Ручко пишет неряшливо. Вот и в "Обращении" - скажет: "Я не думаю, что именно мне эту тетрадь положили по ошибке, так как в ней много написано интимного и личного", - и не дрогнет. Слова для него - только польза, не любовь, не игра, не священнодействие какое-нибудь. Он пишет (и много), потому что думает (и постоянно). Если бы он мог объясняться как-то по-другому, не словами, он бы так и сделал...
Но, может быть, как раз поэтому повесть и получается: слова чувствуют эту свою "подсобность" - и подсобляют!
Текст красивый - неказисто-прекрасный.
Цельный - вопреки "режиму дневника".
Сильный - за ним пойдёшь, за всеми его разглядываниями кружек, каналов, табличек на домах, больницами-барами-парикмахерскими-супермаркетами, за всем его "личным-интимным". Это не "внутриогородное" личное, а НАД: панорамное виденье, выход за пределы наделов... Что такое обращение? Отправляемся по "поместьям", сидим там: поместье бухгалтеров, поместье верующих, женатых, левых, правых... "Родился человеком - обратился в сапожника, академика, пьяницу, космонавта. Но человек - это и человек, и русский, и христианин, и академик, и свободный, и раб: в одном лице смесь, как говорят испанцы, la mezcla, всего того, чем обладает сознание". Ну, смесь - это ещё в хорошем случае. А то ведь: звезда и смерть главного бухгалтера, - и никакого "микса", никаких тебе... небухгалтерских элементов. Удобно. Если это и не прекрасная жизнь, то определённая, надёжная, прикреплённая... Так критик один договорился до "смысла жизни русского человека наших дней". Такой вот... узкоспециальный смысл жизни. Повесть - широкая, разобращённая.
И она очень вовлекающая, диалогичная.
"Я тут по дороге, пока шёл, наткнулся на раздавленную жабу. Тоже из огромной любви к ней ваш Бог, наверное, сделал так, чтоб её раздавили, именно сегодня, именно здесь и именно таким образом. Нет, я понимаю, когда бы её змея проглотила - естественный закон природы, а так, к чему это? Лишняя, что ли, жаба эта была, количество, может, жаб таким образом сохраняется? Уж вы мне скажите, что жаба здесь ни при чём. А люди? Идёт пенсионер, и ему на голову льдина с крыши падает, и насмерть. Бог, что ли, на крышу спустился и лёд сковырнул?". Уж я-то вам этого и не скажу (что жабка тут ни при чём). Тут ВСЁ при чём. Как Бога оправдать, давно уже придумали, да что-то плохие припарки нашему жабёнку эти "теодицеи". Даже ему плохие... "А люди?". Жили никак и умерли ни за что. Какая там "свобода выбора"... Всё равно что младенцев пустить по крыше поползать, хотите - падайте. Выбор для тех, кто не в состоянии его осуществить... Люди сначала глупы и беспомощны, а потом уже злы, а не наоборот. Глупость и беспомощность - не предметы выбора... Вот рождается нечто, и неизвестно почему в голове у него только узенькая полосочка. Ничего на ней не помещается. И так и будет оно ходить с этой полосочкой туда-сюда, пока не умрёт, что-то делать или не делать, но выбирать-то - нечем и некуда. И винить некого, не полосочку же...
И это ещё хорошо, если просто ходить будет, в школу / на работу. А не в атаку...
Я нас не люблю. Не люблю и боюсь. И не странно, что мизантропически-холодное "Обращение" - моё, что я его читаю и перечитываю. Но этот же холод меня и пугает. Есть в нём какая-то опасность, "непереходимость"... "Обращенческий" герой, Тихон, Тихоня, который наблюдает за всем, за всеми с любознательностью зоолога - разве он не прав? Да, всё при них "кроме мозгов", да, "жалкие людишки", "пошлое прозябание", "внутри мира быть нельзя". Но не могу я вот так... наблюдать. Всё время вырывается дурацкое "но это же человек!". Почему дурацкое? Неудобно. Не хочу быть "оголтелой гуманисткой", - но вырывается и всё. Даже то тупо-чудо "с полосочкой" - могу ли я его не любить хотя бы до степени рассматривания? могу ли - хоть откуда-нибудь - вычеркнуть? Ведь это только начни себя вписывать, кого-то вычёркивать: меня сюда - его никуда, мной любоваться - за ним наблюдать, мне жить - а ему...? А в конце-то концов и мне не жить. Рассмотрит меня в том же супермаркете какой-нибудь мизантроп-с-большим-автоматом: "Ах ты утка, бюргерша чёртова! Прощай". За то, что света не видела, одни сникерсы. А я видела. Как раз не сникерсы, а свет... И нельзя на меня из-за этой черты смотреть - "ОНИ!". Так на кого ж тогда можно?
Я нас не люблю, но люблю, очень. У меня приступы брезгливости, непонимания - с приступами любви мешаются. У Тихони - почти ровно. Затяжная брезгливость, застывающая уже, - и ма-аленькие вкрапленьица снисходительности (хорошие вы, хорошие - когда спите зубами к стенке)... "В голове шумит, хотя на улице тишина. Обхватил руками голову. Внутри что-то бродит, внешне вновь ощущение облепленности, как после больницы. Я не могу быть вместе с умирающими, не могу. И без них не могу, никак не могу. Лучше с рождающимися или воскрешающими, возрождающимися" - это... всё-таки от любви? От любви или только "от ума - значит от дурости"? всё-таки больно (жаль, неправильно, невозможно), что они умирают? или только неприятно?.. Сартровский Рокантен, которого конечно вспоминаешь, пока Тихоня изучает "кружку как кружку", к какому-то мучительному чувству приходит, мучительной нежности к... да ко всему. Тихоня заканчивает путаницей, глюками-полуглюками, ничем...
"Человек может только вымирать и делать вещи и объекты вокруг себя пустыми, безжизненными". Не только. Ещё он может заполнить пространство, организовать его. Написать "Обращение", красивое и... опасное. Такая вот антипустотная акция. Получившаяся, удачная. Наверно, не всё "жизнь никак" и "умирание ни за что". ДА НЕ НАВЕРНО, А ТОЧНО.
(март - апрель 2008)
Елена Зайцева (arinazay@rambler.ru)