поведения девчонки.
  -- Вот что, - сказал он, подсев к ней близко, - На электроды не обращай внимания, я тебе больно не сделаю. Мы сейчас одни, нас никто не слышит. Положение такое. Ты летчица, я это понимаю. Я должен отправить тебя в армейскую разведку, и там тебе придется туго. Или я могу дать заключение, что ты сама по себе, как ты и сказала, и ничего тебе не будет. Честно сказать, мне на армейцев плевать, по моему ведомству ты никак не проходишь. Да и не хочу я тебе зла. Понимаешь, о чем я говорю?
  -- Понимаю, - сказала Чена.
  -- Но ты должна мне доверять, мне, понимаешь? Если кто-нибудь узнает, что я с тобой схалтурил, сама понимаешь, будет плохо. В Женский дом я тебя не отправлю...
  -- Что такое женский дом?
  -- Ты что, серьезно не знаешь?
  -- Мы ничего не знаем о вашей жизни. Нордост - это ваш город так называется?
  -- Республика. Северо-восток, впрочем, ты знаешь. А женский дом... У нас женщин очень мало, в пятьдесят раз меньше, чем мужчин. Поэтому мы их содержим в специальном месте, там они регулированно обслуживают потребности мужчин (на лице арвилонки возникло отвращение), рожают детей, не беспокойся, условия там очень хорошие. Но ты туда не попадешь. Я возьму тебя к себе, если ты захочешь. Я - служащий первого уровня, это высокий ранг. Я для тебя создам любые условия, как тебе захочется. Это единственный твой шанс, понимаешь?
  -- Да, - похоже, поверила. Слава Богу.
  -- Будешь молчать об этом?
  -- Да.
  -- Значит, версия у нас такая: я тебя проверил, задал некоторые вопросы, несколько раз током ударил для проверки. И убедился, что все чисто. Договорились?
  -- Хорошо.
  -- Ко мне пойдешь?
  -- Пойду, - сказала она таким тоном, что, мол, а куда деваться-то? Выбор-то большой?
   Ничего, стерпится-слюбится. Ниту из Дома так же брал, плакала.
   Гланиус помолчал.
  -- Ты мне скажи только, - продолжил он изменившимся тоном, - Ничего не будет, и дальше я ничего не спрошу. Просто самому любопытно. Ты действительно летчица?
  -- Да, - сказала девчонка.
  -- Ладно. Только прости меня... Если я тебя так отпущу, охранники-то не поверят. Лицо у тебя другое будет, этого ведь не изобразить так. Придется все-таки ток включить немножко.
  -- Давайте, - девчонка закрыла глаза, сжала челюсти. Он повернул регулятор, на середину, чуть-чуть... И держал недолго. Цели он достиг, лицо очень правдоподобно пошло красными пятнами, слезы выступили. Но не закричала она, удержалась. Долго бы с ней возиться пришлось, если бы на самом деле...
   Гланиус вызвал охранников.
  
  
  
  
  
   Чена сидела у окна. Отсюда ничего видно не было, кроме Стены и соседнего дома. Ну и пейзажик... Если отвернуться от окна, интерьер квартиры чем-то Арвилон напоминает. Хорошо здесь... Богатая квартирка у шефа контрразведки. Богато и просто, так просто, как не каждый себе может позволить. Мебель вся из чистого дуба (это здесь, в гостиной, а в спальне - береза, в столовой и кабинете - ясень). Деревянный хорошего узора паркет, чисто вымытый, сияющие стекла, старинная лампа на подставке. Никакой дешевки, модерна. В тяжелом старинном буфете сверкает хрусталь, древний, настоящий. Даже книги в этом доме есть, много, в основном, в кабинете, и отличная библиотека, роскошные издания древних - Достоевского, Шекспира, Толкиена, даже мало кому известных братьев Стругацких. Современная арвилонская литература - почти все. А вот Свободный мир, кажется, вообще литературы не знает. Технические книги, отлично изданные, а художественных нет. Может, кто и пишет, сказал Гланиус, но кто это напечатает?
   Только запах здесь другой, чем в арвилонских домах. Даже не запах это нужно бы назвать, а - ощущение. Чувство. Там - простор и прохлада, свет. Здесь - гордость за свое богатство, здесь дом важен не как дом, а как доказательство Уровня.
   А если в окно посмотреть - сразу виден Свободный Мир. Хотя и самая лучшая его часть, для самых привилегированных. Высокопоставленных чиновников, их жен и детей-мажоров. Надо же, оказывается, и в Свободном мире могут быть семьи.
   Республика Нордост устроена очень логично. А что делать, когда женщин так мало? Как в Арвилоне с мужчинами - пусть выходят замуж по своему выбору? Разумеется, нет. Ведь женщина - это пряник и кнут одновременно. На третьем уровне женщин нет. Совсем. Разве что по праздникам работягам выписывают пропуска в Женский дом. На втором посещения Дома разрешены регулярные. А вот первый уровень... Здесь женщин столько же, сколько и мужчин. Здесь растут дети, не в интернате, как дети, рожденные в Женском доме, а в семьях, ходят в школу. И понятно, что мальчика стараются пристроить (и, как правило, пристраивают) на хорошую должность первого уровня или второго с перспективой первого. А девочку-мажорку - выдать замуж за кого-то из своих.
   Не только это, конечно... Первый Город живет за Стеной, под охраной. Охранников в Нордосте везде очень много. Самая ходовая профессия. Здесь есть зелень, садики, к столу подают свежие овощи и фрукты, роскошные квартиры, личные охранники, слуги и прочее... Чена видела мельком (Гланиус вез ее в своей машине через город) по дороге жилые кварталы работяг третьего, обычного уровня. (Есть, кстати, еще и тюрьма, но о том, что творится там, подумать страшно). Задыхающиеся от перенаселения симметричные квадратные коробки, одинаковая дешевая синтетическая одежда, одинаковые серые лица, мужики, мужики, мужики... Их здесь слишком много, они валом валят с юга, из области Квисанги, еще из каких-то районов, работы не хватает, а без работы не дают пайков, жилья, а главное - удостоверения, тебя любой патруль пристрелит. Как, наверное, пристрелили и Мартина, с горечью подумала Чена. Наивно заявлять, что ты пришел с юга и ищешь работу. Кому это нужно, лишний конкурент, лишний рот. Вот женщина - другое дело, о ней позаботятся сразу.
   Она видела пункты питания, быстро двигающиеся огромные очереди, мужиков, отходящих от раздачи с серыми безвкусными кирпичиками и дымящимися мисками.(Не умеют мужчины готовить... Впрочем, кто как: домашний повар Гланиуса мог бы поучить готовке любую арвилонскую хозяйку). Видела сияющую огнями в сумерках надпись "Мужской секс-клуб", Гланиус ей потом объяснил, что это значит. Мелькнул за окном знаменитый Женский дом, белая махина со стеклянными витринами, а в витринах - обнаженные соблазнительно манекены. А потом въехали за высокую стену, Гланиус показал удостоверение, пневматические ворота закрылись с шипением, и совершенно иной мир раскинулся перед Ченой. Уютные дома, окруженные садиками (почти, как в Арвилоне), тишина, даже пение птиц (и птиц, начисто выморенных в Нордосте, сюда специально завезли. Видимо, жены постарались). Играющие на площадках дети, детей, впрочем, совсем немного. Прогуливающиеся женщины, и даже собачки на поводках.
   Дверь открылась, Чена вздрогнула, обернулась. Никак не привыкнуть к постоянному молчаливому присутствию слуг. Бернар стоял на пороге.
  -- Госпожа, вам почта от хозяина, - она подошла, взяла с подноса компьютерную распечатку, - Не желаете полдник?
  -- Нет, спасибо, - сказала она. Развернула записку. Как будто она сама не могла включить компьютер, проверить почту - нет, так положено, и все. Гланиус каждый день писал ей записочки с работы.
   "Милая женушка! Как твои маленькие делишки? Как ты себя чувствуешь? Я так соскучился по тебе! Распорядись, пожалуйста, на ужин телячьи отбивные. Крепко целую. Твой Глан".
   Чена вздохнула.
  -- Бернар! Передайте, пожалуйста, на кухню, хозяин хочет телячьи отбивные на ужин. И напишите ответ, тошнота прошла, чувствую себя хорошо.
  -- А вы не желаете чего-нибудь особенного на ужин? - осведомился Бернар. Чена знала, Глан приказал всем тщательно относиться к ее желаниям.
  -- Нет, что подадите, то и хорошо.
   Тошнить ее стало сразу, как только чуть зажили раны, она пришла в себя, расслабилась в роскошной атмосфере нового дома. Она не без трепета сообщила об этом Гланиусу. В принципе, он мог бы сплавить ее в Женский дом, а что в этом хорошего - быть профессиональной проституткой, да и ребенка она не увидит. Мог бы, разозлившись, и в контрразведку увезти. Но он лишь махнул рукой, отправил ее к врачу, анализы, разумеется, оказались положительными, и Гланиус сказал: ну и что? Потом от меня еще нарожаешь. Предложил, правда, аборт сделать, но она решительно отказалась, мол, при первой беременности это опасно, грозит бесплодием... И он согласился.
   Правда, она и так теперь проститутка. Разница в том, что обслуживает только одного клиента. И не столько за кормежку, сколько под угрозой жизни. Может, правильнее было бы отказаться. Но во-первых, в контрразведке она не сможет, не выдержит, не зря же он ей совсем чуть-чуть показал, что это такое. А главное - это ребенок. Ради ребенка можно и на такое пойти, подумаешь... Лишь бы родился нормально.
   Все, хватит. Чена пошла в кабинет, взяла с полки книгу. "Авиационная техника". Пока Гланиуса нет дома, она читала техническую литературу. Все равно когда-нибудь вернется в Арвилон, и это пригодится, в Арвилоне же почти ничего не знают о Нордосте, да и вообще о Свободном мире. Разведывательную работу мы очень мало ведем на самом-то деле.
  
  
  
   "Почему ты так меня не любишь?" - спросил ее как-то Гланиус. "Да нет, я к тебе нормально отношусь". Ей в самом деле было его жалко. Жена его умерла, а он, по-видимому, любил ее. Вообще был одинок. И вышел из Арвилона. Что же нужно было пройти нормальному арвилонскому мальчику, чтобы стать вот таким? Чтобы совсем забыть мать, школу, подруг, учительниц?
   "Но я же вижу". "А ты считаешь, это нормальные отношения?" - спросила Чена. "Но почему ненормальные? Мы поженились, у нас семья. Или ты бы предпочла Женский дом? Ну скажи, неужели я так тебе противен?"
   "Нет, но я хочу в Арвилон".
   "Ты же ушла оттуда".
   "По глупости. Из-за Мартина. А теперь я очень хочу вернуться. Ну пожалуйста, Глан, если ты действительно добрый человек..."
   "Почему ты не хочешь быть со мной?" - спросил он, помолчав. Она не ответила. "Я старый для тебя, да? Как мужчина я тебе не нравлюсь?"
   "Мне все в тебе нравится, но я хочу в Арвилон".
   "У тебя есть только две альтернативы, - сухо сказал Глан, - Или я, или контрразведка. Так что... подумай сама".
   Больше она не заговаривала об Арвилоне.
  
  
   Гланиус в постели был совершенно другим, чем Мартин. И постель, надо сказать, была другая - белоснежное мягчайшее белье, уютная перина и горы подушек, резные деревянные стенки, огромное зеркало перед кроватью. Гланиус был более напористым, страстным и в то же время, несколько топорным. Он жадно гладил ее тело, входил, совершал свои испускания и, удалившись, тут же засыпал. Чену это устраивало. Не хватало еще, чтобы Гланиус начал проявлять фантазию, чего-то от нее требовать. По правде сказать, она со стыдом в этом себе признавалась, что даже и секс с Гланиусом был делом приятным, ей нравилось засыпать, чувствуя тепло мужчины под боком, да и сам процесс стал вызывать у нее какие-то внутренние сладкие содрогания. Наверное, ты становишься женщиной, порадовался за нее Гланиус. А она подумала, вот это, значит, и есть тайна любви. И ей стало тоскливо и тошно.
   Просыпалась она уже одна. Гланиус рано уходил на службу. Надо же, думала она, возя под кроватью ногой в поисках тапочек. Если подумать, Гланиус - образцовый муж. И у нас - замечательная семья. Это не размазня Мартин, который и о себе-то позаботиться не мог. Гланиус таскает ей цветы, маленькие подарки (духи, например, или коробку конфет). Он каждый день пишет ей записочки. Они уже начали ремонтировать и искать мебель для детской комнаты. Гланиус старается угадать каждое ее желание, вывозит на прогулки, покупает дорогие платья и украшения (без всякой просьбы с ее стороны). Если она не в духе или устала (правда, это не должно повторяться часто), Гланиус всегда может отказаться от секса. Он даже служанку-женщину ей достал, что в Нордосте большой дефицит, правда, служанка приходящая, живет тоже в Женском доме. Правда, он никогда не рассказывает ей о своей работе. Но об этом ей меньше всего хотелось бы слышать. Чена наконец нашла тапочки и встала. Она надела малиновый шелковый халат, вышла в душ. Постояла под теплой сильной крутящейся струей. Вытерлась (на ребро еще больно было нажимать, совсем чуть-чуть), вышла в спальню, раскрыла шкаф и стала одеваться. Гланиус купил ей все новое, хотя Нита была ее роста и сложения. Все платья Ниты он отдал в Женский дом, оставил только одно на память. Чена выбрала голубой домашний костюм - кофточку и брюки, под кофточку белый мягкий топ. Она позвонила, вошла Росита. Черные глаза чуть косого разреза, смуглое лицо с ямочками... Росита, как и почти все женщины Нордоста, была рождена здесь же, воспитывалась в интернате, и шестнадцати лет, как положено, начала работать в Женском доме.
  -- Садитесь, госпожа, - сказала Росита. Чена уселась перед зеркалом, и служанка стала быстро и ловко накручивать ей волосы.
  -- Так что с пропуском? - спросила Чена. Росита сделала огорченное лицо.
  -- Невозможно, госпожа... Я узнавала. Вам никак не пройти в Третий город.
   Она потянула какую-то прядку. Чена поморщилась.
  -- Зачем вам это нужно, госпожа? - спросила Росита, - Еще бы понятно, нам, а вам-то зачем? Разве вы плохо живете?
  -- В золотой клетке... Неплохо.
  -- Ах, госпожа, - вздохнула Росита, - Вы нашей жизни не знаете. Настоящего горя не видели.
   (Это я-то не видела, подумала Чена. Впрочем, это закон: всегда найдется человек, который скажет, что ты того не видела, и того не видела, и вообще жизни не знаешь).
  -- Ну куда вы рветесь? - продолжала увещевать ее Росита, - Родите ребеночка, будете сами воспитывать. В Арвилоне все равно то же самое, с ребенком сидеть. Муж у вас внимательный. А ведь бежать-то опасно, зачем это вам? Не боитесь?
  -- Наверное, тебе этого уже не понять, Росита, - сказала Чена, - ну а твой ребенок как?
  -- Он ходить научился, - оживилась девушка (ей разрешали навещать ребенка по выходным), - Я ходила в прошлое воскресенье. Такой подвижный стал...
   Росита закончила прическу, стала втирать крем в лицо Чены. Слегка припудрила, на виске, где шрам, посильнее. Ссадины уже совсем зажили, только след от пули остался. Помаду и краску для ресниц Чена нанесла сама. Служанка стала складывать принадлежности.
  -- Слушай, Росита, а можно я к тебе в гости схожу, а? - вдруг спросила Чена, - Хочу посмотреть, как вы там живете.
  -- А что, приходите, если муж позволит, - согласилась девушка, - Еще что нужно?
  -- Нет, иди отдохни.
   Росита вышла. Чена задумалась. Ей казалось когда-то, что любая женщина, как арвилонка, поняла бы ее... Но вот Росита - она совсем из другого теста. Совершенно не похожа. Может, поэтому Гланиус ее и выбрал в жены так неожиданно. В Женском доме ведь арвилонок нет. Вообще интересно, почему здесь так мало женщин? Рожденные здесь ведь не уходят, как мужчины из Арвилона... Или тоже уходят? Росита говорила, детей очень мало рождается, ей еще повезло, у нее сын. А если и рождаются, то в интернате такие условия, что выживает только половина. Сыну Роситы уже год, у него хорошие шансы.
   Наверное, кто-то попадает в Женский дом и из тех редких девушек, кто покинул Арвилон. Как она. Но вероятно, они долго здесь не задерживаются. Станет свободная арвилонка жить в таких условиях! И Чена не собирается долго оставаться. До родов нужно успеть. Она просила Роситу достать ей пропуск в Третий город, но это, видимо, здесь невозможно. Связи между частями города никакой. А вот во Второй, в Женский дом, если Гланиус отпустит, она сможет пройти. А там видно будет.
   Чена вздохнула и пошла за книгой. Недавно Гланиус ошарашил ее вопросом, с какой целью она изучает техническую литературу. Видимо, кто-то из слуг доносит о ее поведении. Или, может, Гланиус видеокамеры установил, с него станется. Из предосторожности Чена перестала интересоваться техникой. Она взяла арвилонскую книгу, роман Альмиры Илвариэ "Дверь в Вечность", и углубилась в чтение.
  
  
  
   Еда в Нордосте, даже на Первом уровне, была ужасающе невкусной.
   Повар Гланиуса готовил, как уже говорилось, очень хорошо, умудряясь и из таких продуктов сделать что-то съедобное. Но сами продукты... Чена ковыряла серебряной вилочкой картофель, залитый майонезом. Ей и вообще-то не хотелось есть, причуды беременности, видимо... Гланиус напротив с аппетитом уплетал отбивные, картофель, овощной салат, солянку. Неудивительно, размышляла Чена. Сельское хозяйство на промышленной основе. Коровы на стойловом содержании, половину корма составляют искусственные добавки, овощи и злаки растят на удобрениях, половину из них вообще на искусственной почве при искусственном освещении. Оказывается, если помидоры, горох, пшеница не растут под открытым небом, не омываются дождем, не разговаривают со звездами и солнцем, есть их потом можно, но вкуса они уже не имеют. И вряд ли полезны для организма. То же самое с молоком, мясом, вообще со всеми продуктами. Только мужскому миру Нордоста этого не понять никогда. Они никогда не пробовали арвилонской пищи. Да и зачем? Еда есть? Есть. Много? Достаточно, чтобы набить животы. А вкус - это уже капризы.
  -- Ты почему колье не носишь, солнышко? - осведомился Гланиус. Вот всегда так, с горечью подумала Чена. Все разговоры - о пустяках. Разве с женщиной можно говорить о чем-то существенном?
  -- Ты имеешь в виду, с сапфирами?
  -- Да. Тебе не нравится?
  -- Очень нравится. Но я думала, это для особых случаев, для приемов...
  -- Тебе не скучно, Чена?
  -- Вообще есть немного, - сказала она, - Послушай, я с Роситой разговаривала. Помнится, ты меня стращал Женским домом. Я хочу к ней в гости сходить, посмотреть, как она живет.
   Гланиус нахмурился.
  -- А почему ты с соседями не общаешься? Очень милые женщины.
  -- Да, но... Я плохо схожусь с людьми. Это не так-то просто, ведь с кем попало не подружишься. Но я обещаю тебе постараться, - Чена мило улыбнулась. Приходится выкручиваться.
  -- Наверное, я ошибся с Роситой... В общем-то, это не твой круг.
  -- Она не виновата, это исключительно моя затея, - быстро сказала Чена, - Но миленький... Мне так скучно. И я совсем не знаю вашей жизни, ведь я здесь чужая. Может, мне будет полезно посмотреть на Женский дом, а? Буду больше тебя ценить.
   Гланиус подумал.
  -- Ну что ж, я, возможно, выпишу тебе пропуск.
  
  
  
  
   По пятницам в Женском доме проходил медосмотр. Чена попала неудачно. Росита, смутившись ее появлением, провела хозяйку в спальню, которую она делила с тремя подругами. И сразу убежала, чтобы не проворонить свою очередь.
   Чена осмотрелась. В сердце что-то кольнуло - комнатка на четырех женщин, совсем как там, на аэродроме. Здесь тоже женщины старались, как могли, украсить свое жилье, развешивали коврики, картинки, фотографии детей... Разве что здесь было больше беспорядка, в полку все же следили за чистотой. Рядом со спальней была гостиная, где женщины принимали посетителей, а за гостиной - две маленькие отдельные комнатки, Чена и туда заглянула. Вот здесь все выглядело уже совершенно непривычно. Бардак, он и есть бардак... Чена походила вокруг, посмотрела. Ей стало скучно, и она пошла искать Роситу.
   Медицинский кабинет шестнадцатого отделения, где жила ее служанка, находился за углом. Там уже шумела очередь, Чена встала у самой двери и стала с любопытством наблюдать за женщинами. Чем-то они отличались от арвилонских... Обилие косметики (впрочем, и сама Чена стала сильно ею увлекаться), наряды подчеркнуто сексуальные, впрочем, в Арвилоне тоже по-всякому одеваются. Глаза вот у них другие. Глаза, выражение лиц, жесты, разговоры... Наигранная бойкость, и в то же время - усталость какая-то. Пустота. Вот такая же пустота и в моей душе наступит, подумала Чена. Если я еще немного здесь задержусь... А как хочется-то задержаться! В золотой клетке. Читай сколько угодно, играй на гитаре, развлекайся, муж почти не мешает, ребенка будешь сама воспитывать... А бежать опасно, очень опасно, поймают - смерть легкой не будет, не поймают - второй раз через линию фронта, не дай Бог. Дверь кабинета открылась. Выглянул мужчина в белом халате. Видимо, он принял Чену за очередницу, сказал ей: "Проходите, быстрее!"
  -- Я не к вам, - ответила Чена, - Я здесь просто...
  -- Это моя хозяйка, - вступилась Росита, - Жена самого Гланиуса.
   Врач с интересом скользнул по ней взглядом. Видимо, имя Гланиуса было довольно известным. Или... Или сама она чем-то заинтересовала врача. Он смотрел теперь ей в глаза. Тревожным отчего-то темным блестящим взглядом. У Мартина глаза были похожи... Но у этого они не совсем такие, печальнее как-то и глубже.
  -- Вы арвилонка? - спросил врач.
  -- Да.
  -- Если нечего делать, можете зайти. Поможете с осмотром, - предложил доктор. Не удивившись, Чена кивнула и вошла в кабинет.
  
  
  -- Меня зовут Арнелиус, - сказал врач и тихо добавил, - И я тоже из Арвилона.
   Чена пожала плечами. Большинство людей, живущих на Земле - из Арвилона. Где же еще детям расти?
  -- Чена, - она пожала руку врача.
  -- Вы можете называть меня Арне. Мне хотелось поговорить с вами. Ведь вы недавно из Арвилона?
  -- Да, - Чена почувствовала все растущий интерес к этому человеку. Меркантильный, правда, интерес - может быть, через него удастся как-то выбраться из города?
  -- Но времени мало. Если вы мне поможете провести осмотр...
  -- Да, я помогу. Что нужно делать?
  -- На машинке печатаете? Прекрасно. Я буду диктовать данные, а вы вносите в компьютер.
   Чена села за стол, подвинула к себе клавиатуру. Женщины входили в кабинет одна за другой, Арнелиус осматривал их довольно быстро, но, насколько могла Чена понять, профессионально. Выслушивал, простукивал, ощупывал живот, спрашивал о жалобах. Диктовал Чене результаты осмотра, и она вносила их в компьютер. Сердечные тоны ясные, шумов нет, живот мягкий, безболезненный... и так далее. Арнелиус осматривал и половые органы женщин, как всегда водилось в публичных домах, чтобы предупредить известного рода болезни. Но, Чена заметила это, ни тени мужского интереса в этом осмотре не было... Вообще ей понравилось, очень понравилось, как Арнелиус разговаривал с женщинами, как обращался. Как-то очень мягко, нежно, ласково, словно с маленькими детьми. И с уважением в то же время. Женщины прямо расцветали рядом с ним, бедолаги, когда они еще видели такое обращение? Их иной раз было трудно выпроводить из кабинета, они нарочито долго одевались, но Арнелиус мягко говорил "До свидания", провожал до двери, пожимал руку...
   Наконец (длилось это часа два) последняя из женщин покинула кабинет. Арнелиус обернулся к Чене.
  -- Вы сэкономили мне время, спасибо большое. Мы можем еще посидеть здесь. Хотите чаю?
   Чена не отказалась. Арнелиус заварил чай.
  -- Вы здесь работаете? - спросила она. Врач покачал головой.
  -- Я работаю в Третьем Городе. У меня там клиника.
   Он налил чаю в стаканы. Сел рядом с Ченой. И удивительно, ей показалось так хорошо сидеть рядом с этим человеком и пить чай, словно с давней подругой... Казалось, ему можно доверять во всем. Но Чена разучилась доверять людям.
  -- Вы давно из Арвилона? - спросил врач, - Из какого вы города?
  -- Из Листраны.
  -- Я из Дерсиля. Там и работал.
  -- Там же госпиталь... там фронт рядом.
   Арнелиус с удивлением посмотрел на нее.
  -- Я думал, Листрана в глубоком тылу... Вы так хорошо знаете географию?
  -- Я ведь не спрашиваю вас ни о чем, - сказала Чена, - Вот и вы не спрашивайте.
  -- Хорошо, - Арнелиус кивнул, - Но у меня нет тайн. Наш госпиталь разбомбили...
  -- Два года назад, - вырвалось у Чены, - Его уже заново отстроили.
   Она знала эту печальную историю. Было потеряно четырнадцать самолетов, восемь летчиц. Массированная бомбежка и потом рейд десантников Нея.
  -- Меня захватили в плен. Так как я врач, оставили в живых, здесь ведь почти нигде врачей не обучают. Потом мне удалось перевестись в тыл, то есть сюда.
  -- Но вы работали в Арвилоне, - наконец-то дошло до Чены.
   Этот человек не ушел из Арвилона. Он был одним из немногих, кто остался.
  -- Я хотел бежать обратно, - сказал Арнелиус, - Но потом понял, что это было бы малодушием. Я нужен здесь.
  -- Но нам тоже нужны врачи, - возразила Чена. Арнелиус покачал головой.
  -- Вы не видели, как они живут в Третьем городе. Это несчастные люди...
  -- Но невозможно всем помочь, - сказала Чена, - Когда я смотрю на Роситу, и всех этих женщин, мне тоже их очень жалко. Но что мы можем сделать?
  -- Один человек может немногое, - глухо отозвался Арнелиус, - Это я понял.
   Он сплел длинные гибкие пальцы и хрустнул ими.
  -- Послушайте, - заговорил он тихо и быстро, - Этот кабинет не прослушивается. Больше нам встретиться не удастся, потому что ваша служанка донесет мужу о том, что мы говорили. Я хотел вам сказать... Я случайно говорил с врачом контрразведки и знаю историю с вами. Приблизительно, разумеется. На вас была летная куртка...
  -- Я летчица, - призналась Чена.
  -- Вы попали сюда случайно.
  -- Да. Я хочу вернуться в Арвилон, любой ценой. Помогите мне, Арне, прошу вас. Помогите достать пропуск в Третий город.
  -- Я тоже хотел просить вас о помощи. Дело в том, что я не смогу больше работать. На меня донесли... Сегодня или завтра меня возьмут.
  -- Как я могу вам помочь? Вы думаете, муж меня слушает?
  -- Я не решился бы на это, если бы вы не начали... Но из города выйти невозможно. Если вы хотите рискнуть... бежать любой ценой... Мы можем попасть на аэродром.
   Чена вскочила. Глаза ее заблестели.
  -- Это очень опасно, - сказал Арнелиус.
  -- Это здорово, - возразила Чена, - Я так хочу полетать еще раз! Это так здорово!
  
  
   В конце концов Хэлл задремал. Ночь стремительно катилась к рассвету. И когда рассвело, хруст ветки разбудил Хэлла. Привыкший к бдительности, он мгновенно вскочил, рука легла на приклад "Лютика". Тонкая длинная фигура, возникшая из сумерек, не казалась опасной. Подошедший поднял пустые руки, помахал. Хэлл опустил автомат и ответил тем же.
   Парень подошел ближе к затухшему костру. Самый обыкновенный бродяга... Лицо его сильно напоминало кого-то знакомого Хэллу. Темные беспокойные глаза, темно-русые волосы.
   Пришелец кивнул на спящих наркоманов.
  -- Твоя шобла?
  -- Нет, - сказал Хэлл, - я тут случайно. Временно. Садись.
   Парень последовал приглашению. Хэлл стал раздувать огонь.
  -- Ты откуда?
  -- Я с севера иду, - ответил парень.
  -- Как тебя звать-то?
  -- Мартин. А тебя?
  -- Хэлл. А я на север как раз хотел пробираться.
  -- Нечего там делать, - сказал Мартин, - Я еле ноги унес.
  -- У нас жратвы немного есть, хочешь? - Хэлл достал вчерашние сухари.
  -- Добрый ты, парень, - усмехнулся Мартин, - Недавно, что ли, здесь?
  -- Не знаю, - сказал Хэлл.
   Три жизни назад - это давно или не очень? Четыре месяца, это вроде совсем недолго. А если за это время ты из человека превратился в волка? Если за это время ты видел и чувствовал столько, сколько другому на всю жизнь хватит? И такого, чего лучше бы совсем никогда не видеть...
   Вдруг ему захотелось рассказать о монахах. Может быть, потому, что последнее время он только об этом и думал. Мартин слушал сочувственно.
  -- Знаю, - сказал он потом, - Я и сам был у монахов. Их тут много, общин этих, они уже в Единую Церковь какую-то собираются. Все знакомо. Знаешь, скажу тебе одно: если все вокруг озверели, то можешь кому угодно довериться, только не духовным людям. Хуже них никого не бывает.
  
  
  
  
  
   Наркоманы так и дрыхли. Мартин с Хэллом пошли в лес, поохотиться, но естественно, неудачно. Зато в бредень попались несколько рыбешек, и Хэлл наладился варить уху. После еды разговор возобновился.
  -- Так что там, на севере? Думаешь, не стоит идти? - спросил Хэлл.
  -- Во-первых, через наши позиции идти, если ты в армию не хочешь, все равно загребут. Во-вторых, даже если ты как-то и дойдешь... Мартин достал самокрутку, прикурил от огонька, со вкусом затянулся.
  -- Что там?
  -- Там республика Нордост. Баб не больше,чем везде в Свободном мире. Зато там они сидят в специальном гадюшнике, куда не всех пускают. Начальство там жирует. А работяг держат впроголодь, и кормят гадостью. И работа тяжелая, мрут люди... И главное, даже и такой работы не хватает, а если у тебя работы нет, могут пристрелить. Там мужиков, народу слишком много, понимаешь? А тебе... - Мартин окинул его взглядом,- Тебе сколько лет-то?
  -- Семнадцать, - мрачно сказал Хэлл. До семнадцати ему оставался еще месяц.
  -- Не советую. Все равно не прорвешься. Я не один шел, с хорошим бойцом, но все равно еле-еле прошли.
  -- А что же делать? - спросил Хэлл, - Тут оставаться?
  -- Тут оставаться - глупо. О жизни надо подумать. Ты еще пацан, сегодня жрачку нашел, завтра косяк, вот и все удовольствия. Так нельзя. Надо что-то серьезное искать. Если бы ты был бугаем, ну ладно, банду сколотил, тут бы жил. Да ты не сможешь, и я не смогу. И пешкой быть неохота. Да и что эти банды, тоже голодают, ведь тут мало кто землю пашет, и грабить-то особо некого. А знаешь, из-за кого это? - с неожиданной злостью сказал Мартин.
  -- Из-за кого?
  -- Из-за баб. Потому что когда баба считает себя свободной, это хуже нет. Если бы арвилонки не выпендривались, а жили бы, как раньше, с мужчинами, все и было бы по-божески. Мы без них не можем... Это точно. Видишь, что мы без них творим? А они нас, видите ли, потерпеть не могут! Совести у них нет. Раньше женщины прощать умели, все терпели, понимали, что мужчина должен чувствовать себя главным, иначе он не мужчина, а евнух. А теперь устроили нам... Знаешь, я жил с одной такой. Ужас! Она, видите ли, будет решать, когда мне трахаться, а когда нет. Вот от этого все и идет.
   Хэлл все ниже опускал голову. Ненависть, звучащая в словах Мартина... Точно такая же, как в речах отца Леонарда. И все это направлено на женщин... Почему? Может быть, подумал он, вот это давление, которое он и сам знал, зов плоти, с которым они не в силах справиться, заставляет их так ненавидеть тех, кто свободен... А Хэлл знал теперь, ненависть может и воплотиться в действия.
   Он никогда таким не будет! Лучше позор, лучше считаться евнухом или кем угодно! Я не буду таким, поклялся себе Хэлл. Я не причиню зла женщине, только потому, что она свободна, ни за что... Ему хотелось остановить поток ярости, изливаемый Мартином.
  -- А где она теперь?
  -- Кто?
  -- Ну та женщина, с которой ты жил.
  -- Не знаю. Там, на севере где-то осталась...
  -- В гадюшнике?
  -- Наверное. Это у них публичный дом такой. Но я думаю, что убили ее, скорее. Потому что гордая слишком. Так вот, ты спрашивал, куда идти? Я иду в армию. Там тяжело, конечно, был я там уже... Но это единственный путь, сломать нужно их оборону и захватить к чертовой матери Арвилон. Тогда все нормально будет. Самим нужно к ним прийти и навести порядок.
   Хэлл хмыкнул.
  -- А ты что, не хочешь в армию? Зря. Там хоть какой-то порядок есть. И дело настоящее. Там из тебя мужика сделают.
   Какая-то темная волна нарастала внутри. Мартин продолжал бубнить, о бабах, какие они все сволочи, никому из них нельзя верить, и нужно их в ежовых рукавицах держать... И вставали видения... Мать, бабушка, Синди, Юлия, девчонки из школы, учительницы, ведь все они были добрыми, такими добрыми и умными... прекрасная, как сон, Листрана. Листрана таяла, как дым, и дым этот шел от костра, и над костром высился отец Леонард, и за ним - еще фигуры в черных рясах, и горела Листрана, и корчились, исходили криками женщины в огне... И дальше, дальше - перекошенные рожи, Мартин, Кондор, вся шайка Кондора, те двое, ранившие Хэлла, и где-то маячили наркоманы, и шли, шли, шли молчаливые ряды в серой форме армии Нея. Втаптывая Листрану в грязь. И женщины висели на площадях, и черные отчего-то "Трегеры" летели над ними, и пронзительный свист бомб, гул моторов, грохот взрывов заглушал вопли убиваемых...
   Хэлл встал.
  -- Пошел ты к ..ой бабушке! - заорал он, - Заткнись! - он кричал, потому что невозможно было иначе заглушить рев бомбардировщиков и вопли женщин.
  -- Ты что, псих? - спокойно спросил Мартин, и все разом стихло. Хэлл тяжело дышал.
  -- Ты кого хочешь привести в Арвилон? - спросил он, - Этих? - кивнул на валяющихся наркоманов, - Или шайки здешние, которые будут по домам ходить, резать и грабить? Или ты хочешь монахов туда привести, чтобы они заставили женщин нарожать детей, и матерей всех перебили за грехи? Или, может, этих, с севера, чтобы они публичный дом построили, и всех женщин туда загнали? Ты соображаешь, что ты говоришь? Да нам, дуракам, близко подходить нельзя к Арвилону. Нам надо сначала мыться год, грязь отмывать с мылом, потом нам нужно азбуку выучить, читать и писать снова научиться, и каждый день твердить: добрым нужно быть, нужно людей любить, нельзя людей убивать, нельзя им зло причинять, больно делать... Красть нельзя. Насиловать нельзя никого, ни женщин, ни мужчин. А когда мы, дураки, этому научимся, нам еще надо будет научиться работать, и любить свою работу, как они это умеют, и друг друга любить, не лапать руками за всякие места, а любить... И тогда можно будет в Арвилон вернуться. Запомни это на всю жизнь, на носу заруби!
   Хэлл быстро пошел прочь от костра.
  -- Псих, - сказал Мартин ему вслед.
  
  
  
  
  
   Чена свернулась в комочек в багажнике. Таким образом Арнелиус вывез ее за территорию Второго города, к счастью, охранники не стали осматривать машину. Вскоре багажник открылся.
   - Вылезайте, - Арнелиус подал ей руку.
  -- Где мы? - Чена выскочила, осмотрелась.
  -- В гараже. Это пока моя клиника. Мне нужно взять кое-что, иначе мы не пройдем. И закончить кое-какие дела. Это пару часов продлится, боюсь. Как ваш муж?
  -- Он меня еще не ждет. Думаю, нормально.
  -- Подождете меня? - они шли уже по коридору клиники, убого серому, но чисто вымытому, - Наденьте белый халат, если кто-то спросит - вы врач из Арвилона, стажируетесь у меня.
  -- Хорошо.
   Они вошли в кабинет Арнелиуса. Здесь на кушетке за ширмой лежал какой-то человек в серой пижаме, тяжело дыша. Арнелиус быстро подошел к нему.
  -- Роберт, простите... Я должен уходить, иначе меня заберут. Вас долечит Илмар.
  -- Как же мы без вас, доктор? - больной потянулся к нему.
  -- Держитесь, Роберт, - тихо сказал Арнелиус, - Будьте мужчиной.
   Он взял какие-то бумаги, Чена вышла из кабинета вслед за ним.
  -- Почему он в кабинете лежит?
  -- Потому что он нелегал. Не подлежит лечению, - объяснил Арнелиус, - У него силикоз, это профессиональная болезнь. Он не должен в больнице лежать, а без больницы - умрет.
  -- Много у вас таких?
  -- Да.
  -- Что теперь с ними будет?
  -- У меня есть пара хороших ребят, они останутся за меня. Побудьте здесь, Чена. Я зайду к больным.
   Чена осмотрелась. В коридоре пустовал пост медсестры. Девушка подошла и села рядом на стул.
   Удивительная больница, подумала она. Как будто кусочек Арвилона здесь... Стены были увешаны горшками с комнатными растениями... И на подоконниках стояли лотки, в них росли алоэ, ромашки, травы - Чена узнала зверобой, мяту, валерьяну. От трав и зелени в коридоре было уютно... И картины на стене, хорошие картины, пейзажи, женское лицо, красивое, с огромными чистыми глазами. Чистенько так вокруг, хорошо... как дома. Как будто женскими руками все сделано. А может, и женскими, Арне, возможно, привлекал кого-то из Женского дома. Они же не только для той функции предназначены, для которой их там держат. А может быть, и совсем не для нее. Чена перевела взгляд на шкаф с лекарствами. Странные тут лекарства, у этого доктора. Баночки с наклейками - мази из трав, настойки трав. Видимо, он сам их выращивает, и сам готовит. Это в наше-то время, да не в Арвилоне, где давно уже ищут подходы к естественной медицине, а в Нордосте, где даже коров для роста кормят антибиотиками.
   Чудный человек этот Арне, думала Чена. Надо же в одиночку такое здесь сотворить. "Я здесь нужен", вспомнила она. А ведь он герой. Это не легче, чем взлетать каждый день в небо и вступать в бой с "Маггонами". Это труднее: работать, создавать здесь вот такой мир, и любить всех этих больных, и лечить их, и все это - зная, что в любой момент за тобой могут прийти и забрать в контрразведку. Как арвилонского шпиона, потому что тебя продолжают считать таковым.
  
  
   Вскоре Арне подошел к Чене.
  -- Пойдемте. Да... перейдем на "ты", хорошо?
  -- Конечно, Арне.
  -- Еще на минутку, - он заглянул в одну из палат. Здесь лежало с десяток молодых парней, при виде Арне лица их просветлели, они потянулись к нему, здороваясь, глядя с надеждой - может, поговорит немного... Чена вдруг увидела лицо Арне - смертельная тоска блеснула на миг в его глазах. Он прикрыл веки, потом спокойно уже посмотрел на больных.
  -- Так, ребята... Мне надо уходить. Илмар остается за меня...
  -- О-о! - прокатилось недоуменно и обиженно по палате. Арне быстро подошел к крайней койке, сказал скороговоркой:
  -- Матиас, тебе больше нельзя таскать тяжести. Попробуй поменяться с кем-нибудь, на другую работу. Иначе сляжешь, - он перешел к следующей койке.
  -- Лин, не пей. Твоя печень этого не переживет, понял? - парень обиженно нахмурился, но Арне перешел дальше, каждому из больных он сказал что-то на прощание, потом поднял руку.
  -- Все, до свидания.
  -- Не уходите, доктор! - крикнул коротышка с крайней койки, но ему тут же мрачно ответили:
  -- Дурак, тогда его уйдут... Скажи спасибо лучше.
   Арне махнул рукой, быстро вышел из палаты.
  -- Это последняя, - сказал он, - Пойдем.
   Они скинули халаты, засунув их в пакет. Спустились вниз, к машине.
  -- Опять в багажник? - спросила Чена.
  -- Увы, - Арне поднял крышку, - Мы едем на авиазавод. У них там испытательный аэродром.
  -- А что они производят?
  -- "Маггоны", сколько я знаю. Ты сможешь на таком?
  -- Да, это самое лучшее. Они же его с "Оса" слизали.
  
  
  
   Машина двигалась довольно долго, останавливалась, Арне о чем-то говорил с охраной... Не вскрыли бы багажник, с беспокойством думала Чена. Потом снова была тряска, воздух, без того спертый, стал совсем отвратительным, Чену начало тошнить... Как эта беременность некстати. Наконец Арне выпустил Чену из машины.
   - Пойдем. Сейчас попробуем прорваться через проходную. Надевай халат.
   Стремительным шагом, Чена едва поспевала за ним, Арне двинулся к проходной. Показал два пропуска (Чена отдала ему свой для выхода из Первого города).
  -- А вы зачем, доктор? - лениво спросил охранник, - У нас сейчас пересменка.
  -- Мне нужно кабинет подготовить, а потом медосмотр будет. Подходите тоже к пяти часам. Кстати, это моя коллега, она тоже врач... Здесь недавно. Из Арвилона.
   Охранник окинул Чену оценивающим взглядом.
  -- Ладно... Погодите, имя-то запишу... ого! Вы не родственница...э...
  -- Жена, - пояснил Арне. Они быстро прошли на завод.
  -- А вдруг он Гланиусу позвонит? - спросила Чена.
  -- Нам терять нечего. Или мы через четверть часа будем в воздухе, или...
   Чене все более безумным казалось это предприятие. С какой стати на поле обязательно будет самолет, да еще и заправленный? Все-таки, она сумасшедшая, схватилась за идею полетать... Конечно, полет опасный, но ведь они каждый раз вылетали, зная, что впереди игра со смертью в кошки-мышки. Это для нее не новость. Но ведь и в воздух не дадут подняться... Будь это военный аэродром, допустим, могли бы стоять заправленные машины... Тем временем они, пройдя какими-то коридорами, вынырнули уже на открытом воздухе.
  -- Арне, а... думаете, там есть машины?
  -- Машина есть, - терпеливо ответил Арне, - У меня на этом заводе работает знакомый... Пациент. Я позвонил ему и попросил, чтобы на поле стоял заправленный самолет. Это в его силах. И его никто не заподозрит.
  -- Вот здорово, - воскликнула Чена, - Арне, я воскресаю!
  -- Умирать вообще ни к чему, - сказал Арне, и тут они увидели истребитель. Легкий, чуть угловатый, уже покрытый сверху камуфляжными красками, он приник к земле, как птица. Он был на поле один... Очертания его чуть отличались от привычных. Новая модель какая-то, похолодев, поняла девушка. Крыло большей стреловидности, кабина другой формы, ракеты не подвешены, но балок больше, чем должно быть... и черт его знает, как он отличается от обычного внутри. И испытали ли его уже в воздухе. Ну что ж, подумала Чена, поработаю испытателем. Это не труднее, чем воздушный бой. Хотя и последнее не исключено... если не учитывать, что самолет наверняка безоружен.
   Ключ торчал в замке фонаря. Видимо, это была работа знакомого Арне. Хорошо все-таки, что "Маги" - на двух пилотов, да еще места рядом расположены, подумала Чена. Она уселась в пилотское кресло, натянула ремни, Арне занял место штурмана-стрелка.
  -- Ну что, с Богом, - сказал он. Чена кивнула и стала разогревать мотор.
  
  
  
   Выстрелы сзади послышались, едва самолет вырулил на полосу. Чена дала полный газ, и "Маг" помчался по дорожке, все быстрее, удирая от преследователей, и оторвался от земли. Там, снизу, копошились люди, выкатывая какое-то орудие, но Чена была уже свободна. Она смеялась. В воздухе она не боялась смерти. И вообще не стоит бояться. Арне улыбался, глядя на нее. Тоненькие руки девушки касались управления, и хорошо слушалась машина, поднималась в голубизну...
   - Я пойду на пятистах метрах, - сказала Чена, - это от обстрела лучше.
   Странно было лететь так, без тяжелого "высотника", без шлема, в одном легком платье... Станция постановки помех уже работала. Установки ПВО наверняка где-то есть у города. Чена чуть вздрогнула - запищала и замигала станция обнаружения.
  -- Что это значит, Чена?
  -- Тихо... Держись теперь, - Чена резко повела самолет в сторону. Она не видела ракет, нацеленных в заднюю полусферу, но ощущала их, словно собственным телом... Арне вдавило в кресло, затошнило. Чена изменила угол траектории, потом еще и еще...
  -- Терпи, - сказала она, - Он маневренный, ничего. Уйдем.
  -- Что, стреляют по нам?
  -- Да, - Чена вдруг увидела ракету, промелькнувшую мимо, ввысь, рассекшую голубизну... это только одна, а сколько их? Но "Маг", как и "Ос" - маневренная машина, не так-то просто попасть в него. Чена, почти интуитивно угадывая направление ракет, поглядывая на экран радара, бросала машину выше, ниже, в горизонтальных направлениях, непрестанно меняя их...
  -- Ничего, - пробормотал Арне, - Это у города установки... А дальше чисто. А потом по "Магу" стрелять не будут.
  -- Подожди, - сказала Чена, - Они на сто километров бьют... Мы еще не ушли.
   Но вскоре радар замолчал, Чена уводила истребитель выше и выше, и на пяти километрах над землей они тихо, казалось, неподвижно плыли в чудном сияющем небе.
  -- А горючего хватит, как ты думаешь? - спросил Арне.
  -- Если не хватит, сядем где-нибудь, пешком пойдем. Или катапультируемся. С парашютом прыгал?
  -- Да. Но хорошо бы горючего хватило.
  -- По-моему, должно хватить. В этой модели баки больше, чем в наших. И еще два дополнительных, это, видно, твой знакомый постарался... Не знаю. Может, дотянем и до наших.
   Облака плыли вокруг, тяжелые, сероватые, но слой их был небольшим, и когда самолет вынырнул, покров под ним засверкал, засиял, как полярная пустыня, под нестерпимо ярким солнцем...
  -- Как красиво, - выдохнул Арне, - Я ведь ни разу...
  -- Никогда не летал?
  -- Никогда. Ох, Чена, я тебе завидую... Хотел бы тоже стать летчиком.
  -- А я, когда была в больнице, тебе позавидовала. Такая работа хорошая... А вообще-то тут из кабины обзор хуже, из "Оса" вообще здорово, там все видишь.
   Облака внизу превратились в дымку, и дымка постепенно рассеивалась... Земля, расчерченная дорогами, распласталась там, и казалась маленькой, ненастоящей... Вокруг было настоящее - сверкающее синее небо.
  -- А если мы до наших дотянем, они по нам стрелять не начнут?
  -- А мы с ними поговорим. Рация тут есть. Волну поймаем и сообщим, кто мы и что.
   Чена посмотрела на Арне - его черные глаза смеялись.
  -- Удивительно... Неужели мы домой летим? - сказал он.
  
  
  
  
   Хэлл шел долго, забирая все дальше к юго-востоку. Он шел остаток дня и всю ночь.
   Защищать Арвилон, вот настоящее дело, думал он. Если уж я не научился ничему, только убивать, и не бояться смерти, то я буду, по крайней мере, защищать Арвилон. От всех этих...
   И не стыдно это. Нет в этом ничего стыдного. Стыдно быть убийцей и насильником. Стыдно быть рабом или рабовладельцем. А в Арвилоне рабов нет.
   На рассвете Хэлл вышел к высокому забору, и по мачте за ним угадал аэродром. Сердце его взволнованно заколотилось. Он пошел вдоль забора, увидел из-за кустов девушек-часовых, но к ним не приблизился. В небе он увидел два маленьких самолета - они снижались, заходя на посадку. Он подошел к большим воротам. Постучал. Из караулки высунулось удивленное лицо охранницы.
  -- Ты кто?
  -- Я к вам, - сказал он, - Возьмете меня к себе?
  -- Ну и дела, - девушка выскочила наружу. Она была хорошенькая, гибкая, смуглая. Хэлл залюбовался ее движениями, - Идем тогда к Мэррит, что ли... Тамми, покараулишь, я отведу этого... пришельца?
   Хэлл пошел вслед за девушкой. Они прошли по чистой аллейке среди осенних астр, миновали какие-то строения. Хэлл и охранница обогнули здание и увидели летное поле. Один из самолетов, видимо, только что приземлившихся, выруливал к стоянке. Хэлл невольно загляделся.
  -- Красиво, да? - спросила девушка, - Я тоже хочу летать... Буду учиться, наверное.
   Хэлл увидел, как маленькая издали фигурка, грузная в высотном костюме, выбралась из люка на землю. И вдруг, почуяв, шагнул к ней.
  -- Ты куда? - забеспокоилась девушка.
  -- Это кто?
  -- Это Дали, - сказала охранница, - и Харрис, наверное... Хотя Чена вернулась. Но она же не летает сейчас.
  -- Дали Маттаури, - прошептал Хэлл, - Мама.
   Он повернулся к девушке.
  -- Я... можно, я...
  -- Иди, иди, - махнула рукой охранница. Хэлл помчался по летному полю, залитому утренним солнцем. Дали, заметив его, остановилась... Застыла. Ждала. Хэлл добежал. Дали смотрела в его глаза.
  -- Мама, - сказал он.
  -- Хэлл...
  -- Мама, ты научишь меня летать?
  -- Эй, парень, - Дали взъерошила ему волосы. Взяла за руку. И так они пошли через все поле, мимо самолетов, мимо ангаров, будить командира полка ни свет, ни заря.
  
   Конец.
  
  
   В романе использованы фрагменты стихов и текстов песен:
  -- Марины Цветаевой,
  -- Вероники Долиной,
  -- Ольги Арефьевой,
  -- Ольги Даниловой,
  -- Светланы Бондаренко,
  -- Александры Ключкиной,
  -- Анжелы Миллер,
  -- Ольги Кельм.
  
  
  
  --
Оценка: 7.05*10  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"