Божественный Дизайнер стоял на большом постаменте и высоко держал сверкающую Кисть. Его лицо светилось счастьем. Это был его час. Час, когда его великая идея воплотится на холсте города. Толпа кричала в экстазе, вскинув руки к небу. Их крики перемешивались с гулом самозабвенной молитвы. Докуда было видно края площади, стояли люди.
Мазякин стоял среди толпы и не отрываясь смотрел на свои заляпанные краской руки. Он чувствовал, что сегодня его жизнь изменится. Его пальцы покалывало, а сверху его прожигало всевидящее око. Шум окружавшей его толпы нарастал настолько, что превращался в тишину, а мысли в голове поедали сами себя, оставляя пустоту. Он поднял глаза и увидел чудо. Дизайнер вознес вторую руку в воздух и толпа резко умолкла, будто войдя в транс. Кисть резко опустилась к горлу, резкое движение, и мир озарили цвета.
Толпа заревела.
Город пришел в движение. Центр города исчез в бушующей янтарной волне залива. Там, где стояли уютные домики теперь плескались рифы среди золотистых гребней морских волн. Кудрявые барашки наскакивали друг на друга, силясь дотянуться до блестящей луны, скрытой за розовыми облаками. На горизонте выросли изумрудные горы, и река хлынула вниз через город, превращая строгие ровные улицы в извилистые каналы. Рубиновые рыбы взлетали над крышами домов, а брызги с их плавников осыпали свежую черепицу серебром. На балконах сказочных домиков раскинулись тенистые сады, ветви деревьев сплелись между собой, оделись плющом и застыли в вечных объятиях. В морской дали забелели натянутые свежим бризом паруса.
Толпа обомлела.
Никогда еще не видели они столь прекрасной картины. Ветер доносил манящие запахи свежей выпечки, а тополиный пух таял, как сладкая вата, стоило ему коснуться разгоряченной тропической жарой кожи. Великое Божество еще никогда не ошибалось с выбором нового Дизайнера, и каждый раз им удавалось восхитить жителей как в первый раз.
По лицу Мазякина катились слезы и обжигали его невыносимой горечью. Как можно переплюнуть подобный городской проект. Куда не посмотришь, взгляд цеплялся за что-то чудесное. Все вокруг было пронизано любовью и нежностью. Сердце художника разрывалось от восхищения и зависти. Ему хотелось схватить Кисть и написать что-то еще лучше, но в голове упорно возникали только что увиденные пейзажи. От негодования Мазякин закрыл глаза руками, размазывая слезы и краску по лицу. Неужели он так и останется никем. Жалкий художник, которому придется до конца жизни красить газоны и рисовать цветы на лугах. Травинка к травинке, лепесток к лепестку. Зеленые и малиновые, желтые и синие, цвета красного кадмия и неаполитанской телесной.
Душа творца сминалась как испорченный лист бумаги, пока шум толпы вокруг не смолк. Мазякин поднял глаза и коленки согнулись под тяжестью взглядов многотысячной толпы. Одурманенные жители города не отрываясь смотрели на безызвестного художника, забывая дышать и пропуская удары сердца. Человек с обезумевшими глазами схватил Мазякина за руку. Художник пытался вырваться, но новые руки обвились вокруг его тела, и потащили против воли в центр площади. Мазякин сопротивлялся, брыкался, упирался ногами в скользкую брусчатку площади, но приближался все ближе к постаменту. Всевидящее око обжигало спину, а ноги слабели с каждым метром, подкашиваясь как у пьяницы.
Зажмурившись от ужаса Мазякин оказался на постаменте и услышал неровный строй молитв. Свет божественного замысла слепил глаза сквозь закрытые веки, и художник опустил голову вниз. Перед ним лежала Кисть. Прекрасный серебряный инструмент мастерства нечеловеческой руки притягивал к себе пальцы напуганного мужчины. Он звал, искушал и подначивал бросить вызов всем тем, кто исполнил божественную волю до него. Не контролируя себя, Мазякин схватил испачканную алым Кисть и вскинул ее к небу. Новый Дизайнер был избран. Наступила новая эра. Перед глазами все поплыло и художник свалился с постамента без чувств.
Толпа пала ниц.
***
Мазякин очнулся от того, что кто-то потряхивал его за плечо. Он нехотя открыл глаза и увидел своего друга - Хромова. Дырявые брюки, сшитый из случайных кусков полосатой ткани пиджак, воздушное масло на щеке. Хромов расписывал небосвод облаками. Каждое утро он смотрел в потрескавшееся зеркало и списывал форму облаков со своей непослушной прически.
Кисть лежала в руке Мазякина, как что-то очень лишнее. Хромов смотрел на нее, не отрывая взгляд.
- Ты теперь Дизайнер?
- Видимо, да.
- Воистину, ваше Божество слепо. Твои цветы на лугу никуда не годятся, - ухмыльнулся Хромов и помог Мазякину встать. - Зато ты наконец-то сможешь о себе заявить.
Площадь была пуста, а город продолжал преображаться по задумке прошлого Дизайнера. Жизнь больше никогда не будет прежней. Каждый творец пытается оставить частичку себя в этом городе, но ничто здесь не вечно, кроме главной площади, на которой множество художников потеряли голову в попытке прыгнуть выше всех. Как неудавшийся холст, они переписывали полностью предыдущий город, не жалея ничего. Оставить хоть один метр нетронутым равносильно признанию гения другого.
Друзья шли по сказочному холсту, разглядывая каждый уголок. Ни одна мелочь не была упущена Дизайнером - создавалось ощущение, что он продумал каждый камушек на мостовой, каждый листочек на дереве. Мазякин трогал желтые стены, размазывая еще свежую краску, и не мог поверить, что подобное можно было сотворить. Еще никогда он не видел такого проекта: мазки идеально ложились друг к другу, цвета сочетались и не смущали взгляд. Мазякин смешивал цвета и получал новые причудливые текстуры. А волны в реке двигались ровно в такт своей особенной музыки.
О таком мастерстве можно было только мечтать, и художник старался не показывать другу то и дело выступавшие на глазах слезы. Он чувствовал себя потерянным в своих эмоциях, словно в чаще леса. Его душа металась в агонии восхищения и ущемленного достоинства творца. Еле заметный голос надежды нашептывал ему успокаивающую мантру. Время еще есть. Ты сможешь придумать лучше. Но Мазякин вспоминал свои луга и цветы. Лепестки дрожали не от легкого дуновения ветра, а под неуверенной кистью мастера. Краски не отличались укрывистостью и смешивались в нелепые сочетания. Неужели ему нужно творить что-то после этого.
- У нас есть проблема, - неожиданно сказал Хромов.
- Какая? - Мазякин был все еще поглощен созерцанием города.
- Твоя мастерская исчезла.
Там, где должен был быть центр города, простиралась живописная бухта. Прекрасные яхты приближались к мраморным причалам, украшенным венками.
- Все исчезло?
- Да.
Мазякин пустым взглядом смотрел на мерцающую воду.
- Такова воля Дизайнера. Моя мастерская не вписалась в его великий план. Мои краски, кисти, одежда и вообще все - слишком уродливы для этого города. Я тоже должен был исчезнуть вместе с ней.
Хромов откапывал носком туфли перламутровую ракушку и не мог найти слов утешения.
- Можно я у тебя поживу пока?
- Да, конечно.
Они шли по морской набережной и тяжело молчали.
Причудливые крыши темнели на фоне закатного неба. Их линия, то резко поднималась, то срывалась в крутое пике, как нить пульса не спящего города. На улицы высыпали фонарщики и готовились окрашивать фонари языками пламени.
- Посмотри на небо, - дернул Хромов Мазякина, - сейчас появятся мои закатные облака. У них теперь новая форма.
Небосвод окрасился в завораживающее множество нежных цветов. Лучи закатного солнца ласкали холст и связывали у горизонта двух вечных влюбленных. Где-то на вершине купола начинали подмигивать звезды. Множество кучерявых облаков высыпало на прекрасный пейзаж. У всех был узнаваемый чубчик на верхушке, точно такой же как и на голове Хромова. Мазякин восхищался любовью, вложенной в этот чудесный закат. И как фальшивая нота на скрипке, на нем выделялись облака. Болотный зеленый цвет выглядел как отвратительная клякса, оставленная от смешения всех цветов на палитре. Хотелось взять мастихин и безжалостно соскрести это уродство, как раздавленную муху с чистейшего стекла. Ужасный цвет слегка сглаживался общей симфонией, но было прекрасно видно, что это не причуда художника.
- Узнаю твой чубчик на облаках.
- Моя визитная карточка на этот вечер.
Мазякину стало легче от этих слов.
***
Мазякин лежал на пыльном матрасе и долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок. Ноги неприятно зудели, а голова гудела от роя беспокойных мыслей. В бордовой тьме ночной комнаты его глаза все время цеплялись за сверкающую Кисть, которую художник никак не мог отпустить. Почему Божество выбрало именно его? Неужели в этом есть какой-то скрытый великий смысл. Или это просто ошибка, о которой стоит куда-то заявить?
Тяжесть собственных ожиданий была невыносима для Мазякина, но еще больше он боялся ожиданий остальных жителей города. С того момента, как он стал полевым художником, Мазякин втайне желал стать следующим Дизайнером и создать такой город, который никто не захочет и не сможет изменить. Он смотрел на каждое представление и в подсознании думал, что он сделает лучше. Он рисовал маленькие цветочки и видел в их исполнении путь к вершине. Но, как ни старался Мазякин, прекрасные цветы увядали под его неумелой кистью, и у других маляров трава была все еще зеленее.
Хромов глухо захрапел на огромной смятой кровати, и спутал мысли в голове художника, вызвав у него еще большее раздражение. Громко цыкнув, Мазякин встал с постели и, скрипя половицами, отправился на кухню. На столе выдыхалось открытое вино, оставшееся с обмывки неожиданного повышения. Тяжело вздохнув, Мазякин осушил бутылку из горла, резко повернулся и вышел из квартиры.
Босые ноги мягко ступали по каменной мостовой - еще теплой после жаркого дня. Фактурные мазки города говорили с художником после каждого прикосновения. Мазякин медленно провел рукой перед собой, и холст погрузился в калейдоскоп преобразований, раскрывая перед творцом великий план неизвестного Божества. Слой за слоем ему открывались сказочные проекты Дизайнеров прошлого, наполняя душу художника сладостным вдохновением. Из складок холста выглянула прекрасная муза и протянула свою нежную ручку к Мазякину, приглашая его на вершины творческого Олимпа. Нисколько не сомневаясь, художник принял заманчивое приглашение и отправился в чертоги Высокого Искусства.
Перед ним расстелился мост идеальной дуги, который бережно поддерживали кариатиды, а в конце возвышался соборный небосвод в три нефа. Великие атланты хранили целостность священного храма, а полуобнаженные боги и богини срывали с барочных ветвей наливной виноград. Благословенная музыка разливалась пенистыми волнами, по вершинам которых нимфы убегали от фавнов. Ведомый музой, Мазякин внимал случайным обрывкам божественных речей, наполняя свою амфору величием. Нимфы вплетали в его спутанные волосы оливковые ветви, кокетливо хихикали и убегали, дергая полы его неуклюжей рубашки.
Муза довела Мазякина до величественной лестницы, уходящей в облака и указала ему путь. Художник набрался смелости и сделал первый шаг. Божественная музыка заполнила бескрайнее пространство Олимпа и теплый ветер легко подтолкнул Мазякина вперед. Он обернулся и улыбнулся провожающим его к признанию нимфам и фавнам. Лепестки цветов и олимпийские венки летели творцу вслед, пока он смело поднимался по мраморным ступеням.
Мазякин оказался на главной площади в окружении восхищенной толпы. Он повернулся к пьедесталу и люди как один расступились перед ним и встали на колени. Их глаза сверкали верой в прекрасное и не упускали художника из виду. Творец сделал несколько шагов в сторону пьедестала и задержался у затаившей дыхание женщины. Не отрывая от него взгляда, она расстегнула пуговицы на воротнике и слегка обнажила грудь. Ее пальцы медленно впились в кожу и распахнули грудную клетку перед Мазякиным. Художник провел ладонью по щеке девушки, взял Кисть и обмакнул ее в теплую охру случайной души. Один взмах и дома оделись в строгие классические фасады. Цельные белые колонны расчертили стройными вертикалями улицы города.
Люди преданно открывали вместилища красок в своей груди, а Мазякин играючи смешивал их, раскрашивая рассветное небо во все тона кадмия. Кобальтовые каналы одевались в пурпурный гранит, а блики на воде играли неаполитанским светлым. Цвета индиго распускались в тени, создавая глубину и объем бытия. Листья переливались от изумрудного до глауконита, а Мазякин не переставал идти на поводу вдохновения. Взойдя на пьедестал он воздел руки к небу и толпа заревела в вечном экстазе великого гения.
Отборная брань запнувшегося Хромова прервала торжество Мазякина. Утреннее солнце слепило глаза, а смявшаяся подушка ощущалась твердой как камень. Мазякин сжал кулак и не ощутил Кисть. Сон сняло как рукой.
***
Кисть лежала под подушкой. Матрас и левая рука были испачканы багровым.
- Прости за матрас. Я куплю новый.
- Не парься, - бросил не глядя Хромов. - Ты так дергался и махал руками во сне. Удивительно, что не убил себя.
Мазякин наблюдал за тем, как собирается его друг. Он был очень зол на него. Ему не хотелось верить, что произошедшее с ним ночью было просто сном. Художник пытался вспомнить, какие-нибудь подробности своего проекта, но все было зря. Оригинальные идеи растворились в бесконечной реальности, а вдохновение упорхнуло в неизвестность.
Хромов задержался у зеркала, стараясь запечатлеть свою утреннюю прическу и, не попрощавшись, исчез за дверью. Мазякин не знал, стоит ли ему вставать и идти на работу. Какие цветы он будет писать на лугу. Это будут семицветики? А может четырехлистные цветы удачи? Или стоит написать медные колокольчики, чтобы они нежно звенели на ветру. Столько мыслей роилось в голове, но все они меркли перед одним единственным вопросом: что я хочу создать?
Мазякин поднялся с лежанки и принялся мерить шагами комнату. Она была маленькая и неуютная. Кровать была поставлена неудачно, и, казалось, занимает больше пространства чем нужно. Кривой мольберт, палитра с отвратительным сочетанием цветов и бледно-желтые стены, почти белые. Даже тени здесь были как будто вымазаны сажей.
Солнце не касалось лучами этой комнаты. Мазякин подошел к окну и увидел высокую стену, которая загораживала небо. Каким бы ни был проект Дизайнера, Хромов всегда жаловался, что в его комнату не попадает свет и мечтал, чтобы следующий мастер убрал ее. Теперь и Мазякин увидел этот маленький изъян. Значит не все мелочи могут продумать великие мастера - что-то всегда может ускользнуть от их взора.
Художник посмотрел на свою испачканную руку. Краска была все еще влажной. Он макнул в нее Кисть и попробовал изобразить веточку лаванды на матрасе, но получилась мазня. Мазякин скривился от перспективы спать на грязной лежанке. Вдруг перина размякла и следы стали исчезать. Небесно-голубой матрас приобрел коралловый оттенок. Мазякин осмотрел его со всех сторон - ни следа краски и грязи. Это был абсолютно новый матрас. Он был мягкий, от него шел убаюкивающий запах лаванды. Художник замер, разглядывая кисть.
Из ниоткуда вынырнула рука и сняла с Мазякина сонную вуаль.
- Спасибо. - художник поклонился и пожал руку. Не завтракая, он схватил пиджак и выбежал на улицу. Ноги несли Мазякина вперед сквозь толпы красочных людей. Детишки носились по сказочным улицам и облизывали попки шмеля - новое лакомство. Мазякин резко остановился у цветочной лавки.
- Вам подсказать что-нибудь? Может быть Вы хотите садовую ромашку от солнца?
- Нет, спасибо. А у Вас продаются попки шмеля?
- Да, Вам одну?
- Давайте две.
Женщина в веночной шляпке ловко выхватила из лилии двух сонных шмелей и протянула Мазякину.
- Спасибо.
- Приходите еще!
Шмель оказался мохнатый и сладкий, напоминал по вкусу барбариску. А на языке оставалось приятное ощущение жужжания. Мазякин чувствовал, как уходят его тревоги, а Кисть уже не была такой тяжелой. Яркое солнце нежно целовало прохожих, размазывая по лицам веснушки, а игривый ветер накручивал каждому яркую прическу. На ближайшем лугу он подхватывал случайные цветы и умело вплетал их в золотые женские косы. Девушки хихикали и легко фланировали, рассыпая горошек со своих платьев по мостовой. Вдруг мужчина раскрыл перед Мазякиным одуванчик и перелетел на другую сторону канала. Видимо куда-то спешил.
Перед художником простирался прекрасный залив, на месте, где когда-то была его мастерская. Чем дольше Мазякин смотрел на пейзаж, тем больше он убеждался, что так даже лучше. В его мастерской не было ничего, что могло сравниться с такой красотой и идиллией. Он чувствовал любовь Дизайнера, вложенную в каждый вид, в каждую выдумку. Ради такого великолепия не жалко предать забвению хоть всех жителей Чудесной Страны.
Голод напомнил о себе Мазякину, пока он думал о тысячах исчезнувших под слоем свежей краски. По гребням лазурных волн неслись величественные лошади, размахивая пенистыми гривами. Впереди красочного табуна скакала лошадь в яблоках. Она приблизилась к Мазякину, фыркнула ему в лицо освежающими брызгами морского прибоя. Художник протянул руку и сорвал спелое яблоко с изящной шеи сказочного существа. Один кусочек наполнил его прохладой и свежестью. Голод утих, а Мазякин потрепал на прощание лошадь за гриву.
- Я знал, что найду тебя здесь, - донесся из-за спины голос Хромова. - Все еще скорбишь по своей мастерской?
- Уже нет, - обернулся Мазякин и впервые улыбнулся с момента получения Кисти.
- Да я вижу, что ты врешь, - сказал, не глядя, Хромов. - Пойдем домой. Там как раз собрались гости. Будем праздновать твое назначение и поднимать тебе настроение.
Он приобнял Мазякина и повел его от залива. Художник не сопротивлялся и не пытался переубедить друга. Ему уже было не важно. Он открыл для себя кое-что очень важное.
***
Мазякин жевал обеденный сандвич и смотрел на взъерошенного молодого человека, который ходил из стороны в сторону в дальнем углу парка перед кластером художественных мастерских. Сандвич выглядел так же, как и на рекламе лавки, в которой его купили утром. Лунный салат, вяленые в солнечных лучах томаты, горная ветчина - на вкус он был еще лучше. Молодой человек же вызывал много вопросов и нарушал идиллию перерыва Мазякина. Ему казалось, что он уже где-то видел эту неаккуратную прическу, а взгляд, который украдкой бросал неизвестный, мешал ему наслаждаться перекусом.
Во время еды ему хотелось думать о новых цветах, которые он будет рисовать на только что закрашенной траве. Ему виделись малиновые кустики со спелыми ягодами и нежными листочками в форме кошачьих лапок. Главной сложностью было написать лапки так, чтобы они мурчали, когда их касаешься. Но с этим странным господином, который чуть ли не заглядывает в рот, было невозможно думать о подобных тонкостях. Кошачьи лапки мгновенно выпускали когти, и больше не хотелось пробовать спелые плоды.
Вдруг молодой господин резко направился к Мазякину. Бутерброд встал колом в горле и художник застыл. Может убежать? Или сделать вид, что он не заметил незнакомца. А ведь день обещал быть таким хорошим. Нарушитель спокойствия сел рядом с Мазякиным.
- Скажи, ты из наших?
- Что?
- Ну, ты меня понял, - заговорщически смотрел на Мазякина незнакомец.
- Простите, мне кажется Вы меня с кем-то перепутали, - художник собирался встать и вернуться в мастерскую.
- Да не бойся ты! Я никому не скажу, что ты тоже не видишь, цвета. Хотя это заметно по твоим работам.
Глаза Мазякина округлились. Еще никто его так не оскорблял. Он знал, что он больше похож на маляра, чем на гениального живописца, но чтобы вот так и прям в лицо. Рука непроизвольно махнула и по двору разнесся звон молниеносной пощечины.
- Знаете, меня еще никогда всякие проходимцы не называли еретиком! - Мазякин поднялся и торопливо пошел в мастерскую, не оборачиваясь на обидчика.
Сидя на вечеринке в свою честь, художник не ожидал вспомнить свою первую встречу с Хромовым. Наглый обидчик в последствии стал единственным другом Мазякина, и тот не всегда понимал почему он дружит с этим нахалом.
Как у любого творца, у Хромова была очень высокая самооценка. Он поддерживал ее за счет едких комментариев в сторону других художников, и, смотрящих ему в рот, глупых девиц, которые посещали его встречи свидетелей Зебры. Эти люди верили, что видят мир таким какой он есть - черно-белым. А Божество считали массовым обманом, с помощью которого скрывают правду о Чудесной Стране. Никто не понимал, о какой правде идет речь, но за богохульство жестоко преследовали вольнодумцев. А верить в несуществующую Зебру было строго запрещено.
Все друзья Хромова были участниками секты, и на каждой встрече они мечтали стать Великими Дизайнерами, чтобы открыть жителям правду. И празднование в честь Мазякина не стало исключением. Мазякин был единственным участником этих сходок, который не являлся членом культа и не верил в Зебру. Но не осуждал своего друга за взгляды и с удовольствием проводил время с ним.
- Мы все уверены, что следующим Дизайнером станете Вы! - немножко взвизгивая прокричала одна из девиц Хромова. Она была уже достаточно пьяна, чтобы не стесняться окружающих. С каждым глотком вина она придвигалась к сияющему от удовольствия художнику все ближе и ближе, вжимаясь в него со всей возможной страстью. Хромов состроил отвратительную мину гениального скромника.
- Ну что Вы, дорогая! Я вряд ли достоин такого высокого звания.
- Неужели Вы не хотите воплотить на холсте нашего Бога? Кто, если не великолепный Хромов способен явить миру истинную веру? - пролепетал молодой маляр, придвигаясь к Хромову с другой стороны. Мазякин несдержанно хихикнул.
- Я сказал что-то смешное?
- Нет-нет, просто шутку смешную вспомнил, - помотал слегка головой Мазякин.
- Неужели, случайно избранный ложным богом, некто считает себя выше важнейшей религиозной идеи? Я уверен, что ты не сможешь даже вообразить себе Божественную Зебру, - Вспыхнул молодой маляр.
- Я ничего не имел подобного в виду...
- Сидишь здесь и думаешь, наверное, как тебе бедненькому реализовать свои ничтожные амбиции, которые ничего не стоят по сравнению с проблемами угнетенных!
- Остынь. Я же сказал, что не имел в виду ничего оскорбительного, - потихоньку заводился Мазякин.
- Видел я результаты твоих творческих потуг! Насколько же должно быть слепо ваше Божество, что избрало такую бездарность, которая только и может, что размазывать соплями второсортные цветы по лугам.
Мазякин схватил пустую бутылку и замахнулся, чтобы бросить ею в зарвавшегося юнца. Хромов резко встал между ними.
- А ну-ка успокойтесь оба! Не хватало еще побоище устроить на моей кухне. В вас говорит вино и гордыня. Пожмите друг другу руки, и давайте лучше выпьем. У нас сегодня все таки радостный повод.
Маляр мгновенно успокоился и пожал руку Мазякину. Миротворческая позиция Хромова еще больше впечатлила его фанатов, и оставшуюся часть вечера они наперебой жалели, что не он стал Великим Дизайнером.
Мазякин опрокидывал стакан за стаканом и наблюдал, как птенцы заботливо кормятся из материнского клюва, щебечут и запрыгивают друг на друга. Зрение постепенно плыло перед художником, и вдруг к берегу пристала яхта с белеющими на фоне стальных кораблей парусами. Почти прозрачная ручка взяла Мазякина и потянула его за собой на борт. Город постепенно оставался позади, пока художник ловил в сети волны. Он смеялся, доставая невод полный морской пены, а муза сдувала ее с рук в небеса, запуская над водой невесомый туман. Мазякин и муза кружились в танце, поднимая в бесконечную синеву глаза. Небосвод норовил сделать полный оборот, но стоило художнику моргнуть, как звезды откатывались назад, и жизнь начинала круг снова.
Мазякину стало так легко, и бремя Великого Дизайнера больше не давило на него. Яхта причалила к берегу, и муза проводила художника на берег. Отбросив робость, он крепко прижал ее к себе и в поцелуе повалился с призрачной девой на влажный песок. Мазякин проснулся на пляже один. Небывалая легкость все еще опьяняла его, но теперь было что-то не так.
***
Над пляжем сгущались тучи. Волны становились все выше и выше. Яхты носило из стороны в сторону. Мазякин, качаясь, метался по пляжу. Его ноги увязали по щиколотку в песке. Он заламывал руки в приступе паники и безумия. Прекрасная картина вокруг рушилась, а мечты уносило штормовым ветром. Ужас окутывал Мазякина как темная морская гладь. Потоки масляной краски перекрывали воздух, и выплыть из этой массы казалось невозможным. Белые чайки обратились страшными коршунами, насмехающимися над жалким художником.
Люди вокруг отдыхали и не замечали резких перемен в пейзаже. Они смотрели на метания Мазякина и видели вместо трагедии фарс. Мазякин тонул в песке, а вокруг были счастливые улыбающиеся лица. Он тянул руки к ним. Молил о помощи. Его выбрасывало на обочину жизни, но никто даже не замечал потери бойца.
Вокруг сгущалась тьма. Никогда в жизни Мазякин не видел столько черной краски. Она была такая густая, такая простая. Достаточно макнуть в нее кисть и мир обретал контрастность. Тени становились четче, контуры обретали резкость. Художник смотрел на угольные следы на руках и видел в них глубину, которой не замечал ранее. Казалось, что стоит наступить в нее ногой и провалишься туда навсегда. Ищешь кончиками пальцев дна, а его нет.
Яркий свет ослепил Мазякина. Он сидел на полу посреди комнаты Хромова. Застывшая в воздухе пыль бликовала в солнечном свете, а глаза резало острыми краями бумаги, в которую превратилась комната. Цвета вокруг потускнели, а по углам клубилась угольная пыль. Художник впервые увидел как хорошо сочетается белый с черным. Сколько тонов серого можно получить на границе этих двух цветов. Блики на стекле стали такими живыми и реальными, а рефлексы точно вырисовывали сложные формы ваз и стаканов. Все было таким простым и понятным.
Непривычный вид из окна привлек внимание Мазякина, и он подошел посмотреть поближе. Белеющее солнце непривычно слепило глаза. Там, где раньше стояло здание и скрывало квартиру Хромова от солнечного света, теперь открывался на спускающийся к заливу город. Ни дома, ни людей живущих в нем больше не было - они были стерты из проекта. Когда-то небольшая и неуютная комната преобразилась. В ней стало легче дышать, а голые стены теперь согревали душу уютом. Все как будто стояло на своих местах.
Мазякин вглядывался в городской пейзаж и щурил с непривычки глаза. Резкие контрасты удовлетворяли чувство эстетической красоты, но кололи взгляд. Такие же чувства вызывает колючий, но милый ежик в руках. Смоляной каракатицей расплывалась тень на облаках, а в некоторых местах черный смешивался с белым, создавая невиданные еще оттенки серого. Было ощущение, что чего-то не хватало. Ладонь Мазякина прижгло о бумажный край подоконника. На руке выступил яркий алый.
Картина стала полной. Вопросы о Великом проекте стали отпадать сами собой. Как святой источник в пустыне на пути обезвоженного путника, алые капли оставляли яркие цветы на белой поверхности, связывая две полярности: черный и белый. Величайшая мудрость Чудесной страны гласит: "Если от картины становится холодно - добавь в нее охры". Теперь Мазякин знал, какой цвет нужен его картине.
Встречные люди на улице вызывали у художника недоумение. Красочные и яркие прически сменили черно-белые узоры и последовательности. Кому-то не повезло и он оказался с одним из двух цветов, чью-то прическу разделило пополам. Но чем дальше шел Мазякин, тем чаще ему попадались люди с серыми прическами, серыми костюмами и серыми лицами. Постепенно, окружающий черно-белый мир смешивался в разные оттенки серого. Четкие линии и резкие контрасты исчезали, превращая мир в бесцветную массу, в которой становилось все сложнее различить очертания. Наивная радость пропитывавшая город испарялась из каждого его уголка.
Мазякин набрел на большую группу людей. Они стояли посреди улицы потерянные и смотрели на одного человека в самом центре толпы. В слезах он рвал на себе серые волосы. "За что?!" - кричал он и воздевал руки в небо. В одной он сжимал знакомый хохолок, а в другой Кисть.
***
Праздничный вечер проходил так, как нравилось Хромову. Быть в центре внимания среди своих обожателей - его главное наслаждение в жизни. Так приятно, когда признают твой гений, когда возносят тебя на пьедестал великих. Все, что для этого было нужно - это писать узнаваемые облака и уметь резко высказываться на любую тему.
Жизнь Хромова была похожа на работу в цветущем саду, где он - садовник, взращивает прекрасные цветы и слушает щебет едва оперившихся птенцов. Стоило протянуть руку, и на нее приземлялась яркая птичка, готовая принять из его ладони ценные семена познания и мудрости. Как мессия, он старался обратить свой святой лик к каждому в своей пастве, дабы в их неустанном сиянии становиться светочем для всех вокруг. И для себя тоже.
Каждое утро в зеркале на Хромова смотрит не великолепный художник и желанный гость любого вернисажа, а маленький мальчик с потерянным взглядом. Мир вокруг был слишком ярким и сложным. Глаза болели от разнообразия цветов, и было так трудно понять, что в этом мире важно. Маленький мальчик смотрел в свою палитру и видел лишь мешанину пигментов, которую он переводил зря. Он смотрел на сложные тени, балансирующие на грани черного и индиго, окунал в них палец, и не ощущал глубины. Это был обман и красивая картинка для тех, кто не хотел увидеть четкость формы и истинность света и тени.
Хромов навсегда запомнил день, когда пал его учитель. Он стоял в толпе и наблюдал, как его наставника затаптывают и громогласно обвиняют в ереси. От плеча до пятки пролетела молния, и юноша понял, почему низвергнутый перед ним уважаемый человек, взял его в ученики. Художника, который не мог вкусно смешать цвета и положить цветной блик. Наставник видел в Хромове себя - такого же потерянного в попугайских цветах человека. Как муравей в цветочном лугу, он искал путь в этом фальшивом мире, но никто не мог проложить ему ясную дорогу. Годы скитаний в динамическом болоте цветов привели бедолагу к безумию, и он стал сам подкрашивать тени угольной сажей. За чем его и поймали.
С того момента жизнь обрела смысл, а в конце засветил маяк надежды на светлое будущее. Достаточно было собрать всех потерянных и сконфуженных творцов вместе, пригреть в лучах своей новой гениальности и дать им смысл к жизни. Хромов больше не был бесталанным ничтожеством. Теперь он прозревший гений, который умело взращивал в своем новом саду цветы черно-белого будущего. Как поле подсолнухов, они поворачивали за ним свои лица, и, однажды, когда Хромова не станет, они смогут повернуться друг к другу в поисках внутреннего света. Они верили, что стоит их вождю получить Кисть, и он все сможет исправить.
Немного пьяный, Хромов вплывал на музыке своих сладких речей в сад. Он цвел и приятно пах. Цветы распускались при виде него, и, нежно поглаживая их рукой, садовник медленно шел к центру своего творения. Ему не нужна была Центральная площадь города с его жертвенным постаментом. У него была своя сцена одного актера. В центре медленно раскрывался самый большой бутон - маленькая гордость Хромова. В сахарном нектаре спал обнаженный юноша. Это был молодой маляр. Он совсем недавно появился в обществе художника, но своими наивностью и бесхитростным обожанием захватил все внимание. Хромов присел на лепесток и запустил пальцы в волосы прекрасного юноши. Маляр открыл свои светлые глаза и с сердцем, наполненным благих намерений, протянул своему садовнику Кисть.
Мир в этот момент рухнул и снова вырос вокруг. Жизнь съедала себя и рождала новую жизнь, врастая в себя новыми корнями и разрывая сущее в клочья, пока Хромов не решился принять Кисть. Стоило ему взять священный предмет в руки, как художник тут же признал, что мечтал об этом больше всего на свете. Никакие религиозные противоречия не могли встать у него на пути. Хромов был готов показать миру, где есть ложь, а где правда. Кисть сверкнула в воздухе, и самозваный Дизайнер вымарал соседнее здание, как кляксу с холста. Каждый художник знает, что писать картины следует при живом свете, и теперь ему ничего не мешает. А когда на мольберт водружается холст для истины, все средства хороши, чтобы все было правильно.
Алый стекал по руке и капал на старый паркет. Кисть сверкнула вновь, и комната ослепила Хромова чистотой белой бумаги. Она приятно хрустела под ногами и шелестела под руками. Идеальная основа для нового мира была готова - оставалось только сделать набросок. Кисть сверкала без остановки и белый мир окантовывался черными тенями. Времени думать - это черный на белом или белый на черном не было. Вдохновение было здесь и сейчас, а результат распалял Хромова все сильнее. В состоянии великого экстаза Художник завопил и вылетел на улицу размахивая Кистью и разбрызгивая алый во все стороны.
Сторонники черно-белого мира бежали за Хромовым, радостно крича и улюлюкая. Девушки просили новые прически, юноши заказывали костюмы. Обычные жители шарахались в стороны, пытались бежать, но против воли подвергались преступной метаморфозе. Религиозный бунт набирал обороты, а Божество не слышало мольбы своих последователей. Казалось, ничто не сможет остановить это безумие, но радостные крики толпы сменились воплями ужаса.
Черно-белые прически седели, четкие линии стирались пальцем и смешивались в серый цвет. Простой двоичный мир превращался в однотонную массу, в которой нельзя было отличить верх от низа и свет от тени. Хромов не понимал, что происходит. Почему его мечты о простом и понятном разбивались о реальность. Неужели это проделки ложного бога? Вот так он поступает с еретиками - вгоняет их в безумное отчаяние. Трудно бороться с богом один на один. От этого еще более несправедливым лжецом казалось Божество Хромову.
Вся скопленная к этому миру ненависть закипела внутри художника. Ему хотелось взять все сущее за основание и перетряхнуть вверх дном. Алый засыхал на руке, прилипал к коже, стягивал ее в оковы. Капли пота катились по лицу и капали с кончика носа на изуродованную бумажную мостовую. Остатки эйфории улетучивались, как пепел после пожара.
- Если ты хочешь сломить нас так, то у тебя ничего не выйдет!
Хромов взмахнул кистью еще раз и она прошла сквозь руку. В порыве гнева, но не религиозного благоговения, он надеялся представить свое Божество миру, чтобы уравнять шансы. Алый брызнул во все стороны, но чуда не произошло. Не видел в своем воображении Зебру Хромов. Он видел только слепую ненависть, которая как кислота разъедала серые листы бумаги. Поседевший хохолок остался в руках художника. Он остался один на один с ложным богом. С ним и вынырнувшим из толпы Мазякиным.
***
- Ты пришел ко мне, друг! - воскликнул Хромов, увидев Мазякина. Он подбежал к нему и схватил его за плечи. - Посмотри, что стало с моей мечтой! Она уничтожена! Ваш бог растоптал мой понятный и прекрасный мир...
- Что ты натворил? - Мазякин пытался поймать хотя бы отблеск разума в глазах своего друга, но там читалось безумие.
- Я всего лишь хотел принести всем вокруг счастье. Показать жителям города, что нет смысла утопать в этих бессмысленных ярких цветах. Что можно увидеть истинную суть вещей. Узреть правду. Представь, как было бы просто жить, если бы все было черно-белое!
- Я-я не понимаю тебя. Что ты несешь?
- Я знаю, что ты пришел помочь мне. Ведь ты такой же, как и я. Просто ты не можешь признаться себе в этом. Что тебе так же сложно в этом калейдоскопе бессмысленности. Прозрей и выступи со мной против ложного бога.
Мазякин оттолкнул Хромова и сделал шаг назад. Он не верил в то, что он слышал. От уверенного в себе пастыря не осталось и следа, и теперь перед ним стоял безумный юродивый. Еще вчера, обожаемый последователями человек, придерживал изуродованную руку и дрожал от бессилия. Глаза Хромова обозлились, после того как Мазякин его оттолкнул.
- Значит так ты со мной поступаешь. Ты - неблагодарная дрянь. Решил, раз ты теперь Великий Дизайнер, то это отменяет тот факт, что ты бездарный маляр без будущего. Твой бог дал тебе силу, а ты решил, что она твоя по рождению. Без нее ты никто!
- Хромов...
- И это тебе я протянул руку. Предложил дружбу со мной.
- Не говори этого...
- Зазнался. Как и все, кто были до тебя. Во истину слепо ваше божество, раз дает силу таким ничтожествам как вы! Думаете, что делаете мир лучше, создаете новое... Но каждый раз просто копируете друг друга, лишь бы ублажить свое угнетенное Эго.
- А разве ты не такой?
Хромов захлебнулся своими словами и побагровел.
- Всю дружбу с тобой я наблюдаю, как ты тешишь свое достоинство, принижаешь всех вокруг и паразитируешь на доверчивости наивных. Ищешь себя в глазах других, но не желаешь принять свое истинное отражение. Боишься того, что ты такой же бесталанный и ничтожный, как все вокруг. Прячешься в чаще еретических заблуждений и простых ответов. Оглянись вокруг. Вот он твой мир! Не цветной и не черно-белый, а бесцветный. Серость без четких линий и определенных ответов. Это не Великое Божество виновато, что черный и белый так легко смешиваются в серый. Раз уж в твоем мире все так просто, то ты должен был знать, что нельзя было забирать у меня Кисть. Она тебе не принадлежит. Здесь нет никакой особой силы. Эта серость - ты.
Хромов заревел словно чудовище и набросился на Мазякина.
- Это ты и твое божество виноваты в том, что произошло!
Мазякин легко повалил друга, и тот упал без сил. Он лежал на земле грязный и плакал. За его рыданиями нельзя было разобрать слов, а окружающая толпа последователей безмолвно смотрела, как падал на самое дно их герой. Не осталось вокруг больше четких линий, ярких рефлексов и резких теней. Некогда прекрасный город истекал серыми кляксами, который уничтожали замысел предыдущего Дизайнера. Мазякин с сожалением смотрел на своего друга.
- Неужели ты думал, что возможно явить миру Божество в которое ты веришь? Разве может его лик убедить всех в его истинности? Оно вокруг нас и в нас самих. А ты не пускаешь его в себя. Не можешь решить - твой мир черный на белом или белый на черном. В тебе только зависть и злость. Возомнил себя мессией, но используешь свою веру как оправдание.
Хромов сжался как измученный щенок на холоде. Он стер слезы с лица и неуверенно встал на ноги. Он оглянулся. Лица его последователей отражали его страдания, и Хромов снова почувствовал себя жалким, как в детстве, когда не мог смешать желтый с голубым, чтобы получить наполненную жизнью зелень. Он протянул Мазякину Кисть.
- Я просто хотел увидеть, что являюсь кем-то. Что именно я могу призвать сюда Зебру, в которую верят все эти люди, и поверил я. Но раз это не под силу мне, то никто не сможет этого сделать. Тем более ты.
Мазякин взял Кисть и почувствовал абсолютное спокойствие. Последние слова друга должны были его задеть, но злость и обида улетучились. Эти эмоции больше не могли им завладеть. Он посмотрел на Хромова и сжалился над ним. Кисть сверкнула, и бывший художник облаков схватился за горло. На серую мостовую брызнули черный и белый, растекаясь в форме длинных полос пересекающих дорогу. Как костяные клавиши на пианино, они приглашали пройтись по ним, наступая на каждую, чтобы попасть с одной стороны дороги на другую.
- Надеюсь, это то божество, которое ты хотел узреть.
На глазах Хромова навернулись последние слезы.
***
Толпа ликовала.
Мазякин стоял на большом постаменте и высоко держал Божественную Кисть. Его лицо светилось счастьем. Это был его час. Час, когда его великая идея воплотится на холсте города. Толпа кричала в экстазе, вскинув руки к небу. Их крики перемешивались с гулом самозабвенной молитвы. Докуда было видно края площади, стояли люди - серые и цветные. Город был похож на испорченный набросок, на котором едва можно было отличить замысел предыдущего Дизайнера. Бумажное полотно было скомкано, где-то разорвано, обнажая абсолютную пустоту Чудесного Города.
Мазякин наслаждался своим часом и не торопился приступать к реализации своего плана. Этот момент был вершиной его ожиданий в жизни, и хотелось продлить его еще немного. Художник до сих пор не верил, что это происходит с ним и вспоминал дни после получения Кисти как бредовый сон. Долгая жизнь безызвестного маляра, находящегося в тени узнаваемого друга, резко перевернулась и превратилась в творческие поиски идеального рецепта для шедевра. И этот рецепт был. Мазякин держал у себя за пазухой то, что никто еще не делал в этом городе, революцию в искусстве. Главное было правильно ее подать и надеяться, что ему хватит художественного мастерства.
Он знал, что дело не в Божестве и не в его помощи Великому Дизайнеру. Если верящие в Зебру видели себя борцами с ложным богом, то Великий Дизайнер воюет только с самим собой. Все предыдущие творцы клали свою жизнь на алтарь шедевра, продумывали все до мельчайших деталей, старались вписать свое имя в историю так глубоко, чтобы никто не смог срезать их инициалы с холста Чудесного Города.
Но никто не преуспел. Ни один житель не помнит, как выглядел город два Дизайнера назад. Никому не было дела до чувств и идеи, которая вкладывалась в эти шедевры живописи и градостроительства. Жителям был важен процесс и участие в божественной лотерее. Мазякин знал это, ведь сам ходил на площадь, храня слабую надежду на то, что он сможет стать следующим. Настолько слабую, что до восхода на пьедестал перед религиозной толпой он не верил, что это возможно.
Но он был здесь. Все смотрели только на него. А точнее на Кисть в его руке. Творит не Кисть, а художник. Но никому не было дела. Разве может жалкий маляр создать что-то прекрасное. Конечно нет. И Мазякин это знал. Он знал, что ему не угнаться за великими творениями прошлого. Ему не удастся воплотить проект, который заставит сердца людей биться сильнее, а слезы литься от переизбытка любви к жизни. У него этого не было. Он знал, что является лишь обычным маляром, и создать прекрасное ему не под силу.
Но ведь это не значит, что Мазякину суждено лепить пошлости и банальности. Он хотел осквернить все, на чем стоит Чудесный Город. Вывернуть божественный ритуал наизнанку, использовать силу, чтобы скрыть свой скудный внутренний мир за завесой уродства и ереси. Если ты не можешь оставить свое имя в истории с помощью прекрасного, то сожги этот мир ради увековечивания себя.
Мазякин окинул взглядом толпу. Она все еще ревела, люди обнимались, плакали и ждали только одного - чуда. Дизайнер посмотрел на Кисть. Она была прекрасна. Она обещала славу и величие тому, кто сможет с ней совладать. И Мазякин верил, что совладает с ней.
Кисть сверкнула и толпа смолкла. Исчезли звуки и исчез город. Мир провалился в белоснежную пустоту, на которой мазутными чернилами проявлялись грани и тени. Как акварельный лист на ветру город зашуршал и начал изламываться. Время замерло. И с неба полился дождь. Он оставлял алые капли на холсте, которые впитывались в его структуру, дополняя неполноценность черно-белого рисунка. Капли разрастались, перекрывали друг друга, а толпа безмолвно смотрела в небо. Люди ловили алые капли ртом, слизывали их со своих рук и зверели.
Мазякин стоял на коленях и чувствовал, как все больше голодных взглядов обращались к нему. Он воздел руки к небу, и толпа набросились на него, разрывая на части. Они рвали его как испорченную бумагу на лоскуты, кусали и жрали его плоть, запивая алым дождем. А Мазякин улыбался. Он был счастлив. Его замысел удался, и наконец-то новый проект не вызывал в нем нежных чувств. Он вызывал долгожданное отвращение. Вечный уклад города пал, и ничто не сможет этого изменить.
Он бросил последний взгляд сквозь озверевшую толпу и увидел свет. В столпе божественного сияния стоял новый Великий Дизайнер.