Захарова Наталья Владимировна : другие произведения.

Voprosy masteru 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  ***
  - Сегодняшний вечер мы посвятим вашему рассказу о себе. - Генрих улыбнулся. - Я хочу знать о вас все.
  Они, вернувшись с прогулки по ужасной улице, сидели на лавочке, находящейся на крыше, и пили горячий шоколад. Была глубокая ночь, город спал. Казалось, что не спали лишь они: двое на крыше под одним огромным пледом и черный пес, лежащий у них в ногах.
  Элизабет взволнованно спросила:
  - Что именно вас интересует?
  - Я хочу знать, чем вы жили. Что делало вас счастливой, а что наоборот, несчастной. Я уже понял, что вы любите книги. Но уверен, что есть кое-что еще, о чем вы не рассказывали.
  - В детстве я много рисовала.
  - Вы... художник?! - Он рассмеялся,- И вы разбираетесь в красках и в цветах, смешиваете палитру, стараясь получить нужный оттенок?
  - Немного...
  - Откуда же вы брали сюжеты для рисунков? - Он все еще улыбался.
  - Это так смешно?
  - Это забавно. Простите, я тоже в каком-то смысле... и что же вы рисовали?
  Ну, не мог он тогда не рассмеяться, узнав, что она так же, как и он, видит эту жизнь в красках! Ведь каждый из художников наверняка смотря на окружающий мир, невольно задумывается над тем, какими цветами его изобразить. Это несомненно роднило их, и было чрезвычайно забавным.
  Элизабет обиделась и теперь не собиралась рассказывать дальше, поэтому он решил сам поведать кое-что о ней.
  - Дайте угадаю,- он улыбнулся,- вы были непослушным ребенком, с ума сводили родных своим непослушанием, всем перечили и делали все всегда по-своему, за что неоднократно были наказаны. В итоге ваша кормилица была вынуждена схватить вас в охапку и увезти куда-то далеко, дабы ваши родные совсем от вас не открестились.
  - Вам Лувиньи рассказал все?
  Он покачал головой:
  - Лувиньи было семнадцать, и он с ума сходил от своей влюбленности в одну особу, которая была старше его и замужем. Ему было совсем не до вашего отъезда.
  В глазах у Элизабет любопытство смешивалось с догадкой.
  - Марго также была вам не помощник. Она всегда была строга с вами, ни о каком понимании с ее стороны никогда не могло быть и речи. - Продолжал он. - Порой мне кажется, что она не была ребенком, что родилась сразу взрослой, прямо в чепце и толстых, не по сезону, платьях сине-серых оттенков.
  Элизабет улыбнулась:
  - Но откуда вам это известно? Я тоже также представляла ее всегда. Такой она сохранилась в моей памяти, когда я уехала, и такой же она осталась и сейчас. Но откуда вы знаете?
  - Вы кого-нибудь еще помните из того времени?
  Элизабет задумалась, и некоторое время молчала, Генрих решил помочь ей:
  - Был еще один человек- мальчишка, которого все называли демоном из-за его внешности. Черные, растрепанные всегда волосы, которые просто не хотели укладываться в прическу из-за шрама на голове, а потом из-за того, что их обладатель возымел привычку трепать их рукой. Зеленые глаза, в которые вы однажды так посмотрели, что словно заглянули в душу. Этот взгляд он запомнил надолго, потому что он был прощальным и означал, что он проиграл. В своем желании добиться того, чтобы вы остались, он проиграл обстоятельствам, людям и самому времени. Вскоре он понял, что ваша родня с удовольствием все сделает ему наперекор.
  - Как... Как его звали?
  Генрих рассмеялся:
  - Ему нравилось имя - Демон. Даже больше, чем свое собственное.
  - Это были вы?!
  - Да.
  - Так, получается, что мы знакомы с вами уже давно? Я помню, что заблудилась в лесу, прячась там от всех...
  - Я знал лес как свои пять пальцев и быстро нашел вас тогда.
  Она улыбалась ему, словно встретила старого знакомого:
  - Почему вы не сказали мне об этом сразу?
  - Всему свое время. Так чем вы занимались после того, как уехали?
  - Я брала уроки, много рисовала, читала...
  - Хочу посмотреть на ваши картины.
  Элизабет рассмеялась:
  - Они ужасны. Тем более, я больше не рисую. Карандаши и краски меня не слушаются.
  -Но вы должны. Неужели никогда не хотелось снова рисовать?
  Тогда она просто пожала плечами. Но сколько же радости ей доставили подаренные Генрихом на следующее утро мольберт и краски с кистями! Ее глаза светились от счастья и благодарности, когда он преподнес ей этот подарок.
  А он же, потешался, глядя, как на белом листе бумаги оживают невидимые ни для кого, кроме него самого, чувства. Как Элизабет наносит на белый лист бумаги мазки надежды, любви, безразличия, страсти, радости и счастья.
  
  ***
  Лиам. Его так звали с самого рождения. И он, в общем-то, не имел до недавних пор ничего против своего имени. Сейчас же, он его ненавидел, так как ненавидел сам себя за сотворенное преступление. Он убил человека. Он убил самое невинное, самое божественное для него создание, которое должен был оберегать. И сейчас он постоянно видел ее глаза- пустые, мертвые, широко раскрытые...За все свое существование он не видел ничего страшнее.
  Десять лет человеческой жизни осталось ей прожить, всего лишь десять лет... До смерти. А она была неминуема, и причиной этому был он.
  Лиам не знал точно, из чего состоит тело Мастера, но сейчас он с каждым днем все существеннее ощущал, как его плоть внутри разверзлась и сквозь нее проступает чернота. Огромная дыра в области груди не была постоянной, она была меняющейся, спазмирующей: порой закрывалась совсем с дикой болью, порой открывалась снова, становясь больше. Когда чернота появлялась, она приносила ему облегчение боли, но только лишь временно. Он мог в эти секунды молиться о прекращении мучений, но не позволял себе этого. Никакой жалости к себе! Никакого милосердия, никакой пощады! Страдай, Лиам!
  Как же он хотел сейчас сорвать с шеи кулон! Но, как назло, тот будто не хотел расставаться с телом Мастера: впился в него через одежду, оставив вокруг себя кровавые пятна.
  Каждый день Лиама, словно диковинного зверя, навещали мудрейшие из мастеров, но даже они не могли объяснить происходящее. Хранитель также не видел подобного никогда. Он приходил чаще остальных, разговаривал с Лиамом, и, видя его муки, пытался уговорить выпить безразличия... Но тщетно.
  Вот и сейчас, Хранитель остановился в дверях и вздохнул. Вид Лиама был ужасен. С раной на груди, оставленной любовью, он корчился на полу в белых облаках своих же выдранных волос. Он корчился от боли, царапая кожу на лице.
  - Лиам...,- позвал его Хранитель, не будучи уверенным, что тот откликнется.
  Лиам открыл глаза, хрипло прозвучали его слова:
  - Вы решили? Когда меня накажут?
  - Книга не хочет наказывать тебя,- Хранитель растерялся, потому что знал, какой поток недоумения последует за этим признанием.
  - Я виноват, я сам прошу о наказании,- Лиам подошел к Хранителю. - Видишь? У меня черные глаза! Я чувствую это!
  - Ты прав. Я предлагаю тебе решение. Твоя носительница проживет еще десять лет, ты знаешь. Перед смертью она родит ребенка- девочку. Ее полотно уже собирается. Не хочешь взглянуть на нее?
  - Нет! - Лиам обхватил голову руками.
  - Я хотел сделать тебя Мастером ее судьбы...
  Лиам горько рассмеялся:
  - Ты серьезно? Посмотри на меня! Ты думаешь, что я способен собирать судьбу ребенка?! Что я могу ей дать, когда у меня в груди - пустота? Твоя книга сошла с ума?!
  - Не говори так!
  - А то что? Накажете меня? Я об этом и молю.
  - Выслушай меня, Лиам. Посмотри на ее полотно. Я дам тебе безразличия и тебе это удастся, не сомневайся. Оно притупит твою боль, хоть и ненадолго. И я обещаю, что если ты это сделаешь, я задам вопрос книге о твоем наказании еще раз. Да, я сделаю это, хотя никогда ничего не спрашиваю у нее по нескольку раз, это неуважительно...
  Надежда еще жила в его сердце, слова Хранителя разбудили ее, и Лиам согласился.
  Еще не собранное даже на треть, полотно, горело жизнью, переливалось радостными чувствами.
  "Совсем как у ее матери, когда я только начал собирать его" - подумал Лиам и опустился перед полотном на колени, ноги его не держали. Он протянул к полотну руку, желая взглянуть на дитя любимой женщины, которое оставил сиротой.
  
  ***
  Маленькая девочка с небесно-голубыми глазами уютно устроилась на руках у кормилицы. Пальцы женщины играли с ней в незамысловатую детскую игру, щекоча щеки и голый животик, вызывая у нее звонкий, задорный смех.
  За окнами стояло лето, солнце играло в детской своими лучами. Девочка захотела поймать быстрый солнечный луч и потянулась ручкой в его направлении.
  На руке ее, еще совсем не оформленное, до конца не сформировавшееся, виднелось родимое пятно...
  
  ***
  - Я не могу смотреть на это больше! Зачем ты показал мне ее? Она как две капли воды похожа на мать...Кто занимается ее судьбой?
  Хранитель усмехнулся:
  - Я рад услышать от тебя этот вопрос. Дело в том, что я не нашел еще подходящего Мастера, да и время есть еще пока. Она не родилась. Десять человеческих лет, ты же знаешь...Ее полотно пока - это общая работа. Собираем всеми Мастерами, хотели поручить тебе. Если бы ты собрал его правильно, то чернота бы отступила.
  - А дальше? Как же дальше, Хранитель? Как быть с моими чувствами? Я ведь знаю сейчас, что ее мать жива еще. Я очень хочу взглянуть на нее, хоть одним глазом, но не могу. Я бы сошел с ума, если бы Мастерам было это позволено. Я бы выплакал все слезы, если бы они были у меня, если бы умел плакать. Ты надеешься, что дочь затмит мать в моем сердце? Что я забудусь? На что ты надеешься, Хранитель?
  - Внеси свой вклад в общую работу. Что ты хочешь дать ей?
  Лиам усмехнулся:
  - Я убил ее мать. Я уже внес свой вклад в ее судьбу. Но у меня к тебе тоже есть предложение. Я думаю, что твоей кровожадной книге это понравится.
  - Говори.
  - Отправь меня в Человеческую жизнь. Я хочу хоть несколько лет подышать одним воздухом с любимой, хоть будучи ребенком. А эта девочка...,- он обернулся к полотну,- пусть ее нелюбовь разобьет мне сердце.
  Хранитель задумался, отошел в сторону, полистал книгу. Он то хмурился, то на его лице возникала улыбка, то снова хмурился. Листал страницы бесконечно, словно решал ребус, искал чего-то.
   Наконец, сказал:
  - Книга не против. И все сходится. Если ты отправишься сейчас туда, то ты родишься на десять лет раньше девочки, еще застанешь мать в живых, хотя я не понимаю, зачем это тебе. Но это, может быть, твое предсмертное желание...Все сходится...Узнаешь ты ее по родимому пятну, ну и... Мне ли объяснять тебе!
  Лиаму ничего не надо было объяснять. Он знал, что его предложение книга примет, он чувствовал это, иначе и быть не могло. Провидение дало ему здравую мысль-решение за его страдания, хоть он и не просил. Мысль была такой яркой, что просто не могла быть неверной.
  Пустота внутри его ухнула и дрожала теперь заживающей раной. Все решилось. Все так и должно было быть с самого начала.
  - Как ее будут звать?
  Хранитель проворчал что-то себе под нос, но ответил:
  - С вероятностью небольшой ее будут звать Элизабет, но, возможно, иначе. Ты же знаешь, что судьбы людей, которые еще не родились, очень трудно предугадать. Они зависят и от самих людей тоже...
  - Да, именно поэтому я хочу попросить тебя: проследи, чтобы я получил сполна. Пусть мое полотно собирает опытный Мастер. И ее полотно тоже.
  Хранитель в предвкушении потер руки: его самого радовало то, что проблема решилась. Он за столько лет уже перестал испытывать жалость.
  - Не сомневайся, Лиам, не сомневайся...
  Лиам улыбнулся той улыбкой, на которую только был способен, и дотронулся до рамки полотна девочки:
  - Здравствуй, Элизабет. Да, она назовет тебя Элизабет, "Посланная богом". Это так на нее похоже...
  Дрожащей рукой он вынул из груди розовый осколок, усмехнулся тому, как легко у него получилось теперь это сделать:
  - Люби, Элизабет, люби! Всегда, всенепременно, люби!
  Розовый кусочек прикрепился к полотну и сверкнул ярко, словно понял, чего хотят от него.
  
  ***
  Странное чувство беспокойства поселилось в душе Генриха, когда он перебирал в голове все события сегодняшнего дня, анализируя и обдумывая каждое. Сейчас он был один, сидел перед камином, а огонь то вспыхивал, то затихал, искры потрескивали в такт мыслям молодого человека, словно подтверждая их правильность, и Генрих сейчас был рад этому единственному собеседнику. Элизабет ушла спать примерно час назад, и, наверное, уже спала сном младенца. На миг он представил ее растрепанные черные волосы на белоснежной подушке, но быстро отогнал от себя ненужные мысли. Ни к чему хорошему они бы не привели сейчас.
  Что же происходило в его жизни? Он не узнавал сам себя. Раньше он не верил в судьбу, считал все разговоры о предначертанном свыше полной чушью, а веривших в это лжецами и лентяями, которые оправдывали данной теорией свое нежелание бороться за что-либо, просто плывя по течению жизни и событий. Его всегда раздражали досужие домыслы существования чего-то высшего, якобы способного повлиять на судьбу человека. Он высмеивал все теории, разговоры, мысли...
  И вот теперь, всего за неделю, вдруг, пришло осознание существования высшего разума, а вместе с ним появился страх. Генрих словно боялся наказания за свою прежнюю слепоту. Знал, что чем бы оно ни было, оно есть, существует. Доказательство тому - голубоглазое создание, мирно спящее в соседней комнате. Снова в его голове возник ее образ, и он не смог преодолеть желание взглянуть на нее. Просто убедиться, что с ней все в порядке- вот было объяснение для его возбужденного разума, кричавшего о том, что сама идея заглядывать в ее спальню плоха, и может привести к потере и без того хрупкого доверия к нему.
  Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, он приоткрыл ее, заглянул в комнату, и в следующий миг бросился к Элизабет, которая, свернувшись калачиком, лежала на полу и беззвучно рыдала.
  Ее сильно трясло. Ночная рубашка, мокрая от пота, задралась выше колен, мокрые пряди волос налипли на лицо... Побелевшие пальцы на руках, обхвативших колени, рисовали полную картину ужаса испытываемого ею припадка, а именно: сильнейшей истерии, случившейся с ней.
  Ни звука не вырвалось у нее, когда Генрих поднял ее с пола и сильно обнял. Она не сопротивлялась. Казалось, ей было все равно: она даже не понимала, где сейчас находится.
  Поняв, что Элизабет продрогла настолько, что у него не хватит тепла, чтобы быстро ее согреть, он протянул руку к лежавшему рядом на кровати одеялу, наспех завернул в него ее, и вышел из комнаты с ней на руках.
  Камин еще не погас и, пододвинув кресло ближе к нему, Генрих разместился в нем вместе со своей драгоценной ношей. Стараясь быстрее согреть Элизабет, он стал растирать ее спину через слой толстого одеяла, и уже скоро благодарное за тепло тело девушки стало понемногу расслабляться. Шеей Генрих чувствовал ее уже практически спокойное дыхание, но вскоре новый поток слез намочил его рубашку. Понимая, что Элизабет надо выплакаться, он не мешал. Успокаивающе похлопывая ее по спине, он шептал нежные слова и заметил, что негодование и злость к обидчику любимой женщины растет с каждой минутой.
  Генрих взял стакан с недопитым до этого крепким спиртным с недалеко стоящего стола и, сделав несколько глотков, поднес бокал к губам жены.
  - Тшшш, надо, девочка моя, станет легче, давай...по глоточку. - Она послушно испила из бокала. - Молодец! - Он поцеловал ее в лоб и улыбнулся, впервые за сегодняшнюю ночь, встретившись с ее заплаканным взглядом. - Пусть лучше утром болит голова, чем сейчас душа, верно?
  - Почему, Генрих? Почему он так поступает со мной? - Тихий шепот сорвался с ее губ.
  В ответ он вздохнул:
  - Я не знаю. Вариантов тысячи.
  - Среди ваших вариантов есть хоть один, оправдывающий его?
  - Я боюсь, что среди моих вариантов нет ни одного такого, чтобы не причинил вам боль, когда я его назову. Поэтому я не спрашивайте меня. Меня трясти начинает при одном упоминании его имени. Я готов его убить, сжечь и прах развеять по ветру.
  - Я согрелась.
  - Нет, вы еще мерзнете, -Генрих зарылся лицом в ее волосы. -Не отпущу вас, пока не перестанете дрожать.
  - Налейте мне еще...Что вы там мне наливали?
  Он рассмеялся и погрозил ей пальцем:
  - Хорошо, только потом опять ко мне на коленки.
  Когда муж поднялся, чтобы наполнить бокал, Элизабет получше укуталась в одеяло и подошла к камину.
  - Я люблю смотреть на огонь,- из-под одеяла показалась ее рука.
  - Не спалите себя, ради Бога! - наполнив бокал наполовину, он, подумав, наполнил его до краев. - А то вся романтика момента пропадет. И если на вас останется одежды меньше, чем есть сейчас, я за себя не ручаюсь.
  Они просидели больше получаса. Он, обнимая ее и словно лишаясь рассудка от запаха ее волос, и она, свернувшись калачиком, подогнув под себя ноги, уткнувшись в его шею. Каждый думал о своем, чувствуя, как гипнотизирует огонь и пьянеет голова.
  Держа Элизабет в своих объятиях, Генрих молился. Молился всем высшим силам, имен которых он никогда не знал, силам, над которыми всегда смеялся... Он молил, чтобы эти мгновения длились еще долго, нескончаемо долго. Ведь он знал, что так и должно быть. Когда-то так и было. И все вернулось! О! Как же он скучал по ней! И как же ему хотелось сейчас поцеловать ее шею, ...целовать, опускаясь ниже, к тоненьким, изящным лопаткам, ласкать губами нежную кожу между ними до тех пор, пока она не покроется мурашками. А потом, поддавшись внезапно подступившему порыву страсти, развернуть, скинуть одежду, и прижать к себе, сдерживая стон нетерпения. Собрать ее мягкие волосы в кулак и после страстного поцелуя в губы, запрокинуть ей голову... Это все было, это все непременно будет, но позже. Он даст ей немного времени, чтобы она его узнала.
  Генрих увидел ее слезы, когда захотел проверить, спит ли она и, внезапно поддавшись порыву, промокнул любимые глаза губами, едва осознавая, что же он делает.
  - Все хорошо, Элизабет, скоро вы его забудете.
  - Я не смогу.
  - Я обещаю вам. Вы мне верите?
  - Да...Вы должны помочь мне.
  - Я к вашим услугам. Сделаю все, что скажете, потому что по-другому уже не могу! - Он не мог остановиться и покрывал поцелуями ее лицо. - Остановите меня, Элли, остановите меня, моя любовь. Ну же, влепите мне пощечину. Срочно!
  Но то, что сделала Элизабет в ответ, снимало все запреты. Запустив руку в густую шевелюру, она притянула его голову к себе и поцеловала в губы...Жадно, требовательно, как будто сильно нуждалась в этом поцелуе. По щекам ее катились слезы, рука впилась в его волосы до боли.
  - Пожалуйста, помогите мне, помогите мне все забыть! - Шептала она между поцелуями, превращая эту глухую, тихую ночь в откровение двух существ, полную роковых тайн и клятв, слез и страсти, силы и слабости.
  
  ***
  Он сидел у изголовья ее кровати и смотрел с грустью в ее почти черные глаза своими, почти черными глазами.
  - Себастиан! Ты здесь! - Энж попыталась встать, но у нее не получилось, тело ее не слушалось. - Ты здесь! - Повторила она и улыбнулась.
  Он же, похоже, не разделял радости встречи и смотрел на нее строго.
  - Почему ты молчишь?
  Себастиан по-мастерски взлохматил волосы на голове, вздохнул и ответил:
  - Что мне сказать тебе? Спросить, зачем ты это сделала? Зачем тебе понадобилось погружаться в жизнь Лиама, зная, что это заберет у тебя часть жизни? Вопрос глупый. Сказать, что я зол на тебя за это? Ты и сама это знаешь, я думаю. Или что я стал злиться на тебя еще больше мгновение назад, когда ты открыла глаза, и я увидел цену совершенной тобой глупости? Что я должен тебе сказать?
   Энж стала думать, как продолжить разговор, чтобы, наконец, заставить Себастиана улыбнуться и внезапно поняла, что находится в своем доме.
  - Я дома?
  - Да.
  Энж снова сделала попытку подняться, но у нее закружилась голова и она снова рухнула на мягкие подушки. Ну, ничего, еще немного, и она сядет с ним рядом!
  Злость Себастиана как рукой сняло:
  - Энж, подожди, дай себе немного времени. Скоро все пройдет. Просто полежи немного, хорошо?
  - Да...Ты расскажешь мне, что произошло и почему я здесь?
  - Если будешь вести себя тихо.
  - Как ты, Себастиан? Я хотела найти тебя, чтобы поговорить с тобой, но мне не позволили.
  - Хранитель?
  - Да.
  Он кивнул:
  - Правильно сделал. Я не хотел бы, чтобы ты видела меня таким, каким я был тогда. Я выпил огромную дозу безразличия и посинел весь с головы до ног.
  Она рассмеялась, и он, наконец, улыбнулся:
  - Не веришь?
  - Нет.
  - Мне так показалось тогда. Хотя... Наверное, посинел только висок.
  - Себастиан, мой Себастиан! - Она взяла его руку и приложила к щеке. -Как же я рада тебя видеть!
  - А я тебя, ужастик. - Его взгляд окончательно потеплел и на миг она увидела его истинное лицо сейчас: Себастиану было неуютно находиться в ее доме, он был растерян. - Но ты заставила меня понервничать! Когда я увидел тебя у фонтана без чувств, рядом с тобой твоего отца, то одного безумного взгляда его глаз мне хватило, чтобы подумать о самом страшном, что с тобой могло приключиться. И уже начиная испытывать боль от утраты, я вдруг понял, что ты жива еще, но никак не можешь перейти из мира Лиама сюда окончательно. Как Хранитель мне потом поведал: ты не могла выбрать, где тебе лучше, здесь или там.
  Энж не помнила этого. Она практически ничего не помнила. В голове осталась только история Лиама.
  - Когда ты возвращалась в этот мир, ты кричала на волне отца, и я тоже слышал это, он пускал меня иногда на свою волну. Он всех пускал послушать твои слова по очереди, потому что не знал, что нужно делать.
  - Что я кричала?
  - Ты кричала: "Мои слезы, верните мне мои слезы! Прошу, умоляю! Верните мне их!" - и снова уходила в мир Лиама, но тебе, судя по всему, и там было плохо, и ты снова возвращалась к нам. Ты металась долго...И нам пришлось несладко, мы не знали, как вернуть тебя обратно. Нужно было как-то дать тебе знак, чтобы ты почувствовала, что тут лучше, чем там...
  Он загадочно замолчал и посмотрел на нее, потом продолжил:
  -Отец и Хранитель прикладывали твой кулон к твоей коже на шее, пытаясь дать тебе тем самым утешение, послать сигнал доброго чувства сюда, цепляясь за который, ты могла бы вернуться... Но выходило только хуже. Любовь не могла тебя утешить... И тогда я спас тебя, Энж.
  - Как?
  Себастиан смутился:
  - Не знаю как, но...мне же нужно было вытащить тебя в этот мир! - Ни с того, ни с сего он начал оправдываться.- Значит, нужно было послать тебе сигнал каким-то чувством...А я же помню, что ты говорила тогда про надежду..., - он многозначительно посмотрел на нее, видимо, ожидая, что вот-вот и она должна догадаться обо всем сама, но этого не произошло, и он закатил глаза к потолку,- Ужастик, соображаешь ты плохо. Я поцеловал тебя, недогадливая ты девчонка! Я передал тебе надежду! - Он рассмеялся. - Твой отец чуть не испепелил меня тогда...
  - Представляю! - Энж рассмеялась тоже.
  - Но это помогло. Что ты видела там?
  Энж погрустнела:
  - Все так, как говорил мне Хранитель. Лиам сам просил о наказании. Получается, что после этого я обязана буду внять его просьбе... Но, Себастиан! Мне его стало еще больше жаль... Не говори только никому об этом.
  - Хорошо, не скажу. Ты боишься?
  - Да. Теперь, когда я узнала саму его сущность, я люблю его еще больше... Прости!
  Он печально вздохнул:
  - Я все понимаю, Энж. Я уже смирился.
  - Неправда, ты надеешься.
  - Ты права.
  - Мы оба находимся всегда под воздействием чувств, которые носим.
  -Как и все Мастера...
  Повисло молчание, но лишь на несколько мгновений, и первым его своим смехом нарушил Себастиан:
  - А твой отец неплохо устроился! Он оказался умнее всех нас в итоге со своим безразличием!
  Минуту они смеялись, наслаждаясь этой общей на двоих эмоцией. Потом Себастиан произнес заговорческим тоном:
  - Я тут натворил кое-что...
  - Что? - Энж, наконец, удалось приподняться, чтобы сесть рядом с ним. Она пододвинулась к нему поближе и приготовилась слушать.
  - Когда ты перестала метаться под воздействием моей надежды,- весь его вид говорил о том, как он горд за то, что смог помочь подруге. И это не ускользнуло от нее, она толкнула его в плечо, чтобы он не зазнавался. -...Так вот..., когда ты уже была в порядке, приняв мою надежду, я был под воздействием такой любви, что мне захотелось сделать что-то хорошее для наших носителей. Особенно для твоего Лиама. Ну, хоть чуток подсластить ему существование, пока никто не видит...
  - И...,- Энж замерла в ожидании тайны.
  - Я незаметно для всех удалился в Мастерскую, просмотрел оба полотна, выгадал время и в одно время их существования добавил им...,- Себастиан опустил глаза,- страсти.
  Энж вскрикнула от неожиданности.
  - А что в этом такого? - Себастиан был невозмутим,- Пусть их влечет друг к другу, а что еще остается? Всегда есть слабая надежда, что под воздействием страсти кусочек любви из полотна моей носительницы выпадет и тогда...Кто знает, может, Хранитель передумает наказывать твоего Лиама...
  Энж в порыве нахлынувшего чувства благодарности обняла Себастиана.
  - Постой, ужастик...
  - Спасибо!
  - Подожди! Ничего не вышло же. Твой Лиам почувствовал подвох и сделал финт ушами, посмотришь потом сама.
  - Все равно, спасибо!
  - Вот до чего меня довела твоя любовь! Уже не думаю о наказании, о твоем существовании, а стараюсь угодить твоему носителю, только чтобы ты улыбнулась. Идиот!
  Она чмокнула его в щеку:
  - Тебя передумали наказывать?
  - Нет еще. Чернота есть, так что...чем-то я должен расплатиться. Но книга молчит, Хранитель хмурится...Проблема. Я выполняю миссию наказания для другого мастера, и если меня отстранят, то кто будет этим заниматься? Своим поступком я подбросил им проблем.
  - Ты раскаиваешься в содеянном? В том, что сгоряча разбил надежду?
  Он усмехнулся:
  - Как ни странно - нет. Это действительно - поступок, это мое решение, хоть оно и внезапное...Я горжусь им.
  Дверь в комнату открылась, на пороге показался Мастер. Он осуждающе окинул взглядом молодых людей, но Энж почувствовала, что он доволен ее состоянием. Здесь, в родном доме, она читала отца лучше, чем в Мастерской.
  - Себастиан, выйди,- прозвучала просьба.
  Тот вздохнул и, прежде чем выйти, посмотрел на Энж с такой нежностью, что ей захотелось воспользоваться последним шансом для того, чтобы не отпускать его, схватить за руку..., но его глаза сказали: "Я рядом" и она успокоилась. Себастиан вышел из комнаты.
  Мастер присел на кровать к дочери, держа рукой кулон, глаза его смотрели куда-то мимо нее. Безразличным гулом в тишине раздались его слова:
  - Скажи мне, Энж...Разве это так сложно - составить полотно? Разве так сложно просто вставить в него все чувства, одно за другим? Не просматривать, а просто сделать это? Тебе бы хватило двух мастерских дней. И этим ты спасла бы себя и, может быть, даже Себастиана.
  - Это трудно, ты прав. Я люблю своего носителя, отец. Мне трудно приносить ему боль.
  - Как может быть носитель, человек, который сам же наказал себя, быть дороже всего, дороже всех? Как? Объясни мне! Почему ты к нам так безжалостна? Ведь ты погибнешь, понимаешь ты это? О чем ты думаешь? На что надеешься?
  Внезапно осененный догадкой, он вскочил с места, и отпустил кулон:
  - Надеешься! Ну, конечно! Это твой дружок постоянно кормит тебя своей надеждой? И как я был слеп! Вы провели даже Хранителя! Но с этого момента я запрещаю вам видеться!
  - Нет, отец, я прошу, не делай этого! - взмолилась она.
  -Запрещаю! - Повторил он. - И не смотри на меня так, Энж. Ты не знаешь, что чувствуем сейчас мы с твоей матерью, не представляешь, как трудно будет мне объяснить ей твою гибель! Я имею право лишить тебя твоей надежды!
  Он протянул дочери маленькое зеркало:
  - Вот, полюбуйся! Посмотри на свои глаза. Посмотри в них и узри свою подступающую смерть.
  Он вышел, а у Энж оставалось все меньше времени, чтобы взглянуть в зеркало и взять себя в руки после увиденного, чтобы не шокировать и без того сильно обеспокоенную мать.
  Но она медлила. Ей было страшно.
  
  ***
  Стоящие на столе свечи мерцали и потрескивали под порывом свежего ветерка, дующего из открытого окна. Занавески на окнах трепетали, придавая комнате необычайную романтичность и воздушность. Стол был накрыт на две персоны. И комок подкатил к горлу, когда Элизабет увидела, что сидеть за столом придется довольно близко к Генриху... После прошлой ночи она была сама не своя от страха и стыда. Когда она вспоминала все, что происходило тогда, то ей хотелось забыться, убежать, запереться в комнате и не выходить оттуда вечно.
  Ежедневный семейный ужин вдвоем с ней и ее откровенность- это были непременные условия для того, чтобы Генрих соглашался выполнять ее условие, единственное и очень важное для нее, как для любой женщины...условие, которое, впрочем, она была готова нарушить к своему стыду, прошлой ночью сама.
  Он заметил ее присутствие и обернулся. В глазах вспыхнули искорки, потом же незамедлительно появился смех. На лице расползлась кривая усмешка.
  - Добрый вечер, Элизабет. - он подошел к ней и учтиво поцеловал ее руку, после чего жестом пригласил к столу...
  Мурашки пробежали по коже, когда она услышала его красивый голос... Этот голос неминуемо возвращал события прошлой ночи.
  - Добрый вечер, - ответила она, и выдохнула с облегчением, когда в комнату зашел слуга Бернард.
  Но Генриха, как оказалось, присутствие чужого человека при их разговоре ничуть не смущало, и он задал ей вроде бы обычный вопрос, о подтексте которого могли догадываться только они двое:
  - Как прошел сегодняшний день?
  ("Я не видел вас сегодня, почему?" - говорил он ей тем самым.)
  - Все хорошо, спасибо. Я немного приболела ...после вчерашних событий.
  ("Я не хотела выходить из комнаты и не хотела видеть вас...И сейчас не самый подходящий момент, чтобы разговаривать об этом!" - она поддержала эту веселящую его игру в шарады).
  Он усмехнулся:
  - Понимаю, именно поэтому я вас и не беспокоил. Сегодня заезжал Лувиньи и ваша кормилица была с ним. Но они не дождались вас, обещали заехать позже.
  ("Зачем бегать от всех подряд, если избегаете только меня?")
  - Очень жаль, что я не увиделась с ними.
  ("Я не хотела видеть их тоже, ведь они также участвовали в этой комедии под названием "замужество", они ее начинали").
  - Ваша кормилица просила меня поцеловать вас за нее,- он веселился от души.
  ("Ха-ха-ха!")
  - Непременно...после ужина.
  ("Только дотроньтесь до меня, де Бурье!")
  - Можешь идти, Бернард.
  Слуга вышел, а взгляд Генриха стал намного серьезнее.
  - Нам многое нужно обсудить, Элизабет, но не здесь и не сейчас.
  - Почему не здесь? Мне кусок в горло не лезет все равно.
  - Ну, а я жутко голоден.
  - Вас это все забавляет?
  - Ничуть.
  - Вы потешаетесь надо мной, признайтесь.
  - Элизабет, мы этой ночью натворили глупостей оба. Я чуть было не нарушил данное вам обещание, и это главное. Я потерял голову, но не до конца. И это мне многое позволило понять. Давайте на какой-то час сделаем вид, будто ничего не происходило. Просто ничего не было, Элли. Мы погуляли по городу, а после попили на крыше горячий шоколад. А все, что происходило потом, это ваш сон...и мой сон. Сны ведь бывают одинаковыми, верно?
  Наступило молчание. Генрих ужинал, Элизабет лишь пила вино, изредка поглядывая на него и удивляясь, почему он так спокоен.
  Ареон положил свою огромную голову ей на колени и жалобно поскулил, что конечно же, не осталось незамеченным для Генриха.
  - Со мной он никогда не позволяет себе такого. Хитрец.
  Элизабет улыбнулась, посмотрев в умиляющие глаза пса, и погладила его по лохматой черной челке.
  - Ареон...-это тот щенок, любовь к которому оказалась такой судьбоносной для Амили? Это его она прижимала к груди тогда, когда вы ее увидели?
  - Да, все верно.
  - Вы забрали его к себе в дом для того, чтобы воспоминания о ней были всегда на ваших глазах?
  Он рассмеялся:
  - Нет, конечно, что за глупости. Я всего лишь хотел взять пса, чтобы он охранял мой дом. Я рад, что тогда обратил на него внимание, ведь зрелище он представлял собой довольно страшное. Он был слишком маленьким, слишком тощим, и лишь лапы были огромны. Этот хитрец, похоже, с самого начала знал, как нужно себя вести. Он был прекрасным слушателем, и я ему ведал слишком многое, после чего просто не мог отказаться от него: он стал слишком родным для меня существом.
  - Но от нее вы отказаться смогли...
  Он закатил глаза:
  - Да, смог. Не делайте из меня злодея, Элли. Неужели было бы правильным оставаться с ней, не любя ее? Когда же в вас перестанет говорить голос обиженной женщины...Перестаньте винить меня во всем, что происходит с вами. Кстати, о том, кто и кем пользуется: вы вчера тоже пытались воспользоваться мной, чтобы кое-кого забыть.
  Ну, вот. Генрих это сказал. И именно с такой насмешкой в голосе, как она и представляла. Ей сейчас хотелось провалиться сквозь каменный пол. Она снова подумала о том, что хотела бы иметь в этом доме комнату, куда могла бы могла прятаться от него в таких ситуациях. Он бы несомненно выделил ей такую, внял ее просьбе, но тут была одна заморочка, которая делала само существование такого убежища просто невозможным: такие комнаты должны были быть повсюду. Ох, надо было сделать это непременным условием замужества!
  - Я прошу прощения за это.
  - Но об этом позже, верно? Скажите мне кое-что еще. Вы ведь так и не отдали монету никому?
  - Я забыла ее отдать.
  Он кивнул:
  - Не задавались вопросом: "что не так с этими людьми"? Не зародилось семя сомнения, что все вокруг, словно по нотам, разыграно? Что все ненастоящее, например?
  Элизабет смотрела в его глаза и понимала, что он прав. С самого начала она чувствовала фальшь, но была сначала слишком растрогана, потом удивлена и шокирована, чтобы осознать это. И как же ей сразу в голову не пришло это... Но что это тогда был за спектакль? Нет, он снова смеется над ней...
  - Они... актеры?!
  Он рассмеялся:
  - Не так буквально, Элизабет.
  - Вы ведь мне сказали, что там все настоящее: нищета, голод, воровство... Все в чистом виде. Вы для этого туда и приходите так часто. Чтобы понять, что у вас все не так плохо...
  - Все верно. Я обещал вам, что буду честен с вами. Я с самого начала был с вами честен. Я объясню. Это все отголоски Чудесных улиц, которые существовали когда-то в каждом городе, пока не были разогнаны. Это были опасные места. Попадавшие туда не возвращались.
  - Откуда такое название- "Чудесная улица"?
  - Они назывались по-разному, но смысл один, а связывают эти страшные улицы с чудесами потому, что все нищие, больные и убогие, дети и шлюхи при свете дня чудесным образом превращались в совершенно здоровых людей, со своими семьями, домами, даже со службой порой... Но лишь до следующей ночи,- он улыбнулся.
  - Но как...зачем? Зачем это нужно? Ненастоящие нищие...
  - А кто скажет, где они настоящие, а где играют роль? Они и сами этого уже не понимают, Элли. Какую сторону их жизни принимать за настоящую, решать вам. Порой, мне кажется, что они не в своем уме..., порой, что я - не в своем, глядя на их жизнь по эту сторону. - Генрих налил себе еще вина. - Но я очень скоро понял, что эти люди правдивы по обе стороны, куда ни посмотри. Находясь на улице и прося о милости, они испытывают дерзкое чувство свободы, такое дерзкое и пьянящее, что не хотят возвращаться к своей дневной жизни. А когда с приходом утра им приходится это делать, хотят вернуться обратно. Так что там действительно все настоящее: вся человеческая суть в чистом виде. Каждый из людей хочет почувствовать свободу, даже если для этого придется опуститься на самое дно...У всего и у всех на этом свете есть две стороны.
  - Это необычно и...непостижимо...
  - Это бередит разум, заставляя пересматривать многое, верно? - он кивнул,- Вот за этим я и прихожу туда. Вы узнали обо мне что-то важное, как мне кажется. Как я уже и говорил, вся улица, она словно из времени Дворов Чудес, но их нет, а ту, что вы вчера видели: вне закона. Эта улица под моей защитой...В моих силах разогнать ее силами гвардейцев, но я не делаю этого по известным вам причинам. Однажды правда выплывет наружу, и тогда полетят головы.
  - Кто знает про нее?
  - Многие. Даже некоторые их тех, кто следит за исполнением закона. Представьте себе только: ведь любой безногий музыкант на самом-то деле может оказаться великим учителем музыки; пьяницы, лежащие в лужах, могут оказаться графьями и баронами, напившимися дешевого спиртного, которого они не позволяют себе в другой жизни; шлюхи могут оказаться вполне приличными дамами, женами великих мужей...
  - Поэтому вы надвигаете шляпу на глаза, чтобы никто из них не узнал вас?
  - И поэтому тоже. Я знаю многих из них. Теперь я знаю их даже лучше, чем им кажется. Так что мне будет бесконечно жаль, если этой улицы не станет. Некоторые их них попадутся и скандала тогда не избежать: начнутся суды, в результате которых казнят многих знатных особ. Всех, кто будет на той улице в этот роковой час. Но эти безумцы знают обо всем и им все равно. Ведь когда они там, свобода лишает их рассудка. А опасность придает этому чувству еще больше правдивости.
  - А Амели? Что будет с ней?
  - Я предлагал ей другую жизнь, она отказалась. Я постараюсь помочь ей, когда придет время. Если это будет в моих силах...
  - Я хочу сходить туда снова.
  - Умница. - он улыбнулся, - Я тоже. Интересно, правда? Двоякая правда всегда бередит разум, ни о чем не можешь уже думать, как не о ней. После таких прогулок начинаешь сомневаться в казалось бы обычных вещах, искать у всего второе дно, видеть то, на что не обращал раньше внимания...Это помогает разбираться в людях. И при первой встрече с человеком читать его, словно книгу...
  Он внимательно посмотрел на нее:
  - Мне сейчас достаточно одного взгляда, чтобы понять многое. - Он выпил бокал залпом, чем удивил и напугал ее. Кто знает, чего от него сегодня можно ожидать после такого количества выпитого спиртного. - По крайней мере, я всегда вижу, кто предан мне всей душой...А кто- нет.
  Это прозвучало, как упрек, и Элизабет поняла его смысл сразу.
  - Ах, вот вы к чему. Снова Чартер не дает вам покоя?
  - Это вам он не дает покоя. Я же вспоминаю о нем только тогда, когда вижу тоску в ваших глазах. В эти моменты я хочу его убить. Я давно бы это сделал, но вы тогда возненавидите меня, а я не смогу жить с этим...Вчерашняя ваша попытка забыться выбила меня из колеи. Если бы вы знали, как я желал любить вас, но вы лишь хотели забыться, и это меняло все. Я проклинал его вчера. Мысль о том, что вы слишком пьяны и не понимаете, в чьих объятиях находитесь, была болезненной для меня. Теперь я уверен, что все сделал правильно. Сейчас вы просто полны смущения, но ведь, согласитесь, была вероятность того, что вы возненавидели бы меня. Это было бы моей ошибкой, огромной ошибкой, Элли. Вы нужны мне, я в вас нуждаюсь, и в своем стремлении завоевать вас я не должен допускать ошибок.
  Попытка забыться?! Ей хотелось рассмеяться, так нелепо это все звучало. Неужели он сейчас не видит ничего дальше своего носа?
  А он продолжал:
  - Поэтому я остановил это недоразумение и отправил вас спать. - Он тихо рассмеялся. - Нет, все правильно, в первую брачную ночь муж с женой должны спать в одной постели, верно? Так что получилось так, как и должно быть. Я не оставил вас одну в вашей спальне, я хотел быть рядом, если с вами случится снова нервный срыв...
  Она молчала, опустив глаза.
  - Теперь моя очередь просить у вас прощения, Элизабет. Простите меня. Я буду стараться, чтобы этого больше не повторилось...,- Он говорил, а в его глазах отражался огонь свечей, который не умел врать так, как он... Врать даже самому себе.
  
  ***
  Энж трудилась не покладая рук с самого утра, и ничто, и никто не мог ей помешать: даже отец, призывающий ее отдохнуть, даже Мастера, проходящие рядом и оценивающие как всегда ее работу. Она не должна была отвлекаться, забываться, мастерить под воздействием чувств, потому что теперь нельзя было погружаться в судьбу Генриха. Она должна была собрать полотно, не просматривая его, а иначе выполнить обещание, данное матери, никак не получилось бы. Обещание выжить.
  Несмотря на ее старания, все получалось из рук вон плохо. Энж постоянно слышала голос Лиама, и руки ее дрожали; голос Генриха говорил ей о любви, и сердце замирало в груди. Он смеялся, глядя на ее жалкие попытки перебороть себя и сделать все правильно. Он шутил, шептал, а иногда возникал видением, стоящим за спиной и вопрошающим, что она делает и зачем...
  Отец, никогда не понимающий Энж, остался верен сам себе и лишил ее общения со Себастианом. Думая, что тем самым заставит ее собрать полотно, не погружаясь в него- он на самом-то деле лишил ее надежды, которая была ей необходима сейчас, как никогда...Одинокая, растерянная, влюбленная до безумия и обещавшая всем, всему миру растерзать своего любимого, она сейчас выла от отчаяния без надежды!
  Себастиан! Она знала, что где-то совсем рядом, может быть, в этом же огромном белом зале, среди Мастеров, он творит полотно Элизабет и тоже думает о ней. Но он наверняка спокоен... Наверняка! Она на миг представила его глаза, горящие зеленым свечением, и они на это время, пусть и такое короткое, затмили глаза Генриха... Ну как же ей был необходим сейчас Себастиан! Если бы он появился сейчас здесь! Она не отпустила бы его больше.
  Безумный круговорот мыслей кружил ее, словно пытаясь свести с ума. Она узнавала каждую мысль, и ей казалось, что она даже осязает каждую из них: четко представляла, какого она цвета и формы...Цветные мысли, цветные чувства, все цветное! После этого раздумья уже тысячный раз приходила мысль о том, что Генрих сейчас непременно должен чувствовать ее руки...Так это называлось, но обозначало лишь беспокойство человека оттого, что судьба не сложена до конца..., но сами слова "чувствовать руки" сводили ее с ума, делая Генриха все реальнее, таким реальным, что казалось, будто он стоит рядом и держит ее за руку.
  Вчера Энж увидела в своих глазах черноту и испугалась, потому что сразу почувствовала безумную жажду жизни, а это делало важным то, что раньше не было важным совсем: ее существование...Она должна жить ради всех любимых, ради себя самой. А значит, нужно собрать полотно правильно. Генрих должен страдать...Генрих! И снова он! Снова его смеющиеся глаза возникали, словно птица феникс, перед ней, стоило только перестать думать о черноте...
  Испытывая отчаянье, которое не могла выплакать, чувствуя в горле ком, который не давал ей рыдать, Энж почувствовала, что музыка- обычно такая спокойная и возвышенная- стала меняться... Девушка не догадывалась, что она уже играет только для нее одной, что это была уже ее собственная музыка, сотворенная страданиями и любовью...Музыка, под которую уже не хотелось танцевать, музыка, под которую хотелось кричать изо всех сил, которая манила успокоением и радостью, манила свободой...Свобода! Она была в каждой ноте, именно она растягивала улыбку на ее лице тогда, когда Энж выставляла в судьбу темные чувства...Эта музыка была послушна ей, подобно чувствам, из которых собиралось полотно. И Энж упивалась вдоволь, изменяя ее, пока та не стала идеальной.
  Идеальная музыка - только она могла заглушить ее отчаянье, потому что всегда и всенепременно была немного громче, чем оно. Словно живая музыка ее понимала. В те моменты, когда Энж хотелось все бросить, закричать, убежать домой и броситься в мамины объятия с жутким признанием, что ничего не получается, она играла особенно громко.
  Через некоторое время, новая знакомая утихала и следом приходила уже до боли знакомая, музыка отца, приносящая с собой усталость...Ожидая вновь свою, словно каплю дурмана или каплю надежды, Энж не догадывалась о том, что подобно старой и новой музыке между собой боролись два ее сознания: сознание старой и новой Энж.
  
  ***
  - Вы очень голодны? - Генрих дождался супругу на ужин и теперь с улыбкой смотрел на ее наряд.
  Она была так трогательно растеряна, что ему хотелось улыбаться. Ее волосы были убраны в пучок, видимо, ей так было удобно. Платье было чересчур домашним, и это говорило о ней совершенно противоположные вещи. Во-первых, раз она надела домашнее и наверняка удобное платье, значит, хотела чувствовать себя удобно при разговоре с ним, то есть до этого это было не так. Во-вторых, это могло объясняться так же и тем, что она перестала его бояться и определенно принимает за того, перед кем не нужно подчеркивать свою красоту и наряжаться, стараясь выглядеть краше. Ну, и в-третьих..., возможно она нарочно не хотела наряжаться и старалась выглядеть как можно хуже, чтобы случайно не соблазнить.
  - Нет, не очень.
  Он кивнул:
  - Предлагаю перенести наш ужин на крышу. Намечается дивная лунная ночь, и я не хочу пропустить ее.
  Она улыбнулась:
  - Стараетесь быть романтичным?
  Он удивленно присвистнул:
  - Вы все еще настолько плохо меня знаете? Я могу быть романтичен, могу быть неромантичен. Могу быть жесток, могу быть добр...Но никогда не стараюсь быть таковым. Я есть такой, какой я есть здесь и сейчас. Все несчастья случаются из-за того, что люди стараются быть кем-то, кем не являются по сути...Вы согласны поужинать на крыше?
  Она, конечно же, согласилась и вскоре сидя с ним рядом, восторгалась красотой звездного неба, запрокинув голову и забыв про аппетит. Впрочем, ему тоже было не до еды сейчас.
  Он чувствовал нечто темное, повисшее в воздухе... Это была подлость, совершенная сегодня, и ему не нужно было поднимать голову вверх, чтобы видеть ее... Он знал, что она наверняка серо-фиолетовая и острие, блестящее в ночном свете, направлено в сторону Элизабет...
  Он посмотрел на жену, ей, конечно же, ничего не угрожало, и она ничего не видела над головой, да и не могла видеть, она лишь смотрела на звездное небо и улыбалась.
  Как бы он хотел поднять сейчас голову и увидеть лишь только то, что видела она и ничего больше! Но он не умел так. Он не умел, совершив подлость, видеть звездное небо...
   Серо-фиолетовая конструкция привлекала к себе внимание, притягивала к себе его взгляд вновь и вновь, пока он не погрузился в нее, и перед его глазами не возникла вновь картинка сегодняшних событий...
  Генрих вошел в темную мрачную камеру и, скрестив руки на груди, молча смотрел на молодого человека, сидящего на полу.
  Стражники, впустившие его, получив свои деньги, скрылись из виду, согласившись оставить собеседников на некоторое время для разговора. Прошло уже минуты три, а разговор так и не начался. Ожидания Генриха по поводу того, что соперник после двух дней заключения в темницу будет просить о пощаде, не оправдались, и он был этому удивлен. Отдавая дань уважения его поступку, он первым начал разговор:
  - Я тебе сказал, чтобы ты уехал из города. Почему ты все еще здесь?
  - Потому что я сам решаю, где мне находиться.
  Генрих усмехнулся:
  - Глупость и упрямство по-прежнему - твои верные спутники...Мне рассказывали, что отрочество ты провел вдали от матери и Элизабет, прислуживая хозяину, платившему тебе жалованье. Почему ты вернулся? Чем в итоге это все закончилось? После стольких лет службы, что нужно было натворить, чтобы тебя выгнали? Ты обокрал хозяина? Предал его? - голос Генриха перешел на шепот. - Откуда у тебя яд?
  - Ты не получишь ответа ни на один свой вопрос.
  - Я- то получу, хочешь ты этого или нет. Но тогда ты будешь жалок. Я же предлагаю тебе сохранить хоть каплю своего достоинства, сказав все сейчас.
  -Ты побоишься, что она узнает. Ты не тронешь меня, верно? Значит, она не сдается! - Чартер улыбнулся. - Эта странная женщина никак не может выпустить меня из своего сердца. И тебя это бесит.
  Генрих в мгновение ока оказался рядом с Чартером и пару раз ударил его, заставив сплевывать кровь.
  - Давай же! - Чартер поднялся с сырого пола и с вызовом посмотрел на Генриха,- Здесь меня убьешь?
  - Я пришел сюда не за этим. Мне нужно получить ответы на мои вопросы. Зачем ты ходил на Чудесную улицу?
  - Ты и это знаешь?
  - Что ты там делал?
  - То же, что и любой мужчина в моем возрасте...
  Генрих рассмеялся:
  - А ты еще большая мразь, чем я думал. Так, значит, ты пришел туда в поисках любовных утех... Где ты раздобыл яд?
  -Я не помню,- усмехнулся Чартер.
  Дальнейшая сцена, всплывающая в памяти Генриха, была неприятна ему, и он машинально потер костяшки правой руки...
  - Я выкрал его!
  - У гадалки, я прав?
  - Да.
  Конечно же, Генрих знал, что это так: ведь после недавней попытки отравления он отобрал у Чартера до боли знакомый флакон...А во время вечерней прогулки с Элизабет специально зашел проверить наличие флакона у Амили... Когда-то он сам оставлял его ей: холодного оружия Амили слишком боялась, чтобы оставить у себя в доме.
  - Не смей больше приближаться к этой женщине! Я буду следить за тобой! Не смей больше приближаться к моим женщинам! Уезжай из города...,- Генрих наносил удары один за другим, словно с каждым ударом старался донести до противника истину.
  Но совсем не это было подло...
  Подлость заключалась в том, что он сегодня откупился от Чартера. Купил у него любовь к Элизабет за деньги. Заплатил, чтобы тот уехал и больше не появлялся никогда.
  Странно, но размер подлости, повисшей сейчас над ним, стал меняться еще тогда, когда велся разговор о деньгах: с каждым его словом, с каждым словом Чартера, с каждыми названными цифрами, с каждой мыслью у том, что Генрих согласен заплатить вновь названную цену, и больше, и намного больше...росла и подлость. И это было странно, ведь подлость - она всегда подлость, какой бы ни была и ее размер никак не определяет ее сути. Никогда еще поступки не меняли своего размера, повиснув над его головой так, как тогда...
   Когда воспоминания были вновь просмотрены и прочувствованы, фиолетово-серая конструкция растворилась в воздухе, оставив лишь чувство вины, которое, словно пепел, опало на его плечи и голову. Он любимым жестом взлохматил шевелюру, стряхивая его. И только после этого смог посмотреть в глаза жены.
  
  ***
  Себастиан был из семьи Мастеров, но никогда не считал себя ее частью, потому что всегда был одинок настолько, что думал иногда, будто семьи у него нет. Одиночество и молодость: два слагаемых, которые порой толкают на поступки с большой буквы. Чтобы ненароком не сойти с ума от одиночества, он учился быть хитрее, чем он есть. Учился подстраиваться под собеседника и вести себя так, как тому было нужно. Позднее он понял, что если начинаешь играть роль, то обязан будешь играть ее до конца, а постоянно притворяться было тяжело и невыносимо, что и привело в один прекрасный день к переменам- Себастиан оставил всех знакомых и оставшись наедине со своим одиночеством, от которого всегда бежал, вдруг почувствовал себя счастливым! Он понял, наконец, что на всем белом свете нет ничего теперь, что заставило бы его совершить снова страшную измену самому себе.
  Обучение давалось ему легко, он делал успехи, Мастера его хвалили и он не мог дождаться, когда же, наконец, сможет по-настоящему взяться за работу.
  Позже, с бешеным энтузиазмом выполняя задания книги, собирая судьбы одну за другой, Себастиан превзошел многих в умении манипулировать чувствами людей. Задания становились все сложнее и сложнее, и он уже занимался не обычными судьбами, а судьбами Мастеров, судьбами гениальных личностей человечества.
  Но было кое-что, что не давало ему покоя. В мозгу зародилась губительная для него как для Мастера мысль, которую он постоянно гнал от себя- мысль о том, что как бы ни была малосущественна разница между Мастерами и людьми, человеческая жизнь намного лучше. Чуть позднее он стал думать, что можно сделать, чтобы переродиться человеком, и, общаясь однажды с Хранителем, понял, что единственный вариант для него- совершить что-то преступное. Но что можно совершить в этом белом мире? В мире, где кругом одни полотна, где все одинаковое, где нет ничего безумного... Пару раз он пытался заглянуть в книгу Хранителя, что было запрещено каждому из Мастеров. Несколько раз пытался найти зеркало, чтобы посмотреть в него, но безрезультатно. В зале обучения, где Мастера, будущие и настоящие, набирались знаний, необходимых для собирания судеб, он пытался устроить переполох, выдрать страницы из книг, с помощью которых происходило подключение к источникам знаний, вынести книгу с собой из зала, явно или скрыв ее под одеждой...Ничего не получалось. А человеческая жизнь манила. И с каждой неудачной попыткой все больше и больше.
  На груди Себастиана сверкала надежда, и именно она заставляла его предпринимать все новые и новые попытки до тех пор, пока все они не были испробованы. И тогда Себастиан почувствовал себя несвободным. Его стали душить белые залы с полотнами, и сама необходимость собирать их стала невыносимым ударом по самолюбию. Он хотел свободы. Но лишь до тех пор, пока не встретил Энж.
  Эта девчонка с красными глазами с самого начала была необычна, и не только тем, что была единственной Мастером-женщиной, но также своим собственным восприятием мира.
  Когда в жизни появляется кто-то, безумно влюбленный во все вокруг, кто-то, кто восторгается каждой секундой своего существования, находит много интересного и великолепного даже в обычных вещах, то это заставит любого пересмотреть все с точки зрения этого "кого-то".
   Очень скоро Энж стала необходима для него. Как же он благодарил свой белый мир за то, что Энж появилась в его жизни...до того, как влюбился в нее. Хотя, что это было за чувство, возникающее при взгляде ее наполовину черных глаз, он сам себе не мог объяснить некоторое время. Пока их губы не встретились в показательном поцелуе и его не пронзило любовью к ней.
  Он знал, что Энж влюблена в своего носителя, но не винил ее в этом. Так же, как и ему, человеческая жизнь ей казалась правдивее и красивее. И этим все объяснялось. Он понимал, что нужно лишь подождать, когда полотно будет собрано, ведь тогда оно перестанет просматриваться, и Энж рано или поздно забудет о Лиаме. Сколько еще будет у нее носителей! И они будут появляться, и исчезать, а он, Себастиан, всегда будет рядом.
  Что -то пошло не так...Он это видел, просматривая полотно Элизабет после разлуки с Энж... "Не так" - в данном случае означало то, что наказание исполнялось. У них с Энж наказание было одним и тем же: он должен был собрать свое полотно правильно, а она - свое. В этом они зависели друг от друга. Просматривая полотно своей носительницы, Себастиан видел страдания Генриха. Да и с глаз Себастиана чернота стала отступать: он чувствовал, как спадает напряжение. Все меньше и меньше усилий требовалось ему для управления своей носительницей и было по крайней мере несколько причин, которые могли привести к этому, но ни одна из них его не радовала, и объяснения все неминуемо сводились к Энж.
  Себастиан боялся даже представить, что должно было заставить Энж приносить страдания Лиаму. Что ей пообещали? Чем пригрозили? Ведь о том, что она выполняет свою работу правильно по собственному желанию, не могло быть и речи. Только не его Энж!
   Был еще вариант, который объяснил бы происходящее: полотно собирает кто-то другой... И это могло означать только одно- Энж погибла. Думая об этом, Себастиан хватался за свой кулон, ища утешение в надежде, но тот помогал лишь временно, и поэтому он практически не выпускал его из рук, собирая полотно лишь одной свободной рукой.
  Себастиан не оставлял своих попыток отыскать Энж: ведь в конце-то концов он был носителем надежды и не терял ее никогда. Но его попытки были тщетны. Хранитель молчал, Мастер удалился на недоступный ни для кого другого уровень и молчал тоже. Стараясь найти подругу, Себастиан много раз выходил к фонтану. И как только возвращался оттуда, внутренний голос говорил ему, что вот сейчас-то она наверняка там, откуда он только что ушел...
  Отсутствие времени как такового для их расы раздражало его сейчас больше обычного. Ведь так хотелось понять, как долго он не видел Энж. Может быть, прошло всего лишь несколько минут, а может быть, вечность...
  Времени не было. Представители его расы обходились всегда лишь чувствами, они были обучены этому. Когда-то Себастиан думал о том, что это правильно, ведь по сути, время не так важно... Зачем знать, как долго в минутах ты не видишь кого-то, если уже скучаешь и для тебя прошли их сотни, даже если стрелки показывают обратное? Зачем знать, сколько тебе лет, если ты чувствуешь себя молодым? Кроме того, он часто видел, что людское время бежит по-разному. Для кого-то минуты растягивались в годы, а для кого-то наоборот, и дело всегда было не во времени, а в том, насколько человек чувствовал себя счастливым. Себастиану казалось, что если он сможет донести до людей незначимость времени, то несомненно сделает их счастливее... Впрочем, Хранитель быстро сумел отговорить его от желаемого перехода, лишь показав несколько полотен Мастеров, отправленных в человеческую жизнь с какими-либо духовными миссиями. Словно сумасшедшие, эти Мастера призывали людей к тому, что тем было не понять вовсе, в силу недоказуемости духовного. А людям всегда нужны были доказательства, чтобы поверить во что-то. То, что не доказано- для них всего лишь сказки, подобно тем, что рассказывают детям на ночь.
  Но не это расстраивало Себастиана больше всего в людях, больше всего его расстраивал тот факт, что они порой не поверив духовной правде, могут с легкостью поверить в наглядную ложь. Если бы не Мастера, несущие людям научно доказуемые знания, то неизвестно, во что бы они верили, до чего бы человеческий разум додумался. Однако несмотря на то, что научные знания было доносить легче, не всем это удавалось. Были Мастера, которым не верили.
  Себастиан знал, что Мастера оборачиваются людьми постоянно, и он хотел быть одним из них. Но как они это делают Хранитель держал в тайне, а вернувшиеся обратно Мастера не помнили об этом ничего, человеческая жизнь для них походила на сон, который они забывали, просыпаясь.
  В снах самого Себастиана в последнее время фигурировала книга Хранителя. Во сне, повторяющемся постоянно, он видел, как вокруг книги собрались Мастера в надежде получить ответы на свои вопросы. Но Себастиан знал, что она ждет лишь его, ждет, чтобы рассказать что-то очень важное. Во сне, когда он подходил к ней, толпа Мастеров расступалась и он оставался с ней один на один, лицом к лицу... Да, он видел ее лицо тогда. Она улыбалась ему приветливо и открывала свои страницы перед ним...и больше он ничего не помнил, так как просыпался еще до того, как искомая страница откроется. Последнее, что он слышал тогда, это был шелест старых страниц.
  Он помнил также из своего сна прыгающие цифры в уголках страниц книги, ясно помнил чувство чего-то таинственного, чувство интриги... пролистывание книги во сне останавливалось всегда на одном и том же месте, на странице 1113.
  Теперь он думал о переходе постоянно. Понимая, что даже если столкнется с Энж в ЧЖ, то может пройти мимо, он все же надеялся непонятно на что. Надежда на груди грела его, даже несмотря на то, что была размерами меньше, чем раньше- меньше на один маленький кусочек, она грела с прежней силой. Он найдет Энж, он обязательно ее найдет.
  И он ее нашел.
  Она сидела у фонтана, на ее лице блуждала улыбка, волосы были растрепаны, рукава белого Мастерского одеяния засучены почти до плеч.
  - Энж! - Он бросился к ней, боясь, что, подобно видению, она может исчезнуть.
  Она подняла на него зеленые глаза с минимальными остатками греха, черноты было в них уже мало и, вопреки его ожиданиям, лишь грустно покачала головой:
  - Себастиан, нам нельзя видеться.
  - Энж...Что ты такое говоришь?! Я с ума сходил от разлуки! Тебя нигде не было, все вокруг молчали...
  Ее голос дрогнул, на миг в нем послышались прежние нотки, но лишь только на миг:
  - Не надо, Себастиан... Оставь меня, я тебя прошу!
  - Но...почему? Энж, я не понимаю...
  Она вскочила, и голос, который раздался сейчас на их волне, был словно не ее голосом. Так грозно и убедительно он прозвучал:
  - Ты не знаешь, как сложно мне было заставлять страдать носителя! Но я справляюсь! А ты пытаешься вернуть все так, как было! Ты пытаешься разоружить меня в борьбе с самой собой! - ее голос стал тише и в нем появились жалобные нотки. - А я потом не смогу, Себастиан. Я погибну. Я обещала жить.
  Он усмехнулся:
  - Ты бы знала...Ты бы знала, Ужастик...
  - Не называй меня так!
  - Я всегда так тебя называл, Энж.
  - Не смей возвращать все назад. Я была другой тогда...
  Себастиан покачал головой:
  - Я рад, что в твоих глазах почти пропала чернота, Энж. И это правда. Мне плевать, что твой носитель страдает! Мне наплевать, что наш с тобой союз по мукам бывшего Мастера сложился настолько удачно, что мы заставляем его переживать то, что он переживает...
  - Он...страдает?
  - А ты сама не видела?
  Она опустилась на лавку, ноги ее не держали:
  - Нет, я не просматривала полотно уже давно. Сначала очень хотела это сделать, но теперь...мне страшно.
  - Ты гонишь меня, Энж, но я всегда буду твоим другом. Мне больно видеть, в кого ты превратилась...
  - Ты же сам хотел, чтобы я выживала! Вот я и выживаю!
  Он усмехнулся:
  - Та девочка, которой ты была, Энж...моя любимая, единственная Энж! ...Боюсь, что она уже не выжила.
  И Себастиан ушел тогда, не объясняя ничего, ему хотелось забыться. Он пошел к Хранителю, ибо то, что сейчас ему могло помочь- это лишь огромная доза безразличия.
  
  ***
  Маскарад был в самом разгаре, гости еще не успели снять свои маски, еще не прозвучали финальные аккорды музыки, не наступил вечер, а Генрих уже устал. Смертельно устал от фальшивых улыбок, от вечного вопроса в глазах окружающих: Кто я, узнай меня?
  Масок ему хватало и в жизни; сказочных персонажей, костюмов и прочего театра он тоже насмотрелся в силу своей способности материализовать чувства и наделять жизнью и разумом неодушевленные предметы.
  Он просто стоял, прислонившись к колонне зала, и смотрел на весь происходящий, как ему казалось, бред, размышляя над тем, каких душевных сил будет стоить ему улыбка и гримаса удивления в момент снятия масок.
  - Вам скучно? - услышал он голос за спиной.
  Генрих обернулся и невольно залюбовался Элизабет. Она запыхалась от танцев, на ее щеках играл румянец. Ее явно забавлял весь этот глупый карнавал.
  - Мне скорее грустно.
  - Почему?
  - Мне всегда грустно, когда приходится наблюдать то, что я не хочу наблюдать.
  - Не будьте злюкой, потанцуйте со мной.
  - Вы едва держитесь на ногах.
  - Это правда,- она перевела дух и в глазах ее вспыхнули огоньки кокетства,- Разве вы не сможете поддержать меня в нужный момент? Я почему-то думаю, что танцуя с вами, буду едва касаться пола, а в общем, парить по воздуху.
  Он усмехнулся:
  - Вы кокетничаете со мной. Зачем? Хотите подразнить?
  - Я лишь хочу, чтобы вы потанцевали со мной.
  - Это удивительно... В любом человеке есть что-то, что заставляет его всегда стоять на своем. И чем больше его уговаривают и убеждают, тем яростнее он борется за свое мнение. - Генрих внимательно посмотрел в глаза жены. - Так что же происходит со мной, любовь моя, когда вы просите меня о чем-то? Почему я становлюсь безвольным слабаком, стоит мне только посмотреть в ваши глаза?
  Его рука ласково приподняла ее подбородок, губы слегка коснулись ее губ. Несмотря на то, что Элизабет не противилась, он не стал превращать этот детский поцелуй на публике в настоящий...только не сейчас. Он лукаво улыбнулся и, захватив в плен запястье ее руки, повел на танец.
  Музыка играла достаточно громко для того, чтобы скрыть разговор пары от ушей танцующих рядом, но не настолько громко, чтобы они не слышали друг друга.
  - Почему вы улыбаетесь?
  - Потому что мне удалось поцеловать вас и не получить пощечину.
  - Вокруг люди и будет очень странно, если я дам пощечину своему мужу за поцелуй.
  - Но ведь они не знают, кто я и кто вы...Мы в масках, забыли? Вы не хотели меня ударить, Элизабет. Вас тянет ко мне, и вы ничего не сможете поделать с этим.
  - Де Бурье, не говорите глупостей!
  - Вы злитесь, значит, я прав.
  - Я злюсь, потому что вы говорите глупости!
  - Нет, если бы вы считали это глупостью, то рассмеялись бы, и только. Скорее всего, вы сейчас тоже гадаете, почему не дали мне пощечину.
  Она молчала некоторое время, но потом созналась:
  - Да, вы правы. Я не знаю, почему.
  Они остановились и молча смотрели друг другу в глаза. Не танцующая пара среди танцующих. И, конечно же, ни один из них не задумывался, что это компрометирует их больше в глазах окружающих, чем тот невинный детский поцелуй, о котором и шла речь.
  В душе Генрих улыбался: ее признание наверняка далось ей тяжело, но она сдалась, хотя могла и настоять на своем в силу своего непростого характера. Почему здесь, среди множества людей, надев нелепую маску, она чувствует себя более раскрепощенной и не боится его, хотя, оставшись с ним наедине в доме де Бурье, дрожит, как осиновый лист?
   Он увидел, как с ее губ сорвалось алое дыхание, лентой заструилось вниз по нежной коже шеи, слегка задержалось на ключице и исчезло за лифом платья.
  Фантазия рисовала желаемые картинки, где все исполнялось: то, что он хотел в данный момент.
  ...Словно эпизод реально происходящего, Генрих ясно видел сейчас то, что могло произойти: как во мгновение ока они с Элизабет оказались за дверью зала, еще быстрее встретились их губы в желанном поцелуе... первый, второй...
  - Генрих, -его отрезвило обращение Элизабет к нему.
  - Да?
  - Танец закончился, начинает играть музыка следующего, я устала и хочу отдохнуть.
  - Конечно, - он улыбнулся ей и, взяв ее под руку, отвел в сторону.
  Нужно было срочно занять свой мозг чем-то, чтобы не думать о преступном.
  Маски, маски..., кругом маски. На каждом лице маска, словно под одной- другая... Они кружились в танце, скалили свои зубы в веселых оскалах...
  Генрих давно понял их закон. Закон масок, закон людей в масках, после усвоения которого с легкостью мог узнать кого угодно в каком угодно обличии. Закон гласил, что ни один человек никогда не наденет маску со своим истинным лицом, потому что в этом нет смысла. Никогда бунтарь не наденет маску бунтаря, подобно тому, как паинька не наденет маску тихони. На маскараде нельзя найти святого в маске святого, впрочем, как и в жизни: если человека можно наделить каким-то одним качеством, преобладающим над всеми остальными, то значит на нем маска, а под ней...
  Размышляя подобным образом, он услышал сначала невнятный шепот Элизабет, потом громкий шепот и, наконец, совершенно четкие слова:
  - Чартер! Генрих, посмотрите туда- там Чартер!
  Он, стараясь удержать ее, схватил за локоть:
  - Это не может быть он, Элли.
  - Это он! Мой Чартер! - она пыталась освободиться из его хватки, - Пустите меня!
  - Элизабет, не выставляйте себя на посмешище, это не он.
  - Он! Он не может меня найти среди всех!
  - Элли...
  - Пустите!
  - Минуту, послушайте. Это не он. Вы скоро это поймете, и вам будет больно.
  - Я уверена, что это он! Я его узнаю из тысячи. Генрих, умоляю, пустите меня. Я должна его увидеть, пожалуйста, просите меня о чем угодно, только дайте повидаться с ним.
  Слезы в ее глазах больно ранили его, он отпустил ее руку и сейчас наблюдал, как Элизабет, его Элизабет, сейчас же бежала навстречу другому мужчине.
  Он сходил с ума от ревности. Он видел ее острие, торчащее прямо из груди. Оно сверкало, дрожало, а потом стало распускаться в стороны, словно бутон цветка, распускающего свои лепестки, цветка, питающегося коварной смесью любви, воспоминаний, страсти и боли.
  Не замечая косых взглядов присутствующих, с ревностью в сердце, обреченно, не спеша он пошел вслед за любимой.
   Элизабет обозналась. Так же, как и все люди, безумно желающие увидеть кого-то, она дорисовала образ случайного встречного красками памяти и сейчас едва сдерживала слезы.
  - Я был прав.
  Она всхлипнула:
  - Вы рады?
  - Нет.
  - Вы рады! Вы рады тому, что это не он!
  Он подошел к ней поближе, подставляя грудь под удар маленьких кулачков:
  - Ненавижу вас! Почему вы всегда оказываетесь правы?
  - Может быть, в этом мое проклятие,- сказал он.
  - Тогда скажите мне, почему я все еще люблю его? Всем сердцем, после всего, что было?
  ... Через минуту Генрих вышел на улицу. Сорвал надоевшую маску с лица, бросил ее на землю... Снятие масок для него началось раньше времени.
  
  ***
  - Объясни мне, почему ты не можешь разговаривать с Мастерами, не опоив синим зельем? Боишься? Чего? - спросил Себастиан, залпом выпив целую чашку безразличия.
  Хранитель покачал головой:
  - Не боюсь. Многие из Мастеров находятся под воздействием чувств, когда приходят за ответами и любая правда, любая информация, которую я ведаю им, может быть принята через призму этого чувства. А это грозит потерянным временем. - Он вздохнул. - Зачем ты пришел ко мне?
  Себастиан усмехнулся:
  - Временем?! У нас нет чертова времени, Хранитель!
  - Оно есть, но мы не ведем счет ему. Мы знаем, что наши дети растут, хоть и не замечаем сколько времени прошло с того момента, как они родились, до настоящего момента. Мы можем только чувствовать его и каждый- по-своему. Мы собираем полотна людей, живущих всегда. Не сегодня, не завтра, а всегда. С полотнами Энж и твоим - немного другая история. Вы их собираете практически в реальном времени, то есть в настоящее время люди их проживают. Именно для вас время есть. И ваша задача- собрать полотна, пока носители не успели прожить все чувства до конца полотна. Но это скорее исключение, чем правило.
  - Ладно, будем считать, что тебе удалось запудрить мне мозги. Какое сейчас время на земле? Век? Год?
  - Тебе не нужно это знать. Люди- они всегда люди, в каждом из веков. Неужели ты считаешь, что чувства в разные века воспринимаются по-разному?
  - Нет.
  - Тогда наш разговор- разговор ни о чем. Ты ведь пришел не за этим?
  - Да, ты прав. Тебя не так просто застать дома, так ведь? Я пытался, ты знаешь, много раз пытался. Но на этот раз ты позволил мне застать тебя, почему? Опаивая Мастеров безразличием, ты ведь надеешься, что оно сотрет многие вопросы?
  Хранитель улыбнулся печально:
  - Да. И останутся только самые главные. Я знал, что ты придешь.
  - Ну, конечно же, ты знал! У тебя есть книга, которая докладывает тебе обо всем.
  - Не говори о ней с таким неуважением!
  - Да, брось, Хранитель. Твоя книга стала приходить ко мне во сне, все чаще и чаще. Я вижу ее обложку чаще, чем ты. Так что мы с ней стали приятелями. Только с чего бы это? Она что-то хочет мне сказать?
  Хранитель обомлел:
  - Она приходит к тебе во сне?
  - Я даже скажу тебе больше! Она открывается передо мной на одной и той же странице, все время на одном и том же пункте... И я пришел за ответами, - Себастиан подошел ближе к Хранителю. - И никакая доза безразличия не поможет тебе избежать ответов на них. Итак, Хранитель: что написано на странице 1113?
  Видя удивление Хранителя, Себастиан усмехнулся и подошел к столу, налив себе из золотого кувшина очередную порцию безразличия, ответил на немой вопрос в глазах собеседника:
  - Я распробовал твой напиток. Теперь пью его подобно тому, как люди пьют чай... Так что написано на странице 1113?
  Наступило молчание. Себастиан ждал и смотрел на книгу, лежащую на столе слишком недалеко от него (чтобы он не хотел открыть ее) и манящую обещаниями раскрыть многие тайны.
  Хранитель, наконец, заговорил:
  - Книга хочет, чтобы ты прочитал ее.
  - Что?!
  - Ты должен прочитать то, что она хочет показать тебе.
  - Я же просто Мастер. Что я могу прочитать в ней такого, что ты не можешь мне поведать сам?
  - Не узнаю, пока не откроем ее.
  - Но ты можешь мне сказать, что написано на этой странице?
  - Да... Там написано про Энж.
  - Энж?!
   Столько ночей книга приходила к нему во снах, а Себастиан гнал ее от себя, не зная, что она хочет рассказать ему о Энж! Если бы он только знал это, он бы пришел по первому ее зову.
  Молодой Мастер поставил чашку с безразличием на стол и подошел к книге. Она встретила его хорошо знакомым золотым переливом обложки.
  - Осторожно, Себастиан. Я помогу тебе, не открывай сам. Ты не должен ее касаться! - Всполошился Хранитель.
  Себастиан усмехнулся:
  - Старый ревнивец. Хорошо, открывай. Я в нетерпении.
  Хранитель благоговейно вздохнул, на пару секунд закрыл глаза и произнес тихим шепотом:
  - Один...один...один...три. - Книга будто ожила: она распахнулась и белым веером замелькали перелистываемые страницы, в лицо Себастиана дунул легкий ветерок.
  Открыв нужную страницу, книга замерла, открыв перед глазами Себастиана страницу, исписанную непонятными иероглифами-знаками, которые скакали в разные стороны, изменялись...
  - Что это, Хранитель?
  - Сосредоточься и вглядись, пока твой разум не подберет нужный шифр. Спроси ее о том, что важно.
  - Хочешь сказать, что я умею читать это?
  - Конечно.
  Себастиан вглядывался в текст, пока отдельные слова не стали для него понятны. Первое слово, которое ему удалось прочитать, было слово: "Энжел"... Энж! Хранитель не обманул! Здесь все про нее! Как же часто ее имя повторяется на странице! Волнуясь все больше, Себастиан старался осознать постепенно открывающийся смысл предложений.
  Словно издалека раздавался тихий голос Хранителя:
  - Задай свой вопрос, по которому она узнает тебя. Спроси то, что у тебя на сердце. После этого все станет понятно.
  Себастиан на мгновение закрыл глаза, ощутив, как растет в нем отчаянье, он словно говорил книге: "Хочешь узнать, что у меня на сердце? Получи! Получи часть меня! Получи мое отчаянье, прочувствуй его! Нравится? Это теперь я, я такой, узнаешь? Тогда ответь мне, прошу: что с Энж? Как мне вернуть ее? Как мне помочь ей!"
  Книга его узнала: иероглифы стали превращаться на глазах в читаемые буквы, обозначились абзацы, красными буквами в конце страницы высветилась надпись... "Все правда и все-ложь. Нет ни того, ни другого."
  Дочитав до конца страницу, Себастиан невольно отступил от книги и взлохматил волосы на голове, не понимая, как можно было считать себя бесконечно умным и не увидеть истины под самым своим носом! Он понимал теперь, почему Мастера выглядят, по большому счету, как люди: для того, чтобы видеть не все! Потому что глаза всегда врут, всегда смотрят не туда, куда нужно. Ноги и руки, голова- все дано Мастерам для того, чтобы отвлечь от правды. Не будь их у Мастеров, они прислушивались бы только к чувствам, которые всегда правдивы!
  - Хранитель... Налей мне безразличия... Ты знал? Ты знал, что вся история с Лиамом, с Энж...и со мной нужна была только для того, чтобы... Мы думали..., что Лиам- причина всему!
  Вылив из золотого кувшина все безразличие до капли, Хранитель ответил, поднося чашку Себастиану:
  - На каждое объяснение найдется свое объяснение, отрицающее первое. Все- правда и все-ложь. Выпей. Нам предстоит серьезный разговор. Он затянется надолго, мне нужно будет рассказать тебе все, потому что тебе и только тебе суждено разобраться во всей этой истории. Как всегда, в который раз... снова.
  Словно в подтверждение слов Хранителя, раздался хлопок закрывшейся книги, заставивший обернуться обоих собеседников. Книга смеялась.
  
  ***
  Генрих провел рукой по старой раме, проверил присутствие всех трещин на ней...Сколько же ночей он провел, стоя у этого окна! Сколько же мыслей, нужных и нет, возникало в его голове, когда он смотрел через пыльные стекла на сад! В детстве он частенько прибегал сюда ночью, и стоял, наблюдая, как меняется погода, спорил сам с собой, после какой по счету песни сверчка начнет всходить солнце... И чуть погодя, бежал в сад за цветами для матери: ведь именно такую цену должен был заплатить проигравший- промокшие от росы ноги и мурашки от утреннего холода по всему телу.
  Сегодня был странный вечер: за окном светила луна, мерцали звезды, деревья спали, ветер не будил их своим появлением... Всем людям без исключения должно было казаться, что вечер изумительный, и лишь один Генрих видел, как за окном чернота борется с розовой пеленой. Они сплетались в косы, желая побороть друг друга, разлетались в разные стороны, чтобы затем кинуться навстречу в проникающем ударе. Крутились, вертелись, описывали круги, квадраты, всевозможные фигуры, которым не было названия... И в его душе происходило то же самое.
  Ареон, спавший мирно у камина, вскочил и побежал к двери. В комнату вошла Элизабет и потрепала его по челке.
  - Добрый вечер, - тихо поздоровалась она с мужем.
  - Добрый,- ответил Генрих после небольшой паузы.
  - Вы уехали так рано... я искала вас...
  - Да. Я не люблю балы.
  Она подошла поближе и тихо сказала:
  - Анри, простите меня.
  Он усмехнулся. Так она его называла впервые. Его всегда раздражало, когда окружающие в попытке повлиять на его отношение к ним, как будто это было возможно, обращались к нему по этому ласковому имени.
  - Почему "Анри"?
  Она ответила сразу, как на духу:
  - Я хотела быть ближе.
  - А стали еще дальше, хотя спасибо за откровенность.
  - Как мне называть вас? - Спросила она после небольшой паузы.
  - Я бы не отказался от имени "любимый". - Усмехнулся он, чувствуя, как в груди закипает праведный гнев, и понимая, что виноватых в том нет. - Элизабет, перестаньте. Идите спать, уже поздно. Вы наверняка валитесь с ног от усталости, а я слишком пьян, чтобы разговаривать с вами.
  - Я не усну...
  - А я сегодня не в голосе, чтобы спеть вам колыбельную. Как только ваша голова коснется подушки...
  - Я не усну, если буду знать, что вы меня не простили.
  Он усмехнулся:
  - Вот как? Элизабет, я никогда не обижаюсь, я делаю выводы.
  - И какой вывод вы сделали? Что, если он неправильный?
  - Вы же знаете, что я всегда прав, - иронично рассмеялся он.
  - Я тоже не полная дура, и понимаю, что вы напились из-за меня.
  - Элизабет, спокойной ночи.
  - Нет.
  - Идите спать.
  - Нет, -ответила она спокойно, но в следующий миг испуганно вскрикнула, так как, желая остановить словесную перепалку, Генрих с размаху расколол бокал с вином о стену, бросив его через всю комнату.
  Желая этим жестом испугать Элизабет и поставить точку в сегодняшнем разговоре, он отвернулся от нее, пытаясь сосредоточится на борьбе черного и розового, все еще происходившей за окном. Но почувствовал, как ладони любимой, холодные от волнения, легли на его спину, лоб нашел пристанище где-то в области лопаток, теплое дыхание побежало волной по спине. Ее поведение было таким естественным и трогательным, что Генрих не знал, как ответить на этот жест: развернуться, прогнать, оттолкнуть, уйти самому... или обнять, зарыться лицом в ее волосы, вдохнуть их дурманящий запах? ... Его сомнения развеялись, когда он почувствовал, что рубашка стала мокрой от ее слез. И эти слезы не оставили ему выбора.
   За окном черный туман рассеялся и розовая пелена праздновала победу, трубя о ней во все фанфары, а Генрих обнимал жену, пытаясь успокоить.
  - Пожалуйста, не прогоняйте меня! - просила она сквозь слезы,- Я сама не понимаю, что происходит со мной.
  Он улыбнулся. Глупенькая, растерянная девчонка, которая бродит по лесу в поисках выхода из него- вот кто она. Столько лет прошло, а она все продолжает блуждать, ища выход. И это было его ошибкой: выводя однажды Элизабет из него фактически, он не вывел из него ее душу. Слишком долго единственным знаком, на который она шла, в надежде выйти на волю, был Чартер, продолжающий манить ее напрасными обещаниями любви и верности даже сейчас, даже после того, как покинул: появлялся видимым только для нее одной приведением, маячил сладкими воспоминаниями из детства. Она заблудилась, и в этом не было ничего удивительного: любой бы заблудился на ее месте.
  - Элизабет,- тихо шептал Генрих,- скажите, кто я для вас? Ответьте себе только на один этот вопрос, и все встанет на свои места. Вы все поймете, начнете новую жизнь, я сделаю вас счастливой.
  - Я постараюсь ответить... У меня получится.
  Вечер был действительно странным. Он ранил и тут же залечивал раны, затем снова вскрывал их и снова залечивал. И как только ему это удавалось?
  
  ***
  - Ты знаешь, что в нашем мире Мастерами могут стать только мужчины. Женщины отвечают за совсем другие стороны жизни. Они растят наших детей, обустраивают очаг, выращивают овощи для питания всей нашей расы... Так было всегда. Ты не задумывался, почему?
  - Задумывался,- кивнул Себастиан.
  - И почему же?
  - Очень сложно представить, как мужчина справлялся бы с этим.
  - Верно! Женщины всегда занимались своими делами, а мужчины своими. Но значит ли это, что женщины были бы менее талантливы в нашем ремесле? Отнюдь. Но в силу своих особенностей они не смогли бы быть жесткими при собирании судеб. Мы бы растеряли их всех, они чувствительны и ранимы. Не допуская их к сбору полотен, мы бережем их! Но ведь Мастера не только собирают судьбы, они еще и сами порой участвуют в них, проживая человеческие жизни, и очень редко это связано с наказанием. Мастера чаще всего спокойные и уравновешенные, любят порядок во всем и редко нарушают правила.
  - Кто тогда такая Энж?
  - Ты словно пытаешься достроить конец полотна, не построив начало,- проворчал Хранитель. - Обо всем по порядку. Так, значит, выходит, что миром людей правят мужчины? Ведь именно они представляют собой гениев, творящих добро и зло, гениев, выполняющих свои миссии- ведь Мастер не может быть рожден женщиной! Выходит, что все земные женщины ни в коем случае не Мастера? Они просто люди? Что среди них нет особенных? Но это не так!
  - И что это значит?
  - Это значит, что у тебя плохая память. И в этом не твоя вина,- Хранитель развел руками. - После путешествий в человеческую жизнь память стирается. Ты располагаешь только теми знаниями о своих путешествиях, которые отложились на твоем подсознании...
  - О чем ты говоришь?! Я никогда не путешествовал в Человеческую жизнь!
  - Ты сейчас испытываешь отчаянье оттого, что твой разум, который несет в себе информацию о твоем теперешнем существовании, сопротивляется правде, которая пытается прорваться их глубин подсознания. Это чисто человеческая черта, Себастиан! Ты слишком много перенес в свой характер и в свою душу из путешествий. Только у людей есть сила, которая может противостоять правде, у Мастеров ее нет. Ты сейчас пытаешься убедить самого себя в том, что я не прав, ведь иначе придется признать многое из того, что грозит стереть осознание себя одним из нас, а это всегда страшно.
  Себастиан молчал, Хранитель продолжил:
  - Я вижу, что прав... Ты много раз был в Человеческой жизни, Себастиан. Оттого и влюблен в нее. Но живя там, ты чувствуешь, что твое место здесь, среди нас. Появляясь же здесь, стремишься обратно.
  -К акова цель моих путешествий? ... Почему ты мне впервые это рассказываешь? Что за бред?! - вспылил Себастиан.
  Хранитель рассмеялся:
  - В первый раз? Как ты думаешь, почему я зовусь Хранителем?
  - Ты хранишь книгу.
  - Главное мое предназначение не в этом. Я храню историю... информацию, которую рассказываю таким путешественникам, как ты. И наш разговор происходит не впервые... Все всегда возвращается на круги своя: Энж начинает слушать рок, ты -видеть книгу во снах, после чего приходишь сюда, желая получить ответы. Это все уже было. Я могу тебе назвать точное количество наших разговоров, но тебе и так сейчас трудно.
  - И с какими миссиями я отправлялся в Человеческую жизнь?
  Хранитель вздохнул:
  - Ты отправлялся туда только с одной миссией... Ответь себе сам на свой вопрос, ведь у тебя уже есть идея по этому поводу. Ответь сам,- Хранитель подождал немного,- Ну же, Себастиан, ты знаешь. О ком всегда полны твои мысли? Всегда, постоянно... Ради кого ты пожертвовал бы всем?
  - Энж?!
  - Да. Ты всегда должен быть с ней рядом. Ты это чувствуешь, ты знаешь это! Любопытно, как меняешься ты сам, ища ее. Вспомни, как ты не находил себе места, до встречи с ней и как изменились твои планы после того, как ты, наконец, ее встретил... И, таким образом, мы вернулись к началу нашего разговора.
  - Значит, Энж тоже рождалась в Человеческой жизни?
  - И не раз.
  - Почему именно она?
  - Она чистая. Она светлая. И как никто другой способна донести эти качества до людей. Она несет добро людям, она способна лечить души, даже жертвуя собой. В этом ее предназначение.
  - Но причем здесь Лиам? Зачем нужна вся эта подстава с разбитым полотном? Для чего все это?!
  Хранитель подошел к столу и коснулся кончиками пальцев до графина:
  - Напиток безразличия заварился. Я сделал покрепче. Тебе налить?
  - Да, пожалуйста.
  Хранитель исполнил просьбу собеседника и продолжил рассказ только после того, как тот сделал большой глоток из золоченой чашки.
  - Как бы ни было грустно, любой из Мастеров, часто живущий человеческой жизнью, изменяется не в лучшую сторону. Чистые души впитывают в себя темноту, отдавая свет, и не могут вернуться в наш мир, не измаравшись. Поэтому каждый раз, после возвращения, они проходят проверку...
  - История с Лиамом- всего лишь проверка?
  - Да, проверка, способная показать ее человечность, сострадание, способность на любовь и самопожертвование.
  - Сострадание и любовь- ее извечные качества... Самопожертвование?
  - Да.
  - И что она должна сделать для того, чтобы пройти проверку?
  -Ты знаешь.
  -Ты ведь не хочешь сказать, что... она должна пожертвовать собой? Она должна неправильно составить полотно? Лиам не должен страдать?
  - Все это вместе взятое.
  - Но как же Лиам и его наказание? Я до прихода к тебе разговаривал с Энж, чернота из ее глаз практически пропала...
  - Если бы ты помнил что-то из своих прошлых путешествий, то знал бы, что наказание, назначенное Мастером самому себе (как в случае с Лиамом) все муки, на которые он обрекает сам себя, испытывая угрызения совести... наказанием не являются вовсе. Это решать не Мастеру. Лиам настрадался здесь. Ты бы видел его! Но книга решила сделать все по-умному, как всегда. Лиам не должен страдать, он должен умереть. Он должен обречь сам себя на гибель, будучи человеком, страдающим от несчастной любви, и вернуться сюда, забыв обо всем. Именно так, а не иначе. Мы хотели сперва просто отправить его в человеческую жизнь, без всяких любовных заморочек, чтобы он забылся и вернулся вновь сюда. Ну, ты знаешь... хотя, и не помнишь: каждый Мастер, отправляясь в путешествие, вправе взять с собой определенный багаж знаний, умений, качеств, что-то отсюда. Лиам взял лишь свой голос, и все остальное обменял на возможность страдать от любви. Другого способа его успокоить не нашлось, мы согласились. Хотя понимали, что голос Мастера будет выделять его среди остальных людей, ибо будет неземным.
  Себастиан понимал теперь, почему очень часто задумывался над тем, что взял бы с собой, путешествуя в Человеческую жизнь; в нем жили воспоминания прошлых путешествий. Сейчас, после открытия Хранителем правды, он мог поклясться самому себе в том, что сборы происходят не впервые. Не в первый раз он собирается туда, ох, не в первый. Ему любопытно было знать, что он брал с собой в прошлые путешествия, чтобы не забыть в этот раз что-то важное. Хотя он был готов разменять весь свой приготовленный багаж только на одну лишь способность, которая помогла бы ему найти Энж в человеческой жизни...
  - Вернувшись сюда, Лиам ничего не будет помнить?
  - Ты же не помнишь.
  Себастиан мерил комнату шагами не в силах успокоиться.
  - Значит, Энж убивает Генриха, составляя полотно?!
  - Да. Поэтому исчезает и чернота из ее глаз. Думаю, что в этот раз она не пройдет проверку.
  - Потому что не умрет за него?
  - Совершенно верно.
  - Это... жестоко.
  - Ты пойми, Себастиан, что если бы она прошла проверку, если бы ее не испугал черный цвет глаз, если бы она смогла пожертвовать собой ради любви, то это ...
  - Так вы же все словно сговорились: убеждали ее не приносить себя в жертву! Вы же всех собак спустили на нее, а она, оказывается, была права! Умница, Энж! Я тоже был не на ее стороне, к сожалению... Хранитель! Я чувствую, что у меня слишком мало времени, которого у нас нет! Пожалуйста, расскажи, что делать? Давай так: первый вариант- Энж не жертвует собой, Генрих умирает, Лиам появляется здесь. Что тогда? Что с ней будет? Она останется жива?
  - Она останется жива. Жива..., но только это будет уже не она. Она растеряет остатки себя. И все свое существование, собирая полотна, не будет радоваться, любить, проникаться чувствами, испытывать что-то...
  - Она станет словно мертвой?
  - Вроде того. Она будет мучиться и винить себя в том, что убила носителя. Она станет вторым Лиамом. Он совершил такую ошибку и может теперь служить отличным примером. Полотно его носительницы стало принимать лишь черные кусочки, и он медленно стал сходить с ума, думая, что убил ее.
  Себастиан хлопнул себя ладонью по лбу:
  - Точно же! Лиам! Энж любит его, а я всегда забываю об этом.
  - Ты забываешь, потому что тебе больно? Или потому что знаешь, что она всегда и всенепременно принадлежала тебе? Ее чувства к Лиаму всего лишь временны. Столько веков служить ей верой и правдой, находить ее, где бы она ни была, а потом понять, что она любит не тебя...
  - Этот вопрос ты задаешь мне тоже всегда? - Себастиан не дал Хранителю договорить.
  - Нет. Его я задаю впервые. Она...еще никогда не влюблялась так в своего носителя. Хотя всегда выбирала любовь. Впрочем, как и ты- надежду. И оправдания у вас своему выбору всегда одни и те же. - Хранитель усмехнулся. - Но вы - молодцы! У вас здорово получается работать в паре. И я удивлен тому, как быстро вы узнаете друг друга здесь, достаточно лишь поставить ваши полотна рядом.
  - А второй вариант: она пройдет проверку. Чернота ее убьет. Что после?
  - Ты должен побеспокоиться о том, чтобы она перешла в Человеческую жизнь до того, как чернота разольется в ее глазах.
  - Ну, конечно, - всплеснул руками Себастиан, - побеспокоиться! Легко тебе сказать... Как это сделать? Я же ничего не помню о путешествиях, как это происходит, что нужно сделать для этого?
  - Я объясню. Достаточно вставить свой кулон в полотно носителя.
  - Что дальше будет с ней и со мной?
  - Ты отправишься за ней.
  Себастиан рассмеялся:
  - Ну, естественно, а дальше все по хорошо забытому мной сценарию!
  - Верно. Вы снова будете путешествовать, находить друг друга, встречаться, расставаться... Узнавая друг друга интуитивно, всегда, но не задумываться почему. Тебе нужно поторопиться, ее музыка уже приобрела оттенки рока. Она борется сама с собой, ей сложно.
  - Я знаю. Но я сделаю по-другому, Хранитель. Она на этот раз отправиться за мной, а не я за ней.
  Себастиан замолчал, и Хранитель тоже. Он видел, что молодого Мастера мучает вопрос, который, наконец, был задан:
  - Скажи... В своих человеческих жизнях мы были... когда-нибудь влюблены друг в друга? Мы любили так, как любят люди? Мы были счастливы?
  Хранитель улыбнулся:
  - Впервые слышу от тебя этот вопрос.
  - Ответь, прошу.
  - Да, были. Ваша любовь была великой, Себастиан. Любовь и надежда! Ваши путешествия и нужны для того, чтобы научить людей замечать любовь и надежду, не проходить мимо них. И вот теперь вы снова стали нужны людям.
  Подумав, Себастиан тихо сказал:
  - Тогда я готов, Хранитель.
  - Отлично!
  - Но у меня будут условия.
  - Как и у всех, переходящих туда Мастеров...
  - И наш разговор еще не закончен, у меня куча вопросов.
  Хранитель улыбнулся:
  - Вопросы, всегда одни только вопросы. Мастерам проще, не находишь? А вот людям... Сколько бы из них хотело задать вопросы своему Мастеру! Вопросы Мастеру- это было бы единственным их желанием, если бы они знали о нем, - видя, как Себастиан направился к двери, предостерег его,- Ты сейчас под воздействием безразличия, будь осторожен, когда пройдет его действие. Может, выпьешь еще?
  - Я не хочу быть безразличным в разговоре с любимой женщиной. Ты мне скажешь, где она?
  - Когда найду ее сам.
  - Я пошел, - Себастиан вздохнул, взлохматил волосы, обернулся у дверей, посмотрел на книгу и улыбнулся:
  - "Все правда и все-ложь. Нет ни того, ни другого", так ведь?
  Книга ответила ему синим свечением на каждое слово.
  
  ***
  Запах роз разбудил Элизабет. Открыв глаза, она увидела на прикроватном столике у своего изголовья огромный букет алых роз, которые кричали ей о своей скорой смерти.
  Девушка вскочила с кровати и к своему ужасу увидела на полу еще две вазы, с такими же огромными букетами, но на этот раз с белыми и розовыми цветами.
  Это было уже чересчур! Она нагнулась над бутонами и в глубине каждого увидела остатки утренней росы.
  Ее сердце сжалось от чувства жалости: как же можно ломать жизни рано утром! Неужели нельзя дать дожить хотя бы до вечера!
  Накинув поверх ночной сорочки плед, Элизабет спустилась в гостиную, желая застать там Генриха, чтобы потребовать от него объяснений.
  Он, конечно же, был там, и, не замечая ее, упражнялся в фехтовании. Его волосы были растрепаны сильнее обычного, не застегнутая рубашка развевалась плащом при каждом резком выпаде.
  Девушка сжалась, зная, что вот-вот услышит его голос после нескольких часов молчания. Это всегда было волнительно.
  - Доброе утро, - поздоровалась она с мужем.
  Он обернулся, и в его глазах вспыхнули огоньки смеха:
  - Любовь моя, сколько можно спать! - Генрих подошел к ней и поцеловал ее руку, как всегда задержав взгляд на родимом пятне.
  По коже Элизабет поползли мурашки от тепла его руки, но это не помешало ей пойти в наступление:
  - Зачем вы срезали столько роз?
  - Хотел вас порадовать! - удивился он.
  - Вы огорчили меня!
  - Почему же?
  - Потому что это сродни убийству! Вам не жаль их? Как можно быть таким безжалостным!
  Генрих усмехнулся, поняв, что шпага в его руке как никогда дорисовывает образ убийцы, непонятно почему всегда преследовавший его, и, подойдя к настенному панно, повесил оружие на место.
  - Я стараюсь не быть безжалостным к людям, и, видимо, сегодня жалости для цветов не хватило. - В его глазах смех сменился грустью. - Любопытно наблюдать, как цветок начинает сильнее пахнуть, стоит его только срезать. Он торопится жить, чувствуя скорую гибель. А если принять цветок за образ живого, то многие вещи становятся понятными, верно? Становится понятным то, почему порой зверь бросается на охотника, сам лезет под пули, либо бежит от преследователей, хотя знает, что его догонят все равно и убьют. Пытается надышаться, пожить еще хоть немного дольше, но только не стоять и не ждать гибели. Перед неизбежной смертью всегда бывает попытка насладиться жизнью.
  - Вы говорите ужасные вещи. К чему все это?
  Он улыбнулся загадочной улыбкой:
  - Совсем скоро вы вспомните мои слова... Немного терпения.
  В его глазах было столько истины, что она ему поверила. Она будет помнить это страшное сравнение, мимолетное упоминание о смерти.
  - Я решил устроить сегодня для вас день ваших желаний.
  - Моих...что? Как это?
  - Просто. Я хочу вас побаловать. И сегодняшний день ко всему располагает, сегодня день ваших желаний, ваших побед и, возможно, моего поражения в чем-то. Сегодня вы можете вить из меня веревки, просить о чем угодно... в рамках разумного, разумеется.
  - Я хочу, чтобы все розы, которые срезаны, были отданы садовнику, он их прорастил и посадил снова, - приказала Элизабет, думая, что просит о не возможном.
  Генрих щелкнул пальцами:
  - Пожалуйста! Так и будет.
  - Правда?
  - Конечно!
  Она задумчиво хмыкнула:
  - Я хочу, чтобы вы освободили комнату от холодного оружия.
  Он вздохнул:
  - Да, моя любовь.
  - Правда?
  - Сам подумываю над этим.
  - Обожаю этот день!
  Он расхохотался. Она всегда могла вить из него веревки, в любой день. Она могла бы получить все и без обозначения этого дня. Но стоило только его обозначить как праздничный, особенный, как она поверила в очевидное, и решила использовать, наконец, возможность устроить себе праздник, даже не догадываясь, что таким днем мог бы быть каждый...
  - Я хочу, чтобы вы показали мне еще одну вашу коллекцию,- прошептала она, подразумевая, конечно же, коллекцию ядов.
  Он улыбнулся. Неужели она думает, что в стенах этого дома наличие яда у хозяина- это такой секрет, что, даже не называя вещи своими именами, нужно говорить шепотом? Но подыграл ей:
  - Вы уверены? -шепнул он.
  Она кивнула, глаза ее горели любопытством.
  Чуть позднее они спускались в подвал по лестнице, поднимались снова и так, казалось ей, до бесконечности, но в итоге остановились все же, перед дверью... Дверью в комнату Генриха. От нее было всего несколько шагов до лестницы, ведущей в гостиную, с которой они начинали свой путь, и она располагалась за стенкой от комнаты Элизабет.
  - Вы смеетесь? - она толкнула его в плечо и, увидев его улыбку, рассмеялась.
  - Пора привыкнуть,- он отворил дверь.
  - Вы храните яд в своей комнате?!
  - Да. Это так удивительно?
  - Я думала, что это страшная тайна...
  - Вы с самого начала почему-то придали этому слишком много значения. И вы были так таинственно загадочны, что я захотел побродить с вами по дому подольше, объединенным общей тайной.
  - Никогда к вам не привыкну. Показывайте же!
  Генрих выставил перед ней несколько флаконов:
  - Эти - самые сильные, действуют практически мгновенно. Хотя растения и грибы, из которых они получены, растут сами по себе и совсем рядом с человеком. Вам страшно?
  - Пока просто не по себе.
  - Хорошо,- он выставил перед ней второй ряд флаконов. - Эти слабее, и не все смертельные, некоторые просто награждают сильными заболеваниями, делают калеками. Они более жестоки в своем действии. Действуют так, что человек сам будет рано или поздно умолять о смерти. Продолжать?
  Она молча кивнула, и он выставил еще пару флаконов:
  - Эти самые страшные, хотя действие их слабее.
  - Почему тогда они страшнее?
  - Они лишают рассудка. Если бы у меня был выбор, какого яду выпить, то я выбрал бы первый вариант.
  - Вы...
  - Говорю ужасные вещи? - в его глазах вспыхнули искорки смеха,- Я постоянно думаю об этом. Как лучше умереть и какую смерть выбрать, если, конечно выбор будет. Я думаю об этом даже тогда, когда счастлив... О! Тогда особенно. Тогда я боюсь смерти, и поэтому думаю о ней постоянно. И я думаю, что вы тоже.
  - Это ненормально.
  - Возможно,- он улыбнулся. - Жизнь любого человека как разменная монета: она не имеет цены и она же ее имеет, когда не остается ничего за душой, а кто-то требует расплаты. Где-то в глубине своего подсознания человек знает, что как бы он ни был несчастен, беден - его разменная монета всегда с ним и всегда может послужить платой. Он спокоен, зная это, на этом чувстве спокойствия и основана его жизнь. На осознании того, что он всегда может умереть по своему желанию. Такой смерти человек не боится. Он не боится смерти, на которую обрекает себя сам, он боится смерти, на которую его обрекают другие.
  - Я прошу, не портите этот день. Не нужно обращать мое внимание на те вещи, о которых я стараюсь не думать... О которых каждый старается не думать.
  - Хорошо. Каково ваше следующее желание? До заката солнца все для вас.
  - Каким ядом меня хотел отравить Чартер?
  - Зачем вам это знать?
  - Вы ведь знаете, каким? Он был в таком же флаконе, я помню. Это ведь не просто так? Это не простое совпадение?
  Генрих молчал и смотрел на нее внимательно, решая, что стоит ей сказать, а что- нет.
  - Ответьте!
  Он вздохнул:
  - Я бы мог ответить на вопрос, каким ядом он хотел отравить вас. Но ведь это ничего не скажет о... Хорошо, скажу. Да, тот яд был одним из моих. Но он его не выбирал, он взял то, что было. А, значит, он хотел вас убить, и только. И ему было в тот момент все равно, как вы умрете. Этого вам достаточно?
  - Как яд оказался у него?
  - Я предупреждаю, что вам ответ не понравится.
  - Все равно, ответьте.
  - Он выкрал его у Амили. В ночь, когда мы навещали ее, я проверил наличие яда там, где он хранился. Его там не оказалось. Холодного оружия она не приемлет, и вообще оружия, как такового... Но вы же видели то место, правда? Там опасно. Я просто не мог оставить ее без защиты и в один из вечеров дал ей флакон. А она не заметила отсутствие яда, потому что забыла про него.
  - Амили? Что Чартер делал у нее?
  Генрих взлохматил волосы на голове привычным жестом и ответил:
  - Любопытно, правда? Как плетется эта нить истории. Почему Амили? Почему не какая-то другая женщина, либо другой, не имеющий никакого отношения ко мне, человек? Если бы я был чуть более мнителен, то подумал бы, что это неслучайно. Не знаю. Видимо, он хотел получить ответы на свои вопросы посредством карт, а когда увидел флакон, его осенила мысль об убийстве.
  - Что было бы со мной, если бы его план удался?
  На его лице расползлась ироничная улыбка:
  - Не забывайте, что я этот яд оставлял для самообороны Амили, и мне бы не хотелось, чтобы погибая, обидчик успел бы причинить ей вред. Конечно, он был одним из тех, что уносят жизнь мгновенно. Вы бы упали замертво, как только отпили из чашки. А я не успел бы дать вам противоядие. - На его скулах заходили желваки, он был зол.
  Генрих убрал пузырьки с ядом на их место: в шкатулку, обитую внутри сиреневым бархатом, и запер ее на ключ.
  
  ***
  - Себастиан, прости меня,- Энж была полна раскаянья, ее лицо покоилось на груди друга, саму ее сотрясали рыдания.
  Он улыбнулся:
  - Все хорошо, Энж.
  - Я не знаю, что тогда нашло на меня.
  - Забудь. Я пришел не за тем, чтобы слушать твои оправдания, мне самому есть, что сказать тебе. Кое-что очень важное.
  Энж послушно разомкнула кольцо рук и посмотрела ему в глаза.
  - Просто слушай и не перебивай. Мне трудно сказать тебе то, что должен, не сказав того, чего нельзя говорить ни в коем случае. - Он собрался мыслями и продолжил. - Ужастик, все что ты делала до того, как поддалась на наши уговоры, было правильным.
  - Себастиан! - раздался голос Хранителя на их общей волне, и Энж вздрогнула, услышав его,- Ты говоришь лишнее. Тем самым ты можешь обречь ее и все испортить.
  Себастиан замолчал, он понимал: Хранитель боится, что правда об истинной причине страданий Лиама может открыться, и тогда смысла в испытании уже не будет. И тогда все зря. Тогда даже жертва, которую принесет Энж, окажется бесполезной. Ведь она это сделает, потому что будет знать правду, потому что будет знать, что в каком-то смысле не умрет и обязательно вернется в мир Мастеров. А самопожертвование не приемлет никаких "потому что" и "неокончательно", оно приемлет только "во имя" и "навсегда".
  Себастиан взлохматил волосы на голове и улыбнулся:
  - Вот видишь, никакой свободы. Просто поверь мне. Ты мне веришь?
  - Ты бы видел свои глаза сейчас,- улыбнулась она улыбкой ангела. - В них слишком много отчаянья, поэтому я не могу не поверить. Кому мне верить, если не тебе?
  - Тогда запомни: полотно Лиама очень скоро начнет принимать только черные кусочки.
  Энж вскрикнула и побледнела.
  - Это из-за меня? Это я так с ним...
  - И в этом нет ничего страшного, Энж. Так вот: самое главное, как только это произойдет, непременно найди меня. Ни в коем случае не вставляй в полотно черный кусочек. Ни в коем случае! Случится страшное.
  - Как я пойму, что полотно не принимает ничего, кроме черного, не попробовав вставить его туда?
  -Э то ошибка Лиама. Если оно перестанет принимать все остальные цвета, значит оно хочет черного. Сразу свяжись с Хранителем, назвав его по имени, а потом найди меня.
  - Почему, Себастиан? Он захочет умереть? Я этому причина, верно? Ответь, умоляю!
  - В этом нет твоей вины, Энж.
  - Я его убью, подобно тому, как Лиам погубил свою носительницу?
  - Просмотри полотно, Энж.
  - Я не могу... Я боюсь! Я так долго не просматривала его, что мне теперь страшно это делать, особенно после твоих слов.
  Энж сильно трясло. Себастиан обнял ее.
  - Ты сможешь, ты смелая и отважная, моя Энж. И музыка тебе поможет.
  В следующий миг он вздрогнул, услышав звук ревущей гитары на их, общей с Энж волне, и подумал, что она наверняка таким образом проверила присутствие того единственного спутника, с которым ей предстояло пройти тяжелое испытание.
  Она улыбнулась:
  - Это моя музыка, Себастиан! Я ее придумала сама, она невероятно как появилась в моей голове и с тех пор мне помогает. Тебе нравится?
  - Мне нравится все, что связано с тобой.
  В ответ она лишь сильнее прижалась к нему. Он спросил:
  - У Генриха осталось мало надежды?
  - Мало.
  - Отлично!
  - Себастиан, что ты говоришь такое!
  Он рассмеялся:
  - Энж, все будет хорошо. Все будет так, как и должно быть. Но для этого ты должна выполнить все, что я тебе сказал. Прошу тебя, сделай все именно так, иначе мы никогда больше с тобой не увидимся. Ради нас, Энж. Ради Лиама!
  - Я сделаю, обещаю.
  - Вот и славно, а теперь...- он привлек ее к себе, и губы Мастеров встретились на какое-то мгновение.
  Как и обычно, произошел обмен чувствами. Энж передалась надежда, а Себастиан почувствовал любовь. Эта любовь и должна была стать его палачом, без нее он не решился бы на самопожертвование.
  - Теперь ты все знаешь, Энж. Все будет хорошо. Доверься своему сердцу, оно не позволит сделать все неправильно. И помни мои слова, Ужастик. А теперь прощай...И до встречи.
  
  ***
  - Расскажите мне какую-нибудь страшную тайну о себе,- попросила она.
  Он задумался:
  - Какую же?
  - Расскажите мне о себе что-то такое, о чем не знает даже Лувиньи. Я почему-то уверена, что вы полны загадок.
  Он улыбнулся:
  - Я держу их под замком.
  - Но сегодня день моих желаний и я хочу, чтобы вы открыли его. Отворите замок, де Бурье.
  Генрих посмотрел на нее взглядом, от которого по ее телу поползли мурашки.
  - Вы когда-нибудь видели сумасшедших? Общались с ними?
  - Нет. К чему вы спрашиваете?
  - Хочу понять, каким образом преподнести самую главную мою тайну, не напугав вас.
  Она улыбнулась:
  - Говорите, как есть. Неужели вы думаете, что меня можно напугать чем-то? Я живу в доме, в котором так много оружия, что его хватит для вооружения целой армии. Каждый раз, как я прохожу мимо него, я слышу стоны убитых им людей...
  - Так...Интересно.
  - Мой муж хранит яд в своей комнате, непонятно зачем и, наконец, мой любимый...- она осеклась, увидев, как после этих слов сверкнули злостью его глаза.
  - Продолжайте же.
  Она, понимая, что сказала лишнее, молчала.
   -Не хватает слов, чтобы назвать вещи своими именами? Что сделал ваш любимый,- он усмехнулся и, подойдя к ней и приподняв за подбородок лицо, заставил смотреть на себя.
  - Ну же.
  - Простите меня.
  - За что?
  - За то, что снова вспомнила о нем.
  Кривая усмешка расползлась на его лице:
  - В таком случае нечестно, Элизабет, просить прощения за оговорку, тогда как каждый ваш день пропитан его именем и мне приходится жить с этим.
  - Простите меня за все.
  Он горько рассмеялся:
  - Элли, Элли... Это не ваша вина. Вы не властны над своими чувствами. Я же вижу, что вы понимаете, кто он, вы так же знаете, что я способен сделать вас счастливой, но ничего не можете поделать с собой. Вы слабы.
  - Вы обещали мне, что поможете забыть его.
  - Я стараюсь.
  - Нет, вы не стараетесь. Все, что вы делаете, это маячите где-то недалеко и маните меня возможностью все забыть с вашей помощью, но как только я делаю шаг вам навстречу, так вы отступаете и отвергаете меня. И я снова остаюсь одна, меня снова терзают воспоминания, Генрих! По ночам я снова вижу все, что было со мной. Я ломаю всю ночь голову над тем, почему он так изменился. Гадаю, где он настоящий... Я всю ночь думаю о нем! - по ее щеке скатилась слеза,- А утром вы снова маните и обещаете... Я скоро сойду с ума! Скольких женщин вы любили? Почему не можете любить меня так же, как их?
  - Потому что с вами все не так.
  - Но почему?
  - Вы наивно полагаете, что если мы проведем с вами ночь, то это решит все проблемы? Или если вы будете носить моего ребенка под сердцем, то забудете обо всем остальном? Это не так, Элизабет. Так это не разрешится, поверьте. Вы будете жить с постоянным чувством вины оттого, что изменили ему.
  Она покачала головой:
  - Вы даже ни разу не сказали, что любите меня. Зачем я нужна вам? Для чего? Вы просили меня ответить на вопрос: кто вы для меня. Так ответьте сначала на мой вопрос: кто я для вас?
  - Вы мое все. Вы мой воздух, вы моя жизнь...- ответил он задумчиво, глядя в ее глаза.
  - Вы любите меня?
  Он усмехнулся:
  - Ненавижу эти три слова.
  - Ну, конечно! - вспылила она,- они-то вам чем не угодили? Миллионы людей говорят их, слышат в ответ, но не Генрих де Бурье! Он их ненавидит. Не потому ли, что их так любят все остальные? Ну же, скажите мне о своей любви! Дайте мне окончательно убедиться в том, что мы с вами оба страдаем от нее. Неужели ни разу в жизни не произносили их?
  - Наоборот. Я говорил их слишком часто. Знаете, если называть долго вещи не своими именами, называть пустое духовным, то этим духовным чем-то и будешь в итоге наказан. Наказание в том и заключается, что ты не сможешь больше назвать духовное духовным. И пустым назвать не сможешь. Ты будешь чувствовать, но не сможешь назвать это чувство никак, а это очень мучительно. Так и случилось со мной. Я разменял слова любви на мелкие похоти, добиваясь желаемого, и теперь наказан этими словами. И поэтому ненавижу. Может быть, то чувство, что я испытываю к вам, и есть любовь. Но поставить его рядом с теми увлечениями, которые были когда-то, я не могу...- Он взлохматил шевелюру и посмотрел на Элизабет взглядом, в котором не было ни капли смеха. - Неужели вы не видите, что я схожу по вам с ума? Неужели вы думаете, что я не горю желанием проводить все свои ночи с вами?
  -Почему тогда...
  - Что вы знаете о боли? О душевной боли.
  - И вы еще спрашиваете? Ей пронизан почти каждый мой день.
  Он покачал головой:
  - Ваша боль притупляется надеждой. Вы надеетесь на то, что Чартер все же любит вас. Иначе не искали бы ответа на вопрос: "почему он так со мной поступил?" Вы ведь даже не допускаете мысли, что он не испытывает к вам ничего, кроме обиды. Что вы знаете о боли, которая безнадежна? Которая неизлечима. Ни капли надежды, ни капли зеленого...
  - Зеленого?
  Он тихо рассмеялся:
  - Надежда зеленого цвета, верно?
  Элизабет растерянно посмотрела на него:
  - Как чувство может быть цветным?
  - Вот мы и вернулись к разговору о сумасшествии. Вы хотели знать мою самую страшную тайну? - он протянул ей руку. - Идемте.
  
  ***
  - Хранитель! - Энж бежала по залу, в надежде найти его,- Хранитель! - комок подступал к ее горлу от отчаянья, она хотела заплакать, но не могла.
  Хранителя нигде не было: ни дома, ни среди Мастеров. И Себастиана тоже.
  Полотно стало принимать только смерть. Энж испугалась того, что испытала двойственное чувство- страх за жизнь Генриха и... облегчение, которое испытывает любое живое существо (будь он человеком, или Мастером) оттого, что случилось что-то, что должно было случиться. То, в ожидании чего уже было невыносимо существовать. И до смерти испугалась самого чувства облегчения; не должна она испытывать его, ведь, по сути, она убила...
  К фонтану! Конечно! Ноги несли ее к давно знакомому их месту пребывания, а в голове возникали картинки из прошлого: они вдвоем с Себастианом возле фонтана подставляют свои лица под брызги, считают бабочек, летающих под куполом зала, запрокинув головы... Эти воспоминания были настолько радостными, что сумели растянуть улыбку на лице Энж даже сейчас, когда она была полна беспокойства.
  А Себастиан, воспользовавшись отсутствием Энж, чувствовал ее волнение, стоя перед полотном ее носителя. Он слышал даже ее голос, зовущий его по имени с нотками волнения. Ее голос...в последний раз в этой жизни.
  Полотно Генриха стояло перед ним и переливалось. Впрочем, как и все остальные полотна, которые он собирал когда-то. Но что-то в нем было особенным. Что? То, что его собирала ОНА? Или то, что от него веяло жертвой, которая должна была быть скоро принесена на алтарь любви с его помощью? От полотна несомненно веяло роком. Судьбой.
  Внезапно Себастиану захотелось задать свой самый главный вопрос за все существование, который не приходил ему до этого в голову: если судьбы людей собирают Мастера, то кто собирает судьбы самих Мастеров? Кто распоряжается их судьбами и решает, когда нужно переходить в ЧЖ, а когда -нет. Кто принимает решения? Почему самые главные вопросы приходят на ум перед самым концом, когда уже нет возможности получить ответы?!
  На какое-то мгновение он представил, что кто-то, очень похожий на него самого, сейчас задумался над его, Себастиана, полотном. Но этот кто-то справился. Он- молодец. И он наверняка сейчас наблюдает за ним и ждет. Ждет, когда Себастиан сделает то, что должен сделать. Чтобы облегченно вздохнуть, закончив работу, и с легким сердцем взяться за другую судьбу.
  Себастиан улыбнулся, вспомнив, как Генрих назвал правильный цвет надежды, находясь в ЧЖ. Откуда он мог знать это? Стоит ли рассказывать об этом Хранителю? Как Лиаму удалось сохранить это знание?
  - Так, значит, говоришь, надежды мало? Мало зеленого? - Себастиан сорвал с шеи кулон и в последний раз внимательно посмотрел на него, сжал в ладони зеленый сверкающий осколок, почувствовал, как по телу разливается и постепенно завладевает разумом твердая уверенность в том, что все будет хорошо.
  - Хранитель, я готов.
  - Приступай, но помни: твои слова перед переходом могут быть переданы тому, кому пожелаешь.
  - Я помню. Ты оставишь мне способность найти Энж в Человеческой жизни?
  - Да.
  - Обещаешь?
  - Обещаю. Ты найдешь ее. Ты будешь много путешествовать по миру и обязательно найдешь ее.
  - Она меня узнает?
  - Не факт, но вероятность большая. Если ты думаешь, что вы узнаете друг друга, словно давно знакомы, то ты ошибаешься. Вы не побежите друг другу навстречу с распростертыми объятиями. Она никогда не назовет тебя по имени, которое ты носишь здесь. Ровно, как и ты не будешь помнить ее настоящего имени.
  - Наши имена что-то значат? Каково их значение?
  - Давай оставим все твои вопросы до твоего следующего перехода сюда. Скоро вернется Энж. Ты ведь не хочешь, чтобы она видела...
  - Нет! Она не должна это видеть. Ей будет слишком больно. Обещай мне еще кое-что.
  - Что?
  - Обещай мне, что как только мы перейдем сюда снова и вновь станем мастерить полотна, ты поставишь их рядом. Повернешь друг к другу. Так же, как и в этот раз. В этот раз было идеально.
  - Ты всегда так говоришь, Себастиан,- рассмеялся Хранитель.-Я обещаю, что найду способ познакомить вас как можно быстрее.
  - Хорошо... может, это прозвучит глупо, но я уже скучаю по ней.
  Хранитель промолчал, не в силах что-то сказать на это.
  - Из-за того, что я вставлю в полотно надежду, Лиам будет долгожителем?
  - Конечно. Остальной набор чувств будет добавлен сразу же. Пора.
  - Да. Последние слова...- Себастиан задумался и улыбнулся. - Энж, Ужастик. Я не прощаюсь с тобой, я говорю тебе до встречи. Как только ты услышишь мое сообщение, найди полотно моей носительницы, прошу. Не ослушайся, малышка. Ты все поймешь. Я люблю тебя! - Он усмехнулся. - Ты же знаешь, что я сам удивлен тому, что говорю это, но все же. Я люблю тебя.
  Себастиан дрожащей рукой вынул надежду из основания кулона, само основание оставил висеть на тонкой золоченой веревке, которую повесил на раму полотна Лиама. Сжал надежду в руке, стараясь напоследок пропитаться ею и, наконец, поднес ее к краю построенного чуть меньше, чем наполовину, полотна...Будто магнит, надежда притянулась к нему, и оно вздрогнуло, принимая жертву...
  Вмиг тело Себастиана распалось на мелкие осколки, каждый из которых превратился в маленькую белую бабочку...
  Стая бабочек, покружившись возле полотна, взмыла ввысь, желая найти ту, для которой предназначались последние слова Мастера, когда-то носившего надежду на груди. Дуновение, созданное их крыльями, раскачало золоченую веревку, на которой когда-то висел кулон Мастера, и она, ударяясь о раму, раскачивалась в стороны еще некоторое время, словно не хотела ставить точку в этой жизни Себастиана, словно играла набат по ушедшему герою.
  Звуки набата услышала Энж, вернувшись к полотну после неудачных поисков друга. И ей не пришлось долго думать, чтобы осознать случившееся: там, где совсем недавно обрывалась линия жизни Генриха, рядом с болью, там, куда она не смогла вставить ни одно чувство, теперь зеленела надежда. Огромный кусок надежды сверкал и переливался, даря успокоение оттого, что все хорошо, все исправлено... Неся с собой боль от потери родного человека, боль, которую не притупить ничем. Боль, которая ждала действий.
  
  ***
  - Посмотрите туда. - Генрих указал Элизабет на беседку.
   У него горели глаза, он был, казалось, безумен, и она даже сначала думала, что именно так должны выглядеть волшебники из прочитанных ею в детстве книг. Но в отличие от сказок, в которых после волшебных слов появлялось что-то диковинное и невероятное, сейчас же, ничего не происходило. Генрих показывал ей то, чего на самом деле не было и не могло быть, то, что существовало лишь в его голове. Но он был так уверен и так взволнован, что она ему верила, и старалась увидеть то же, что и он. Но каждая попытка была безуспешной. С каждой секундой росло отчаянье. Отчаянье от осознания, что все по-прежнему уже не будет. Генрих де Бурье, единственный человек, с которым ей было интересно и комфортно, человек, которого она была готова назвать лучшим другом, если бы не странное влечение к нему, невозможное между друзьями, этот человек оказался безумцем... И теперь ничего не будет по-прежнему. Теперь он пугал ее. Носясь, как безумный, по саду и волоча за собой ее, словно куклу, он, казалось, не понимал, почему она не видит очевидного. И Элизабет могла бы сказать, что видит все то же, что и он, лишь бы не расстраивать его, лишь бы эта мука закончилась, но была связана обещанием никогда ему не врать.
  - Что вы видите там?
  - Где?
  - Вон там,- он указал на беседку. - Разве вы не видите воспоминания, связанные с ней? Воспоминания, окрашенные в черные цвета. Не видите? Не нашедшая вас смерть витает над беседкой черным туманом... Нити, которые я оборвал между вами и Чартером, лежат на каменном полу, они уже практически исчезли, растворились, но еще видимы. Нить доверия, надежды... Тут они все, тут нет только любви,- он взлохматил волосы. - Ее разорвать мне оказалось не под силу... Видите?
  - Нет.
  - Элизабет, а я это вижу! Я вижу, как белый дневной свет распадается на множество цветов. Как каждый из них пронзает меня, вас, всех... Я при желании могу прочувствовать каждый из них.
  - Это... давно с вами происходит?
  - С детства. Я стал это видеть с раннего детства, но видения всегда возникали лишь только при определенных обстоятельствах. А в последнее время стали постоянны, и я не знаю, почему. Раньше они помогали мне, а теперь же нет. Они мучают меня, Элли. Какого цвета небо? - задал он внезапно вопрос.
  - ... Голубое.
  - И все?
  - Да. Какое же оно по-вашему?
  Он внимательно посмотрел на нее:
  - Голубое, но с примесью серого, фиолетового... и розового. Ненавижу розовый!
  - Почему?
  Он усмехнулся:
  - Посмотрите на дом.
  Она послушно обернулась.
  - Что вы видите?
  - Конечно же, дом.
  - Разве вы не видите, что та часть, где кухня, словно окрашена в желтый цвет?
  - Нет.
  - А та часть, где находится ваша спальня, окрашена пятнами. Тут есть и синий, розовый и зеленый... Вот где много зеленого! Вы говорили, будто я не знаю, что вы по ночам питаете надежду вернуть свою любовь? Я это вижу! А потому, знаю и без вас. Гостиная с камином окрашена в синий и красный цвет. Безразличие и страсть! Безразличие, с которым вы всегда держитесь со мной и страсть, которая однажды все не погубила...
  - Генрих, вы меня пугаете... Пожалуйста, замолчите.
  Но он не мог уже остановиться, рассказывая тайну, которую носил в себе всегда, не смея кому-либо поведать:
  - Какого цвета эти розы?
  - Белые, красные...
  - Для меня они все словно окрашены розовой краской! В один из дней они все стали розовыми. Именно в день, когда практически все распустились, и перешли грань между началом жизни в виде бутона и распустившимся цветком. Почему?
  - Не знаю.
  - Да потому что они скоро отцветут! Элизабет, они умрут, чтобы возродиться стараниями садовника вновь!
  - Генрих, я прошу, замолчите!
  - Для меня все всегда окрашивается в розовый цвет, если оно скоро должно умереть. Почему для меня любовь ходит где-то рядом со смертью?
  - Генрих!
  Он же положил ладони ей на плечи и прошептал:
  - Почему, Элизабет, с тех пор, как я вас увидел, и вдохнул розовую пелену, происходит все именно так?
  - Я вышла замуж за безумца! - воскликнула она отчаянно и, вырвавшись, отбежала несколько шагов от него. Некоторое время молодые люди смотрели друг на друга. Она испуганно, он же с улыбкой.
  Небо дало трещину... Оно несомненно к вечеру даст еще несколько трещин: столько, сколько будет достаточно для того, чтобы расколоться на мелкие осколки и обрушиться на его, Генриха, плечи и голову.
  - Пожалуйста, не смотрите на меня так. Мне становится страшно от вашего взгляда.
  - Мне тоже страшно, ведь небо скоро рухнет.
  - Боже, перестаньте, прошу. Не портите этот день! Верните все так, как было, верните!
  Он рассмеялся:
  - Элизабет, я не в силах забрать вашу память. Я не в силах все вернуть.
  - Вы... вы не можете вот так... измениться. Генрих де Бурье не может сойти с ума! Он слишком... разумен.
  - Я не безумен, Элизабет. Таким я был всегда. Когда я только увидел вас впервые, я не мог понять, откуда я вас знаю. Чуть позже я понял, что вы моя судьба, судьбе было так угодно, чтобы я вдохнул розовую пелену и отдался на ее волю.
  - Розовая пелена... Это любовь? Вы так представляете любовь?
  - Я так ее вижу.
  - Но чувство не может быть чем-то материальным!
  - Я - прямое доказательство тому, что может. Я видел, как выглядят ревность, боль, как они вырастают из моей груди, подобно растениям. Подлость, опасность, предчувствия... они все окрашены безумной смесью цветов... Именно поэтому я рассмеялся, когда узнал, что вы художник. Я в каком-то смысле тоже, поневоле. Я вижу цвета там, где их не видит никто. У нас с вами только разные палитры. - Он усмехнулся. - Я порой задумываюсь над тем, многие ли из людей воспринимают мир как я, ведь такой тайной никто никогда не поделиться ни с кем, опасаясь быть признанным сумасшедшим.
  - Я уже сама не рада, что выудила из вас эту тайну.
  - Я не мог не рассказать вам. Когда-нибудь мои действия показались бы вам странными, и это все равно потребовало бы объяснений.
  Разговор молодых людей прервал слуга Бернар, чье появление было как нельзя некстати.
  - Синьор, вам передали записку,- он протянул Генриху листок бумаги, свернутый в несколько раз. На одной из сторон письма отчетливо виднелся след от губной помады.
  - О! - усмехнулся Генрих,- Давненько она не позволяла себе таких писем.
  - От кого оно?
  - От Амили. Этот прием запрещенный, я ей запрещал делать это. Страсть как не люблю подобные послания, они бездушны и ограничены, в отличие от разговора.
  - Может быть, что-то случилось?
  - Но конверте поцелуй, значит, она нашла время, чтобы накрасить губы... вряд ли.
  - Читайте же!
  Генрих пробежал глазами первые строки письма и на его лице появилась грустная улыбка.
  - Что она пишет?
  Он молчал.
  - Генрих!
  - Ничего особенного.
  - Вы сами говорили: никаких тайн и никакой лжи! Либо зачитайте, либо расскажите, что там написано!
  Подумав секунду, Генрих протянул ей записку.
  - Только прошу - не читайте вслух. Эти слова должны и так быть прочитаны только мной. Незачем посвящать в его суть все вокруг.
  Она кивнула и, развернув записку, принялась читать. Элизабет помнила голос Амили и машинально окрасила читаемое ее интонациями.
  "Анри! Я все знаю, карты мне рассказали многое... они никогда не обманывали меня, ты знаешь. Любимый, если они правы, то ты решился на что-то страшное. Прошу! Не делай этого! Не оставляй нас! Я стою на коленях, умоляя тебя. Я хочу повидаться с тобой и жду тебя. Я буду ждать долго, ты же знаешь, я упряма. Не сойду с места и заморю себя голодом, пока не услышу заветный стук в дверь. "
  Элизабет дочитала последние строки и растерянно посмотрела на мужа. Он рассмеялся:
  - Не воспринимайте все так близко к сердцу, любовь моя. Амили знает, что я не поведусь на этот шантаж. У нее есть сын и ради него она не станет делать ничего из вышеперечисленного.
  - Но о чем она говорит? Что вы должны совершить?
  - Опять же глупые гадания.
  - У вас на лице написано, что вы врете.
  Он молчал.
  - Расскажите мне! С самого раннего утра вы говорите загадками и все время упоминаете смерть, затем показываете мне яды и снова говорите лишь о ней! Рассказывая тайны, вы снова сводите все к смерти... почему, Генрих? Не слишком ли много ее для одного дня?
  - Возможно.
  - Что знает Амили?
  - Все. Бесполезно что-то скрывать от женщины, которая тебя любит. Она знает порой о тебе даже такие вещи, которые ты сам не знаешь о себе. Амили с самого начала восприняла меня таким, какой я есть- целиком. С моими душевными травмами, ранами на теле и радужными раскрасками в голове,- он усмехнулся и взлохматил волосы. - И я уверен, что никакие карты не могут подсказать что-то о любимом человеке лучше любящего сердца.
  - Но она будет ждать вас. Вы повидаетесь с ней?
  - Нет.
  - Почему?
  - Ради ее же блага. Каким вы помните Чартера? Какое воспоминание возникает у вас при упоминании его имени?
  Элизабет смутилась, но ответила:
  - Я вспоминаю его глаза и улыбку.
  Генрих расхохотался:
  - Глаза и улыбку? Ничего подобного! Кого вы пытаетесь обмануть? Вы вспоминаете любовь в его глазах, вы вспоминаете его руки, обнимающие вас, и, самое главное; вы вспоминаете себя в тот момент, когда чувствовали себя с ним рядом счастливой! Вы снова и снова воскрешаете в своей душе чувство счастья, которое испытывали когда-то. Но с каждым разом все труднее это делать, верно? Когда ты знаешь двух людей с одинаковым именем и эти люди играют совершенно противоположные роли в твоей жизни (один из них, допустим, твой друг, а другой их них - твой враг) то их имена для тебя совершенно разные, потому что лично для тебя они имеют различные значения. А потом ты начинаешь замечать, что имя у них одно... И этот момент является переломным, ибо это значит, что ты либо разочаровался в друге - он предал тебя- либо враг стал другом. Что-то подобное произошло и с вами. Чартер для вас разделился, а вы мечетесь между хорошим и плохим Чартером, не зная, кого вы любили из них на самом-то деле. Хороший Чартер скоро прекратит свое существование. А знаете, почему?
  - Почему? - ее голос дрогнул.
  - Потому что после этого есть более свежие воспоминания, связанные с его темной стороной, печальные воспоминания. Они постепенно перекрывают собой счастливые моменты.
  - Они перекроют их совсем?
  - Не знаю. Я хочу, чтобы с Амили такого не случилось. Я хочу, чтобы она всегда помнила меня не таким, какой я сейчас. Чем чаще она будет видеть меня таким, тем меньше воспоминания останется у нее обо мне прежнем.
  - Вы не будете больше видеться с ней?
  - Нет.
  - Но вы напишите ответ?
  - Нет.
  - Это жестоко!
  - А что я могу ей написать? Что бы я ни написал ей, это потребует ответа от нее. Она его напишет, и мне снова придется писать ответ. Я не люблю письма, считаю, что в них можно излагать только факты. Амили же хочет духовного, она хочет того, что я не смогу ей дать своим письмом. Она хочет разговора глаза в глаза, она хочет почувствовать меня прежнего. Она так же, как и вы, любит призрак. Мне некоторое время придется выкручиваться, а затем грубо и откровенно разорвать с ней все отношения. Вы хотите, чтобы я написал ей прощальное письмо? - он усмехнулся. - В таком случае я заберу у нее надежду, а я не хочу этого.
  - И все же вы его напишете! Потому что сегодняшний день- день моих желаний. Я не прощу себе, если она будет мучиться так же, как и я. Рвать отношения может быть и болезненно, но честно.
  Он улыбнулся:
  - Хорошо, но день окончен, наступил вечер. Последнее желание, Элизабет. Вы уверены в том, что ваше последнее желание именно такое?
  - Да.
  - И все же подумайте. Не остался ли какой-либо вопрос из нашего разговора без ответа? Не будет ли он вас мучить после? - Он подошел к ней и его ладони ласково легли на ее лицо, пальцы мягко надавили на виски.
  Генрих словно пытался ей что-то сказать, но слова жены не оставили ему возможности сделать это.
  - Напишите письмо, Генрих!
  - Элизабет...
  - Напишите письмо!
  Раздался треск, и на вечернем небе показалась еще одна трещина. Кусочки вечерней синевы уже посыпали пеплом плечи Генриха, а Элизабет стояла рядом и по-прежнему ничего не видела. И ей было все равно: почему сегодняшнее утро началось с упоминания о смерти, почему весь день был пропитан ее черным дыханием... Она не поняла его знаков, хотя он трубил ей о своей возможной скорой смерти во все колокола! Ей было его даже не жаль. Ей было жаль себя и Амили... больше никогда он не раскроется ей. Потому что это бесполезно, она не поймет.
  И в очередной раз Генрих вспомнил первую надпись, которую он прочитал вновь в недавно найденном дневнике. Когда-то, будучи еще совсем мальчишкой, он написал скачущим подростковым подчерком: "как же иногда бывает нужно повесить замок на дверь, ведущую во внутренний мир, дабы предотвратить разворовывание его ценностей". Еще совсем недавно, прочитав это, он лишь рассмеялся над наивностью того Генриха, которым был когда-то, теперь же он был с ним солидарен, ибо вновь испытал то же самое, что и много лет назад.
  - Хорошо... Сегодня же сделаю это.
  Генрих направился к дому. Элизабет сначала молча смотрела ему вслед, потом же крикнула:
  - Генрих! Что она хотела сказать? На что вы решились? Что вы должны сделать в скором времени?
  Он развернулся на мгновение, и его рука прошлась по шевелюре, стряхивая небесную пыль, видимую только ему.
  - Солнце село.
  
  ***
  Хрупкая рука Энж ударила по полотну - раз! И всплыло воспоминание из жизни Генриха - он, маленький мальчик, сидит на коленях у матери и играет с ее волосами. Два! И Энж погрузилась в совсем недавние воспоминания- в один из вечерних разговоров с Элизабет- и ее ненадолго накрыло чувством любви и смеха. Три! Она наносила удары один за другим, стараясь разбить ненавистное полотно, погубившее родного человека, без которого не собиралась жить и с каждым ударом ее хрупкого кулачка она погружалась в мир Генриха. И с каждым ударом любовь к Генриху умоляла ее опустить руки и пожалеть о только что содеянном.
  Почему она до сих пор не смогла разбить полотно? Ведь когда-то ей это удалось легко: мягкий, круглый, упругий мяч сделал это с легкостью... Почему же теперь этого не происходит? Почему оно до сих пор не рассыпалось на мелкие кусочки, а она все еще жива, чернота не погубила ее?
  Надежда, когда-то светившаяся на груди Себастиана и всегда переходящая к Энж при каждом его поцелуе теперь сверкала, переливалась пуще всех чувств полотна, но теперь же она говорила о другом, о том, что теперь все не будет так, как прежде. Энж уже никогда не увидит Себастиана, не услышит его голос. Ей остается только вспоминать его и учиться жить без него. Составлять полотна, одно за другим, но всегда помнить.
  Больше всего не свете ей сейчас хотелось оплакать друга. Но она не могла.
  - Себастиан! Что ты наделал! - Восклицала она, а в ответ надежда сверкала ярче и ярче, говоря о непоправимости совершенного им поступка,- Зачем, Себастиан? - Она обхватывала голову руками, царапала лицо длинными пальцами, рвала на голове волосы, а в ответ надежда светилась сильнее прежнего... - Себастиан! Я ведь даже оплакать тебя не смогу! Что ты наделал! Себастиан, Себастиан, Себастиан!
  Энж не заметила, как возле ее головы стали кружить бабочки. И чем чаще она повторяла имя друга, тем хаотичнее было их движение.
  - Это... это твои воспоминания, Себастиан? Это ты? - Она, наконец, заметила их и, закрыв глаза, подставила лицо мягким лапкам.
  Как и случае с воспоминаниями Лиама, Энж почувствовала, как острые зубы вонзились в ее переносицу и упала на холодный мраморный пол Мастерской.
  Вокруг проходили Мастера, они не слышали ее вопросов, не слышали ее криков благодаря особенностям мастерского общения. Для них она была лишь одной их тех ненормальных носителей любви, которые при сборе полотна судьбы наделали кучу ошибок и сейчас с трудом переносят худую развязку сотворенного. Они жалели ее, но проходили мимо, потому что знали, что не могут помочь.
  А Энж видела сон: она видела Себастиана, видела его грустную улыбку и взгляд зеленых глаз, уверенный и честный.
  "Энж, Ужастик. Я не прощаюсь с тобой, я говорю тебе до встречи. Как только ты услышишь мое сообщение, найди полотно моей носительницы, прошу. Не ослушайся, малышка. Ты все поймешь. Я люблю тебя! - Он усмехнулся.- Ты же знаешь, что я сам удивлен тому, что говорю это, но все же. Я люблю тебя..."
  Она могла бы слушать этот голос вечно, но очень скоро очнулась и, приподнявшись, села.
  - Себастиан,- прошептала она ему в ответ, словно он мог ее слышать,- как я найду полотно твоей носительницы, как я найду полотно Элизабет, одно-единственное полотно среди целого мира полотен... Кто мне подскажет?
  Маленькая бабочка, меньше, чем все остальные, спустилась в поле ее зрения откуда-то сверху купола Мастерской и теперь кружилась перед глазами.
  Энж поднялась на ноги, а бабочка отлетела на некоторое расстояние. Энж сделала шаг- бабочка отлетела вновь. Она, несомненно, звала ее куда-то...
  - Ты хочешь мне подсказать? Ты хочешь мне подсказать, где полотно Элизабет? Себастиан научил тебя? Покажи же! Веди меня!
  Через несколько мгновений, босая, в белом одеянии девушка покинула Мастерскую, ведомая маленькой бабочкой: частицей души Себастиана, за которой она могла идти хоть на край света, куда угодно.
  Картина происходящего была великолепна. Белая, легкая бабочка и такая же легкая, следовавшая за ней девушка, на которую свалились совсем не детские испытания, но которая в царстве боли и отчаянья нашла свой светлячок, манивший надеждой...
  Многие Мастера из присутствующих в мастерской залюбовались происходящим, но лишь на мгновение. А затем вновь принялись за работу.
  
  ***
  В окна светила луна, отражаясь в настенных зеркалах. Ветер слегка давил на оконные стекла, словно ненастойчиво просил впустить его в теплый дом погреться.
  - Тсс, - прошипел Генрих ветру.
  Несколько минут назад он зашел в спальню Элизабет и теперь любовался ею спящей. Черные волосы, разметанные по подушке- результат того, что она долго не могла уснуть после тех "страшилок", которые он рассказал ей сегодня о себе. Прижатая подушка к груди- знак того, что ей было страшно и одиноко. Его бедная Элизабет, которая запуталась в самой жизни, не желающая замечать очевидное, до сих пор придающая большее значение словам, нежели поступкам... его любовь, сумевшая затмить для него всех остальных женщин своим появлением, теперь боялась его.
  "Была бы ты когда-нибудь моей? Если бы я дождался",- Думал он, - "Когда бы это произошло?" Но сам ответил на свой вопрос: "Мы с тобой словно движемся в разные стороны и просто случайно встретились взглядом- ты когда-нибудь поймешь, кто я, но будет слишком поздно. Я же с самого начала знаю, кто ты, но все равно не могу объяснить тебе это, у меня слишком мало доказательств, в которые ты бы поверила. Говорить о любви я не умею, а духовное- недоказуемо".
  Луч лунного света упал на стоящий у окна мольберт с рисунками Элизабет. И Генрих, поддавшись искушению, просматривал их один за другим. Дом де Бурье в окружении зелени, беседка, Ареон, мирно растянувшийся у камина в гостиной... Все было нарисовано в мельчайших деталях.
  Элизабет неспокойно задышала, словно чувствуя присутствие в комнате кого-то еще. Молодой человек улыбнулся, представив, как она сейчас откроет глаза и удивится, увидев его. И вот тогда... он наверняка захочет прижать ее к своей груди, взять ее сонную в плен и не выпускать до самого утра..., но снова сдержит свои желания. В который раз. И она снова не будет знать, каких сил это ему стоило.
  Но нет: она не проснулась... И он был рад этому.
   Вновь рисунки завладели его вниманием: камин в гостиной, за окнами вечер, Ареон мирно растянувшийся прямо перед языками огня, не боясь, что может спалить свою черную шерсть. На столе стоит графин с вином, зажжены свечи... Картинка напомнила Генриху первую ночь Элизабет в его доме. Тогда все было по-другому. Теперь же между ними пропасть непонимания.
   Наконец, среди общей кипы рисунков он нашел главный: наглые глаза соперника смотрели на него с усмешкой. Чартер был нарисован так точно, что это не оставляло сомнений в том, что в сердце Элизабет он еще живет. Каждая черта лица, каждая ресница, каждая морщинка: она помнит его всего. Все еще... И воскрешает его образ в памяти, иначе рисунок не был бы таким подробным.
  В какой день она могла нарисовать его? Украдкой? Понемножку? От этого еще больнее! Рисунок в его руках задрожал. Нет, он был нарисован не днем, днем Элизабет всегда на виду. Конечно! Ночью! Она рисовала по ночам! Ужинала вместе с мужем, улыбалась, смеялась, а сама хотела запереться в комнате, чтобы перед сном рисовать портрет Чартера.
  Ревность в груди прорастала с дикой болью, от которой хотелось кричать.
  Не в силах больше ее терпеть, он вышел из спальни Элизабет и впервые за прошедший месяц женитьбы рука сама потянулась к бутылке. Забыть, он должен забыть!
  Безысходность билась в висках, заглушая все: шум ветра за окном, треск дров в камине, мирный храп Ареона возле огня... Заглушая собой тишину ночного дома, заглушая весь мир!
  Еще вина, еще... С каждым выпитым бокалом шум затихал, мозг приятно затуманивался, все отходило на задний план..., но одна мысль все же не давала ему покоя: никогда Элизабет не полюбит его! И в своих жалких попытках стать ей нужным, он жалок! Он не борется за их счастье! Он мешает ей быть счастливой.
  А, значит, должен уйти. Но сначала нужно исправить все ошибки.
  
  ***
  Энж нашла полотно Элизабет и теперь стояла перед ним в растерянности. В отличие от судьбы Генриха, судьба Элизабет была собрана полностью.
  "Найди мое полотно, умоляю, не ослушайся, малышка! Ты все поймешь..." - таковы были последние слова Себастиана, оставленные для нее. Но что она должна понять?
   Полотно собрано полностью, значит... Его собрали независимо от полотна Генриха! Себастиан собирал судьбу, следуя за Энж, поторапливал ее, ворчал, что она слишком медлит, а тут... собрал его полностью, опередив ее! Значит, уже не важны страдания Лиама? Но почему?
  В голове Энж одна мысль сменяла другую: почему полотно не побелело? Потому что не собрано полотно Лиама, а они связаны? Или где-то ошибка? Себастиан всегда хвастался, что все его полотна белели, потому что всегда были собраны правильно, за это его и ценили как Мастера... Но почему это до сих пор не белое?!
  Энж в отчаянии взглянула вверх, бабочки кружились высоко и не собирались спускаться и помогать ей. Видимо, она должна понять все сама... Но у Генриха нет времени, ведь совсем скоро сияющая точка, обозначающая то, на каком чувстве полотна находится носитель, какой участок его он проживает, эта точка скоро окажется совсем рядом с надеждой Себастиана, а ведь после нее ничего уже нет! Генрих пропадет из жизни, тогда гибель Себастиана будет напрасной! А она сейчас находится слишком далеко, чтобы что-то исправить. Она даже дороги к полотну теперь не сможет найти самостоятельно.
  - Я должна найти ошибку в судьбе Элизабет, - Энж принялась искать ее,- Себастиан, ты мог мне оставить хотя бы какой-нибудь намек на то, где искать: в будущем или прошлом? - прозвучал от нее упрек в его адрес.
  - Всегда есть третий вариант,- раздался вдруг голос Хранителя.
  - Это ты ?! Помоги мне! Что я должна сделать?
  Ответом послужила тишина.
  - Хорошо, третий вариант... Ни в будущем, ни в прошлом. В настоящем? Я должна искать ошибку в настоящем?
  В ответ снова лишь тишина.
  - Хорошо, настоящее. - Разговаривала сама с собой Энж.- Итак... что у нас в настоящем? Нет! - вскрикнула она вдруг. - Не может быть!
  Сверкающая точка на полоне показывала то чувство, которое сейчас переживает Элизабет - страх перед будущим, растерянность и смятение... за ними шел маленький кусочек надежды, а за ним ничего не было! Полотно обрывалось. Эта маленькая прореха, размером в одно чувство средних размеров, грозила обернуться трагедией: пропажей Элизабет из жизни. После шли разные чувства, но между прошлым Элизабет и будущим... была прореха, которую Себастиан видимо, оставил нарочно. Конечно, полотно не побелеет! В нем дыра!
  - Нет, нет, нет! Только не это! Ей еще меньше осталось до конца, чем Генриху! Себастиан!- вскрикнула она в отчаянии и вновь взглянула на безмолвных бабочек, кружащих над куполом.
  В голове у девушки проявлялась безрадостная картинка: Элизабет пропадает без вести, Генрих умирает... Себастиан погиб зря, стараясь что-то исправить. И виной всему она сама! Потому что не знает, что нужно сделать.
  Нужно что-то придумать, найти чувство, чтобы вставить его в полотно! Это разрешило бы многие проблемы: Элизабет прожила бы жизнь полностью, гибель Себастиана была бы не напрасной, а Генрих-Лиам передумал бы умирать..., если бы... Ну, конечно!
  Вдруг стало все понятно.
  - Я помогу всем, если вставлю свой кулон в полотно Элизабет, ведь так, Себастиан? Если она полюбит Генриха так, как я, то все будут спасены? Верно? Ты оставил место для моего кулона! - Она улыбнулась и посмотрела вверх, словно спрашивая ответа у маленьких белых собеседников.
  В этот раз ей показалось, что их полет был более радостен и хаотичен. Или же эта сама душа радовалась разгадке, превращая их танец в более веселый?
  Энж сорвала с шеи кулон. Любовь теперь лежала на ее ладони и сверкала всеми гранями. Как же она была прекрасна! И как же она была жестока...
  Не так уж был неправ отец, когда говорил, что любовь жестока больше, чем добра. Она несет в себе океан боли и никакие ее маленькие радости не стоят того, чтобы испытывать ее муки. Это теперь знает Лиам. Это теперь знает она.
  Энж вынула кулон из его основания и обратилась к полотну Элизабет так, словно оно было живым и могло ее услышать.
  - Люби его, люби так же, как и я люблю! Прошу! Люби!
  В одно мгновение кусочек чувства был вставлен в полотно, тело Энж превратилось в воздух, не оставив после себя никаких посланий, потому что, в отличие от Себастиана, она не задумывалась о последствиях.
  И лишь одна бабочка, маленькая частичка Энж, взвилась под купол, и заметалась там.
  Хранитель, стоявший все это время неподалеку и оставшийся незаметным для Энж, не смеющий ей помочь с ответами, подошел к полону и внимательно осмотрел его. Оно дрожало, в тишине Мастерской раздавался слегка слышимый звон.
  - Ну же, давай! Решайся!
  Словно повинуясь его приказу, из полотна выскочил кусочек любви. Кусочек, с которого все и начиналось, кулон Лиама. Хранитель поднял любовь с мраморного пола и убедился, что она цела.
  - Лиам, тебя будут любить. Твоя любовь теперь небезответна. И у тебя есть все, что нужно, чтобы поверить в нее. У тебя есть надежда... Только заметь и не пройди мимо, только поверь! Лиам... Генрих... Зачем только тебя так назвали!
  Он усмехнулся и вновь стал серьезным, потому что почувствовал, как книга призывает его к работе, говоря о том, что еще не все. История не закончена. Еще остались кое-какие мелочи, а порой они-то и портят все.
   Теперь предстояло вставить безразличие в полотно Элизабет вместо кулона Лиама, объяснить все Мастеру, собрать полотно Лиама до конца, найти Энж в ЧЖ... Боже! Да у него жаргон Себастиана! Этот мальчишка, как и всегда, оставил свой след.
  Хранитель смахнул слезу с щеки, слезу, которую пустил в знак памяти по ушедшим молодым Мастерам. Способность иногда пускать слезу, он вымолил своей службой, не требуя никогда в награду ничего другого, кроме нее. Несмотря на то, что она была у него всего одна на каждый такой случай, она успокаивала его лучше, чем напиток безразличия.
  - Мастер! - позвал он отца, потерявшего дочь, но еще не знающего о своей потере. - Мастер! -Позвал он вновь.
  - Да, Хранитель. У тебя что-то срочное? Я немного занят.
  - Это срочно! Это касается Энж.
  - Скажи ей, что я скоро буду. Мне нужно кое-что доделать, нет времени на ее вопросы.
  Хранитель тихо рассмеялся:
  -Хорошо.
  "Мастера порой ведут себя, как люди",- думал Хранитель, возвращаясь в свой дом. - В то время, как у родных существ рушится мир, они не находят возможности ответить на их глупые вопросы. Эх, Мастер, Мастер... Да нет к тебе никаких вопросов. Это у тебя они скоро появятся, ведь история завершилась! И без твоего участия. Нужно заварить безразличия. Много безразличия, для тебя, безразличный Мастер."
  Хранитель вновь посмотрел на кулон Лиама и решил, что прибережет его, не будет одевать другим Мастерам на шею. Ведь Лиам вернется и тогда захочет его надеть. Ведь нет сомнений, что он вновь выберет любовь. Всегда выбирал. Они все всегда выбирают то, что носили до этого.
  -Лиам, я оставлю его для тебя. В моем доме найдется укромное местечко. - Хранитель улыбнулся. - Вот я повеселюсь, когда вновь родившись здесь, при посвящении в Мастера ты его узнаешь. Свое чувство. - он поднес розовый кусочек к лицу и легко дунул на него, прошептав,- Любовь...
  Чувство, словно откликаясь на свое имя, засверкало всеми гранями.
  А Хранитель почувствовал беспокойство - полотно Генриха было все еще не достроено, а значит, нужно это сделать как можно скорее, пока... Он даже боялся подумать, что могло случиться в таком случае. Тогда все зря. Тогда Генрих канет в небытие, а Лиам не вернется.
  
  ***
  Элизабет ходила в одиночестве по дому и собирала по крупицам- вещам воспоминания о Генрихе, по которому безумно скучала.
  Еще совсем недавно, утром, проснувшись, она вдруг захотела его увидеть. Увидеть его силуэт, смеющиеся сквозь горечь глаза, услышать его голос, пробирающий до мурашек. Она даже не задумалась, что это странно, но то, что было странным еще вчера, совсем не было странным сегодня. Она хотела сказать ему "Доброе утро!", только лишь ему одному, ему в первую очередь, а потом уже всему миру.
  То утро она запомнит на всю жизнь. Тем утром Генрих исчез. Словно испарился, его нигде не было. Послужил ли этому причиной глупый рисунок-портрет Чартера, нарисованный ей довольно давно уже, или нет- она не знала. Портрет она обнаружила утром на полу, смятым, будто его сжали в кулаке, и, поняв, что хранить его в таком виде нет смысла, бросила в камин...
  Вот так, порой одно утро меняет все...и то, что когда-то было дорого, пожирает огонь.
  Никто не мог помочь ей в ее поисках мужа: ни слуги, ни Лувиньи, приехавший навестить супружескую чету, который был удивлен больше пропаже оружия из гостиной, чем пропаже друга. Зайдя в гостиную, он удивленно присвистнул: "Вот это да! Тебе удалось разоружить Генриха! Элизабет, ты- великая женщина!". А узнав о пропаже друга, всего лишь произнес: "Значит, скоро вернется."
  Не смогла помочь в поисках даже Амили... еще в первый вечер Элизабет навестила ее. Взяв в попутчики Ареона, вооружившись кинжалом, когда-то подаренным Генрихом, она быстрым шагом прошла по Чудесной улице и постучала в знакомые двери.
  Стоит ли говорить о том, что приход Элизабет для Амили не был неожиданностью... Строгим жестом, не приветствуя девушку, та пригласила ее в дом.
  - Зачем ты пришла? - усадив гостью, начала разговор Амили.
  - Я отчаялась... Что-то случилось. Генрих! Я не знаю, где он... Я думала, что ты...
  - Я не знаю, где его искать,- Амили не дала договорить собеседнице, грубо ее прервав.
  На полминуты повисло молчание.
  - Ты можешь...
  - Не могу. - прозвучало в ответ на просьбу, которая так и не была озвучена полностью.
  И Элизабет тогда расплакалась прямо на глазах у соперницы.
  Вытащив из-за пояса платок, Амили протянула его Элизабет:
  - Вытри слезы, успокойся. Почему ты пришла именно ко мне? Неужели нет других женщин, у которых он может быть? - спросила Амили и рассмеялась горьким смехом, увидев выражение поднятых на нее заплаканных глаз. - Да-да! Мужчины обычно утешаются такими способами. Так что поищи его еще у какой-нибудь...
  - Я пришла не потому, что искала его здесь, - тряхнула головой Элизабет. - Я пришла, потому что знаю, он считает тебя своим другом и мог написать тебе что-то в ответном письме.
  Амили усмехнулась:
  - С чего ты взяла, что он писал мне письмо? Наши переписки, ровно, как и отношения давно канули в лету.
  - И все же он должен был написать его тебе! Я просила его об этом, он обещал! Он не мог пообещать и не сделать!
  Амили немного помолчала, а потом произнесла:
  - А я-то думаю, кому обязана... Значит, тебе? Ну что ж, спасибо!
  Вмиг от злой коварной женщины не осталось и следа.
  - Я ничем не смогу тебе помочь, Элизабет.
  - Разложи карты, умоляю! Посмотри, где он и что его ждет!
  - В последний раз, когда я заглядывала в его будущее... Там не было ничего утешительного.
  - Сделай это еще раз!
  Несколько вопросов сразу читалось в глазах Амили, но задала она в конце концов только один:
  - Ты любишь его?
  - Да!
  - Сильно?
  - Больше жизни...
  Амили вздохнула, села за стол и в ее руках замелькали карты...
  - У вас будет еще встреча.
  Элизабет радостно встрепенулась, Амили продолжила:
  - Но он решил для себя все.
  - Когда я его увижу?
  - Думаю, что завтра.
  - Завтра,- Элизабет вновь пустила слезу и смахнув ее перчаткой, посмотрела на Амили с благодарностью. - Спасибо тебе! Он был прав, ты- Чудесная!
  Амили рассмеялась:
  - Все, хватит. Вот уж чего не ожидала...
  Это было вчера.... А сегодня уже вечер. И он снова не приехал. Элизабет прошлась рукой по книжным полкам в его комнате, рассмотрела каждую шпагу, взяла в руки рубашку, накинутую поверх спинки стула, и поднесла ее к лицу. Та одарила ее родным запахом.
   Каждый день неизменно был наполнен напрасным ожиданием. Каждый день она готовилась к его приезду. Каждую ночь она сворачивалась калачиком в его кровати, плакала в его подушку и так проводила одну ночь за другой.
  А в те редкие разы, когда засыпала, видела сны, сводящие ее с ума. Она видела Генриха, слышала его смех. Все вокруг во сне было розовым. Розовые карты, раскинутые Амили на розовом столе розовыми руками с розовым перстнем...
  Как и во все предыдущие дни без него, просматривая вновь и вновь его вещи, ощущая через каждую из них его незримое присутствие, сегодня, сейчас, она бросала ему обвинения в том, что он ее оставил и находила тут же миллион оправданий его поступку.
  Со вчерашнего дня Элизабет стала видеть то, о чем рассказывал ей Генрих в тот последний день, в день ее желаний: облака черного цвета, подвижные облака над беседкой... они были едва различимы, но видимы! Как он мог! Как он мог показать ей невидимые никому вещи и бросить ее с этим знанием!
  Сейчас, открывая его книги и пробегая строки из них глазами, она вспоминала, как еще вчера, поднявшись по маленьким ступеням беседки, узрела то, что и он: нити, связующие нити ... Зеленые, голубые нити! Они были порваны и лежали, постепенно исчезая, на мраморном полу. На местах разрывов виднелись алые пятна.
  Вчера она убежала оттуда, испугавшись. Но сегодня поняла, что от этих ведений не убежать, теперь от этого нет спасения. Куда бы она теперь ни кинула взгляд, везде были цвета! Дом был цветным, небо трещало по швам, розы меняли свой цвет от фиолетового до красного...
  В сотый раз, вспомнив все события, происходившие после его отъезда, она была полна отчаянья и расплакалась, усевшись в его кресло.
  - Сколько можно, Генрих! Вернись! - шептала она. - Вернись, прошу!
  Вскоре Элизабет уснула, а проснулась оттого, что за окнами раздался грохот; началась гроза. Ливень хлестал в окна.
  Она вышла из комнаты и уже практически спустилась по длинной лестнице вниз, чтобы снова сесть у камина и в тысячный раз заниматься только тем, чтобы оплакивать свою судьбу, как вдруг... услышала звук открывающейся входной двери.
  - Добрый день,- Генрих учтиво поздоровался с ней, и, сняв плащ, небрежно бросил его на стул.
  - Анри! Где вы были так долго? - Голос ее дрожал.
  Он молча вынул шпагу из ножен и закрепил ее на настенном панно для оружия.
  - Анри! Где вы были?
  Генрих присвистнул:
  - Вы так ласковы сегодня! Стоило уезжать почаще.
  - Я лишь спросила, где вы были.
  - Скоро узнаете. Нам предстоит сложный разговор. Серьезный разговор, Элли.
  - Говорите же.
  Он налил себе вина. Изучающе смотрел на нее, пока пил, и, наконец, произнес:
  - Вы отлично выглядите сегодня. Принарядились, празднуя мой отъезд?
  - Как вы можете так говорить?
  -Я еще и не так умею,- он развел руками,- но еще что-то большее сказать не в силах. Предлагаю вам самой прогуляться до садовой беседки и посмотреть.
  - Что там?
  - О! -Генрих рассмеялся,- Вам понравится. Ну же, вы получите приятный сюрприз и избавите меня от необходимости что-то объяснять. Я прошу, Элизабет, избавьте меня от нее. Мне невыносимо это делать, - его рука прошлась по волосам,- Прошу.
  Она подумала и решила настоять на своем:
  - Что там? Я не собираюсь никуда идти, я хочу услышать это от вас.
  Стакан полетел в стену и, разбившись, разлетелся на мелкие осколки, выплеснув остатки спиртного на пол.
  - Я надеялся, что разговор будет легким! Почему вы просто не можете послушать меня и пойти в беседку? Вам все станет ясно.
  Она отрицательно помотала головой и он продолжил:
  - Ладно, хорошо. Элизабет, я отказываюсь от вас. Я был не прав с самого начала и потратил слишком много ваших сил на борьбу с теми чувствами, с которыми вы не должны были бороться изначально. В своем стремлении добиться вашей любви я проиграл. И я так больше не могу. Я устал. Я сдаюсь,- прошептал он, наконец.
  - Вы отказываетесь от меня?
  - Ради вашего же блага я обязан это сделать. Да и ради своего тоже. Так будет лучше.
  - Как вы можете так говорить... Так не будет лучше, так просто не может быть лучше!
  - Элизабет, ступайте в беседку.
  Она упрямо помотала головой:
  - Я никуда не пойду. Вы же не собираетесь выгнать меня под дождь?
  Он усмехнулся:
  - Да, вы правы. Проклятый дождь, быстрее бы он закончился!
  - Пусть он не заканчивается! - воскликнула она.
  - Ах, вот как? Ну, что ж. Неужели вы думаете, что я не способен сейчас, в этот момент сделать ваше пребывание здесь невыносимым? Одумайтесь! И ступайте в беседку.
  - Нет.
  - Там... Чартер.
  - Мне все равно, кто там.
  - Он ждет вас.
  - Мне все равно.
  Он удивленно посмотрел на нее:
  - Хорошо. Видимо, я своим отъездом сильно взволновал вас и вы плохо спали сегодня. В связи с этим плохо соображаете. Поэтому на правах вашего пока еще мужа, прошу: доверьтесь мне. Я знаю, что вам нужно. И раз вы не собираетесь никуда идти, то наш с вами разговор, который должен был состояться по моим планам чуть позже,- он поморщился,- после того, как два любящих сердца обретут друг друга вновь... Предлагаю тогда поговорить обо всем сейчас, - он жестом пригласил ее в кресло, стоящее у камина, сам же устроился в таком же напротив нее.
  - Итак...,- начал он и в его глазах сверкнул странный огонь,- прошу вас не перебивать меня. Каждое слово требует от меня неимоверных усилий, мне трудно говорить. Я... намереваюсь скоро исчезнуть. Просто примите это как факт.
  - Да как я могу это...
  - Не перебивайте. У меня есть несколько просьб к вам. Прежде чем исчезнуть, я оставлю завещание на ваше имя, все останется вам: дом, состояние. Но я не хочу, чтобы ваш... хм, друг унаследовал их после вашей свадьбы...
  Его прервал ее нервный смех:
  - Какой свадьбы, де Бурье?!
  - Я не сомневаюсь, что в скором времени вы снова выйдете замуж, траур носить по мне вам не придется, обещаю. Я сделаю соответствующую пометку в завещании...
  Она вскочила, он тоже.
  - Как вы можете вот так... - она не договорила и побежала к двери, намереваясь выбежать на улицу.
  - Элли! Остановитесь! Там же дождь. - он без труда остановил ее и вновь усадил в кресло.
  - Да что с вами такое! - Он сменил свой тон на более ласковый. - Элли, мне очень трудно сейчас.
  - Мне тоже! Неужели вы думаете, что я смогу легко отнестись к вашему уходу?! - слезы лились из ее глаз, губы дрожали.
  - Вы должны. Когда-нибудь вы будете счастливы благодаря этому.
  - Вы самый глупый, дурной и ненормальный! Разве я смогу без вас?!
  - Прекратите, вы все испортите! -дрожащей рукой он прошелся по мокрым, еще не высохшим после дождя, волосам.
  - Пожалуйста, бросьте ваши игры! Я иначе не выдержу и сойду с ума, Анри, умоляю, прекратите говорить весь этот вздор,- она обхватила голову руками и раскачивалась в кресле, как болванчик.
  Он налил ей вина, поднес бокал, подождал, когда она отопьет несколько глотков и продолжил:
  - Элизабет, я не играю с вами. Я всегда был с вами предельно честен и откровенен.
  - Обнимите меня. Я прошу.
  Он снова встал с кресла и отошел на несколько шагов от нее, и его слова зазвучали уже с другого конца комнаты:
  - На чем я остановился...? Ах, да! Завещание. Все бумаги будут храниться у Лувиньи. Но я прошу: не разгоняй прислугу. Я хочу, чтобы они оставались здесь всегда, именно эти люди. Присматривай за садом - в нем душа дома де Бурье. - он заговорил быстро, словно торопился куда-то. Если не будет его, то тут все умрет тоже.
  - Если не будет вас, то тут все умрет... - тихо произнесла она.
  - Что?
  - Тут все умрет без вас..., и я - тоже.
  - Элли, прекратите, вы делаете только хуже!
  Она поднялась с кресла и сделала несколько шагов в его направлении, теперь их отделяли друг от друга всего лишь пара метров.
  - Не затыкайте меня! Если вы умрете, то я тоже,- она странно улыбнулась и залпом допила бокал, стараясь набраться смелости, чтобы озвучить главные слова. - Неужели вы не видите, что я люблю вас?
  Генрих расхохотался.
  - Элизабет, это смешно!
  - Так смейтесь.
  - Я не верю в это!
  - А мне не нужно, чтобы ты верил. Я это знаю.
  - Элизабет, прекратите!
  - Люблю!
  - И давно ли, моя дорогая? - он все еще смеялся.
  - Я поняла это, когда вы уехали. Я проснулась, а вас не было...
  - Проклятый дождь, быстрее бы он закончился! - воскликнул он.
  - Нет. Он не закончится. Потому что он нужен сейчас. Нам нужна стена из дождя, верно? Нужна, чтобы остаться наедине и сказать о главном.
  Он схватил ее за плечи и встряхнул, словно куклу:
  - Элизабет, опомнитесь! Так не честно. За что вы ударяете по самому больному?! Чем я это заслужил?
  Она улыбнулась:
  - Я люблю тебя.
  - Я тебе не верю.
  Все происходящее было похоже на полный бред, больший бред, чем материализация его чувств, большее сумасшествие, чем любое из сумасшествий. Чем чаще она повторяла "Я люблю тебя", тем отчетливее он чувствовал, как в нем растет надежда. Только снова не поверить! Только удержаться и не поверить! Затоптать ее на корню, разбить, разнести в пух и прах! Чтобы больше не смела обманывать.
  Если бы он только знал, что цена этой надежды чья-то жизнь, какого-то мастера, собирающего судьбы таких, как он... Он не посмел бы так поступать с ней. Но он не знал. И поэтому ему оставалось последнее средство: средство, которое всегда помогало и напрочь отбивало желание собеседника продолжать ненужный разговор, средство, которое скрывало его чувство под маской. Ирония. И на очередное ее "Я люблю", он произнес:
  - Глупости, вы глупенькая девочка, которая не способна различить желаемое и действительное, друзей от врагов, а любовь от страсти.
  Но на его слова она лишь рассмеялась:
  - Генрих, снимите вашу маску. Да, да! Маску, которую вы сейчас на себя нацепили. Я ее вижу так же отчетливо сейчас, как и туман над беседкой, нити на ее полу и розы, меняющие цвет. Я все это стала видеть, Генрих. И я вижу вашу боль. Она цвета металла, верно? Словно клинок. Металлический клинок с черной рукоятью.
  Генрих смотрел на нее удивленно, не в силах произнести ни слова, она же продолжила:
  - Так что если я - глупенькая, то вы- тоже. Если я сумасшедшая, то вы-тоже. Мы связаны с вами отныне больше, чем глупым браком. Мы связаны с вами общим восприятием мира и теперь не сможем друг без друга. Теперь без меня вы будете одиноки, а я без вас.
  Элизабет подошла к нему и положила свою ладонь ему на грудь.
  Наступило молчание. Они смотрели друг на друга и молчали, слушая дождь. В то время, как не было сказано ни слова, они, однако, смогли сказать намного больше, чем сказали бы словами. Когда мысленный диалог между ними был закончен, Генрих улыбнулся виновато и взъерошил волосы.
  - Теперь ты веришь в то, что я люблю тебя? - спросила она.
  - Теперь я надеюсь.
  Она улыбнулась:
  - Дождь идет только для нас, верно? Мы его придумали сами.
  Он помолчал немного и ответил:
  - Верно. Во всех остальных комнатах уже давно светит солнце. Тебя это не пугает?
  Она отрицательно помотала головой.
  - Значит, ты тоже не хотел, чтобы дождь закончился?
  - Да. -он привлек ее к себе, - не хотел отдавать тебя ему до последнего.
  - Значит, ты все еще любишь, - прошептала она, обвивая его шею руками, и по ее щеке скатилась слеза.
  - Всегда любил... Всю жизнь. И иногда мне кажется, что даже еще раньше.
  Она рассмеялась:
  - Так не бывает.
  Генрих рассмеялся в ответ:
  - Ну... в цветные раскраски ты тоже не сразу поверила.
  Они смеялись и их лица светились от счастья. Порой их губы встречались в поцелуе, порой они смахивали слезы на глазах друг у друга... И было уже совсем не важно, что дождь закончился, и Чартер ушел, так и не дождавшись Элизабет в беседке, и что розовая пелена рассеялась, стала невидима. Они обрели друг друга.
  
  ***
  - Ты собрал полотно Лиама?
  - Да. Оно готово. Скоро должно побелеть, -сказал Мастер. - История закончена.
  Хранитель в знак сочувствия Мастеру предложил:
  - Налить тебе безразличия?
  Тот усмехнулся в ответ:
  - Нет, спасибо. Я сыт им по горло. Из-за него все мои беды.
  - Ты не должен говорить так, Мастер.
  - Неужели ты меня не понимаешь? Это из-за него я был так безразличен к судьбе дочери. Я был безразличен к ее переживаниям, меня интересовал лишь результат. И вот, дождался... Из-за меня она выбрала любовь! Каждый выбирает то, чего ему не хватает. Я был плохим отцом для нее.
  - Она выбрала любовь не из-за тебя. Она всегда ее выбирала, в каждом своем воплощении.
  - Не утешай, Хранитель. Меня нельзя утешить. Она была права, с самого начала права. Это лишь мне казалось, что я учу ее, а в итоге... это она меня научила многому. Моя Энж преподала мне урок, который я запомню навсегда. Самый главный недостаток безразличия, несмотря на его плюсы, делает его самым ненужным и самым эгоистическим чувством. Надменным чувством. Этот недостаток- невозможность помочь своим любимым. Невозможно вставить его в полотно, пожертвовав собой и тем самым изменить что-то к лучшему в судьбе. И это делает безразличие пустой синей стекляшкой.
  Хранитель помолчал, а затем спросил Мастера:
  - Ты просматривал полотно Лиама?
  - Нет. И не уговаривай.
  - Если бы просмотрел его, ты бы увидел в нем кое-что, что облегчит твои страдания и страдания твоей жены в связи с потерей дочери.
  Мастер усмехнулся:
  - Ты действительно думаешь, что это возможно?
  - Думаю, что да. Что бы ты сказал, если бы вновь увидел Энж, просматривая судьбу Лиама?...
  ...Разговор с Хранителем происходил так давно и так недавно... сейчас же, следуя его совету, Мастер увидел, как молодой отец Лиам-Генрих склонился над детской кроваткой родившейся дочери... стараясь быть глазами Лиама, Мастер посмотрел на новорожденную девочку и рухнул на колени перед полотном.
  Это была ОНА! Его Энж! Те же зеленые глаза, та же улыбка!
  Мастера затрясло в рыданиях:
  - Энж! Это ты! Ты жива и теперь не оставишь меня, верно? Я прошу, не оставляй. И я тебя больше никогда не оставлю.
  - Ты согласен собирать ее полотно? - раздался голос Хранителя.
  - Да! Я сам его соберу! На этот раз я не буду пользоваться силой синего кулона, я клянусь себе самому в этом. Я хочу чувствовать ее всегда, быть рядом, помогать ей, радоваться вместе с ней, грустить вместе с ней, разменивать неугодные ей чувства, делая их практически незаметными. Я готов, Хранитель! Показывай, где ее полотно!
  - Мне нужно прочесть это в книге. Я скоро,- Хранитель удалился.
  А Мастер напоследок погрузился в полотно Лиама. Он улыбался, наблюдая, как Генрих, не сдерживая слезы счастья, склонился над кроваткой, одевая на шею дочери кулон с розовым камнем.
  Энж, его Энж, улыбнулась, и в ее зеленых глазах Мастер увидел смысл, понятный ему одному.
  Она улыбалась ему! Она прощала его!
   Она вновь говорила ему: "Здравствуй" ...
  Полотно вздрогнуло и сперва покрылось белесой пленкой, а затем побелело полностью.
   КОНЕЦ
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"