- Леонид Юрьевич, я ознакомился с вашей книгой, - важно начал разговор со мной Владлен Пуртов, первое препятствие на пути к появлению на свет моей книги в печатном виде.
Я вынужден был прийти лично к нему и сесть на жёсткий стул в его кабинете, чтобы выслушать его мнение (уверен, разгромное) о моём романе. Конечно, я не питал иллюзий насчёт моего произведения и не воображал (ну, почти), что передо мной будут рассыпаться в благодарностях за то, что я выбрал их издательство, и тут же выпишут мне чек (или что там они делают) на кругленькую сумму. Далёк я был и от мысли о том, что не придётся вносить никакие правки. Критики и читатели - народ капризный. Иногда их суждения сходятся, иногда бывают диаметрально противоположны, но я чувствовал, что в моём случае их мнения будут едины: в таком виде печатать роман нельзя.
Вот и сейчас, разглядывая этого тщедушного человека, который, очевидно, мнит себя великим судьёй над бездарными авторами и хилыми графоманами, к коим, естественно, я не относил себя, я сразу понял, что мне вряд ли что-то светит в этой конторе.
- В таком виде печатать роман, к сожалению, не получится, - продолжил человек в роговых очках. Мне захотелось вцепиться в его клетчатый пиджак и хорошенько потрясти, чтоб хоть немного сбить с него спесь и менторский тон. Понятно, что издательство не будет хвататься за рукопись, но сказать об этом можно и помягче, и поделикатнее, без назидательного ехидства в голосе. - Нужно внести достаточно много... гм... изменений.
- Но вы принципиально согласны взять роман? - я поёрзал на стуле. Скажи "нет" - и я с удовольствием хлопну твоей дверью.
- Пожалуй... Если вы учтёте наши замечания.
Ого, кажется, на третьем издательстве мне начало немного везти.
- Какие же изменения я должен сделать?
- Самое основное - это придать роману живости, энергичности. Сюжет, допустим, в целом, можно не менять, но детали, язык, стиль изложения требует правки. Причём значительной.
- Как же мне исправить язык? Я так излагаю свои мысли, я привык так писать...
- Учитесь. Что я могу вам ещё сказать? Тренируйтесь. Или вы думаете, что писать роман можно кое-как?
Я скрипнул зубами. Порассуждай, порассуждай...
- Нынче можно по-всякому...
- Но не всякому, - тонко улыбнулся он. Ох, и самодовольная же физиономия. - Когда автор уже заработал себя имя, то он может позволить себе выпустить провальный роман. Конечно, этого делать не следует, конечно, это чревато падением популярности автора и продаж его книг, но это простительно. Трудно поддерживать высокий уровень писательского мастерства от книги к книге. Поставив планку, нужно ей соответствовать. У вас же она ещё даже не поставлена. И потому опускать её или сбивать невозможно...
- Но что конкретно не так?
- Если вам интересно, то все правки, вопросы и недоумения я сделал прямо в тексте. Файл вам сброшу. На словах же скажу: мало описаний, мало деталей. Хотя бы в двух-трёх предложениях можно описать природу, день-ночь, обстановку. Вы же в двух-трёх предложениях пишете о лицах и одежде героев, но этого мало. Если вы создаёте серьёзный роман, то подробности, психологический портрет, внешность персонажей чрезвычайно важны. Развития характеров героев почти нет. Сплошной картон и изложение мыслей автора. Разве герои не живые люди? Почему же они разговаривают друг с другом так шаблонно и заученно, однотипно и как-то даже карикатурно? Где живая речь? Где особенности говорения каждого?.. Вы претендуете на многоплановость замысла, но как-то корявенько даёте глубину. Если в вашем романе несколько слоёв, несколько подтекстов, многообразность, то надо хотя бы дать ключ к их пониманию. Чтобы читатель мог найти эти смыслы. Если они, конечно, присутствуют. Понимаете? Вы, наверное, слышали выражение, что некоторые авторы за туманными фразами и двусмысленностями ничего не подразумевают. Это читатель, напрягая ум, пытается найти в тексте какую-то глубину и, не находя в нём здравого смысла, предполагает, что, возможно, автор настолько глубок, что его текст не поддаётся рядовому объяснению. На деле же автор ничего и не хотел сказать своими словами, за мишурой букв и пестротой фраз нет никакого смысла... Продолжу. Не бойтесь описаний, пусть мысль бьётся и кипит, пусть язык будет образен и животрепещущ. Дайте волю фантазии и поработайте над её точным переводом в грамотное, понятное слово. Чтобы читатель не морщился и не думал про себя: "Что за невнятное изложение! Какой ужасный язык! Какой бедовый стиль!". Читательский интерес выгоден не только же нам, но и вам. Вы понимаете?
Я кивнул. Я слушал его вполуха. Конкретику твою посмотрю дома, сейчас можешь заливать сколько угодно. Читатель проглотит всё при хорошей рекламе и броском названии. На каждый роман найдётся свой потребитель. Даже на мой "продукт". К тому же это только твоё личное мнение, Владлен Мирославович, твоё лично-критическое мнение. А что скажет рядовой читатель, простой физический труженик или герой интеллектуального труда? Может, он восторженно вскрикнет: "Ай, какая мысль! Ай, какой роман!", может, он запросит сразу же продолжение, а ты, Пуртов, будешь мычать про стиль и тяжеловесные диалоги.
Нынче не пишет только ленивый - блоги, надписи на "стене", подписи к фотографиям. Обобщай, суммируй, составляй роман. Некоторые балуются короткими рассказиками, не в силах создать что-либо эпичное и грандиозное. И едва ты сам создашь что-то действительно стоящее, как всякие пуртовы, эти желчные и завидующие цензоры, норовят осадить тебя и не дать твоему детищу жизни. Они вечно пожимают плечами и говорят: "Хотите печататься - есть Интернет, публикуйтесь там. Да, бесплатно, но зато соберёте оценки читателей и поймёте, что мы были правы, отказав вам". А на что жить, уважаемые цензоры?
Мой кивок как будто подстегнул красноречие Пуртова, и он, распаляя самого себя, принялся втирать мне, что недостатки хоть и существенны, но не так уж и неустранимы. Без ущерба сюжету можно там поменять сцену, здесь написать по-другому, а того персонажа вывести совершенно иным. Скрежеща про себя зубами, я выслушивал его словоблудие, и когда, наконец, поток его пространных фраз иссяк, я вежливо поинтересовался:
- Я хотел бы узнать насчёт аванса. Вы сказали, что берёте роман...
Тут-то он и стушевался.
- Дело в том, Леонид Юрьевич, что пока мы вам денег дать... не можем.
- Понятно, - я поднялся и демонстративно снял с вешалки свой плащ.
Если бы он действительно был заинтересован во мне, то встал бы следом или остановил меня словом. Но нет. Ни "извините", ни "мы вас ждём", только холодное:
- Я отправил вам замечания. Думаю, учтя их, вы напишете превосходный роман, который мы с радостью опубликуем.
С учётом твоих замечаний придётся тебя брать в соавторы. Разумеется, эту фразу я оставил при себе и, буркнув ему: "Прощайте", захлопнул за собой дверь. Жаль, получилось не сильно. Я было подумал вернуться и хлопнуть от души, но решил, что эпатировать без нужды не стоит.
Взбешённый очередным бесполезным времяпрепровождением, я выскочил на улицу с намерением направиться в ближайшее кафе, выпить пива и отдохнуть. Солнце пригревало, постепенно осушая образовавшиеся после ночного дождя лужи. Я перешёл через дорогу, аккуратно обходя их и в который раз отмечая про себя "убитость" наших дорог.
Мимо прошли, щебеча о чём-то своём, три девицы. Если б не моё хмурое настроение, я, может быть, попытался завязать с ними разговор. Сейчас же, после унылой беседы с Пуртовым, мне хотелось только одного - выпить.
Не успел я тронуть дверь кафе, как меня окликнули. Мысленно кляня себя за то, что "засветился", я обернулся, натягивая на губы улыбку. Ко мне подходил, распахивая свои объятия, Рудольф Бобов, мой давнишний приятель, который, к слову, и посоветовал мне обратиться в пуртовское издательство. Его роман "Вечность - единица исчисления времени", название которого он украл из "Непричёсанных мыслей" С.Е. Леца, имел некоторый успех в нашем регионе, и потому Бобов возомнил себя восходящей литературной звездой. Пуртов же, очевидно, счёл его перспективной курицей, несущей золотые яйца, и выбил для него немалый аванс на новое произведение. На нашей последней встрече подтянутый, неправдоподобно гладколицый Бобов сообщил, что сюжетная линия его нового романа уже "обмозгована", остались лишь "детали, описания, подробности". Тогда же он и предложил мне, посетовавшему на отказы двух издателей, написать Владлену Пуртову, его редактору, который, как он уверил меня, очень хорошо разбирается в современной литературе, "держит руку на пульсе актуальных трендов" и может одобрить даже провальный проект при условии выполнения автором устраивающей издательство правки.
Я был вынужден приобнять лоснящегося Бобова и, похлопав его по спине, на словах выразить своё удовольствие от встречи с ним.
- Лень, - он называл меня с давних времён "Ленью", а не "Лёней" или "Лёнем", я даже и не вспомню, отчего это пошло и что было тому причиной, - ты от Пуртова? Что он сказал?
- Если исправлю, как он хочет, то возьмут, - нехотя признался я.
- Я же тебе говорил! - торжествующе поднял он палец вверх. - Исправь, и всё получится. Или пойдёшь на принцип? Там же, наверно, не слишком много нужно править... Зайдём? - он кивнул в сторону кафе.
Пришлось, скрепя сердце, согласиться и прошаркать вслед за ним внутрь.
После первой кружки, выпитой залпом, мои нервы понемногу стали приходить в порядок. Я глубоко вздохнул и заказал вторую. Бобов всё это время что-то искал в карманах своего шерстяного пиджака и узких брюк.
- Вот, - мне принесли вторую кружку, моему спутнику - молочный коктейль, - это мой роман, - Рудольф положил на стол флешку.
- Старый? - я отпил пиво.
- Да, с правками Пуртова. Хочешь взглянуть? То, что было, и то, что стало. От его исправлений в глазах зарябит, - он подтолкнул флешку ко мне, и я, взяв, положил её в карман. - И посмотри: я сделал всё, как нужно, результат ты знаешь. Разве это того не стоит?
- Что ж ты не взял его в соавторы? - довольно жестоко с моей стороны было задавать этот вопрос, но сейчас мне хотелось побыть одному, и я готов был этого добиться даже ценой обиды приятеля.
- Он сам не захотел, - автор бестселлера притянул к себе коктейль и попробовал его через трубочку. - Точнее, он отказался от имени на обложке, но взял процент с продаж...
- Хитёр. У тебя там про что, я забыл? Про космического путешественника, который хочет разобраться, действительно ли в мистической вере есть рациональность, действительно ли верить - значит заставлять свой ум идти наперекор логике, рассудку и реальности? - невольно, вместо того, чтобы отвадить его от себя, я привлёк к себе ещё большее его внимание.
- Практически, - оживился Бобов. - Мой роман про будущее. Про споры о вере, о том, как жить. Ты ведь пишешь о том же? Я правильно помню, что в твоём романе речь идёт об идеалистах и материалистах? Как они спорят друг с другом о мироздании?
- Пуртов разгромил роман, считая, что у меня мало действия, но много диалогов и рассуждений...
- Покажешь его примечания?
Я подавил свой вздох. Начинается... Теперь от него не отвяжешься. Придётся доставать планшет и показывать ему замечания Пуртова. Ну и чёрт с ним, пусть читает.
Я открыл свою почту, где лежал присланный редактором файл. Бобов был прав: всё было красным-красно, а корректура перемежалась восклицаниями: "Это надо оставить!", "Убрать!!!" и вопросами: "Почему так затянуто?", "Разве бывает, что так нудно говорят?". Я отдал собеседнику планшет.
- Да-а, - протянул Рудольф, пробегая глазами первые абзацы, - это в его стиле... Про мой роман он тоже отзывался весьма пренебрежительно, хотя я свою книгу считаю очень религиозно-насыщенной и очень актуальной, ведь спор религии и науки вечен. Не знал, что ты интересуешься этими же вопросами...
- Я разным интересуюсь.
- Но роман решил написать именно об этом?
- Я начитался всякой религиозной литературы и...
Мне не хотелось объяснять ему, что чтение такого рода книг как-то попало в струю, задело что ли меня, ударило меня по больному, обличило во мне то, что я сам раньше не видел. Прочитав, я будто прозрел и увидел самого себя: какой у меня отвратительный характер, какой я бываю злобный без меры и причины, раздражительный и обидчивый, не слежу за своими словами и не думаю, что говорю... Вот и сейчас, я потихоньку успокаивался. И правда ведь - чего я взъелся с утра, сидел злюкой в издательстве, язвил себе в уме и чуть ли не бранью посылал ни в чём не повинного редактора. Я снова сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
- Судя по тексту твоего произведения, - сказал Рудольф, перебирая пальцами по экрану, - ты знаешь, о чём пишешь... Есть прекрасные места, где ты расписываешь, что лежит на сердце и в душе твоего Тимофея...
- Только не пой мне дифирамбы, - невольно скривился я. - Я не Достоевский, чтобы раскрывать глубины души и исследовать психологические состояния героев. Что могу, о чём могу, как могу, то и пишу.
- Посмотри, что тут отметил Пуртов, - он долистал до того места, где два антагониста, два центральных персонажа романа спорят о вере. Тимофей Македонов, защитник идеалистов, и Лев Нилин, апологет материалистов. - На мой взгляд, это очень важный разговор о религии, и если тут что-то менять, то не саму суть.
Да и я сам его считал главнейшим во всей книге. К тому же мне самому нравилось, как у меня это написано: речь Тимофея, его страстность, его убеждённость в своих словах - всё это казалось мне неуязвимым для критики. Я ждал, что в этом-то месте никакой редактор не скажет: "Не годится", наоборот - одобрительно кивнёт или во всяком случае оставит неизменным. Потому, когда Рудольф повернул ко мне планшет, горящий красным, я вздрогнул, и моё горло перехватил спазм гнева. Это место длиною в несколько страниц было выделено жирно-красным, и с подчёркнутой издёвкой - конечно, с издёвкой - было написано: "Длинно, затянуто, однотипно, будто человек спорит сам с собой. Язык тот же, фразы те же, построение предложений одинаковое. Нет жизни!".
Я покачал головой:
- Я не буду его исправлять!
Бросив взгляд на гаджет, я вспомнил, как писал эти строки и даже гордился ими. Да, это был диалог-противостояние, диалог-выступление. Сейчас же, когда я, краем глаза глянув на текст, воскресил его целиком в памяти, он показался мне и вправду сырым и необработанным, претенциозным и слишком напыщенным. Наверно, Пуртов прав, зря я на него так набрасываюсь, он-то каждый день имеет дело с такими, как я, "творцами", воображающими, будто их текст - это священное писание, из которого нельзя выбросить и йоты.
- Конечно, надо исправлять, - Бобов даже как будто удивился моему непониманию. - Но не саму суть, только описание, по-иному надо построить фразы... Я просмотрел: получается, это не спор, тем более, что Лев в нём пассивен, и не диспут, а какой-то монолог. Эдакая агитка... И потом - почему у тебя затем Лев соглашается ехать вместе с Тимофеем послушником в монастырь? На три месяца. Это, мне кажется, перебор...
- Они договариваются до того, что Тимофей предлагает Льву познать религию изнутри. Поверить, чтобы опровергнуть. Получить религиозный опыт, чтобы обосновать свой отказ от него.
- Но тем тяжелее будет вина самого Тимофея, если он, привлекая человека, вводя его в религиозную общину, потеряет его из-за этого пари. Ведь Лев идёт туда не по зову души, а "на спор".
- Это приобретение опыта, а не понуждение к вере, - рассердился я. Он не понимает что ли? В чём тут обвинять Тимофея? - В конце Лев остаётся на следующие "трудни" в монастыре, а Тимофей уезжает жениться в город. При том, что сам Тимофей и в начале, и в середине размышляет о своём пути, о том, к чему его готовит Бог.
- Значит Лев всё-таки становится идеалистом?
- Нет! - я уже окончательно потерял терпение. Все мои вдохи и выдохи - коту под хвост! - Этого в романе нет, и я намеренно не хотел допускать этого. Он продолжает испытания, продолжает ставить свой физический опыт над духовным миром. Он анализирует свою жизнь в монастыре, общение с монахами, он записывает свои мысли и результаты опыта в дневник, выдержки из которого приводятся в романе. Тимофей же не сомневается в вере, в божественном в целом, он идёт дальше, пытаясь понять, каково его предназначение в мире, какой путь ему предстоит и каким его ведёт Бог. То есть если Лев только пытается понять, как устроен мир, то Тимофей хочет познать свою судьбу, жизнь человека в этом богоустроенном, как он верит, мире.
- Я смотрю, в некоторых местах Пуртов написал: "Не верю!!!". Это значит у него (самое главное для него!), что в тексте нет жизни, что за словами ничего не стоит, герои произносят свои будто заученные реплики, их эмоции вялы, а мотивы действий высосаны из пальца...
- Он не верит, что Лев остаётся ещё на некоторый срок в монастыре трудником?
- Нет, - Рудольф сверился с правками. - Он не верит, что Тимофей так и не может понять, что ему делать в этой жизни. "Если человек действительно верующий, каковым автор представляет Тимофея, то он знает, для чего живёт!".
- Я и не спорю, - я допил пиво и попросил счёт. Достаточно мы сегодня набеседовались. - Только верующий, зная смысл жизни, понимая цель, может на каждом этапе своей жизни спрашивать у Бога, как ему поступить дальше, куда пойти, что сделать. Вот и Тимофей, веря в Бога, вопрошает Его, быть ли ему в миру или остаться в монастыре уже послушником, а дальше - монахом. Он хочет служить Богу, но это можно делать и в миру. Можно быть священником, а можно - иеромонахом, можно быть врачом или писателем, и всё равно служить Богу своим делом. Он ищет своё призвание.
- А ты своё нашёл? - поддел меня Бобов, возвращая мне планшет.
Я хмыкнул и, расплатившись, поднялся из-за стола. Он знал меня ещё с детского дома и так ничего и не уяснил. Что у меня есть сейчас? Жалкая квартирка на окраине, рабочая профессия и периодическая личная жизнь. Этот роман для меня - попытка найти своё предназначение. Может быть, я чего-то стою, может, уроки русского языка и литературы не прошли для меня даром? Может, моя тяга к чтению будет иметь результат? А иначе - кому нужна моя рожа кирпичом? Кому нужны крохи и мизер, которым я перебиваюсь? Зачем я мытарюсь с этим романом по издательствам? Ради славы, ради почестей, самоудовлетворения, насыщения тщеславия, ради денег, которых много не дадут за первый роман, тем более не выдающийся? Да, это мой шанс заявить о себе. Но если мне везде и всюду откажут, брошу ли я писать? Пожалуй. Или я вслед за Толстым скажу: "Не могу не писать" и продолжу хоть в стол, хоть под стол... Пусть скажут, пусть оценят, пусть хоть кто-то узнает. Зачем? Неужто в романе важные мысли, неужто там есть над чем поразмыслить и есть о чём порассуждать? Нет, банальщина да и только... Вот и остаётся - терзаться, с одной стороны, мнительностью и заниженной самооценкой, с другой, желанием показать себя и прославиться, и ждать, что случится в итоге. Что победит. Но я ничего не скажу Рудольфу, не его это дело.
- Моё призвание, - ответил я Бобову, - чинить машины и ждать своего шанса. Жениться, родить детей, воспитать их и умереть, оставив им средства для существования.
- И так без конца будет вращаться жизнь семейства Ягуаровых: рождение, зачатие, рождение, смерть... - он положил на стол деньги и первым вышел из кафе.
- Только не начинай разговор о смысле жизни, - поморщился я, подавая ему руку и давая понять, что встреча подошла к концу. - Сам всё знаю. Жизнь - для того, чтобы наслаждаться ею.
- Нет, - чуть улыбнулся Рудольф, - жизнь - для того, кто умеет наслаждаться ею. Если ты родился в несчастливое время в несчастливой семье, то откуда взяться в тебе счастью?..
- Стало быть, миллионы живут несчастливо, раз не умеют наслаждаться? Как раз для голодных усладительны минуты насыщения, для бедных - минуты обладания деньгами, для больных - минуты отступления болезни. Даже в несчастии можно найти радость. Горе невечно, как невечна и радость...
Выпалив это, я смутился и, пожав, наконец, ему руку, быстро пошёл прочь.
- Так и запиши, - крикнул мне вслед Бобов. - Пока жизнь не прошла, умей найти в ней, зачем и для чего жить.
Я покачал головой, не оборачиваясь. Можно жить для горя, муча себя и упиваясь своим мучением. Можно находить всюду радость, закрывая глаза на боль и страх. Можно не брать в голову никакой смысл жизни, плыть по течению и ждать конца. Раз уж тебя вытолкнули из лона, то надо двигаться по инерции...
Возвращаясь домой, я вспоминал о том эпизоде, на котором теперь красовалась фраза Пуртова: "Затянуто!!!". Пусть текст этот затянут, пусть эмоциональность Тимофея кажется чрезмерной, а его слова слишком возвышенными, необыденными, и сама речь - сумбурной и прыгуче-уклончивой... Я - автор, и я могу как оставить этот текст в нетронутом виде, так и внести в него правки.
Ведь в сущности, что мешает мне плюнуть на всё и последовать совету Бобова, переделав весь роман под заказ Пуртова? Не издательство ли платит за роман? И не ему ли заказывать содержание? Хочет Пуртов, чтоб этой сцены (эпизода) со Львом и Тимофеем не было, - пожалуйста, я уберу её. Хочет описаний? Вобью. Хочет больше действия? Напишу. Наступлю на горло собственным мыслям и сделаю, как хочет издатель.
Многие ли редакторы так поступают? Другие просто отказали, сославшись на слабость текста. Этот решил повозиться со мной. Или проверить мою уступчивость? Может, я буду настолько податлив, что всякий сможет мною вертеть и указывать, что писать? Да и могу ли я писать под заказ? Если есть талант, ремесленные способности, то почему нет? Выстрогаю, сделаю... А если способностей нет, то и не выжму из себя ничего. Или выжму всё тот же бред и несуразицу, шаблонные фразы и пустые красивости.
Если б он только сказал, что нужно внести правки, но не требовал внесения каких-то определённых!.. Если б он просто писал, как в отдельных местах: "Слабо!", "Нельзя так писать!". Если б он просто перечеркнул всё!.. Забавно! Я поймал себя на мысли: что же тогда бы я исправлял? В какую сторону нужно было бы вести сюжет? Как переделывать, если не знаешь, что именно не так? "Нельзя так писать", "Чушь!" - но как тогда "так" писать, что - не чушь? Как смог, как умел - я написал. Дальше ваша работа - брать или нет, но не указывать, что исправить... Или всё же - и это тоже их работа?
Я вернулся домой в скверном расположении духа. Покормив кота, я вставил в ноутбук флешку Бобова. Рудольф сказал правду: он сделал так, как хотел Пуртов, выполнил всё в точности. Поменял, добавил, убрал... Он учёл все замечания, не пропустил ни одного примечания, ни одной красной строки. Пуртов должен был быть доволен.
С досадой я закрыл роман Бобова. Не буду расстраиваться. Надо лишь принципиально решить: идти ли по его пути, или придерживаться своего? Да, я не знаю, не уверен, не могу сказать точно - пишу ли я хорошо, приемлем ли текст для читателя. Я давал читать роман Бобову, ещё трём своим приятелям, двое из которых работали со мной в автосервисе. Все говорили сдержанно, без хвалебных речей. Кто-то вообще ничего не понял, сказав, что написано скучно, и вообще он такого не читает. В Интернете публиковаться я не хотел: разве после бесплатного опубликования произведения в Сети кто-то из издателей захочет тратить деньги на мою книгу? Поэтому я приберёг роман для книжной печати, ходил, пересиливая себя, слушал их отказы. Можно было утешаться тем, что многим писателям, чьи романы позднее станут бестселлерами, тоже поначалу отказывали. Но почему-то приходило в голову другое: сколько "писателей", мыкаясь по издательствам, так и не опубликовали свои вирши! Сколько иных, опубликовавшихся, канули потом в Лету! Издав одну-две книги, выдохлись. Выдавив из себя весь талант в один роман, ничего не могли толкового выжать из себя позже.
Так и я - не буду ли автором одного романа? Не получу ли широкую известность в узких кругах? Не стану ли членом клуба писателей, о книгах которых знают лишь они сами? Что будет стоить мой роман, если я выкину из него строки, которые нравятся мне? Что будет стоить мой талант, если он у меня есть, коли я в угоду одному читателю переиначу содержание? Что будет, если я пойду на поводу у издателя?..
Пойти ли в другое издательство? Поискать ли ещё? Перечитаю ещё раза два роман, исправлю явные недочёты, описки, сумбуры в сюжете, нестыковки... Только явную бессмыслицу и нужно править, но не замысел, нет. Я не должен поступиться своими героями! Но увидят ли они тогда свет? Почувствуют ли себя на бумажных страницах? Ощутят ли они плоть букв, знаков препинания внутри переплёта? Если я так хочу "издаться", я сам могу (эх, были бы деньги...) издать себя и раздать экземпляры друзьям. Зачем мне "широкие массы"? Зачем мне тысячный тираж?..
И кто он такой, этот Пуртов? Я снова начал злиться на самого редактора. Он лучше знает читательский интерес? Он знает, как правильно писать, и наставляет неопытных начинающих авторов?.. Да, может, мне тогда стоило пойти на кружки литераторов, может, надо было показать роман маститым писателям или хотя бы журналистам? Выслушать советы знающих людей и, прислушавшись, выполнить?.. Вот и Пуртов, взяв на себя эту обязанность, сделал то, чего не смог я сам: нашёл неудачные места, корявые фразы, утомительные диалоги и бессмысленные повороты сюжета. Я должен, наверное, быть благодарен ему за это, но что я чувствую внутри себя? Злость - за то, что он стал править мой текст. Зависть - за то, что он, читатель, оказывается умнее меня, автора. Досаду - на себя за то, что не сумел правильно изложить мысли.
Разберись сам в себе, сказал я. Претензии предъявлены не к тебе лично, а к тексту. Не переноси замечания, упрёки на свой счёт. Он прав: учись, работай. Учись прорабатывать текст, работать со словом, если ты действительно хочешь стать писателем, жить этим. Ты злишься на него потому, что он посмел указать тебе на недостатки романа. Но не на твои же как человека! Умей воспринимать критику, умей понимать её. Тебе нужна мудрость, чтобы отделить злую критику, пустую, бессодержательную, от конструктивной, полезной, скрупулёзно-точной. Посмотри другими глазами на текст. Никто не принуждает тебя слепо следовать указаниям. Противишься, не согласен - обоснуй, настой на своём. Видишь, что был неправ, - признай, исправь. Прислушайся к совету профессионала, но не забывай и о своей самобытности. Ты можешь быть новатором в слове, в замысле, в построении текста, ты можешь быть первопроходцем, которого не поймут и не примут сейчас. Но ты должен понять, что самодурство и самолюбование не есть новаторство. Что глупость и неграмотность не есть гениальность. И если текст слаб, то это объективно.
Я постарался абстрагироваться от своей раздражительности, взять себя в руки и непредвзято прочесть роман. Я должен проанализировать допущенные ошибки, которых, возможно, и нет, с которыми я, вероятно, не соглашусь. Однако я не могу отрицать, что где-то, в чём-то я ошибся, что-то упустил, не заметил. И я должен, да, должен, быть рад тому, что мне указали на ошибку, а не гневно кричать: "Вы ничего не понимаете!". Я должен уметь принимать свою невнимательность, свой непрофессионализм (пока ещё, я надеюсь!), своё неофитство. Я не могу сейчас бросать в лицо редакторам: "Вы неправы, я знаю, как лучше!".
Я принялся читать роман с учётом редакции Пуртова. В нескольких местах в начале я согласился с его правками, где-то сам написал: "Здесь - настаиваю!". Добравшись до пресловутого диалога, я безжалостно стёр его. "Нет жизни" - он прав. Деревянно и неестественно. Этот эпизод надо заменить на другой, и тогда...
Раздался телефонный звонок, и на экране я с удивлением увидел, что мне звонит Пуртов.
- Я слушаю, - я ожидал услышать снисходительное приветствие, но редактор был неожиданно демократичен:
- Приветствую вас, Леонид Юрьевич. Не отвлекаю от важных дел?
- Нет... Я как раз правлю текст в соответствии с вашими замечаниями.
- Рад, что вы к ним прислушались. Я звоню вот по какому вопросу. Наш главный редактор Иван Серафимович Новодубский прочёл ваш роман и, ознакомившись с моими замечаниями к нему, не со всеми из них согласился. Он готов встретиться с вами и обсудить всё уже сегодня вечером, по "горячим следам", как он сказал.
Я онемел. Вот оно! Выходит, вовсе не нужно слепо следовать указаниям "профессионалов", нужно просто дать прочесть своё творение нужным, понимающим людям. Тем не менее, кое с какими суждениями Пуртова о моём тексте я был согласен.
- Это значит, что я могу... не править роман? - как можно суше постарался спросить я.
- Можете пока не править, - голос редактора, несмотря на ситуацию, был деловит и бодр. "Он не сдаётся, - подумал я. - Он всё равно дожмёт меня. Даже если главный редактор скажет, что всё хорошо, и в таком виде одобрит печать, Владлен умудрится вставить в конечный текст свою редактуру". - Я передам, что вы придёте? Сегодня в шесть часов, в Доме Литератора, состоится презентация новой книги Марцелия Славина, там будут все, и вы тоже можете прийти и пообщаться.
- Разумеется, я приду. Спасибо за звонок, - я хотел быть вежливым с ним, невзирая на его отношение ко мне.
Повесив трубку, я задумался. Восстановить удалённый текст не составляло труда - достаточно было снова скачать файл из почты и убрать все замечания. Вопрос был в другом: до этого я сомневался в стиле своего изложения, думал, что основной проблемой станет "рубленый" язык и бедность моего словарного запаса. Но Владлен указал мне на изъяны в самом сюжете, на скудность и слабость мысли, на вторичность тем, и я не мог взять и отмахнуться от его мнения. Или всё-таки могу это сделать?
До шести часов было ещё немного времени. И потому я, решив, что успею выловить из романа ещё пару-другую-пяток-десяток "блох", снова сел за компьютер.
2
Я сегодня сбежал от жены. Признаюсь и каюсь. Сбежал. Самое главное, что я был откровенен и сказал ей, что ухожу. Конечно, она рассчитывала остаться со мной, но... От таких приглашений не отказываются.
Ещё вчера вечером мне позвонил мой приятель - Серёжа Касатонов. Мы с ним знакомы со школы, и ему, как работнику издательства, я как-то обмолвился, что пишу роман. Он, конечно, обрадовался, взял с меня обещание, что как только роман будет готов, я отнесу его именно в издательство Новодубского и ни в какое другое. Сам-то Касатонов работал у Новодубского программистом. И вот вчера он заявил мне, что главный редактор пригласил всех на, как он выразился, "чествование Славина". Более того, с собой можно было привести одного друга или подругу, и неженатый Серёжа мгновенно вспомнил про меня, отчего-то решив, что раз появилась возможность попасть в литературную тусовку, то я непременно должен заявить там о себе. Я строго пригрозил Сергею, что не буду обсуждать с Новодубским мой роман (не хватало только, чтоб он прознал про него и стал расспрашивать!), но, несмотря на то, что я не пылал желанием попасть туда, отвергать этот шанс было бы глупо. Так что я выразил своё согласие Касатонову, однако пока что ничего не сказал своей супруге.
Разумеется, и самому Сергею я не говорил, что роман дописан и закончен. Это и не было правдой: у меня в компьютере имелись только разрозненные файлы, которые я давно не разбирал. Вспомнив о них, таким образом, я решил с самого утра засесть за их разбор и, быть может, что-то уже набросать к его появлению.
Найдя в папке с файлами нужный документ (последний из созданных), я открыл его и пролистал до того места, на котором остановился. Что будет дальше? Я знал лишь отчасти.
Роман ещё нужно было довести до ума. Сюжет не отличался оригинальностью: в некоем городе, условно названном К-ск, скромный работник бухгалтерии крупного предприятия Игорь Кириллович Леев на вокзале случайно вступает в конфликт с мужчиной и женщиной - мужем и женой Маевскими; всё заканчивается банальной ссорой и взаимными обидами; на следующий день обнаруживается, что Виктор Павлович Маевский - новый директор предприятия, где работает Леев; под давлением директора Игорь вынужден уйти с работы; в один день он снова встречается с Лидией Маевской, у них завязывается роман, о котором узнаёт муж...
Планов дальнейшего развития событий у меня было несколько: начиная со случайной (во время "разборки") гибели Маевского, очевидной счастливой участи Лидии и Игоря и заканчивая смертью от руки Маевского самой Лидии, что приводит, как следствие, либо к монашескому пути Леева, либо к мести Леева и его пребыванию в местах не столь отдалённых.
Не ладилось дело и с концепцией. С одной стороны, я хотел насытить роман психологическими разборами характеров героев, анализом их возвышенных чувств, морально-нравственными спорами, хотел писать высоким стилем, прибегая к различным художественным средствам и приёмам, и, с другой стороны, я опасался, что такая "перегруженность" сослужит плохую службу: за нравоучениями, бесцельными самокопаниями, погоней за "метким словом" может потеряться основная нить повествования. А какова она? А о чём на самом деле роман? Об этом я и размышлял. Может, надо написать в черновом варианте всё целиком, чтобы понять, где следует особо заострить своё внимание, что удалить, что исправить, и тогда только уяснить для себя, что в действительности я хочу сказать своим трудом?
После двух часов кропотливой работы я услышал, как меня зовёт жена.
- Коля! - раздался из кухни её голос. - Обед!.. Алина уже сидит.
Я появился на кухне как раз в тот момент, когда моя жена - Ксения - накладывала салат в тарелки. Малышка Алина приветственно помахала мне ручкой. Поцеловав жену и дочь, я уже хотел было усесться на своё место за столом и с жадностью наброситься на еду, как поймал вопросительный взгляд супруги.
- Ах да... - я покраснел. Мы старались соблюдать религиозные обряды. - Отче наш...
Я прочитал громко вслух молитву, после чего, перекрестившись, мы сели за стол.
- Как пишется? - участливо спросила Ксения, когда я приступил к первому.
- Не слишком хорошо, - признался я. - Конца и края не видно. Хочется написать обо всём и сразу, впихнуть как можно больше, но одно не вяжется с другим, провисают диалоги... Я сам себе задаю вопрос: а зачем персонажи об этом здесь говорят? И так патетически, так пафосно, с таким апломбом... Ладно, хватит метафор... В общем, неясно, что из этого выйдет.
- Ты советовался с профессионалами? Может, тебе показать черновики, обсудить замысел со знающими людьми?
- Ага! - я чуть было не фыркнул. Не это ли повод, чтобы рассказать о сегодняшнем вечере? - Чтоб они украли идею? У них это быстро - не успеешь оглянуться, как сюжет уже кто-то стащил и публикует, естественно, перефразируя всё своими словами. И выходит, что вроде как и ты написал, и не ты. Вроде авторские права, а вроде - и никакого отношения не имеешь. Всегда можно сказать: да, подтолкнул, да, что-то тут сходно, но обработка и всё остальное - другие. Нет-нет, пока целиком не напишу, никому не покажу...
- Папа пишет роман, - провозгласила малышка Алина. Буква "р" у неё ещё не очень получалась, но она старалась и всегда внимательно слушала, когда я рассказывал о своих "подвигах" или неудачах.
- Пишет, пишет... - я опустил ложку в тарелку супа. - Не знает, правда, сам, зачем, для кого...
- Ты же говорил, что это хобби, - ласково потрепала меня по руке Ксения. - Не стоит так убиваться. Час-два в день, по-моему, для хобби вполне достаточно. Пойдём лучше Алишу сводим в парк, пока светло ещё, погода отличная.
- Да-да... - я задумался. Как же подвести разговор к вечернему мероприятию? - Хобби-то хобби...
- Коля, - голос жены вывел меня из состояния прострации. - Романами денег не заработаешь. И с детьми не пообщаешься нормально.
- Говорят, Славин неплохо зарабатывает. Сегодня у него, кстати, вечеринка, новая книга выходит... Серёжа Касатонов звонил вчера, приглашал меня...
- Славин - одинокий человек. У него ни семьи, ни работы. Он сам говорил, что бросил практику... Серёжа? А он-то как туда попал?