Старик, изведав жизнь не понаслышке,
На склоне дней не сел за запись книжки,
И пенсию солдата-ветерана,
Не оставлял ни в баре, ни в копилке храма.

Он певчих птиц завел и мастерил им клетки.
И, каждой твари божьей дав названье метко,
Лелеял, холил их на радость людям,
Пшено им подавал на золоченом блюде.

Вот засвистел Восторг, вот Гордость ухнет,
Но красотой одною кошелек не пухнет.
Вот Горе заливается, и Бедность свистнет,
И долг над стариком, как туча, виснет.

Все продано, одна лишь клеть осталась,
И кенара два лучших старику достались.
Пусть Рабство с Радостью поют над ухом
И радуют людей искусства звуком.

Мне жаль тебя, седой старик наивный,
Как свой народ, заклеванный невинно.
Ведь Рабство до утра своим жестоким клювом
У Радости отнимет вздох последний юный.

Под крышею одной не жить двум этим птицам,
Как светлой радости с плененьем не мириться.

2001