- Тебе бабушка про пиво говорила? - спросил я без лишних предисловий.
- Пиво? Которое варила, что ли? - не понял отец.
- Про него.
- Да ничего не говорила. Не помню я. А что?
- Рассказывала, что вкусное? Может, секрет какой-то сказала? Рецепт был у нее?
- Да нет, не помню я секретов. Ты что, пиво собрался варить?
- А про пшеницу говорила?
- Ничего она не говорила, - отец начал раздражаться. - В чем дело-то?
- Чем она ее обрабатывала? - не сдавался я.
- Тяпкой обрабатывала, чем-чем.
- Может, удобрения использовала?
- Нет. Она и водой не поливала. Это же деревня, а не дача. Засеял поле: что выросло, то выросло.
- Вообще не поливала?
- Ну, она считала, что чем больше поливаешь, тем больше воды просят. А если не поливать, растение сильнее становится. Корни у него крепче, что ли.
- Понятно, - сказал я. 'Отец ничего не знает'. - Посмотри бабушкины письма. Вдруг она писала. Про пиво там или пшеницу. Все что угодно. Ладно?
- Что происходит-то, ты можешь сказать?
- Ничего, - ответил я. - Пока ничего не происходит.
Повесив трубку, я повторил про себя: 'А если не поливать, растение становится сильнее'.
Каждый раз, когда цветок на подоконнике матери не радовал цветами, она устраивала ему темную. Будто в наказание сажала в угол, куда не проникал свет. Не поливала, не удобряла, не разговаривала. Тогда он, словно чувствуя, что силы на исходе и время поджимает, выстреливал в мир охапкой бутонов. И отвоевывал место на подоконнике.
Не пойду же я к Высокому Папе с подобной находкой.
2.4.1. Кто-то другой
- Чего хочешь? - спросила Лизетт, когда я показался на пороге. В руках у нее был половник, стояла она у плиты. Лицо красное и злое.
- Да ничего особенного, просто по дороге зашел.
- По дороге куда?
Куда вела дорога мимо дома Лизетт, я не знал.
- Да так, гулял по округе, смотрел.
Лизетт и отвернулась к плите.
- Мне уйти? - спросил я.
Лизетт промолчала. Я примостился на табуретке у входа, и, жалея, что пришел, разглядывал носки - сапоги снял на крылечке.
- Сейчас, - сжалилась Лизетт. - Погоди немного.
На плите стояла кастрюля, в воде кипятилась трехлитровая банка.
- Что-то вкусное готовишь? - спросил я.
- Творог, - коротко сказала Лизетт.
- А купить нельзя?
- Можно.
- Что же не купишь?
- Свое вкуснее. У нас коров нет, но творог свой.
Лизетт выключила газ, вытащила банку.
- Ну вот, - сказала она. - Пока стынет, и поговорить можно.
Она улыбнулась, поставила чайник и достала из шкафа печенье.
- Полагаю, свое собственное?
- Печенье-то? Мама напекла. Как знала, что гости придут.
Я взял печенье.
- Хотел тебя спросить.
- Чего? - спросила Лизетт.
- Ты же часто с моей бабушкой общалась.
Закипел чайник.
- Да, похоже, что так. Чаще меня она мало с кем говорила.
Лизетт налила заварку из чайничка с обломанным носиком, долила кипяток. Я подождал, пока она закончит домашнюю суету и сядет за стол.
- Может, ты знаешь, по какому рецепту она пиво свое варила.
- Не, - отмахнулась Лизетт, - не знаю. Это у Сережи спроси.
- Понятно. А про пшеницу она тебе что-нибудь говорила?
- Ну, - протянула Лизетт, - мы чаще про яблони.
Меня передернуло.
- Мы с ней варенье варили, ты должен помнить. С заготовками я помогала: помидорами, огурцами. С посадками. Помню, мы кабачки садили...
- Сажали, - грубо перебил я, - а про пшеницу ты что-нибудь знаешь?
- Про пшеницу..., - пристально посмотрела Лизетт. - Чего ты хочешь знать?
- Говорят, у бабушки пшеница хорошо росла. Может, у нее секрет был. Особенный уход или еще что?
Лизетт сузила глаза.
- Был, - неуверенно сказала Лизетт и резко покраснела.
- И какой? - спросил я.
- Не знаю, об том ты или нет.
- Об том.
- Да в общем-то я тебе все уже говорила, - отреклась от меня Лизетт.
- Я ничего не услышал.
Лизетт еле уловимо кивнула. Встала и оправила юбку.
- Ты с этим больше не ходи. Все, что знаю, я сказала.
Девушка взяла лежавшую на столе марлю, сложила ее в несколько слоев и положила в ситечко. Я посидел еще немного, а потом направился к двери.
- Хорошо бы другой тебе кто сказал, - услышал я шепот Лизетт, когда закрывал дверь. Или мне только показалось, что услышал.
2.4.2. Гостья
Сергей был не из тех, кто охотно поделился бы со мной секретами: я ему не нравился. К разговору стоило подготовиться - подумать, с какой стороны зайти, чтобы выведать нужную информацию.
Я пошел домой. И первое, что увидел, войдя в комнату - овцу с белым пятном на лбу.
Овца лежала на моей кровати. Острые уши прижаты к голове, ноги подобраны под себя. Поза напоминала кошачью.
Когда я вошел, овца лениво посмотрела на меня и прикрыла глаза. Похоже, куда бы я сегодня ни пришел, рады мне нигде не были.
'Хорошо, что я уже вор, - подумал я, - а то стал бы им сейчас'.
Я сделал несколько шагов вперед. Овца снова открыла глаза. Недовольно проблеяла. Ее настроение можно было понять: никому не нравится, когда прерывают дневной сон.
Решив ее не беспокоить, я вышел из дома. Хозяина гостеприимнее свет не видывал.
'Была ни была, на ходу соображу', - подумал я и отправился к Сергею, чтобы услышать то, что не сказала Лизетт. Дверь в дом закрыл на замок: одна овца еще куда ни шло, но больше - явный перебор.
2.4.3. В кровати
Кабак был закрыт. На двери висело объявление: 'У Анатолия В.'. Судя по всему, бармен обретался у Толика. Я потер щеку, вспоминая удар человека с детским взглядом широко распахнутых голубых глаз.
Участок Толика выделялся на фоне других. Трава подстрижена, белые дорожки из камня - ровные и чистые. Здесь отсутствовали ржавые инструменты, рваные тряпки, дырявые тазы, грязные эмалированные ванны - обязательные атрибуты каждого двора. Пупсы с оторванными руками, принадлежащие детям, которые не приезжают, из окон его дома не выглядывали. Анатолий В. был человеком порядка.
Я потоптался у калитки, собираясь с силами, но только ее отворил, из дома Толика вышел бармен.
- Эй! Тебя-то я ищу, - сказал я. - Минутка есть?
Сергей поднял глаза.
- Нет у меня минутки, - сурово бросил он.
- Тебе помочь, может, чем?
Сергей смерил меня взглядом.
Он вышел на дорогу и закрыл за собой калитку.
- Ты в кабак?
Сергей вздохнул.
- Нет. У Толика овцы взбеленились.
- Что значит 'взбеленились'?
- То и значит. Отраву нашли.
Немногословие Сергея неприятно впечатляло.
- Отраву? - с раздражением переспросил я.
- Белену. Зацвела вдоль дороги. Сын Толика недоглядел, они и ополоумели. Разбрелись по дворам.
Я выдохнул:
- Я как раз знаю, где одна такая овца.
- Где?
- Только не говори никому.
Он поднял брови.
- У меня в кровати.
Сергей нахмурился и посмотрел чуть ли не с осуждением.
2.4.4. Пойдем посмотрим
Приглашая Сергея, я забыл, что перевернул дом вверх дном. Забыл, что содержимое бабушкиных шкафов вывалено наружу, на столе разбросаны ее тетрадки, а матрацы с подушками свалены кучей на пол.
Я напрягся, но врать не пришлось.
Возможное объяснение стояло посреди кухни: на голове тюль с окна, одно копыто в эмалированной кастрюле, остальные три - в рассыпанной по полу муке.
Овца перебила бабушкины суповые тарелки, пыталась сжевать клеенку со стола и ждала нас в позе агрессора.
- Это Ряженка, - сказал Сергей, и в голосе послышалась ласка. В подобных условиях неуместная. - Из молока ее матери была вкусная ряженка. А ну поди сюда.
Овца покачала головой и отступила на шаг.
- Ну давай, поди.
Она отошла на еще один овечий шаг и стояла через стол от нас. Сергей начал обходить стол слева, овца пошла направо.
- Окружай! - скомандовал бармен.
Я, растопырив руки, двинулся на овцу. Она нырнула под стол и выбежала с другой стороны. Зашла в спальню и возмущенно проблеяла, чтобы ее не беспокоили.
- Откуда она? - рассердился Сергей.
- От Толика?! - в свою очередь не сдержался я. - Дверь забыл запереть.
- И калитку?
- Ты дыры в моем заборе видел?
- Нажрутся белены, а потом с ними сладу нет, - проворчал Сергей.
- Может, она отдохнет и сама домой пойдет? - спросил я.
2.4.5. О тщете
Сергей махнул рукой и сел за стол без клеенки на табурет, стоявший посреди черепков разбитой посуды.
'С него бы картину писать, - подумал я, - о тщете человеческого существования'.
Я достал заварочный чайник, ополоснул его и насыпал индийского со слоном.
- Там овец ловят, - сказал Сергей. - А мы тут без дела сидим.
- Да, я поймал одну.
- Ты хотел чего?
Я выключил плиту.
- Я плохо знал бабушку. Когда был младше, приезжал на лето, но последние годы мы редко общались. Я ничего не знаю. Может, расскажешь?
Я взглянул в лицо бармена. Воспоминание о бабушке его успокоило.
- Тетя Тоня была хорошим человеком. А эта дура ее тарелки побила.
Сергей наклонился и подобрал несколько черепков.
- Твоя бабка любую вещь делала, - он попытался приложить осколки друг к другу, - особой.
- А что насчет пива? - не выдержал я.
- Пива? - Сергей внимательно посмотрел на меня.
- Я знаю, у нее рецепт был. Она бы наверняка хотела им поделиться. По наследству.
- Я не знаю, о чем ты, - отрезал бармен. - Но, если хочешь знать, тетя Тоня любила свою работу. Она бы поле Сан Санычу ни за что не дала, никаких бы денег у него не хватило.
Сергей резко встал с табурета и, аккуратно положив черепки на стол, пошел к выходу.
- Я скажу Толику, что овца у тебя. Пусть сам решает.
2.4.6. Танец под фонарем
Я вышел на улицу. Людей вокруг не было, овец тоже.
Фонарь выхватывал из темноты колодец, кружащихся насекомых и меня бы выхватил, но, несколько метров не дойдя до пятна света, я услышал дикий вопль и оцепенел.
Бежать спасать или бежать спасаться?
Звенело в обоих ушах.
Пока я размышлял, вопль повторился.
Казалось, кричала взрослая баба, но на свет фонаря выскочила овца. Взгляд у нее был бешеный, копыта взбивали землю.
Овца захватила мое внимание. Я ждал. Смотрел, как завороженный - не отрывая глаз. Так смотрят из темноты зрительного зала, боясь пропустить решающий момент, ключевую фразу, роковое движение. Пропустишь - назад не отмотаешь.
Боялся, что отведу взгляд, и она заметит меня, выхватит звериным чутьем из темноты, помчится выбивать пыль из моего костюма.
Овца замерла.
- Вот зараза!
В свете фонаря появился Толик. Он погрузил руки в шерсть животного.
Спектакль кончился, я шагнул по направлению к дому.
- Кто здесь?
Вопрос застал меня врасплох не хуже бешеной овцы
'Кто я? - подумал я. - Кто я для этих людей? Деревенский вор? Неугодный сосед? Городской неумеха?'
Перебирая ответы, я понял, что молчать в темноте было неправильно.
- Внук Антонины Глебовны? - скорее спросил, чем ответил я.
С некоторым разочарованием Толик сказал:
- А-а-а.
И повел овцу прочь:
- Говорят, овца моя у тебя схоронилась, - вспомнил он, оборачиваясь на ходу, - Ряженка. Ты ее до утра оставь.
Я согласно кивнул, забыв, что в темноте Толик этого увидеть не может.
2.4.7. Клочок
Не спрашивая, Алиса взяла из вазочки последнюю конфету. Развернула обертку и отправила лакомство в рот. Повертела в руках фольгу, положила на стол и принялась разглаживать ногтем указательного пальца. Делала она это так старательно, а я так неотрывно за ней следил, будто в занятии девушки был заложен глубокий смысл.
Бабушка не оставила мне ни зацепки. 'Если бы я захотел сам выращивать пшеницу и варить из нее пиво? Об этом бабушка не подумала? Отказала мне в такой чести. Не передала знания и опыт. Ушла и тайнами не поделилась!' - сердился я, пока Алиса разглаживала фольгу.
'Или нет? Может, я плохо ищу? Может, Лизетт права, и я что-то упускаю. Что-то важное'.
Алиса сложила фольгу вдвое. Сделала это несколько раз. Отложила квадрат из фольги и принялась за фантик. Из него девушка соорудила маленький однопалубный кораблик.
Теперь, когда ее руки были свободны, а конфетные обертки закончились, Алиса воззрилась на меня с хищным взглядом.
Я очнулся от мыслей и живо представил себя на месте фольги. Поискав вокруг глазами, протянул ей обрывок газеты, валявшийся на столе. Девушка благодарно взяла у меня листок и начала складывать оригами. Алиса была при деле, а я снова расслабился, наблюдая за ее движениями. Но расслабился ненадолго.
На обратной стороне газетного клочка я заметил запись шариковой ручкой.
- Ну-ка! - крикнул я, вскакивая и отбирая бумагу у Алисы.
Почерк был бабушкиным.
Алиса смотрела на меня, изогнув правую бровь, пока я разбирал слова.
'заделка углов крыши
печнику за трубу
велоцепь
керосин
спички, лампочка
шифер
газ с доставкой
навоз'.
Навоз. Один сплошной навоз и никакого намека на пиво.
'Пора заканчивать. Нет никакого секрета. Тайного ингредиента. Волшебного рецепта, чтобы пиво имело разом вкус меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства. А если и есть, то поиски безуспешны. Говорят, чтобы найти, нужно перестать искать. Может, это мой случай?'
Я вернул листок Алисе.
- Спасибо, не надо, - девушка смотрела надменно, с еле скрываемым презрением. - Боюсь, Вы меня без пальцев оставите.
Зачем она пришла? Конфет у меня нет, бумаги для оригами тоже. А сам я как рыба, выброшенная на берег: одним глазом зарыт в песок, другим слежу за пожирающим меня солнцем.
Я потянулся за стаканом чая. Залпом выпил содержимое.