Дети Каппы Цефея

"The truth is always painful, which is even more painful."

End of Evangelion

Не было ничего удивительного в том, что он волновался.

Плавное движение по орбите на высоте нескольких тысяч километров от поверхности Каледонии, подмигивающий маячок орбитальной теплицы, почти незаметный на фоне многочисленных звезд, бесформенное сиреневое пятно туманности над головой, а справа - огромный угольно черный провал во мрак, ночная сторона планеты - все это даже по отдельности было достаточно волнующим зрелищем для молодого человека. Челнок, следуя заложенной в него программе, приближался к теплице, время от времени покачиваясь на коротких импульсах маневровых тяг. Рабочая траектория была кропотливо просчитана и выверена, автоматические системы корабля многократно продублированы, а потому Михелю не было никакой иной заботы, чем, распахнув глаза, рассматривать захватывающие космические пейзажи, время от времени отвлекаясь на мелькающие циферки телеметрии, "висящие" с левой стороны обзорного купола кабины.

Но основная причина беспокойства заключалась в другом.

Почти восемьдесят лет назад довольно крупная планета, приютившаяся под боком белого карлика, привлекла внимание американских промышленных исследователей наличием огромных запасов воды и своим расположением недалеко от основных "магистральных" путей. Небольшая колония, построенная за каких-то шесть лет на острове Мэйган - одном из самых крупных островов западного архипелага - позволила превратить Каледонию в удобную перевалочную базу для гигантских грузовозов метрополии. Три заправочные орбитальные станции по сию пору прочно висели на геостационарной орбите - как памятники былой славы. Внушающие уважение, но абсолютно бесполезные с тех пор, как в результате Второй Колониальной войны межзвездные границы сдвинулись, попутно отрезав систему Каппы Цефея вместе с Каледонией от таких перспективных для юной колонии грузовых трасс.

Тем не менее она выжила. Буйство жизни и энтузиазм первопроходцев несколько поутихли, но большинство отказалось покинуть планету, предпочтя суматохе и нервотрепке центральных систем спокойную и насиженную жизнь. К этому времени две трети из них уже успели пережениться, создать семьи, обзавестись детьми, разойтись и найти себе новые пары. Резвая молодежь, которую уже вполне резонно считали чуть ли не коренным населением, также предпочла не отставать от своих предков - и прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как Михель, раскрыв от удивления рот и капая слюной на пол, вовсю слушал байки деда о звездах, кораблях и подвигах рейдера "Касабланка", на котором тот когда-то служил.

Одной из особенностей Каледонии был многокилометровый непрерывный облачный слой. Теплый влажный климат сочетался здесь с постоянно-пасмурным небом, и поэтому Михель, равно как и его ровесники, с особым интересом внимал описаниям местной звезды, о наличии которой он мог только догадываться.

...Шлемофон зашипел, зашелестел, после чего Михель услышал знакомый голос оператора:

- "Мэйган центральная" - "Жучку-два", расчетное время стыковки шесть минут. Прошу подтвердить.

- "Жучок-два" - "Мэйган центральная", подтверждаю, шесть минут. Все системы работают нормально.

- Принял, "Жучок-два". - звук запаздывал менее чем на секунду, но непривычный к этому Михель сразу заметил паузу между репликами. - Как настроение?

По сложившейся традиции центральная не задавала вопросов о самочувствии, поскольку десяток вмонтированных в скафандр датчиков передавал достаточно подробную информацию о пульсе, частоте дыхания, составе дыхательной смеси, температуре тела и еще о множестве медицинских характеристик. Благодаря такому контролю, персонал летного центра знал о физическом состоянии экипажа порой лучше, чем сам экипаж.

А вот моральное состояние наблюдению поддавалось с трудом.

- Настроение замечательное, Керт! - Михель непроизвольно улыбнулся, представив рабочее напряжение, царящее сейчас на базе. По сравнению с ними он ощущал себя обычным туристом... что, в общем-то, было не так уж далеко от истины. - Видел бы ты сейчас все это... всю эту красоту!

- Увижу, если ничего не случится с записями. Видеодетекторы работают? - Михель почувствовал в голосе своего приятеля что-то вроде легкой зависти. Дотянувшись до сенсорного пульта, он открыл окно с изображением передней полусферы.

Медленное вращение челнока вокруг своей продольной оси привело к тому, что гигантский диск Каледонии переместился вверх и теперь висел почти над головой. Из-за чернильной темноты казалось, что половина неба, наполненная звездами - словно невидимый сеятель легкими взмахами раскидал крупинки сверкающего кварца - была твердой и осязаемой, а вторая половина напоминала провал во тьму.

Даже на том изображении, которое выдавал на монитор блок внешних детекторов, габаритные огни и стробоскопический маячок орбитальной платформы достаточно точно показывали ее форму. Полупрозрачный купол, похожий на шляпку гигантского гриба, окаймленный бахромой из двигателей коррекции, внешних антенн, датчиков, резервуаров и монтажных ферм, распластался над планетой. Его диаметр составлял почти четыре километра. Нижняя теневая сторона в середине вытягивалась в короткий конусовидный отросток с бородавками стыковочных узлов. Сейчас этот отросток, так называемый "ствол", освещался несколькими рядами посадочных огней, так что даже угадывался контур одного из причалов.

- Видеосъемка отличная! - сообщил Михель. "Черт возьми, да никакая запись не сможет передать всей прелести!"

- "Мэйган-трафик" - "Жучку-два", одна минута до коррекции хода. Сообщите готовность, прием!

Как обычно, диспетчеры трафик-контроля обожали излишние формальности. Так, по крайней мере, это выглядело для ребят, с которыми не так давно Михель посещал учебные курсы по внепланетному пилотированию.

Повинуясь командам, изображение с видеодетекторов сменила виртуальная модель теплицы с векторами и маркерами подходов.

- "Мэйган-трафик", ход нормальный, убираю антенны детекторов. Системы в норме, готов к коррекции.

- Принято, "Жучок-два", начинаем!

Раздался тихое гудение, и Михеля мягко прижало к креслу. Челнок начинал активное маневрирование перед стыковкой.

Идея создания над Каледонией орбитальной оранжереи появилось не так уж давно. Для людей, живущих на планете, никогда не видевшей солнца, это могло быть не столько делом престижа, сколько вопросом успешного существования. Море планеты давало достаточно пищи, а человеческий организм оставался достаточно гибким, чтобы вопросы питания в общем и в целом не стали проблемой катастрофического масштаба. Водоросли, ягоды, огромные мясистые грибы, глорусы - небольшие рыбы, напоминающие яркого переливающегося осетра, мелкие сухопутные грызуны и прочая живность оказались вполне пригодными для человека. Но вот земные растения, избалованные солнечным светом Земли, наотрез отказывались приживаться здесь.

До Второй Колониальной войны грузовые рейсовые корабли не обижали Каледонию своим вниманием. Большинство кораблей, шедших транзитом к Канопусу, Тайролу или на Бальтазар, заправлялись именно здесь. Попутно они сбрасывали предварительно заказанные товары первой необходимости: медикаменты, энергокапсулы, одежду и многое другое.

Несмотря на частые рейсы, контейнеры с картошкой, помидорами, яблоками и бананами были такими же ценными, как и с аспирином.

Затем времена изменились. И если проблемы с одеждой и энергией решались местными усилиями, то попытки создать гидропонную флору увенчались более чем скромными успехами. Искусственные овощи и фрукты все равно оставались непохожими на своих земных родственников, а создание и поддержание условий для их выращивания требовало больших затрат энергии - нерационально больших по меркам скромной и далеко не процветающей колонии.

Выход был найден в переоборудовании и модернизации орбитальной станции под оранжерею. Удобство было несомненным: теплице не требовалось ни энергии, ни искусственного освещения - все это с избытком давало белое светило системы, невидимое наземникам. Заботу об уходе за растениями брали на себя перепрограммированные автоматические системы. Все, что требовалось людям - это пополнять запасы воды и удобрений, да спускать вниз собранный урожай. Для этого был выделен небольшой старый танкер, прежде завозивший воду на заправочные станции.

Год кропотливого и напряженного труда, неудач, жертв и отчаяний принес свои плоды еще через полгода, когда танкер приземлился на космодроме Мэйгана, набитый яблоками, картошкой, огурцами, грушами и даже арбузами.

Проект оправдал себя.

Бурное торжество немного омрачил тот факт, что роботы, занимающиеся сбором урожая, не всегда правильно определяли годность плодов, и брали все подряд. В итоге треть груза составили недозревшие, перезревшие или просто испорченные заболеваниями фрукты, а уж молодой картофель попадался вперемешку с родительскими корнеплодами.

При ограниченности средств даже эта треть была солидной потерей. По изначальной задумке теплица должна была работать в частично-замкнутом цикле, используя сгнивающие и отмирающие части для обогащения почвы.

Программисты кинулись на доработу алгоритма обслуживающих роботов. Следующие два рейса показали значительное улучшение результата, но до совершенства было еще далеко. В конце концов, оставив инженеров заниматься своей работой, руководство колонии решило вместе с роботами направить на орбиту человека.

Сказать по правде, решение было не самым целесообразным. В небольшой колонии, где каждый человек на счету, старались избегать лишнего риска для жизни. А даже такой небольшой орбитальный перелет был достаточно рискованным мероприятием.

Но тут проявился неожиданный человеческий фактор. Многие нынешние поселенцы были в прошлом астронавтами: кто-то - пилотом истребителей, кто - навигатором боевого крейсера, а иные вообще полжизни провели, прыгая на каком-нибудь контейнеровозе между звездными системами. В условиях жизни на Каледонии мало кому из них доводилось вновь побывать в космическом пространстве - разве что в качестве пассажиров во время крайне редких путешествий в метрополию. Для таких людей это решение стало своего рода отдушиной в рутинной жизни на планете, шансом вновь вспомнить свою молодость и свою работу. Поэтому за идею ухватились, и недостатка в добровольцах не было.

При этом невзирая на то, что пилотирование было делом автоматики в совокупности с наблюдением из центра управления полетами - что почти однозначно исключало вмешательство пилота.

На памяти Михеля был всего один-единственный случай аварии. Такое случилось лет пятнадцать назад, во время возвращения с орбиты, когда из-за неполадок в системе связи была потеряна возможность управлять судном с Мэйгана. Не получая сигналов коррекции, танкер начал вход в плотную атмосферу планеты на слишком большой скорости. Родерик Санчес, бывший штурман балкер-трампа "Альберто Веласкес", был вынужден взять управление в свои руки и попытаться самостоятельно затормозить его, пока танкер не успел удариться об атмосферу, которая на такой скорости становилась немногим мягче скалы.

Говорили, что для человека, уже более десяти лет не сидевшего за пультом управления тяжелого корабля, Санчес проявился себя просто виртуозом. Дед Михеля, наблюдавший за спуском на мониторах диспетчерской, рассказывал, что все были поражены тем мастерством и хладнокровием, с которым он управлял неповоротливой тушей корабля.

Еще говорили, что Санчесу удалось бы избежать гибели, будь у него в запасе чуть больше времени.

Подробности Михель помнил плохо - ему тогда было чуть больше пяти лет - но по словам экспертов выходило следующее. Родерику удалось развернуть танкер так, что при самом удачном раскладе судно отрикошетило бы от атмосферы, как камешек, пущенный по воде. Это дало бы ему еще время, чтобы закончить маневр торможения, сделать еще один виток и вручную посадить корабль. Но при входе один из рабочих двигателей загорелся, автоматика отключила его, и танкер стал вращаться. Момент вращения привел к тому, что судно начало менять траекторию, все круче спускаясь вниз. Как Санчесу удалось стабилизировать вращение - известно разве что Пресвятой Деве Марии, но время было уже потеряно: танкер вошел в плотные слои атмосферы в самом невыгодном для себя положении.

Сотрудники Мэйган-центральной наблюдали голографическую агонию, не в силах что-либо исправить. Какое-то время окруженный яркой плазменной короной корабль спускался плавно, почти по гладкой глиссаде, и некоторые уже почти уверились, что все закончится благополучно. Через несколько десятков километров стало заметно, как от танкера отлетают пылающие куски обшивки, а спустя пару секунд он вспыхнул, как факел.

В довершение горящий восьмидесятиметровый болид, в котором больше не угадывались очертания космического корабля, с ревом пламени прочертил вечернее небо над городом и рухнул в море в тридцати километрах к северу от острова.

Наспех организованная спасательная команда уже на следующий день обнаружила останки танкера на глубине ста тридцати метров. Носовая часть - точнее, то, что сутки назад называлось носовой частью - теперь представляла собой сплавленный и изуродованный сгусток металла и композита. Задняя оказалась менее поврежденной, а последующие исследования показали, что часть груза осталась целой.

После нескольких неудачных попыток поднять останки спасатели занялись подъемом контейнеров.

Тело Родерика Санчеса, находившееся где-то в носовой части, так и не нашли - что было вполне предсказуемым, учитывая степень повреждений.

"Это называется нормальным обществом?" - возмущался после дед. - "Пресвятая Дева, да мы скатимся к первобытному веку, если человеческая жизнь будет представлять меньшую ценность, чем какие-то растения! Эти уроды всю неделю обсуждали спасение этих гребанных яблок и горько сокрушались от потери единственного танкера, а Род удостоился лишь скупой строчки "тело не обнаружено".

Наверное, дед все-таки слишком сгущал краски: в колонии Мейган на два дня был объявлен траур, семья и дети Санчеса получили довольно солидную материальную компенсацию - как родственники астронавта, погибшего смертью храбрых. Полеты, разумеется, временно прекратили; ходили даже разговоры о полном закрытии проекта. Но время шло, события катастрофы отходили в прошлое, и уже через полтора года один из двух небольших челноков стали готовить к очередному рейсу к теплице.

Гораздо ответственней стали относиться и к подготовке экипажа. После долгих дебатов и споров было решено отправлять молодых пилотов, прошедших усиленное обучение, вместо более опытных, но уже стремительно стареющих.

Молодежь такому обороту дел была только рада, в отличие от своих родителей. Возмущений было достаточно много, но руководство управления полетами - где уговорами, где давлением - все же утвердило свое предложение, поставив себя в довольно рискованное положение. Не секрет, что кое-кто только и ждал момента неудачи, чтобы воспользоваться этим.

Только когда прошло полтора десятка лет безупречных взлетов и приземлений, сотни часов наработанных решений, тысячи часов тренировок - количество недовольных заметно поубавилось.

Жизнь колонии вернулась к своему обычному режиму.

В душе Михель гордился тем, что был вторым среди своих ровесников, кому наконец-то выпала возможность подняться над планетой и увидеть родное солнце.

Конечно, если посмотреть правде в глаза, то особо гордиться было нечем. У него еще долго не было бы возможности надеть скафандр и сесть в кресло пилота, если бы не подвернулся случай: его однокурсник Кель Санчес, внук погибшего Родерика, полгода назад совершил свой первый полет, успешно вернулся обратно с грузом... но в состоянии полного психического расстройства. Он молчал, практически не реагировал на окружающих людей, вел себя как заводная кукла - ел, пил, оправлял естественные потребности - но почти не спал и все время находился в состоянии прострации. Встревоженные врачи несколько раз осматривали его, каждый раз убеждаясь в полном физическом здоровье. Удивлены были разве что психологи, которые обнаружили у парня общую психическую нестабильность, которая, по всей видимости, остро проявила себя в результате полета.

Запись его путешествия, равно как и запись медицинской телеметрии, также не дала ответов. Связь с Санчесом поддерживалась непрерывно от взлета до посадки. Челнок вышел на заданную орбиту, успешно произвел сближение и стыковку со станцией. Еще час-полтора заняли погрузочные работы; Кель полетал по теплице, со смехом рассказывая о своих попытках поесть помидоров в условиях невесомости, понаблюдал за действиями роботов-сборщиков, затем, вернувшись на корабль, прокомментировал результаты планового осмотра станции. В заданное время челнок с фруктами на борту произвел расстыковку и начал удаление от орбитальной теплицы. Теперь он должен был совершить один виток, два раза пересечь терминатор, побывав на дневной стороне и вновь вернувшись на ночную, после чего наступал заключительный этап - выход на посадочную глиссаду и, собственно, сама посадка. Программа была выполнена безупречно, лишь пилот больше не отвечал на запросы, хотя медицинские датчики сообщали о его нормальном состоянии. И уже на земле обнаружили странное поведение Санчеса - когда его пришлось выносить из корабля практически невменяемым.

Догадок относительно состояния Келя Санчеса было множество, и едва ли не каждый второй имел собственное твердое убеждение о том, что же с ним произошло. Наиболее частой встречающейся версией была некая связь - психологическая, хотя некоторые уходили в мистику - с погибшим дедом. Вроде того, что рассказы о смерти Родерика Санчеса наложили некоторый след на его психику, который сработал, как бомба замедленного действия в момент, когда корабль прошел рядом с траекторией падения танкера. Более неправдоподобная, но от этого не менее захватывающая версия заключалось в том, что его на орбите посетило видение деда, сообщившего об истинных виновниках его смерти.

Кель Санчес был помещен в психиатрическое отделение госпиталя, откуда вскоре прилетела новость: в связи с нестабильным состоянием психического здоровья пилоту Санчесу категорически противопоказаны работы в космическом пространстве. Точка.

"Это был его первый полет". - говорили врачи. - "Молодой парень... не выдержал, сломался. Слишком большой была нагрузка на психику. Ничего, оклемается. Но с полетами... с полетами ему придется завязать".

К предстоящему очередному вылету стали готовить Михеля - с соответствующими тренировками, проверками, тестами. Эти полгода выдались чрезвычайно тяжелыми для него - но наградой всем мукам стало его теперешнее стремительное движение на высоте нескольких тысяч километров над Каледонией.

И возможность увидеть солнце.

Осознавали ли старшие коллеги истинные причины, тянувшие двадцатилетних ребят на орбиту? Подозревали ли о бешенной, необъяснимой тяге увидеть собственными глазами ту небольшую звезду, под невидимыми лучами которой они выросли?

Возможно, да. Михель как-то мало задумывался над этим прежде. А сейчас ему было не до размышлений.

Где-то над горизонтом планеты неровной багровой полосой горел отраженным светом борт старой топливной станции - уже поймавшей лучи восходящего светила.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что он волновался

. . .

Погрузка тянулась невыносимо медленно. Не дожидаясь, пока последний контейнер с продуктами займет свое место в грузовом отсеке, Михель пролетел в кабину, погрузился в анатомическое кресло и начал подсоединять полетный костюм к системам коммуникации.

- "Жучок-два", это "Мэйган-центральная". Как там у тебя успехи?

Михель ответил не сразу, ловя конец привязного ремня:

- Это "Жучок-два", у меня порядок. Погрузчик заканчивает прием груза, так что скоро можно будет возвращаться.

- У тебя в запасе еще четырнадцать минут. Раньше графика взлететь не получится.

Ну да, верно... Михель удивленно посмотрел на часы - ему казалось, что уже прошла вечность с тех пор, как он причалил.

Челнок, пристыкованный днищем к теплице, медленно вращался вместе с ней. Из кабины открылся необычный вид: по правому борту вставал огромный диск мрака, окаймленный гигантским красным полумесяцом - заревом Каппы Цефея, свет которой рассеивался в атмосфере планеты. Слева, всего в сотне метров от челнока, вертикально располагалась многокилометровая стена - днище станции. Сам челнок, словно искусственная пиявка к ножке чудовищного гриба, присосался к отростку причалов под ней.

- Меня было видно? Я имею ввиду - под куполом.

- Почти нет, темно слишком. Мы тебя увидели, только когда ты чуть не сбил камеру.

- Хм... все-таки задел? - Михель усмехнулся.

- Нет. Но все уже ждали.

- Там действительно было темно. Рассказывали, разумеется, но я не думал, что настолько. Полагал, что хоть какое-то освещение там будет.

- Просто растениям тоже нужно спать. - Керт засмеялся. - Тебе не хватило наплечных фар?

- А ты попробуй подсветить ими, когда вращаешься непонятно в какую сторону! Мне как раз для этого свет и был нужен - чтобы сорентировваться.

- И к чему тебя только учили...

- Умный, да? В следующий раз полетишь сам. А я буду сидеть внизу и издеваться, потягивая кофе.

- С удовольствием полечу, не сомневайся... Михель, судя по сигналам, трюм готов. Проверь крепеж - и можно начинать "трехминутку".

Черт... только зря пристегивался...

- Я уже в пилотажке. Давай проверим удаленно, через камеры. Это будет быстрее.

Керт помялся.

- Ты уверен, что все пройдет нормально? Если с контейнерами что-то случится на маневрах...

Михель включил внутреннюю камеру, повертел ею в разные стороны, осматривая грузовой отсек. Трехметровые герметичные короба - большего размера просто не прошли бы через шлюз - стояли в специальных ячейках, прижатые стальными кронштейнами.

- Порядок! - сказал Михель, захлопывая маску гермошлема. - Начинаю проверку систем, трехминутная готовность!

- Михель, - осторожно спросил Керт. - Ты куда-то спешишь?

Михель помолчал.

- Да нет, - проговорил он, - Просто я действительно готов к старту... Кажется, сегодня была самая быстрая операция, верно?

- Принято, Жучок-два! - Керт вздохнул. - Закрываем шлюз, начинаем откачку.

Челнок чуть вздрогнул, когда толстые створки причала сомкнулись, отрезав его от станции.

- Мэйган-центральная, это Жучок-два, закрываю шлюз. - сказал Михель, касаясь сенсора. Сверху позади него зажужжала мембрана. - Шлюз и трюм герметизированы, начинаю проверку навигационных средств.

- Давление воздушной смеси в норме, температура стабильна.

Формальности, формальности... словно кто-то всерьез считает, что от его действий что-то зависит. Или в центре думают, что он собрался управлять челноком сам?

Некоторое время шли стандартные предполетные процедуры, затем Керт переключил его на диспетчера.

- Жучок-два, это Мэйган-трафик, десять секунд до старта!

- Начинаем отсчет!

Клацнули замки причала. На голограмме было хорошо видно, как причальные штанги начали выдвигаться, толкая перед собой челнок.

- Отсоединение...

Лапы, удерживающие корабль, раздвинулись.

- Отход завершен, дистанция - два точка пять. Жучок-два, приготовьтесь, даю импульс, три секунды, подтвердите!

- Мэйган-трафик, Жучок-два вас понял. Импульс три секунды, готов!

Интересно, как они делают поправку на задержку в радиосвязи? Для той ювелирной работы, которую выполняют наземные службы, погрешность даже в одну секунду недопустима. За каждую такую секунду Михель покрывал расстояние почти в десять с половиной километров.

Челнок заурчал, и Михеля вдавило в кресло. Четыре импульсных двигателя отодвигали корабль от теплицы. Изображение стыковочного причала, все больше ускоряясь, стало сдвигаться назад.

- Мэйган-трафик Жучку-два, торможение завершено. Через шесть минут вы войдете в зону радиомолчания, следующий сеанс связи будет через тридцать две минуты. Удачного полета!

- Мэйган-центральная Жучку-два, у вас все чисто, движение стабильное. Удачного полета, Михель!

- Жучок-два вас понял! - Михель даже улыбнулся. - Спасибо!

- Расскажешь?

- Увидишь. Вместе кино посмотрим.

Раскаленное зарево над Каледонией становилось все шире. Михель опустил на лицо светофильтр скафандра - челнок уже почти подошел к границе дневной стороны планеты. Горизонт изгибался сияющим горбом в том месте, где должна была появиться звезда.

"Для чего я здесь?" - спросил он себя.

Нет.

Не он. Он не собирался этого говорить.

Вопрос просто возник в голове. Михель нахмурился, пытаясь понять, с чего он вдруг начал размышлять сам с собой.

"Для чего же я здесь? Зачем?"

Быстрым взглядом Михель осмотрел пульт. Давление, температура, статус навигационной системы, схема траектории... погасший светосигнал связи - поблизости не было ни одного радиоспутника, и база Мэйган тоже ушла с видимого полушария.

"Для чего я здесь?"

"Мне так важен ответ?" - осторожно подумал он и чуть не вздрогнул, когда получил ответ:

"Да".

Это уже серьезно. Не хватает еще стать таким же психом, как Санчес.

"Для чего я здесь?"

"Разве это не понятно? Я - пилот челнока и перевожу продукты на планету"

"Поэтому я сейчас здесь?"

Михелю стало не по себе. Он посмотрел вперед - солнце вот-вот должно было показаться из-за планеты.

"Я же не могу сам спуститься с орбиты!"

"Так для чего я здесь? Я ведь знаю ответ, не правда ли?"

Не хотелось думать, не хотелось отвечать. Хотелось залезть поглубже в скафандр, закрыться от всего стенами челнока - и пропасть. Раствориться в безбрежии.

Вот только от самого себя не убежать.

"Да" - ответил Михель своему внутреннему голосу. - "Я лишь хотел увидеть свет звезды"

"Это все, что я хотел?"

"Нет. Увидеть звезду - целиком, почувствовать ее лучи, искупаться в ее объятиях" - он сам вздрогнул от этих слов.

"Поэтому я здесь?"

"Поэтому я здесь".

И в тот же миг вырвавшийся из плена атмосферной дифракции первый кинжал света ударил в него фонтаном багрового огня, погасившим звездное небо и наполнившим собой мир.

Мозг словно взорвался. Михель инстинктивно зажмурился и вскинул руки к лицу, пытаясь защитить глаза, но свет проникал через светофильтры, оболочку скафандра и дальше, вглубь - сквозь термокомбинезон, кожу, наполняя ткани бешенной энергией.

На миг ему показалось, что он горит. Он открыл глаза и посмотрел на руку.

Руки не было.

Не было вообще ничего - ни его собственного тела, ни корабля, ни станции, ни планеты - только сплошное пространство, в котором текли, змеились и извивались потоки энергий.

Михель вдруг ясно ощутил, что сам стал звездой. Той самой, к которой стремился.

Знание этого пришло к нему моментально, даже не вызвав удивления, словно так было всегда.

Он чувствовал дыхание поверхности - фотосферы, которая периодически расширялась и сжималась под воздействием реакций. Он чувствовал движение тела светила, вырывающихся протуберанцев, клубящихся океанов плазмы.

Ему не надо было смотреть, чтобы увидеть другие звезды - маленькие и большие сгустки ядерных метаморфоз, подобные ему. Он видел летящие вокруг себя планеты - миниатюрные холодные шарики, скользящие на невидимых ими связях. Более того, Михель представлял их шариками лишь потому, что привык воспринимать это именно так. На самом деле он смотрел на гигантское количество атомов, сгруппированных в непрочные решетки. И еще четче: каждый атом был всего лишь следом мельтешащих электронов - плотных электромагнитных возмущений.

Он перестал вглядываться вглубь и захотел найти Каледонию. Неведомая сила плавно бросила его вперед, прямо к планете - Михель рассмотрел ее облака, потом материки, заглянул вглубь океана, наслаждаясь красотой. Повинуясь его желаниям, зрение стало чуть больше напоминать человеческое, и теперь он не замечал каждый атом, а видел все целиком. На бешенной скорости, не сдерживаемый ни притяжением, ни атмосферой, он промчался над поверхностью, над огнями колонии Мэйган, и снова взлетел над планетой, приближаясь к теплице.

Затем он достиг челнока, ползущего с черепашьей скоростью по орбите, проник вовнутрь и посмотрел на себя - закованного в панцирь корабельного скафандра, поднявшего в испуганном жесте руку, застывшего и неподвижного.

"Это я"

"Да. Но и это - тоже я"

Михель кристально четко знал, что по-прежнему сейчас сидит в кресле орбитального космического судна. Он даже ощущал, как только что шевельнул ногой, а затем решил опустить руку. Но это была только часть его - часть, скованная человеческими ограничениями.

Другая же его часть сейчас не принадлежала человеческому миру. Она вообще не принадлежала даже жизни - в привычном понимании.

Наверное, так должен был выглядеть Бог.

"Почему я не знал этого раньше? Почему никто не знал об этом?"

Это был даже не вопрос. В мире абсолютного знания не может быть вопросов - так же, как и ответов. Это лишь выражения самого себя.

"Мой дед никогда не рассказывал об этом"

"Он и не мог этого увидеть. Никто не мог этого видеть"

Со все возрастающей скоростью он помчался вдаль - мимо звезд, сквозь галактические рукава, сквозь ткань времени. Пространство на миг свернулось, превратившись в воронку, а затем вытолкнуло его, как водоворот, в реальность.

Под ногами яростно горела белая звезда. Даже на таком расстоянии он ощущал мощные, но абсолютно безвредные для него потоки радиации.

Эфир кипел букетом электромагнитных и гравитационных возмущений, и Михель смотрел сейчас на их источник - два космических корабля, мчавшихся рядом.

Ближайший к нему, темный и почти плоский, выставивший перед собой антенны зондов, был меньше размером, но именно от него исходила неосязаемая угроза. Развернув локаторы управления огнем, он содрогался от залпов срывающихся с него торпед. Торпеды бесшумно помчались ко второму кораблю - длинному цилиндрическому грузовозу, судорожно выстреливающему небольшие защитные ракеты.

Почти половина торпед взорвалась, не долетев до цели, но еще четыре, раскачиваясь в зигзаге противоракетного маневра, вонзились в борт корабля: три под миделем и одна - в районе носа. На мгновение сверкнули четыре почти синхронные вспышки. Михелю даже показалось, что ничего не произошло, но его новая способность позволила рассмотреть подробности, как в замедленном голофильме.

Носовые части торпед в момент удара за сотую долю секунды превратились в струю направленной плазмы. Бушующий поток в мгновение ока прожег корпус, как бумагу, испаряя и скручивая металл. А в образовавшиеся пробоины влетели торпеды. Одна из трех прошла навылет, вырвав кусок борта с другой стороны, но остальные сдетонировали внутри.

Сила сдвоенного взрыва встряхнула грузовоз, словно настольную пластиковую модель в руках игривого ребенка ребенка. Медленно, как будто нехотя, оконечности корабля начали задираться вверх, навстречу друг другу. Затем, не выдержав напряжения, нижняя часть балкера разломилась и из раздвигающегося разлома начали вылетать лохмотья аварийной пены, тщетно пытающейся срастить рану, обломки конструкции и облако какой-то жидкости, почти моментально застывающей в космосе.

Торпеда, ударившая в нос, нанесла еще более жуткие разрушения. Огромный шар носовых помещений раскололся, как яичная скорлупа. Еще шевелящиеся тела - в скафандрах и без - вместе с кусками корпуса и потоком вырывающегося воздуха выносило в безжизненное пространство. Михель с содроганием увидел, как одного из людей уже через несколько секунд разорвало внутренним давлением, превратив в затвердевшие ошметки. Кислород из разорванных трубопроводов вспыхнул, и полуразорванные внутренности грузовоза теперь светились ярким голубым светом.

Меньший из двух кораблей начал разворачиваться на сближение, непрерывно выплевывая огоньки плазменных капсул, словно не удовлетворившийся агонией своей жертвы.

Его силуэт был знаком Михелю с детства, но впервые он испытал отвращение от вида атакующей "Касабланки". Осторожно, как будто не желая пачкаться, Михель пролетел сквозь корпус рейдера и остановился возле молодого подтянутого человека, всматривающегося в голографический монитор пульта управления плазменной батареи.

"Дед... в моем представлении он всегда выглядел героем - мужественным космическим волком на знаменитом крейсере, воевавшим с врагами в Колониальной войне". Лицо молодого артиллериста застыло в гримасе какого-то садистского восторга.

"В его историях не было и намека на то, что "Касабланка" просто пиратствовала, прикрываясь флагом Конфедерации"

"Значит, он просто лгал?"

"Нет. Просто его воспоминания - это лишь часть правды."

"Но часть правды - это уже ложь"

Челнок неторопливо пересекал полуденную зону планеты.

"Значит, я всего лишь узнал истину?"

"А что такое истина?"

"Это действительность, не искаженная нашим личным восприятием. Не зависящая ни от кого."

Фильм снова начал крутиться вперед, но теперь скорость резко возросла. Рейдер, расстреливающий конвой; разграбление орбитальной станции на Тикси; красивое испуганное лицо девушки; поток чувств; любовь, нежность, бегство на Каледонию; страх; рождение Сантьяго - отца Михеля; умиротворение; мамино лицо; рождение Михеля; первое падение; первый удар; первая буква; первый ужас, когда он чуть не утонул; первый выстрел; первая девушка... первый полет. Невидимая кинолента стремительно разматывалась дальше, и он увидел себя - пожилого, парализованного, на постели в чужом доме; крики, боль; врачи; дрожащая рука с ядом; опять врачи, похоронная процессия...

Михель решил, что это финал, но ошибался.

Он услышал мысли и желания миллионов людей, увидел их страхи и самые потаенные надежды, узнал их слова и ту ложь, которую они выдавали за правду. Все это было прозрачно и кристально чисто. Ему не было обидно, он не испытал ни удивления, ни злости. Он просто видел все так, как оно происходило на самом деле.

Абсолютное знание - во времени и пространстве

Скорость увеличивалась, лица и события мелькали, ему уже не удавалось вглядеться в них, лишь где-то внутри оставалось чувство приближающейся катастрофы.

"Стоп! Я не хочу этого!"

Время застыло.

"Я боюсь увидеть действительность? Боюсь увидеть истину?"

На миг он задумался, переваривая впечатления

"Да. Я не готов использовать силу звезды. "

"В звезде нет силы. Сила во мне самом. Неужели это никому не будет нужно?"

"Я просто не готов." Он на миг посмотрел в пугающее и манящее будущее, но тут же отвел взгляд. "И никто из нас к этому пока не готов"

Пространство вдруг свернулось, и Михель оказался в белой комнате с мягкими стенами.

В комнате было темно, но он даже не обращал на это внимания. Снаружи, за полусферическим окном, властвовала Каледонская ночь - как всегда, без звезд и без неба. Плотный облачный покров, освещенный огнями поселка, космодрома и морского порта, нависал над островом, как грязно-серое одеяло.

Михель сидел на стуле напротив такой же белой кровати. Множество датчиков в изголовье и завышенные округлые формы придавали ей вид футуристического гроба.

В кровати спал Кель Санчес.

"Он был первым, кто вошел в резонанс. Как и я, он искал совсем не то, что получил"

Часы на стене мигали цифрами секунд. Михель посмотрел в небо - сквозь тучи и орбитальную пыль. Увидел, как пылающий шар Каппы Цефея скользит по небу - несмотря на то, что сейчас он был на другой стороне планеты.

Сейчас это было неважно.

Михель перевел взгляд на Санчеса. Он отчетливо различал, как движется кровь по венам и артериям спящего, видел нервные импульсы, заставляющие сжиматься и разжиматься его сердце, сокращения мышц грудной клетки. Кель лежал на спине и равномерно дышал во сне.

А ведь среди множества версий, высказанных людьми, была одна, максимально близко приблизившаяся к ответу на вопрос о его помешательстве! Версия настолько нереальная, что никто не принял ее всерьез даже в качестве байки. И, между прочим, неспроста - кто не был в курсе, что фантазер-фанатик Джереми Голик просто помешан на поисках инопланетного разума? Вот он и предположил, что звезда обладает своего рода разумом и во время пролета Келя Санчеса вошла с ним в контакт. А так как разум гигантского солнца и разум человеческий - понятия с трудом совместимые, контакт закончился практически полным провалом. Сознание же пилота оказалось неспособным преодолеть подобный стресс.

Михель усмехнулся. Конечно же, Голик успешно заблуждался в реальности своих гипотез, несмотря на то, что ему даже удалось вывести какую-то зависимость между полетом Санчеса и последующим изменением амплитуды протуберанцев южного полушария звезды. Или еще другой подобный бред - сейчас Михель легко мог узнать все, что творилось в голове любого человека, но это было уже неинтересно. В любом случае главной ошибкой Голика было то, что он так и не смог объяснить - почему это случилось именно с Келем? В этой системе за сотню лет побывали десятки тысяч людей, и ни с кем не произошло этого - лишь с ним.

Да, вот тут гипотеза и трещала по швам...

Михель вздохнул, встал со стула и медленно подошел к окну. Шел теплый дождь, и капли охлажденного до конденсата водяного пара тонкими извилистыми струйками бежали по стеклу.

Звезда действительно не имела разума. Она лишь сыграла роль некого катализатора - для Михеля, Санчеса... для всех, рожденных под ней. Второе поколение детей Каппы Цефея... Поначалу незаметно, постепенно, но излучение солнца оказало на них странное влияние, подарив способность "подключать" свой мозг к его неисчерпаемым энергоресурсам и почти безгранично расширять свои способности. Увидеть прошлое - просто собрав в единую мозаику память предков, передаваемую от родителей детям со времен самых первых людей. Заглянуть в будущее - просто экстраполировав эту память во времени. Побывать в любой точке вселенной - легким усилием превратив разум в невидимый волновой зонд.

У детей колонистов-землян этот дар еще не сформировался, но, в силу человеческой природы, передался в усиленном виде потомкам.

Михель отвлекся от созерцания дождя и через плечо посмотрел на мирно спящего Санчеса

"Вот только даже нашему поколению этот кусок не по зубам"

Осторожными движениями он коснулся его разума.

Санчес в тот раз забрался еще глубже. Впервые почувствовав свои возможности, он устремился к знаниям. Преодолев страх, который остановил Михеля, он сумел увидеть АБСОЛЮТНО ВСЕ. Для него не осталось тайн и неосуществленных желаний. Для него не осталось скрытых истин.

И поэтому жизнь просто потеряла для него всякий смысл, и даже смерть стала уже ненужной.

Бога не бывает - хотя бы потому, что он проживает всю свою жизнь уже в один-единственный миг своего рождения.

Михель с сомнением покачал головой. Врачи тешат себя надеждой, что у Санчеса всего лишь шок и что он вскоре придет в норму.

Зря надеются, между прочим. Его уже нет. Осталась только пустая и холодная оболочка.

Знание, полученное преждевременно, обязательно становится проклятьем.

Истина, раскрытая слишком рано - оборачивается страданием.

"И должны пройти еще многие сотни лет, прежде чем проклятье снова превратится в силу".

"Значит, люди ничего не узнают?"

Он замер, прислушиваясь к своим мыслям.

"У меня теперь будет много времени, чтобы обдумать этот вопрос"

Кель Санчес открыл глаза, поднял голову и посмотрел на Михеля.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга

Потом Кель улыбнулся.

И в следующий миг все исчезло.

Во рту пересохло. Михель попытался глотнуть - горло обожгло болью, словно кто-то прошелся наждаком. Он машинально опустил руку под кресло - там находилась емкость с водой. Привычно посмотрел на индикатор давления воздуха, убедился, что все нормально, и открыл забрало скафандра.

Воздух в челноке был более прохладным и потому - невыносимо приятным. Чувствуя, как становится зябко голове, покрывшейся испариной, он засунул в рот трубочку и сжал мягкий пластиковый пакет.

Корабль уже преодолел вторую линию терминатора и снова летел над ночной стороной планеты. Михель посмотрел на часы - оставалось четыре минуты до связи с центром.

Неплохо скоротал время, однако. И уложился здорово.

С помощью сенсорной панели он открыл изображение, фиксируемое одной из кормовых видеокамер.

Солнце скрылось за горизонтом. Ночь уже вступала в свои права, и лишь багровое зарево в облаках напоминало о ярком сиянии красного карлика.

(октябрь, 2005)