Захаров Владимир Иванович : другие произведения.

Свеча горела

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Владимир ЗАХАРОВ
  
  
  

СВЕЧА ГОРЕЛА

ПЬЕСА В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ

г. МОСКВА - 2003 г., март

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
   0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
   0x08 graphic
0x08 graphic
   0x08 graphic
  
  
  
   0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
   стойка 0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
бара стойка бара
   0x08 graphic

  
  
  
  
  
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА :
  
   Николай Кириллович - генерал - лейтенант ГРУ, 60 лет
  
   Галина Аркадьевна - его жена, 45 лет
  
   Люба - их дочь, 25 лет
  
   Гарик - студент Художественной академии, 25 лет
  
   Макаров Владимир Борисович - депутат Госдумы, двоюродный брат
  
   Николая Кирилловича, 45 лет
  
   0x08 graphic
Людмила - 30 лет
  
   Катя - 28 лет работают в "Казино"
  
   Тамара - 28 лет
  
   Художник - 33 лет
  
   Посетители дискотеки, ночного бара, "Казино"
  
  
   На сцене бар. В центре - эстрада, ступени три. В боковых стойках проходы для гостей.
   При необходимости могут разместиться столики, мастерская художника.

Сегодня:

" ДИСКОТЕКА "

   В помещении гул. Там, за баром, собирается молодёжь, гудят их голоса, крики, смех. Все ждут музыку.
   Ещё убираются, бармены протирают бокалы. Слышны отдалённые раскаты грома.
   Тамара и Катя перетаскивают столы. Мила уносит стулья. На эстраде заканчивает подметать Люба. Снимает с головы платок, вытирает лицо, обмахивается.
  
   МИЛА. Так, девки, надо торопиться, одеваться пора, сейчас эти... дрыгаться начнут. Пошли, Люб, всё - хватит, чисто и ладно. (Идёт.)
   ЛЮБА (на ходу). Ага. Протру только.
   Вместе уходят за кулису. Люба возвращается одна, почти тут же, только с ведром воды и шваброй. Протирает пол эстрады.*
   Раздаётся резкий, сухой удар грома, - молния. Похоже, ударило где-то очень близко. Все вскрикнули. Тамара и Катя схватились друг за друга.
   Вскрикнула Люба, зашаталась как-то нехорошо, подкосилась в ногах, рухнула на ступени, лицом вниз.
   ТАМАРА. Люба. Люба!
   КАТЯ. Любонька! Что с тобой? Что с тобой?!
   МИЛА (выбежала). Что случилось? Люба! Люба!
  
   Все трое бросились к ней, склонились. Сверкает молния, гремит гром.
   Сцена погружается во мрак. Слышится дождь. Нарастает какой-то неясный шум, похожий на тот, какой мы слышим иногда, когда закрываем ладонями уши и слышим, как по венам безудержно пульсирует кровь.
  
   __________________________
   * За кулисой произошла подмена. Вместо Любы с ведром воды и шваброй вышла другая артистка, так же одетая, так же обутая, и так же, как Люба, повязана платком.

В лучах света эстрада. Стоят пятеро.

   В центре - Николай Кириллович, отец Любы, справа от него Любочка, - подросток лет 15, одной рукой она обвила руку отца, прижалась к нему, другой держится за руку с Гариком, одноклассником лет 15.
   Слева от Николая Кирилловича - его жена, Галина Аркадьевна и его двоюродный брат, Макаров Владимир Борисович.
   Резкий звук тормозов. Подъехали машины, хлопнули дверцы, затопали в подъезде, залязгали ступеньки кованой обувью.
   И снова молния, гром и ливень, как из ведра. Ничего не слышно, как в пантомиме, как в страшном сне, когда говорят, а слов не слышно...
   ...Врываются люди в касках. Из-за спины, в чёрных масках, в камуфляжных одеждах, с ножами за поясом, автоматами наперевес. Отцу, Николаю Кирилловичу, схода бьют в поясницу, обхватывают шею, тащут за волосы, поворачивают, бьют, и ещё, ещё, заламывают, надевают наручники, волокут в темноту.
   Туда бросается Люба. Перед ней два амбала. Она рвётся, получает удар, бросается снова и снова удар. Отлетает на руки матери. Бросается Гарик, он держит их и рыдает. Люба рвётся, Гарик и мать не пускают. На помощь подбегает Макаров.
   Она вырывается, бросается снова, амбал поднимает за шиворот, бьёт по щекам. Люба впивается в руку ему. Амбал хватает за волосы, держит за горло её.
   Как кошка, бросается мать. Люба выворачивается, ускользает во тьму, за отцом. Мать получает удар, отлетает на Гарика и Макарова. Из последних сил рвётся за мужем и дочерью, но её не пускают Макаров и Гарик.
   Гремит снова гром, сверкает молния, всё погружается во тьму. Как из ведра, хлещет дождь...
   Возвращается свет.
  
   МИЛА. Люба! Любонька. Очнись. Очнись.
   КАТЯ. Да что же это, Мила, - что с ней? Люба!
   ТАМАРА. Ах, ты, солнышко... Ну-ка, девки, взяли её, взяли. Давайте.
   МИЛА. Так, девоньки, - ага. Пошли. Пошли.
   КАТЯ. Ой, слава, богу, приходит в себя, кажись.
   ТАМАРА. Ну, ничего, ничего. Ничего, Любонька.
  
   Уходят с Любой за кулису. Мила успевает на ходу махнуть головой в зрительный зал, подать сигнал радисту, мол, начинай, теперь можно.
   Гремит тяжёлый рок. Мелькает светомузыка, суетятся бармены. В глубине, за стойками бара, скрытая лучами света, дискотека набирает мощь.
   Входят Гарик, с кожаной папкой для рисования, и Художник.
   Художник заказывает джин с тоникой, Гарику и себе. Они усаживаются на круглые вертящиеся сиденья, пьют, рассматривают публику.
   Появляются Тамара и Катя.
   Эффектные, яркие, - когда только успели. Проплывают мимо, никуда не глядя, никого не видя. Но уже в проходе вдруг затряслись, задёргались и унеслись в танцевальную жуть.
   Гарик отходит, устраивается в сторонке, раскрывает на столе бара кожаную папку, смотрит в глубину, делает карандашные наброски.
   За стойкой появляется барменша, в огромном парике, с ярко накрашенными губами, с родинкой на щеке. Это Люба.
   Увидев её у себя в проходе, бармен чуть не упал, чуть не уронил бутылку и не разбил фужер. Захохотал, пошёл дальше.
   Появилась Людмила. В длинном платье, лёгкая складка, стиль - "рекамье". Высокая причёска, длинная шея, каблуки на шпильке, сумочка, лицо задумчивое, загадочное. Она достала из сумочки маленькую книжечку, пристроилась, читает.
   Художник сделал стойку. Гарик остолбенел, потом заменил лист, начал рисовать.
   Отделившись от круглого стульчика, Художник не спеша направился к ней, и когда Гарик в очередной раз поднял глаза, чтобы схватить линии, линии все были закрыты.
   Похожий на героя знаменитой картины Иванова, лицом, конечно, Художник поклонился, поднял глаза. Ни жива, ни мертва, Людмила ответила.
   Гарик хлопнул рукой в возмущении, заменил лист, переключился на другую натуру.
   Склонившись, Художник стал шептать ей что-то на ушко, Милка прислушалась, кивнула, ещё раз, ещё, потом опустила глаза, подала руку, он взял её и повёл, как заблудшую овцу...
   Грянул снова гром. Поднялся визг. Ещё грянул гром, - завизжали громче. После третьего раза музыка оборвалась.
  
   ГОЛОС В ДИНАМИКЕ. Господа! Перерыв на грозу!
  
   Поднялся гвалт, свист. Но потом попритихли, все услышали ливень, - жуткий, с громом и молнией.
   В проходе показался Макаров Владимир Борисович, - в мокрой шляпе и в мокром кожаном пальто.
  
   ГОЛОС В ДИНАМИКЕ. Господа! Приветствуем депутата Государственной Думы Макарова Владимира Борисовича! У!!
   ДЕВИЦЫ. У-ау!!
  
   Толпа возопила.
   Макаров снял шляпу, широко улыбнулся, отряхнулся, приветственно закивал в ответ головой, послал всем воздушные рукопожатия, воздушные поцелуи, ему тут же поднесли чашечку кофе с лимончиком, рюмочку коньячку, он с благодарностью принял.
   Владимир Борисович щедро улыбается, с любопытством оглядывается, замечает Гарика, рисующего в сторонке.
  
   МАКАРОВ. Гарик! Гарик!! Это ты? Здравствуй, родной! Ты ли это?! (Идёт к нему.)
   Здравствуй, здравствуй... (Обнимает его.)
   ГАРИК. Привет, Владимир Борисович, привет.
   МАКАРОВ. Как я рад тебя видеть! Ты где? Рисуешь всё?
   ГАРИК. Рисую.
   МАКАРОВ. Учишься? В академии?
   ГАРИК. В ней, - в родимой.
   МАКАРОВ. Вот, молодец-то! На каком курсе уже? Какой курс?
   ГАРИК. Пятый пошёл.
   МАКАРОВ. Молодец! Ох, молодец... Будет толк. Уж диплом, поди, скоро?
   ГАРИК. Скоро, - да.
   МАКАРОВ. Молодец. А для диплома картину придумал? Что возьмёшь на диплом?
   ГАРИК. Да не знаю ещё, Владимир Борисович. Не знаю. Дело мудрёное. Поглядим.
   МАКАРОВ. Мудрёное, говоришь? Молодец... Ну, гляди-гляди. Значит не зря всё ходил - рисовал, - и пруд наш, и уточек. И Любу. Любочку... Помню, лихо раз срисовал. Просто лихо. Чего не заходишь-то? Адрес тот же. Чай, не забыл? Галина Аркадьевна будет очень рада. (Пауза.) Любу не видел?.. Нет? Не видел? (Пауза. Гарик отрицательно покачал головой.) Гарик!.. (Неожиданно упал ему на плечо.) Гарик... Пропала Любочка, пропала. Нигде нет. Так и пропала. Мать, Галина Аркадьевна, все глаза проре... проплакала. Мать из больниц не вылезает, а она... Ни звонит, ни пишет. Где она? Что она? Театральный институт свой бросила, - только год проучилась. Где только ни был, где не искал... нет нашей Любочки... Нет... нет, Гарик...
  

Гарик молчит.

   Директорша школы сказала, - видели её тут как-то на пруду... пьяной. Где-то, говорят, в борделе работает. Любочка! Гарик! (Пауза.) Ну, пойду... дела. Звони. Заходи. Значит, рисуешь здесь? Молодец. Я иногда тоже заскакиваю сюда. Так, - от скуки. В картишки переброситься. Ну, давай. Пошёл я... (Идёт к выходу.) Поехал... дела. Вот и дождь, кажется, кончился...
  

Снова грянула музыка и понеслась карусель с новою силой.

ЗТМ

МАСТЕРСКАЯ

  
   От проходов в баре прямо до ступеней эстрады с обеих сторон - ширмы. Эти две ширмы прикрывают основные части бара, оставляя видимыми края. Края служат в качестве столов для эскизов, палитры, банок и прочего.
   На эстраде ­- тумба. На тумбе - Мила. В длинном трёхцветном платье, бело-сине-красном, ­- позирует для Художника.

Художник рисует.

   То так зайдёт, то эдак. Складки поправит на платье, что-то поправит в руке, потом резко вдруг сядет, и тихо ляжет, - так там и рисует.
   С улицы погромыхивает, всё время льёт дождь.
   Художник достал какие-то картонки, подошёл к модели, положил на пол, в правую руку вставил вырезанный в картоне топор, вернулся, взял кисть, макнул в краску.
   Возвратившись, освежил краской кровавые подтёки на топоре, положил кисть на пол, а с полу поднял вырезанную на картоне, и тоже с подтёками, голову бывшего Президента, Ельцина, Бориса Николаевича, - наклеенную на картон фотоспособом, с выражением лица - "Не так сидим...".
   Вставил голову в левую Милкину руку, на цыпочках тихо пошёл к авансцене.
   Резко присел, медленно лёг, стал рисовать.

Звонок в дверь.

   Художник вздрогнул, бросился открывать, но вернулся.
   Подбежал к Милке, вырвал картонки, прошёл в глубину.

Снова звонок.

  
   ХУДОЖНИК. Кто там?
   ГАРИК (за кулисой). Я!! Совсем там с ума сошёл? Открывай!
  
   Художник бежит открывать, возвращается с Гариком.
   ХУДОЖНИК. Заходи. Как дела в академии? (Ложится на пол, рисует).
   ГАРИК. Нормально. (Снимает плащ, вешает за ширму.) Ч-чёрт, льёт и льёт, - надоел.
   ХУДОЖНИК. Случилось что?
   ГАРИК. Да не.
   ХУДОЖНИК. А чего смурной?
   ГАРИК. Ничего, всё нормально. Посижу у тебя, поработаю.
   ХУДОЖНИК. Нормально, - а то я тебя не знаю.
   ГАРИК (ходит, подбирает с полу разбросанные рисунки, просматривает). Тоска что-то, - сил нет... Запью скоро.
   ХУДОЖНИК. Я - те запью. Правильно, что пришёл.
   ГАРИК. Чувствую. Дней этак на десять, - не меньше.
   ХУДОЖНИК. Та-ак... Мила! Спасибо, - переодевайтесь. На сегодня хватит.
   МИЛА (сходит с места). Ой!.. Ой... О-й...
  
   Пошла - захромала, трёт поясницу.
  
   ХУДОЖНИК. Что такое?
   МИЛА. Поясница...
   ХУДОЖНИК. Что - поясница?
   МИЛА. В поясницу вступило, - что...
   ХУДОЖНИК. А, - ну, это с непривычки. Пройдёт.
   МИЛА. О-й... Завтра так же? С утра?
   ХУДОЖНИК. Нет, завтра не надо. Я Вам скажу, когда. Мне надо немного подумать. Переодевайтесь.
   МИЛА. Ну, хорошо... О-й...
  
   Хромая, уходит за ширму слева.
  
   ГАРИК. Ну, а у тебя как дела? Движутся?
   ХУДОЖНИК. Что-то я делаю не то. А что, сам не знаю.
  
   Гарик присел на полу, просматривает карандашные наброски. Художник встал, походил.
  
   ГАРИК. А я знал, что это не то. Не хотел тебя расстраивать. Твоей идее, старик, нужно... Не обидишься?
   ХУДОЖНИК. Говори.
   ГАРИК. Нужно другое. (Слегка кивнул на ширму.) Ты мечешься, тащишься, выжимаешь, - но... Пока не найдёшь это другое, ничего не получится, поверь мне.
   ХУДОЖНИК. Ну, ладно. Давай об этом потом. (Тоже кивнул на ширму.) Я и сам, знаешь... Говори, что случилось. Только давай без обиняков. Что-то в академии?
   ГАРИК. Да нет, с академией всё нормально.
   ХУДОЖНИК. Тогда - что?
   ГАРИК (тихо). Неделю назад... в тот день, когда Вы с Милой ушли, я встретил Макарова... там же. Я тебе говорил о нём.
   ХУДОЖНИК. Да-да-да, как же?
   ГАРИК. Так вот, - Люба, с которой я учился в одном классе... Люба...
   ХУДОЖНИК. Да помню, помню, ты рассказывал, - очень подошла бы для моей картины, в театральном училась, и, вообще... но...
   ГАРИК. Пропала. Год проучилась и пропала, - да?
   ХУДОЖНИК. Да. И что?
   ГАРИК. Лет шесть прошло с тех пор, не меньше. Так вот Макаров сказал, - видели её...
   ХУДОЖНИК. Как?! Где?!
   ГАРИК. Спокойно, старик. Только - спокойно. Видели её, на прудах, пьяную.
   ХУДОЖНИК. Как... пьяную?
   ГАРИК. Старик, ты такие глаза делаешь, вроде, ты только что родился, я же тебе...
   ХУДОЖНИК. Ну, хорошо, хорошо, - и что же? Ну, говори.
   ГАРИК. Что, - говори... Говорят, в каком-то борделе работает, может, и врут, - пойди найди её. А она, я тебе не раз говорил, она бы подошла лучше всех. То, как ты мне рассказывал, надо... Это надо в себе иметь, надо прожить, понимаешь, пропустить через себя, иначе всё это будет...
   ХУДОЖНИК. Хватит душу травить! И так тошно. Договорились же, - об этом потом. Я всё-таки не понимаю, ну... как бы там ни было, но почему же она из дому-то сбежала? Согласись, это всё-таки...
   ГАРИК. Понимаешь, старик, тут всё не так просто. Папа её... был крупный...
   ХУДОЖНИК. Не надо о папе, ты о ней расскажи, о ней. Я тут чего-то...
   ГАРИК. Да нет, тут как раз всё дело-то в папе. Люба безумно любила его. Папа был образованнейший человек. А дома был редко, очень редко. Люба, едва ли, не молилась, когда видела его. И тут вдруг такое...
   ХУДОЖНИК. А как ты думаешь, из-за чего они... так...
   ГАРИК. С папой-то?.. Как тебе сказать? Николай Кириллович, похоже... знал... или имел у себя, скажем так... какую-то страшную тайну... о них. (Показал наверх.) То что произошло тогда на балконе,- в сентябре 90-го... в Любином доме, на прудах... похоже, совпадает по времени, когда началась агония. У них всё рушилось, от месяца к месяцу, день ото дня. Нужны были деньги, большие... очень большие деньги. А Любин отец, видимо, знал о крупных денежных махинациях... в ГДР... у восточных немцев. Любин отец был разведчик. Старик, я не могу передать, как было страшно, когда они ворвались. Я был тогда у них. Любочка бросилась отца защищать. Страшный ливень... гроза... это же на всю жизнь! А незадолго до этого я видел Николая Кирилловича... у нас там, - на пруду. По утрам я часто ходил этюды писать. И вдруг, вижу, идёт по аллее... в генеральском мундире. Он был генерал-лейтенант. Руки за спину и как-то... склонив голову на бок. Шёл очень медленно, глядя в землю перед собой. Высокий, худой... У него всегда было такое аскетически строгое лицо, а тут он шёл... вообще, какой-то... Какой-то неразрешимый внутренний узел не мог развязать, понимаешь, старик? И через несколько дней... случилось то, что случилось. В общем... не стало Любиного папы. Но это не всё. То, что произошло дальше...
   ХУДОЖНИК. Говори.
   ГАРИК. Макаров, Владимир Борисович, - двоюродный брат Любиного отца, - он тогда был тоже там. Так вот, через год... он женился на Любиной маме, - на Галине Аркадьевне.
   ХУДОЖНИК. Как?!! Да ты что? Как - женился?
   ГАРИК. Так, как слышишь... и что хочешь теперь, то и думай.
   ХУДОЖНИК. Боже мой, какой ужас-то.
   ГАРИК. Но и это ещё не всё. Дальше - хуже. Это я отвечаю на твой вопрос. Девчонки с нашего класса, мы заканчивали тогда десятый, говорили по секрету, что Макаров сильно стал приставать к ней... домогаться.
   ХУДОЖНИК. К Любе?!
   ГАРИК. Да!! Мама Любочкина, - Галина Аркадьевна, - стала часто болеть... из больниц почти не вылезала. А уж когда Любочка поступила в театральный институт, просто житья не стало.
   ХУДОЖНИК. Господи.
   ГАРИК. Люба с детства была очень талантлива, хороша, - очень. Так тут... как, значит, мать в больницу, - он к ней... Он к ней! Во-от... Вот, она и сбежала... из дома сбежала. Совсем. Кто-то из подруг её школьных... сказала: "Она из-за матери-то и сбежала!"
   МИЛА (за ширмой). Люба! Люба... Любонька... Солнышко ты наше. (Зарыдала.)
   ХУДОЖНИК. Мила?.. Мила?! Вы что, - Мила?!

Гарик и Художник переглянулись, - смотрят друг на друга...

ЗТМ

СВЕЧА ГОРЕЛА...

"Казино". Работает бар, суетятся бармены.

   По ту сторону, за эстрадой, идёт репетиция. Слышится счёт репетитора, звуки танцевальных движений. По эту сторону бара стоят столики, но они не накрыты.
   Людмила и Тамара разучивают свой танцевальный номер.
   Люба - одна, сидит за столиком, с краю. Перед ней зажжёная свеча, бутылка водки, пустая рюмка, тарелочка с нарезанным чёрным хлебом. Напротив,- рюмка, наполненная до краёв, сверху ломтик чёрного хлебушка.
  
   КАТЯ (вбегает). Ой, девочки, снег! На дворе - снег! Первый снег! (Убегает.)
   ТАМАРА (бежит через эстраду на другую сторону, там кричит). Господа, октябрь-то уж наступил! Уж роща, понимаете ли... И первый снег!
  
  
   Все радостно приветствуют это сообщение, кто-то даже закричал "Ура!", его поддержали, и все побежали на улицу, слышны их голоса.
   Людмила посмотрела на Любу, пошла за Тамарой.
  
   ЛЮБА. "...И первый снег, и первые морозы,
   И отдалённые седой зимы угрозы"... (Смотрит на свечу, что-то шепчет.)
  
   Вскоре все шумно возвращаются, произносят здравицу первому снегу, - репетиция продолжается.
  
   В одном из проходов бара появляется Гарик и Художник. Они проходят к стойке, заказывают по бокалу джина с тоником, стоят - пьют, смотрят на Любу.
   мы видим Людмилу, Тамару и Катю. Весело общаясь со своими кавалерами, они тревожно посматривают в сторону, где спиной к публике сидит Люба. Танцуя, они сходятся всеми тремя парами на переднем плане.
  
   ТАМАРА. Слушай, Кать! Наша Любонька не очень, а? Как находишь?
   КАТЯ. Не знаю, Том, не знаю. Может быть. Надо бы... О! Мила! Мил... смотри, твои художники пришли.
   МИЛА. Они. Точно, - они. У меня идея! (Направляется к стойке, где находятся Гарик и Художник, - о чём-то говорит с ними.)
   ТАМАРА. Кать!
   КАТЯ. Да?
   ТАМАРА. Нам бы тоже идея не помешала. А? Нужна идея!
   КАТЯ. Нужна, Том! Ох, нужна!
  
   Людмила издалека им машет, чтобы они ушли. Тамара, Катя и Мила уходят через эстраду туда, где идёт репетиция.
   Гарик и Художник со своими бокалами подходят к столику Любы и, ни слова ни говоря, присаживаются.
   Люба не реагирует. Какое-то время все трое сидят молча, смотрят на свечу.
  
   ХУДОЖНИК (Любе). Вы позволите? (Берётся за бутылку.)
  
   Люба не возражает. Он встаёт, разливает - Любе, Гарику, себе.
   ГАРИК (встаёт). Люба... Любочка. Давай выпьем за папу твоего... Николая Кирилловича. Я его очень любил... и люблю. Царствие ему небесное. Земля пухом. Десять лет назад...
   ЛЮБА (взяла рюмку, встала). Земля... Царствие... Гм...
  
   Выпила. Выпил за нею Гарик, потом - Художник. Стоят, смотрят на свечу.
  
   ГАРИК. Ну... всё равно, как бы...
   ЛЮБА. Десять лет назад... в эту октябрьскую ночь... мой отец скончался под пытками... на Лубянке.
   ГАРИК. Ну, - Люб...
   ЛЮБА. Убили, чтобы замести следы... своих преступлений.
   ГАРИК. Ну, ладно, Любанчик... ладно. Ты поплачь... поплачь, легче будет.
   ЛЮБА. Десять лет назад, в эту октябрьскую ночь, мы с мамой зажгли свечу... и проревели всю ночь. С тех пор я не плачу.
   ГАРИК (сквозь слёзы). Забудь... Не бери в голову. Надо жить.
   ЛЮБА. Не-ет, Гарик. Что ты. Врагам не пожелаю, сколько им. за эти десять лет пожелала. Вот, жду.
   ГАРИК. Чего? Люба, - чего?
   ЛЮБА. Жду? В эту ночь для меня время остановилось. От жизни ничего не жду. Кроме одного.
   ГАРИК. Ну, не надо, Любонька, ну, не надо. (Едва сдерживает слёзы.)
   ЛЮБА. Жду, когда у обитателей Лубянки... у всех до одного... земля загорится под ногами.
   ГАРИК. Люба!
   ЛЮБА. Когда мальчишки будут писать на заборах... "Увидел кагэбэшника... убей! Немногим ошибёшься!"
   ГАРИК. Любочка, так нельзя, нельзя. Там тоже люди есть. Везде люди есть.
   ЛЮБА. Везде, но не там. Там нет. Где ты людей там разглядел? В кинах? Которые они сами о себе снимают?! Там нет людей! Нет! Одни уроды!!
   ГАРИК. Тебе было 15 лет, Люба! 15! И 10 лет прошло! Жизнь другая. Мы с тобой - другие...
   ЛЮБА. Жизнь другая, мы с тобой другие, а уроды - всё те же. Они и через 10 лет уроды. Они нужны!! Неужели не понимаешь? Жили и будут жить на несчастиях людей. Посмотри на их рожи. Сытые... х-холёные... Оглянись. Да-да. Посмотри на каких тачках они подъезжают! Какими деньгами крутят?
   ГАРИК. Всё, хватит, Люба, я жалею, что завёл с тобой этот разговор. Я привёл тебе своего друга, - художника. Давай выпьем, познакомимся и... забудем этот ненужный разговор.
   ЛЮБА. Я поклялась, когда вырасту, всё равно их достану. Всё равно!
   ГАРИК. Хорошо, - я тебе верю. Всё. Ты выпила немножко, да? Выпила...
   ЛЮБА. Ну, немнож...
   ГАРИК. Такой день, - да? Да?
   ЛЮБА. Ну?
   ГАРИК. Ну, а я о чём толкую? Вот...
   ЛЮБА. Что - вот?
   ГАРИК. Да не что, а кто.
   ЛЮБА. Кто?
   ГАРИК. Мой друг... (Художнику.) Чего стоишь столбом?
   ЛЮБА. Для меня существует только один кагэбэшник... это м-мёртвый кагэбэшник!
   ГАРИК. Хорошо! Пусть он умрёт! Люба, пусть. Хорошо. Но - всё. Давай о деле. Значит, я предложил своему другу посмотреть на тебя...
   ЛЮБА. В каком смысле?
   ГАРИК. В качестве модели для своей картины.
   ЛЮБА. Как - модели? А Милка? Милка мне говорила, что она позировала твоему другу.
  
   Подбегает Людмила.
  
   О! Легка на помине. Милка, ты чё? Ты позируешь вот ему или нет?
   МИЛА. Уже нет.
   ЛЮБА. Почему?
   МИЛА. Потом расскажу, потом. Люба! Твой номер! Давай...
   ЛЮБА. Как - мой? Мой завтра. Сегодня я...
   МИЛА. Сегодня, сегодня, Люба, ты всё перепутала. Иди - приготовься. Тебя ждут.
   ЛЮБА. Меня?!
   МИЛА. Тебя, твою коронную. Свечу! Вот тебе микрофон, - пошла. Давай, Люба. Свечу! Кстати, - Макаров пришёл. Вон он стоит С какой-то дамой. Это не твоя мама? Похожа.
   ЛЮБА. Не знаю такой... (Берёт микрофон, идёт на эстраду.)
   ГАРИК (обернулся). Точно, - Галина Аркадьевна.
   МИЛА. Даю сигнал радисту, Люба. Поехали. (Делает отмашку.)
  
   Звучит музыка Аллы Пугачёвой на стихи Бориса Пастернака - "Свеча".
  
   ЛЮБА (стоит на эстраде, спиной, звучит проигрыш, она оборачивается и кричит вдруг на весь зал). Эй! Стукачки и стукачочки! Кагэбэшники и кагэбэшнички! Вы слышите меня? Да? Да?! Так вот, я клянусь! Я - достану вас! Достану!
  

За эстрадой хохочут.

   ЛЮБА (поёт). ...Мело - мело по всей земле.
   Во все пределы.
   Свеча горела на столе.
   Свеча горела.
   Как летом, роем мошкара
   Летит на пламя,
   Слетались хлопья со двора
   К оконной раме.
   Метелью било на стекле
   Кружки и стрелы.
   Свеча горела на столе, -
   ЗА ЭСТРАДОЙ (хором). Свеча горела!
   Свеча горела!..
  
   Музыкальный проигрыш. Люба кружится в танце медленно, как во сне. Недалеко от прохода в баре Галина Аркадьевна стоит в шубе, плачет, уткнувшись в пальто Макарова. Макаров тоже вытирает слёзы.
  
   ЛЮБА (поёт). ...На озарённый потолок
   Ложились тени,
   Скрещенье рук, скрещенье ног, -
   Судьбы скрещенье!
   И падали два башмачка
   Со стуком на пол,
   И воск слезами с ночника
   На платье капал. -
   На платье капал!
   И всё терялось в снежной мгле, -
   Седой и белой.
   Свеча горела на столе, -
   Свеча горела. Свеча!
   ЗА ЭСТРАДОЙ (хором). ...Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела! Свеча горела!
  
   Музыкальный проигрыш. Люба танцует, снимает с себя длинное бархатное чёрное платье, остаётся в длинной, белой, почти прозрачной сорочке. В руках держит небольшую фотокарточку, какую обычно наклеивают в паспортах.
   Становится на колени, возносит глаза к небу.
  
   ЛЮБА (поёт). ...Мело весь месяц в феврале,
   И то и дело,
   Свеча горела на столе.
   Свеча горела... Свеча горела...
   Свеча горела... Свеча горела...
   Свеча горела...
  
   Тишина.
   В тишине за эстрадой вдруг, словно, очнулись, взревели, кричат, аплодируют, свистят.
   Люба не обращает внимания. Встаёт, спускается с эстрады, идёт. Её подруги, почувствовав что-то неладное, идут за ней. Катя бросилась на эстраду за платьем.
   Подойдя к своему столу, Люба прислоняет карточку к рюмке с хлебушком, садится и опускает голову на руки, - на стол. Не решившись ни на что другое, Катя тихонько вешает платье на стул, за её спиной.
   За эстрадой ещё продолжали хлопать, когда Макаров с трудом подводил мать к дочери.
  
   МАКАРОВ. Та-ак... Привет, пацаны. Чем занимаемся? Пьём потихонечку? Ну, молодцы... Вот, Галя... полюбуйся, - твоя дочь. Не представляешь, чего мне стоило её найти... (Достал платок, сморкнулся.)
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Люба... Люба... Любонька... Солнце моё... Ты ли это? Девочка моя, - что с тобой? Господи. Господи! За что ж ты меня так караешь? Чем я провинилась перед тобой?
   ЛЮБА (говорит, не поднимая головы, уткнувшись в руки, не глядя на мать). Уйди-и-и... Уйди-и-и... Не хочу тебя видеть... Не хочу...
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Зачем мои уши это слышат? Зачем мои глаза видят? Господи... Зачем?!
   ЛЮБА. Зачем тебе глаза? На что они? Зачем уши? Голова? Зачем...
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Пощади... пощади, господи...
   ЛЮБА. Они нужны тем, кто способен отличать чёрное от белого...
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Солнце моё закатилось, солнце...
   ЛЮБА. Пойло от ключевой воды.
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Солнце закатилось...
   ГАРИК (плачет). Не надо так, Любочка, - не надо...
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Никогда не думала, что ты окажешься такой жестокой. Такой жестокой... Для чего же я кормила тебя грудью, учила ходить, говорить, всё что знала, старалась, чтобы знала и ты? Солнце моё талантливое, красивое... Твоё будущее мне снилось таким прекрасным. Как горько. Как горько... Зачем ты бросилась в этот колодец? Кому отомстила? Мне? Мне - Люба? Считай, что ты этого добилась. Жить не для чего. Жить не за чем. Вся моя жизнь была для тебя... одной... солнце моё ненаглядное. Отца, считай, не видела. Появлялся, как солнышко после дождя... и уходил... с дождём... Так и ушёл. Навсегда. Теперь ты... Что ж - прощай... прощай. Живи, солнце моё, если сможешь... (Поворачивается, чтобы уйти.) Если... сможешь... (Пошла, было.)
   ЛЮБА. Не называй меня - солнце! У нас с тобой разные солнца!
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Что? Ты о чём?
   ЛЮБА. Разные! (Не поднимая головы, показывает на Макарова и на фотокарточку отца.) Вот... и вот.
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Не вижу. Что это? (Вглядывается.) Что?.. Папа?.. Папа... Николай!! А! А!! А-а-а-а... (Падает в обморок.)
  
   Подбежали Макаров, Гарик и Художник, - подхватили. Все в шоке. Тишина.
   Меняется свет до темноты, и из темноты, в неясном свете, - появляется тень, а потом и сам Призрак генерал-лейтенанта, Любиного отца, Николая Кирилловича. Заложив руки за спину, высокий, худой, с аскетически строгим лицом, он медленно идёт через сцену, глядит в пол, о чём-то мучительно думает, - видимо, так же, как не раз он ходил поутру вокруг городского пруда, пытаясь развязать какой-то неразрешимый внутренний узел...
   Когда он скроется за кулисой, мы услышим, как хлопнет дверца и тронется с места автомобиль.
   На сцену возвращается прежний свет.
  
   МАКАРОВ (едва удерживая её). Галя... Что с тобой? Галя! Что с тобой? Да что же это, люди?
   ГАРИК (поддерживая). Галина Аркадьевна, что случилось? Галина Аркадьевна!
   ХУДОЖНИК (поддерживая). Нашатырь. Нужен нашатырь. Пододвиньте стул.
   ЛЮДМИЛА (подставляя стул). Девочки... Тамара, помоги. Катя, в аптечку - быстро. Нашатырь и корвалол. (Катя бросилась за кулису.)
   ГАРИК. Мила! Девочки. Помогите, пожалуйста... Пожалуйста... Любиной маме плохо.
  
   Людмила и Тамара помогают усадить Галину Аркадьевну, Мила щупает пульс.
  
   МАКАРОВ (заглядывает в лицо, прислоняет ухо к груди, тоже щупает пульс). Вот как получается-то... Любовь Николаевна. Вот как.... А? Э-э-хе-хе-хе...
  
   Галина Аркадьевна застонала. Прибежала Катя.
  
   КАТЯ (передаёт Людмиле смоченный тампон). На, Мил, держи. (Делает новый тампон.)
   ТАМАРА (считает капли). Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать... (Подливает водички.)
  
   Галина Аркадьевна вздрогнула от нашатыря.
  
   ЛЮДМИЛА и ХУДОЖНИК (вместе). Ничего-ничего-ничего... Ага... Вот так. Ничего. И виски... Ещё? Да. И вот здесь.
   ХУДОЖНИК. Нет, дайте, я сам. (Берёт тампон, трёт затылок, виски.)
   ТАМАРА (передаёт капли). На, Мил, пусть выпьет. (Девушки подносят лекарство, держат её, чтобы она выпила.)
   МАКАРОВ (ходит кругами). Нет, не будет. Не будет никогда у нас порядка... и ничего хорошего. В стране! Ну, вот, не можем мы... как все люди. Нет! Всё у нас как-то через эту... Ой, да что... Вот, всё почему-то из ноздри!!
   ГАРИК. Кажется, приходит в себя.
   ЛЮДМИЛА. Так... Давайте, девочки, возьмём её под мышки и отведём к нам. Пусть она полежит.
   ТАМАРА. Правильно. Так и сделаем. Давай, Кать, ты с Людмилой иди с той стороны, а я с этой. Ага? (Гарик и Художник осторожно помогают им.)
   КАТЯ. Давай. Только тихонько, Тома. Нет-нет, мальчики, не надо. Теперь мы сами.
   ЛЮДМИЛА. Пошли-пошли, девоньки. Пошли. Тома, полегче. Ага. Вот так. Пошли... Кать, помогай.
   КАТЯ. Я помогаю, Милочка...
  
   Уходят. Макаров за ними. Гарик и Художник тоже пошли, перед кулисой остановились, смотрят вслед.
   Люба откинулась, немного так посидела, потом встала, одела платье, взяла фотографию, спрятала на груди. Взяла отцовскую рюмку.
   Подошли Гарик с Художником. Она им налила. Выпили стоя, молча, без слов. Люба перевернула выпитую отцовскую рюмку верх дном, хлебушек зажевала. Сели. Люба достала сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила. Закурили и Гарик с Художником.
   Возвращается Макаров.
  
   МАКАРОВ. Ну, здравствуй, Люба. Здравствуй, дорогая...
   ЛЮБА (тихо поёт). Здравствуй, ты наш л-любый... здравствуй, ты наш родный... здравствуй, дорогой наш, и проща-ай...
   МАКАРОВ (мотнул головой, усмехнулся). Да-а...Ну-ну... (Садится на место, где стоит рюмка, перевёрнутая верх дном, машинально берёт её, крутит в руке). Как думаешь жить дальше? Так же? Или... вернёшься? Есть какие-нибудь мысли на этот счёт? Что, смотришь и молчишь?
   ЛЮБА. Смотрю... думаю.
   МАКАРОВ. Это хорошо. И о чём же?
   ЛЮБА. Да вот, думаю... дать тебе или не дать?
   МАКАРОВ. Дать? Что - дать? Не понял.
   ЛЮБА. Да не - что, а чем и по чему?
   МАКАРОВ. Это ты о чём?
   ЛЮБА. Положи рюмочку.
   МАКАРОВ. Что? А?
   ЛЮБА. Я говорю, рюмочку...
   МАКАРОВ. А-а...А скромнее нельзя?
   ЛЮБА. Р-рюмочку!
   МАКАРОВ. Только не так грозно!.. Рюмочку она пожалела. Пожалела бы мать! Все глаза свои проре... проплакала. (Отложил рюмочку.)
   ЛЮБА. Ты зачем её сюда привёл?
   МАКАРОВ. А вот привёл! (Не замечает, как снова взял рюмочку, вертит в руке.) У тебя не спросил.
   ЛЮБА. Зачем ты её привёл?!
   МАКАРОВ. А можно, - тональность немножко...
   ЛЮБА. Я сказала, положи рюмочку на стол... или эта рюмочка сейчас будет у тебя во рте... а стол на голове.
   МАКАРОВ. Как страшно.
   ЛЮБА. Ну!! (Резко схватилась руками за стол.)
   ГАРИК. Люба!!
  
   Макаров, как ужаленный, отдёрнул руки от рюмки, вскочил из-за стола.
   Художник мгновенно положил локти на стол.
  
   МАКАРОВ. Вот так, да? (Заходил туда-сюда.) Да-а...
   ГАРИК. Любочка... я тебя прошу.
  
   Художник, не глядя, положил свою ладонь на её руку и медленно сжал.
   Почувствовав боль в руке, она чуть не вскрикнула, повернула к нему своё лицо, и они впервые встретились глазами.
   Они смотрели друг на друга так долго, что Гарик и Владимир Борисович почувствовали себя крайне неловко.
   Не зная, что делать, Гарик отвернулся, машинально полез в карман, достал сигарету, помял её, покрутил, достал зажигалку, покрутил и её...
   А Владимир Борисович достал платок, сел к ним спиной, громко высморкался...
  
   ГАРИК и МАКАРОВ (после паузы, вместе). Люба!
   МАКАРОВ. Это ты зря... ну, зачем ... ну, не надо так-то. Я ж хотел...
   ГАРИК. Любанчик... Я очень рад, что нашёл тебя. Мне казалось, что потерял тебя навсегда.
   М-В. Я, как лучше хотел...
   Г-К. Я благодарен судьбе... за то, что когда мне было одиноко и холодно, я знал, что есть ваш дом, есть ты, твои мама и папа.
   М-В. А что получается? Получается, что я же, как всегда... виноват.
   Г-К. Все мальчишки из класса тайно любили тебя. Уж не знаю, знала ты или нет...
   М-В. Но я же лучше хочу... хочу... мира.
   Г-К. Ты была первой среди мальчишек... и самой - самой... среди девчонок.
   М-В и Г-К (вместе). Люба!
   М-В. Давай, мы с тобой... мы с тобой... помиримся, а?
   Г-К. Никогда не забуду твои кукольные театры, школьные вечера.
   М-В. Мы с тобой... и мама с нами... помирится.
   Г-К. Помню твои уморительные ужимки, прыжки...
   М-В. Мне, что ли, одному надо? Пойми. Мне?
   Г-К. Помню твои наряды, и как ты играла, пела...
   М-В. Мне-то, что надо? Чтобы домой пришла. Домой.
   Г-К. Когда ты сегодня взошла на сцену, я обмер... обмер...
   М-В и Г-К (вместе). Люба!
   М-В. Домой, - и всё. Ладно? Домой.
   Г-К. Ты прекрасна...
  
   Пауза. Люба освободилась от руки Художника, встала, прошлась к кулисе, вернулась, ходит.
  
   М-В. Так как? Люб?.. Пойдём, а? А?.. Пойдём?
   ЛЮБА. Побежим. Вприпрыжку. Вот только брошу всё.
   М-В. Ну, почему ты так?
   ЛЮБА. По качану.
   М-В. Не понимаю.
   ЛЮБА. Может, расшифровать? Или всё-таки сам догадаешься?
  
   Макаров пожал плечами. Люба снова идёт к кулисе, стоит, смотрит. Оттуда выходит Людмила. Люба схватывает её за запястья рук, смотрит, молчит.
   ЛЮДМИЛА. Успокойся, она пришла в себя. Девочки сделали укол, ей стало легче. Сейчас она спит.
  
   Они ещё немного постояли, помолчали, разошлись.
   К этому моменту гости многие тоже ушли, но кто-то остался. Ходят бармены, убираются. Макаров подошёл к стойке, попросил налить рюмку коньяку, выпил, пошёл за кулису.
   Люба взяла бутылку, посмотрела на Художника.
  
   ХУДОЖНИК. Нет, спасибо. Ещё работать. Не буду.
   ЛЮБА (посмотрела на Гарика). А-а...
   ХУДОЖНИК. И он не будет.
   ГАРИК. И я... не буду.
   ЛЮБА. Ну - и я не буду. (Поставила бутылку, взяла с тарелочки кусок чёрного хлеба, отщипнула, ест.)
   Вернулся Макаров, печальный, сумрачный, - тихо присел.
  
   ЛЮБА. Так какую картину, Гарик, пишет твой друг - художник?
   ГАРИК. Картину? А, - да. Большую. О стране.
   ЛЮБА. Надо же. И что, - прям-таки, большую?
   ГАРИК. Нет, ну, не буквально, конечно, а... как бы сказать...
   МАКАРОВ (вздохнул). О, господи... (Достал блокнот, положил на стол.)
   ЛЮБА. Ну, почему, - страна-то большая... она и картина должна быть... соответственно.
   ГАРИК. Ты не поняла, я имел ввиду...
   ЛЮБА. Ну, полотно такое, - да? Дорогое, наверно?
   ГАРИК. Что - дорогое?
   ЛЮБА. Полотно?
   ГАРИК. При чём тут полотно?
   ЛЮБА. Ну, как - при чём? В магазины ходишь? Сколько стоит полотно?
   ГАРИК. Ой... Ну, ты и змея. Такая и осталась, да?
   ЛЮБА (жуёт хлеб). Ага.
   ГАРИК (Художнику). В школе, вот так раз, представляешь, - историчку до слёз довела. Все ржут в классе, все уже в полуобморочном состоянии, а эта... на полном серьёзе доказывает всем, что одного из сыновей своих Иннэса Арманд родила от товарища Ленина...Владимира Ильича. Историчка стала седеть на глазах, представляешь? Думали не доживёт до звонка...Мы тоже.
   ЛЮБА. Я когда-нибудь услышу, что за картину пишет художник?
   ГАРИК. Ну, так бы и сказала. (Художнику.) Давай, старик, - это судьба. Не стой столбом.
   ХУДОЖНИК. Ну, тут... пока ещё... что можно сказать?
   КАТЯ (в кулисе). Ой, а нам можно послушать?
   ГАРИК. Кому это - нам?
   КАТЯ. Ну, нам... Тамарке и мне. Милка-то слушала, а мы - нет. (Подходят поближе.)
   ЛЮДМИЛА (выходит из кулисы). А чё это ты за меня? Я, может, ещё хочу? Интересно ты рассуждаешь.
   КАТЯ. Ты, Милка, не обижайся, конечно, но ты уже слушала. А мы с Тамаркой не слушали.
   ЛЮДМИЛА. Интересно ты рассуждаешь...
   ГАРИК. Э-э-э, девки, да вы чё? Не-не-не. Отвалите. Это не у Юдашкина на смотринах.
   ТАМАРА. Чё, - жалко, что ль?
   ГАРИК. Не-не-не.
   КАТЯ. Ой, мальчики, напишите нас с Тамаркой, а? Напишите.
   ТАМАРА. Можно с краюшку где-нибудь. Мы согласны и с краюшку.
   ГАРИК. О - нет. Не-не-не.
   ТАМАРА. Чё, - жалко, что ль?
   ХУДОЖНИК. Да нет, ничего. Зачем так? Пусть.
   ЛЮДМИЛА. Интересно ты рассуждаешь.
   ХУДОЖНИК. Я вовсе не делаю из этого... Просто... Это очень трудно объяснить... порой, даже самому себе. Мила, как раз, очень даже была на месте, и я отказался не от неё, а от своей неверной посылки... если можно так выразиться. Я понял, что ищу не то, потому что иду не туда. Наверное, непонятно говорю, но... Ну, как бы это сказать?
   МАКАРОВ ( оторвавшись от блокнота). Очень даже понятно, - чего уж тут. Вы ищете Мадонну... среди них, - да?
   ЛЮДМИЛА. Мадону?
   МАКАРОВ. Ну. Ну, не певицу, конечно... а вот, чтоб, прям, как у Рафаэля?
   ХУДОЖНИК. Ну, да, может быть... где-то - да, - Мадонну.
   МАКАРОВ. Где ж Вы найдёте такую? Да и не только тут, а - вообще? Везде?
   ХУДОЖНИК. Ну, наверное, с Вами трудно не согласиться, но и согласиться нельзя. В каждой женщине, от природы... красота и гармония, совершенство материи, таинство рождения. Ведь это мы чувствуем, когда смотрим на Рафаэлевскую "Мадонну", ­- ведь, правда? Ведь так?
   ТАМАРА. Правда.
   КАТЯ (заплакала). Правда.
   ХУДОЖНИК. Но моя картина о другом. Вернее, - о другой. О нашей с вами Мадонне. О той, которая в душе каждого из нас. Мы её современники, мы в ней живём.
   0x08 graphic
ЛЮДМИЛА.
   ТАМАРА. Россия...
   И КАТЯ.
   МАКАРОВ (вздохнул). Да... (Что-то записал.)
   ХУДОЖНИК. Надо только, что бы хватило духу... показать её такой, какая она есть. На самом деле.
   КАТЯ. Как в зеркале, - да?
   ХУДОЖНИК. Как в зеркале? Если хотите. Но оно другое, не такое, как в наших домах, в телевизорах. В каждом таком зеркале есть только кажущаяся объективность... но в силу физических свойств, оно не должно, и не может... ну, не может сказать правду. Оно отражает только поверхность, приглашая нас обманываться, интерпретировать эту поверхность. Зеркалу верить нельзя, зеркало это обман... это предатель...правду оно ни за что не покажет.
   МАКАРОВ. Не-а.
   КАТЯ. А глаза?.. зеркало души?
   ХУДОЖНИК. Так мы к зеркалу-то с каким глазами идём?
   КАТЯ. С какими?
   ХУДОЖНИК. С какими хотим их видеть... или чтоб видели их.
   ЛЮДМИЛА. Ой - точно.
   ТАМАРА. Так и есть, чего там.
   КАТЯ. А как же тогда?
   ХУДОЖНИК. Если б сей час, вот, случилося чудо, и к нам из Вселенной спустился бы Бог, и развернул бы на небе всё зеркало нашей истинной правды, - разве не ужаснулись бы мы? И не отвергли его, как клевету, и не запустили в него чем-то тяжёлым?! Чтобы разбить его, - вдребезги! Чтоб и не знать этой правды, и не смотреться в него никогда. Разве не так? Разве - не так...
  
   Мила заплакала. И Катя заплакала. Вслед за ними засопела и Тома.
  
   МАКАРОВ. Вы полагаете, это так серьёзно?
   ХУДОЖНИК. Очень. Горькая правда, как-то вот, на Руси не привилась... Нет... Лучше сладкая ложь! И, вот ведь, видно, что ложь... видно! Но... "...Горьких истин нам дороже нас возвышающий обман!" Правда, ничего возвышающего не окажется, в результате-то, - останется один обман. Утешает только одно, что те, кто возвышался на обмане, и строили своё будущее, укладывая путь к нему костями несчастных, всё равно сворачивали себе шею... рано или поздно. Так устроена жизнь. Это горькое утешение! Оно полно примеров, но оно горькое. История ничему не учит, - утешает лишь горький опыт её. Но можно безошибочно сказать: не получается... не выстраивается счастье на несчастье других. Аукнется... Это касается и одного человека по отношению к другому и целого народа по отношению к другому. Вот, не выстраивается... ну, не получается счастье одного народа на несчастье другого... аукнется рано или поздно. (Пауза.)
   ГАРИК (после паузы). Ты... Любе... Любе чего-нибудь скажи.
   ЛЮБА. Да уж я теперь и не знаю, как всё это смогу.
   ХУДОЖНИК. Любовь Николаевна, Вы не волнуйтесь, - я Вам всё расскажу. Вам надлежит...
   ГАРИК. Только ты это...Сейчас-то всё не рассказывай. Так, - немножко.
   ЛЮБА. Нет, но... в чём картина-то, я должна знать?
   КАТЯ. А как же?
   ХУДОЖНИК. Картина?
   КАТЯ. Да?
   ЛЮБА. Ну, в нескольких словах?
   КАТЯ. Картина в чём?
   ХУДОЖНИК. В нескольких словах?
  
   0x08 graphic
ЛЮБА
   ТАМАРА Да?!
   И КАТЯ
   ХУДОЖНИК. Извольте. Значит, сперва... я хотел изобразить некую... растерзанную всеми ветрами и невзгодами, женщину... в платье российского трёхцветья. Белый - синий - красный. Она, как бы, держит в одной руке...
   ГАРИК. Ну, я прошу тебя! Ой, ну, всё. Всё!
   ХУДОЖНИК. Отрубленную голову Ельцина... Бориса Николаевича... с выражением лица - "Не так сидим...", а в другой...
   ЛЮБА. С каким выражением?
   ХУДОЖНИК. "Не так сидим...". (Немножко изобразил.)
   0x08 graphic
ЛЮБА. А-а.
   ТАМАРА
   И КАТЯ (дурными голосами). А-а-а!!
   ЛЮБА. А в другой руке?
   ХУДОЖНИК. А в другой - окровавленный топор.
   0x08 graphic
ЛЮБА. Ага.
   ТАМАРА
   И КАТЯ (дурными голосами). А-а-а!!
   ХУДОЖНИК. Но!
   ГАРИК. Ну, может быть, хватит? А?!
   ХУДОЖНИК. Но потом я отказался от этой идеи.
   ЛЮБА. Почему?
   ХУДОЖНИК. Мне показалось, что картина будет вызывать обратную реакцию.
   ЛЮБА. В каком смысле?
   ХУДОЖНИК. Ну... наш народ очень жалостлив... и...
   ЛЮБА. Ага.
   ХУДОЖНИК. Ну, и желаемого эффекта не произведёт. Такое восприятие уведёт от главного содержания картины, которую я хотел назвать "Перед судом России".
   ЛЮБА. Ну - да.
   ХУДОЖНИК. То есть, как бы, - неотвратимость возмездия, понимаете? За несбывшиеся надежды, за обманутые мечты, за гибель возможного...
   МАКАРОВ. Да, - ничего себе. Не дай Бог. (Пишет.)
   ГАРИК. Он очень талантливый, Владимир Борисович.
   0x08 graphic
ХУДОЖНИК. Но потом... потом я, действительно, отказался от головы. Тем более, что Борис Николаевич в полном здравии, живой и невредимый, и, - дай Бог, ему здоровья. Нет, это не то! Я решил, пусть это будет в руке у неё - не голова, а его отрубленная рука!!
   ТАМАРА
   И КАТЯ (дурными голосами). А-а-а!!
   ХУДОЖНИК. Тем более, решил я, он сам предлагал это сделать. Ага? Но!.. И от этого решения я отказался.
   0x08 graphic
ТАМАРА
   И КАТЯ Почему?!
   ХУДОЖНИК. Почему?
   0x08 graphic
КАТЯ
   ТАМАРА Да?!
   И МИЛА
   ХУДОЖНИК. Отказался, потому что...
   КАТЯ. Ну, почему?!
   ХУДОЖНИК. Ну... кровь, знаете... кость сочится... дряблое мясо свисает, - не... Ну, представляете, Борис Николаевич, - осел на колено...оскал рта от боли, зубы выпали, - не...
   0x08 graphic
ТАМАРА
   МИЛА Но он же сам предлагал?!
   И КАТЯ
   ХУДОЖНИК. Предлагал. Ну, и что?! Нельзя так глумиться над старым человеком!
   МИЛА. Но это же картина? Художественное произведение...
   ХУДОЖНИК. Художественное. Ну, и что? Всё равно, нельзя.
   МИЛА. Это неправильно.
   КАТЯ. Неправильно!
   ТАМАРА. Отрубленная рука, - это образ...
   МИЛА. Символ...
   ТАМАРА. Напоминание, как бы...
   ХУДОЖНИК. Не... не.
   КАТЯ. Это же не голова?!
   ХУДОЖНИК. Не.
   ТАМАРА. Чё, - жалко, что ль?
  
   Пауза. Все закурили. Походили.
  
   ЛЮБА. Так на чём же мы остановились?
   КАТЯ. Ой, да?
   0x08 graphic
ТАМАРА
   И МИЛА Да?!
   ХУДОЖНИК. В общем, я пришёл к новой идее.
   МАКАРОВ (оторвался от блокнота). Да что Вы?
   КАТЯ. Ой... (Положила руку на сердце.)
   ХУДОЖНИК. Совершенно отличной от прежней.
   МИЛА. Господи. (Перекрестилась.)
   ТАМАРА. Ну? (Засопела.)
   ХУДОЖНИК. И вы знаете, с каждым днём, можно даже сказать, всечасно, я уверяюсь в ней всё больше и больше.
   МАКАРОВ. В этой идее?
   ХУДОЖНИК. Да! Я стал замечать, что в нашей стране... на наших глазах... с настырным упорством...
   ГАРИК. Так, - ну, всё... (Заорал.) Всё!! Ты что?!! Ты долго будешь издеваться?! Ты будешь когда-нибудь приглашать человека конкретно?!
   ХУДОЖНИК. Буду.
   ГАРИК. Так приглашай! Ей когда?!
   ХУДОЖНИК. Завтра.
   ГАРИК. Во сколько?!
   ХУДОЖНИК. К девяти утра.
   ГАРИК (Любе). Ты поняла?!
   ЛЮБА. Поняла. Но я не знаю...
   ГАРИК. Что ты не знаешь?! Адрес? Адрес Милка знает.
   ЛЮБА. Смогу ли... не знаю... смогу ли, Гарик... смогу изобразить всё это?
   ГАРИК. А я знаю!!
   ЛЮБА. Но друг твой... друг... он - как... уверен?
   ГАРИК. Ты уверен?!
   ХУДОЖНИК. Уверен. Любовь Николаевна может всё... и даже больше.
   ГАРИК. Тебя устраивает?! Я спрашиваю, тебя устраивает такой ответ?!
   ЛЮБА. Ус... устраи... но...
   ГАРИК. Что - но?! Тебе этого мало? Оплата почасовая... с голоду не помрёшь... Ещё вопросы есть?
   ЛЮБА. Но мне же смысл картины нужен, Гарик... Мне, ведь, вжиться в него надо... прожить...
   ГАРИК. Вживёшься!! Вживёшься!! Смысл картины он тебе потом шепнёт... на ушко!! Ты проживёшь, - а он напишет!
   ЛЮБА. Согласна.
   ГАРИК. Неужели?! (Художнику.) Пошли!!
   ХУДОЖНИК. Пошли, Гарик, пошли. Россия тебя не забудет...
  
   Гарик махнул рукой, идёт, Художник за ним. Люба, Мила, Тамара и Катя провожают их, затем идут за кулису. Макаров один, что-то пишет в блокнот. Играет мягкий блюз, последние гости расходятся, за стойкой одни бармены.
   Появляется Люба, идёт к столику, берёт бутылку, смотрит на свет, - наливает, пьёт, отщипывает хлеб, ест, смотрит на Макарова.
  
   ЛЮБА. Что же Вы, Владимир Борисович, пишите там, если не секрет?
   М-В. Так... мысли тоже...
   ЛЮБА. Да? А Вы не хотите их издать? Отдельной книгой? У меня есть связи. Могу пособить.
   М-В. Спасибо, Любовь Николаевна, спасибо. Тронут Вашим вниманием. Но... не нуждаюсь в популярности как-то... особенно, в Вашей интерпретации.
   ЛЮБА. Ну... Владимир Борисович...лишняя слава разве помешает? Вам? Зря... зря, - я бы, например, с удовольствием почитала... некоторые выборные места... из переписки с друзьями... Вашими.
   М-В. Да?
   ЛЮБА. Ага.
   М-В. Что так, - такой интерес вдруг?
   ЛЮБА. А вот... есть подозрение.
   М-В. Подозрение?
   ЛЮБА. Да. Такое есть подозрение... Владимир Борисович...
   М-В. Какое? Подозрение?
   ЛЮБА. Что ты стукачок.
   М-В. Кто-о?!
   ЛЮБА. Стукачок.
   М-В. Я?!
   ЛЮБА. Ну, не я же.
   М-В. Да ты что?!
   ЛЮБА. А что?
   М-В. Та-ак... Ну, я после этого с тобой, вообще, разговаривать не желаю.
   ЛЮБА (пошла на него медленно). Покажи, что там у тебя.
   М-В. Ты что? Ты что?! (На всякий случай, снимает блокнот со стола.)
  
   Люба схватилась за край. Завязалась некоторая борьба. Владимир Борисович успевает вырвать блокнот и отскочить. Люба продолжает медленно наступать. Макаров неловко уходит, пряча записи в карман пальто.
  
   М-В. Прекрати, Люба! Ты слышишь, что я сказал? Скажи спасибо, что твоя мать здесь. Скажи... Остановись, Люба!
  
   Бежит от неё вокруг стола, она - за ним. Остановились друг против друга. Дышат.
  
   ЛЮБА. Ну, иди ко мне...
   М-В (отрицает). М-м...
   ЛЮБА. Приласкаю.
   М-В (отрицает). М-м...
   ЛЮБА (взялась руками за край стола, вот-вот перевернёт). Ну?!
   МАКАРОВ. Люба, - я государственный человек. Тебя скрутят, отвезут, куда надо. А там...
   ЛЮБА. Ничего, поговорим. Там и поговорим!
   МАКАРОВ. Там они говорят.
   ЛЮБА. Где это там? Где поговорили с моим отцом?! Ничего, - и там поговорим.
   МАКАРОВ. Любонька... Люба.
   ЛЮБА. Что ты дрожишь?!
   МАКАРОВ. Я сейчас позову людей... учти...
   ЛЮБА. Спецназом прикроешься?
   МАКАРОВ. Любонька, ну... ну, я... ну, что же ты летишь на огонь-то! как мотылёк?! Я же люблю тебя!!
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА (в кулисе). Люба!
   ЛЮБА. Думаете, всё можете? Не всё - достанем. Дос-станем!
   0x08 graphic
ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА Люба!!
   И МАКАРОВ Остановись!!
  
   Выбежали на крики девушки, - Мила, Тамара и Катя.
  
   МИЛА. Ну-ка уходите отсюда, Владимир Борисович. Уходите, - что Вы её заводите?
   МАКАРОВ. Я завожу? Я?! Нет, вы поду... нет... да что же это... Да она сама кого угодно...
   КАТЯ. Ну, и идите, Владимир Борисович, - идите. Не трепите нам здесь нервы.
   МАКАРОВ. Что?! Что такое? Кто это? Нет, что такое?! Вы гляньте на эту шмакодявку! Да ты откуда взялась тут?! Поди вон! Ты ещё будешь здесь... Нервы у неё... Ты подумай? Ух, ты... С чего бы это они у тебя... нервы-то?! Кто бы мне объяснил... что у вас тут за нервы? А?
   ТАМАРА. Макаров?
   МАКАРОВ. А?
   ТАМАРА. Подойдите сюда.
   МАКАРОВ. Зачем?
   ТАМАРА. Ну, подойдите, - я тихо... на ушко...
  
   Макаров стоит, - вытаращил глаза на неё.
  
   ТАМАРА (сама пошла тихо, Макаров отступает). Макаров... это Вам здесь не в Думе... за волосы баб таскать. Отработаем, - мало не покажется.
   МАКАРОВ. О! Ещё одна. Что происходит? А?! Нет, вы что себе позволяете? Вы как, вообще, разговариваете с лицом неприкосновенным? За дубину, что ли, возьмётесь? Или как?
   ТАМАРА. Без дубины обойдёмся. Но ежели достанете, возьмёмся.
   МАКАРОВ. Значит, угрожаете?
   ТАМАРА. Предупреждаем. Пока. А насчёт, неприкосновенности этой вашей... вшивой...
   МАКАРОВ. Что?! Что Вы ска... Вы...
   ТАМАРА. Я говорю, Вы эту неприкосновенность Вашу... вшивую... поубавьте несколько. Поубавьте-поубавьте.
   МАКАРОВ. Да Вы что... Что, значит, - вшивую?! Вы... Что, значит, поубавьте? Я Вас... Да я Вас знать, не знаю! Не вы нам её давали, не вам о ней судить. Нам её народ дал.
   ТАМАРА. Народ вам её не давал. Не надо! Это вы сами себе дали. А народ... Народ это я. Я вам её не давала.
   МАКАРОВ. Вы народ? Ха?! Смотрите на неё. Выискалась. А?.. Эй! Очнись... тёлка!
   ТАМАРА (засопела). А вот сейчас как звездану... по неприкасаемой...
   КАТЯ. Не надо, Томочка... не надо...
   ТАМАРА. Да ничего, Кать... я с легонца... без следов...
   МАКАРОВ (оторопел). Ну, вы, вообще... Откуда же здесь у вас... такие крутые? А?! Ну-ка, быстренько... документы ваши... кто такие? Откуда?
   ТАМАРА. Мы с Катей? (Катя подошла к Тамаре.)
   МАКАРОВ. Вы с Катей.
   ТАМАРА. Мы из Литвы.
   МАКАРОВ. Ах, Вы из Литвы-ы?! Нет, вы слышали? Они, оказываются ещё и из Литвы! Вот и убирайтесь в свою Литву! Живо!! Чтобы духу вашего здесь не было! Завтра же! Здесь вам делать нечего! Своим уже места не хватает, своим негде жить, - русским... русским!
   ТАМАРА. А мы русские.
   МАКАРОВ. Как - русские?
   ТАМАРА. Русские. Мы с Катей из Литвы, но мы русские. Наши родители погибли в Вильнюсе... в 91-ом...
   МАКАРОВ. Это в январе, что ль?
   ТАМАРА. Ага... У телебашни... от сапёрных лопаток... русских.
   МАКАРОВ. Вот и нечего было соваться, куда не следует...
  
   Тамара и Катя, как две сомнамбулы, локоть к локтю... пошли. Макаров, как бы, тоже пошёл, но следит, чтобы расстояние не сокращалось. На пути - Люба и Мила. Похоже, Тамара удавила бы его, очень похоже... но маленькая Катя зашла сзади, обхватила её и прижалась, сколько могла. Тома остановилась. Стоит. Тяжело дышит. Катя держит изо всех сил, старается не заплакать.
   Макаров, бледный, прямой, прошёл между плеч Людмилы и Любы, достал сигарету, прислонился к бару, закурил.
  
  
   МАКАРОВ (после паузы). Это их проблемы... их... не наши... И нечего тут...
   МИЛА ( смотрит на него). Правда?
   МАКАРОВ. Правда! Что Вы так смотрите на меня? Могу я, как Депутат Государственной Думы, поинтересоваться, кто у Вас здесь работает?
   МИЛА. Да Вы не волнуйтесь, Владимир Борисович, без Московской прописки мы никого здесь не держим, прописка у них, как раз, с 91-го.
   ТАМАРА. С 23-го августа... 91-го года. (Достаёт паспорт, протягивает. Катя следует её примеру, протягивает свой. Макаров молчит, но к паспортам не идёт.) Мы никуда не совались... Владимир Борисович... в Москве у нас - родственники, они нас прописали, но если бы мы... к Вам обратились за помощью... к Вам, - к Депутату... нетрудно догадаться, куда бы Вы нас... направили. Что, молчите?
   МАКАРОВ. Я не собираюсь вам ничего отвечать! Тем более, отчитываться перед вами!
   ТАМАРА. К Вашему сведению, товарищ Макаров, мы с литовцами... и с поляками... в Вильнюсе... жили нормально... да, да, - нормально... Трудились и жили вместе - нормально. И между прочим, хочу Вам напомнить... что русские были не только среди литовцев и поляков в Вильнюсе...
   МАКАРОВ. Да что Вы говорите?
   ТАМАРА. Да. Русские ещё и в Тбилиси были... Ага. И в Баку были, - такие же, как мы с Катей... в те памятные... Варфоломеевские ночки, может, вспомните? Вы ещё тогда очень сапёрными лопатками орудовали здорово. Так вот вы ещё за те сапёрные лопатки... нам с Катей не ответили... за те... которые вы разработали здесь... здесь, здесь! в Москве! за спиной у Феликса... Это вы тогда совались... в чьё дело?.. в своё?! или в наше с Катей?!
   КАТЯ. Пойдём... Томочка. Пойдём, родненькая... Пойдём... Пожалуйста...
  
   Не отпуская её из своих объятий, Катя тянет стоящую с огненными глазами Тамару. Подошли Людмила и Люба, - помогли. Ни слова не говоря, девушки уходят.
  
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Люба, останься.
   МАКАРОВ. Галя... Как ты чувствуешь себя?
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Выйди, Борис.
   МАКАРОВ. Галя...
   ГАЛИНА АРКАДЬЕВНА. Выйди, прошу тебя. Мне нужно с дочерью поговорить...
  
   Люба остаётся. Макаров разводит руками, качает головой, вздыхает, - уходит.
   Какое-то время мать и дочь молча стоят друг против друга. Потом сошлись, обнялись, плачут. Неожиданно перед лицом Любы возникает рука. В пальцах Галина Аркадьевна держит какой-то очень маленький предмет, похожий на крошечную кассету от аудиоплёнки.
   Люба повернула голову, посмотрела на мать. Мать крепко, очень крепко прижала её и быстро сунула этот предмет дочери в рот. Люба вздрогнула, поняла.
   Мать достаёт из пальто губную помаду, чистый лист бумаги, пишет на столе. На бумаге, - красным по белому написано: "Это то, что всё время искал Макаров", - далее она подносит лист к свече, поджигает его. Лист горит...

ЗТМ

МОСКВА, - 25 января 2003 г.

  
  
  
  
  
  
  
   ЗАХАРОВ Владимир Иванович, - г. Москва 103009, улица Тверская, дом  27, корп. 2, кв. 81.
   Тел. 299-97-22 и 736-63-52 ipushkin@informind.ru
  
  
  
  
  
  
  
   Световой занавес
  
   пандус
  
   стол
   бара
  
   призрака
  
   движение
  
   стол бара
  
   эстрада
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"