Дитер - самый давнишний из всех моих западных друзей. Познакомились мы ещё в советские времена, в Болгарии, куда я приехал в составе туристической группы. Не считая студенческой практики в "братской Польше", это была моя первая поездка за границу. И хотя на заграницу тогдашняя Болгария походила меньше, чем Эстония, для поездки требовалась полная процедура: обсуждение характеристики в рабочем коллективе, на "треугольнике", в парткоме и в райкоме, венчавшееся инструктажем в обкоме о том, как (не)подобает себя вести советскому туристу за границей.
На курорте "Солнечный Берег", где наша группа провела первую неделю поездки, вокруг слонялось неожиданно много беспризорных западных туристов, вряд ли проходивших какие-либо инструктажи. Тем не менее, вели они себя на удивление не по-скотски, чего нельзя было сказать обо всех советских туристах. Конечно, и в моём родном Питере "фирмачи" не были редкостью, но там их почти всегда "прикрывали" гиды. Здесь же они гуляли без всякого сопровождения. Мало того, проживали в соседних номерах нашей гостиницы, в которой почему-то не было штатных стукачек, так называемых "дежурных по этажу". Короче, кое-какие отличия от советских порядков всё же наблюдались.
Я поселился в двухместном номере вместе со своим приятелем Мишей, с которым несколько лет выступал в одной и той же легкоатлетической команде, сначала - юношеской, а потом - студенческой. Правда, в отличие от меня он специализировался на копьеметании. Обладая атлетической фигурой и мягкими манерами, Миша имел немалый успех по женской части. Вот и теперь он сразу же принялся за брюнетистую болгарку, сидевшую на раздаче ключей. Впрочем, я не вполне уверен, кто за кого принялся. Мужчинам свойственно прельщаться мыслью о лидерстве, а женщины не спешат их разубеждать.
Я же остался верен блондинкам и занялся сразу двумя шведскими студентками. Не в смысле "сразу с двумя", а просто какое-то время не мог для себя решить, на ком из двух подруг следует сконцентрироваться, чем невольно спровоцировал небольшой шведский "междусобойчик", свидетелем которого я оказался. Вот когда я пожалел, что не владею шведским языком! Отдавая себе отчёт в том, что и здесь уместно задаться вопросом "кто кем занялся", готов отдать им лидерство.
Шведки довольно быстро подтвердили свою скандинавскую "незакомплексованность", не имеющую ничего общего с вульгарностью, одновременно заставив меня удивиться своей собственной раскрепощённости. Впрочем, на обкомовском инструктаже ничего не говорилось про тесное общение с гражданами других соцстран (в тогдашней Швеции у власти были социалисты). А обе шведки оказались отъявленными социалистками. С пылом и горячностью, плохо совместимыми с "нордическим характером", они принялись убеждать меня в полезности практики посылки работников умственного труда на с/х работы, приводя "положительный опыт" Китая. Про китайцев мне было известно лишь то, что у них там всё по-китайски, зато собственный опыт подсказывал, что мои новые подруги по соцлагерю несколько заблуждаются. Впечатления от студенческих "трудовых десантов" были ещё свежи. Например, как после погрузки турнепса мы каждый раз несли к машине пьяного водителя. Ходить самостоятельно он уже не мог, но за баранку ещё кое-как держался. Или про плодоовощную базу, где нами, сотрудниками отдела ядерных технологий, нередко командовала какая-нибудь баба в грязном тулупе с тремя классами давно позабытого образования, изъяснявшаяся на таком отборном "великом и могучем", которому позавидовал бы любой прапорщик СА.
Но всего этого я рассказывать им не стал - они же блондинки. Лишь дал понять, что теория и практика - "две БОЛЬШИЕ разницы". В теории и Советская Конституция - самая гуманная в мире, не говоря уже про Советский Суд. Кроме того, не исключено, что шведские трактористы крепче держатся на ногах, а тамошние "плодоовощные фрекенши" обсуждают со своими коллегами фильмы Бергмана, а не планируют, что бы ещё украсть с рабочего места. Поэтому я предпочёл не углубляться в проблемы взаимоотношений города и деревни, сосредоточившись вместо этого на общих интересах, которые тоже имелись. Началось с черноморского ночного купания "по-олимпийски", а закончилось... Впрочем, здесь не об этом - я и так уже отвлёкся от основной темы.
Так вот, несмотря на то, что в плавках и купальниках мы ничем не отличались от "фирмачей", разница в манере пляжного поведения сразу же бросалась в глаза. В то время как "они" уныло и неподвижно лежали под всё ещё достаточно жарким сентябрьским солнцем, "наши" явно тяготели к активному времяпровождению: если уж не футбол, волейбол и бадминтон, то шахматы или хотя бы карты.
Без всякой задней мысли я приволок на пляж гитару - свою неизменную спутницу в любых поездках. Не прошло и получаса, как ко мне подсел западный немец, представившийся Дитером. Как же знаем: Дитер болен, Ринго - стар, лед запилен. Дитер попросил у меня гитару, и мы вместе спели что-то из Beatles. Процесс пошёл. Гитарой он владел отлично. Неплохое начало, подумал я и, вконец забыв об инструктаже, пригласил его зайти после ужина ко мне в гостиничный номер. Он пришёл со своей женой Ингрид. Проболтав около часа по-английски, мы обменялись адресами и договорились переписываться.
Так завязалась наша переписка, длившаяся весь оставшийся советский период. Не будучи интенсивной, она всё же играла заметную роль в моей тогдашней добугорной жизни. Будоражила сама возможность контактировать с ПОТУСТОРОННИМ миром. Ведь, живя за глухо закрытыми (казалось, навсегда) границами, могло показаться, что никакого ЗАПАДА вообще не существует. А тут - письма ОТТУДА. Помимо писем были и посылки. Дитер присылал мне красочные альбомы по городам Германии, пластинки с рок-музыкой, сладости. Упакованные в эффектные разноцветные коробки и напичканные консервантами, эмульгаторами и прочей гадостью немецкие сладости выглядели на фоне советского развесного овсяного печенья так эффектно, что есть их было откровенно жаль - ведь они тоже прибыли ОТТУДА.
Но что послать в ответ - альбом "по ленинским местам" или пластинку группы "Весёлые ребята"? В магазинах - шаром покати. Кроме того, тогдашние ограничения на пересылку были суровыми и нелепыми. В посылку не разрешалось вкладывать даже сопроводительное письмо - его надлежало посылать отдельно. Может быть, письма потрошил другой отдел "органов"?
Однажды я купил показавшуюся мне забавной безделушку - вырезанную из кости лягушку под зонтиком.
- Изделия из слоновой кости пересылке не подлежат, - проявила эрудицию работница Главпочтамта.
- С каких это пор нас стали кормить слониной? - показал я на клеймо ленинградского мясокомбината.
Но вердикт "почтовой бабы" был окончательным - чем аргумент абсурднее, тем труднее его опровергнуть. Став невыездной, лягушка-отказница поселилась на моём книжном шкафу рядом с фотографией Джона Леннона.
В другой раз я раздобыл и притащил на Главпочтамт красочный альбом повышенного типографического качества. Всё та же баба (а может, и другая - для меня они все были на одно лицо) надменным тоном сообщила мне, что альбомы издательства "Аврора" пересылке за Бугор не подлежат. Мол, слишком жирно буржуям будет, им и обычное советское качество сойдёт. Такая трогательная забота Партии и Правительства о своих гражданах почему-то не умиляла, поскольку прослеживалась незамысловатая задняя мысль: если ИМ не понравится советское качество, то пусть сами покупают ТАМ "Аврору" - за валюту, разумеется.
Самому что ли выпилить из фанеры что-нибудь лобзиком (только недавно осознал, что это немецкое слово), - например, серп с молотом? Так ведь всезнающая баба опять найдёт повод не пропустить - примет фанеру за красное дерево или придерётся к художественной ценности (мол, "достояние"). Пойди пойми, как устроены мозги у этих баб и тех, кто их инструктирует. Поэтому я даже и не стал тратиться на фанеру.
Шли годы, у меня появлялись новые западные знакомые, но за редким исключением переписка с ними не получала продолжения. Дитер же не часто, но регулярно информировал меня о том, как продвигаются дела с постройкой его дома, в каких марафонах он участвует, где и с кем музицирует. Всё это звучало для меня достаточно абстрактно. Не было никакой надежды на то, что мы когда-нибудь увидимся вновь. Нельзя сказать, чтобы меня это сильно удручало. Не имея склонности мечтать о заведомо несбыточном, я воспринимал такое положение вещёй как данность, изменить которую невозможно. Родись я немцем, греком или хотя бы евреем, можно было бы ещё хоть как-то претендовать на поездку ТУДА. Да и то лишь после немалых усилий и унижений и с билетом в одну сторону. Но ни о какой эмиграции я тогда не помышлял.
Сказал же классик: "Рождённый ползать, летать не может". Вот доведётся в следующей жизни родиться птицей - тогда и полетаю, а доведётся родиться ТАМ - смогу свободно ездить по миру без всяких "треугольников" и парткомов. Никакой горечи или обиды на судьбу я не испытывал, рассуждая примерно так: ведь кому-то надо и ЗДЕСЬ родиться. Почему же не мне? Могло быть и хуже (извечная советская формула) - где-нибудь в Китае, Албании, Африке или Северной Корее. Не говоря уже про отсутствие патриотизма, это немного попахивало фатализмом, хотя сам себя я держал за реалиста.
Не все мои знакомые были такими фаталистами. Один из них, англоман-самоучка, в чьей квартире весь день напролёт журчал "BBC World Service", умолкая лишь на ночь, возмущался: "Ну, дайте хоть один раз съездить ТУДА, гады! Может быть, мне ТАМ и самому не понравится!"
Гады не давали.
Но вот мы дожили до Перестройки, которую почему-то принято ругать и поносить. Для меня же это был один из самых интенсивных по остроте восприятия и насыщенных открытиями и положительными эмоциями периодов жизни. Уже позже, едва приехав в Швейцарию и побывав на одной эмигрантской вечеринке, в программу которой помимо прочего входило домашнее театральное представление, я впервые почувствовал что-то вроде зависти. Мол, вот передо мной русские люди, которым не надо было выслушивать ежедневную демагогию и ложь, тратить кучу времени на конспектирование классиков марксизма, изучение материалов всевозможных партийных съездов и речей "выдающегося деятеля современности", защищаться цинизмом от проявления нормальных человеческих чувств.
Всё так, но с другой стороны, они и не познали радости перемен, внезапного доступа к целой сокровищнице доселе запрещённого и недоступного. Они не пережили эйфории открытия границ. Может быть, это сравнимо с неожиданным прозрением слепого от рождения человека, доселе ощущавшего окружающий мир лишь на ощупь и не знавшего красок и их оттенков? Или же нежданно-негаданного освобождения из-под стражи рождённого в неволе, привыкшего к своей скудной, но гарантированной пайке? Многих такая свобода пугала и дезориентировала. Я же ликовал!
Конечно, такое моё восприятие Перестройки вызвано ещё и тем, что я покинул родину до того, как эйфория сменилась глубоким разочарованием. Но ведь и у живущих в склоке мужа и жены когда-то была романтическая пора, влюблённость и даже страсть друг к другу. Не помнить этого, значит отчасти предавать самих себя. Последующее плохое не должно затмевать предыдущее хорошее. Воспоминания о прошедшем времени, в котором был счастлив, хотя бы ненадолго вновь делают человека счастливым. Никогда не забуду того неповторимого времени. Мне даже жаль людей, чуть-чуть не доживших до перемен. И наоборот, ловлю себя на крамольной мысли - как хорошо, что один мой американский друг не дожил до 9/11.
Сметливые люди бросились делать деньги. Меня же больше прельщала появившаяся возможность своими глазами взглянуть за пределы "Империи Зла". Вернувшись летом 1989 года из своей первой 6-недельной поездки в США по приглашению своих американских друзей, я все последующие месяцы уже не мог думать ни о чём ином, кроме как о дальнейшем открытии Запада. Видя такую одержимость, мой американский друг James, изучавший в то время в Питере русский язык в составе группы русистов, почти целиком состоявшей из западных немцев, решил помочь мне. Он договорился с молодой немкой по имени Andrea из той же группы о том, чтобы та сделала мне приглашение в Германию.
Немного о том курсе, рассчитанном на 3 месяца. Как мне рассказывал James, один из числившихся в группе немцев не присутствовал ни на одном занятии и появился лишь в самом конце курса, к выдаче дипломов об их окончании. Оказалось, что всё это время он провёл в Москве у своей русской любовницы, овладев русским языком намного лучше тех, кто усердно посещал все занятия. "Постельная методика" в очередной раз доказала свою эффективность.
Однажды меня пригласили на премьеру спектакля "Про Федота-стрельца" по Леониду Филатову, в студенческом театре Политехнического Института. Пригласили не просто так - мне было поручено заснять весь спектакль на свою привезённую из Штатов видеокамеру - тогда они были большой редкостью. В свою очередь я взял на спектакль Джеймса и ещё трёх немецких славистов из его группы. Сидели мы порознь, я впереди - на "операторском" месте, они - сзади. После спектакля на славистов было жалко смотреть, поскольку они ровным счётом НИЧЕГО не поняли. В атмосфере всеобщего смеха в зале это было особенно обидно. Ведь им казалось, что они уже достаточно хорошо владеют русским языком. И действительно, в бытовой речи слависты производили неплохое впечатление. Кое-кто из них даже научился употреблять ненормативную лексику, что считалось шиком и едва ли не "приобщением к великой русской культуре". Впрочем, матерок с акцентом должного действия не производил и воспринимался лишь как забава. Так или иначе, Филатов нещадно приземлил этих славистов, что явилось для них чувствительным ударом.
Andrea оказалась весьма необычной девушкой. Таких в Швейцарии называют "альтернативными", а в России говорят - "снесло крышу". Назад в Германию она уезжала через Москву. Придя проводить её на Московский вокзал, я оказался единственным трезвым из всей сугубо мужской компании провожавших её русских дружков. Опрокинув очередную рюмку, Andrea тут же на вокзальном перроне вручила каждому из провожавших подписанные ею приглашения в Германию. Фактически это был карт-бланш, поскольку фамилий указано не было и можно было вписать любую. Правда, она предупредила, что у неё нет возможности разместить приглашаемых (сама студентка), а эту бумагу следует рассматривать лишь как средство получения немецкой визы - своего рода "акт доброй воли". Как ни странно, по этой помятой бумаге мне действительно выдали немецкую визу - без всякой страховки и предъявления валютной наличности, которой у меня и не было или, по крайней мере, не полагалось быть.
В последний раз я встретился с Andrea уже в Гамбурге спустя 4 месяца. Первым делом она сообщила мне, что "залетела". Не будучи уверенным, правильно ли я понял её сленг, переспросил: - Поймала воробушка? Да-да, "залетела", - повторила она, и мне показалось, что она не вполне уверена, от кого. Может быть, от кого-то из той нетрезвой компании с Московского вокзала?
Предполагалось, что в Гамбурге я остановлюсь у знакомого одной своей швейцарской знакомой - священника крупной гамбургской церкви. Но человек предполагает, а Бог располагает. Священник не только ничего не знал о грозящем ему визите, его вообще в это время не было в городе. Об этом я узнал от соседей, служителей той же церкви. Они же поселили меня в принадлежащую церкви ... ночлежку для БОМЖей и прочих нуждающихся в средствах рабов Божьих. Трезво оценив ситуацию, я был вынужден признать, что здесь, в Германии, попадаю под обе эти категории. В ночлежке, оказавшейся ничуть не хуже иной гостиницы, я был единственным обитателем на своём последнем этаже. Может быть, немецкие БОМЖи ближе к лету подались на юга или же принялись за освоение новых территорий? Мне предоставили просторную комнату на троих с балконом. Жить бы там и жить, да вот только сам Гамбург мне не понравился, поэтому я без всякого сожаления покинул его, как только дождался возвращения "своего" священника.
Тот оказался человеком открытым и отнюдь не таким, каким мне представлялся священник "при сане". В нём не было ничего набожного. Меня даже подмывало спросить, верит ли он вообще в Бога. Но удержался, хотя этот провокационный на первый взгляд вопрос вполне правомочен. Ведь поступая на теологическое отделение (или где их там ещё готовят) можно искренне верить в Бога, а в процессе обучения или даже уже получив "приход", - разувериться. И что тогда? Это же твоя профессия. Отчего мы так уверены, что все священнослужители - люди верующие? Ведь далеко не всем дано пронести через всю жизнь любовь к своим ближним. Почему же тогда не допустить, что и любовь к Всевышнему может иссякнуть, пошатнуться и даже сойти на нет?
Но на прощальном ужине при свечах всех этих вопросов я ему не задал. Зато у нас неожиданно появилась общая "бассейная" тема. Дело в том, что он тогда курировал проект восстановления кирхи на Невском проспекте, переделанную безбожниками в плавательный бассейн. А я как раз весь предыдущий год регулярно ходил по абонементу именно в этот бассейн. Надо отметить, что из всех виденных мною советских бассейнов тот выделялся порядком и ухоженностью. Очевидно, немецкий дух всё ещё витал под сводами. Так что я рассказывал священнику про содержание хлора в воде и тренажёры на том месте, где раньше был алтарь, а он мне - про ход "перестройки" бассейна обратно в церковь.
Дальше мой путь лежал в Osnabr ck в гости к одной говорящей по-английски немецкой пожилой чете, с которой меня заочно познакомил всё тот же Джеймс. В отличие от Гамбурга, Оснабрюк оказался очаровательным городком, а приютившие меня немцы - милыми и сердечными людьми. Хозяин дома - ровесник моего отца - хотя и не воевал (по возрасту), всё же состоял в Hitlerjugend. В связи с этим у него на всю оставшуюся жизнь остался комплекс вины, в первую очередь перед русскими. А я подумал: много ли наберётся моих соотечественников с подобным комплексом вины из-за своего пребывания в рядах пионерской организации? А ведь мы на каждой пионерской линейке клялись, что "на всё готовы" по приказу Партии.
Спустя 3 дня приехавший за мной в Оснабрюк Дитер повёз меня в свой провинциальный городок, расположенный недалеко от Дуйсбурга. Мы не виделись почти 10 лет. За несколько проведённых у него в дней я не только осмотрел окрестности, познакомился со всей семьёй и многими его друзьями, а также их бытом, но и успел поучаствовать вместе с Дитером в массовом 20-км пробеге. И конечно же, мы много пели под гитару.
В те времена в том регионе Германии русские были если не экзотикой, то во всяком случае редкостью. Ко мне относились с любопытством и радушием. Однажды Дитер привёл меня к одному из своих соседей, незадолго до этого женившемуся на русской. Тот оказался пожарником. Действительно, чтобы пойти на такое, надо быть смельчаком. Одного взгляда на его дамочку было достаточно, чтобы понять, что та ещё "даст огня" своему пожарнику. Впрочем, тут я могу ошибаться. Ведь наличие огромного опыта общения с мужчинами перед замужеством не обязательно губительно для семейной жизни. Не исключено, что с годами она стала благочестивой и даже пуританской немецкой бюргершей.
После этого в наших с Дитером отношениях наступила многолетняя пауза. Конечно же, я сообщил ему, что женился и теперь живу в Швейцарии. Но экзотика общения сквозь "железный занавес" исчезла. И вот, опять оказавшись пару лет тому назад в тех "верхненемецких" краях, я не преминул заехать на 2 дня и пообщаться со всей их большой и дружной семьёй, насчитывающей уже 4 поколения. Мы встретились, как закадычные друзья, хотя, в сущности, так мало знаем друг о друге. Дитер рассказал мне, как на один из его дней рождения Ингрид подарила ему поездку в Испанию. Нет, не на пляж, а в мастерскую по изготовлению гитар, где он смог под руководством мастера склеить свою собственную гитару. Потом он достал эту гитару, и мы пели часа 4 напролёт.
А в прошлом августе они впервые посетили нас в Швейцарии. По счастливому стечению обстоятельств в этот же день к нам из Парижа спонтанно нагрянул русский аристократ со своей немецкой женой. Какой же это был чудесный день! Конечно же, Дитер привёз с собой гитару и не заставил себя уговаривать. Мало того, найдя в нас благодарных слушателей, его трудно было остановить. Да мы и не пытались. В репертуаре Дитера сотни песен, большая часть из которых - по-английски. Поскольку он на десяток с лишним лет старше меня, он нередко исполняет песни и баллады авторов, которых я даже не знаю. Казалось, нет того, чего он не смог бы исполнить на заказ. Знал даже "16 тонн" из моей юности, из которой помимо навсегда засевшей в память мелодии мне запомнились лишь эти строчки:
Я шофёр компании Пресс (?)
Веду машину в дальний рейс
16 тонн - это много руды,
Но мало платят за мои труды...
Разумеется, Дитер исполнил оригинал:
Some people say a man is made out of mud,
A poor man"s made out of muscle and blood...
Мы мало говорили и много пели. Чем-то это напоминало те давно прошедшие времена с песнями у костра. Только репертуар был другим - вместо Кукина - "Blowing in the Wind ", вместо Дольского - "Norwegian Wood", вместо Галича и Высоцкого "It"s All Over Now" и "You Play With Fire". И хотя мы такие разные, чувство единения присутствовало. Значит, мы всё-таки друзья. Oder?