Меллинор немногое знал о Речных Заставах: о квартале этом даже завзятые выпивохи и сплетники говорили неохотно. Не из страха или благоговения - от скуки. Случаются такие места - ничего там не происходит, болото - оно и есть болото. Лишь иногда, если заезжий купец или щедрый на мелкую монету странник проявлял особое любопытство, знающие люди соглашались рассказать любопытнику историю-другую.
Вор слышал парочку таких баек - все они были похожи друг на друга, как два камыша в одном пруду.
Эх, ухмыляясь, повторяли болтуны, славное местечко эти Речные Заставы! Тихое, спокойное, никто халаш-травой в переулках не торгует, оружием без надобности не бряцает. Скучно. А что вы хотите, уважаемые - старый квартал, небогатый, но почтенный. С него ведь и есть пошел город Динмар, торговая столица севера.
В летописях ведь как сказано, добавляли эти вруны - мол, принесла однажды река в тогда еще безымянные поля и холмы чужих людей с запада. Были они опытными мореходами, умели покупать и продавать, а вот воинское дело и охоту не жаловали. Поначалу, знамо дело, столкнулись пришельцы с местными важниками, а затем, как у людей водится, побратались, детей переженили и через несколько столетий совсем позабыли, чья кровь приправлена морской солью, а чья - речной водой. Тогда же и заложили они на берегу городок, получивший имя на певучем северном наречии. Деинмарен, Дом На Пути К Морю - вот как назвали чужаки свое поселение.
Было оно небольшим - всего-то с десяток дворов. Но щедры оказались близлежащие земли и леса на дичь и птицу, да и полноводная, быстрая река Туурна впадала в Жадную лазурь, средоточие великих торговых путей. Начал Деинмарен расти и процветать, и вскоре уже многие народы знали, что есть на севере такое место, где можно с выгодой купить хорошие меха и кожи и втридорога продать специи и шелк.
И вот, не без гордости добавляли сплетники, появилась на купеческих картах отметка, на всех языках и наречиях значащая лишь одно - добрая торговля. Так город Дхейнмар прославился на востоке, о Денморской твердыне разнесли весть западные караван-вожатые, в далекую крепость Динму поплыли корабли с южных земель.
Долго ли, коротко, а превратилась деревушка с низкими домиками, окна которых выходили на реку, в одну из самых богатых торговых держав ближнего севера. Время развеяло в пыль хроники и даты, смыло с камней кровь, оставив нетронутыми лишь несколько старых названий. Ведь, вздыхая, завершали свою речь рассказчики, забыли уже горожане, что там, где нынче так сыто живут Речные Заставы, прежде держали оборону против ужасов чуждой земли пришельцы с запада! На трупах, многозначительно вскидывая бровь в надежде на лишнюю монету, добавляли баснеплетцы, на кладбищах стоит Динмар!
Меллинору до этих сомнительных деталей дела не было, хотя все, даже самые бесполезные на первый взгляд сведения парень по привычке бережно собирал и хранил в памяти - вдруг понадобятся! Вор и сын вора, он хорошо знал, что порой вовремя подслушанная сплетня способна уберечь находчивого молодчика от петли. Впрочем, в этот раз, мрачно думалось ему, на это рассчитывать не приходилось - старые легенды, как и сами Речные Заставы, были на редкость непримечательны... или только казались таковыми?
Сейчас, после разговора с Вурром, Меллинор другими глазами смотрел на укрытый ночным туманом квартал. И дома на сваях, с темными от плесени стенами и плотно прикрытыми ставнями, и близкий шепот реки, и даже редкое гавканье цепных псов - все вокруг казалось ему обманом, прикрытием, хитрым трюком. Ночная Кошка меняла личины, как шлюха - клиентов. Нарумяненная молодящаяся старуха или юная девица, еще не знавшая мужчины - Зарималша, вор знал это, могла быть любой. Не она ли обхитрила мужа своего и брата, грозного Заре, обманом умыкнув из его сокровищницы луну?
И если уж ее Когти выбрали своим убежищем Речные Заставы, значит, этот тихий омут был полон чертей. Меллинор криво усмехнулся и, ныряя из тени в тень, двинулся к своей цели - манору лорда Брека.
Всколыхнулась Чадра, зазмеился по ее плетению, меняясь, новый узор, и далеко, в пустом белоснежном зале, усыпанном хрустальной пылью, сдвинулись на треугольной доске тонкие фигурки гревер.
***
Дорога обещала быть долгой: весенние бури ярились над хрустальными землями, будто снежные львы, вышедшие на охоту. Но Ньярлана не боялась прихотливой погоды, наоборот - в бешенстве и отчаянии, с которыми шторма вгрызались в скалы и холмы, ей виделась особая изысканная прелесть. Она знала - ни случай, ни ненастье не помешают им с Ших"ха добраться до границы. И там, на безмолвных, лысых, выжженных равнинах, она останется наконец наедине со своей судьбой - доли прекраснее альва представить себе не могла.
Ни отец, ни молчаливый наставник, который днями напролет следил за неумолимым движением гревер, ни даже Эсайя - никто более не был властен над ней. Княжна торжествующе улыбнулась и подставила лицо хлесткому, злому ветру.
Ших"ха, ее любовник, придержал скакуна. Его жеребец, длинношеий и вилорогий, тихонько всхрапнул, и прозрачные колокольчики, пришитые к поводьям, зазвенели мелодично и тоскливо. Ньярлана глянула на своего спутника, в который раз оценивая, раздумывая, прикидывая.
Стоила ли свобода той цены, которую пришлось за нее заплатить? Если почести и троны она могла вернуть с той же легкостью, что и потеряла, то брат... Эсайя.... Но ответ, простой и очевидный, вновь пришел к ней с неизменной уверенностью - да. О Неспящие боги, да!
Альва вздохнула полной грудью. Холод студил кожу, серый сумрак стелился по застывшим в объятиях льда взгорьям. Поземка кружилась по дороге, манила вперед - за горизонт, подальше от престольного дворца, чьи шпили перешептывались с облаками и звездами.
Лошадь Ньярланы нервно переступила копытами, чувствуя яростное ликование своей наездницы.
- Если поспешим сейчас, - ровно промолвил Ших"ха, - к вечеру минуем белые курганы.
- Будем гнать без остановки, - решила княжна, перехватила одной рукой поводья и оправила плащ.
- Ты торопишься, Дева Копья, Дева Кинжала. Пустошь не любит безрассудных.
- Я думаю, нас ждет славная охота, - оскалилась альва. - Поглядим, кто кого.
Ших"ха молча посмотрел на нее своими блестящими, по-змеиному неподвижными глазами. Порою княжна не умела разгадать его настроений, тих он был и опасен, словно темный лабиринт, и это нравилось ей. Было забавно предугадывать - как он обманет ее? Когда предаст? Уже несколько десятилетий они кружились друг вокруг друга, изредка сходясь ради коротких, стремительных и жестоких встреч в темных комнатах и на холодных простынях.
Теперь же.. Альва представила себе Пустошь и боевые отряды, что сдерживали ползущее по обгорелым землям искажение. Уже несколько столетий Ших"ха вел этих воинов, ибо даровано ему было умение видеть и чуять в плетении Чадры зловонные проблески тьмы. Но, подумала Ньярлана, не бывает так, чтобы одного командира нельзя было заменить другим. Так всегда учил ее отец, владыка Хрусталя, а уж он знал, о чем говорил.
Кто ведает, в какой узел завяжутся нити Чадры, когда они с любовником прибудут на границу. Может так статься, что вместо охотника в авангарде дозорных, которые хранят рубежи, встанет охотница, хм? Да, отречение лишило ее титула, а Эсайя, возлюбленный, порывистый, непримиримый Эсайя, уже не приласкает сестру с прежней нежностью. Но все же в ее владении по-прежнему оставалось опасное оружие - она сама. И нынче, когда призраки старых страхов и тень проклятого Эларии остались позади, можно было подумать и о новых войнах.
Ньярлана расправила плечи.
По губам Ших'ха скользнула едва заметная улыбка.
- Поглядим, - только и уронил он - и пришпорил коня.
Альва в последний раз оглянулась на замок, окутанный молчанием, озаренный белым лунным светом, прикрыла глаза и попыталась в мыслях позвать своего брата. Ей не хотелось уезжать без прощания - так тесно были переплетены их с Эсайей души в одно целое, так скручены, что невозможно было их разделить, не уничтожив.
Ответом на ее безмолвный зов стала тишина.
Пожав плечами, княжна тронула поводья. Ее кобыла, тряхнув рогатой головой, пошла ровной иноходью, выбивая из замерзшей дороги осколки льда и снежную крошку. Хрустальная пыль вперемешку со снежинкам тихо взвихрилась в прозрачном воздухе.
***
Когда за ними пришли, Даленка спала. Она не услышала, как лязгнула дверь, и проснулась лишь в тот момент, когда чей-то тяжелый сапог ткнулся в ее живот. Со вскриком девушка села - и тут же грубые руки подняли ее с земли и подтолкнули к выходу. Она успела еще услышать, как, матерясь, надсмотрщики сбивают с рук Эларии кандалы, и как хрустальник с присвистом шипит, захлебываясь своей болью, - а потом ее поволокли по бесконечным переходам и коридорам.
Поначалу Даленка думала, что на алтарь.
А потом пожалела, что ошиблась.
Косматое и ухмыляющееся, помешательство было близко. Даленка, как загнанный зверь, чуяла его гнилую вонь. Впервые в своей жизни она не просто боялась неизвестности, тряслась в ожидании наказания или бормотала слова обережных молитв, отгоняя от себя безымянных демонов. Даже предчувствие смерти, которое медленно и неотвратимо наползало на нее с того самого момента, как ее бросили в темницу, не могло сравниться с тем кошмаром, в который ее окунули сейчас.
Ужас, будто клубок стальной канители, извивался внутри, в животе, в груди, резал острыми иглами все, что попадалось на его пути: сердце, печень, вены. Ужас был живым и горячим.
Даленке хотелось кричать, визжать, рвать на себе волосы. Но руки ее были крепко связаны за спиной, а на зубах кислой мерзостью скрипел кляп.
Уже целую вечность - она была уверена, что прошли годы - девушка смотрела, как пытают ее сокамерника. Палач, грузный великан по имени Варино, довольно бормотал, причмокивая, скабрезности, и девушка отдала бы все сокровища мира, чтобы оглохнуть и ослепнуть.
Заплечных дел мастера Даленка узнала по веселому блеску глаз под островерхой кожаной маской, а еще по голосу - звучному, раскатистому, сытому. Это он глумился над ней в переулке, заросшем шиповником. Это он, рыгая, смеющимся голосом обещал ей расправу на алтаре. Девушка ненавидела его.
Толстяк двигался по пыточному застенку проворно и уверенно, подкручивал винты, дергал рычаги, протирал чистой тряпочкой зазубренные клыкастые лезвия. Вся его повадка выдавала рачительного хозяина, с любовью и вниманием следящего за своим инструментом.
Поначалу, едва их с Эларией привели в пыточную, Даленка зажмурилась, чтобы не смотреть на темные, тускло поблескивающие механизмы, на разложенные на столах щипцы и пилы. Горло ее заливало рвотой, по лицу катились слезы. Но палачу это пришлось не по нраву.
- Закроешь глазки, - прошептал ей толстяк ласково, - добавим твоему альвскому дружку плетей. Или каленое железо опробуем - как оно хрустальников-то, возьмет? Я так разумею, что да. Или, смотри, - и живодер сунул девушке под нос нечто, напоминающее утыканное иглами полотенце, - такую вещицу в дело пустим, э? Каково, а? А?
Даленка только мотала головой и мычала, а палач весело хихикал и потирал руки. Живот его под кожаным фартуком трясся, по волосатым плечам стекал пот. Девушка знала скрытым, утробным знанием: он хочет, чтобы она отвернулась, поджидает, облизывается - и потому смотрела на Эларию, не отрывая взгляда от его залитого золотой кровью лица. Это было все, что она могла сделать - невозможно мало, чудовищно много.
Альв лежал на залитом кровью столе, прикованный так туго, что напряженная спина изгибалась дугой, и молчал, болезненно скривив рот. Его глаза, огромные, дикие, бешеные, горели нездоровым лихорадочным блеском. Даленка не понимала, как Элария ухитряется сдерживать крик. На его месте она давно бы уже выла, умоляла, обещала, клялась всеми богами разом - только бы отпустили, остановились, помиловали.
Слез отчего-то не было совсем - ни единой слезинки. Жалости тоже - никак не получалось у Даленки пожалеть Эларию, уж слишком он был гордый. Только ползло по коже холодное, огромное отчаяние, от которого хотелось закрыться руками, сжаться в комочек и тихо заскулить.
"Не могу смотреть, не могу, не могу, не могу", - повторяла про себя Даленка и смотрела. На то, как тонкое раскаленное лезвие, шипя, ложится на вторую, здоровую щеку альва, и сизый дымок поднимается над его треугольным лицом. Как вымоченные в соленой воде плети мерно опускаются и поднимаются над распростертым на столе телом, и по комнате разлетаются ошметки кожи, плоти и крови. Как со скрипом вертятся валики дыбы и как с тихим, и от этого еще более жутким хрустом выворачиваются из суставов изломанные конечности альва.
Где-то совсем рядом, Даленка чувствовала это, находилось место, где она могла бы отдохнуть. Стоило только соскользнуть туда, в зыбкий колышущийся туман, и все это: пыточная камера, Элария, напевающий что-то про себя толстяк, запах паленой плоти - исчезло бы навсегда.
Она знала, что имя этому месту - безумие, и ей очень туда хотелось. Но какая-то часть ее, упрямая, неуступчивая, оставшаяся от деревенской девчонки, любившей с размаху влететь в холодную воду с высоты, не пускала ее в блеклость и искажение.
И девушка смотрела - так, что даже толстяк Варино в конце концов оторвался от своей жертвы, подкатился к ней, разгоряченный и злой.
Она подышала ртом, всхлипывая и не отрывая взгляда от Эларии, но ничего не ответила, и тогда палач резко дернул ее за ухо, а потом ударил наотмашь. Даленке было все равно. Она подозревала, что после альва придет и ее очередь, и темные пятна вспыхивали и гасли перед ее глазами.
Наконец подмастерья, обряженные в кожаные маски, напоминающие зверине морды, стащили со стола обмякшего хрустальника. Его голова болталась, губа была прокушена насквозь, на щеках уродливыми черно-красными полосами пылали свежие ожоги. Может быть, мелькнула у девушки смутная надежда, он умер - и альва же можно убить, верно? Смерть стала бы для него - для них обоих - милосердием, сейчас Даленка верила в это.
Но нет - бог последнего отдохновения не пожалел их. Когда Варино, примерившись, вылил на Эларию ведро воды, тот застонал и приоткрыл глаза - узкие, полные мятежной злобы - а потом зашипел что-то на своем звонком хрустальном наречии.
От звука его низкого, срывающегося голоса девушку пробрала дрожь. Не требовалось много мудрости, чтобы понять, чем грозит альв своему мучителю, и Даленка вдруг подняла голову. Она не знала, достанет ли у них сил не то что освободиться - прожить хотя бы еще день, но понимала: доведись хрустальнику выбраться из темницы, и он, словно гончая рысь, пойдет по следу Варино, настигнет его, набросится... уничтожит.
Смерть? Похоже, альв и не думал о том, чтобы сдаться. Страдания лишь разжигали его ненависть, пытки - волю. Поистине он был страшен - и Даленка устрашилась.
Толстяк, будто не чувствуя этой непримиримой, упрямой силы, всхрапнул от смеха.
- Ни тролля пьяного не понял, - сообщил Варино своим помощникам, и те подобострастно и с готовностью заржали. - Позвать, что ли, твоего сородича, чтобы подсобил с переводом?
Хрустальник при этих словах весь подобрался, вскинулся. Палач, не ожидавший такого, отскочил, наткнулся со всего размаху на угол стола, приглушенно взвыл, а потом резко ударил Эларию плетью по плечам.
Даленка прикусила губу - и неожиданно встретилась с альвом взглядом. В странном озарении мелькнуло вдруг перед ней переплетение тысяч цветных нитей, сияющее полотно возможностей и вероятностей, пылающие города и черная земля, и белое пламя, и ревущая бездна. Смаргивая слезы, оглушенная и испуганная, девушка потянулась к Эларии почти против своей воли и вздрогнула, когда один из подмастерьев палача положил свою пятерню ей на затылок и с оттягом дернул за волосы.
- Хрустальника в цепи, - сказал между тем толстяк, ласково протирая пыточный стол. - А девку давай сюда.
И Варино посмотрел на нее внимательно, почти нежно. Даленка подумала - так, верно, примеривается мясник перед тем, как резануть корову ножом по шее.
Толстяк и его подручные дружно повернулись в его сторону, словно удивляясь тому, что их жертва еще способна думать и говорить.
- Чего тебе, красавчик? - цокнув языком, поинтересовался палач. - Плохо, видать, мы тебя приласкали, еще надобно? Эт мы могем, вот тебе мое слово, эт мы умеем.
- Я спрашиваю, - медленно и хрипло повторил Элария, - зачем вы меня пытаете? Любое действие имеет свой смысл и свое значение. Желаете ли вы получить денег? Разведать чужие секреты? Скоротать меж делом свободный час?
На мгновение в комнате стало тихо. Подручные Варино переминались с ноги на ногу рядом с Даленкой, сам толстяк по-прежнему возил тряпкой по столу. Чадил факел.
Девушка удивленно глянула на альва. Неужели ему и впрямь хочется узнать ответ на свой вопрос так отчаянно, что он рискнул ради этого знания собой? Какая с того польза - поможет ли это перетерпеть пытку? Сама она давно перестала интересоваться тем, почему и как с ней происходит то, что происходит. У рабов нет права спрашивать - с них требует лишь послушания.
Даленке захотелось шикнуть на хрустальника, одернуть его, объяснить, что непокорным везде приходится страдать вдвойне, но не успела.
Где-то за ее спиной с щелчком открылась дверь, и волна свежего воздуха ворвалась в пропахшую паленым мясом и огнем комнату. Варино, уже приподнявший над Эларией плеть, неохотно обернулся.
- О, но нам не нужно золото, Элария и-ран Асвенион, сын Поднебесного дома, наследник Хрусталя, - с явным удовольствием произнес вдруг один из новоприбывших, и Даленка узнала голос альва по имени Ялзар. - Секреты тоже. Только ты.
***
Квартал встретил вора холодным ветром с реки и промозглой, зябкой сыростью. Наскоро раздобытые у подельников обрывки сведений гласили - манор лорда Брека, где, по слухам, обосновались служители Зарималши, ее верные Когти, вовсе сему почтенному мужу и не принадлежит. А зовется изящное здание из светлого камня так в память о некоем инциденте, имевшем место быть рядом с этим славным жилищем.
Меллиноровы приятели, хихикая, рассказали вору, что вышеупомянутый лорд Брек был мужик не промах, любил покутить и с девками поразвлечься никогда не отказывался. Для этих вот целей и прикупил знатный похотливец уютный домик у реки, и некоторое время никто и заподозрить не смел, что прямо посреди благостных Речных Застав творится разврат и блудодейство.
"Но недолго кот сливки лакал", - с явным весельем пояснили нервничающему Меллинору дружки-сотоварищи. Однажды назначил сластолюбивый повеса, значит, свидание двум девицам, да в один день. Напутал, мол, со временем, у кого не бывает. Но лорду Бреку ошибка обошлась дорого - разъяренные бабенки, столкнувшись друг с другом над ложем страсти, всю злобу излили не друг на друга, а на своего племенного бычка.
Спасаясь от яростной женской солидарности, лорд выскочил из кровати в окно, выходящее прямиком на реку.
Весь квартал с восторгом лицезрел его расцарапанные щеки, милые оранжевые панталоны с кружавчиками и потрепанных, но полных гнева любовниц. Случай породил несколько популярных анекдотов, вызвал изрядное возмущение среди благочестивых иерархов Льва-Заре и стал сплетней недели. C тех пор местные жители гордо звали скромный домишко манором лорда Брека или просто Гнездышком.
В истории этой, решил для себя Меллинор, крылась мораль. И даже не одна. В доме явно имелось окно с видом на реку, которое, скорее всего, охранялось не так бдительно, как другие входы-выходы.
Издалека рассматривая злополучный манор, вор торопливо размышлял.
Церковь Зарималши в Динмаре издавна не терпели - за содействие служителям Кошки магистрат одним днем приговаривал даже и влиятельных горожан к виселице и утоплению. А динмарский консул, мужик лютый и на расправу быстрый, едва вступив в должность, первым делом отдал приказ всех зарималлэ истребить без жалости, суда и сострадания. Несколько лет лютовала по округе кровавая резня, и вскоре от святилищ Ночной Блуднице, которые прижились-таки в городе и его окрестностях, не осталось и камня. С тех пор прошло уже лет двадцать, и умные горожане перестали поминать имя Кошки в молитвах - по крайней мере, вслух.
Зная это, решил Меллинор, Когти, обосновавшиеся в Речных Заставах, выставлять наружную стражу остерегутся. А если совсем уж улыбнется вору судьба, решат, что с реки вторжения уж точно не будет.
Мораль номер два была такова: ох и нечисто что-то с уютным Гнездышком! С чего это и лорд Брек, и Когти выбрали эти вот хоромы для своих делишек, а? И каким таким манером удавалось и удается им скрываться от вездесущих надзирателей Льва?
Любовницы лорда, по рассказам, были дамами представительными - такие незамеченными нигде не пройдут. Да и самого Брека, пока он не предпочел речные воды железным объятиям своих чаровниц, никто не пытался обвинять в порочащих репутацию увлечениях. Значит, в неприметном с виду доме могут быть потайные ходы, а, может, и еще чего найдется такого... неучтенного.
Придя к такому выводу, Меллинор впервые за день криво ухмыльнулся. Не зря так тихи Речные Заставы, ох не зря. В здешней мутной воде издавна резвилась крупная, жирная и очень осторожная рыбка - это было вору было ясно.
Никто не встретился ему по пути к манору: ни ночная стража, ни случайный прохожий. Когда до Гнездышка осталось всего несколько переулков, он остановился.
Луна изредка выныривала из-за облаков, и темная лента реки взблескивала в ее лучах приглушенными серебристыми отсветами. Тихо шуршали, перешептываясь, камыши.
Меллинору хотелось от души выругаться. Подобная идиллия могла значить лишь одно - грядут неприятности.
Он зашел в густые камышовые заросли, быстро сбросил куртку и сапоги, повязал волосы кожаным ремешком, чтоб отросшие патлы не мешались и не лезли в глаза. И, морщась, вошел в воду. Льда на реке уже не было, сошел в период бурных оттепелей, но к ночи прибрежную грязь еще схватывало узорчатой изморозью.
Меллинор продрог мгновенно, даже полностью не намокнув. Плечи свело судорогой, но вор, стуча зубами, в последний раз проверил все самое необходимое: отмычки на поясе, оружие, веревку с крюком на конце, тщательно завернутые в кожаный конверт взрывчатые порошки - и нырнул.
Дыхание перехватило, частью от холода, частью от страха. Темная илистая вода обволокла его, и течение настойчиво потянуло вперед и чуть в сторону. Меллинор по-лягушачьи дрыгнул ногами, достал до дна и только тогда поплыл, энергично работая руками. Когда, по его расчетам, нужный дом был рядом, вор позволил себе глотнуть немного воздуха.
Он всплыл удачно - рядом с одной из свай, на которых покоилась речная часть Гнездышка. Заветное окно располагалось чуть сбоку, в два человеческих роста над водой. Приоткрытые - о чудо! - ставни поскрипывали.
Меллинор торопливо размотал обвязанную вокруг пояса веревку. Руки дрожали от холода, но бросок удался с первого раза - крюк с тихим скрежетом уцепился за подоконник. Вор затаился, прислушиваясь и ожидая шороха, вскрика или стремительного движения в темноте.
Но дом молчал, а единственным звуком, тревожащим ночную тишину, было медленное и могучее движение воды. Изредка вдалеке раздавался плеск и скрежет - цапли-ночницы, охотящиеся по ночам, били свою чешуйчатую добычу. Небо, звездное и бездонное, плыло над миром.
Наконец Меллинор решился. Он глубоко вздохнул, прикусил губу и схватился за веревку. Тихо, очень осторожно, сжимая клацающие от холода и страха зубы, вор начал подтягиваться. В голове у него мольбой билось славословие Зарималше. Из века в век обращались к Лунной Блуднице такие, как он, неправедные и лихие, разбойники, убийцы, гулящие женщины, ведьмы, некроманты - и порой капризная богиня снисходила.
"Отведи от меня свой лунный глаз, Ночная Кошка, скрой в тени своих замыслов, - в отчаянии умолял Меллинор, - ибо иду я дорогой смерти. На руке моей - твои Когти, песня моя - о золоте, волшбе и о том, что свершается между мужчиной и женщиной в темноте. Молока и крови я налью тебе, рубинами усыплю твое ложе, госпожа всего, что есть беззаконие..."
Раз за разом Меллинор повторял про себя древнюю распевную молитву, поднимаясь все выше. Ее мерный ритм так захватил вора, что он едва не соскользнул вниз, когда рука его вместо веревки наткнулась на резную деревянную дощечку подоконника. Сдавленно захрипев и часто дыша от испуга, Меллинор уцепился за нее и медленно подтянулся.
Сквозь просвет в ставнях можно было разглядеть комнату - самую обычную светлицу, какая могла бы принадлежать преуспевающему купцу, чистую, просторную и, самое главное, пустую. Вор удивленно моргнул, но нет, глаза не подвели его - в помещении никого не было, ни слуг, ни охраны.
Одним движением Меллинор перекинул свое тело через подоконник и попытался мягко спрыгнуть на пол. Но закоченевшая спина не разгибалась, ноги одеревенели, и вместо изящного прыжка получился неловкий соскок, закончившийся довольно болезненным приземлением на колени и ладони.
Он проник в дом. Легко и беспрепятственно, играючи даже. Меллинор загривком, всем своим воровским чутьем чувствовал - слишком все гладко получается, слишком просто.
"Неприятности, как же, - подумал он. - Если бы. Тут попахивает настоящей бедой".
***
Лицо Эларии при взгляде на сородича изменилось так, что Даленка забыла бояться. Верхняя губа альва по-волчьи приподнялась, открывая зубы, глаза остервенело вспыхнули. Девушка готова была поспорить: он бросился бы на Ялзара, если б мог двигаться, несмотря на все свои раны и ожоги. Было в хрустальнике что-то свирепое, исступленное - он будто не знал, что у каждой твари в сотворенном и предвечном мире был свой предел, и несся вперед, не видя препятствий и преград.
- Ller sa, - выплюнул Элария на своем затейливом говоре, и каждое его слово сочилось ненавистью. - Saalza"n miur!
- Оскорбления, - заметил на это Ялзар с холодной усмешкой, - как непристойно. Я лишь ответил на вопрос, родственник. Не моя забота, что ответ пришелся тебе не по душе.
- Родственник? - выдохнула, не удержавшись, Даленка и прикусила язык.
Нельзя было привлекать к себе внимания - Варино мог ведь и вспомнить о том, что она еще не получила свою порцию плетей и раскаленного железа. Но на девушку никто не взглянул. Все, даже подмастерья, как зачарованные, наблюдали за альвами. Толстяк весело улыбался и чесал короткими пухлыми пальцами живот.
- Tennoa miur, ie. Мы не были врагами, так почему? - Элария переходил с альвского языка на динмарское наречие и не замечал этого. - Te yiarr? Семейные забавы?
- Ах, - последовал спокойный, размеренный, довольный ответ. - Не торопись, Элария, подожди. Всякому знанию - свое время, всякой смерти - свой яд.
Даленка сжалась - лицо ее сокамерника исказилось в дикой гримасе, и он уж совсем перестал походить на человека, воистину превратившись в чудовище. Девушке захотелось вдруг отвернуться - даже в рабских бараках, даже на торговых помостах, где ее тело выставляли на продажу, не сталкивалась она прежде с подобной лютью. Сейчас Даленка совсем не удивлялась старым историям, что обличали хрустальников монстрами и нелюдями.
Ялзар, между тем, подошел к пленнику. Девушка, дрожа, вгляделась в их лица, скуластые, светлые, с ровными изгибами бровей, ища сходства - и не увидела ничего, кроме застарелой, древней, зимней ненависти.
- Твои руки, - ласково прошептал Ялзар и провел когтистыми пальцами по изломанным запястьям своего родича, - Элария, взгляни. Я думаю, правую кисть уже не сохранить. Впрочем, зачем она смертнику?
К ужасу Даленки, Элария откинул голову назад и расхохотался.
- Неспящие боги, - отсмеявшись, проскрипел он. - Неужели и впрямь у тебя есть характер, брат-через-три-поколения? Я-то гадал порой, чем улестил ты когда-то мою Нимиам, а ведь она, пожалуй, знала, кого оседлать! Смотри-ка, даже в твоей жидкой колыбельной крови еще можно отыскать остатки позолоты!
На щеках хрустальника чернели ожоги, волосы спутанными прядями облепили иссеченную спину, но сам он ухмылялся.
Даленка охнула, когда Ялзар, не меняя выражения лица, обхватил ладонями шею своего родича и до хруста сжал пальцы. Она завертела головой в надежде на то, что палач или его подопечные остановят альва, но заплечных дел мастера явно не собирались лишать себя такого любопытного зрелища.
Элария между тем судорожно ловил ртом воздух, но продолжал улыбаться - или это был предсмертный оскал? Он выдержал такие пытки, подумала Даленка. Он сильный. Сколько же времени потребуется, чтобы задушить его? Сколько еще я должна смотреть?
Девушка всхлипнула. Варино, до этого момента не обращавший на рабыню внимания, словно бы играючи взмахнул плетью, и хлыст вспорол кожу на ее предплечье, огненной лентой ожег плечо. Даленка заскулила и попыталась отползти в сторону. Оперевшись на руки и тяжело дыша, она только и смогла, что выплюнуть сквозь сжатые от боли зубы:
- Вы же его убьете.
- Тебе-то что, девка? - лениво отозвался Варино и снова дернул запястьем.
На этот раз удар плети пришелся на спину, и Даленка, кашляя, ткнулась лбом в пол. Перед ее глазами раскручивались ослепительные белые спирали, во рту было горько от желчи, но мысль о том, что после смерти Эларии она останется здесь, посреди этого ужаса, уже совсем одна, почему-то перевешивала животный, тоскливый страх за собственную жизнь.
- На алтарь, - глотая кровавую слюну, прошептала девушка. - Мы... с ним...
В пыточной камере повисла тишина, которую прерывало лишь сопение толстого палача и хрип задыхающегося альва.
- Lloy"a! - наконец с мукой в голосе проскрежетал Ялзар - и отпустил пленника.
Даленка скорчилась на полу, пряча голову от следующего удара, но все равно услышала, как зашелся надрывным кашлем, втягивая в легкие воздух, ее сокамерник. Она подняла глаза - Ялзар стоял в нескольких шагах от своего заклятого родственника, и пальцы его были скрючены, словно в мыслях и мечтах своих альв все еще душил Эларию.
- Скоро, - будто уговаривая самого себя, произнес Ялзар и повернулся к Варино.
- Развяжи женщину и моего... нет, его не развязывай, - коротко приказал он. - Я пришел, чтобы забрать их.
Палач не сдвинулся с места. На его лбу и круглых щеках блестели потеки пота, мокрая нижняя губа выпятилась, как у капризного ребенка.
- Мне тут еще пошуровать надобно, э, Ялзар, - пожаловался толстяк. - Ты, это, обожди с часок. Сам видишь, упрямцы нам под руку повернулись. Много еще работы, ох немало.