Монах сидел у входа в пещеру, перебирая четки. Холодная ночь прикасалась к нему, но он не чувствовал ее дыхания - может быть, потому что рядом горел костер, может быть, потому что он молился. В почти полной тьме вдруг послышались шаги.
Перекрестив воздух, монах поднялся. Кто-то приближался к его убежищу.
Наконец, из темноты вынырнула фигура в плаще и, освещаемая отблесками костра, остановилась в нескольких шагах от монаха.
- Кто ты? - спросил хозяин пещеры. - Человек? Или бес?
Фигура сняла накидку, и под нею оказалась голова мужчины с черными волосами, с тонкой бородкой, гладкой кожей и бездонными глазами. При свете костра они, казалось, тоже горели, но их пламя было холодно, как ночь.
- Человек, - спокойно ответил незнакомец. - Если ты сомневаешься в этом, то вставай на молитву, молись, а я понаблюдаю за тобой.
Монах не пренебрег советом пришельца и, горячо помолившись, убедился, что пришедший к нему не исчез, а стоял, внимательно изучая его.
- Садись к костру, - пригласил монах. - Будешь гостем. Правда, трапеза моя скудна...
- О, - рассмеялся гость, садясь напротив него. - Я не голоден... Давно уже не голоден. Я пришел к тебе за советом... Как ты думаешь, сколько мне лет?
Вглядевшись в его молодое лицо, монах рискнул предположить, что ему не больше двадцати пяти лет.
- Ты ошибся, - ответил человек. - Я сам сбился со счета и уже не слежу за числом своих лет. Знаю лишь, что их больше сотни...
Монах не удивился его словам, а только молча подбросил топлива в костер.
- Ты думаешь, что я сумасшедший, - ровным голосом произнес незнакомец. - Когда я говорю, что мне больше ста лет, в светском обществе смеются над этим, как над удачной шуткой. Однако это правда, и из-за этой правды я и пришел к тебе. Я разговаривал за всю свою жизнь со многими церковниками, точнее пытался поговорить, но никто из них так и не выслушал меня до конца... Чтобы сразу заинтриговать тебя и показать, что я не шучу, я покажу тебе одну вещь...
Монах не шевелился. Смерть не страшила пустынника. Здесь ее визита можно было ожидать каждый день. Поэтому он ничуть не смутился и не испугался, когда его гость достал из плаща широкий нож, затем, не глядя на монаха, одним движением отрубил себе кисть левой руки. Фонтан крови ударил в песок, а отрубленную часть незнакомец, не издавший ни единого звука, бросил в огонь. Взметнулось фиолетовое пламя, рука в мгновение ока исчезла. Переведя взгляд, монах увидел, как левая кисть человека оказалась снова на своем месте.
- Я бессмертен, - твердо сказал гость. - Меня нельзя расстрелять, отравить, сжечь, распилить, взорвать... Ну и далее по списку. Даже если мне на голову упадет атомная бомба, то я все равно останусь жив, и если меня в ту же секунду смогли бы обследовать, то обнаружили бы, что никаких следов заражения во мне нет. Я бродил по Чернобыльской зоне отчуждения, я был в районе Фукусимы, я, смеясь, глотал уран и плутоний... Я не могу заболеть... Ни СПИДом, ни чахоткой, ни Паркинсоном... Я по-настоящему бессмертен, чист. И при этом - вечно молод... Я думаю, ты уже догадался, каким путем я достиг такого состояния?
- Дьявол, - прошептал монах.
- Он самый, - засмеялся незнакомец. Но его смех был натужным и неискренним. - Когда-то меня угораздило заключить с ним сделку. Как оказалось, это довольно просто. Я, - Грегори Сенти, - поздним вечером задержался у друзей. Один из них, Фредерик Бюссе, рассуждал о новом романе Гете "Фауст", и мы поспорили о том, что бы мы попросили, будь у нас возможность заключить сделку с самим чертом!.. Я отстаивал тогда позицию, что просить нужно бессмертия на земле, но с некоторыми условиями. Я говорил, что бессмертие без молодости - ничто. Ну в самом деле - на кой дьявол бессмертие, если ты глубокий старик, твой организм изрядно изношен и тебя каждый день посещает новая болезнь? Нет, говорил я тогда, если просить у черта бессмертия, то такого, чтобы ни заболеть было нельзя, ни погибнуть от ядов, удушья, утопления и прочего. Чтобы ты всегда был молод и хорош собой, чтобы тебя невозможно было уничтожить ничем. И только твое собственное желание, только твое произволение позволило бы дьяволу завладеть твоей душой. "Самоубийство?" - вскричал тогда Фредерик. - "Помилуйте! Но в минуту душевного волнения, в минуту душевных страданий, коли уж телесных страданий вы избежите, в минуту разочарования в жизни вы просто найдете веревку и повеситесь! Вот и вся вечная жизнь!" "Нет", - отвечал ему я. - "Веревка не повредит мне, снотворное не убьет меня, я предусмотрю и этот случай, я должен быть в здравом уме и ясном сознании, я должен принять свободное и твердое решение о своей смерти". "Свободное!" - осмеял меня Фредерик. - "Дьявол обманет вас и тут! Что такое свобода? То, что понимают под ней церковники? Или философы? Может быть, ее как раз и нужно просить у дьявола. Свободу! Потому что ее в этом мире нет". Мы спорили почти до утра, и когда мы все-таки расстались, я пошел домой - мой дом находился в нескольких кварталах от особняка Бюссе. Была поздняя ночь, я не боялся нападения, у меня в кармане был пистолет... Но когда мне дорогу преградила мрачная фигура, я с перепугу забыл о нем. Это был сам черт...
Грегори поежился.
- До сих пор меня пробирают мурашки, когда я вспоминаю ту встречу. С недавних пор он стал являться ко мне, смотреть на меня издалека, словно напоминая мне ту первоначальную встречу, словно говоря, что я зажился на свете и мне пора уже просить о смерти... Как и сейчас, так и тогда, лица его я не видел, а голос звучал будто из могилы... Я не верил ни в Бога, ни в черта, но когда он сам стоит перед тобою, волей-неволей поверишь. Он предложил мне сделку на тех условиях, что я высказал у Бюссе: вечная молодость, неуничтожимость тела; ничто земное не убьет тебя, сказал он, хоть бы ты брал в руки змей, и выпил что смертоносное, то оно не повредит тебе. Я спросил его, при каком же условии моя душа попадет к нему, и он ответил, что при моем свободном произволении. "Здравый ум и ясное сознание", - повторил он тогда мои слова. И я подумал, а что - он, пожалуй, не шутит, мне же от сделки с ним следует прямая выгода. Я тогда... впрочем, и сейчас, наверное... очень хотел жить. Жить, жить! Это было для меня как наркотик. Я хотел наслаждений и удовольствия, славы и власти... Но что можно сделать за ограниченную жизнь? Какие наслаждения можно испытать, будучи поставлен в рамки времени? И мы подписали договор. Кровью... Почему кровь? - спросил я его тогда, выдавливая из пальца красные капли. Он ответил, что любой Завет, или договор, скрепляется кровью. Почему-то я тогда не подумал - ни о Ветхом Завете, ни о Новом Завете, хотя слово это слышал. И везде, как я потом узнал, нужна была кровь... Он, однако, поставил еще одно условие - я не должен публично демонстрировать свои способности. То есть не выступать в цирке с представлениями, ни, в сегодняшнее время, по телевизору и на стадионах; я не должен был лезть со своими способностями в армию... О, мы написали целый трактат. Мы прошли ко мне и писали всю оставшуюся ночь... Я сам закончил юридический факультет и пытался обмануть его. Смешно!.. Я пытался обмануть дьявола!.. И когда договор был заключен, фигура исчезла. Было утро. Я... решил попробовать - действительно ли я неуничтожим. Собравшись с духом, я нацепил веревку на крюк и пытался повеситься. Получилось... То есть - я висел на шее, мои ноги болтались над полом, и самое главное - я был жив!.. На этот случай я предусмотрительно положил в карман нож и, когда мне надоело болтаться, перерезал веревку... Дальше, я думаю, нетрудно догадаться, чем я занимался в первые месяцы после заключения договора. Я убивал себя! Убивал себя несколько раз в день - топился, бросался на нож, стрелял себе в висок, лоб, сердце. Я бы кинулся и под поезд, если б это не было демонстрацией моей силы. Демонстрация - широкое понятие, но мы договорились, что будем обсуждать любую спорную ситуацию... Надо сказать, что таких ситуаций за всю мою бессмертную жизнь набралось от силы две-три. Я воевал, меня несколько раз убивали, и мне, что называется, пришлось пару раз воскреснуть на глазах у своих сослуживцев. О моем чудесном исцелении говорил весь полк, но дело быстро замяли...
Когда я пресытился смертью, я пустился во все тяжкие. Пил, ел, ходил к проституткам, убивал, грабил, насильничал... Я опускался на самое дно человеческого ада. Я пересекал пешком горы и моря - я же неуничтожим, я не мог замерзнуть, захлебнуться или проломить череп, упав с высоты! Я бывал в разных городах, не задерживаясь подолгу нигде... Единственное, чего я опасался, так это оказаться в строжайших условиях тюрьмы на пожизненном сроке заключения или провалиться в какой-нибудь колодец, откуда самому не выбраться. Ведь тогда бы я вечно сидел в этом колодце, не имея возможности ничего сделать... Особенно страшно было в горах - я так и представлял, как сейчас упаду в расщелину, и меня никто не найдет, а выбраться самому оттуда окажется невозможным.
Случалось, что меня хватали и сажали в кутузку, что меня сталкивали в пропасть... но что тюрьма? Я сбегал, убивая охранников, в меня стреляли, но пули не причиняли мне вреда. Из пропасти я вылезал потихоньку - или шел по ее дну, выбираясь постепенно наверх, или карабкался по ее склону, и всегда мстил своим обидчикам...
У меня были срывы, были дни отчаяния и сожаления о содеянном. И тогда ко мне являлся дьявол, и не укреплял меня, нет! Искушал, предлагая легкую смерть. Он нашептывал мне о разных способах заключения человека: можно ведь заживо закопать человека, сковав его так, что самостоятельно он ни за что не выберется. "И представляешь", - шептал он, - "как тебя будут грызть черви, как вокруг будет земля и камень, никто не услышит твоих криков, никто не поможет, не откопает тебя во веки веков. Твои руки и ноги будут скованы нержавеющей сталью, так что ты не сможешь копать землю, но твои глаза будут видеть, твое тело будет чувствовать, как подземные животные едят твою плоть! Твои раны будут тут же заживать, а животные будут снова есть. Бесконечная пища! А твоя бессмертная душа будет молить о смерти!"
Я стал осторожен. Я избегал опасных связей, хотя это было трудно. Я сколотил состояние, притворяясь то одним, то другим, проживая десятки жизней. Болезни не трогали меня, шрамы не задерживались на моем теле. Как-то один ревнивец порезал мое лицо ножом, но буквально на его глазах все восстановилось. Кажется, он сошел с ума от этого... Понимаю его состояние: неприятно видеть, когда твой враг не умирает...
Мне не так давно пришла в голову мысль, что раз есть дьявол, должен быть и Бог. Я пришел в церковь, зашел в кабинку для исповеди и только начал свой рассказ, как священник прервал меня и попросил уйти. Он решил, что я подшучиваю над ним. В одном монастыре меня все же приняли и даже выслушали, а потом, схватив, стали читать надо мною молитвы, пытаясь изгнать из меня бесов. Будто они во мне есть!.. Я отбился от них... Пришлось убить пару монахов, ты уж извини... В другом монастыре меня, не дослушав, выгнали, видимо, испугались... Так мы с Богом и не встретились. Слишком уж агрессивны оказались его последователи...
Зато я посещал "сатанослужения". Я одно время был Верховным Жрецом Сатаны. Конечно, я представился своим новым "друзьям", как старый друг дьявола. Они не поверили, тогда я провел демонстрацию перед ними, и выяснилось, что такая демонстрация пришлась очень даже по душе их владыке. Он поощрял меня, и я, вдохновленный тем, что я могу, наконец, показать себя, с удовольствием слушал его... Я укрепил в них веру, я вербовал десятки и сотни людей... Но потом мне это наскучило... Вербовать глупцов, верящих единственно в мое бессмертие, но никак не в победителя-дьявола, это смешно!.. Я пытался обратить их веру в меня в веру в дьявола, но не вышло. Я говорил им, что дьявол своей властью дал мне такую силу, но они думали, что я его воплощение, что я это не я, а его сын, воплотившийся для завоевания мира... Глупцы!.. Я был и остаюсь человеком. Я никогда не был поклонником сатаны! Если я заключил с ним одну сделку, это не значит, что он мой постоянный поставщик!.. И я бросил их, потому что они делали меня богом, а я видел и ясно вижу, что я не бог...
Боги ничего не боятся. А я боюсь. Все чаще и чаще на ум приходят слова дьявола: "Тебя закуют в цепи и закопают, и черви будут жрать твое тело и никогда не насытятся"... Бросив сатанистов, я стал искать тех, кто поможет мне освободиться. Я понял простую вещь, которую не понимал в самом начале: откуда у дьявола такая власть? Неужели он правит этим миром? А если так, если так просто он дает бессмертие и у него такое могущество, почему мир еще не весь лежит во зле? Почему не всё подчинено его гордости? Почему добро еще живет? Значит ли это, что есть некая противодействующая сила? И если я обращусь к ней, то, быть может, она избавит меня от моего договора? Выкупит мой договор у дьявола? Может быть, она, эта сила, заплатит за меня цену моей души дьяволу и бескорыстно отдаст мою душу мне?.. Христианский Бог меня отверг, поэтому я обратился к другим богам.
Какое-то время я принадлежал исламу. У них там тоже есть черт - иблис. Но я не выдержал жестких норм этого учения. Если бы моя жизнь была конечна, я, может быть, и присоединился бы к ним, но зачем мне рай с мифическими гуриями, когда я бессмертен в этой жизни? Зачем мне соблюдать пост или молиться пять раз в день? Зачем мне такая дисциплинарная жизнь? И я понял, что религии с учением о загробной жизни, о воздаянии за грехи в будущей жизни - не для меня. Моя религия - жить здесь и сейчас, жить сегодняшним вечным днем!
Я отказался от всех религий, но дьявол не отступал от меня. Я думал, что отказавшись от смерти, я буду счастлив, но на самом деле я стал только больше опасаться за свою жизнь. Жизнь человека хрупка, и когда она у тебя одна, когда ты понимаешь, что ты смертен, ты триста раз подумаешь, прежде чем совершить глупость, и не раздумывая совершишь подвиг. Да, в бессмертной жизни нет места подвигу. В ней нечем рисковать, и в ней, кажется, нечего и терять. И я понял для себя простую вещь - если я не освобожусь, если я не прекращу эту вечную жизнь, то я или сойду с ума, или убью себя, отдав свою душу дьяволу.
Я раньше и не думал, что у человека есть душа. Не задумывался и над ценой ее. Но после этой сделки нетрудно понять, что цена души высока. Разве дьявол отдаст бессмертие на земле за безделицу? Нет. Значит продешевил я! Я мало запросил за свою душу! Но что еще я могу просить? Что выше, что ценнее ее?
И сейчас я ищу освобождения. Я не загадываю на будущее, потому что у меня только настоящее. Однако это настоящее отравлено. Я уже упомянул о том, что в последнее время он стал преследовать меня. Видимо, он злится на то, что я ищу способа избавиться от договора с ним. Нечего ему было пугать меня червями!.. Мы ведь не договаривались с ним о том, что он может пугать меня, вот он и пользуется моей непредусмотрительностью. Я стал осторожен и стараюсь всегда быть во внимании. Я даже думаю, что дьявол может науськать на меня каких-нибудь своих приспешников, открыв им мои слабые стороны... Я обучился всевозможным единоборствам, я ношу всегда с собой холодное и огнестрельное оружие. Я чутко сплю и питаюсь по строгому распорядку...Я не прекращаю ни на минуту свои поиски. Поиски, возможности того, как обойти условия дьявола, как расторгнуть договор с ним. Но другая мысль не так давно посетила меня - что если он хочет свести меня с ума? Что если его цель - добиться моего сумасшествия, а в минуту просветления дать мне понять, как мерзок этот мир? Мы договорились с ним о том, что я не могу заболеть и душевными болезнями, но сумасшествие может быть разным. Страх может быть и не болезнью, а постоянные видения могут быть истинными... И тогда, обдумав это, я перебрал все возможные варианты, все способы своего избавления, которые я смог найти, и решил вновь обратиться к тому Богу, который, как мне кажется, один в силах помочь мне. Посему я здесь... Я пришел к тебе за советом. Я оказался в здешних местах и услышал, что о тебе говорят, будто ты святой человек, будто к тебе можно прийти, задать вопрос, и через тебя вопрошающему ответит Сам Бог. Если я правильно понял, христианский Бог... И я решил рискнуть. Давно я не слышал о вашем Боге, давно я не общался с церковниками... Так что ты можешь сказать мне, монах? Что мне делать? Покаяться, да?
Монах, внимательно слушавший повествование Грегори, поворошил угли в костре.
- Ты знаешь, что значит каяться? - вдруг сказал он. - Ты хочешь исправить свою жизнь? Ты хочешь отречься от дьявола и расторгнуть с ним договор? Ты готов жить с Богом, прося прощения каждый день за содеянное тобою? Ты хочешь быть с Богом в раю? Если ты хочешь быть с Богом, тебе следует отвратиться от тех путей, которыми ты шел. Стань Божиим, а Бог своих не выдаст. Каются те, кто чувствует потребность в покаянии. Кающиеся сами идут и говорят: я услышал о покаянии, каюсь... Ты слышал о покаянии, слышал о дьяволе и Боге, ощутил на себе всю злобу сатаны, убивал, грабил, и сейчас, сидя передо мной, готов ли ты отречься от сатаны от всех дел его и всей гордости его? Готов ли ты стать другим человеком, прямо противоположным тому, кем ты был?
Грегори поднялся.
- Если я отрекусь от сатаны, что мне делать дальше?
На лице монаха появилась тонкая улыбка.
- Крещен ли ты?
- Был когда-то...
- Я не иеромонах, я не могу прощать грехи от имени Бога и властью, данной от Него. Если ты готов, я могу отправиться с тобой в ближайший монастырь, и там ты, покаявшись перед Богом в присутствии священника, получишь указания, как жить дальше. Но главное - твоя решимость оставить греховную жизнь, твое желание отказаться от договора с сатаной, твое желание отказаться от бессмертия на земле...
Грегори задумался. Его бездонные глаза все еще горели холодным пламенем, и монах понял, что только от него - от самого Грегори - зависит, какой огонь будет гореть в них.
- Любил ли ты в своей жизни кого-нибудь? - спросил монах, видя нерешительность бессмертного человека.
Тот вынул нож и с силой вонзил его в песок.
- Любил!.. И не хотел говорить тебе о том. Ты бы ухватился за это и, раздразнив мою сентиментальность, сыграл бы на ней!.. Да! Любил! Десятки девушек... Все они умерли, все они... Они умирали у меня на руках, они старели, они погибали... Я видел их страдания, я видел их горе... Но я не мог иметь детей. Одно из условий договора. Потому что во мне произошли изменения на генетическом уровне, как сейчас бы сказали, и мои дети, родись они, были бы тоже бессмертны...
- Умирают все, - проговорил монах, глядя на расхаживающего в безумном упоении Грегори, - друзья, родственники, любимые... Все уходят с земли, присоединяясь к Богу. Смерть на то и вошла в мир, чтобы положить предел греху, чтобы заставить человека задуматься над жизнью, ее смыслом, чтобы человек ценил жизнь, верил в Бога, ждал вечности с Ним, а не на земле. Смерть вошла с грехом Адама и Евы, смерть стала частью этого мира, чтобы этот мир был сохранен, а не уничтожен. Ибо бессмертные люди, такие как ты, убили бы мир, воюя за территорию с бессмертными же, воюя за пищу, за воду. Бессмертные бы изощрялись во грехах и не знали бы покаяния. Бессмертным не нужен был бы Христос, ибо их не от чего было бы спасать, нечего было бы побеждать. И Воскресение Иисуса не было бы чудом в этом мире. Не нужно было бы разрушать ад, ибо ад никого бы не принял. Без смерти в этом мире ты не познаешь Бога. Без смерти ты не увидишь вечности. Без смерти ты не преобразишь этот мир... Да и как жить в бессмертии, когда все планеты и звезды смертны? И когда разрушится Земля от миллионов взорванных атомных бомб, где будут жить миллионы бессмертных?
- Если б все были бессмертны, то не договорились бы они друг с другом? Поняв, что друг друга нельзя уничтожить, они волей-неволей сели бы договариваться?
- Святые бы договорились, а о чем договорятся некающиеся грешники? Зависть и гнев не могут сладить друг с другом. Сладострастие и похоть, гордость и тщеславие не уживутся вместе. Наш мир удерживает в мире и покое только оружие, и только смерть! Если б не было смерти, были бы постоянные войны. Если б не было смерти, люди бы извращались в придумывании вечных мук на земле. Представь - поймали бы тебя твои враги, и зная, что ты смертен, стали бы выдумывать для тебя страдания, пострашнее инквизиционных! И так бы продолжалось вечно!.. А ты чувствовал бы боль, чувствовал бы страдание, потому что если ты хочешь чувствовать наслаждение, будучи бессмертным, ты будешь чувствовать и боль, одно без другого не существует.
- Зачем же Бог дал дьяволу власть, чтобы тот в свою очередь передал ее мне? Зачем я был искушен?
- Может быть, затем, чтобы ты смог покаяться. Иногда не быв искушен, человек не может покаяться. А пав, пав глубоко, он только тогда поднимает глаза вверх и кается. Так и ты - может быть, ради этой нашей встречи и была "затеяна" вся эта церемония с договором? Может быть, вся твоя жизнь и была путем к этому костру, у которого ты сейчас стоишь? Может быть, Бог через тебя, сделав тебя орудием сатаны, хочет посрамить самого же обладателя этого орудия? Бог, может быть, через тебя хочет показать слабость дьявола и силу человеческого покаяния?
Грегори, сжав губы, слушал монаха. Казалось, он принял какое-то решение, но в нем еще боролись противоречия.
- Неужели так просто я могу расторгнуть договор с дьяволом? Неужели просто придя в храм, произнеся слова покаяния, я получу прощение и буду спасен?
- Для протестантов все так и есть, - монах погладил свою бороду. - А в тех христианских конфессиях, в которых сохраняется Апостольское преемство, жизнь о Боге, жизнь по Божиим заповедям, покаяние понимаются не так упрощенно, как в протестантизме... Покаяние это не только признание и сожаление о содеянных грехах, это еще и исправление жизни, переиначивание ориентиров ее. Если раньше компас указывал на север, то теперь должен указывать на юг. Ты должен переменить ум, отдав все свое - душу, сердце, тело, - отдав всего себя Богу, потому что все это по договору принадлежало дьяволу. Дьявол будет бороться, он будет воевать за тебя, не смирится с потерей тебя. И тут-то ты должен будешь показать твердость и искренность своего желания уйти от него. Здесь-то и начнутся самые тяжелые испытания, здесь-то и будет бой - без пистолетов и ножей, бой - в сердце, бой - за душу. Докажи, что ты хочешь своего спасения, будь тверд и терпелив до конца, сражайся со страстями и грехами до самой смерти - потому что этот бой с дьяволом будет продолжаться всю твою земную жизнь. Пока ты был его, он не особо и трогал тебя; все эти его явления - игрушки по сравнению с тем, что ожидает тебя в случае борьбы, настоящей борьбы с ним. Стоит же только отвернуться от него, плюнуть в него, как он восстает на тебя. Хочешь ли ты встать на борьбу с ним, хочешь ли сбросить с себя его иго и взять на себя крест? Ты сам убедился в том, что есть в мире духовные силы, есть противоборство между ними... Но скажу тебе - Бог не борется с дьяволом, потому что Бог сильнее дьявола, но у них... как бы сказать... разный подход к человеку и к его воле. Бог уступает дьяволу тех людей, которые сами отвращаются от Него. Бог любит всех и в этом смысле борется за них, желая всем им спастись, но Он никого не неволит и в этом смысле не борется за них. Твое произволение было - совлечься с дьяволом, быть с ним, договориться с ним. И Бог попустил тому совершиться, даже дал силу, чтобы то совершилось. Однако же Он всякий раз, при всяком удобном случае пытается напомнить тебе о Себе, о Настоящем Источнике твоего бессмертия.
- И что же Он хочет от меня? - спросил Грегори.
- Отречься от сатаны, обратиться к Богу, быть с Богом.
- Это значит - умереть?
- Это значит жить вечно.
Грегори готов был ответить монаху. В его голове созрело решение проблемы, и предложенный монахом путь показался ему единственным возможным избавлением от договора с дьяволом, который его самого начал уже тяготить. Бессмертная жизнь в страхе, в тревожных мыслях о вероятном нападении, о заточении в недра земли, о страданиях, о реальности злых духовных сил уже не казалась Грегори такой заманчивой и полной удовольствий, как казалась она ему в первые дни обладания даром. К тому же участившиеся явления злого духа ясно показывали, что терпение его подходит к концу, что недолог тот час, когда Грегори не удастся избежать его сетей, и тогда дьявол вырвет у него мольбу о смерти, не силой, нет, но своей настойчивостью, навязчивостью, своими устрашающими действиями. Грегори должен был решиться, пока не стало слишком поздно.
Не успев сказать слово, гость монаха вдруг застыл на месте, а сам монах ощутил присутствие третьего существа близ костра. Действительно - призрачная фигура, словно сотканная из тумана, возникла в двух шагах от Грегори, и замогильный голос произнес:
- Вспомни о договоре!.. Откажешься от меня, разорвешь договор, а за разрыв договор плата - твоя душа!..
- Но я же не желаю своей смерти! - запротестовал Грегори, не отшатнувшийся от фигуры, но изрядно побледневший. Огонь в его глазах вспыхнул и погас. Теперь его глаза были обычными - отражающими пламя костра, живыми и испуганными.
- Отречешься от меня, смертью умрешь! - завопил призрак. - Ибо только я поддерживаю в тебе дыхание вечной жизни. Благодаря мне, ты еще жив и молод. Твое отречение - это твой отказ от моих услуг, твое отречение - это перебежка в стан врага, твое отречение - это расторжение наших договоренностей, твое отречение - твоя смерть! Я со своей стороны исполнил договор, я поддерживаю твое бессмертие на протяжении сотни лет, но чем же ты заплатил мне? Своим отказом. А кто же заплатит мне за то, что я уже сделал для тебя?
- Но Грегори не хочет умирать, - вмешался монах. - Он обращается к Богу вовсе не затем, чтобы умереть!
- Да? А зачем же?
- Чтобы жить вечно. Он обращается к Богу за вечной жизнью. И тебе не в чем его упрекнуть - он будет продолжать пребывать в бессмертии, но уже под другой властью, уже другая сила будет поддерживать ее!
- Не крючкотворствуй!.. Кто заплатит мне за все, что я сделал для него?
- Отрекаясь от тебя, Грегори обращается к Богу и становится рабом Божиим. С кого должен взыскивать долг кредитор, когда его должник стал рабом?
- С господина, - тихо сказал Грегори.
- Не с господина ли? - повторил его слова монах. - Но Господин не принес ли Себя в Жертву за грехи всех людей, в том числе и этого грешника? И обращаясь к Нему, становясь христианином, человек отрекается от твоей власти, человек соглашается с тою Ценой, которую принес за него Христос. Человек говорит - Господи, Ты искупил мои грехи, Господи, ты взял на Себя мои грехи и распял их на кресте, так я, раб неключимый, буду Твоим, я Твой!.. Цена, принесенная Христом, выкуп, принесенный Им на кресте, разве не покрывает с лихвой цену вашего договора? Если Христос, распявшись на кресте, искупил грехи всех людей, покрыл Собою все согрешения людские, то и его грех, - монах указал на молчавшего Грегори, - тоже искуплен... И дело не в том, соглашаешься ли ты принять это искупление, оно уже принесено, а все дело - в решении, в произволении, в покаянии одного грешника... И от самого Грегори зависит - скажет ли он "да" Богу, Христу, или вернется вновь к тебе, сатана, и будет тебе служить. И ты не можешь не принять, не можешь не согласиться с его покаянием, если он покается. Ты не сможешь ничего сделать ему, если Бог примет его и он сам захочет стать Божиим. Бог не может спасти человека без его на то произволения. И от человека, от его воли зависит решение...
- Не думай, Грегори, что так легко каяться, - прошипел голос призрака. - Дорого ты оценил наш договор, дорого я и потребую с тебя. И даже если тебя примут, даже если ты разорвешь договор, то не думай, что я отстану от тебя, не думай, что я смирюсь с потерей твоей души. Я буду искать тебя, я буду ждать, когда ты согрешишь, и тогда - в ту же минуту - я смогу предъявить претензии на тебя, тогда-то я смогу уловить тебя и потребовать от тебя платы!..
- Если только он снова не покается, - вставил монах.
- И так вечно, Грегори, - продолжал голос. - Вечное покаяние, вечное сожаление и исправление жизни... Как легко тебе было, Грегори, вспомни, как легко ты грешил, как легко тебе давались решения о грехе, как свободно и без сожалений ты предавался страстям и пороку! А каяться... Грегори, Грегори! Это каждодневный труд. Ты должен внимать себе, следить за своими поступками, речами и мыслями. Думаешь, я оставлю в покое твои помыслы? Думаешь, я не буду всеивать в тебя плевелы греховных образов и воспоминаний о прошлой, бессмертной жизни? Ты думаешь, я проиграл? Нет-нет, Грегори, даже если ты откажешься от моей помощи, даже если ты окажешься настолько слаб, что будешь каяться, я не оставлю тебя... Мы же договорились, Грегори, и нехорошо нарушать договор.
- Бог поможет ему, Господь укрепит, - сказал монах.
- Да? - призрак заколыхался и затрясся, будто от смеха. - Где же Бог? Где же Его сила и власть, когда рушатся города и идут войны? Где Его милосердие и сострадание, когда гибнут дети и танки едут по беременным женщинам? Где Бог, когда замерзают заключенные в карцер, где Бог, когда сходят с ума от одиночества и дохнут от голода? Где же Его укрепление и помощь, когда люди мрут миллионами? Грегори, Грегори! Ты прошел сквозь войны, ты творил чудеса, ты выжил, и ты видел ужасы войны, ужасы жизни... Скажи, каково это - быть человеком и знать, что ты вечно будешь видеть гибель и страдания миллиардов людей? Ведь ты бы постарался им помочь, да, Грегори? И ты пытался помочь... А что его Бог? Как Он помог, кому Он помог? Только своим любимчикам, только тем, кто верит в Него. А остальные что же, должны помирать в своем невежестве, только лишь потому что никогда не слышали о Нем? Где же справедливость, где любовь? К этому-то Богу ты хочешь обратиться, Грегори? Ко лжецу! Ты еще не знаешь Его, Грегори, это жестокий Бог. Почитай, в той же Библии написано, сколько сотен тысяч людей Он отдавал на растерзание своим любимцам-евреям! Поголовно истреблялись целые племена!.. А ты, Грегори, будешь каяться перед Ним, умиленно просить прощения! Нет, не прощения надо просить у Него, но требовать от Него власти. Если Он не может управлять этим миром, пусть даст его тем, кому этот мир предназначался...
- Тебе, - полуутвердительно произнес монах.
- Мне!.. И я не стесняюсь требовать у Него человеческих душ. Как потребую немедленно от Него твою душу, если только ты отступишь от меня. Я видел твое сомнение, видел, что этот монах, ничего не сказав, уже расположил тебя к себе... Что ты знаешь о его Боге, почему ты хочешь обратиться к Нему? Узнай получше, поживи еще немного со мной, и ты поймешь, где правда.
- Я не хочу жить с тобой, - с силой бросил Грегори. - Не хочу!.. Я не хочу жить вечно на земле в страхе за свою жизнь, в страхе от того, что мне приснится очередной кошмар, что ты выглянешь из-за угла, усмехаясь, что ты будешь вставать у меня перед глазами всякий раз, когда я захочу испытать наслаждение! Так было в последнее время... Ты устал ждать и решил довести меня до безумия!
- Дурак! - просвистел голос призрака. - Сколько людей на твоем месте сказали бы: возьми мою душу вместо души этого идиота, я буду с тобой вечно, я хочу жить вечно на земле! Наслаждаться, упиваться властью и жизнью, любить миллионы женщин, пить миллионы литров вина! Свобода! Власть! Бессмертие!.. На что ты их меняешь, Грегори? На жалкую пещеру в пустыне? Взгляни на этого монаха! Вот тебе пример последователя Христа. Бездельник! Нищеброд! Живет на подаяние, в грязи, без воды и еды. Что это за жизнь? Где мягкие подушки, где роскошные дома, где бриллианты, где красивые женщины, где золото? Ради чего такая жизнь? Чтобы потом, когда-то, умерев, быть с Богом? Терпеть унижения, поношения, голод и холод, а потом, в последний миг жизни - пожалеть о ней? Да! Они все жалеют, Грегори. Сочиняют басни, будто какие-то святые тихо умирают в своей келье. Как бы не так! Я стою при каждом и вижу, как бегают их глаза, как они каются, но каются в том, что не жили так, как должно! А должно жить - по плоти! Должно жить - по своей воле!.. А потом мирно умирать, не жалея ни о чем...
- Ты лжешь! - твердо сказал монах.
- Я лгу? Скажи, Грегори, я лгу?
- Лжешь, - поддержал монаха Грегори. - Я не верю тебе... Я сам видел людей святой жизни... Я странствовал по миру. И некоторые из них узнавали меня, говорили со мной о вечности, жалели меня... Как же я забыл о них, об их словах!.. Только сейчас когда ты стал говорить о святых, об их смерти, я понял - кого в действительности я встречал!.. Если есть хоть один святой, значит есть и Тот, Кто дает эту святость...
- Не всегда, - прошипел призрак, но Грегори перебил его:
- Уходи! Я не хочу даже видеть тебя... Забери этот нож, - он выдернул нож и метнул его в призрака. Лезвие сверкнуло и, пройдя сквозь бледное существо, исчезло во тьме. - И пистолет, - Грегори бросил его следом за ножом. - Я верю Богу, верю Христу, я не хочу быть с тобой!
- Уж не каешься ли ты? - призрак колыхнулся, но не тронулся с места.
- Каюсь, - вскричал Грегори. - Каюсь, что заключил с тобой сделку, каюсь в совершенных мною грехах против людей, Бога и собственной совести. Каюсь и прошу простить меня!
Он рухнул на колени. Монах, не обращая больше внимания на призрака, тихо подошел к человеку и опустился рядом на колени.
Блеснули лучи солнца. Начиналось утро, и при свете не стало видно призрака. Только легкий шепот "Я еще вернусь" прозвучал над угасающим костром, но двое - один плачущий и другой утешающий - не услышали этих слов. Занималась заря - заря нового дня новой вечной жизни.