В одной из нетовских рецензий книге стихов Евгения Иванова "Доброе нехочу" предсказано стать самой модной книгой недели. В статистике ли дело? Когда перед нами - ярчайшая из звёзд, вспыхнувшая на поэтическом небосклоне за последние два, не побоюсь этого слова, века.
Начнём с внешних примет. Сорок стихотворений книги сгруппированы в шесть разделов, что само по себе - композиция непростая. Внешне это может показаться беспринципным и даже странным: стихотворений гораздо больше, чем разделов! Более того: лингвистически они не кратны. Нарушена линейность, нарушен механизм взаимодействия композиционно обусловленных координат фразы и её смысловое, контекстуальное нахождение в поэтической ткани. Но здесь запущен механизм другой, гораздо более тонкий: провоцируется хорошо организованный, глубинно метасюжетный полиморфизм, обеспечивающий семантическую навигацию на всех уровнях, и прежде всего - на уровне лексико-семантических, стилистически неоднородных единиц, интегрирующих текст поэтапно и как бы трансформативно.
Как это происходит?
в траве сидел кузнечик
совсем как огуречик
зелёненький он был
По ассоциации приходят на ум, как бы "ударяют в голову" ретроспективные, глубинно пубертатные параллели, ситуационно латентные, но открытые для проникновения спектральных образных сеток. Происходит мнимый отсыл к слышанному, эффект псевдоэха, тут же, однако, и снимаемый внезапным обрывом, своего рода, прекращением мысли. Согласно устойчивой фразеологии - "зелёненький он был" - сюжетный эффект как бы размывается, поддаваясь эффекту "наложения", но обрастает новыми, прямым текстом не названными смыслами, и классический образный параллелизм не срабатывает в полной мере.
"зелёненький" = объективное состояние. В то же самое время это - духовная информация, весьма неоднозначная, и особенно в речевом материале. Когда речь идёт о феномене искусства слова, "субъект" и "объект" смещаются в неоднородные оценочно пласты.
"зелёненький" = событие = свойство = хроматическая метаморфоза, заданная поэтической формулой, и языковая субстанция, организующая все уровни текста, получает функцию второго порядка - "эффект псевдо-непоэтичности речи".
"Зелёненький он был". Был или не был? В классическую формулу Шекспира внесена поправка. Существование - по-прежнему под вопросом ("в траве сидел", время прошедшее, трава - преходящая субстанция), но если Гамлет заворожен, как бы зачарован этической дилеммой, то кузнечик "зафиксирован" хроматически; монохроматизм - его бытийственная клетка, и в новой формуле акцент сдвигается в сторону взаимодействия субъект-субъект (он зелёный, я вижу его зелёным), другими словами говоря, происходит трансформация свойства в его, свойства, восприятие, и, как следствие, отрицается всякая возможность иллюзорности.
На первый план выходит герой, он же - самоустраняется, и ситуация приобретает зловещий оттенок метафизического ужаса. Был ли кузнечик? Был. Но при этом, что послужило материалом и какие психологические формы примет "высокая болезнь" - совершенно не важно. Не в кузнечике дело. Традиционная поэтическая образность "разоблачается". Лирический субъект отстранён не только от наблюдаемого объекта, но и от самого себя; лирическая программа, "фабрикуя" псевдоэмоции, саморазрушается так же феерически, как и самозародилась. "Был" - ключевое слово. Стратегия текста - трансформация образно-смыслового комплекса "в траве-сидеть" ("сидеть", когда речь идёт о феномене искусства слова в конце ХХ столетия, имеет, как минимум, два значения, что множит сущности и рождает смысловые несоответствия, семантические запинки) из плана сюжетно-бытового и конкретно-психологического в план мистический. Так был ли мальчик?..
Рушатся классические, линейные понятия прежних приёмов, но - рушатся, чтобы возродиться. В первичном бульоне речевого хаоса, уходящего глубоко в толщу языка, проявляются поразительной красоты и странности образы.
Кузнечик - субъект, лишённый речи, и таким образом, лишённый свойства сознательной поэтизации. Он - нечто аморфное в ещё более аморфном (трава - бесформенна). Он - аноним в образе лирического героя, герой без лица, но обладающий сильной лирической тональностью, контрастирующей с речевой несостоятельностью и собственною же, априорной, анонимностью, что создаёт эффект автопародии. Ирония здесь - эпифеномен, побочный эффект, который даёт специфика внутренней поэтической структуры; феномен, возникающий на линии текст-читатель, а не автор-текст.
Нам дозволено видеть чудо. Неуловимую фазу зарождения стиля, рождения песни, обладающей силой и правдой прорастающего зерна - прорастающего сквозь аморфность и иронию; в очередной раз лишающего поэтическую форму презумпции невиновности, впрочем, чтобы снова, уже без церемоний, с гораздо меньшей помпезностью, но не с меньшими усилиями, вручить ей новую справку о неприкосновенности. Стиль этот вполне достоин стать основой нового направления или даже школы.
Вместо примечания и прощания
В заключение надо сделать одну оговорку. Некоторые стилистические приметы, рассмотренные здесь как черты поэтической индивидуальности Е. Иванова - свойство не только его текстов, но общие черты поэтики волгодонского направления шестой волны (А. Петров, Г. Сидоров, С. Гусев-Антрополог). В этом отношении статья содержит определённый "методологический запас". Обращение же к насущным теоретическим проблемам во многом спровоцировано критическими наблюдениями, работами коллег, и, по большому счёту, эти критико-литературоведческие заметки должны носить посвящение этим лицам.